Е. А. Салиасъ
III. Госпожа Смерть.
Госпожа Смерть, Салиас Евгений Андреевич, Год: 1896
Время на прочтение: 18 минут(ы)
Собраніе сочиненій. Т. 16. Андалузскіе легенды.
М., 1896
Давно тому назадъ проживалъ около Севильи, въ маленькой деревушк, нкто Родриго Гомесъ, человкъ бдный отъ своей безпечности и лни. Работать онъ не хотлъ, въ торреросы {Торреро или матадорами называются на бо быковъ сражающіеся съ разъяреннымъ животнымъ одинъ на одинъ, пшіе бойцы, воорушенные шпагой, которой они обязаны нанести быку смертельный ударъ не иначе какъ спереди и непремнно черезъ наклоненные рога въ становую жилу.} итти боялся, потому что въ т времена на бояхъ быковъ бывало опасне,чмъ теперь, въ монахи итти ему не хотлось — не весело все Богу молиться, въ солдаты итти пора прошла, да и тоже страшно — пожалуй воевать придется.
И такъ, жить Гомесу было нечмъ, а семья его все увеличивалась. Что ни годъ, новый сынъ у него рождался — и такъ дошло дло до 18-го. И вс-то 18 сть просятъ.
Прослышалъ Родриго Гомесъ, что если онъ доложитъ королю, что у него полторы дюжины сыновей, одинъ краше другого, а сть нечего,— то ему выдадутъ пенсію.
Собрался онъ ко двору въ столицу.
Кому незадача въ жизни, то все на свт — и самое умное — кверху ногами выйдетъ.
Пришелъ Гомесъ въ столицу, веллъ объ себ доложить королю, что ‘такъ и такъ, молъ, у меня полторы дюжины сыновей, одинъ краше другого, а сть нечего. Дайте пенсію’.
Король было общалъ, но въ тотъ-же самый день заболлъ молодой королевичъ (а у короля только и былъ одинъ единственный сынъ и наслдникъ престола), захворалъ королевичъ объвшись фигъ, слегъ и умираетъ совсмъ — и все въ столиц стало вверхъ дномъ, а вмст съ другими важными длами и общанная пенсія пошла къ чорту. Созвали докторовъ со веей Испаніи, но доктора объявили, что ничмъ помочь нельзя и что королевичъ Богу душу отдастъ чрезъ три дня.
Гомесъ, видя, что королю и двору не до него, грустный собрался домой съ пустыми руками. Только и было у него въ рукахъ что колбаса да апельсянъ.
Выйдя за городъ, онъ съ горя слъ надорог и собрался състь свою провизію. Грустно ему стало.
— Вотъ, думаетъ,— королевичъ умираетъ, а ему ли не жить. У меня вотъ полторы дюжины сыновей и ни одинъ, поди, не умретъ. Хоть бы мн ужъ самому умереть! Такъ нтъ — и за мной смерть, поди, не скоро придетъ.
Только усплъ Гомесъ подумать это, какъ видитъ — подходитъ къ нему грязная и противная старуха-нищенка, какъ есть вдьма, и говоритъ:
— Кушать изволите, донъ-Родриго Гомесъ?
— Да-съ! вамъ не угодно ли?
Извстно, что всякій благовоспитанный кавалеръ, когда стъ, долженъ поневол предложить присутствующему раздлить съ нимъ хлбъ-соль, но извстно тоже, что всякій благовоспитанный кавальеро или дама должны отказаться, когда имъ предлагаютъ раздлить пищу.
Какова же была досада Гомеса, когда старая вдьма въ мгновеніе ока плюхнулась около него на траву и сказала:
— Ахъ, съ удовольствіемъ! Я уже давно не ла.
Взяла она колбасу, отрзала оба кончика, гд торчали веревочки, для Гомеса, сама зацпила всю колбасу своими зубищами — и не усплъ Гомесъ мигнуть, какъ старуха сожрала ее всю. Какъ бы и не бывало ее никогда.
— Ахъ, чортъ тебя побери! подумалъ Гомесъ.
— А это, говоритъ старуха,— что у васъ? Апельсинъ? Съудовольствіемъ.
И, взявъ сама изъ рукъ Гомеса апельсинъ, старая вдьма, не обчищая его, угрызла съ кожей въ одну секунду.
— Нтъ, какова чертовка! подумалъ Гомссъ. про вебя: — Нужно мн было тутъ располагаться сть, на дорог, гд всякій чортъ таскается.
— А знаете, колбаса-то и апельсянъ превкусные! говоритъ старуха.— Я съ удовольствіемъ ихъ скушала.
— Оно и замтно, сердито сказалъ Гомесъ.
— Нтъ ли у васъ еще чего състь?
Гомесъ на такое невжество, еще и невиданное въ Испаніи, ничего и отвчать не захотлъ, а всталъ и сказалъ:— Прощайте, сударыня.
— Погодите, донъ-Гомесъ. Вы меня угостили — и я хочу отплатить вамъ добромъ. Хотите ли вы быть богаты?
Гомесъ поглядлъ на старую вдьму въ дырявомъ балахон, босоногую, нечесаную, и понялъ, что отъ этой обжоры и хвастуньи ничего путнаго не дождешься. Лучше уйти.
— А вы не спшите. Присядьте-ко.
Нечего длать. Гомесъ, какъ благовоспитанный кавальеро, слъ опять и, глядя на животъ старухи, поневол опять подумалъ:
— Эка обида — куда моя колбаса съ апельсяномъ пошли!
— Позвольте имть честь прежде всего вамъ представиться! сказала старуха, длая ручкой.— Я сама госпожа Смерть — собственной, такъ сказать, своей персоной.
Гомеса такъ и отбросило отъ собесдницы.
— Вы, вроятно, слыхали обо мн, хотя въ вашъ домъ давненько я уже не навдывалась.
Гомесъ вскочилъ и хотлъ было удрать что было мочи, да вспомнилъ, что вдь отъ смерти не уйдешь, смерть везд тебя найдетъ. Такъ что-жъ бгать? Да при томъ дла его были такъ плохи, что онъ самъ за полчаса предъ тмъ звалъ ее къ себ.
— Сударыня, если я васъ звалъ, тому назадъ минуту… Если вы потому явились, что я… Началъ заикаться Гомесъ.— Я могу васъ уврить, что я пошутилъ. Я бы не посмльвасъ безпокоить. У васъ столько дла на свт, что такую важную и занятую особу я не ршился бы безпокоить.
— Сядьте, не бойтесь, донъ-Гомесъ. Я пришла съ вами познакомиться, а не за вами. За вами я такъ невзначай не приду, а пошлю васъ предупредить о себ, когда наступитъ. время.
— Не могу ли я, сударыня, узнать, когда и кого вы пришлете ко лмн, чтобы быть готовымъ васъ принять?
— Я пришлю кого-нибудь изъ моей прислуги, у меня ихъ несколько сотенъ.
— Эко счастье! подумалъ Гомесъ.— А унасъ одна старая Хосефа, горничная, да и та хромая.
— Чаще всхъ я посылаю предупредить о своемъ прибытіи мою любимицу Холеру.
— Холеру?! Такъ вотъ у васъ какая прислуга-то! привскочилъ Гомесъ.
— Вы ее знаете?
— Нтъ, нтъ. Да и Христосъ съ ней! Упаси меня Матерь Божія отъ нея!
— А то носылаю Подагру, Параличъ. Этихъ я посылаю задолго до своего прихода. Они ужъ очень медленны, лнивы, старые слуги, имъ лтъ по тысяч. А вотъ Холера — молоденькая, ей ста лтъ нтъ, такъ ее я посылаю предъ тмъ какъ итти самой. Кром того, я ее посылаю ужъ заразъ предупредить нсколько человкъ. Знаете, чтобы не гонять по пусту. Есть у меня еще Чума. Это старуха тоже старая, хоть и моложе много меня самой. Я ровесница Адаму. Съ Чумой мы ходимъ въ одно время, вмст, куда она — и я сейчасъ за ней. Да много вообще у меня слугъ. Есть молоденькій мальчикъ, славный такой,— Тифомъ звать. Много надеждъ подаетъ.
Гомесъ, разумется, ротъ разинулъ, слушая госпожу Смерть, и все думалъ только, какъ бы отъ нея удрать поскоре.
— Ну-съ, донъ-Гомесъ, такъ хотите вы разбогатть?
— Еще бы не хотть! Да вы-то тутъ, извините, при чемъ же?
— Ну, слушайте. Идите вы въ доктора.
— Какъ-съ?
— Объявите себя докторомъ и начните лчить.
— Помилуйте, я по-латыни ни бельмеса не знаю.
— Это не нужно совсмъ.
— Я ни писать, ни читать не учился, потому что уменя въ молодости палецъ все боллъ, да одинъ глазъ косилъ! совралъ Гомесъ.
— И это не нужно. Слушайте. Объявитесь докторомъ и начните лчить, вотъ хоть съ королевича. Тамъ теперь у меня Холера сидитъ, я къ ней туда собираюсь сейчасъ, только не за королевичемъ, а за другими. Слушайте уговоръ. Когда васъ позовутъ къ больному, то смотрите: Сижу я около него или нтъ. Коли я сижу, уходите, говоря, что длать нечего, больной умираетъ. Если мня нтъ, то какъ плохъ больной ни будь — давайте лкарство и беритесь вылчить.
Гомесъ даже обидлся.
— Какія же лкарства я буду давать, когда я, милостивая государыня, говорю вамъ, что я по-латыни не знаю ни слова?
— Ахъ, Создатель мой! Вотъ оловянная-то башка!… воскликнула смерть въ нетерпніи.— Да воды-то въ рк разв мало? Не всю же ее доктора вычерпали, чтобъ людей-то морочить. Охъ, ужъ эти мн доктора! То ли дло было, когда, люди медицину еще не выдумали. Бывало пошлешь кого изъ прислуги предупредить человка, потомъ придешь сама — и въ одну минутку дло обдлаешь. А теперь хлопочи да возись отъ этихъ проклятыхъ докторовъ, да время теряй. Вдь ужъ когда я къ кому приду, то какъ ты тутъ ни вертись, а не отвертяшься отъ меня — только возня! А когда я за кмъ не пришла, а только кого изъ прислуги послала напомнить о себ, что есть, дескать, на свт смерть,— тогда эти проклятые доктора только мою прислугу задерживаютъ зря и человка зря мучаютъ… Ну, однако, довольно. Я заболталась. И такъ, донъ-Родриго Гомесъ, господинъ докторъ, желаю вамъ быть здоровымъ и разбогатть. До свиданья.
— Охъ, лучше бы до несвиданія, сударыня! Хоть я и очень вамъ благодаренъ за совтъ и за открытіе мн таинства медицины — а все-таки я бы не желалъ, чтобы вы ко мн пожаловали когда-либо.
— Я васъ предупреждать пожалуй не стану, чтобъ не пугать, а приду за вами вдругъ во время свадьбы вашего сына. Прошайте.
— Котораго? закричалъ что было мочи Гомесъ. Но Смерть пропала — и слдъ простылъ.
— Ахъ чертовка эдакая, подумалъ Гомесъ.— Вдь у меня сыновей полторы дюжины. На свадьб сына? Да котораго же? Вотъ одолжила-то! Ужъ лучше бы держала языкъ за зубами, старая шатунья!
Прійдя въ себя отъ всего случившагося, Гомесъ ршилъ немедленно приняться за дло. Онъ вернулся въ столицу.
Всюду только и было говору, что про больного королевича, кончину котораго ожидали съ часу на часъ. Кром того, въ город было много больныхъ, нкоторые уже умерли въ нсколько часовъ. Говорили, что это новая чума постила городъ. Гомесъ пошелъ прямо во дворецъ и веллъ доложить королю, что онъ докторъ и возьмется вылчить королевича. Извстіе это поставило во дворц, да и въ народ, все вверхъ дномъ… т. е. лучше сказать, поставило все внизъ дномъ, такъ какъ вс придворные ходили уже какъ потерянные, а теперь обрадовались и успокоились — и дло пошло своимъ дорядкомъ.
Гомеса встртилъ самъ король и общая ему за спасенье сына половину своего королевства и титулъ маркиза Касторкина. Гомесъ вошелъ въ опочивальню королевича и нашелъ тамъ полсотни докторовъ — старыхъ и молодыхъ. Вся комната была завалена лкарствами, и смрадъ отъ нихъ шелъ такой, что Гомесъ чуть не задохнулся. Королевичъ лежалъ безъ чувствъ, потому что изъ него доктора выпустили ужь третье ведро крови и собирались выпустить еще три. Доктора такъ и окрысились на новаго доктора Гомеса, а одинъ такъ даже его ловко укусилъ сзади за локать.
— Ну что-жъ,— вылчишь мн оына? спрашиваетъ король, а самъ чуть не плачетъ.
Гомесъ оглядлъ комнату, видитъ — дйствительно его новой знакомой, т. е. Смерти, нтъ нигд.
— Вылчу, ваше королевское величество. Это, дйствительно, трудная болзнь — и кром меня вылчить никто не можетъ.
— Ну, донъ-Гомесъ, слушай: вылчишь — отдамъ теб полъ-королевства и будешь ты герцогъ Касторкинъ. Не вылчишь — я тебя казнить велю на площади. Согласенъ?
Гомесъ опять оглядлъ горницу, чтобы не ошибиться — боялся онъ на первыхъ порахъ — но, не найдя положительно нигд Смерти, храбро и важно отвчалъ, что не пройдетъ трехъ дней, какъ онъ вылчитъ королевича. Доктора совсмъ остервенились на Гомеса и одни стали надъ нимъ насмхаться, ругаться, другіе начали даже драться. Гомесъ прежде всего веллъ выкинуть въ окошко вс лкарства и принести сто ушатовъ воды. Кром того приказалъ подать бутылку самой лучшей малаги, да бутылку перваго сорта лиссабонскаго, потомъ полъ-теленка жаренаго съ каштанами и дюжину апельсиновъ. Все это онъ веллъ себ подать въ отдльную комнату и никому туда не входить.
Докторовъ онъ веллъ разогнать палками и не пускать во дворецъ. А за женой своей и за дтьми выпросилъ у короля послать золотую карету, чтобы привезти ихъ въ столицу. Безъ нихъ ему, видите ли, стало скучно, а ходить пшкомъ они, видите ли, не привыкли.
Король былъ какъ мальчикъ на побгушкахъ у Гомеса. Все общалъ, только сына вылчи.
Вышелъ Гомесъ въ отдльную горницу, гд было все приготовлено, заперся и сталъ будто составлять лкарство. Во всякомъ случа, жареная телятина съ каштанами, апельсяны, малага и лиссабонское — сами составились вмст въ желудк Гомеса.
Плотно повъ и выпивъ, Гомесъ, радостный, вышелъ къ больному и вынесъ миску съ водой, въ которую подлилъ рюмочку малаги. На счетъ ста ушатовъ воды онъ распорядился, чтобы ихъ по одному и по два держали придворные у окошезсъ — и каждый разъ, что ко дворцу сунется кто-либо изъ докторовъ — то воду выливать имъ на голову.
Вешелъ Гомесъ въ опочивальню королевича, далъ ему лкарство свое и, свъ на кровать, началъ хвастать. Откуда что у него бралось съ сыта. И султана-то турецкаго онъ спасъ отъ смерти, и убитаго полководца французскаго воскресилъ. И всякую другую дичь понесъ новый докторъ.
Въ опочивальн были только король, королева да королевичъ. Вдругъ, смотритъ Гомесъ, отворяется дверь и входитъ… кто жъ бы такой? Да сана она — госпожа Смерть… Вошла да и сла съ ними въ кружокъ. У Гомеса языкъ прилипъ къ нёбу, да такъ и остался. Хотлъ онъ было крикнуть:
— Батюшки свты! Надула!… но и этого языкъ его не былъ въ состояніи выговорить.
Король и королева не могли видть нежданную гостью. Могъ видть ее одинъ Гомесъ — и поэтому они не могли себ объяснить, что сдлалось вдругъ съ докторомъ.
— Ахъ, анаема! закричалъ, наконецъ Гомесъ, забывая всякое приличіе.— За что же ты меня, анаема, погубила? Не лзь я въ доктора — не быть бы мн и казнену!
Король выпучилъ глаза на Гомеса — и смекнувъ, что докторъ, можетъ быть, съ ума спятилъ, отскочилъ отъ постели сына въ уголъ, королева прыгнула въ другой уголъ… А Смерть будто тоже испугалась, тоже отскочила, да за королемъ. И стоитъ около него — глазомъ не моргнетъ, проклятая, будто не ея дло.
Гомесъ поглядлъ-поглядлъ, да и треснулъ себя по лбу.
— Вотъ оно что! Эка я тетеря! сообразилъ онъ про себя.— Ну, хорошо! Спасибо Смерти. Сразу прославлюсь. Вишь штука-то какая!..
Видя, что докторъ успокоился, король и королева опять подсли къ сыну, а Смерть опять за королемъ — и еще ближе, чуть не на спин у него сидитъ.
— Ваше королевское величество! заговорилъ Гомесъ важно.— Вамъ бы лечь въ постель. Вы нездоровы.
— Что ты! Христосъ съ тобой! говоритъ король.— Типунъ теб на языкъ.
— Сухо дерево! Тьфу, тьфу, тьфу!… три раза плюнула королева.— Ляжетъ король въ постель, некому править королевствомъ.
— Ей Богу, лягте, ваше величество! повторяетъ Гомесъ.— Вы очень даже опасно больны. Королевичъ будетъ здоровъ чрезъ три дня, а вы чрезъ три дня, а то и прежде того… капутъ можете быть.
Король разсердился — и забывъ, что Гомесъ хочетъ вылчить его сына, постращалъ его острогомъ, но этотъ не унялся.
— Соберите придворныхъ! важно скомандовалъ Гомесъ.— Созовите верховный совтъ, сенатъ и все войско. Всхъ зовите на площадь выслушать то, что я имъ объявлю. Народъ гоните въ шею. Это не его дло въ государственные дла мшаться.
Нечего длать, собрали совтъ, сенатъ и войско на площадь, народъ по шеямъ разогнали и навострили уши слушать, что скажетъ новый докторъ королевскій.
Гомесъ объявилъ коротко и ясно, что чрезъ три дня королевичъ будетъ здоровъ и будетъ королемъ, потому что настоящій король боленъ, вылчить его нельзя и онъ чрезъ три дня будетъ уже на томъ свт въ качеств ужъ не короля, а простой души.
— Если же этого не будетъ и я все вру, то на этомъ же мст меня казните.
Какъ Гомесъ сказалъ, такъ и случилось. Королевичъ выздоровлъ, а король, котораго сенатъ насильно уложилъ въ постель и далъ лчить 50-ти докторамъ — Гомесъ, разумется, отказался, а т взялись — король отправился на тотъ свтъ.
За то въ этотъ день Гомесъ и возрадовался несказанно и озлился неописуемо. Возрадовался Гомесъ потому, что слава о немъ дошла уже до французскаго короля и тотъ прислалъ за нимъ пословъ приглашать егь къ себ. А озлился Гомесъ потому, что при его напоминаніи объ общанной ему поконымъ королемъ наград, т. е. половин королевства — королевичъ отвчалъ:
— Не хочешь-ли вотъ этого! и показалъ Гомесу шишъ.
Гомесъ сослался на королеву, какъ на свительницу. Королева отвчала, что ея изба съ краю — ничего не знаю! Что-жъ было длать? Позлился Гомесъ и согласился взять мшокъ золота. И за то спасибо. Кром того, онъ началъ уже величаться маркизомъ Касторкинымъ.
Во Францію онъ не захотлъ хать.
Гомесъ зажилъ въ столиц, сталъ лчить и скоро прославился на весь міръ. Не было случая, чтобы онъ не вылчилъ, когда брался за дло, и не было случая, чтобы остался живъ больной, отъ котораго онъ отказывался.
Гомесъ сталъ страшнынь богачемъ и жилъ въ дом, который былъ не хуже дворца, и здилъ въ золоченыхъ каретахъ. Только одна была у него забота. Онъ строго настрого приказалъ своимъ 18-ти сыновьямъ не смть и думать объ женитьб. Когда кто изъ нихъ приходилъ просить позволенья жениться, то Гомесъ приходилъ въ такую ярость, что грозился убить родного сына, прежде чмъ дозволить ему эдакое безобразіе. Жена, сыновья и вс друзья не могли объяснить себ этой нелпости и говорили, что какъ у всякаго барона своя фантазія, такъ у всякаго великаго человка свой пунктикъ. А Гомесъ, конечно, считался великимъ человкомъ во всемъ королевств.
И такъ, маркизъ Касторкинъ жилъ-поживалъ въ свое удовольствіе и нажилъ горы золота. Но вмст съ деньгами и почетомъ голова у Гомеса пошла кругомъ. Хвастунъ и враль онъ сталъ уже давно, но съ каждымъ годомъ все увеличивалась его самонадянность.
Вс врили, что онъ великій медикъ, какыхъ и не бывало еще на свт… Скоро и самъ Гомесъ поврилъ въ это. Хоть и оглядывалъ онъ тщательно горницу, прежде чмъ взяться лчить больного, и не брался никого вылчить, если госпожа Смерть была на лицо — но, однако, онъ лчилъ уже не по-прежнему. Сталъ онъ водить знакомство съ другими докторами — и хотя обращался съ ними величественно и достойно, но сталъ кой-чему у нихъ и учиться. Прежде, бывало, возьметъ онъ воды простой, наболтаетъ въ нее сахару или соку апельсяннаго, или вина — и готово лкарство! И живъ больной! А теперь, вообразивъ себя и впрямь ученымъ, сталъ онъ, по примру другихъ, травы собирать цлебныя и настоящія лкарства стряпать.
Придетъ онъ къ больному. Смерти въ горниц нтъ,— взять бы воды! И прекрасное бы дло! Такъ нтъ! Гомесъ давай бурду сочинять, травы разныя варить и больного ими накачивать. А то начнетъ, съ важнымъ видомъ, кровь пускать изъ больного. Все другіе доктора да своя глупость — смущали.
Бдныхъ онъ еще лчилъ водой изъ рчки, но чмъ важне былъ больной, тмъ пуще Гомесъ мудрилъ.
Лчилъ онъ разъ одного сенатора, такъ цлый возъ сна сварилъ въ котл и все это выпить его заставилъ. Спасибо, сенаторъ попался здоровенный, да съ большимъ животомъ.. Было куда вливать.
Долго ли, коротко ли лчилъ такъ и мудрилъ Гомесъ, a пришло время — и стряслась на него изъ-за этого мудрствованія лихая бда.
Вздумай прихворнуть на грхъ королева — и чмъ-то совсмъ не смертельнымъ. Разумется, сейчасъ послали за Гомееомъ. Этотъ былъ не злопамятенъ — и хоть новый король, вступивъ на престолъ и надулъ его, не сдержавъ общаніе отца,— но Гомесъ потомъ утшился титуломъ маркиза Касторкина и своимъ золотомъ, что загребалъ чуть не лопатами.
Явился Гомесъ во дворецъ. Король его встртилъ, какъ прежде встрчалъ Гомеса его отецъ, покойный король.
— Ну, Гомесъ, голубчикъ, мамаша моя захворала. Вс доктора говорятъ, что это пустяки, и лзутъ ее лчить именно потому, что болзнь пустая, но я ужъ по старой памяти за тобой послалъ.
Гомесъ вошелъ въ горницу. Смерти, конечно, нту! Да она и быть не могла, потому что королева, по правд сказать, съ жиру баловалась, захотлось ей поваляться да поохать. А болзни у нея совсмъ никакой нтъ. Здоровехонька, голубушка.
Доктора это пронюхали — оттого особенно и лзли лчить.. Гомесъ поглядлъ больную и тоже видятъ:— здоровехонька королева, а такъ, блажитъ!
Потому ли, что хотлось Гомесу поспорить съ докторами или хотлось важности напустить насебя, или, можетъ такъ, зря, но только Гомесъ заартачился… И говоритъ онъ королю:
— Доктора вс врутъ! Ваша мамаша при смерти.
— Что ты? ахнулъ король. Онъ помнилъ, какъ Гомесъ насильно уложилъ въ постель его отца, еще здороваго, и какъ тотъ дйствительно чрезъ три дня умеръ.
— Очень даже ваша мамаша плоха! все повторяетъ Гомесъ.— Совсмъ дрянъ дло!
Королева хоть и была здоровехонька, а услыхавъ эти слова великаго доктора, такъ и привскочила на поетели. Она тоже помнила случай съ покойнымъ нужемъ и предсказанье Гонеса. Здорова-здорова была королева, а и ее морозъ по кож пробралъ.
— И на кой прахъ я ложилась въ постель! подумала она. Только болзнь себ накликала. Что жъ у меня такое? спрашиваетъ королева Гомеса.
— Какаяже болзнь у мамаши? спрашиваетъ и король.
— Холера! говоритъ Гомесъ.
— Что ты, Христосъ съ тобой! говоритъ королева.— Совсмъ нтъ. Вотъ ужъ это-то… такъ, ей-Богу, нтъ!
— Я вамъ говорю: холера! чуть не кричитъ Гомесъ.— Будете вы со мной еще спорить! Что вы въ медицин смыслите?!..
— Помилуй, Гомесъ! возражаетъ королева. — Не въ обиду будь теб сказано, ты не можешь судить.
— Кому же судить, коли не мн?
— Да вдь мн-то ближе знать, все противорчитъ королева.— Не вришь — спроси моихъ фрейливъ и дамъ. Не то что холера у меня, а даже я теб скажу — совсмъ напротивъ того…
Сообразилъ Гомесъ, что совралъ, и говоритъ:
— Да вы, ваше королевское величеоно, ничего въ медицин не понимаете. У васъ холера въ голов.
— Какъ въ голов?! воскликнули вмст и королева и король, одурвъ отъ испуга.
— Какъ? Такъ! говоритъ Гомесъ.— Вотъ тутъ, въ голов сидитъ.
Королева струхнула не на шутку, ей даже жарко вдругъ стало и потомъ въ холодъ бросило, такъ что она тутъ-же ослабла и поблднла.
— Видите, говоритъ Гомесъ.— Начинается…
— Батюшки, свты! завыла королева.— И на кой прахъ я здоровая въ постель ложилась. Холеру въ голов належала талько.
— Вонъ, вонъ оно! говоритъ Гомесъ королю.— Начинается!.. Слышите, увряетъ мамаша теперь, что здоровая легла. Начинается.
— Берешься-ли ты вылчить? спрашиваетъ король.
— Разумется, берусь и вылчу. Не вылчу, вы меня казнить прикажите… Вотъ что!
— Вс наши доктора берутся вылчить, говорятъ, что это пустяки, да ужъ я по старой памяти…
— Знаю, слышалъ ужъ! Вы не повторяйте по два раза тоже самое. Казните меня на площади, коли не вылчу. Сейчасъ пойду домой за лкарствомъ и черезъ три дня вылчу.
Гомесъ отправился домой. Во всей столиц и во всей Испаніи пошелъ говоръ о томъ, что у королевы холера, да еще въ голов, и что Гомесъ — не даромъ великій медикъ — и изъ головы взялся выгнать холеру.
Гомесъ между тмъ дома сталъ стряпать лкарство. Взялъ котелъ, наклалъ туда всякой травы, потомъ въ разныхъ овощныхъ лавочкахъ накупилъ всякой дряни. И что не принесутъ, все валитъ въ котелъ. Валитъ, варитъ да мшаетъ, мшаетъ, валитъ да варитъ. Человкъ до ста набралось глядть на его стряпню и только ахаютъ его учености. И крапивы-то онъ наклалъ, и репейнику навалилъ, и сальныхъ свчъ фунтъ положилъ, и орховъ подсыпалъ, и ворону жареную нарзалъ и туда жъ бултыхнулъ.
Пришелъ какой-то докторъ къ нему, тоже удивляется и ахаетъ.
— Донъ Гомесъ, говоритъ онъ вдругъ,— а про царя всхъ порошковъ вы забыли!
— Какой такой царь порошковъ?
— А персидскій-то! Или, думаете, не надо?!
— Надо! Надо! говоритъ Гомесъ.— Побгите, принесите.
Тотъ живо сбгалъ и принесъ цлый пудъ.
Гомесъ взялъ и туда же вывалилъ.
— Вотъ такъ лкарство! похваляется предъ народомъ Гомесъ.— Стоялъ свтъ и будетъ стоять, а такого лкарства не составитъ никто.
— Да вдь и болзнь тоже такая, что стоялъ свтъ и будетъ стоять, а холеры въ голов ни у кого не приключится! говоритъ народъ. (А извстно, что гласъ народа — гласъ Божій).
Сварилъ Гомесъ лкарство, розлилъ на бутылки, взялъ дюжину съ собой и похалъ во дворецъ. Смотритъ онъ, королева лежитъ на постели — еще блднй и слабй.
— Гомесъ, говоритъ она.— Холера у меня изъ головы, видно, ушла.
— А что?
— Да такъ. Она уже теперь не въ голов.
— Ну, все равно. Нате-ка вотъ…
Гомесъ налилъ лкарства и сразу заставилъ королеву выпить цлую бутылку. Не прошло получасу, королева начала кричать… Да не кричать, а выть благимъ матомъ.
Весь городъ собрался на площадь, спрашиваютъ вс, чтомолъ не ржутъ ли королеву, чтобы холеру изъ нее выпустить.
— Ничего, говоритъ Гомесъ.— Выпейте-ка еще бутылочку.
Выпила королева еще бутылочку. На минуту ее какъ буто одурманило и будто полегче стало… Да вдругъ какъ хватитъ опять… ‘Батюшки свты! Еще хуже!’ Такъ все у нея вотъ и подтягиваетъ.
— Что это? воетъ королева. — Что это такое? Смотрите-ка! Смотрите! показываетъ она на небо. — Никакъ это овчинка?
— Нтъ, мамаша, успокаиваетъ ее король.— Это наше небо испанское! Оно вамъ теперь съ овчинку кажетъ. Это всегда отъ боли такъ бываетъ.
Королева скоро начала кувыркомъ кувыркаться. Держутъ ее двое, а ничего сдлать не могутъ.
— Ничего! говоритъ Гомесъ.— Это изъ нея холера выходить. Ужъ очень крпко засла. Нуте-ка, ваше величество, еще бутылочку.
Хотлъ было Гомесъ поднести больной еще своего лкарства, станъ наливать, да вдругъ остановился, бросилъ бутылку… да и заоралъ самъ, какъ шальной. Да такъ заоралъ, что вс со страху, даже сама королева, одервенли на мст.
— Что вы? Что вы? справшваютъ вс.
А Гомесъ трясется, какъ осиновый листъ, глядя на кровать королевы, да и шепчетъ:
— Да, вдь, васъ же не было… Врно говорю, не было… Разв я бы посмлъ ослушаться? За что жъ вы меня губите-то? А? За что? У меня семья. 18-ть сыновей сиротами останутся.
Вс такъ и обмерли. Спятилъ Гомесъ самъ.
Должно быть, Холера изъ королевиной головы къ нему въ голову перелзла. Но Гомесъ не спятилъ. Гомесъ увидалъ на кровати королевы — саму госпожу Смерть.
— Уйдите! Ради Создателя, уйдите! шепчетъ все Гомесъ.
Но Смерть сидитъ около королевы и глазомъ не моргнетъ. Вс обступили Гомеса, справляются объ его здоровь. А королевато заливается еще пуще, совсмъ ужъ осипла и голосу не хватаетъ.
Спохватился Гомесъ — и сказавъ, что пойдетъ за новыми лкарствами, вышелъ изъ дворца, припустился что есть духу въ поле. Пробжавъ десять верстъ безъ оглядки, слъ онъ отдохнуть.
— Ахъ, проклятая Смерть! Каково надула? А? Что теперь длать? Къ французскому королю бжать. Здсь поймаютъ, казнятъ на площади.
И Гомесъ горько заплакалъ.
— Здравствуйте, донъ Родриго Гомесъ, маркизъ Касторкинъ! вдругъ слышитъ онъ за собой.
Обернулся Гомесъ какъ ужаленный, думаетъ, что врно полиція,— но нтъ… Стоитъ передъ нимъ она же самая госпожа Смерть.
— Что вы со мной надлали, сударыня? за что вы меня надули? Это съ вашей стороны подлость, сударыня. Я не думалъ, чтобы такая почтенная дама, какъ вы…
— Оловянная ты башка, Гомесъ! отвчаетъ Смерть.— Вдь я не всегда по собственной вол прихожу за людьми. Иной разъ и сами люди заставляютъ прійти. За какимъ ты дьяволомъ — прости Господи — лкарство-то это сочинялъ? Зазнался ты — возгордился, вотъ и пропалъ.А лчи ты водой изъ рчки, то и по сю пору былъ бы счастливъ.
— Что жъ теперь-тодлать? Королеву-то вы покинули… Стало быть, есть надежда.
— Королева ужъ по твоей милости въ гробу и на стол лежитъ смирнехонько. Мн тамъ больше и длать нечего. А за тобой сто жандармовъ послано, поймать и привести, чтобы казнить. Стало быть, какъ тебя поймаютъ, такъ я къ теб и приду.
— Помилосердуйте! Вы же сказали, что придете за мной на свадьб моего сына. А они у меня ни одинъ не женаты.
— Вотъ то-то и бда, Гомесъ! Какъ только королева умерла, а про тебя сказали, что ты бжалъ,— такъ король приказалъ тебя разыскивать, чтобы казнить, а сыновьямъ тволмъ веллъ поровну раздлить все твое богатство, сейчасъ же выбирать себ невстъ и жениться. А за нихъ всякая пойдетъ. Не пройдетъ трехъ дней, они вс будуть внчаться и пировать… Да вотъ гляди и жандармы скачутъ… прибавила Смерть:— до свиданія!
Черезъ часъ Гомесъ былъ уже въ тюрьм, а на площади устраивали помостъ, чтобъ его казнить. Въ вечеру пришли ему сказать, что у него на дому пиръ горой. Вс 18-ть сыновей жениться собрались и пируютъ. Даже самъ король на пиръ похалъ.
По утру ранехонько въ казематъ къ Гомесу постучали:
— Войдите! простоналъ бдный Гомесъ.
Вошла госпожа Смерть и сла. Гомесъ было жаловаться, просить… но Смерть сидитъ и глазомъ не моргнетъ, будто не ея и дло. Пришли палачи, раздли Гомеса, опять одли. Причесали, напомадили. Потомъ подали завтракать, полъ бдный Гомесъ. Завтракъ былъ превосходный. Не сиди тутъ Смерть, такъ просто и не подумалъ бы онъ, что его казнить собираются. Потомъ Гомеса спросилъ палачъ: не хочетъ ли онъ сигару. Дали и сигару. Куритъ Гомесъ, а Смерть сидитъ молчитъ. Затмъ пришелъ толстый сенаторъ, котораго Гомесъ когда-то лчилъ и спросилъ его отъ имени короля, какое будетъ его послднее желаніе.
— Король поклялся жизнью его свято исполнить, сказалъ сенаторъ.
— Скажите королю, надумался Гомесъ,— что мое послднее желаніе, чтобы мои сыновья раздлили себ мое богатство, но чтобы ни одинъ изъ нихъ не смлъ никогда жениться.
— Хорошо. Я доложу королю.
Сенаторъ ушелъ, а Гомесъ пріободрился и говоритъ Смерти:
— Вотъ я васъ и поставлю въ тупикъ!..
А Смерть будто не слышитъ, сидитъ молчитъ и глазомъ не моргнетъ.
Вернулся сенаторъ и говоритъ:
— Король не можетъ исполнить вашей просьбы. Вашъ старшій сынъ уже повнчался и изъ церкви домой похалъ, остальные шестнадцать внчаются, а послдній восемнадцатый въ церковь похалъ. Какое же другое желаліе прикажете передать королю? Онъ далъ клятву исполнить.
Гомесъ думалъ, думалъ и придумалъ:
— Мое послднее желаніе такое, чтобы король присутствовалъ на моей казни! сказалъ Гомесъ.
— Онъ и такъ непремино желаетъ присутствовать — ради развлеченія, отвчалъ сенаторъ.
— Да. Но это не все… Мое желаніе заключается въ томъг что когда меня будутъ казнить, король пускай думаетъ объ чемъ пожелаетъ, но никакъ бы не думалъ обо мн, Гомес, маркиз Касторкин.
— Хорошо. Я передамъ королю.
Сенаторъ ушелъ.
— Что-то будетъ… думаетъ Гомесъ.— Король поклялся своею жизнью. Клятва страшная. А что стоя предо мной, когда меня будутъ казнить, мудрено ему будетъ обо мн не думать.
Гомесъ сталъ было надяться, что его спасетъ эта выдумка. Только одно его смущало. Смерть сидитъ около него, молчитъ и не моргнетъ глазомъ, проклятая.
Вернулся опять сенаторъ и объявилъ Гомесу, что король, давши клятву исполнить послднее желаніе Гомеса, согласился и на это. А что казнь назначена черезъ часъ.
Дйствительно, черезъ часъ Гомеса вывели на площадь и взвели на помостъ. Народу набралось какъ всегда тьма-тьмущая, давка была такая, что Смерть, не отходившая прежде ни на шагъ отъ Гомеса, два раза бгала въ толпу за двумя старухами, которыхъ придавили въ толп.
— Батюшки! Смерть! Задавили! кричали эти старухи. И дйствительно Смерть живо за ними сходила и назадъ вернулась.
Король вышелъ изъ дворца со свитой своей, и вс сли противъ помоста.
Палачъ объявилъ народу, что такъ какъ Гомесъ, маркизъ Касторкинъ, взялся вылчить покойную королеву, а вмсто того ее уходилъ, что доказано показаніями другихъ докторовъ, то его по уговору и по закону будутъ казнить, но такъ какъ онъ когда-то спасъ отъ смерти ныншняго короля, когда еще онъ былъ королевичемъ, то король ему за пять минутъ до казни жалуетъ титулъ герцога Медицина-Сола. И такъ, почтеннйшая публика, кончилъ палачъ,— донъ Родриго маркизъ Касторкинъ уже скончался, такъ сказать, умеръ политически или метрически велніемъ короля, а предъ вами — вновь пожалованный герцогъ, которому я сейчасъ и отрублю глупую голову. И такъ, знайте вс, думайте и молитесь за душу герцога Медицина-Сола-отца, такъ какъ сыновья его тоже наслдуютъ этотъ титулъ. Его Величество король, глядя на казнь, будетъ вмст съ вами думать и молиться за душу спроваживаемаго мною на тотъ свтъ герцога Медицина-Сола.
— Надули, мошенники! были послднія слова Гомеса, такъ какъ его тотчасъ поставили на колни, и налачъ отрубилъ ему голову. Говорятъ, что голова его отскочила къ королю и показала ему языкъ. Говорятъ, что король, въ отвтъ, показалъ — шишъ. Говорятъ, что 18-ть сыновей Гомеса, вс герцоги Медицина-Сола, имли много сыновей и сдлались родоначальниками знатнаго и богатаго испанскаго рода грандовъ. Старшій же изъ нихъ основалъ даже въ Испаніи городъ, носившій его имя, т. е. Медицина-Сола. Говорятъ, что этотъ городъ и этотъ знатный родъ герцоговъ и грандовъ существуетъ и теперь,— что будто это ничто иное, какъ городъ и родъ Медина-Сёли {Mdina Celi, городъ въ старой Кастиліи.}, преобразившійся въ устахъ народа изъ Медицина-Сола. Но это пускай говорятъ. Это вздоръ!
Ну, а съ госпожею Смертью что жъ сталось?
Госпожа Смерть гуляетъ и теперь по блу свту. Гововорятъ, что ей теперь еще чаще приходится по невол итти иной разъ къ больному. Какъ захвораетъ кто и лежитъ одинъ, тужится да охаетъ,— Смерть не безпоконтся, а какъ только больной, покричавъ да поохавъ, пошлетъ за докторомъ, такъ ужъ Омерть сидитъ на чеку.— Это тоже пускай говорятъ. А правда ли это — неизвстно!..
Доктора говорятъ, что это положительно вздоръ.