Господская жизнь, Кипен Александр Абрамович, Год: 1912 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 32 минут(ы)

ГОСПОДСКАЯ ЖИЗНЬ.

Умеръ Борисъ Иванычъ Юреневъ внезапно, въ праздничный Петровъ день, въ седьмомъ часу утра, когда еще прохладно было на веранд, сочно били перепела въ росахъ за паркомъ, и доносился бойкій перезвонъ колоколовъ изъ сосдней ‘Бугровки’.

Лтъ десять назадъ задолжали юреневскіе мужики дв тысячи рублей бугровскому барину за землю. Семьсотъ отдали, да и то посл срока, частями, а объ остальномъ спорили и вели съ Митей Алянчиковымъ тяжбу. Съ тхъ поръ не сдавалъ онъ имъ своихъ земель въ аренду, и по всей округ разносили о нихъ бугровскіе колокола худую славу:

— Ю-ре-нев-цы дол-жны!.. Ю-ре-нев-цы дол-жны!..

— Когда бу-детъ, отда-димъ!.. Когда бу-детъ, от-дадимъ!..— частымъ задорнымъ трезвономъ отвчали въ Юренев.

Сидя на веранд, слушалъ Борисъ Иванычъ эти знакомые колокольные звоны, пилъ кофе со сливками и вдругъ обронилъ ложечку, захриплъ, сталъ клониться въ лвую сторону, къ низкому такому шахматному столику.

— Ю-ре-нев-цы дол-жны!.. Ю-ре-нев-цы дол-жны!..

Одно только слово усплъ сказать дочери — ‘подоткни’. Такъ и нельзя было понять о чемъ, косня, просилъ ее передъ смертью: ‘подойди’ или ‘помоги’, — трудно было разобрать въ точности.

Зинаида Борисовна приказала послать за докторомъ Тихона четверкой. И еще въ монастырь Андрюшку конюха за Юліей Кирилловной — сказать, чтобы непремнно сейчасъ пріхала, сію минуту… несчастье!..

До монастыря верстъ пятнадцать въ объздъ. Прямикомъ и десяти нтъ, но зда хуже — съ горы на гору. Закладывая буланыхъ кобылицъ въ желтый немытый кабріолетъ, нечесаный блобровый Андрюшка съ досадой бурчалъ на нихъ:

— Ахъ ты тварь!.. Мордова!.. Спшить некуды… Помирать — не плясать, закачаешься!..

Однако, назадъ Андрюшка гналъ буланыхъ во всю мочь. Очень ужъ безпокоилась Юлія Кирилловна, въ спину его колотила и дуракомъ ругала за то, что ничего толкомъ разсказать не уметъ.

— Еще хорошо, что посплъ болванъ до обдни!..

Въ городъ сбиралась она отъ сестеръ, рукодльное монастырское сукно везла для продажи. Такъ и въ Юренево, какъ была, пріхала, съ сукномъ и въ шали своей кашемировой. черной съ желтой каймою. Семь штукъ сукна подъ замокъ сдала ключниц. И еще съ разспросами сидла у ней, потная вся, какъ вареная. Кушала заварныя булки и остужалася чаемъ съ розовымъ вареньемъ.

Откушавъ, пошла Юлія Кирилловна съ чернаго крыльца въ домъ и долго тамъ стояла въ дверяхъ передъ залою. Крестилась и кланялась на покойника.

Какъ живой, лежалъ на стол юреневскій баринъ, важный, раздумчивый. А рядомъ, въ гостинной, сидлъ священникъ, отецъ Николай, съ барышней Зинаидой Борисовной. И тутъ же докторъ — махалъ на себя веромъ и пилъ красное вино съ водою.

Толста была Юлія Кирилловна, ряба и курноса, но примтлива — никому отъ нея не уйти.

Барышня, какъ съ гуся вода — объ отц, объ родномъ, не поплакала. А докторъ — на панихид и то съ веромъ стоялъ, зубы скалилъ.

Вечеромъ изъ Бугровки Митя Алянчиковъ пріхалъ съ управителемъ ко второй панихид. И то опоздали. Полпанихиды отстояли, а потомъ въ садъ вышли, черезъ веранду.

Управитель Викторъ Сергичъ, съ батюшкой долго бесдовалъ — бугровскіе сады хвалилъ, гд новыя дерева посадили. И еще хвастался, что поденнымъ по пятаку скостилъ. Отецъ же Николай одну руку заложилъ за спину, а другою гладилъ наперсный крестъ подъ бородой. Любезно, глазами слушалъ Виктора Сергича:

— Достойно чести!.. Достойно чести!..

Къ нимъ подошелъ Алянчиковъ — весельчакъ и шутникъ на вс руки.

— А что?.. Далъ таки дуба старикъ? Шестьдесятъ семь лтъ, батюшка, дай Богъ всякому!

— Во время умеръ покойный, своевременно.

II.

Узжая посл панихиды домой, Митя Алянчиковъ говорилъ съ участіемъ:

— Вамъ бы прилечь, Зинаида Борисовна… Крпитесь, это теперь самое главное…

Викторъ Сергичъ молча стоялъ въ сторон на веранд. Когда же подошелъ прощаться, медленно опустилъ глаза. Поцловавши руку, дольше чмъ нужно задержалъ ее въ своей широкой теплой ладони…

Вздрогнувъ, покорная, взглянула на него Зинаида Борисовна, но, не поднимая глазъ, онъ смотрлъ мимо, подъ садовый гнутый диванъ, гд валялись костяныя шахматныя фигурки, красныя и блыя.. Не знала она — врить ли, нтъ ли?.. Можетъ быть, только такъ показалось… И уже не могла не думать объ этомъ. Разсянная, слушала подошедшаго къ ней отца Николая, слушала и не слышала, видла только его русую шевелившуюся бороду, да толстые короткіе пальцы…

На цыпочкахъ неслышно прошла черезъ залу Юлія Кирилловна, поправила завернувшійся коверъ въ гостинной и, выйдя къ барышн, стала тушить свтъ на веранд. Утшала пустыми ненужными словами, уговаривала капли непремнно принять, уснуть, успокоиться.

Отославъ ее, Зинаида Борисовна осталась одна на темной веранд, съ затаенной все растущей тревогой. Старалась сосредоточиться, о пустякахъ не думать… и не могла. Отгоняла гршныя навязчивыя мысли, а он какъ на зло лзли въ голову сами собою…

А въ темной гостинной тянулась по полу свтлая полоса до самой веранды, видна была раскрытая дверь въ залу… Отецъ мертвый лежалъ тамъ на стол, пахло ладаномъ, и ярко горли свчи. Слышно было, какъ гудла тишина въ комнатахъ,— густо бормоталъ надъ покойнымъ сонный псаломщикъ…

III.

Шесть лтъ назадъ Викторъ Сергичъ въ первый разъ пріхалъ въ ‘Юренево’.

Подъзжая къ крыльцу, еще изъ экипажа, Митя Алянчиковъ кричалъ съ обычной своею веселостью:

— А я съ гостемъ! Знакомьтесь, пожалуйста… Будущій сибирскій помшикъ!..

И уже въ комнатахъ еще разъ представилъ онъ новаго своего друга,

— Будущее свтило театра!.. Гамлета такъ вамъ раздлаетъ… Талантъ! Мунэ Сюлли настоящій!

Интересно разсказывалъ тогда Викторъ Сергичъ о планахъ своихъ, о разсчетахъ на ныншнія льготы дворянству, о новыхъ дешевыхъ земляхъ въ Сибири… А вечеромъ, по просьб Мити Алянчикова, представлялъ онъ Гамлета. Хмурилъ красивыя, широкія брови, кусалъ губы и театрально говорилъ мрачнымъ протяжнымъ голосомъ:

— Умереть — уснуть, не больше… Окончить сномъ страданья сердца, тысячи мученій…

Съ тхъ поръ Викторъ Сергичъ часто прізжалъ въ ‘,Юренево’ то одинъ, то съ Митей Алянчиковымъ.

Не любилъ ихъ покойный Борисъ Иванычъ, всегда сухъ бывалъ съ ними и не разъ говорилъ о нихъ дочери:

— Хамы!.. Крестьянъ обижаютъ.. Вотъ оно, молодое наше дворянство!

Зинаида Борисовна не врила этому. Ясные такіе глаза у Виктора Сергича, смлые,^честные… Въ опорахъ со старикомъ онъ говорилъ всегда умно, спокойно и разсудительно… и все на нее смотрлъ, въ упоръ, словно о чемъ спрашивалъ. Любопытно было Зинаид Борисовн — отчего онъ такъ смотритъ?.. Какія у него мысли?.. О чемъ?..

Видлъ и Борисъ Иванычъ эти упорные мужскіе взгляды, слдилъ за дочерью и хмурился, крутилъ длинные сдые усы. Однако, не выдержалъ разъ и, какъ ухали гости, дко такъ, съ усмшкой спросилъ Зинаиду Борисовну:

— Это что же у васъ?.. безпроволочный телеграфъ?.. а?..

Ничуть тогда не смутилась она, смрила отца надменнымъ взглядомъ и, пожавъ плечами, молча ушла изъ гостинной. Затаивъ дыханье, долго стояла за дверью и ясно слышала, какъ приказывалъ отецъ Юліи Кирилловн:

— Бугровскихъ этихъ дураковъ не принимать! Понимаете, нтъ дома! Такъ и Герасиму скажите — гнать въ шею!

А на другой день, выйдя передъ завтракомъ въ залу, онъ засталъ Зинаиду Борисовну за чтеніемъ газетъ и кротко попрекнулъ ее тихимъ разслабленнымъ голосомъ:

— Опять газеты!.. Вдь я же просилъ… Женщины не должны заниматься политикой.

— Но что же читать, папа?..

— Читайте ‘Марію Стюартъ’… ‘Исторію жирондистовъ’…

IV.

Посл этого старый лакей Герасимъ грубо говорилъ Бугровскому управителю:

— Дома нтъ!.. Чего-съ?.. Ухали господа, заграницу!..

Не былъ посл этого Викторъ Сергичъ въ Юренев всю зиму, а весной будто невзначай въ лсу встртился съ Зинаидой Борисовной. Ландыши она тамъ сбирала съ нянькой Юліей Кирилловной.

Викторъ Сергичъ остановился въ нсколькихъ шагахъ отъ нихъ и, сдерживая верхового ретиваго иноходца, спокойно сказалъ твердымъ настойчивымъ голосомъ:

— Въ чужомъ лсу вора поймали, Зинаида Борисовна.

И, засмявшись, прибавилъ:

— Не вели казнить, вели миловать!..

— Здравствуйте, Викторъ Сергичъ…— просто отвчала Зинаида Борисовна и вдругъ смутилась, зарумянилась.— Вотъ… съ няней цвты сбираемъ… не хотите ли и вы съ нами?..

Онъ не умлъ цвты находить — только колнками мялъ ихъ въ трав и пропускалъ много. Однако искалъ съ охотой, старательно и все говорилъ про ландыши,, что нтъ лучше цвтовъ въ свт:

— Чудесные цвты!.. Душистые, нжные…

И такъ хорошо было отъ этихъ словъ Зинаид Борисовн, хорошо и жутко, радостно и тревожно…

Тмъ временемъ Юлія Кирилловна отошла отъ нихъ далеко въ сторону, аукала гд-то въ зеленыхъ дубкахъ зычнымъ мужичьимъ голосомъ.

Викторъ Сергичъ оглянулся въ ту сторону, замолчалъ и вдругъ, какъ прежде, въ упоръ посмотрлъ на Зинаиду Борисовну смлыми смющимися глазами. Стоя на колняхъ, протянулъ ей на раскрытой ладони цвты.

— Это для васъ… отъ всего сердца…

Такой смшной былъ онъ тогда, смтной и глупый… Чуть въ глаза ему не расхохоталась она отъ радости. Однако сдержала себя, строго сдвинула брови и, отвернувшись, поспшно стала звать няньку. Ему же, не принимая цвтовъ, сказала сурово и холодно:

— Прощайте, Викторъ Сергичъ… Завтра мы опять узжаемъ… въ Италію…

Думала теперь объ этомъ Зинаида Борисовна, и непонятно ей было,— зачмъ она такъ сказала тогда?.. Какъ это вышло?..

Зинаида Борисовна шла за гробомъ отца впереди всхъ, большая, плечистая, въ черной кружевной накидк на голов и въ траурномъ шерстяномъ плать.

— Ну, и походка!— говорилъ о ней Митя Алянчиковъ.— Першеронъ, а не женщина!.. Только что головой не мотаетъ…

И врно,— не женская была походка у Зинаиды Борисовны — широкая, крпкая, словно печати по земл ставила. Голову держала прямо и смотрла впередъ черными большими глазами.

Крышку гроба несли крестьянскіе мальчики, въ сапогахъ и въ новыхъ ситцевыхъ рубахахъ, съ блыми широкими кушаками. Шли медленно, переглядывались и робко переставляли ноги.

Отецъ Николай въ твердой треугольной риз сурово и страшно басилъ, часто кадилъ, и въ об стороны расползались отъ него дымныя кадильныя космы.

Нескладно пли Юреневскіе мужики, острымъ теноромъ своимъ выдлялся въ хор молодой сельскій писарь, въ свтломъ рябомъ пиджак и въ вышитой рубах, и чья-то хриплая сквозная октава густо гудла въ знойномъ струящемся воздух.

Изъ церкви несли гробъ по селу, въ обходъ усадьбы, къ старому барскому склепу въ парк. Останавливались передъ школой, у каменнаго колодца, и въ послдній разъ служили литію у възда въ паркъ передъ кирпичными разломанными воротами.

Опустивъ глаза, одиноко стояла среди всхъ Зинаида Борисовна. Видла открытый гробъ, обитый внутри блымъ атласомъ, золотое шитье отцовскаго мундира… и словно чужое было передъ ней потемнвшее желто-зеленое лицо покойника. Жестко пружинились усы, холодно лоснилась кожа на лбу, подъ узкимъ бумажнымъ внчикомъ, и неподвижно лежали на груди мертвыя блыя руки.

Зинаида Борисовна знала, что вс смотрятъ на нее съ любопытствомъ и жалостью, слышала, какъ Алянчиковъ тихо звалъ зачмъ-то Виктора Сергича, но не оглядывалась назадъ, не думала ни о чемъ и не плакала. Стояла передъ раскрытымъ склепомъ и смотрла туда сухими остановившимися глазами…

Два раза подходила къ ней съ каплями Юлія Кирилловна, заплаканная, въ черной своей кашемировой шали. Потомъ Викторъ Сергичъ подъ руку увелъ Зинаиду Борисовну отъ могилы. Велъ паркомъ къ дому и говорилъ странныя далекія слова:

— Я распоряжусь… Я приказалъ… Я все сдлаю…

Юлія Кирилловна, ворочая круглыми локтями, поспшала за ними и поправляла подъ шалью волосы на ходу. Воротясь въ домъ, уговорила барышню прилечь въ кабинет, на низкомъ турецкомъ диван.

Послушная, молча лежала Зинаида Борисовна, а на стн передъ ней большой женскій портретъ вислъ въ потемнвшей бронзовой рам. Некрасивое было лицо у матери, холодное и надменное. Плохо ее помнила Зинаида Борисовна, и странно было, что она такая молодая, моложе дочери…

А въ столовой шумли. Викторъ Сергичъ хозяйничалъ тамъ, и слышно было, какъ отецъ Николай все про какой-то календарь разсказывалъ:

— Отъ седьми планетъ… порядочное по годамъ поступленіе… съ перваго числа генваря мсяца на сто девятнадцать лтъ!.. Подумайте!..

Нсколько разъ на цыпочкахъ входила въ кабинетъ Юлія Кирилловна. Поправляя подушки, цловала ручки барышн и крестила ее второпяхъ мелкими осьмерками.

Когда же проснулась Зинаида Борисовна, подл нея не было никого. Жутко было въ высокихъ пустыхъ комнатахъ. Съ веранды ползла зловщая ночная тьма, осторожно шуршала въ кустахъ за блыми покосившимися колоннами. А въ глубин двора былъ свтъ въ низкихъ окнахъ кирпичнаго флигеля, гд жила ключница.

Въ разстегнутой на груди широкой ситцевой кофт, Юлія Кирилловна сидла тамъ бокомъ на кровати, пила изюмное вино съ рисовой холодной кутьей и разсказывала о покойномъ Борис Иваныч:

— …Знаться ни съ кмъ не хотлъ. Родню и то, врите, чисто всю разогналъ… Затйникъ былъ, хлопотунъ, чего-чего не выдумывалъ… Пруды копалъ, аптечныя травы сялъ, ученыхъ свиней заграничныхъ выписывалъ — въ дубовомъ лсу землю рыть, подземные грибы искать… сколько на эти трюфли да на свиней денегъ ушло, лучше бъ дочь свою по настоящему обезпечилъ. Что жъ ей?.. десяти годовъ не было посл покойной барыни… на моихъ рукахъ росла, какъ у родной матери… Это ужъ я потомъ не нужна стала, на старости лтъ по монастырямъ пошла.. То есть до чего поскупли, просто сказать совстно. Врите, ни съ чмъ отъ нихъ уходила… двсти рублей денегъ и одной серіи выигрышный билетъ въ банк лежитъ застрахованный,— только и всего!…

VI.

Правильно говорилъ отецъ Николай, что во время умеръ старикъ Юреневъ. Въ обрзъ хватило ему благополучія ровно до послдняго дня жизни. И мсяца еще не прошло посл смерти Бориса Иваныча, а ужъ въ хозяйств путаница пошла такая — никому не распутать. Крпкая раньше жизнь была въ Юренев, какъ на заказъ сдлана. А тутъ сразу все распоролось и чинить не чинить, будетъ ли еще прокъ какой, ничего неизвстно.

По совту Виктора Сергича Зинаида Борисовна похала въ городъ, съ прошеніемъ объ отсрочк платежей въ поземельномъ дворянскомъ банк.

Директоръ, бленькій старичекъ въ золотомъ пенсне и въ новенькомъ форменномъ вицъ-мундир любезно принялъ ее. Совсмъ обнадежилъ:

— ..Можно, конечно, можно… Очень радъ быть вамъ полезнымъ… Хорошо зналъ покойнаго вашего батюшку…

А на другой день, какъ привезла Зинаида Борисовна свидтельство изъ губернской земской управы, просто узнать нельзя, — сухъ, сдержанъ, загадоченъ… Надвъ пенена, бы стро просмотрлъ бумагу и, вставая съ кресла, даже плечами пожалъ съ нетерпніемъ.

— Ну, хорошо, позвольте… управа, конечно, удостовряетъ… хлбовъ и травъ, и… и тому подобное… Ваше имніе въ какомъ узд?..

— Въ Ефимовскомъ…

— Вотъ видите. Неурожай-то какъ разъ не у васъ, а въ двухъ сосднихъ уздахъ… Какое же это, сами посудите, основаніе?.. Не можемъ же мы, согласитесь… что?.. Да нтъ же, это не иметъ никакого значенія…

Рзко такъ отказалъ, съ неудовольствіемъ. Прошеніе вернулъ и до дверей кабинета проводилъ молча, съ холодной учтивостью.

Въ растерянности уходя изъ банка, Зинаида Борисовна встртилась на лстниц съ Митей Алянчновымъ.

— А что?.. Отпущеніе грховъ получаете?..

Узнавъ о неудач, Алянчиковъ безпечно разсмялся и руками развелъ, прежде чмъ поздороваться.

— Ну что жъ?.. Ничего не подлаешь… Здравствуйте!.. А у меня новость, поздравьте. Земскимъ начальникомъ назначенъ. Юреневскихъ вашихъ разбойниковъ такъ теперь подтяну… въ струнку!..

VII.

Въ гостинниц Зинаиду Борисовну поджидалъ господинъ Ужейкинъ, Миронъ Миронычъ — круглый, коротконогій, въ сромъ сюртук и въ розовой крахмальной рубах. Медленно похаживалъ въ корридор, неслышно ступалъ по ковру плоскими своими широкими ступнями и плавно на ходу шевелилъ фалдами — вправо, влво… вправо, влво… Увидвъ барышню, поклонился низко нсколько разъ и, входя за ней въ номеръ, пригладилъ на темени жидкіе волосенки.

— Душевно… о кончин папаши вашего душевно сожалю… Плохія времена-съ, Зинаида Борисовна!.. Дловъ нтъ, застой во всемъ, сами знаете… Повсемстное безденежіе!..

Видя у Зинаиды Борисовны красныя пятна на лбу и замчая волненіе въ ея голос, Миронъ Миронычъ говорилъ вкрадчиво съ тихими смшками:

— Деньги дать можно-съ… хе-хе… Отчего же не дать?.. Но тутъ, изволите видть, выходитъ необходимость насчетъ приписочки на закладной-съ… и притомъ еще зачтеніе процентовъ, какъ полагается… Сами изволите знать, два срока не плочено-съ… хе-хе… Денежки, знаете, того… Денежка, какъ говорится, счетъ любитъ… Врьте совсти, Зинаида Борисовна, другому бы ни за что не ршился, но вамъ дамъ. Вамъ дамъ, не отказываюсь. Всегда папашу вашего уважалъ и вамъ дамъ.

Уходя, господинъ Ужейкинъ протянулъ свою потную руку Зинаид Борисовн, но, видя, что она отвернулась, будто на часы поглядть, сказалъ ей грубо, съ дерзостью:

— Это я, Зинаида Борисовна, въ послдній разъ даю. Обратите вниманіе! Входя только въ положеніе ваше… Шестьдесятъ тысячъ, сами посудите, деньги не малыя… Я, знаете, не банкъ! Помилуйте!

Повернулся и вышелъ. Въ швейцарской внизу Миронъ Миронычъ надвалъ коричневое пальто съ бархатнымъ воротникомъ, а Зинаида Борисовна все еще стояла у стола и смотрла на золото и на бумажныя деньги большими испуганными глазами.

VIII.

Только на другой день, заплативъ въ банк проценты, Зинаида Борисовна похала домой. хала тихими раздольными полями, въ сумерки, по разбитому пыльному тракту. Чернли впереди заказные монастырскіе лса, а слва горла въ степи широкая ржаная стерня веселыми перебгающими огнями.

За второй корчмой Зинаида Борисовна приказала свернуть вправо, проселкомъ.

— Черезъ Бугровку ближе.

— Позднй додемъ…— недовольно бурчалъ Тихонъ на козлахъ.— Рессоры ломать по такой дорог…

Тмъ же проселкомъ ворочались изъ города бугровскіе мужики, порожнемъ, возовъ двнадцать.

— Ать, сторони-ись!— еще издали крикнулъ Тихонъ, нагоняя ихъ крупной чеканною рысью, и сталъ сдерживать лошадей, мягко подобравъ возжи.

Назжая, еще разъ по барски рявкнулъ на мужиковъ, чтобъ дали дорогу, но они словно не слышали ничего, хали не спша, свсивъ съ возовъ тяжело обутыя ноги. Только курили цыгарки, помалкивали, да плевали.

Осерчавъ, Тихонъ круто свернулъ съ дороги и, объзжая возы стороной, жильнымъ американскимъ хлыстомъ наотмашь отхлесталъ мужиковъ за такую манеру. Только шарахались они на возахъ, да головы прятали подъ руку.

Зинаида Борисовна очень разсердилась на Тихона:

— Какъ вы смете!.. Какъ вамъ не стыдно!..

— Не извольте, барышня, безпокоиться. Разв жъ они народъ съ понятіемъ? Ежели имъ морды не бить, ничего толку не будетъ.

IX.

Старую свою няньку Зинаида Борисовна просто не отпускала отъ себя. Одного дня не могла обойтись безъ Юліи Кирилловны. То то, то. другое — посовтуйте, няня, что длать.

Прежде знать не хотли, а теперь — посовтуйте! Да и что совтовать, когда избаловался народъ въ высшей степени? Что ни ночь, озорство въ экономіи. За конюшней плетень повалили, въ саду ранніе мохнатые персики — чисто все обобрали. У ключницы пара индюковъ пропала — полпудовые, насилу ходили. Два дня искали по всему селу — гд ихъ найти? А у Юліи Кирилловны подозрніе было на Кравчука, приказчика. Очень ужъ осмллъ хитрый хохолъ и дерзко смотрлъ воровскими глазами.

Засучивъ рукава, Юлія Кирилловна вышла на черное крыльцо, будто на облака поглядть — будетъ ли дождь или опять стороной тучи пройдутъ.

Передъ кухней Кравчукъ, въ картуз и въ тяжелыхъ сапогахъ, отгонялъ собакъ отъ корыта съ объдками. И Тихонъ тутъ же съ Андрюшкой конюхомъ ла борщъ съ капустой изъ одной миски.

Подбоченясь, стояла на крыльц старая нянька. Сперва глазами пытала приказчика, потомъ стыдить его стала, ни съ того ни съ сего при всхъ осрамила:

— А поди-ка сюда, кавалеръ… безстыжее твое мурло… Гд индюки? Сказывай, сукинъ сынъ, куды индюковъ двалъ?

Кравчукъ ничуть не сроблъ, только пофыркивалъ да плечами ворочалъ. Спокойно, съ усмшкой отвчалъ сердитой старух,

— Та ну васъ, Юлія Кирилловна, въ вашими индюками! Шо жъ я имъ — кумъ? За няньку я въ ними што ли?.. Одчепитесь, пожалуста!

Онъ не потерялъ дерзкаго своего спокойствія и тогда, когда нашли, наконецъ, обоихъ индюковъ въ тсной его каморк, надъ каретнымъ сараемъ.

— Подъ кроватью!— кричала на весь дворъ ключница, поспшая къ Юліи Кирилловн съ индюками.— Вотъ они!.. Поглядите!.. Подъ кроватью держалъ мошенникъ!..

— Воръ, сукинъ сынъ! Грабитель!..— наступая, бранилась Юлія Кирилловна и грозила прикащику жирными мясистыми кулаками.

Внизъ головами висли въ рукахъ у ключницы толстоногіе взъерошенные индюки, а Кравчукъ даже и не глядлъ на нихъ, словно ихъ тутъ и не было. Стоялъ, заложивъ руки за спину, и говорилъ, пожимая плечами:

— Отъ исторья!.. Шо жъ я не могу своихъ индюковъ имть?.. Это жъ мои… урожденные мои индюки, моего корму!

Такъ нянька и не добилась отъ него сознанія. Въ тотъ же день приказчика разсчитали.

Грозясь и ругаясь, слонялся Кравчукъ по двору и съ азартомъ честилъ няньку и ключницу самой отборной рабфаковскою бранью. Поздно вечеромъ пьяный пришелъ на конюшню и попросилъ у Тихона табаку на дорогу:

— Курыть хочеться, ажъ вухи по пухли.

Покуривъ, завалился спать въ пустомъ денник на солом. Крпко спалъ, храпомъ своимъ лошадей пугалъ, а когда ушелъ и куда — никто не примтилъ. Только въ десятомъ уже часу пришелъ въ домъ Тихонъ съ докладомъ къ Зинаид Борисовн: буланымъ кто-то жилы ночью подрзалъ, на переднихъ ногахъ, подъ щетками:

— Должно Кравчукъ, не иначе.

Въ облакахъ пыли Митя Алянчиковъ халъ въ ‘Юренево’ на своей бшеной срой четверк. Взмыленные, храпли, горячась, жеребцы и заливнымъ цыганскимъ посвистомъ лихо свисталъ Бугровскій кучеръ Савелій… Онъ сидлъ шеголемъ на козлахъ, въ плисовой безрукавк и въ красной кумачевой рубах. Выкативъ грудь, бородачъ весело смотрлъ съ оглядкой на об стороны, и, встрчнымъ двкамъ, показывалъ, усмхаясь, ровные блые зубы.

А впереди, скакалъ очертя голову верховой, въ казацкой папах и въ синихъ штанахъ съ красными лампасами. Бабъ разгонялъ по дорог, ребятъ пугалъ зврской своею повадкой и на скаку нагайкой грозилъ мужикамъ, чтобъ снимали шапки…

Услышавъ конскій храпъ и топотъ за окнами, Юлія Кирилловна кинулась къ барышн — сказать, что гости дутъ… пріхали!.. изъ ‘Бугровки’!..

— Алянчиковъ?.. Одинъ?.. Съ управляющимъ?..

Оправляясь второпяхъ передъ зеркаломъ, Зинаида Борисовна слышала, какъ громко приказывалъ кому-то Алянчиковъ позвать старосту и сотскихъ — немедленно чтобы явились!

— И еще франта этого писаря. Я его каналью давно наю.

— Здравствуйте, Дмитрій Петровичъ…— любезно говорила Зинаида Борисовна, выходя навстрчу гостю и все еще не зная, одинъ ли пріхалъ онъ, или съ Викторомъ Сергичемъ.— Спасибо вамъ, что пріхали… Я такъ безпомощна, право… ничего не могу понять… Крестьяне меня почему-то не любятъ, служащіе грубятъ… при отц ничего подобнаго не бывало…

Митя Алянчиковъ снисходительно улыбался въ отвтъ и говорилъ ей самодовольнымъ, шутливымъ тономъ:

— А вы не вводите либеральныхъ реформъ, Зинаида Борисовна. Не заводите республики…

И, входя въ гостиную, спросилъ серьезнымъ дловымъ тономъ:

— Ну, что у васъ тутъ?.. Кстати, приказчикъ этотъ, какъ его… гд онъ?.. Ушелъ?.. Какъ ушелъ?.. Ну, знаете, напрасно… напрасно вы его отпустили…

Наморщивъ лобъ, озабоченный прошелся по длинному ковру передъ окнами, потомъ медленно слъ въ кресло противъ Зинаиды Борисовны, и тотчасъ же опять прояснилось его безпечное румяное лицо, съ модными торчащими кверху усами.

— Кстати!..— сказалъ онъ, смясь и потирая руки.— Слышали новость?.. Генералъ Иваницкій… Представьте, продаетъ имніе и узжаетъ заграницу, къ нмцамъ куда-то, въ Австрію… Все это, разумется, Анна Васильевна… Боится, вообразите, безпорядковъ… ха, ха, ха… Совершеннйшая купчиха!.. Въ прошедшемъ году… вы знаете эту исторію у губернатора?..

И, вдругъ загорвшись, Митя Алянчиковъ смшно и живо разсказалъ, какая была исторія: похалъ генералъ Иваницкій къ губернатору на именины и всю дорогу обвинялъ дородную свою Анну Васильевну въ мотовств. Она же, тайкомъ отъ мужа, три бутылки шампанскаго везла начальнику губерніи въ подарокъ — мало ли что можетъ случиться?..

— И главное все это какъ разъ за обдомъ. Множество гостей, старый этотъ дуракъ именинникъ — въ самомъ, понимаете ли, торжественномъ вид, и вдругъ!.. Ха, ха, ха!.. Тамъ у меня, говоритъ, шампанское въ экипаж… прикажи, говоритъ, подать, ваше превосходительство.

Не докончивъ, Митя Алянчиковъ оглушительно захохоталъ и, утирая слезы, повторилъ бабьимъ плачущимъ голосомъ:

— Прикажи, говоритъ подать, ваше превосходительство… Ха, ха, ха!..

Зинаида Борисовна, не улыбаясь, смотрла на него, слушала и не слышала, и упорно думала — прідетъ ли нынче Викторъ Сергичъ?..

XI.

Въ двнадцатомъ часу съ трескомъ подкатила къ дому почтовая тройка.

— Ну, счастье твое, что посплъ во время!— весело кричалъ изъ гостинной Митя Алянчиковъ.— А то, что же это такое?.. Тутъ свадьба, а жениха нтъ!.. Ха-ха-ха… Я ужъ узжать собирался…

— Слушай, помщикъ!— продолжалъ онъ, поднимаясь навстрчу входящему Виктору Сергичу.— Сложнйшее дло… Что-о?.. Въ нашей губерніи?.. Вздоръ!.. Не врю!..

И, расхохотавшись, еще разъ повторилъ т же слова:

— Не можетъ быть!.. Вздоръ!.. Не врю!?.

— Повришь, когда увидишь…— очень озабоченный перебилъ его Викторъ Сергичъ и, подойдя къ Зинаид Борисовн, вжливо поцловалъ ея большую похолодвшую руку.— Въ город только и говорятъ объ этомъ. У Кондаковыхъ сожжена усадьба, а въ ‘Заполь’ горитъ вся старая солома… скирдъ пятнадцать!..

Алянчиковъ не хотлъ врить, махалъ руками и спорилъ:

— Вздоръ! Случайность!.. Въ полчаса любой бунтъ усмирю, вотъ увидите!..

— Это другое дло, не спорю… уклончиво отвтилъ Викторъ Сергичъ.

Молча слушала споръ Зинаида Борисовна и ничего не понимала. Слышала только ровный ршительный голосъ Виктора Сергича, любовалась его крпкой мужественной фигурой, въ просторномъ изъ сро-зеленой рогожи хорошо сшитомъ костюм. И ничего не боялась, ничуть ей не были страшны эти пожары…

За завтракомъ Митя Алянчиковъ вспомнилъ о Кравчук и далъ слово установить здсь полный порядокъ, всхъ подтянуть построже. Потомъ Викторъ Сергичъ завелъ разговоръ о хозяйств и подробно разспрашивалъ обо всемъ Зинаиду Борисовну: каковъ укосъ былъ въ ныншнемъ году, всю ли землю сдали крестьянамъ, на какой срокъ и за какую цну?

Верстахъ въ трехъ отъ усадьбы стоялъ Юреневскій хуторъ — въ пол, за липовой рощей. Викторъ Сергичъ совтовалъ продать.

— Что у васъ тамъ?.. Флигеля старые да амбары?

— Залтуръ тамъ, старикъ, на паск… садъ старый, яблони… Доходовъ нтъ, кажется, но какъ-то съ дтства люблю я этотъ хуторъ…

— Ай-я-яй, сантиментальность, Зинаида Борисовна!— шутливо пожурилъ ее Викторъ Сергичъ.— Теперь вс только рады развязаться съ землею. Что жъ вы, сами не видите, какое время?.. Ну, и подожгутъ вамъ хуторъ… Неужто жъ такъ лучше будетъ?..

— Не подожгутъ, не бойтесь!— снова горячо заспорилъ Алянчиковъ.— Продать продайте, конечно, если никакихъ нтъ доходовъ, а поджоговъ не бойтесь… У насъ этого, слава Богу, не будетъ!..

Хмурясь, косо взглянулъ на него Викторъ Сергичъ и, переведя вдругъ упорный свой взглядъ на Зинаиду Борисовну, сказалъ рзко, съ раздраженіемъ:

— Да на что онъ вамъ, хуторъ этотъ дурацкій! Гніютъ только даромъ постройки… Хотите, найду покупателя?..

— Ну, найдите… найдите, Викторъ Сергичъ…

— Вотъ и отлично!— добродушно разсмялся Митя Алянчиковъ.— Поладили, наконецъ!.. А я проту извиненія… мн некогда…

Онъ съ шумомъ отодвинулъ стулъ, всталъ и подошелъ прощаться.

— Тысячъ за десять можно продать…— вставая, наскоро прикинулъ Викторъ Сергичъ.— Земли тамъ десятинъ сорокъ, съ рощей… Създить какъ-нибудь посмотрть, что тамъ у васъ за постройки…

— Позжайте, Викторъ Сергичъ…— покорно отвтила Зинаида Борисовна.

Немного спустя Митя Алянчиковъ стоялъ уже передъ сходомъ, на крыльц сельскаго правленія, зврски таращилъ глаза и кричалъ не своимъ голосомъ:

— Видали чорта?..

И, видя, какъ въ тягостномъ молчаньи ежились передъ нимъ мужики, осатанвъ, топалъ ногами, грозилъ и ругалъ ихъ крпкими словами:

— Не видали?… Такъ вотъ смотрите!.. на меня смотрите, канальи! Я вамъ покажу, сукины сыны, какъ персики красть!.. Мморды бить буду!..

XII.

Смочивши волосы квасомъ, Тихонъ ожесточенно раздиралъ ихъ большой деревянной расческой.

— Тоже господа — чертовы злыдни!— говорилъ онъ, морщась и щуря глаза на Андрюшку.— Управителя нанять и то не на что. Я, братъ, всего видалъ, всякій заведенный порядокъ. Но чтобы бабу ставить за приказчика, чтобы надо мной нянька эта командовала… ахъ ты!.. Ды-къ лучше жъ я ей глаза вырву!.. Убью лучше проклятую!..

Вихрастый Андрюшка копался въ денник, лниво убиралъ кобылицъ и замыливалъ у нихъ раны на переднихъ ногахъ краснымъ мыломъ. То и дло поглядывалъ оттуда на кучера, на его мокрые прямые волосы въ скобку, на подбритую сзади блую шею. Ему было забавно слушать Тихона. Ловко честилъ тотъ Юлію Кирилловну самыми настоящими правильными словами.

— Врно! Чего на ее глядть!— увренно и весело соглашался Андрюшка.— Дать ей разъ… закачается!..

Посндавши, Тихонъ гадалъ по оракулу насчетъ Юліи Кирилловны — чей верхъ будетъ? Раскинувъ ноги, онъ сидлъ въ холодку за конюшней, а передъ нимъ на земл лежалъ протертый бумажный листъ, съ черными волшебными кругами. Тихонъ старательно кидалъ въ середній кругъ шарикъ изъ хлбной мякоти, и съ заботой слдилъ, на какомъ номер остановится.

Андрюшка тутъ же, бокомъ ерзалъ по земл, смотрлъ, съ волненіемъ на круги, на цифры въ клточкахъ и на обсаленную печатную тетрадку. Медленно по складамъ Тихонъ читалъ хитроумные отвты оракула:

— Грац-цы-оз-ная жен-щи-на по-доб-на чел-во-ку въ мо-р… Не под-да вай-тесь про-ис-камъ и об-ма-ну…

— Чудеса!— съ восхищеніемъ прерывалъ чтеніе Андрюшка.— Вотъ ды-къ книжка!.. За энтую книжку рупъ и то мало!..

— А тутъ… погляди ко-съ…— спрашивалъ онъ, снова наклоняясь къ бумаг и тыкая пальцемъ въ изображенные на поляхъ знаки Зодіака.— Тутъ, братъ, зври какіе — съ, погляди!..

Недовольный Тихонъ грубо отстранялъ Андрюшку:

— Не лзь, нечего тыкать!.. На то у тебя глаза есть, дуракъ. Главное тутъ происхожденіе на кругахъ, въ середк… и также еще четыре зодія по угламъ, на четыре предмета мысли…

Помолчавъ, онъ снова разминалъ липкую ржаную мякоть пальцами, крутилъ надъ бумагою руку и бросалъ шарикъ на черные круги и на клточки…

Вечеромъ, серьезный и важный, пришелъ на блую кухню Андрюшка. Не глядлъ на ключницу, хитро молчалъ, носомъ только почмыхивалъ. Когда же она ушла, все разсказалъ про гаданье:

— Отъ перваго изодія въ рядъ… и сколько ни кидали, все на одно выходитъ,— никакъ ей живою не быть. По всмъ кругамъ расхожденіе.

XIII.

Дв недли буланыя кобылицы стояли на глин, а проку отъ того все не было. Даромъ только кормъ переводили, и пропасть около нихъ было заботы.

Отъ краснаго мыла еще больше раны у нихъ разъло подъ щетками, и каждый день Андрюшка оттуда выдавливалъ гной пальцами.

— Мыломъ тутъ ничего не помочь!..— съ увренностью говорилъ Тихонъ.— Мыло мыломъ, но главное тутъ шкопитаромъ залить. Въ разъ подсохнетъ и сичасъ мыломъ тогда натирать, для мягкости…

Нсколько дней кряду, утромъ и вечеромъ Андрюшка заливалъ раны скипидаромъ. Неспокойны были кобылицы, когда подходилъ онъ къ нимъ съ липкой мутно-зеленой бутылкой. Он боязливо косили на него умные красивые глаза, пряли ушами, въ испуг шарахались отъ него въ сторону.

На пятый день он уже не могли встать на ноги. Ослабвъ, грузныя, он лежали въ денник, круто выкативъ бока, подогнувъ подъ себя худыя узловатыя ноги.

Зинаида Борисовна приходила теперь часто на конюшню, приносила сумочку съ собой и, грустная, изъ своихъ рукъ кормила кобылицъ сахаромъ. Называла ихъ нжно и ласково, и смутно отъ этого становилось Андрюшк, до слезъ умильно и жалостно.

— Сахаръ… На что имъ сахаръ?— подъ носъ себ бурчалъ Тихонъ и, не глядя на барышню, пряталъ свои виноватые встревоженные глаза.— Сахаромъ тутъ все одно не помочь…

_ Не бурчи!— сердито набрасывалась на него старая нянька: — Молчи, коли не уберегъ! Ироды!.. Чего имъ беречь?.. Чужого добра не жалко!..

Обозлясь, кучеръ крпко сжималъ кулаки, сверлилъ ее острымъ ненавидящимъ взглядомъ, но ничего не смлъ сдлать при барышн…

Жалко было Тихону кобылицъ, просто спать не могъ отъ заботы, а подъ утро вспомнилъ, наконецъ, настоящее врное средство… Прошлымъ лтомъ приказывалъ покойный баринъ кислотой навозъ поливать отъ холеры. Больше полбутылки осталось тогда вонючей красновато-черной карболки. Андрюшка твердой малярною кистью мокалъ въ черепокъ и жирно мазалъ лошадямъ гнойныя припухшія раны. Метались въ денник кобылицы, не могли встать, сбивали только одна другую и падали. Въ корчахъ валялись на мокрой и грязной подстилк, и головами бились подъ яслями въ страшной своей звриной мук.

— Не копайся, ты, сатана!..— сухимъ треснувшимъ голосомъ кричалъ Тихонъ на конюха, а у самого тснота стояла въ груди, передъ глазами прыгали красныя колючія искры.— Не мучь! Не мучь, дьяволъ, скотину!..

Обронивъ черепокъ, выскочилъ изъ денника конюхъ, испуганный, лопоухій, съ торчащими нечесанными вихрами, а Тихонъ, остервенвъ, кованными тяжелыми сапогами колотилъ подъ брюхо кобылицъ, то одну, то другую:

— Уу… Чтобъ вы подохли, проклятыя!..

XIV.

Въ третьемъ часу пришелъ на конюшню Бугровскій управитель съ барышней Зинаидой Борисовной. И нянька съ ними — злыми глазами глядла на Тихона и на Андрюшку.

Войдя, Зинаида Борисовна сразу помертвла лицомъ.

— Боже мой!.. Боже мой!.. Ну разв-жъ можно?.. Разв-жъ можно?..

Вытянувъ шеи, кобылицы лежали теперь затихшія, дрожали мелкой подкожною дрожью и раздували жаркія кроваво-красныя ноздри.

Что-то екало у одной и хрипло подъ ребрами протяжнымъ клокочущимъ хрипомъ. Когда же Викторъ Сергичъ наклонился къ ней, она сразу дернулась передъ нимъ на солом, туго раскорячила ноги и, отваливъ шубу, медленно оскалила сбоку большіе блестящіе зубы.

Оглянувшись, Викторъ Сергичъ недобрымъ взглядомъ окинулъ Тихона, но ничего не сказалъ, прошелся только по конюшн, фыркая и разминая на ходу плечи, нетерпливо подрыгивая плотными упругими ляжками.

— Не нужно… Пойдемте, Викторъ Сергичъ…

Несмлая стояла передъ нимъ Зинаида Борисовна, томясь нездшней какой-то любовью и жалостью.

— Планъ вы просили, Викторъ Сергичъ… пойдемте… о хутор…

Проводивъ въ домъ Зинаиду Борисовну, онъ быстрыми ршительными шагами воротился одинъ на конюшню.

— Ты что жъ это… а?..— сквозь зубы, задыхаясь, процдилъ Викторъ Сергичъ и, оттопыривъ кулаками высокіе карманы брюкъ, медленно сталъ подходить къ Тихону.

— Ежели бъ во время кровь пустить…— все еще не понимая въ чемъ дло, раздумчиво сказалъ кучеръ и вдругъ тяжело шарахнулся вправо, на стоявшія у стны пустыя желзныя ведра.

— За что вы, баринъ?..— не смете…

Но, не докончивъ, опять метнулся въ сторону, рванулся назадъ и какъ баранъ замотался на одномъ мст, наклонивъ голову, нелпо тыкаясь въ полъ кованными своими подборами…

Наотмашь баринъ молча билъ по чемъ попало, и вдругъ Тихонъ взвылъ волчьимъ протяжнымъ воемъ… Викторъ

Сергичъ тотчасъ же ткнулъ ему въ зубы кулакомъ, и опять Тихонъ сразу замолкъ, словно глотнулъ чего-то и захлебнулся. Взмахнувъ руками, онъ задомъ напередъ побжалъ отъ барина и, не удержавшись, тяжело брякнулся въ пустой денникъ, на навозъ и солому.

— Дай-ка воды, болванъ!.. отдуваясь, приказалъ конюху Викторъ Сергичъ и, не спша, сталъ умывать надъ ведромъ блыя, пухлыя руки.

Не дыша, сливалъ ему воду Андрюшка, дрожалъ и судорожно клацалъ зубами.

XV.

Въ волненьи, Зинаида Борисовна сидла одна на веранд. Какъ будто знала уже, что вотъ войдетъ сейчасъ Викторъ Сергичъ и скажетъ самое важное — радостное и страшное… Заслышавъ шаги въ комнатахъ, поднялась навстрчу ему, неловкая, длиннорукая, съ застнчивой некрасивой улыбкой.

— Пала, конечно, и другая кобылица!..— быстро проходя черезъ гостиную, взволнованно объявилъ Викторъ Сергичъ — Ужасное зврство!..

И молча нсколько разъ прошелся взадъ и впередъ по веранд.

Любовно смотрла на него теперь Зинаида Борисовна влажными растроганными глазами. Едва сдерживала себя, чтобы не сказать ему самыя нжныя, самыя безумныя слова…

А онъ словно не замчалъ ничего. Настойчиво совтовалъ сегодня же разсчитать Тихона и просилъ послать за старостой, чтобы непремнно сейчасъ пришелъ, съ писаремъ, сію минуту…

Успокоившись, слъ къ столу и сталъ рисовать на бумаг планъ — хуторъ снимать, границы его, сады и постройки.

— Здсь паска…— объясняла, наклонясь къ нему, Зинаида Борисовна — садъ… яблони старыя, Викторъ Сергичъ…

За обдомъ Юлія Кирилловна подавала вс кушанья сама, низко кланялась гостю, по старинному. Смясь, похваливалъ онъ старую няньку, лъ съ аппетитомъ, велъ свой искусный разговоръ все о длахъ.

Откушавъ, пропустилъ впередъ Зинаиду Борисовну, а самъ, задержавшись въ столовой, подарилъ Юліи Кирилловн десять рублей на обновы.

— Смотри, старая!.. Дурака этого сама разсчитай, чтобъ и духу его здсь не было!

Понимала все Юлія Кирилловна и, подавши кофе въ гостинную, на цыпочкахъ, не дыша, ходила въ столовой. Прислушивалась, о чемъ у нихъ разговоръ.

Опустивъ голову, неспокойная сидла Зинаида Борисовна. Медленно водила рукой по дивану, по протертому старому бархату. И опять тревожно замирало у ней сердце, кружилась голова, и холодли пальцы. Знала, что сейчасъ все ршится, и ждала, и боялась.

Викторъ Сергичъ, задумавшись, размшивалъ кофе и также молчалъ, покашливая, оглядывался назадъ на раскрытую дверь въ столовую. Потомъ похвалилъ висвшую на стн старую историческую гравюру, съ картины польскаго художника Матейко.

— Превосходная работа… это, кажется, рдкость…

И тмъ же тономъ, будто кстати вспомнилъ объ этомъ, попросилъ денегъ взаймы, съ нарочитой небрежностью:

— Платежи, знаете… и какъ разъ двсти рублей недохватки…

Зинаида Борисовна даже не поняла его сразу. Разобравши, въ чемъ дло, вдругъ вспыхнула отъ стыда и обиды и, вставая съ дивана, сказала сухо и холодно:

— Пожалуйста, Викторъ Сергичъ…

И, извинившись, прошла къ себ изъ гостинной.

Отсчитавъ деньги, прежде чмъ выйти опять къ Виктору Сергичу, она присла на минуту въ своей двичьей одинокой комнат. Овладть собой не могла, руки у ней дрожали, и въ вискахъ стучало сильно и часто, полными наливными толчками… Ей было тяжело и больно за свою свтлую обманутую надежду…

— А, можетъ быть, и лучше это, что такъ вышло, что не сейчасъ все ршается…

Только въ девятомъ часу собрался узжать Викторъ Сергичъ. Прощаясь и передавая деньги, Зинаида Борисовна вдругъ пошатнулась.

— Что это?… У васъ кровь?.. Вы ушиблись…

Ничуть не смутясь, онъ завернулъ внутрь мягкую запачканную кровью манжетку:

— Пустяки… на конюшн… рану смотрлъ у лошади…

— Кстати!— вспомнилъ онъ, закуривая папиросу — А что же староста?.. послали за нимъ?..

XVI.

Давно уже на двор ждалъ староста приказаній. Онъ сидлъ на крылечк у ключницы, угрюмый, скучающій, и ковырялъ землю передъ собою толстой суковатою палкой.

Юлой вертлся передъ нимъ писарь въ вышитой рубах и въ съхавшей на затылокъ выцвтшей поярковой шляп. Онъ нетвердо стоялъ на ногахъ, отъ него несло винищемъ и лукомъ, но онъ смло глядлъ на всхъ веселыми смющимися глазами.

Отъхавъ отъ крыльца, Викторъ Сергичъ остановилъ экипажъ среди двора. Строго приказывалъ подбжавшему старост правильно составлять протоколъ:

— Напиши, что билъ онъ ее… Оглоблей билъ лошадей!..

И вдругъ повернулся къ писарю:

— Это что?.. Пьянъ?… А гд вы изволили быть вчера утромъ?..

— Никакъ нтъ…— нетвердо, но съ бойкостью отвтилъ писарь.— Я вчерась изволилъ дома присутствовать… на квартир… Имю честь доложить, что я изволилъ…

— Дуракъ!— фыркая, оборвалъ его Викторъ Сергичъ и, запахнувъ лтнюю дорожную бурку, въ локоть слегка подтолкнулъ кучера.

Экипажъ качнулся на мягкихъ рессорахъ, подпрыгнулъ на подворотной балк и, завернувъ вправо, плавно покатилъ по деревн.

Долго еще, стоя на крыльц, слышала Зинаида Борисовна замирающій въ степи звонъ колокольчика и чьи-то голоса въ темнот за конюшней. Потомъ кто-то заоралъ тамъ пьянымъ плачущимъ голосомъ:

— Рраз-бой-ни-ки!.. Душе-гу-бы-ы!..

Она вздрогнула и вошла въ домъ.

XVII.

Въ эту ночь Зинаид Борисовн было жутко одной и боязно. Поздно сидла у нея старая нянька. Забавляла барышню глупой своей болтовней и угощала ее разнымъ домашнимъ лакомствомъ, какъ бывало когда-то въ дтств.

— О чемъ вамъ, барышня, думать?.. Знаю я… всю вашу заботу знаю…

И съ усмшкой говорила тайнымъ дразнящимъ шепотомъ:

— Викторъ Сергичъ… поглядите, какой красавецъ…

Въ кружевной ночной кофточк, сидя на постели, Зинаида Борисовна заплетала передъ сномъ косы. Задумавшись, тихо спросила няньку:

— Отчего же ты замужъ не вышла?.. Какъ же такъ няня?… Неужто жъ никого не любила?.. Ни разу въ жизни?..

Упершись въ бедра мясистыми кулаками, Юлія Кирилловна хитро смялась въ отвтъ:

— Ни разу, барышня!.. Кого жь мн было любить? И некогда было и -некого!.. А въ хороводахъ первая я псенница была. Игры тамъ, забавы разныя, первая была я затйница… Покойной вашей маменьки братецъ Павелъ Николаевичъ… съ гостями вызжалъ, бывало, въ село на двушекъ поглядть, на простое наше веселье… Выходитъ бывало на кругъ, съ пряниками, съ оршками… Ну-ка, говоритъ, какъ купца сватали?.. Очень эту псню любилъ покойный…

Много еще болтала хитрая нянька, но Зинаида Борисовна не слушала ее, все о своемъ думала. Опомнившись, ласково засмялась:

— Про купца я никакой псни не -знаю…

Смялась и Юлія Кирилловна, трясла плечами, утирала платочкомъ уголки губъ. Черносливную наливку пила съ бисквитами и подъ конецъ совсмъ на старости лтъ расшалилася. Вышла на середину комнаты, жирная, крутобедрая, въ широкой ситцевой кофт съ узоромъ. Разведя руки, манерно, съ ужимками кланялась барышн Зинаид Борисовн:

И вотъ и-детъ ку-пецъ!..

И, подбоченясь, ступала по ковру, важная, разутая, въ красныхъ самодльныхъ чулкахъ.

И вотъ и-детъ ку-пецъ.

И бо-ро-да по по-я-су,

И бо-ро-да по по-я-су

Ды вт-ромъ раз-ду-ва-ица,

И ку-ды все д-ва-ица…

Лежа въ постели, Зинаида Борисовна съ удивленіемъ глядла на нее, смялась сама не зная чему, словно и не было у нея никакой заботы.

— Ну, еще, няня… еще… какъ дальше?..

И опять низко въ поясъ кланялась ей Юлія Кирилловна:

И низ-кіе по-клон-чи-ки

Ды от-да-ютъ при-ка-щи-ки…

Не докончивъ, махнула рукой, смясь, и подошла къ барышн съ вишневымъ вареньемъ къ ночному столику.

— Поглядите, какая ныншній годъ вишня крупная…

Зинаида Борисовна опять лежала, задумавшись, сосредоточенная и строгая.

Нянька, присмирвъ, отошла отъ нея и сла въ сторон на кушетк. Тихо стало въ комнат, слышно было, какъ мелко стучали на ночномъ столик маленькіе, золотые съ рзьбой часики Зинаиды Борисовны.

Словно рождалось въ тишин жуткое что-то и безнадежное, и вдругъ четко треснуло на кругломъ стол посреди комнаты, зазвенло и разсыпалось на полъ…

Въ испуг Зинаида Борисовна рванулась впередъ и, сидя въ постели, дико смотрла на лопнувшій хрустальный графинъ большими неподвижными глазами…

А на двор свтлла ночь. Низкій мсяцъ всходилъ далеко, за липовой рощей, надъ тихими загадочными полями.

XVIII.

Храмъ былъ въ монастыр на Спаса Преображеніе, и еще наканун вечеромъ Юлія Кирилловна похала туда съ ключницей.

— Ой, проспите, барышня, вотъ увидите!—говорила передъ отъздомъ старая нянька.— Завтра служба ранняя, никакъ не поспете…

Какъ напророчила, такъ и вышло. Хоть и рано легла Зинаида Борисовна, но долго уснуть не могла отъ двичьихъ неспокойныхъ мечтаній. Проснулась утромъ — одиннадцатый часъ, куда ужъ тутъ хать!. Лежала и думала: не прідетъ ли нынче Викторъ Сергичъ? День праздничный… Что ему и длать одному въ ‘Бугровк’…

Натянувъ чулки, взяла со столика ручное зеркальце и долго смотрлась въ него, съ затаенной щемящей тревогой. Чуть замтно у ней по утрамъ припухали глаза, и кожа на лиц шелушилась, дряблыми казались щеки…

Съ пяти лтъ помнила себя Зинаида Борисовна, много времени съ тхъ поръ прошло: тридцать лтъ пробжало, какъ вчерашній день…

Ярко било въ раскрытое окно высокое раскаленное солнце и отчетливо рисовало на полу косые свтлые ромбы. Жарко и душно было въ комнат, а въ парк стояла лнивая истомная тишина, кусты и деревья замирали отъ зноя. На желтомъ песк воробьи молча прыгали передъ верандой, и на ступенькахъ сидлъ тамъ старый мохнатый ддъ, пасчникъ Залтуръ, босой и безъ шапки, съ бронзовой во всю голову лоснящейся плшью. Онъ терпливо сидлъ на солнцепек, шевелилъ губами и на see кругомъ глядлъ съ мудрымъ мужицкимъ спокойствіемъ.

Услышавъ шелестъ и шаги въ комнатахъ, Залтуръ не спша поднялся и медленно отошелъ въ сторону, ворочая загорлой морщинистой шеей.

— Здравствуй, ддъ…— ласково говорила Зинаида Борисовна, щурилась и закрывалась отъ солнца ладонью.

Умиленный, старикъ глядлъ на нее выцвтшими, слезящимися глазами. Сгорбившись стоялъ на горячемъ песк передъ верандой, опираясь обими руками на длинную кривую палку. Трясъ головой, словно вспоминалъ что-то, одному ему только памятное и близкое.

— Спасибо теб, ддъ… Спасибо за медъ и за яблоки…— продолжала Зинаида Борисовна, сходя къ нему на дорожку.

Кашлянувъ, Залтуръ посторонился передъ ней, оставляя на песк парные отпечатки своихъ костлявыхъ высохшихъ ногъ.

— Медъ на Илью, барышня…— сказалъ онъ, виновато осклабивъ беззубый ротъ, и засмялся скрипучимъ старческимъ смхомъ.— Медъ на Илью… а яблоки — т на Спаса… на второго Спаса яблоки…

— На Илью?.. А я и не знала… Ну что же, все равно… хорошо и такъ, и такъ спасибо… за яблоки…

И, взявъ за руку, осторожно повела старика на веранду. Она медленно поднималась по широкимъ деревяннымъ ступенькамъ, и, дергаясь куцыми посконными штанами, ддъ покорно слдовалъ за нею, неуклюже ступалъ нетвердыми, растопыренными по птичьи ногами.

Въ плетеномъ господскомъ кресл неловко сидлъ Залтуръ, держалъ блюдечко въ корявыхъ высохшихъ пальцахъ и дулъ на горячій чай дряблыми сморщенными губами.

Зинаида Борисовна, волнуясь, говорила ему:

— Время теб отдохнуть..Трудно теб на хутор… Ты слышишь, ддъ?.. Покойне теб будетъ…

Залтуръ слушалъ, любовно глядлъ на барышню и головой ей кивалъ — такъ, молъ, такъ барышня!.. Потомъ только, сообразивъ о чемъ рчь, растерянно закряхтлъ, заерзалъ и протянулъ впередъ заплетенную жилами дрожащую руку.

— А ка…а… а пчелы?..

— Продаю… все продаю… дохода нтъ никакого…

Помолчавъ, она еще ближе наклонилась къ нему и ласково заглянула въ лицо.

— Милый ддъ… не сердись… Ты пойми, ддъ!.. дохода нтъ никакого…

— А ка…а…а медъ?… Яблоки этіе?.. Вотъ… Вотъ и есть… вотъ теб и доходъ!..

Обиженный, старикъ поднялся, дрожалъ всмъ тломъ и дергался. Побагроввъ, еще разъ сердито сказалъ Зинаид Борисовн:

— Ка..а… какъ же нту дохода?

XIX.

Въ монастыр было большое стеченіе народа. Много съха лось господъ изъ города — барышни, военные, чиновники, гимназисты… Обливаясь потомъ, проталкивались въ толп голосистыя бабы и двки, въ цвтныхъ фартукахъ и платочкахъ, грызли оршки и смечки, покупали на лоткахъ за оградой мониста, гребенки, кольца и крестики. Тутъ же стояли телги съ мелкими яблоками, поднявъ кверху оглобли, а кругомъ отбою не было, тснота, торгъ, прибаутки. Бойко торговали сбитенщики, квасники, книжники весело предлагали товаръ — картины, книжки разныя, сонники, сказки про Памфила Венеціана, про врнаго Гуака непреоборимаго, про храбраго прапорщика Протупея… А въ оград у самыхъ воротъ сидли сивые перехожіе старцы, гнусаво пли тропари и держали на колняхъ пожелтвшія древнія книги.

На паперти въ толп командовалъ Митя Алянчиковъ: приказывалъ старост что-то и двухъ казаковъ своихъ верховыхъ безъ конца гонялъ — то со двора въ село, то къ себ требовалъ, то опять высылалъ за ограду.

Въ сторон, въ тни, подъ старыми дуплистыми вязами стоялъ Викторъ Сергичъ. А рядомъ съ нимъ господинъ Ужейкинъ, Миронъ Миронычъ, въ чесунчевомъ пиджак на бломъ пикейномъ жилет и въ чиновничьей безъ кокарды репсовой блой фуражк.

Викторъ Сергичъ о чемъ-то бесдовалъ съ нимъ, и уважительно, со вниманіемъ слушалъ его Миронъ Миронычъ, только помигивалъ на прохожихъ юркими бгающими глазами.

Увидвъ Юлію Кирилловну, Викторъ Сергичъ подозвалъ ее и приказалъ доложить барышн, что съ Митей Алянчиковымъ завтра будутъ въ Юренев.

— Пошлешь за старостой… и писарь пусть явится съ бумагами… понимаешь?..

Отойдя съ ней въ сторону, онъ сказалъ негромко, усмхаясь:

— Смотри, старая… на хутор буду сегодня… Двокъ приведи и чтобъ шито было да крыто… Феньку пошли непремнно…

И, вернувшись на старое мсто, опять обратился къ Ужейкину:

— Вшать надо мерзавцевъ!… Вчера въ Чепелевк двоихъ забрали на сход. Рабочіе съ ширяевскаго завода…

— А вы думаете, мало ихъ тутъ сегодня?..— таинственно зашепталъ Миронъ Миронычъ.— Врьте совсти, сколько угодно!

XX.

На слдующій день староста съ утра торчалъ на барскомъ двор. Въ холодку на длинной колод сидлъ за кухней писарь и сосредоточенно читалъ книжку въ новенькой зеленой обложк. Псаломщикъ далъ почитать, сказывалъ, въ город купилъ у одного кіевскаго книжника.

Занятно было читать, не оторваться, а тутъ нянька изъ дому вышла — земскій бумаги требуетъ!

Подойдя къ черному крыльцу, писарь со старостой слышали, какъ въ столовой громко читалъ протоколъ земскій начальникъ:

‘Вслдствіе словеснаго заявленія… очень Тихонъ Стрльцовъ о чемъ-то скапризился на одну пристяжную кобылицу и также на другую… и началъ ее бить дрючкомъ подъ боками… каковую и убилъ до того, что она черезъ полчаса пала…’

Озадаченный, слушалъ писарь безпечный раскатистый хохотъ земскаго… Часто хохоталъ также управитель Викторъ Сергичъ, и нянькинъ ехидный смхъ ползъ гд-то въ буфетной за дверью…

Одной только не было слышно барышни Зинаиды Борисовны, словно и не было ея совсмъ въ комнатахъ…

Не улыбаясь, сидла она за столомъ, опустивъ глаза, строго сомкнувъ толстыя широкія губы…

Окончивъ чтеніе, Митя Алянчиковъ всталъ веселый, смшливый, въ отличнйшемъ расположеніи духа. Подойдя къ раскрытому окну, онъ вдругъ нахмурился и пальцемъ поманилъ къ себ старосту.

— А писарь гд? Почему писаря нтъ?..— спросилъ онъ, раздражаясь, грозно тараща глаза и возвышая голосъ.

Подбжалъ писарь.

— Я здсь, ваше высокородіе… тутъ сидлъ на крылечк…

— Что о?.. На крылечк?.. Стоять долженъ, болванъ, а не на крылечкахъ сидть!..

Распалясь, онъ долго ругалъ писаря за пьянство, за лнь, за безграмотность.

— А это что?.. А?.. Книга?.. Какая книга?.. Дай-ка сюда!.. Я теб покажу книги!..

— Имю честь доложить…— робко сказалъ писарь, очень смущенный и поблднвшій.— Книга эта, ваше высокородіе, очень прекрасная.. Знаменитаго сочинителя, Ивана Сергича Тургенева…

Зинаида Борисовна громко расхохоталась при этихъ словахъ, и Митя Алянчиковъ быстро, съ книгой въ рукахъ, обернулся къ ней.

— Сжечь!.. Сжечь прикажите Тургенева!..— все еще смясь жуткимъ надорваннымъ смхомъ, отчетливо сказала Зинаида Борисовна, съ укоромъ посмотрла на Виктора Сергича и быстро прошла въ гостиную.

XXI.

Часто здила теперь Зинаида Борисовна въ городъ — то въ банкъ, то въ казенную палату, въ окружный судъ и къ нотаріусу. Хуторъ покупалъ Митя Алянчиковъ и хлопоты вс поручилъ своему врному Виктору Сергичу.

Ворочаясь изъ города вдвоемъ съ нимъ, задумчивая сидла въ экипаж Зинаида Борисовна.

Стоялъ отрадный золотой южный сентябрь, тяжелыми бархатными коврами лежали средь черныхъ пашней густыя зеленя, и хороша была посл дождей, мягко накатанная грунтовая дорога.

Андрюшка сонный сидлъ на козлахъ, въ старомъ ободранномъ армяк и въ объденной молью засаленной плисовой шапк.

Зинаида Борисовна глядла передъ собой, опять томясь жуткой непонятной тревогой, смутнымъ предчувствіемъ большого близкаго горя. Молча слушала она Виктора Сергича.

— Хочу на хутор виноградъ развести…— съ оживленіемъ говорилъ онъ дловымъ настойчивымъ тономъ.— Самое доходное дло теперь. Три года потерпимъ, но зато потомъ ровный обезпеченный доходъ все время. Посмотрите что нмцы длаютъ. Кругомъ виноградники! Суньтесь купить — тысяча рублей за десятину, не меньше…

И, засмявшись довольнымъ здоровымъ, смхомъ Викторъ Сергичъ ловко перешелъ на другое. Андрюшку дразнить сталъ, что до сихъ поръ не научился править четверкой.

— Лошадки ничего… Лвую перековать надо… Заскается на ходу и подковой шлепаетъ, какъ калошей… Не видишь?.. Давно ковали?

— Прошлый мсяцъ ковали…— по кучерски, не оборачиваясь и пристально всматриваясь впередъ, негромко отвтилъ Андрюшка.

Не понимая упорнаго молчанья Зинаиды Борисовны, Викторъ Сергичъ затихъ наконецъ, тяжело ослъ въ экипаж и недовольный закурилъ папиросу.

— Прекрасный экипажъ!— сказалъ онъ черезъ минуту, снова овладвъ собою и бокомъ склоняясь къ Зинаид Борисовн.— Отличнйшая работа! Хотлось бы мн… Кстати. Кабріолетъ вашъ… нуженъ онъ вамъ или такъ и будетъ стоять безъ дла въ сара?.. Продайте, дамъ хорошую цну! Хотите?..

Опустивъ глаза, не сразу отвтила Зинаида Борисовна Сидла въ странномъ загадочномъ раздумьи. Она знала уже, какой человкъ Викторъ Сергичъ, видла теперь все безжалостно врно и ясно…

— Помните, ландыши мы въ лсу собирали…

И, смущенный неожиданными ея словами, Викторъ Сергичъ неловко засмялся.

— Какже, какже!.. передъ вашимъ отъздомъ въ Италію…

Молча дохали до Бугровскаго барскаго дома, а тамъ, выходя изъ экипажа и любезно прощаясь съ Зинаидой Борисовной, какъ ни въ чемъ не бывало, Викторъ Сергичъ напомнилъ еще разъ:

— Спасибо, что довезли… Такъ какъ же кабріолетъ, Зинаида Борисовна?..

— Пожалуйста, Викторъ Сергичъ… возьмите… даромъ возьмите… въ подарокъ…

И, отъхавъ, въ ужас закрыла лицо руками.

XXII.

Стоя на двор передъ кухнею, ключница видла, какъ подъхала къ крыльцу Зинаида Борисовна и, шатаясь, вышла изъ экипажа. Слдомъ за ней господинъ какой-то прибылъ въ усадьбу, на почтовыхъ лошадяхъ, въ шарабан.

— Дома?

— Дома. Сейчасъ только пріхали.

Кряхтя, медленно вылзъ изъ шарабана Миронъ Миронычъ. Не торопясь, снялъ суконную бурку на красной фланелевой подкладк, аккуратно сложилъ въ длину и, перегнувъ по рук на двое, приказалъ кучеру положить на сиднье.

Ключницу отослалъ съ докладомъ къ барышн, а самъ степенно похаживалъ передъ крыльцомъ, свряя стертые никелевые часы по низкому надъ полями косому солнцу.

Зинаида Борисовна приказала ждать господину Ужейкину въ буфетной и скоро сама вышла къ нему, сдержанная, строгая, въ дорожномъ длинномъ пальто и въ шляп.

— Проздомъ, Зинаида Борисовна…— какъ всегда съ ужимками говорилъ ей Миронъ Миронычъ.— Проздомъ по здшней мстности и между прочимъ съ той цлью, лично чтобы провдать.. Хе, хе… Чудесныя мста-съ!.. Роскошь!..

— Только вотъ насчетъ дома-съ…— продолжалъ онъ, озабоченно понижая голосъ:— Обязательно требуется ремонтъ. Капитальная, какъ бы сказать, постройка и безъ ремонту! Домъ безъ ремонту, сами изволите знать — руина-съ!.. Хе, хе… Ничего больше съ, смю васъ въ этомъ уврить!..

— Но что же вамъ нужно?— высокомрно и сухо прервала его Зинаида Борисовна.— Говорите, въ чемъ дло.

— Чего-съ?.. Я ничего съ… просто такъ… предметъ разговора, ничего больше-съ…

Наклонивъ голову, господинъ Ужейкинъ ехидно усмхнулся и опять стадъ щупать къ комнат вс углы и карнизы своими круглыми паучьими глазами…

— Перестаньте смяться!— рзко сказала Зинаида Борисовна сухимъ каменнымъ голосомъ, и уже пошли у ней по лицу большія красныя пятна.— Что вамъ угодно?

— Ничего-съ… Постоимъ!..— опять съ усмшкой отвтилъ Миронъ Миронычъ и, обнаглвъ, заложилъ назадъ короткія веснущатыя руки.— Пока намъ ничего не угодно-съ… но, съ теченіемъ времени… Слыхать, хуторъ продать изволили… Такъ ли, Зинаида Борисовна? Дозволеніе на это имете?..

Задыхаясь, онъ вдругъ побагровлъ и дерзко возвысилъ голосъ:

— Отъ меня-съ… дозволеніе имете?..

Но, не докончивъ, господинъ Ужейкинъ сразу сорвался и съежился, замахалъ на Зинаиду Борисовну руками, и блдный сталъ пятиться отъ нея къ выходу.

— Прочь!.. Подите вонъ!.. Прочь уходите отсюда!..

Въ бшенств, съ перекошеннымъ ртомъ, прошла быстро по всмъ комнатамъ Зинаида Борисовна, словно искала чего-то повсюду острыми горящими глазами. Не раздваясь, вбжала въ сумрачный отцовскій кабинетъ и долго металась тамъ взадъ и впередъ, изъ угла въ уголъ… Потомъ вдругъ остановилась, прислушиваясь, растерзанная, въ жалкой съхавшей на бокъ шляп, съ выбившимися на вискахъ волосами… Дико осмотрлась кругомъ, притаясь, не двигаясь, словно ожидала новой неслыханно тяжкой обиды…

Со стны смотрла на нее мать изъ тяжелой бронзовой рамы, пристально, въ страшномъ холодномъ молчаньи… На стол — книга большая, толстая, въ кожанномъ обтертомъ на углахъ переплет…

— Папа!.. Папочка!.. Папа!..

И, шатаясь, она ходила по комнат, жарко плакала въ сумер кахъ жгучими невидными никому слезами, крпко прижимала обими руками къ груди тяжелую, съ древнимъ запахомъ ‘Исторію Жирондистовъ’.

А на двор слышны были тревожные голоса, крики… Вс бжали къ воротамъ, черезъ деревню, степью, въ ту сторону, гд вздымались на горизонт клубящіяся багровыя зарева пожаровъ.

У генерала Иваницкаго горли въ экономіи хлбные большіе амбары.

XXIII.

На другой день въ двнадцатомъ часу захалъ въ ‘Юренево’ Митя Алянчиковъ. Вмсто денегъ привезъ векселя для учета и много говорилъ о пожарахъ, дловой, озабоченный…

— Теперь стражники будутъ, не безпокойтесь!..

За кофеемъ опять просвтллъ и безпечно болталъ съ обычной увренностью.

— Простите, Зинаида Борисовна, но, какъ сосдъ, позволю себ пожурить васъ за вашу непрактичность. Ну зачмъ вамъ этотъ Ужейкинъ?.. Вдь это петля, подумайте…

— Что длать?..— хмурясь отвчала Зинаида Борисовна.— Нужны деньги… и негд взять больше… Вс такъ длаютъ.

— Могли бы у меня взять, помилуйте!.. Далъ бы вамъ съ удовольствіемъ… Что?.. Вздоръ какой, Господи!.. Ну, сдайте мн вашу землю въ аренду и получайте плату впередъ, полностью… вдь это же безразлично…

Зинаид Борисовн казалась подозрительной его любезность, она удивлялась этому непрошенному вмшательству въ ея денежныя дла, и не хотлось ей ничьихъ одолженій.

— Земля вся у крестьянъ… еще покойнымъ отцомъ сдана имъ въ аренду… Надолго бы въ городъ сегодня?..

Нарочно на другое перевела разговоръ Зинаида Борисовна, и Алянчиковъ сразу понялъ это, замолчалъ, даже потемнлъ отъ злости въ лиц. Ему захотлось обидть ее во что бы то ни стало, уколоть какъ-нибудь побольне, чтобъ долго помнила. Онъ рзко отказался обдать, даже благодарить не сталъ, а, вставая изъ-за стола, ни съ того ни съ сего, захохоталъ глупымъ противнымъ хохотомъ:

— Но каковъ мой Викторъ Сергичъ! Слыхали? Влюбленъ, представьте… по двадцать четыре часа въ сутки!.. Ха, ха, ха… Сохнетъ, бдняга, что прикажете длать!..

Зинаида Борисовна поняла эту грубую насмшку, поднялась блй стны, но, пересиливъ себя, не подавая и виду, спросила со спокойной улыбкой:

— Что вы?.. Влюбленъ?.. Но въ кого же?.. Бдный Викторъ Сергичъ…

— А чортъ его знаетъ!— совсмъ разозлившись, отвтилъ Алянчиковъ.— Въ старую какую-то дву!.. въ кикимору!.. въ стоеросовую, вообразите, дубину!..

И, снова расхохотавшись, сталъ поспшно прощаться.

XXIV.

Странные и страшные сны снились теперь Зинаид Борисовн, душили кошмары… Разъ она увидла себя въ чистомъ пол на разсвт. Одна, счастливая, шла она по мокрой посл дождя низкой густой трав. Навстрчу маленькій хитрый такой человкъ на болот попрыгивалъ, дразнилъ ее и манилъ… къ себ манилъ, въ сторону звалъ куда-то… Смшной такой… Что ему надо?… Поровнявшись, человкъ остановился и повернулся бокомъ къ ней. Большой такой черный мужикъ бородатый, босой и въ длинной рубах… Прищурясь, онъ смотрлъ на нее насмшливыми, злыми глазами… Наклонившись, набралъ грязи полную горсть… размахнулся… и потомъ еще, и еще… на блое подвнечное платье…

— Вотъ теб!.. Вотъ!.. Вотъ теб!..

Дикимъ пронзительнымъ голосомъ закричала во сн Зинаида Борисовна.

— Что вы, барышня? Господь съ вами!— крестясь, говорила спросонья старая нянька.— Нервы это у васъ… Капельки вотъ… капли примите.

Притихшая, молча лежала Зинаида Борисовна, дрожала всмъ тломъ и недоврчиво смотрла на Юлію Кирилловну, на короткую ея широкую рубаху и на толстыя голыя ноги кубышками… За нянькой въ углу неслышно двигались тни, и тускло сквозь зернистое зеленое стекло мерцала лампадка.

— Уходи къ себ, нянька… никакихъ капель не надо… Уходи же!.. Уходи, нянька!..

Оставшись одна, Зинаида Борисовна поднялась осторожно съ постели, босая прошла къ двери и, заперевъ на ключъ, постояла, прислушиваясь. Когда же затихло все въ дом, она стала передъ образомъ на колни. На холодномъ полу она стояла въ одной рубах и молилась жаркой, безъ словъ, ожесточенной молитвой:

— Вотъ, Господи!.. Вотъ я какая!.. Вотъ какая!.. Вотъ, Господи!..

XXV.

Посл Покрова наступила пасмурная погода. Теплые еще были дни, тихіе и печальные, но уже стояла синеватая суморось въ осеннихъ поляхъ, плакучая виднлась въ туман мутно лиловая роща.

Холодно было и непріютно въ комнатахъ, а изъ оконъ виднлась въ пордвшемъ парк черная ршетчатая ограда вдали и высокій дубовый крестъ на могил… Слышно было, какъ падала четкая тяжелая капель съ пропотвшихъ втвей и сучьевъ. По цлымъ днямъ сидла теперь у себя Зинаида Борисовна, запершись одна, съ неотвязными своими мыслями… Томилась тяжкой тоскою, пугливо и недоврчиво смотрла на всхъ черными горящими глазами…

По ночамъ сама не знала, что длать, куда дваться, гд спрятаться… Попрыгивалъ въ комнат черный маленькій человкъ, зорко смотрлъ на нее, языкомъ дразнилъ и манилъ… къ себ манилъ, въ сторону звалъ куда-то…

— Нту нашего Виктора Сергича…— сказала разъ Юлія Кирилловна: знала, глядя на барышню, какія у нея мысли.— хлопочутъ все, на хутор все, на работ… Кабріолетикъ-то вашъ узнать нельзя… выкрашенъ заново, лакомъ покрытый, совсмъ какъ новенькій!..

Не дождавшись отвта, старуха покачала головой и пошла зажигать въ столовой свтъ.

Звонкая тишина плыла въ дом, тускло горли лампы въ гостинной. Въ вязанной теплой косынк на плечахъ, зябкая ходила взадъ и впередъ Зинаида Борисовна тяжелыми неровными шагами. Она усмхалась про себя на нянькины неврныя слова и ршила завтрашній день не сть ничего за обдомъ… Знала, что будетъ отрава… во вс кушанья подсыпаютъ!..

Стоя у широкой стеклянной двери, Зинаида Борисовна долго черезъ веранду смотрла въ паркъ. Холодное пустынное небо было теперь въ звздахъ. Мсяцъ свтилъ, и переплетались вверху черно-синія узловатыя втки.

Повернувъ ключъ, Зинаида Борисовна съ трудомъ отворила намокшую дверь, поспшно сошла внизъ и смло, ничего не боясь, одна пошла по дорожк. Шла, торопясь, туда, гд отецъ лежалъ въ черной угрюмой могил…

Впереди передъ ней шелъ маленькій человкъ, попрыгивая по дорожк… потомъ, повернувшись, пошелъ навстрчу, и тотчасъ же, хитро засмявшись, Зинаида Борисовна отошла къ сторон… Не дыша, стояла за деревомъ, поджидала…

Медленно шелъ человкъ, усталый, задумчивый… Въ повисшей рук у него была шляпа и еще что-то — вточка что ли?.. А сбоку густая черно-синяя тнь безшумно скользила межъ деревъ длиннымъ растянутымъ силуэтомъ.

— Кто вы?.. О чемъ вы задумались?..— негромко спросила Зинаида Борисовна, охваченная нжнымъ состраданьемъ къ его милой загадочной печали…

И, словно не удивляясь ничуть этой неожиданной встрч, остановился передъ барышней писарь, безпомощно развелъ руками и сказалъ задушевнымъ тоскующимъ голосомъ:

— Не понимаю жизни!..

XXVI.

Въ ту же ночь частый зловщій набатъ разбудилъ Зинаиду Борисовну. Слышны были испуганные голоса на двор, скрипъ колеса у колодца, чьи-то угрозы и крики… Простоволосая вбжала къ барышн Юлія Кирилловна, босая, въ нижней короткой юбк и въ черной кашемировой шали.

— Пожаръ, барышня!.. Хуторъ горитъ!..

Поднявши тяжелую складную штору, старая нянька замахала въ испуг голыми своими руками:

— Полымя поглядите какое! Господи твоя воля!..

Но не сводя съ нея глазъ, твердымъ звенящимъ голосомъ Зинаида Борисовна спросила:

— Викторъ Сергичъ тамъ? Одинъ? Правду говори, нянька!

— Тамъ… тамъ, барышня… Что ужъ таить?.. Сами знаете… двки подожгли, барышня — больше некому!.. Феньку сей часъ привела распутницу въ кордегардію., на Залтура показывала… Подумайте, барышня, на что похоже!..

— А-а…— дико засмялась Зинаида Борисовна… Залтуръ это… такъ… Ступай!.. Ступай спать нянька!..

И, сильно ударивъ по столу, вдребезги разбила ручное, съ тонкой костяной рзьбой, овальное зеркальце. Блдная, она стояла посреди комнаты, надменная и неприступная, съ плотно сомкнутыми губами…

——

А на разсвт въ черномъ бархатномъ плать она вышла изъ комнаты, съ большимъ въ алмазахъ графитовымъ крестомъ на груди.

Прошла въ залу важной торжественной поступью и, стоя тамъ на порог, сказала строго и повелительно:

— Тише!.. Не пускать никого!.. Въ парк женихъ дожидается!..

Странно прозвучали эти безумныя слова въ большой высокой зал барскаго дома…

Оглядываясь во вс стороны, острыми смющимися глазами, Зинаида Борисовна медленно повернулась. Присдая и кланяясь, она пошла обратно по всмъ комнатамъ, еще затянутымъ хмурыми сумерками разсвта.

— Тише! Плачетъ въ парк женихъ на скамеечк!..

Ал. Кипенъ.

‘Русское Богатство’, No 9, 1912

ГОСПОДСКАЯ ЖИЗНЬ.

Читайте также: