ГОСПОДИН РУДОЛЬФ ГИЛЬФЕРДИНГ И СССР
ГОСПОДИН РУДОЛЬФ ГИЛЬФЕРДИНГ И СССР
Господин Рудольф Гильфердинг и СССР, Радек Карл Бернгардович, Год: 1934
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Карл Радек. Портреты и памфлеты. Том второй
Государственное издательство ‘Художественная литература’, 1934
Обвиняемые на московском процессе меньшевики назвали среди лиц, с которыми представители меньшевиков за границей согласовывали свою вредительскую, интервенционистскую политику, — Рудольфа Гильфердинга. Его имя называли также в связи с субсидированием меньшевиков германской социал-демократией. Господин Гильфердинг ужасно обиделся, но он не опроверг утверждения, что был осведомлен насчет ‘нового’ курса меньшевистской политики. Он был только глубоко потрясен обвинением, что он когда-нибудь, кому-нибудь давал деньги. Если речь не идет о передаче чужих денег, то мы готовы поддержать протест г. Гильфердинга. Что же касается соучастия его в антисоветской политике, то г. Гильфердинг поступил очень хорошо, что не пошел по примеру Абрамовича и не присягал ни перед Иеговой, ни перед козлиной головой в своей непричастности к антисоветским козням, хотя присяга в условиях, когда свидетели не могут выступать перед германским судом.— дело плевое. Г. Гильфердинг воздержался не только от опровержений, но вообще от высказываний насчет своего отношения к СССР. Г. Гильфердинг вообще неохотно высказывается на эту тему. Но было бы ошибкой думать, что это происходит от отсутствия определенных взглядов у г. Гильфердинга. Его отношение к большевизму — длинная история.
Г. Гильфердинг появился на горизонте II интернационала именно тогда, когда передовые его круги отметили факт начала новой империалистической эпохи с ее революционными последствиями. Политически он дебютировал статьей о политической забастовке. Можно сказать, г. Гильфердинг появился на исторической сцене, держа эпоху, как быка за рога. Одновременно он печатал целый ряд глубоко ученых статей по истории экономической теории. Мы, молодежь, вступавшая тогда в движение, изучавшая марксизм, обратили скоро внимание, что к очень немногочисленному количеству серьезных западноевропейских марксистских писателей прибавилась новая величина.
Кто такой Гильфердинг, спрашивали мы, и узнали, что в Вене существует целая группа молодых, выдающихся марксистов, что кроме Гильфердинга существуют Отто Бауэр, Экштейн, Реннер. От работ этого последнего скоро повеяло чем-то нехорошим. Он изучал исторические корни австрийской монархии тем самым образом, о котором Маркс писал в вступлении к ’18 брюмера’, говоря, что у ‘Прудона историческая конструкция… превращается в историческую апологию’. Как ни молоды мы были, нам все-таки казалось странным, что марксист Реннер пишет статьи, убеждающие ‘престарелого Франца Иосифа в пользе всеобщего избирательного права, как средства оздоровить и укрепить одряхлевшую австро-венгерскую монархию. Мы не могли понять, зачем революционеру укреплять такой… скажем, ‘продукт истории’. Но насчет революционности Гильфердинга у нас сомнений не было. Когда в 1908 г. мне пришлось познакомиться с г. Гильфердингом, то он очень импонировал своими широкими горизонтами, которые очень редко встречались среди писателей II интернационала, страдающих поголовной национальной ограниченностью.
Но покойный Ганс Диффенбах, которому Роза Люксембург в своих письмах посвящает такие трогательные воспоминания, после одной из встреч с Гильфердингом, потягивая подозрительно носом, спросил меня: ‘Ты себе представляешь Розу на баррикаде?’ — Да,— ответил я.
‘А ты себе представляешь Гильфердинга, погибающего на баррикаде?’
Я посмотрел на него с удивлением и вдруг понял, что именно этого не могу себе представить. Несмотря на все свои революционные перспективы на словах, Гильфердинг уходил целиком в комбинацию дня, в верхушечные интриги. Ясно чувствовалось, что он заодно с верхушечным слоем германской социал-демократии, к которому мы, присмотревшись, не могли не относиться с большим скептицизмом. То, что больше всего бросалось в глаза, это — полное недоверие Гильфердинга к революционному инстинкту, к революционному сознанию передовых рабочих.
Когда начались первые идейные разногласия в лагере немецких радикалов, у меня был разговор с Гильфердингом, в котором он пытался оттянуть меня от Розы Люксембург. Но его нескрываемая антипатия к Розе Люксембург больше всего бросилась мне в глаза.
‘Чего вы лезете с этими разногласиями в прессу,— говорил он мне.— Зачем это? Когда мы, молодые, в Вене думали, что мы можем сказать, что-нибудь новое, то мы это говорили Доктору, а Доктор смотрел на нас — вы знаете, как он делает, поверх очков,— высмеивал, допрашивал, а после принимал то из наших предложений, которое было важным и жизненным. Масса не может разбираться в новых сложных вопросах. Мы должны итти к партийному руководству, а оно должно давать массе готовые решения. Партию надо повернуть налево, но это можно и надо сделать только через руководство’.
‘Доктор’ — это был Виктор Адлер. Я, вышедший точно так же, как и Гильфердинг, из австрийского рабочего движения, был воспитан на любви и уважении к ‘Доктору’, но опыт революции 1905 г., в которой я принимал участие, научил меня лучше, чем все марксистские книги, понимать громадное значение революционной инициативы масс не только как проводника революционного учения Маркса, но и как источника новых революционных идей. Присмотревшись в Германии к руководящему слою социал-демократии, я с самого начала глубоко сомневался в том, будет ли он способен решительно повернуть от периода парламентской борьбы к периоду массовых революционных боев, приближение которых мне казалось очевидным.
Указания на русскую революцию Гильфердинг принял очень недружелюбно. ‘Не делайте той же ошибки, что Роза Люксембург, перенося опыт русской революции на Германию — сказал он мне. Источником его глубокой антипатии к Розе Люксембург являлось то, что он чувствовал в ней мост между русской революцией и Германией. Троцкий, не проявлявший никакого критицизма по отношению к германской и австрийской социал-демократии (смотри его статью о Викторе Адлере), был ему ближе по духу. Троцкий учил его антипатии к большевизму и Ленину. Гильфердинг не знал ни сочинений Ленина, ни действительных разногласий между большевиками и меньшевиками. Но когда перед копенгагенским съездом 1910 г. Троцкий предложил написать статью о положении в русской социал-демократии, статью, полную диких нападок на большевиков, он ее не только поместил,— он ее смаковал.
Рудольф Гильфердинг, в отличие от тогдашнего Каутского, не пытался разобраться в спорных вопросах русской революции, но весь его инстинкт сибарита, скептика говорил ему,— большевизм есть враг, ибо он верит в пролетарскую революцию, он идет к ней на деле.
Во время войны я потерял из вида Гильфердинга, который был мобилизован в качестве врача. Я увидел его уже во время Ноябрьской революции в качестве одного из вождей независимой социал-демократии — этой типичной партии Пилатов. Во главе партии стоял, как известно, Гаазе — Гамлет социализма, человек субъективно искренно преданный рабочему классу, но не решающийся порвать с социал-демократией и оппортунизмом, боящийся революционной стихии, не только не умеющий подготовить революцию, но отбрасываемый ею к сделке с контрреволюцией.
Если Каутский в начале Ноябрьской революции высказался за то, чтобы русский вопрос решать ‘диллаторично’, то есть отодвигать возобновление дипломатических сношений с Советской Россией в надежде, что Антанта с нами покончит, то Гаазе прикрывал эту политику сладкими словами о русских ‘братьях и сестрах’, когда он в разговоре с т. Чичериным и мной, происходившем по Юзу, отказал в приеме хлеба, который пожертвовал голодный русский рабочий немецкому, чтобы показать ему свою солидарность. Гильфердинг, став преемником этого предательства по отношению к пролетарской революции в России, вначале прикрывал это предательство выражениями лицемерной симпатии к русской революции. Центральный орган независимцев ‘Фрейхейт’, которым Гильфердинг руководил, не помещал в 1919 г. грубых нападок на большевизм, хотя иностранным его отделом руководил меньшевик Штейн. Но они не делали ничего, чтобы воодушевить рабочих верой в русскую революцию. Они не могли этого делать, ибо они ведь не хотели победы пролетарской революции в Германии и понимали, великолепно, что для рабочих масс русская и германская революция едины. Рабочие массы, принадлежавшие к независимым социал-демократам, требовали поддержки советского пролетариата, ибо они видели в нем союзника в своей борьбе за пролетарскую диктатуру. Г. Гильфердинг делал все, что мог, чтобы не допустить перехода независимых рабочих на позиции большевизма. Но он не смел открыто отклонить идеи диктатуры пролетариата, не смел отклонить идеи советов.
Все его усилия были направлены к тому, чтобы из этих величайших лозунгов борьбы построить мост к социал-предателям, построить мост к буржуазии.
Диктатура, да, понятно, но диктатура без террора, это — горячий снег, ибо диктатура есть орган насилия.
Советы, да, но разве вы не видите, что, пока буржуазия господствует, можно только добиться признания буржуазией советов, как совещательных органов.
Это было во время наступления Юденича на Ленинград и Деникина на Москву. Я сидел в тюрьме на Лертерштрассе и пытался всеми средствами воздействовать не только на молодую и слабую тогда еще коммунистическую партию, но и на независимцев, через те их элементы, которые пытались повернуть свою партию на рельсы только что основанного Коминтерна. Я попросил зайти ко мне в тюрьму т. Штеккера, тогдашнего члена ЦК независимцев, теперешнего коммуниста, и, обрисовав ему положение русской революции, указал ему, что борьба с белыми приближается к кульминационному пункту. Я предложил ему поднять большую агитационную кампанию за поддержку ведущих тяжелую борьбу русских пролетариев. Штеккер обещал сделать все возможное. Через несколько дней он передал мне, что ЦК независимцев решил начать эту кампанию, но Гильфердинг настоятельно предлагал отложить ее до Октябрьской годовщины, чтобы два раза не нанимать зал, что стоит много денег. Это было, если не ошибаюсь, в конце сентября. Г. Гильфердинг, видно, думал, что, быть может, удастся справить панихиду по революции. Осенью этого года он высказал свою мысль более открыто на партийной конференции, когда стоял вопрос о присоединении независимцев к III интернационалу. Главным аргументом Гильфердинга было: ‘надо подождать’. Коминтерн есть детище русской революции, а ведь неизвестно, как кончатся бои в России. В этом был весь Гильфердинг.
Шейдеманы и Эберты вооружили всех, подобно Вермонту и генералу Гольцу, готовящихся к борьбе против СССР, они позволяли генералам Бискупским на германской территории формировать белые русские отряды.
Гильфердинг действовал тихой сапой. Он убеждал немецкий пролетариат не смыкать рядов с русским пролетариатом.
Коминтерн великолепно понимал роль Гильфердинга, и когда делегация независимцев приехала на II конгресс Коминтерна,— характерно, что Гильфердинг, идейный вождь партии, не приехал,— независимцам, как одно из условий вхождения в Коминтерн, было предъявлено требование исключения Гильфердинга из партии. В ответ на это Гильфердинг сорвал маску, он выступил на съезде в Галле с речью, полной ненависти к большевизму. Но он еще с величайшим негодованием отклонил, как клевету, утверждение Зиновьева, что Гильфердинг работает на объединение с шейдемановцами.
Раскол независимцев состоялся. Большинство рабочих-независимцев перешло в коммунистическую партию. Руки Рудольфа Гильфердинга были развязаны, и он не только повел бешеную кампанию против страны Советов, Начатую подлыми статьями Дитмана, но и кампанию за объединение с шейдемановцами. Когда оно состоялось, Рудольф Гильфердинг перекочевал на правое крыло социал-демократической партии. Неутомимый в своей борьбе с революционными рабочими, этот ученый экономист, став министром финансов, был мягок, как воск, по отношению к капиталистам.
В мемуарах английского посланника в Берлине лорда Д’Абернона можно прочесть замечательный разговор с Штреземаном, коллегой Гильфердинга по кабинету. Д’Абернон указал Штреземану на то, что если не завинтить налогового Пресса по отношению к буржуазии, то марка полетит. Штреземан жалуется ему, что министр финансов Гильфердинг, хотя и радикальный социалист, страдает большой снисходительностью к буржуазии и не думает пользоваться налоговым прессом.
Г. Гильфердинг показал, как можно быть автором ‘Финансового капитала’ и не думать о борьбе с финансовым капиталом. Но зато он делал все, чтобы не допустить сближения Германии с СССР, которого требовали интересы германской буржуазии. Он совместно с Эбертом был решительным противником Раппальского договора, ибо вся его ставка была ставкой на примирение с западноевропейской буржуазией. Он принадлежал к ближайшим друзьям представителя репарационной комиссии профессора Хагенена и французского политического разведчика профессора Энара. Г. Гильфердинг не писал никаких статей против СССР. Государственный муж, вчерашний и завтрашний министр, не должен компрометировать себя враждой к СССР, пока германская буржуазия не решила с ним порвать. Но жена г. Гильфердинга переводила книги, направленные против СССР. Меньшевики находили с его стороны полную поддержку. Понятно, только клеветники могут утверждать, что г. Гильфердинг за интервенцию. Он только против сближения Германии с СССР, которое могло бы затруднить интервенцию. И если интервенция начнется, то он, как человек трезвый, примет ее, как факт. Какой разумный человек не признает фактов! Он застрельщик политики сближения с Францией, ибо только такое сближение обеспечит мир на Западе. А если это сближение будет требовать участия Германии в интервенции, то ведь всякий поймет, что из двух зол надо выбирать меньшее. А разве война с диким Востоком не лучше войны с цивилизованными нациями?
— В СССР строят фундамент социализма! Рассказывайте эти сказки другим. Гильфердинг чересчур умен, чтобы этому поверить. ‘В буржуазной Германии больше социализма, чем в СССР’, сказал на последнем съезде германской социал-демократии единомышленник Гильфердинга Дитман. Утверждения, что Гильфердинг вел с меньшевиками переговоры об интервенции — смехотворны. Ведь всякий знает, что Абрамович даже зонтик берет в руки с осторожностью, боясь, что он выстрелит. Какой он интервент! А потом г. Гильфердинг — не министерство иностранных дел, он не ведет переговоров, он ведет только разговоры. Что будет, когда Франция двинет на войну против СССР Польшу, мы увидим. Г. Гильфердинг не генерал Миллер, он не формирует белых отрядов против СССР, он только пытается не допустить, чтобы Германия, которая ведь ‘нуждается в мире’, путалась с большевиками. Он только делает все, чтобы разрушить красный фронт, который слагается для борьбы с интервенцией, он только против того, чтобы германский рабочий верил в ‘басни’ о социализме в СССР, ибо он человек Запада и не верит в свет с Востока.
Есть палачи пролетарской революции, и есть Понтии Пилаты, умывающие руки в невинности, а руки их грязнее, чем руки палачей.