А. С. Серафимович
Город рабочих
ПРИМЕЧАНИЯ
Город рабочих, Серафимович Александр Серафимович, Год: 1923
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Собрание сочинений в семи томах. Том шестой
М., ГИХЛ, 1959
Иваново-Вознесенск прост, крепок, широко раскинулся. Хрустит мороз. Под наваленным снегом, через широкие, как поле, улицы сереют деревянные домишки. И между ними нет-нет да и вывернется двух- или трехэтажный матерый каменный дом — фабрикант когда-то жил.
И во внутренней жизни этот не то город, не то деревня — тихий и безлюдный, крепок, прост по-рабочему, может быть, потому что рабочая жизнь дает ему свою окраску, содержание.
Впрочем, многое помечено кровавым воспоминанием. Вот около моста солдаты, стоявшие шеренгой вдоль этого забора, расстреливали безоружных рабочих. А вот там казаки засекали рабочих плетьми, а на концах вшиты свинцовые гири,— ударит по голове, глаз выскочит…
А теперь…
А теперь в каждом предприятии свой клуб, свои учреждения, какие в те времена и не снились, своя жизнь. И эта трудовая, крепкая, кряжистая жизнь пропитала собой все учреждения и все организации.
Губком — сердце и мозг. Секретарь — маленький и живой, исхудалый, желтый,— и в торопливо улыбающихся глазах кипучая несокрушимость. Человеку явно надо отдохнуть, иначе… Но тысячи дел, тысячи вопросов, тысячи затруднений, требований, противоречий.
Быть может, нигде так не требовательны, не строги к партийному, как здесь. Рабочий, беспартийный массовик, угрюмый, сосредоточенный, изжелта-бледный,— жиров-то не хватает в полную меру,— идет в фабричную ячейку не только с общеполитическими и хозяйственными вопросами (на Рур наступают французы, не будет ли из-за этого войны? Не станет ли фабрика из-за недостатка хлопка? и т. п.), но и со всем житейским, что наполняет его жизнь: в семье нелады — к секретарю, не знает, что с сыном делать, от рук отбился — к секретарю, сказывают, всех богов по шапке — к секретарю, будет ли урожай, не подешевеет ли хлеб — к секретарю.
И коммунист не имеет права отцыкнуться, не знать, запнуться. Мало того, что он должен в своей собственной жизни быть чист, честен, что на него всегда можно положиться, он должен еще на все ответить, как книга, из которой все можно вычитать. Иначе машут руками: ‘Какой это коммунист, только что приписался к партии’.
Вот почему в глазах секретарей ячеек такая напряженность, точно там внутри постоянно разворачивается туго свернутая пружина, вот почему коммунисты как-то подобраны, гибко напряжены, всегда начеку.
Вхожу на завод. Дымно, полутемно. Краны, станки, вагранка, дневной свет тускло пробивается сквозь закопченные окна, и красновато освещают и днем не потухающие электрические лампочки. Стук молотов, звякают зубила, хрипят напильники. Рабочие, пропитанные дымом, копотью, углем, въевшимися опилками, сосредоточенно угрюмы. А рядом за верстаками, за токарными станками молодые, живые и бойкие глаза подростков, учеников фабрично-заводской школы. Тут и мальчики-модельщики, и слесари, и мальчики-литейщики, и токари. Мне показывают их работу,— прекрасно работают, как взрослые: выполняют заказы фабрик, заводов, мастерских, в значительной степени окупают свое учение.
Просматриваю теоретическую программу,— тут и математика, и обществоведение, и естествоведение, и русский. До двенадцати — в классе, по теории, после двенадцати — на заводе практика, занимаются взасос. Да, на смену старикам идет свежий строй молодежи, строй квалифицированного рабочего, да не прежнего, обучившегося только около молотка, а с ясными глазами отдающего себе отчет в окружающем мире. Но ведь нужны не только рабочие у станка завода, нужны рабочие и у станка управления: в профсоюзах, в партийных и советских учреждениях. И я еду в совпартшколу.
Прекрасное здание, скудно меблированное.
Курсанты — курс первой ступени шесть месяцев — второй год рвутся к работе, так рвутся, что часто заболевают: малокровие, нервные болезни. Я смотрю на эти милые молодые лица юношей и девочек — умственный труд уже положил на них свою чудесную, печать. С милой улыбкой они говорят: ‘Эх, если бы сорок восемь часов в сутки!’
Есть и бородатые, неуклюжие.
Крепкая ячейка в шестьдесят человек, пятнадцать кандидатов. Комсомольцев — сто одиннадцать человек.
Эта учащаяся молодежь и учащиеся старики не только умеют рваться к учебной работе, отдавая весь запас сил, все здоровье,— они умеют и разумно развлекаться. В конце зала — сцена, устроенная курсантами, их драматический кружок играет. Большой хор строен и выдержан, и чистые голоса девушек звучат молодо и свежо. Стройный оркестр мандолинистов. А большой спортивный кружок под руководством курсанта же борется с физическим ослаблением. Как красивы, стройны и мощны эти коллективные движения, заполнившие весь зал!..
Взрослые такими же жадными рядами идут на вечерние занятия.
Я смотрю на них: ‘Да! Как в уличной борьбе слышался тяжелый гул шагов пролетариата, шедшего биться в теснинах баррикад, так эта молодежь, а среди них попадается и старик, проходит жадными рядами порой мучительные ворота науки и знания’.
Впервые напечатано в ‘Рабочей газете’, 1923, 24 февраля, No 42. Очерк написан по живым впечатлениям от поездки в Иваново-Вознесенск, где Серафимович был в первых числах февраля 1923 года (уехал из Иваново-Вознесенска 6 февраля).
По этому поводу Серафимович вспоминал: ‘Я был приглашен в Иваново-Вознесенск сделать несколько литературных докладов в клубах текстильных фабрик. Попутно знакомился с производством… Иваново-вознесенские рабочие проявляли себя истинными ударниками восстанавливающейся промышленности. Их пример должен был соответственным образом воздействовать на ткачей других отстающих фабрик’ (т. VIII, стр. 431).