ГОРНЫЙ ДУХЪ.
ГОРНЫЙ ДУХЪ.
Повсть.
. Балдауфъ.
‘Благонамренный’, No 13, 1821
Горный дух, Бальдауф Федор Иванович, Год: 1821
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Послдней лучъ заходящаго солнца аллъ на вершинахъ восточныхъ горъ, вечерній сумракъ покрывалъ глубокія долины. Прелестная Марія стояла на высокомъ холм: надъ ея головою висла сдая скала, и шумли втьвистые вязы. Небольшое стадо овецъ разсянно бродило по зеленому скату. Семнадцатая весна украшала новыми прелестями невинную Пастушку — и сердце ея наполнилось тоскою, дотол ей неизвстною. ‘Чего мн недостаетъ?’ — говорила она.— ‘ Разв нтъ у меня отца который бы старался о моемъ счастіи? Меня вс любятъ, но никто не любитъ боле батюшки.— Правда у меня нтъ матери, я никогда не видала ее…но была всегда спокойна, весела.’ Тушъ слезы блеснули въ голубыхъ глазахъ Пастушки, она вздохнула, бросила бглый взглядъ на долину — и погнала стадо свое. Вдругъ раздались тихіе, мелодическіе звуки… Марія остановилась, стала прислушиваться и ей показалось, что волшебные звуки выходятъ изъ старой рудокопни. ‘Что это значишь?— думала она — я никогда не слыхала такой музыки — и кто будетъ играть въ такомъ страшномъ мст и въ такое время?’ Марія не была суеврна, но чувствовала, что бодрость ея исчезаетъ. Она хотла идти, но какое-то чувство остановило ее. Между темъ звуки становятся сильне, и дотомъ вдругъ замолкли. Марія смотрла на кусты, какъ будто бы кого нибудь ожидая… Чрезъ минуту они раздляются… Пастушка не вритъ глазамъ своимъ. Прелестный юноша, въ голубомъ кафтан обшитомъ серебряною бахрамою, стоялъ передъ нею, на голов его была, пуховая шляпа, перевязанная широкою голубою лентой, на пояс вислъ серебряный рожекъ. ‘Здравствуй, добрая Марія!’ сказалъ онъ ей ласково. Марія совсемъ забылась, закраснлась какъ заря, опустила глаза въ землю, и такъ неловко поклонилась незнакомцу, что сама стыдилась еврей застнчивости. ‘Здоровъ ли твой отецъ?’ спросилъ юноша.— Здоровъ — отвчала Марія, украдкой взглянувъ на него, и видъ его показался ей такъ милъ, такъ ласковъ — что она ободрилась — стала разсматривать одежду его — и снова пришла въ замшательство? Незнакомецъ, казалось, примтилъ это и улыбался. Взоры Маріи обращались поперемнно то на него, то на стадо, тихоидущее къ селенію. Сердце ея трепетало — правая рука какъ бы невольно обрывала цвточный букетъ, приколотый на высокой груди ея. Между темъ подулъ втеръ, на неб собирались тучи, млкія капли дождя кропили розовыя щеки Пастушки, она поклонилась милому незнакомцу и хотла идти. ‘Постой, Марія! сказалъ онъ, дождь замочитъ тебя.’ Марія остановилась, онъ взглянулъ на небо, въ черныхъ глазахъ его изображалось что-то необыкновенное. Маріи показалось, что тучи начали расходиться, дождевыя капли падали рже и рже, небо прояснилось. Она стояла какъ вкопаная — недоврчивость и страхъ являлись на лиц ея. Теперь все прошло, сказалъ юноша.— Марія опять поклонилась, побжала съ холма — хотла ещ посмотрть на чудеснаго незнакомца, оглянулась, но его уже не было — Невольный трепетъ объялъ ея сердце.
Добрый Иванъ, отецъ Маріи, встртилъ ее у воротъ. Марія начала ему разсказывать о нечаянной встрч своей съ милымъ незнакомцемъ, но вдругъ закраснлась, смшалась и перемнила разговоръ. Во весь вечеръ она была задумчива, легла спать — и прелестный образъ незнакомца, въ голубомъ кафтан, поминутно представлялся глазамъ ея. Поутру Марія замтила въ себ большую перемну: Прежде сердце двушки было такъ пусто, теперь такъ сжато, такъ сильно билось въ высокой груди ея при каждой мысли о миломъ незнакомц. Весь день прошелъ въ волненіи, она не ршалась идти на холмъ. Ввечеру сла съ Иваномъ подъ окномъ и посматривала на высокой пригорокъ. ‘Видалъ ли ты, батюшка, горныхъ духовъ?’ спросила Марія.— Нтъ, отвчалъ старикъ, однакоже знаю, что они есть. Лтъ пять назадъ тому, я работалъ въ этой шахт (онъ показалъ на старую рудокопню, холодный потъ выступилъ на лице Маріи). Я былъ одинъ, продолжалъ Иванъ, большой камень, готовый упасть, вислъ надо мною. Вдругъ слышу, что меня кто-то кличетъ, я продолжалъ работать.— Иванъ! Иванъ! закричалъ голосъ такъ жалобно, что сердце мое невольно затрепетало, я схватилъ фонарь, отошелъ нсколько шаговъ впередъ, страшно затрещали своды штольны и камень завалилъ мн дорогу. Хорошо, что былъ еще другой выходъ, а то бы не видать благо свта! Ктожь избавилъ, меня отъ неминуемой смерти, кром горнаго духа?— Тутъ Маріи послышались знакомые звуки серебрянаго рожка.— ‘Это онъ, это спаситель моего отца’ думала она, и невинное сердце двушки билось сильне. Она не могла разобрать своихъ чувствъ, стыдилась своей радости, которую напрасно старалась скрыть отъ себя. Звуки усиливались, потомъ начали уменьшаться, и наконецъ замерли въ рощ, окружающей страшную рудокопню. Вечеръ прошелъ — и Марія, ложась спать, положила на другой день непремнно идти на высокой холмъ. Заря не успла еще позолотить восточнаго неба, а Пастушка выгонила уже стадо свое. Чемъ выше поднималась она на холмъ, темъ боле лишалась бодрости. ‘Чего я такъ боюсь? Отъ чего такъ высоко поднимается грудь моя? Отъ чего такъ сильно бьется мое сердце?… Ахъ, зачемъ я не сказала батюшк о вчерашней встрч?— такъ говорила она?— но разв тутъ есть что нибудь дурное? Стыдись, робкая двушка!’ Марія остановилась и казалась погруженною въ размышленіе. Она вспомнила, какъ не? знакомецъ смотрлъ на небо, и оно прояснилось. Это духъ, думала она, но врно не злой…онъ такой ласковой, у него такой доброй видъ, онъ врно ничего не сдлаетъ мн худаго.’ Она ободрилась, взбжала на холмъ, взглянула вокругъ себя, взглянула на рудокопню — и снова пришла въ смущеніе. Вдругъ раздались привтные звуки рожка, Марія затрепетала, хотла бжать и въ безпамятств упала на мягкую зелень. Приходя въ себя, она открыла голубые глаза свои — и первый предметъ, поразившій взоры ея, былъ незнакомецъ въ голубомъ кафтан. Онъ стоялъ на колняхъ и поддерживалъ ея голову.— Что съ тобою сдлалось, милая Марія? Ободрись,— говорилъ онъ. Бдная Пастушка дико посмотрла на него и смутная блдность снова покрыла лице ея, но тихіе, очаровательные звуки рожка возбудили ее отъ безпамятства… ‘Оставь, оставь меня, страшный духъ?’ вскричала она и вырвала руку свою изъ руки незнакомца. ‘Что я теб сдлала? За что ты меня преслдуешь? О, пощади, пощади меня!…Ты спасъ жизнь отцу моему — не отнимай у него дочери.’ — успокойся, моя Марія,’ отвчалъ Духъ, ‘смотри — пусть слезы сіи будутъ порукою твоей безопасности — и слезы блеснули на длинныхъ рсницахъ его. ‘Но скажи мн, кто ты?’ съ трепетомъ произнесла Марія.— Я думалъ, что ты знаешь меня лучше, отвчалъ онъ. Отъ чего такая недоврчивость, моя милая Марія! Отъ чего этотъ страхъ? Разв я подалъ теб причину бояться меня?— Онъ съ такимъ чувствомъ, такъ печально произнесъ слова сіи, что Марія начала разскаяваться въ своей неосторожности.— Ты очень разстроена, продолжалъ Духъ, я постараюсь успокоить тебя.— Онъ слъ подл Маріи, и заигралъ на рожк любимую ея псню.— Звуки были такъ нжны, такъ трогательны, что Пастушка не могла скрыть слезу, которая блеснула въ голубыхъ очахъ ея, грудь ея облегчилась, невинная улыбка показалась на устахъ малиновыхъ.
Рожекъ умолкъ — милый незнакомецъ взглянулъ на Марію: въ черныхъ глазахъ его сіялъ весь пламень души чувствительной. Марія пришла въ смущеніе, сердце ея забилось такъ сильно, какъ будто бы хотло выскочить изъ груди. Она отворотилась, желая скрыть свое замшательство, но добрый Духъ примтилъ его. ‘О Марія! сказалъ онъ, ужели я не заслуживаю твоей довренности? Къ чему скрывать отъ меня движеніе твоего сердца? Я знаю твои мысли, моя Марія, я знаю сердце твое.’ Румянецъ стыдливости заигралъ на щекахъ двушки. Прелестной незнакомецъ узналъ прежде ее тайну ея сердца. Онъ Духъ, думала она, ему все возможно. Пастушка ободрилась, сдлалась веселе, и любовалась одеждою новаго своего друга, а онъ былъ такъ милъ, разговоръ его былъ такъ занимателенъ, что Марія совсемъ почти забыла, что пора уже возвратиться домой. Прощаясь, она дала ему слово завтрешній день опять съ нимъ увидться.
Прошло дв недли — Марія каждый день видла своего друга (такъ называла она незнакомца) — и каждый день возвращалась съ новыми чувствами подъ кровъ родительскій. Она не думала о послдствіяхъ тайной связи, чувствовала, что не могла жить безъ того, которому клялась въ вчной любви своей.
Однажды, когда Марія хотла идти на мсто свиданія, добродушный Иванъ сказалъ ей: ‘Дочь моя! я хочу видть тебя. счастливою прежде, нежели закрою глаза свои. Сосдъ нашъ Матвй, проситъ твоей руки, онъ человкъ умный, прилежный, съ достаткомъ, и я надюсь, что ты будешь съ нимъ счастлива.— Марія поблднла, упала на колни.— Батюшка, батюшка! вскричала она, мн разстаться съ тобою? Мн тебя покинуть?— ‘Нтъ, милая дочь моя, отвчалъ старикъ, поднимая ее, мы не разстанемся, я буду жить вмст, съ вами.’ Но я не люблю Матвя! онъ всегда такъ мраченъ, сердитъ… Нтъ, нтъ, башюшка, я не люблю Матвя!— ‘Я не буду принуждать тебя, дочь моя, по крайней мр сыщи себ друга по сердцу, если хочешь утшить меня на старости.’ Марія готова была сказать: у меня есть другъ, милый моему сердцу, но мысль, что скрыла любовь свою отъ родителя, удержала ее. Она нжно поцловала его — и побжала на холмъ. Солнце скатилось уже за горы. Марія прислушивалась къ каждому вянію втерка, думая что онъ принесетъ знакомые звуки рожка, предвстника, сердечной радости. Но все было тихо — лишь только единообразные крики рудокоповъ ближней шахты достигали слуха ея, лишь только повременные взрывы, потрясая землю подъ ея ногами, съ грохотомъ повторялись въ горахъ окрестныхъ. Она смотрла во вс стороны, но нигд не примчала своего милаго. Ночь покрыла долину, луна возсіяла надъ горами. Трепетъ объялъ сердце Маріи, она залилась слезами — пошла домой — и во всю ноль ни на минуту не могла сомкнуть глазъ.
Прошло дв недли — и бдное сердце Маріи не облегчалось отъ грусти’ Между темъ Матвй сталъ посщать домъ Ивана, надясь снискать любовь его дочери, но двушка была такъ печальна, что онъ боялся говорить ей о желаніи соединить судьбу свою съ ея судьбою.— Но наконецъ наскучивъ медленностію, которая отвлекала его отъ длъ, онъ ршился предложить ей свою руку. Однажды, когда Марія сидла подгорюнившись подъ окномъ свтлицы своей, онъ сказалъ ей, смягчивъ свой голосъ, отъ природы грубый: ‘Марія, хочешь ли быть счастлива?’ Марія взглянула на него съ горькою, улыбкою. ‘Я раздлю съ тобою все, что имю, продолжалъ онъ, и буду любить тебя.’ — Но я не люблю и не буду любишь тебя, отвчала двушка.— Матвй нахмурилъ брови, самолюбіе его оскорбилось. ‘Ты будешь за мною, закричалъ онъ, схвативъ руку Маріи, ты будешь, за мною! И горе теб, если скажешь когда нибудь, что не любишь Матвя!’ Страшный трескъ въ старой рудокопн служилъ Матвю вмсто отвта двушки. Радость заблистала въ очахъ ея.— Это онъ!— вскричала она, взглянула на пригорокъ — дымное облако поднималось изъ рудокопни. Матвй, изумленный нечаяннымъ трескомъ и еще боле невольнымъ восклицаніемъ Маріи, опустилъ руку ея и стоялъ какъ вкопанный.
Пастушка пошла на пригорокъ. Какъ сильно затрепетало сердце ея, когда она услышала знакомые звуки серебрянаго рожка! Они были громки и какъ будто бы выражали радость. Марія побжала къ рудокопн — звуки умолкли — большіе камни, отломки бревенъ выброшенные на поверхность, лежали въ безпорядк вокругъ глубокой шахты. Марія остановилась надъ нею, звала своего друга самыми нжными именами, но голосъ ея терялся въ безмолвной бездн. Она стала прислушивать — и ничего не слыхала, кром неяснаго звука, происходящаго отъ падающихъ камней, которые катились по гладкому льду на дн шахты.
Звзды заблистали на неб — Марія возвратилась домой въ полномъ увреніи, что скоро увидитъ своего милаго друга, и надежда услаждала тоску невинной двушки. Но въ полночь страшный сонъ возмутилъ ея душу. Ей казалось, что она стоитъ на холм, небо было покрыто тучами, скоро раздались привтные звуки, знакомые ея сердцу, она обняла своего друга…. Но вдругъ черты его начали измняться, грозно засверкали огненные глаза его подъ густыми бровями. ‘Марія, говорилъ онъ, ты меня любила, когда я былъ въ образ прелестнаго юноши, надюсь, что и теперь не измнишь своимъ клятвамъ!’ — Марія затрепетала отъ ужаса, вскрикнула, вырвалась изъ его объятій — и проснулась. Кровь ея была въ сильномъ волненіи. Ей казалось, что еще, видитъ предъ собою чудовище и слышитъ звуки серебрянаго рожка. Съ трепетомъ упала она на колни предъ образомъ Спасителя и просила защиты отъ страшнаго Духа. Но вотъ и въявь раздались грозные звуки подъ самымъ окномъ свтлицы — и Марія безъ чувствъ упала на полъ. Возвратясь къ жизни, она увидла себя на постели: бдный Иванъ въ слезахъ стоялъ передъ нею. ‘Что съ тобою сдлалось, дочь моя?’ говоритъ онъ.— Могутъ ли духи перемнять свой образъ?— спросила Марія, дико взглянувъ на отца. ‘Могутъ’ — отвчалъ онъ — и это слово довершило погибель ея. Проглянулъ день.— ‘Скоро, скоро!’ вскричала несчастная. Роковой рожекъ зазвучалъ на пригорк — и Марія впала въ новое безпамятство. Открыла глаза и страшный Духъ, въ черномъ кафтан, стоялъ передъ нею.— ‘Спасите, спасите меня!’ были послдніе слова Маріи: она навки закрыла глаза свои.
Ктожь этотъ Духъ — убійца милой Пастушки?— едоръ, молодой Купецъ, сынъ стараго друга Иванова. Онъ во всемъ признался несчастному, безутшному отцу, проклиналъ свою мечтательность, которая погубила и его и Марію. ‘Мн хотлось, говорилъ онъ, чтобъ она находила во мн нчто сверхъестественное. Я даже думалъ, что въ вид существа необыкновеннаго, она будетъ пламенне любить меня. И вотъ плоды гибельной мечтательности моей!…’
Марію погребли на томъ самомъ мст, гд въ первый разъ увидла она еодора. Несчастный юноша каждое утро покрывалъ цвтами могилу своей подруги: каждый вечеръ приходилъ туда — и разыгрывалъ на рожк любимыя псни Пастушки. Иногда странникъ, завлеченный на холмъ согласными звуками, слушалъ печальную повсть еодора. Онъ говорилъ о своей Маріи, о своемъ неблагоразуміи, которое довело ее до гроба, говорилъ, какъ опасно приступать къ исполненію мечтательныхъ намреній, не подумавъ о ихъ послдствіи. Увы! мы тогда только начинаемъ разбирать поступки свои, когда уже несчастіе наше свершится!