Горностаев М. В. Генерал-губернатор Ф. В. Ростопчин: страницы истории 1812 года, Ростопчин Федор Васильевич, Год: 2003 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 15 минут(ы)

Михаил Горностаев

ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОР МОСКВЫ Ф.В. РОСТОПЧИН: СТРАНИЦЫ ИСТОРИИ 1812 ГОДА.

Публикуется с разрешения автора.

В предлагаемой читателю книге раскрыты некоторые страницы жизни Федора Васильевича Ростопчина — генерал-губернатора Москвы в 1812 году, одного из самых интересных и противоречивых персонажей отечественной истории. Кипучая патриотическая деятельность Ростопчина во время наполеоновского нашествия могла бы стать образцом ревностного служения на благо Отечества, однако была негативно оценена отечественными историками и к сегодняшнему дню практически забыта. Предназначается для всех интересующихся историей России.

СОДЕРЖАНИЕ:

От автора.

Краткая биография Ф.В. Ростопчина.

Взаимоотношения и взаимодействие Ф.В. Ростопчина и М.И. Кутузова в 1812 году.

Организация эвакуации государственных учреждений из Москвы в 1812 году.

Ф.В. Ростопчин и пожар Москвы 1812 года.

Об авторе.

Электронная верстка произведена по авторской рукописи для типографского издания: Генерал-губернатор Москвы Ф.В. Ростопчин: страницы истории 1812 года. — М.: ИКФ ‘Каталог’, 2003.-60 с. ISBN 5-94349-055-8

Первая сетевая публикация: Библиотека интернет-проекта ‘1812 год’.

ОТ АВТОРА

Непоследовательна память человеческая. Герои минувших дней становятся в глазах потомков деятелями, не заслуживающими внимания, а иногда и негодяями. Общественное мнение формирует отрицательный стереотип, а писатели и ученые вскоре подводят под него соответствующую базу. Все это справедливо и в отношении Федора Васильевича Ростопчина, талантливого писателя и популярного публициста, павловского фаворита и руководителя иностранной коллегии, друга А.В. Суворова и П.И. Багратиона, наконец, московского генерал-губернатора в 1812 г., прославившегося активной патриотической деятельностью и пламенной ненавистью к неприятелю, воплотившейся в грандиозный пожар Москвы, нарушивший планы Наполеона. Известно традиционно критическое отношение в отечественной историографии к роли Ростопчина в событиях Отечественной войны 1812, сложившееся в середине XIX века и сохранившееся до сих пор. Если Д. Бутурлин сравнивал Ростопчина с древнеримскими героями[1], то такие дореволюционные исследователи как А.Н. Попов[2], А.А. Кизеветтер[3] и С.П. Мельгунов[4] считали его человеком низких способностей, моральных качеств и неспособным чиновником, оказывавшим помехи М.И. Кутузову в его планах разгрома Наполеона. Позже эта оценка, только уже усиленная была повторена советскими авторами. Е.В. Тарле писал о Ростопчине: ‘Это был человек быстрого и недисциплинированного ума, остряк (не всегда удачный), крикливый балагур, фанфарон, самолюбивый и самоуверенный, без особых способностей и призвания к чему ли то ни было'[5]. И.М. Полосин в статье ‘Кутузов и пожар Москвы’ назвал Ростопчина ‘лгуном и трусом'[6]. Дальше всех пошел Н.Ф. Гарнич, не стеснявшийся в эпитетах, именуя графа то ‘мнившим себя великим политиком и полководцем царским фаворитом и карьеристом’, то ‘заядлым крепостником и себялюбцем’, то ‘крикливым любимчиком царя’, то ‘лукавым царедворцем’ и даже ‘предателем и трусом'[7].

Ф. В. Ростопчин. (Кипренского, 1809 г.).

Сегодня перед историками открылась возможность пересмотреть установившиеся оценки в отношении тех или иных персонажей отечественной истории. Это в полной мере относится и к Ростопчину, деятельность которого во многом остается неизвестной и неисследованной, однако ее изучение позволит более полно раскрыть картину событий нашего прошлого и особенно героических страниц 1812 года.

Объем издания, к сожалению, не позволяет полностью изложить накопленный автором материал о государственной и общественной деятельности Ф.В. Ростопчина, поэтому на страницах этой книги будут рассмотрены лишь некоторые важнейшие вопросы.

ПРИМЕЧАНИЯ:

[1] Бутурлин Д. История нашествия императора Наполеона на Россию в 1812 году. Ч. 1. Спб., 1837. С. 305.

[2] Попов А.Н. Москва в 1812 году.// Русский архив. 1875. N 9-11.

[3] См. Кизеветтер А.А. Исторические отклики. М. 1915.

[4] См. Мельгунов С.П. Ростопчин — московский главнокомандующий.// Отечественная война 1812 года и русское общество. Т.4. М., 1912. С. 34-82.

[5] См. Тарле Е.В. Нашествие Наполеона на Россию. 1812 год. М., 1992. С. 155.

[6] См. Полосин И.И. Кутузов и пожар Москвы. // Исторические записки. Т. 34. М., 1950. С. 162-165.

[7] См. Гарнич Н.Ф. 1812 год. М., 1956. С. 128, 130, 134, 209.

КРАТКАЯ БИОГРАФИЯ Ф.В. РОСТОПЧИНА

Блаженны те, кои не были свидетелями посрамления
России. Блаженны те, кои отмстят за Отечество.
Ф.В. Ростопчин

Федор Васильевич Ростопчин родился 12 марта 1763 года в городе Ливны Орловской губернии. Род его был древним, но не знатным. Согласно преданию Ростопчины происходили от крымского татарского князя Давыда Рабчака, дальнего потомка Чингисхана, жившего в XV веке. Однако потомки чингизида, служившие московским государям с 1432 года, не занимали высоких постов и истории практически неизвестны. Согласно порядкам того времени, Ростопчин был с раннего детства зачислен в штат гвардейского Преображенского полка и потому уже к двадцатидвухлетнему возрасту имел звание подпоручика. Молодой офицер был умен, талантлив, а главное обладал огромной жаждой деятельности. Но, не имея знатных покровителей, он был вынужден довольствоваться скромной армейской карьерой. Хотя Ростопчин участвовал в русско-шведской войне 1788-90 гг., в осаде Очакова во время русско-турецкой войны 1787-91 гг., он не получил даже Георгиевского креста, к которому был представлен за финляндский поход. Однако неожиданно в Яссах судьба свела его с графом А.А. Безбородко, прибывшим для проведения мирных переговоров с Османской империей. Ростопчин, принявший непосредственное участие в составлении протоколов, был направлен в Санкт-Петербург с вестью о заключении мира. Это событие положило начало его придворной карьере, 14 февраля 1792 года он получил чин камер-юнкера. Но и при дворе честолюбивый Ростопчин не желал довольствоваться скромными поручениями. В это время он всячески пытался привлечь к себе внимание Екатерины II, не только заслужив характеристику остроумного участника ее салонов, но и женившись на племяннице камер-фрейлины и фаворитки императрицы А.С. Протасовой — Екатерине Петровне Протасовой. Но ни блестящий ум, ни женитьба не способствовали карьере и отчаявшийся Ростопчин уже хотел уйти в отставку, когда ему снова помог случай. Как камер-юнкер он был должен дежурить при малом дворе великого князя Павла Петровича. Однако другие камер-юнкеры, стремясь угодить императрице, недобросовестно исполняли эту обязанность, часто не выходя на службу к наследнику. Поэтому добросовестный Ростопчин часто оставался замещать своих менее ответственных товарищей, но его терпение имело пределы и он отправил письмо обер-камергеру И.И. Шувалову, в котором в довольно оскорбительной форме отозвался о своих товарищах. Письмо получило огласку и вызвало скандал. Ростопчин был вызван на дуэль несколькими придворными, но императрица успокоила всех, отправив его в деревню. Однако этот случай, разрушив надежды на карьеру, сделал Ростопчина в глазах наследника престола героем. Прошло несколько лет, и когда 5 ноября 1796 года по Петербургу разнеслась весть о критическом положении императрицы, Ростопчин был в числе немногих людей, полностью уверенных в своем будущем. С это дня начался его блестящий взлет. Граф Российской империи, Великий канцлер Мальтийского ордена, кавалер многих высших орденов, директор почтового ведомства, первоприсутствующий в коллегии иностранных дел, наконец, богатейший человек России, Ростопчин, рассматриваемый всеми как фаворит, все же не превратился во временщика. Он получал жалование третьего присутствующего в коллегии, демонстративно отказался от княжеского титула и от некоторых высших должностей. При дворе своенравного императора, не жалевшего даже своих любимцев, Ростопчин был единственным человеком, не боявшимся высказывать собственное мнение. Однако в остальном граф действовал в духе времени, организовывая интриги, устраняя соперников, и, в конце концов, сам пал жертвой собственных действий. Он был отправлен в отставку 20 февраля 1801 г., а уже 1 марта Павел I, лишившийся самых верных слуг Ростопчина и Аракчеева, был убит.

Ф. В. Ростопчин (портр. Гебауэйра).

Отношения между отставным вельможей и новым императором не сложились с самого начала. Граф продолжал держаться своих убеждений, и до Александра I дошло его резкое высказывание о поражении русской армии при Аустерлице, как Божьей каре за убийство отца. Отрицательно отзывался Ростопчин и об окружении царя, считая придворных тайными якобинцами и выскочками. Особенно враждебно он относился к М.М. Сперанскому, открыто обвиняя его в сотрудничестве с французским правительством. Все это привело к тому, что Ростопчин долгое время был вынужден прозябать в своем подмосковном имении Вороново, где он от скуки производил сельскохозяйственные опыты и даже вывел новую породу лошадей. Однако деятельный характер требовал более активной жизни и в эти годы граф начал пробовать себя как публицист. Литературными опытами он занимался и в прежние годы, но именно в это время им были сочинены произведения, прославившие его на всю Россию. В конце 1807 г. вначале без согласия Ростопчина, а позже им самим был издан памфлет ‘Мысли вслух на Красном крыльце’. Книжка эта вызвала необычайный успех и разошлась невероятным по тем временам тиражом в 7000 экземпляров. В ‘Мыслях вслух…’ простым народным языком критиковалось засилье французской культуры среди дворян, и показывалась ценность русских традиций. Эффект от памфлета усиливался из-за высокого положения автора. Ростопчиным было опубликовано еще несколько произведений подобной направленности, что сделало его неформальным идеологом антифранцузской партии.

Когда Россия оказалась на пороге войны с Наполеоном, Александр I решил приблизить к себе Ростопчина. В начале 1812 года граф приехал в Петербург, а 24 мая был назначен главнокомандующим в Москве, ее военным губернатором. Известие это было с восторгом воспринято москвичами. Ростопчин сразу же развернул активную деятельность. В городе, на который было обращено внимание всей Европы, началась беспримерная по масштабам патриотическая агитация среди простого народа. Знаменитые ростопчинские афиши, призывавшие не бояться неприятеля, пользовались огромной популярностью. В Белокаменной формировались новые полки и самое большое в России ополчение. С приближением русской армии Москва оказалась главной базой ее снабжения оружием и продовольствием. Сам Ростопчин активно вынашивал идею народной битвы у стен древней столицы. Не получая от командования никаких указаний насчет судьбы города, генерал-губернатор начал эвакуацию государственного имущества и учреждений. Участь Москвы была решена без него, граф даже не был приглашен на военный совет 1 сентября. На следующий день русские войска оставили город, и он сразу же загорелся в нескольких местах. Французские власти не без оснований обвинили в поджоге Ростопчина. В пользу этого говорили и показания поджигателей, и ряд документов и свидетельства очевидцев. Но сам граф отказывался от своего участия в организации грандиозного пожара.

После ухода неприятельских войск из Москвы, генерал-губернатор занялся восстановлением нормальной жизни. Город постепенно отстраивался и под руководством Ростопчина был составлен план реконструкции. Однако москвичи постепенно забывали свой патриотический подъем лета 1812 г. На смену пришла скорбь об утерянном в огне войны имуществе. Общественное мнение принялось искать виновника своих лишений, и вскоре он был найден — Ростопчин. Ведь именно, генерал-губернатор призывал москвичей оставаться в городе, ведь именно он обещал, что город не будет сдан неприятелю, и именно по его приказу поджигались их дома. Окруженный злобой и недоверием Ростопчин пытался найти поддержку в Петербурге, но царь не хотел идти в разрез с общественным мнением, и 30 августа 1814 г. граф был отставлен с поста московского генерал-губернатора. Стремясь поправить здоровье, Ростопчин отправился за границу и встретил там восторженный прием. Европейцы чествовали его как героя, как человека, победившего Наполеона. Даже в парижских театрах останавливались спектакли, когда Ростопчин входил в свою ложу. Окруженный славой, граф вернулся в Россию только в конце 1823 г., где и скончался в 18 января 1826 года.

ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ И ВЗАИМООТНОШЕНИЯ Ф.В. РОСТОПЧИНА И М.И. КУТУЗОВА В 1812 г.

Вопрос о непосредственном виновнике оставления Москвы русской армией в 1812 г. является одним из самых острых в отечественной историографии. Подобная острота возникает потому, что факты и логика рассуждений зачастую противоречат выводам историков и тем самым создают новую и очень трудную проблему личной вины Ростопчина в гибели древней столицы, многомиллионных потерях казенного и частного имущества.

Старая площадь в Москве (Де-ла-Барта).

Ростопчин как генерал-губернатор и главнокомандующий Москвы с самого начала войны внимательно отслеживал возможность военной опасности для города. Первоисточником таких выводов для него являлись сводки боевых действий, личная переписка с Барклаем де Толли и Багратионом. Но, понимая всю опасность такой односторонней информации, граф в конце июля направил в армию титулярного советника Вороненко, одной из основных целей деятельности которого был сбор сведений об истинном состоянии дел[8]. Таким образом, совокупность получаемых из разных источников сведений позволяла Ростопчину даже 12 августа не предполагать возможности приближения неприятеля к столице. Впрочем, осторожность не изменяла ему, и тем же днем он писал Багратиону о намерении начать эвакуацию казенного имущества, если русская армия отступит к Вязьме[9]. События следующих дней изменили его оценку. Хотя назначение Кутузова усилило надежду Ростопчина на счастливое для русского оружия продолжение войны, отступление продолжалось. Кутузов сразу после прибытия к армии писал Ростопчину о намерении защищать столицу[10].

Практически ничего не зная о планах нового главнокомандующего, генерал-губернатор 18 августа отдает распоряжение о начале подготовке к эвакуации некоторых казенных ведомств, оговариваясь, что вывоз имущества следует начать после особого распоряжения. Но, для более четких и последовательных действий Ростопчину требовалось знать наверняка о судьбе подведомственного города. 17 августа из Гжатска Кутузов писал графу: ‘По моему мнению, с потерей Москвы соединена потеря России’. Конечно, такое заявление могло бы успокоить многих, но не Ростопчина, тем более что с момента вступления русской армии в пределы Московской губернии, он попадал в непосредственное подчинение военному командованию. Впрочем, еще оставались большие надежды на генеральное сражение. Накануне его 21 августа главнокомандующий пишет Ростопчину: ‘Все движения были до сего направляемы к сей единой цели и к спасению первопрестольного града Москвы, — да благословит всевышний сии предприятия наши…'[11]. Как видно из переписки, Кутузов старательно избегал вопроса об участи Москвы, ограничиваясь лишь выражением намерений. Не было дано и указаний насчет эвакуации казенного имущества.

Гр. Ф. В. Ростопчин (рис. Тончи).

Сам Ростопчин, скорее всего уже сильно сомневался в намерении главнокомандующего защищать древнюю столицу, о чем он 24 августа писал нижегородскому губернатору П.А. Толстому[12]. Не наступила определенность и после окончания Бородинского сражения. Вечером 26 августа Кутузов отправил генерал-губернатору письмо, в котором сообщал о намерении продолжать сражение на следующий день и просил предоставить ему пополнение[13]. Вообще этот день можно назвать переломным во взаимоотношениях Кутузова и Ростопчина. Именно с 26 августа требования главнокомандующего к генерал-губернатору приняли издевательский тон. В этом письме Кутузов не только не предупредил Ростопчина о намерении отступать, но и требовал немедленной присылки пополнения, которое даже если бы оно немедленно вышло из Москвы, не пришло бы к войскам ранее последних чисел августа.

Двусмысленность и неопределенность в таком вопросе, как безопасность Москвы не имели права на существование и поэтому генерал-губернатор требовал от Кутузова дать ему четкие инструкции на этот счет[14]. Ответ Кутузова нельзя назвать определенным: ‘Ваши мысли о сохранении Москвы здравы и необходимо представляются'[15].

Тем временем, после одержанной, по словам главнокомандующего, победы над Наполеоном, русская армия отступала к Москве, хотя это отступление больше походило на бегство. В пользу этого свидетельствуют и скорость передвижения — 110 километров за 5 дней и ужасный беспорядок, царивший в войсках. Как вспоминал Барклай де Толли, в эти дни части отступали хаотично, без всякой диспозиции, без командиров, повинуясь общему направлению движения. Хаос достиг такого размаха, что среди армии невозможно было найти даже Главный штаб[16]. Ежедневно тысячи солдат покидали свое расположение, чтобы предаться грабежу, о чем свидетельствует переписка между Кутузовым и Ростопчиным, предпринимавшим все возможные меры для его прекращения. 30 августа деморализованная русская армия подошла вплотную к столице. Московский генерал-губернатор немедленно отправился к фельдмаршалу. Ординарец Кутузова князь А.Б. Голицын так описывал их свидание в деревне Мамоново: ‘ После разных обоюдных комплиментов, говорено о защите Москвы. Решено было умереть, но драться под стенами ее. Резерв должен был состоять из дружины Московской с крестами и хоругвями. Растопчин уехал с восхищением и в восторге своем, как не был умен, но не разобрал, что в этих уверениях и распоряжениях Кутузова был потаенный смысл. Кутузову нельзя было обнаружить прежде времени под стенами Москвы, что он ее оставит, хотя он намекал в разговоре Ростопчину'[17]. Из воспоминаний близкого к Кутузову человека мы можем выяснить очередную странность в поведении фельдмаршала. Даже в эти критические для Москвы дни он не сообщил своих планов ее генерал-губернатору, то есть должностному лицу, от которого, напротив, нельзя было ничего скрывать, так как от его личного участия во многом зависела военная удача армии.

Это странность повторилась и 1 сентября, когда Кутузов, вопреки мнению своих генералов[18] не пригласил на военный совет Ростопчина. Московский генерал-губернатор, главнокомандующий Москвы, генерал от инфантерии, наконец, человек, больше всех сделавший для обороны города и все еще обладающий большими возможностями оказания помощи армии как материально, так и посредством созыва вооруженных москвичей, был просто проигнорирован главнокомандующим. Причем идея сбора горожан для битвы у стен города, часто принимаемая историками за один из фантастических замыслов московского генерал-губернатора всерьез рассматривалась не только им. С Ростопчиным был полностью согласен и Багратион[19]. Даже Кутузов первоначально воспринял предложение графа вооружить москвичей с энтузиазмом, о чем он и писал 17 августа Ростопчину[20]. Надо отметить, что в этом случае, вероятно, Кутузовым были неправильно поняты обещания московского генерал-губернатора, который действительно рассчитывал на восьмидесятитысячное ополчение, формируемое под его руководством в соседних губерниях, и, отдельно, на энтузиазм нескольких тысяч горожан, которые должны были быть созваны непосредственно перед сражением у стен города, но никак не раньше. О реальной оценке своих сил Ростопчин сообщал Кутузову 22 августа: ‘…у меня за исключением неизвестного и мне числа жителей Москвы и ее окрестностей есть до 10000 обмундированных и больше половины обученных рекрут'[21].

Следует вспомнить и еще одно обвинение в адрес Ростопчина: обвинение в непоследовательности, несоответствии заявлений и реальных действий. Граф, так долго носившийся с идеей народной битвы, по свидетельству Глинки, еще 30 августа, во время составления своего знаменитого ‘Воззвания на Три Горы’, заявил: ‘У нас на трех горах ничего не будет'[22]. В упомянутой афише Ростопчин призывал москвичей на защиту древней столицы и всей русской земли. ‘…Вооружитесь, кто чем может, и конные, и пешие, возьмите только на три дни хлеба, идите с крестом, возьмите хоругви из церквей и сим знамением собирайтесь тотчас на Трех Горах, я буду с вами, и вместе истребим злодея'[23].

Однако сам граф не появился у Трех Гор, чем впоследствии были весьма недовольны москвичи. Отражением этого может служить анекдот, приводимый Дмитриевым, об якобы имевшем место разговоре между генерал-губернатором и князем Шаликовым. Вскоре после ухода французов Ростопчин вызвал его к себе, чтобы узнать, почему тот остался в Москве? Ответ Шаликова носил оскорбительный характер: ‘Как же мне можно было уехать! Ваше сиятельство объявили, что будете защищать Москву на Трех Горах со всеми московскими дворянами, я туда и явился вооруженный, но не только не нашел там дворян, а не нашел и Вашего сиятельства!'[24] Более серьезное свидетельство оставил московский чиновник Бестужев-Рюмин, который 31 августа оказался возле Пресненской заставы, откуда начиналась дорога на Три Горы. ‘Боже мой! С каким сердечным умилением взирал я на Православный русский народ, моих соотечественников, которые стремились с оружием в руках, дорого от корыстолюбивых торговцев купленным, другие шли с пиками, вилами, топорами в предместье Три Горы, чтобы спасти от наступающего врага Москву, колыбель православия и гробы праотцов, и с духом истинного патриотизма кричали: ‘Да здравствует батюшка наш Александр!’ Малейшая поддержка этого патриотического взрыва, и Бог знает, вошел ли бы неприятель в Москву? Народ был в числе нескольких десятков тысяч, так что трудно было, как говорится, яблоку упасть, на пространстве 4 или 5 верст квадратных, кои с восхождением солнца до захождения не расходились в ожидании графа Растопчина, как он сам обещал предводительствовать ими, но полководец не явился, и все, с горестным унынием, разошлись по домам’.[25]

Какими же мотивами в этом случае руководствовался Ростопчин? Странно, что, уже предполагая печальную участь столицы, и при полной уверенности в том, что сражения не будет, он, тем не менее, созывал москвичей на помощь армии. Однако такое решение объясняется достаточно просто: во-первых, все еще сохранялись надежды на сражение под Москвой, в таком случае московский генерал-губернатор предпринял, то, что давно обещал, оказав тем самым, реальную поддержку армии, во-вторых, выражение народного энтузиазма могло оказать моральное воздействие на военное руководство при выборе дальнейших действий.

Следует отвергнуть и мнение о двуличности московского генерал-губернатора, который будто бы писал свое ‘Воззвание на Три Горы’ и созывал народ на битву в погоне за популярностью и для создания лжепатриотического эффекта, чем обманул москвичей, так как никакого народного сражения не планировал и сам не собирался в ней участвовать. В пользу этого свидетельствовали, в основном, упомянутые Глинкой слова графа: ‘У нас на трех горах ничего не будет’. Но такая версия верна лишь в том случае, если исследователем заранее принят, как основа для выводов, тезис о низких моральных качествах Ростопчина. Если же рассматривать московского генерал-губернатора как минимум, как реально оценивающего ситуацию деятеля, то становится ясно, что эти слова выражают его большие сомнения в намерении фельдмаршала воспользоваться помощью горожан. Граф прекрасно понимал, что при любых обстоятельствах без поддержки армии, патриотическая инициатива москвичей может привести лишь к кровавой бойне и этим можно объяснить и его неявку на Три Горы. Ростопчин не хотел приободрять собравшихся своим появлением, ведь именно его, как свидетельствует Бестужев-Рюмин, видели вождем москвичи. Генерал-губернатор не появился, москвичи разошлись, и возможно это обстоятельство спасло многим из них жизнь[26]. И не вина Ростопчина, в том, что Кутузов пренебрег патриотическими чувствами горожан и не воспользовался несколькими десятками тысяч вооруженных людей, настроенных умереть у стен священного города.

Кутузов под Можайском (М. Орлов).

О решении Кутузова оставить Москву неприятелю, Ростопчин был извещен поздно вечером 1 сентября. Генерал-губернатор сразу же направил уже упоминавшегося Вороненко в Фили, чтобы сообщить о начале движения неприятельских войск[27]. Тем временем он приказал употребить все имеющиеся подводы для вывоза раненых. Полицейским было поручено разбивать бочки с вином. Тогда же возмущенный вероломством Кутузова он отправляет императору письмо, из которого Александр I и узнал об оставлении города[28].

Итак, древняя столица России была оставлена русской армией. Хотя, последующие события показали, что именно на ее руинах была приготовлена могила для наполеоновских планов, тем не менее, сам факт сдачи Москвы и современниками и позднейшими авторами рассматривался как тяжелейший эпизод в отечественной истории. Вопрос, как случилось, что французы захватили один из двух крупнейших политических, экономических, культурных и военных центров Российской империи, к тому же находящийся в значительном отдалении от государственной границы рассматривался большинством авторов, пишущих об Отечественной войне 1812 г. Надо отметить, что данную проблему обычно рассматривают в двух плоскостях, в поиске иных вариантов развития событий, и в поиске конкретного виновника. Последнее, впрочем, не лишено логики, так как к падению Москвы непосредственно причастны, исключая Наполеона, московский генерал-губернатор и главнокомандующий русской армии.

Советская историография в лице Л.Г. Бескровного и П.А. Жилина исходила из предположения об имевшемся у Кутузова плане контрнаступления. Согласно ему русская армия, значительно обескровившая в Бородинском сражении неприятельские войска, должна была отступить к Москве, там соединиться с частями ополчения, вооруженными москвичами, и новыми сформированными полками и после набранного перевеса в живой силе дать новую битву противнику. Сражение у стен Москвы в этом случае должно было закончиться непременным поражением Наполеона и дать начало блистательному контрнаступлению русской армии. Но планам Кутузова не суждено было сбыться, так как чиновники не подготовили необходимых резервов. Фельдмаршал, собиравшийся дать решительную битву у стен Москвы, обнаружил, что не имеет ни поддержки частей народного ополчения, ни вооруженных горожан, ни армейских полков. Более того, город был не готов к обороне. Все это заставило Кутузова предпринять единственно верное решение — оставить древнюю столицу, чтобы сохранить армию. Главными виновниками такого положения, по мнению Бескровного и Жилина являлись Александр I и Ростопчин, причем последний в связи с его непосредственным участием в указанных событиях оказался более причастен к трагедии.

Подобную трактовку событий нельзя не считать односторонней. Ведь, как известно, Ростопчин выступал как решительный противник сдачи города, а соответствующее решение было принято Кутузовым, на военном совете, на который генерал-губернатор даже не был приглашен. Все это дает основание для подробного разбора всех обстоятельств оставления Москвы.

Первым из них является предположение, что Ростопчин неудовлетворительно выполнил работу по организации народного ополчения, не предоставил Кутузову обещанной поддержки вооруженных москвичей у стен города. Известно, что московским генерал-губернатором были предприняты все возможные меры для скорейшего сбора и подготовки частей ополчения. Москва и Московская губерния, непосредственно находившиеся под руководством Ростопчина, проявили беспримерный патриотизм, и уже 26 августа в распоряжение русской армии поступило около 25 тысяч ратников, не менее 19 тысяч из которых приняли непосредственное участие в Бородинском сражении. К концу августа возможности Московской губернии были практически исчерпаны. Ополченческие полки сопредельных губерний к 1 сентября уже были на пути к Москве или находились в пунктах, назначенных военным командованием.

Не вполне обоснованным можно полагать и вывод о боязни Ростопчина вооружать горожан. Известно, что еще 18 августа он публично объявил о свободной продаже оружия из запасов арсенала. Причем цена на него была значительно (в 30-40 раз!) ниже, чем рыночная. Таким образом, любой москвич, желавший вооружиться, мог свободно сделать это. Московский генерал-губернатор, впрочем, организовав именно продажу, а не раздачу оружия, сознательно создавал препятствие на пути вооружения самых бедных слоев населения, от которых мог в этом случае ожидать не взрыв патриотических чувств, а попытку воспользоваться хаосом и беспорядком этих дней для грабежа и возмущений. Цена, установленная в арсенале, делала доступным ружья и сабли работающим москвичам и мелким хозяевам, но не нищим и обитателям притонов. В любом случае нельзя идеализировать моральные качества этих слоев горожан, даже в условиях военной опасности, как это делали многие авторы, а взять в расчет тот фактор, что риск возникновения возмущений в тылу русской армии был слишком велик, чтобы не установить защитный имущественный барьер на пути желающих вооружиться.

Нельзя и воспринимать вооруженных москвичей как реально существующую военную единицу, вполне боеспособную и хорошо организованную, как это делали Кутузов, предлагавший направить их к Звенигороду, и многие авторы. Именно в способе организации и подготовленности их коренное отличие от ранее сформированного московского ополчения, кстати, также рассматриваемого многими критиками Ростопчина как неполноценную боевую единицу. Тем не менее, ратники прошли кратковременную подготовку, были одинаково вооружены, экипированы, и что главное, разделены на подразделения. Москвичи же рассматривались генерал-губернатором как экстренная помощь армии, стихия, способная в смертельной схватке, решающей судьбу не только их родного города, но и России, пусть и путем собственной гибели, но отвлечь на себя несколько десятков тысяч неприятельских солдат, чем, несомненно, помочь русским войскам. Сражение под Москвой должно было стать именно народной битвой, битвой единения горожан-патриотов и армии. В силу этого и созыв москвичей должен был состояться не заранее, а непосредственно в критический день, что и было сделано Ростопчиным 30 августа. Дилетантизмом можно назвать мнение, будто эта плохо организованная и вооруженная, стихийная масса людей, могла самостоятельно, без помощи регулярных войск, составить хоть какую-то конкуренцию закаленной в боях французской армии.

Одним из заблуждений, кочующим из издания в издание, является заключение о том, что Ростопчин обещал Кутузову предоставить возле Москвы восемьдесят тысяч новых ополченцев, жителей города и губернии. В письме генерал-губернатору от 30 августа фельдмаршал называет их ‘дружиной московской’, а еще раньше 17 августа пишет: ‘Вызов восьмидесяти тысяч сверх ополчения вооружающихся добровольно сынов отечества есть черта, доказывающая дух россиянина и доверенность жителей московских к их начальнику, их оживляющего'[29]. Эти письма дали авторам основание заявлять о будто бы хвастливом поведении и даже об обмане Ростопчина, на основании ложных заявлений которого Кутузов, неверно оценил возможности обороны Москвы, что и дало фельдмаршалу моральное право в дальнейшем игнорировать генерал-губернатора при принятии важнейших решений. Первым, кто назвал в документе цифру в вос

ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОР МОСКВЫ Ф.В. РОСТОПЧИН: СТРАНИЦЫ ИСТОРИИ 1812 ГОДА.

Публикуется с разрешения автора.

ОТ АВТОРА

КРАТКАЯ БИОГРАФИЯ Ф.В. РОСТОПЧИНА

ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ И ВЗАИМООТНОШЕНИЯ Ф.В. РОСТОПЧИНА И М.И. КУТУЗОВА В 1812 г.

Читайте также: