Горькая услада, Уэдсли Оливия, Год: 1928 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 183 минут(ы)

Оливия Уэдсли

Горькая услада

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Свежий ветерок, изредка налетавший со стороны Лазурного берега, играл занавесками небольшого уютного ресторанчика. Звучала музыка, среди танцующих в центре зала пар выделялась одна — великолепной манерой двигаться и прекрасным чувством ритма.

— Такой образ жизни очень утомителен, вы не находите? — спросила Сильвия, глядя в упор на партнера.

— Но он имеет и свои хорошие стороны, — ответил Родней, улыбаясь и глядя в удивленные, немного робкие глаза девушки. — Вот сейчас, например, судьба послала мне наивысшую награду, хотя награда эта и легка, как перышко!

Сильвия рассмеялась, и Родней, всматриваясь в нее, подумал, что, когда смеется, она похожа на залитый ярким солнцем цветок. Он крепче прижал ее к себе, и краска залила его лицо, когда он заметил, что девушка опустила ресницы и, полуоткрыв губы, прерывисто вздохнула.

Когда музыка смолкла и танцы прекратились, Сильвия заговорила первая:

— Педро рассказывал мне, что этот труд не из легких, а танцевать с толстыми старыми дамами лишь потому, что они хорошо платят, — невероятно противно.

Любуясь ее золотисто-рыжей головкой, Родней снова улыбнулся — это просто замечательно, она считает его профессиональным танцором. О, как жестоко будет разочарован Эшли, когда узнает об этом — брат ведь так твердо верит, что в происхождении нельзя ошибиться и что порода видна сразу.

Жизнь действительно имеет свои хорошие стороны.

— Пойдемте на террасу, — предложил Родней, беря Сильвию под руку.

Они подошли к увитой цветами балюстраде и заняли столик под полосатым, оранжевым с белым зонтиком, освещенный электрической лампой в виде золотого розана.

— Хотите мороженого? — предложил Родней.

Он заказал для девушки порцию мороженого, а себе — виски с содовой.

— Ах, нет… пожалуйста, не надо, вы не должны тратиться, — живо попросила Сильвия.

— О, не беспокойтесь. Я могу себе это позволить, — очень серьезно произнес Родней.

— Да, но я должна была быть с Педро, я всегда…

— Точка зрения аргентинцев сильно отличается от моей, — так же серьезно возразил Родней. — Педро и я очень часто не сходились во мнениях.

Сильвия кивнула, она посмотрела на него своими большими глазами, которые при мягком электрическом свете казались темно-лиловыми, и спросила:

— Вас выбила из колеи война, и поэтому вы должны были приехать сюда, на Ривьеру, чтобы зарабатывать на жизнь танцами?

— Это звучит очень трогательно, но, увы, ко мне отношения не имеет, — ответил Родней, вынимая из кармана изящный золотой портсигар и протягивая его девушке, — я приехал на юг подлечиться: мои легкие немного пострадали на войне во время газовой атаки.

— В таком случае, вы не должны были заниматься танцами, — сказала Сильвия. — Это очень вредно для вас.

Родней хотел было возразить: ‘Я и не делал этого’, — но передумал. Пусть лучше считает, что он профессиональный танцор, это будет очень забавно. Зачем усложнять создавшееся положение и ставить точки над ‘i’, когда это совсем не обязательно. Он совершенно случайно встретился с этой необыкновенно красивой девушкой, они долго танцевали вместе и очень приятно провели время — так зачем же портить все и нарушать очарование. Пусть все идет своим чередом.

— Такое занятие совсем не утомительно для меня, — ответил Родней. — Давайте-ка лучше поговорим о чем-нибудь более интересном — о вас, например. Хотите завтра прокатиться куда-нибудь на автомобиле?

— На автомобиле? — удивилась Сильвия. Она взглянула на него укоризненно, словно обвиняя в расточительности.

Он поторопился прибавить:

— Можно достать машину. Я знаю одного человека, который охотно дает мне свой автомобиль. У него изумительный ‘Испано’. Мы бы поехали в Ватескюр, там позавтракали и…

— О, это было бы восхитительно, — сказала Сильвия.

— Отлично. Я провожу вас и таким образом узнаю, куда заехать за вами завтра.

Они отправились к девушке домой в одном из маленьких закрытых такси курзала.

Мягкая летняя ночь окутала землю своим бархатным покровом. В ее неясном полумраке предметы, казалось, меняли свои очертания, все некрасивое сглаживалось. Взглянув на Сильвию, Родней невольно залюбовался: при слабом мерцании звезд она напоминала сказочную принцессу, героиню давно забытой старинной легенды… Такая хрупкая и нежная, и в то же время такая жизнерадостная… У нее совсем необычайные волосы — цвета красного дерева с золотым отливом.

Сильвия вышла из такси и, пожелав своему спутнику спокойной ночи, остановилась на тротуаре.

— Моя фамилия Родди, — сказал Родней.

— А моя — Дин, Сильвия Дин.

— Я заеду за вами завтра в десять, потому что позже станет слишком жарко, не правда ли?..

— Хорошо. Я к этому времени соберусь и буду ждать вас здесь, в вестибюле.

Он все еще сжимал ее руку в своей, охваченный сильным желанием поцеловать девушку и не решаясь этого сделать. Почему? В конце концов, кто она? Просто случайная знакомая из курзала.

Сильвия высвободила руку.

— Еще раз спокойной ночи, мистер Родди, и спасибо за компанию.

Она вошла в отель, а Родней еще долго неподвижно стоял на тротуаре, вспоминая прикосновение ее маленькой прохладной руки и тонкий, очень нежный запах ее духов.

Наконец он пришел в себя и, недовольно пожав плечами, сел в такси.

— ‘Цветочная вилла’, — сказал он шоферу, — и поезжайте, пожалуйста, как можно быстрее.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Оба салона в номерах, которые занимали родители Сильвии, были битком набиты. Некоторые из присутствующих пели, другие — играли, но все без исключения курили и пили.

Когда Сильвия вошла, музыка прекратилась.

— Алло, иди-ка сюда, беби! — ласково приветствовал девушку отец, и на его удивительно красивом лице заиграла счастливая улыбка.

Сидевшая у рояля женщина с сильно подведенными глазами и алым ртом позвала, улыбаясь и показывая при этом изумительные зубы:

— Подойди и поцелуй меня, дорогая!

Сильвия с радостью послушалась. Она обожала Фернанду. У той в парижской квартире до сих пор хранились все игрушки, которыми маленькая Сильвия играла в тот памятный год, когда родители девочки уехали и оставили ее на попечение Фернанды. Именно француженка первая назвала ее ‘Бит’ [кусочек, крошечка — англ.], и теперь почти никто не называл Сильвию иначе.

— Деточка, ты выглядишь, как ангел, сошедший на землю, — сказала Фернанда.

— Я ужасно рада, что вы здесь!

— Давайте поговорим о вас, — обратился кто-то к Сильвии. — Кто он, Бит? Мы с Тедди были в курзале и видели вас с ним. Кто этот высокий молодой человек, сложенный, как Бог, и заказывающий свои костюмы на Сэвил-Роу? [улица в Лондоне, где находятся самые фешенебельные мужские портные]

— Это новый жиголо, — ответила Сильвия, улыбаясь, — его фамилия Родди, и завтра утром мы с ним едем кататься на автомобиле.

— Неужели Делия Моррис познакомила тебя с профессиональным танцором, Бит? — с легкой досадой в голосе томно спросила леди Дин.

— Нет, мама, она куда-то исчезла, когда мы вошли в курзал, в общем, я потеряла Делию, или она оставила меня как раз в тот момент, когда я встретила мистера Родди.

— Курзал может оказаться райским садом, полным соблазнов, — шутливо заметила леди Дин и жалобно добавила: — Право же, деточка, у тебя нет ни малейшего представления о том, что можно и чего нельзя делать.

— Мне очень жаль профессиональных танцоров, — сказала Сильвия. — Я очень люблю танцы, но как, должно быть, ужасно танцевать с тем, кто заплатит, не считаясь с собственным желанием. Особенно для мужчин. И, в конце концов, это не много дает.

— Действительно ужасно, — вмешался Колли. — Давайте в таком случае играть во что-нибудь, что может дать нам больше. Как вы насчет ‘железки’ или баккара, господа?

Комната мгновенно превратилась в игорный дом.

Сильвия, куря папиросу, некоторое время следила за игрой, затем сама поставила десять франков, выиграла и отошла к окну.

За окном сияла ночь, свежий ветерок ворвался в комнату, принеся с собой соленый запах моря и благоухание садовых цветов.

Где-то часы пробили два.

Сильвия вернулась к игрокам, постояла около отца, подошла к Фернанде и, наконец, прошла к себе.

По временам из маленькой комнаты доносились взрывы смеха и отрывистые восклицания гостей.

Она долго лежала без сна, глядя в густую темноту ночи, и мечтала о Роднее. До завтра было еще так далеко!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

— Ты хорошо провел время? — спросил брата Эшли Рентон.

— Очень. Спасибо. Как твое плечо? — осведомился Родней.

Рентон-старший неуклюже повернулся.

— Все то же. Эти доктора ничего не знают, как следует. Однако я считаю, что южное солнце мне хоть немного помогло.

В комнату вошел лакей-англичанин.

— Не хотите ли подняться к себе, милорд? — спросил он Эшли.

— Нет, еще рано, — живо возразил Родней. — Приходите через полчаса, Григс.

Внимательно вглядываясь в бледное, изнуренное лицо брата, в душе он проклинал себя за то, что ушел и оставил Рентона на целый вечер одного, в то время как отлично знал, что Эшли чувствовал себя скверно.

— Курьер привез эти письма из Лондона, — сказал Рентон, указывая длинной, худой рукой на плоскую ярко-красную коробку, стоявшую на столе. — Там есть много интересного, например, вырезки из газет о беспорядках в Марокко.

— Билл Савернак поступил в отряд воздушного флота, который отправился туда, он звал меня с собой. Я отказался, объяснив ему, что мои военные подвиги кончены, по крайней мере до тех пор, пока Англия не начнет воевать.

Они еще долго курили и разговаривали, пока Григс, наконец, не вернулся за Эшли. Тяжело опираясь на палку, Рентон с помощью лакея заковылял к выходу. Родней молча следил за ним, веселый огонек, сверкавший в его глазах, погас, и всякая радость, правда, временно, умерла в душе.

Эшли был таким красивым малым до войны, таким прекрасным спортсменом. Когда после ранения он вернулся домой, никто не беспокоился о его здоровье. Все были уверены в благоприятном исходе, но потом оказалось, что его рана заражена, а теперь он почти совсем парализован.

И тогда же его бросила Леонора. Это был очень низкий поступок с ее стороны.

Эшли всегда заботился о Роднее. Когда тому минуло восемь лет, их родители внезапно умерли, и Эшли, который был на двенадцать лет старше, вполне заменил ему отца. Родней боготворил своего старшего брата, он был для него олицетворением всего самого лучшего, самого сильного и красивого.

Война разразилась, когда Эшли исполнилось тридцать четыре, и оба брата сразу же приняли в ней участие, словно это было развлечение вроде обыкновенных скачек.

Когда Эшли, наконец, выведал у врачей правду о себе, он сказал Роднею:

— Теперь мне все ясно. Отныне ты будешь руководить всем, как старший.

Родней чуть не заплакал тогда, в отчаянии, не замечая того, что делает, он прижался к больной руке брата. И Эшли, стиснув зубы от боли, постарался утешить его.

С тех пор прошло три года, и за это время даже необычайное мужество Эшли покинуло его. Он осунулся, и ему вполне можно было дать пятьдесят лет.

Родней не мог забыть того дня, когда Эшли позвал его к себе и с лицом, искаженным бессильным гневом, с горечью сказал:

— Последний приговор самый отрадный. Я могу жить еще долгие годы: двадцать, тридцать лет — подумай только: жить таким образом…

Они много путешествовали, развлекались — по мере возможности. Родней почти не оставлял Эшли одного. Теперь на Роднее лежала обязанность руководить всеми делами и заботиться обо всем. Он с удовольствием остался бы в замке Рентон, но Эшли, который обожал поместье, внезапно разлюбил замок. Он приобрел имение в Шотландии и, вскоре после этого, повинуясь какому-то минутному капризу, виллу на Ривьере, которая уже успела надоесть ему. Его яхта стояла здесь же, в гавани. Эшли иногда утром приказывал, чтобы ее снарядили к отплытию, а после полудня отменял это приказание. Ему невероятно быстро надоедало все.

— Что ты делал сегодня вечером? — спросил он Роднея, когда тот поднялся к нему пожелать спокойной ночи.

— Если она дочь Маркуса Дина, то я ей не завидую, — заметил Эшли, услышав о Сильвии. — Ты помнишь скандал с Иорресом? Этот Дин из той же породы. Он женился на одной из Эшдайлз. Ее происхождение тоже весьма туманно, но она очень хороша собой.

— Она сестра Леоноры, — медленно произнес Родней, — кузина, кажется. Спокойной ночи, дружище!

Точно в назначенный час, как и обещала, Сильвия сошла в вестибюль. Родней следил за ней, когда она спускалась по лестнице, уставленной кадками с гортензиями, и подумал, любуясь ею, что на вид ей можно дать не больше пятнадцати лет и что она необычайно привлекательна.

В ней не было бьющей в глаза, ослепительной красоты, но мягкие, прелестные золотисто-рыжие волосы, большие серо-синие глаза, настолько глубокие, что казались лиловыми, и удивительно стройная, изящная фигурка делали ее неотразимой.

На ней было белое с синим муслиновое платье, отделанное мелкими оборочками, и маленькая фетровая шляпа цвета гиацинта, кокетливо изогнутая по самой последней моде, длинные перчатки из белой замши закрывали руки выше локтя.

— Сколько вам лет, Сильвия? — спросил Родней.

— Ровно восемнадцать, — ответила она.

Родней был поражен. Она выглядела гораздо моложе, и ему почему-то хотелось, чтобы это в действительности оказалось так. В восемнадцать лет заводить знакомство с наемными танцорами в курзале! О, это было не совсем прилично!

— Вашего отца зовут Маркус Дин?

— Да, а почему вы спрашиваете? Вы с ним знакомы?

— Нет, я знаю его только понаслышке.

Значит, Эшли прав. Это обстоятельство несколько изменило его отношение к Сильвии, она как-то сразу упала в его глазах.

Весело болтая и смеясь, они подъехали к ресторану, расположенному на склоне горы, и отлично позавтракали там: омары, котлеты, земляника со сливками и, как Сильвия назвала его, вдохновляющий коктейль.

‘Я начинаю влюбляться в нее’, — думал Родней, лежа на земле в тени большой сосны. Горячие лучи солнца пробивались сквозь ее густую хвою, и в воздухе был разлит крепкий, душистый запах смолы.

Своей сильной, смуглой рукой Родней пожал руку Сильвии.

— Прекрасный день. А вы довольны?

Девушка утвердительно кивнула: легкий румянец заиграл на ее щеках.

— Я вам хоть немного нравлюсь, самую чуточку?

— Бит — мое уменьшительное имя, — весьма непоследовательно ответила Сильвия, и в ее глазах мелькнул веселый огонек.

— Бит. — Родней поднялся и сел. — Какое очаровательное имя — Бит!

Он улыбнулся ей, его глаза, окруженные густыми короткими ресницами, загорелись беспокойным огнем.

— Кто дал вам это имя, деточка?

— Одна очень знаменитая особа — Фернанда. Я жила у нее целый год, когда мне было шесть лет. Она большой друг моей матери.

Фернанда! Родней невольно подумал о том, с какой иронией Эшли отнесется к этому обстоятельству.

— Она изумительна, не правда ли? — лениво спросил он.

— Она — прелесть во всех отношениях!

— Вы, по-видимому, получили весьма своеобразное воспитание, — заметил Родней.

— О да. Видите ли, мы постоянно переезжаем с места на место. Маме очень быстро надоедает повсюду, и как только это случается, мы сейчас же уезжаем. Сюда приехали из Копенгагена.

‘Представляю, что случилось в Копенгагене’, — несколько цинично подумал Родней.

Однако, что бы там ни случилось, это не делало Сильвию менее привлекательной, но зато делало ее гораздо более доступной.

В душе он ясно сознавал, что ведет нечестную игру, но, в конце концов, девушка, которая ведет подобный образ жизни и имеет таких родителей, вероятно, в достаточной мере опытна, несмотря на юный возраст. Она выглядит совсем ребенком, но если бы это было так, она не танцевала бы с ним до полуночи и не поехала бы сейчас сюда: ее поведение определенно не говорит в ее пользу.

— Я хочу поцеловать вас, — вдруг настойчиво и резко сказал он.

Сильвия лежала на спине, положив руки под голову. Она не двинулась, только в ее широко открытых глазах мелькнула тревога.

Их взгляды встретились: они оба внезапно почувствовали, что какая-то неведомая сила, которой трудно противостоять, притягивает их друг к другу.

Мертвая тишина царила вокруг. Под яркими лучами южного солнца вся природа, казалось, погрузилась в глубокий сон. Родней совсем близко наклонился к Сильвии, неясный трепет первой страсти пробежал по ее телу, и губы, похожие на лепесток цветка, полуоткрылись и вздрогнули.

На одно мгновение Родней вернулся к действительности: откуда-то из глубины сознания внутренний голос твердил: не делай этого, остановись. В душе он чувствовал, что поступает нехорошо, но… он еще ниже склонился к Сильвии и долгим страстным поцелуем прильнул к ее губам.

Какая-то птичка пронзительно громко запела над ними. Родней поднял голову. Очарование было нарушено.

Он одним прыжком вскочил на ноги.

— Пора домой.

И хотел прибавить ‘простите меня за то, что я сделал’, но не решился и подумал:

‘В конце концов это ведь только поцелуй…’.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

На обратном пути было очень жарко и пыльно, все время впереди них по извилистому шоссе ехал какой-то автомобиль.

— Отвратительно, когда такая пыль, не правда ли? — раздраженно сказал Родней.

Сильвия пробормотала в ответ что-то неопределенное.

Пыль. Разве было пыльно? Она не заметила этого, как не заметила и автомобиля, едущего впереди, она, не отрываясь, смотрела на тонкие смуглые руки Роднея, державшие рулевое колесо, на полоску синего шелка, окаймлявшего манжеты, на изогнутые платиновые с золотом запонки, на перстень с печаткой… И если бы в этот момент рухнул весь мир, ее бы это меньше тронуло, чем то, что на кисти Роднея были видны рубцы от шрапнели.

— Вы на военной службе? — внезапно спросила Сильвия.

Родней слегка вздрогнул от неожиданности. Впервые за всю дорогу она заговорила с ним. До сих пор отделывалась односложными ‘да’ или ‘нет’.

— Время от времени, — ответил он, улыбаясь. При взгляде на ее лицо и при звуке ее голоса его раздражение исчезло. Как хорошо, что она не сердится на него.

— Я спрашиваю вот почему… — объяснила Сильвия, слегка коснувшись пальцем рубцов на его кисти.

— Ах, это пустяки, — рассмеялся Родней, и лицо его омрачилось, — в сравнении с теми ранами, что получили другие, и с тем, как они страдали…

Он внезапно замолчал, так как вспомнил об Эшли, и уже хотел было рассказать Сильвии о разбитой жизни брата, об ужасе всего того, что случилось с ним, о его невероятных мучениях, но не сделал этого, ибо в его мозгу мелькнули слова Эшли и его мнение о Сильвии.

Они приблизились к отелю, около которого царило обычное оживление: между столиками на террасе суетились лакеи, разнося коктейли и опуская желтые и белые шторы, чтобы защитить присутствующих от косых лучей заходящего солнца.

— Мне кажется, я вижу маму, — сказала Сильвия. — Пойдемте, я представлю вас.

Родней мысленно измерил пространство, отделявшее его от леди Дин — еще достаточно далеко, чтобы распрощаться с Сильвией и не показаться невежливым.

— К сожалению, не могу сейчас, я очень тороплюсь, — извинился он. — Если вы позволите, в другой раз…

Отъезжая, он заметил необычайно красивую женщину, которая, как ему показалось, несколько лениво позвала:

— А, Бит, как раз вовремя, к чаю!

Кем бы ни был ее отец, мать казалась вполне приличной, если судить по внешнему виду.

Никто не мог бы отрицать, что девушка необычайно привлекательна.

‘Я никогда не видел подобной кожи, — подумал Родней. — Честное слово, она — самое очаровательное создание, которое я когда-либо встречал’.

Он упрямо сжал губы и прищурил глаза, погруженный в глубокую задумчивость, он медленно двигался вперед.

Мысли лениво плелись в его мозгу… Придется обосноваться, в конце концов, устроиться, как хочет Эшли… сделать то, о чем тот всегда говорит ему…

Глубоко вздохнув, он вспомнил вдруг о замке Рентон. Как там теперь должно быть хорошо! Все в цвету, а разбитый по датскому образцу сад с клумбами редкостных тюльпанов представляет из себя настоящую вакханалию ярких красок… Старый садовник Смайлс — мастер своего дела.

Внезапно его охватила сильная тоска по родине, по близким, по родному языку, ему стало как-то не по себе.

Эта девушка… Сильвия…

В конце концов, если он даже вел себя, как дурак, то она, конечно, поняла, что его поведение всего лишь дурачество… Лучше не встречаться с ней больше.

Родней оставил автомобиль у подъезда и поднялся к себе, чтобы принять ванну и переодеться.

Он был уже почти готов, когда Эшли въехал в своем кресле в комнату. Яркий свет дня, струившийся в окно, еще более подчеркивал его изможденный вид.

— Ты себя скверно чувствуешь сегодня? — мягко спросил Родней.

— Скверно так же, как и всегда — это будет вернее! — мрачно усмехнулся Эшли. У него в руках была связка каких-то бумаг. — Документы весьма важные, — сказал он, указывая на них. — Родди, дорогой, мне нужно поговорить с тобой.

Родней кивнул в знак согласия, он придвинул к креслу Эшли бамбуковый стул, закурил и, усевшись рядом с братом, весело объявил:

— Я готов.

— Я чувствую себя сегодня особенно плохо, — стараясь говорить спокойно, начал Эшли. — Может быть, это из-за жары, а может быть, и по самой обыкновенной причине. Во всяком случае, мое скверное самочувствие заставило меня призадуматься о делах. Я решил, что нам лучше всего сейчас же вернуться в Англию. Мне хотелось бы, чтобы ты женился, и как можно скорее.

Он замолчал и посмотрел на Роднея, который, в свою очередь, взглянул на брата. Оба улыбнулись: Родней несколько зло, Эшли с трогательной нежностью.

— Я согласен, — ответил Родней, стараясь казаться веселым. — Но дай мне немного времени, чтобы опомниться, — неделю или две — хорошо?

Оба рассмеялись, и Эшли сказал:

— Мы приедем в Лондон к началу сезона и посмотрим, как пойдет дело. Будем надеяться, что ты встретишь ‘ее’ и станешь встречаться с ней всю осень. Но только не откладывай, пожалуйста, в долгий ящик развязку событий, потому что у меня предчувствие, что я долго не протяну. А мне бы хотелось быть шафером на твоей свадьбе. Я знаю, что ты понимаешь меня, и бесконечно признателен тебе за это. Но мне иногда кажется, что ты любишь замок Рентон больше, чем я, и поэтому сам не допустишь, чтобы он перешел к Аллентонам. Мне кажется, что мы обязаны сохранить его навсегда таким, каким получили. А они немедленно разодрали бы поместье по частям и сделали бы из замка показательный музей.

— У меня будет сын, который станет таким же консерватором, как и ты. Он, вероятно, начнет голосовать еще в колыбели, — сказал Родней.

Эшли не рассмеялся в ответ на это шутливое замечание. Он никогда не был таким жизнерадостным, как брат. До войны он был в меру веселым молодым человеком, но теперь тяжелая болезнь в корне изменила его характер. Эшли стал фанатиком в некоторых вопросах, особенно, когда дело касалось фамильного замка, который, согласно оговорке в завещании, переходил вместе с Северным поместьем к дальним родственникам, если носитель титула не оставит наследника. У Рентонов были другие, более близкие родственники, к которым Эшли относился вполне доброжелательно, — молодые люди, взгляды и политические убеждения которых так же консервативны, как у него самого, они бы продолжали управлять имением, как это делал он.

Но Аллентоны, имевшие право наследования, если у Роднея не будет детей, отличались большим свободомыслием.

— Безумцы! — со злобной яростью говорил о них Эшли, а Родней, которому они очень нравились, считал, что у них есть какой-то заскок: у них были определенные убеждения и стремления, ради которых они жили и которые, по мнению Роднея, сводились к весьма большим неудобствам: к разделению земли, основанию городов-садов, повышению заработной платы и так далее, все же, в глубине души, Родней восхищался ими, Эшли — больной и раздражительный — проклинал их.

Внезапно он сказал:

— У тебя есть одна очень странная черта, Родди: ты способен под влиянием внезапного порыва сойти с прямого пути, быть благодарным до идиотизма. А такого рода безрассудное благородство очень редко приводит к счастливому равному браку. Только одинаковое происхождение и воспитание, общие вкусы и интересы могут дать это. Целая лекция, не правда ли? Но я до сих пор не могу забыть той маленькой француженки и твоего увлечения ею. Ты во что бы то ни стало хотел спасти ее. Выздоровление для тебя никогда не было так необходимо, как тогда.

Родней рассмеялся — он был сердит на Эшли за неуместное напоминание о давно забытом романе, но все же слишком любил и жалел брата, чтобы позволить себе высказать хоть малейшее недовольство.

— Каюсь. Виновен. А теперь поговорим о будущем. Мне нравится твой план, Эш. Странно, но, возвращаясь домой, я подумал о том, как хорошо было бы побывать в Рентоне. Давай поедем раньше туда, а потом уже отправимся в Лондон на поиски моей будущей жены.

Эшли положил свою худую бледную руку на сильную руку брата.

— Я думаю, ты мог бы сто раз на день бросить меня и не считаться со мной. Как тебе не надоест возиться с калекой?

— Какая чепуха! — возразил Родней, краснея.

Он поднялся.

— Не хочешь ли пройтись немного? Можно зайти в казино. Там теперь, вероятно, не много народу, тебе нужно прогуляться.

Эшли, по обыкновению, совсем не хотелось выходить, но он знал, что Родней предложил ему это потому, что чувствовал себя не в своей тарелке.

— Отличная мысль! Позвони, пожалуйста, Григсу.

Кресло Эшли поставили в большой закрытый автомобиль, и он мягко покатил по направлению к казино. Родней вошел за креслом брата в большие залы для игры в рулетку. Людей пока действительно было немного, но мало-помалу казино стало наполняться: посетители торопились поиграть до тех пор, пока нужно будет вернуться в отель, чтобы переодеться к обеду.

Какой-то человек, игравший за центральным столом, со скрытым любопытством внимательно следил за обоими братьями. Немного погодя он поднялся, спрятал в карман выигрыш и подошел к одному из кассиров.

— Кто это, Педро, этот калека в кресле и второй — рядом с ним? Я их где-то видел, но не могу вспомнить где.

— Калека — это очень богатый и очень эксцентричный человек, некий лорд Рентон, а второй — его младший брат. Им принадлежит ‘Цветочная вилла’.

Дин тихонько присвистнул и отошел от него.

Рентон… Но ведь они невероятно богаты, а этот малый сказал Бит, что он профессиональный танцор, и она поверила ему.

В глазах Дина появился веселый огонек: его и забавляла, и сердила вся эта история: авантюрист по натуре, он восхищался маневром Роднея, а его дремлющее, но не погибшее окончательно благородство порицало этот поступок.

Он вернулся в отель и вошел в гостиную. Там никого не было. Тогда он поднялся в комнату жены.

Определение ‘обворожительная’ как нельзя лучше подходило к леди Дин и было общим мнением о ней еще в дни ее ранней юности. Немногие из ее друзей были достаточно проницательны, чтобы разгадать под этой обольстительной внешностью незаурядный ум.

Леди Дин была дочерью очень родовитого пэра, разорившегося на торфе и женщине, которая в свое время сводила с ума весь лондонский свет. Дороти унаследовала от своих родителей два странных и противоречивых качества, которые в ней, однако, дополняли одно другое: безрассудность и проницательность.

В определенном отношении она никогда не была молода или неопытна, в ней никогда не было того благословенного неведения, которое мы, за недостатком точных определений, зовем невинностью и под которым понимаем нетронутость, неясное представление о дурных сторонах жизни, трогательную и нежную веру в судьбу и людей.

Дороти Дин никогда не верила людям. Воспоминания ее раннего детства были связаны с огромным, казарменного типа, замком в Ирландии, в котором было мало слуг, и поэтому красивая старинная мебель и драпировки постепенно приходили в упадок, она хорошо помнила своего очень красивого и обычно очень веселого отца, у которого только изредка бывали припадки бурного гнева, свою красавицу-мать, которая постоянно нуждалась в деньгах и всегда где-то доставала их. Внезапно простудившись на охоте, она умерла, и Россмит, погоревав некоторое время, женился на богатой вдове-американке. Они вели рассеянный образ жизни, и Россмит усиленно помогал своей богатой жене тратить ее огромное состояние.

В их жизни оставалось мало места для Дороти. Она чуть было не вышла замуж за очень богатого человека, которого совершенно не любила, но который сумел бы дать ей единственно ценную, с ее точки зрения, вещь в жизни — возможность развлекаться. Но как раз в это время судьба столкнула ее с Маркусом Дином. У него была весьма сомнительная репутация и ни пенни за душой, но, тем не менее, он сразу покорил сердце Дороти. Он был на семь лет старше ее и в тысячу раз опытнее, но тоже решительно и бесповоротно потерял голову. Если когда-нибудь браки совершались по любви, то брак Маркуса и Дороти мог бы служить идеальным образцом.

Маркус рассчитывал, что после долгих лет скитаний ему всегда удастся жениться на какой-нибудь влюбленной в него богатой даме, что было бы для него весьма полезно, ибо его вкусы отличались необычайной экстравагантностью, Дороти тоже рассчитывала выйти замуж только за очень богатого человека, чтобы с помощью его денег устроить жизнь так, как ей вздумается.

Они познакомились, весело поговорили друг с другом и разошлись, потом встретились снова и ясно почувствовали, что их связывает нечто странное, чего ни тот, ни другая не могли определить, и что эта связь с каждым часом растет и крепнет.

Когда они встретились в четвертый раз, Маркус прямо подошел к Дороти и, устремив на нее жадные, потемневшие от волнения и страсти глаза, ярко сверкавшие на побледневшем лице, сказал:

— Я не могу жить без вас. Когда вы станете моей женой?

И Дороти едва слышно шепнула:

— Когда хотите.

Россмит метал гром и молнию и отчаянно ругался, леди Россмит, несмотря на то, что была в восторге от представившейся возможности сбыть с рук Дороти, сказала ей:

— На вашем месте, Додо, дорогая, я бы повременила немного и подумала еще хорошенько, прежде чем решиться на этот брак, — и прибавила с злобным коварством: — ведь репутация Маркуса не выдерживает даже самой снисходительной критики.

Но Дороти лучше других знала все о Маркусе: он сам рассказал ей всю свою жизнь, ничего не утаив, она знала, что его выгнали из полка, знала об отношении к нему родных (они бойкотировали его), знала, что его уволили со службы в Коломбо (‘Мы никогда не вернемся туда, дорогая, гиблое место, отвратительные люди!’ — весело сказал он в заключение), и, зная все это, полюбила его еще больше.

Это была любовь, которая так редко встречается в жизни и которой судьба почти никогда не наделяет хороших, в общепринятом смысле этого слова, людей: любовь эта не является лучшим и чистым проявлением чувств, но тот, кому она отпущена, приносит ей в жертву всю жизнь, всего себя без остатка.

— Кем бы ты ни был, ты — мой, — сказала Дороти. — И я — твоя, навсегда.

Они повенчались при безмолвном, но вполне явном неодобрении всех присутствовавших в церкви, но это не помешало им выйти оттуда сияющими от блаженства и невыразимо счастливыми.

Молодые еще переживали свой медовый месяц, как на Маркуса подали в суд за неуплату какого-то долга. Он откровенно признался Дороти, в чем дело, и, чтобы заплатить долг, они продали один из свадебных подарков и, в конце концов, много смеялись по этому поводу.

Вся жизнь их была полна неприятных случайностей, которые они всегда воспринимали смеясь, и часто, выпутавшись из одной истории, они тотчас же попадали в такую же другую.

Один из тех редких случаев, когда Маркус сделался серьезным, был тогда, когда Дороти, искренно огорченная, сказала ему, что готова стать матерью. Это сообщение мгновенно смело с его лица фатоватое выражение:

— Знаешь, деточка, по-моему, это изумительно, — сказал он, опустившись около нее на колени и обняв ее. — Я страшно рад. Такая, как ты, не должна исчезнуть бесследно. Очень приятно сознавать, что когда мы станем тем, что старина Омар называет ‘синими гиацинтами или алыми розами’, то есть, проще говоря, умрем, кусочек нашей любви будет жить. Поэтому, дорогая, ободрись и возьми себя в руки — неужели ты не хочешь ребенка?.. А я уже мечтаю о нем…

Он был очень нежен с ней и так заинтересован ребенком, словно тот уже родился и лежал в его объятиях. Он первый стал заботиться о приданом для малютки, выбирать имена, строить планы.

— Если это будет мальчик, мы его назовем Джоном, — говорил он. — Это хорошее, честное имя и сумеет ему помочь в жизни, — а в этом он, наверное, будет нуждаться, принимая во внимание своих крайне непредусмотрительных родителей. Если девочка, то назовем ее Сильвией, потому что она будет такая, как бывает только в мечтах, ведь об этом говорится даже в песне, которая называется ‘Сильвия’, не правда ли? Она должна быть красавицей, ведь, мы оба очень хороши собой. Но даже если она будет некрасивой — все равно я буду любить этого ребенка, я уже люблю его.

Когда он впервые увидел Сильвию, то сделался серьезным во второй раз, и его лицо приобрело почти вдохновенное выражение. Долгое время Дороти помнила необычайный блеск его глаз, когда он наклонился, чтобы поцеловать ее. Его щеки были влажны от слез.

— Любимый!.. — нежно шепнула она, улыбаясь, и Маркус взволнованно прошептал в ответ:

— О, Додо, что если бы ты не перенесла этого?.. Меня это так мучило…

Сильвия с первых же дней стала для них игрушкой. У нее не было никогда постоянной няни, так как ее родители нигде не жили подолгу, и поэтому в пять лет она говорила на забавном жаргоне, состоявшем из французского, английского и итальянского языков. Но в ее устах этот невероятный язык звучал, как пленительная музыка.

Маркус сам выбирал ей платья. Он брал ее с собой в магазины, и она возвращалась оттуда, наряженная в шубку из ярко-зеленого атласа или какое-нибудь изумительное платье. Он покупал всегда что-нибудь совершенно новое и весьма экзотическое, но вместе с тем прелестное.

Когда Сильвии исполнилось шесть лет, Дороти заболела воспалением легких. Они жили тогда в Париже. Маркус добывал деньги за зеленым полем, а Додо пленяла и обыгрывала у Ритца богатых американцев, которым нравились ее титул, ее красота и туалеты.

— Даже самое лучшее недостаточно хорошо для тебя, дорогая, — говорил всегда Маркус, — но что касается лучшего, то его можно получить только здесь.

Он готов был ходить в лохмотьях, лишь бы иметь возможность купить Додо новый зонтик, а главным образом — невероятно дорогие духи, которые она обожала.

Врачи посоветовали Додо поехать на юг. В то время они были очень стеснены в средствах. Однажды, встретив Фернанду, Маркус спросил ее, не согласится ли она некоторое время присмотреть за ребенком.

Маркус и Додо были очень хорошо знакомы со всем артистическим миром Парижа, это были для них свой люди, правда, не всегда любезные, иногда даже и явно враждебно настроенные, особенно после какого-нибудь мошеннического поступка со стороны Маркуса, жертвой которого они явились и который на некоторое время обеспечил Маркуса деньгами.

— О, с восторгом! — с готовностью ответила великая Фернанда и тотчас же забыла об этом инциденте.

Маркус, не теряя времени, отправился домой, запаковал платья и игрушки Сильвии, взял ее на руки и принес в великолепную квартиру Фернанды на Рю де ла Пэ.

Старая служанка, открывшая ему дверь, подозрительно оглядела его и сказала, что Фернанда ушла в театр.

— Ничего, сударыня, не беспокойтесь, все в полном порядке, — возразил Маркус, улыбаясь ей своей неотразимой улыбкой, и, передав Сильвию и сто франков на руки старой дуэньи, скрылся.

В тот период Фернанда увлекалась верой в загробную жизнь. Она соорудила в полутемной маленькой комнате очень красивый алтарь, перед которым стоял гроб из черного дерева с атласной обивкой в форме розовых лепестков внутри. Этот гроб предназначался для нее самой.

В тот вечер, когда Сильвия переселилась к ней, Фернанда устраивала очередной сеанс. В назначенное время таинственное служение началось, дым от ладана наполнил комнату, раздались заклинания… Сеанс был в полном разгаре, когда дверь открылась и в комнату храбро вошла Сильвия, поддерживая одной рукой чересчур длинную для нее ночную рубашонку и прижав другую, сжатую в кулак, к глазам.

Тогда только Фернанда вспомнила о своем обещании. Она бросилась к Сильвии, подняла ее на руки и прижала к себе.

— Было темно, и ты испугалась, деточка? Но какая же ты храбрая, о, какая храбрая!

Она отнесла Сильвию к себе в комнату, и они вдвоем улеглись на изумительной кровати Фернанды.

Сильвия, которая привыкла ничему не удивляться, поборола свой страх, встала на колени, прижалась лицом к шее Фернанды и, чтобы устроиться поудобнее, бесцеремонно отбросила в сторону ее жемчуг, который стоил больше, чем годовой доход большинства состоятельных людей.

Целый год Сильвия жила, окруженная покоем, любовью и вниманием. Фернанда. которая слыла бессердечной эгоисткой, алчной и злой, посвятила всю себя и все свое время ребенку.

Сильвию укладывали спать в шесть часов, в квартире воцарялась тишина. В тот год Фернанда почти каждый вечер выступала в роли Монны-Ванны и пользовалась огромным успехом. Она всегда возвращалась домой на рассвете, и, несмотря на это, когда Сильвия в семь часов утра, взобравшись на кровать Фернанды. будила ее легкими, как прикосновение мотылька, поцелуями, Фернанда целовала ее в ответ и ласково улыбалась.

В конце года родители Сильвии вернулись в Париж и предъявили свои права на нее. Сильвия в это время окончательно забыла свою мать и совсем отвыкла от отца. С сухими, блестящими глазами она прижалась к Фернанде.

Та, тоже без слез, но очень бледная от волнения, великодушно предложила Маркусу оставить у нее Сильвию, но он очень вежливо отказался и, освободив тонкие пальчики Сильвии, вцепившиеся в руку Фернанды, увел девочку.

— Вы забираете единственную радость моей жизни, — просто сказала Фернанда.

Следующий год семья Дин провела в Гамбурге и в Берлине. Сильвия научилась есть взбитые сливки и миндальный кекс, слушала духовой оркестр, и эта музыка казалась ей божественной, перезнакомилась с огромным количеством очень бойких светловолосых мальчиков и девочек.

Некоторое время спустя они переехали в Аргентину, где Маркус заработал кучу денег и тотчас же потратил их на жемчуг для Додо.

— Во всяком случае, это отличное помещение капитала, дорогая, — сказал он, — мы можем в любой момент заложить или спустить его.

— Почему мы не возвращаемся домой, в Англию или в Ирландию? — спросила однажды Сильвия, когда ей было уже шестнадцать лет.

— Там слишком сыро и холодно! — рассмеялся Маркус.

— По газетным сообщениям, в Лондоне в течение двух недель стоит небывалая жара, — вежливо заметила Сильвия.

— Но кто же захочет жить в городе, где стоит небывалая жара? — возразил Маркус.

— Скажи, папа, есть какая-нибудь определенная причина, из-за которой мы не можем вернуться домой? — настаивала дочь.

Леди Дин отложила книгу, которую она читала во время этого разговора, и мягко, но решительно сказала:

— Конечно. Я не хочу.

Сильвия, ничего не возразив, повернулась и вышла из комнаты. Они жили тогда в Париже в маленькой второстепенной гостинице. Тихая, вымощенная булыжником улица была совершенно пустынна, камни мостовой, раскаленные от солнца, жгли ноги.

Сильвия направилась в Булонский лес, чтобы укрыться от зноя и немного собраться с мыслями.

С ее родителями определенно что-то неладно, их окружает какая-то тайна, все это так странно… Никогда не возвращаться домой, никогда не иметь возможности близко познакомиться с англичанами…

Сильвия вспомнила одного очень симпатичного человека со странным именем — Лоренцо О’Дайль, имение которого было расположено по соседству с замком Россмит. Лоренцо был не первой молодости, но очень мил и приветлив, ездил с Сильвией кататься верхом, покупал ей книги, много рассказывал об Ирландии, как-то в разговоре он упомянул, что ей следовало бы провести этот сезон в Лондоне и выезжать… Потом вдруг все кончилось, приехала его жена, и он сразу стал другим. А между тем его жена была такой же милой, веселой и остроумной, как и он. Но Додо почему-то не поладила с ней, и миссис О’Дайль больше не приглашала семью Дин на свои вечера и пикники. Таким образом, знакомство мало-помалу свелось к беглым поклонам при случайных встречах на улице.

И так получалось всегда: знакомство с англичанами начиналось очень хорошо, а затем вдруг сразу прекращалось — так же, как с О’Дайлями.

— Почему? — терзалась Сильвия.

Так было со всеми, кроме немногих англичан, которые не нравились Сильвии, как, например, Монти Ривс или Клэнси Флеминг.

‘Жизнь очень сложна, — думала Сильвия, сидя на скамейке в парке и любуясь синим небом и золотыми бликами солнца на изумрудной листве деревьев. — Очень. Нам всегда нравятся те, которые нас не любят, и мы не любим тех, которым мы нравимся’.

Монти Ривс нажил огромное состояние на бегах и играх и играл еще и сейчас повсюду. У него были голубые глаза и черные волосы, и он всегда слишком хорошо одевался.

Монти прекрасно относился к Сильвии и всегда стремился подарить ей что-нибудь — лошадь или автомобиль, например, причем говорил, сверкая своими великолепными зубами (в этом качестве даже Сильвия не могла отказать ему):

— Мне ничего не жаль для вас, Бит. Мне наплевать на деньги.

— Но я ничего не хочу, право же, ничего, — отказывалась Сильвия, и Монти всякий раз уходил глубоко разочарованный.

В действительности Монти был не так уж плох, но не нравился Сильвии, она была к нему совершенно равнодушна, а он бы дорого дал, чтобы она проявила к нему хоть самый ничтожный интерес.

Монти, по-видимому, находил профессию букмекера очень выгодной для себя, веским доказательством чего служили его лошади, дома, бриллианты и изумительный ‘Роллс-Ройс’.

Он часто сообщал Маркусу, какая лошадь возьмет в ближайшем заезде, и благодаря ему тот выигрывал значительные суммы, оба они отлично знали, зачем Монти это делает.

— Что ты думаешь об этом? — спросил как-то Маркус жену. — Бит может сделать и худшую партию.

Додо рассмеялась и взяла его руку в свою.

— Множество худших. Ты знаешь, я никогда не предполагала, что во мне есть материнский инстинкт, но теперь, правда, несколько поздно, я вдруг почувствовала, что он во мне живет. Серьезно, милый. Как только ты сказал, вернее, намекнул на то, что Монти Ривс хочет жениться на Бит, я поняла это. Во всяком случае, я испытала чувство старой обиды за Бит. Странно, но это так. И мне кажется, что именно это чувство можно назвать материнским инстинктом. Как бы то ни было, мне очень хочется, чтобы Сильвия получила только самое лучшее в жизни, а Монти, в сравнении с ней, кажется второсортным.

Я хочу — это звучит, как парадокс, — чтобы жизнь Сильвии была той настоящей порядочной жизнью, к которой мы с тобой никогда не стремились и, конечно, не будем стремиться. Но, может быть, во мне говорит кровь моих предков и заставляет меня мечтать о такой жизни для моей дочери. Мне бы хотелось, чтобы Сильвия вышла замуж за человека вроде О’Дайля (у него препротивная жена, но он сам очень симпатичный), у которого нет многих стремлений, но те, что есть, — вполне порядочные, — у которого есть семья, обязанности, чувство ответственности и определенное, прочное положение в обществе. Жена такого человека будет всеми встречена с распростертыми объятиями. Он будет любить и баловать ее. Как тебе нравятся мои мечты?

Лицо Маркуса прояснилось, он обнял Додо и крепко поцеловал ее.

— Я чувствую себя полным ничтожеством по сравнению с тобой, — сказал он. — Я убежден, что и в данном случае ты, как и всегда, права. Я боюсь, что сам виноват во всем. Понимаешь, это произошло тогда, когда мы нуждались в деньгах. Монти помог мне, назвав имена лошадей, и я выиграл тогда очень крупную сумму. Чтобы отблагодарить его за это, я пригласил его к нам, а он, по-видимому, этого только и добивался. Но и мне хочется, чтобы девочке досталось только хорошее, и мы должны постараться сделать все возможное, чтобы достичь этого. Хуже всего то, что с тех пор, как этот идиот Пелерет попал в Травеллер-Клуб, мы не имеем доступа в английское общество. Однако мне кажется, что все как-нибудь обойдется. Как ты насчет пинты ’14’ — конечно, только для того, чтобы придать себе бодрости?

Их лозунг — ‘как-нибудь обойдется’ — служил им всегда отличной поддержкой. На этот раз Маркус был, к сожалению, прав: скандал за картами с Пелеретом навсегда лишил их возможности бывать в английском обществе, и поэтому Сильвия не встречалась с такого рода людьми, которых она лично считала порядочными. Некоторое время спустя Монти снова появился в доме Маркуса. Он опять сообщил ему клички лошадей, снабдил его полезными советами и повез Сильвию в Версаль.

На этот раз он не предложил никаких подарков.

— Бит, милая, послушайте… Вы должны знать, что я вас люблю… — глухо сказал он и, до боли крепко сжав ее руку, заставил посмотреть на него. Сильвия заметила, что он очень бледен и что его губы дрожат. Несмотря на это, он твердым голосом настойчиво продолжал:

— Конечно, я не хочу… я не требую ответа сейчас… вы еще слишком молоды… но именно потому, что вы так молоды и прекрасны, именно поэтому я должен сказать вам… я хочу быть первым… понимаете? Бит, я люблю вас и буду всегда любить. Если бы вы хоть иногда, изредка вспоминали об этом, старались хоть немного привыкнуть ко мне… Я буду делать все, что вы захотите, я достаточно богат и могу оставить бега, если вам это занятие не нравится… Мы будем жить там, где вы скажете… Я никогда не хотел жениться ни на ком, кроме вас, но вы, вы одна… Бит, если вы когда-нибудь почувствуете, что можете стать моей женой… я сделаю для вас все, что в моих силах, вы будете жить, как королева, вы сумеете делать со мной все, что захотите… Клянусь вам в этом, Бит! А теперь, деточка, поедем домой.

Сильвия не передала этого разговора родителям, но долго и много думала о словах Монти. Он вернулся, когда ей было семнадцать с половиной лет, и сделал ей формальное предложение. Она мягко, но решительно отказала ему.

Монти вполне спокойно отнесся к этому.

— Отлично. Я и не рассчитывал, что вы уже теперь согласитесь! — сказал он. — Но знайте, Бит, я буду ждать.

Он уехал в Нью-Йорк, где у него были какие-то дела.

Сильвия знала, что он Хотел поцеловать ее, но она чувствовала, что не может ему позволить этого. В тот день, когда на холме, напоенном солнцем, Родди поцеловал ее, она испытала глубокую радость от сознания, что до него никто никогда не прикасался к ней.

Она мечтала о Родди, сидя у открытого окна в своей комнате, когда Маркус, войдя к Додо, сказал:

— Подумай только, тот паренек — брат лорда Рентона.

— По-моему, это не должно поднять его в твоих глазах, — возразила Додо и рассмеялась.

Маркус улыбнулся и поцеловал ее.

— Конечно, нет, дорогая ты моя насмешница! Но факт остается фактом: он брат лорда Рентона и, кроме того, очень влюблен в Бит, а она в него. У девочки такой вид, словно она живет во сне.

Додо резко обернулась и серьезно взглянула на Маркуса.

— Ты уверен, что между ними что-то есть? Я бы очень хотела, чтобы это оказалось правдой. Знаешь, милый, Сильвия становится для меня загадкой — она… — Додо замолчала и посмотрела на Маркуса, который рассеянно вертел на пальце кольцо с печаткой. — Я боюсь, что ты сочтешь меня ужасно бессердечной, если я тебе скажу откровенно то, что думаю. Ты и я — мы значили всегда слишком много друг для друга, и поэтому Бит всегда была на заднем плане — для меня, по крайней мере… Ты, конечно, понимаешь, что я хочу сказать… Слава Богу, в разговоре с тобой мне не нужно ставить точки над Бит никогда не имела — вернее, я никогда не доставляла ей — тех удобств, которые в общежитии зовутся материнскими заботами и истолковываются многими женщинами, как наблюдение за ребенком, подчас такое же строгое, как полицейский надзор, и сводится к постоянным хлопотам и неприятностям. Видит Бог, что в этом смысле Сильвия росла на свободе… Я откровенно сознаюсь, что никогда не была хорошей матерью. — Она прижалась щекой к руке Маркуса. — Но у меня не было для этого времени, дорогой. Ты поглощал все мое внимание… Впрочем, это к делу не относится. Ты знаешь, что между мною и Сильвией никогда не было той искренней симпатии, которая обычно, как мне кажется, существует между матерью и дочерью. Я лично не любила свою мать, — может быть, поэтому я не сумела внушить это чувство Сильвии. Как бы то ни было, факт налицо. А теперь, после всей этой длинной диссертации на высоконравственные темы, я подхожу к главному.

Она поднялась и остановилась около мужа, теребя отвороты его пиджака.

— Маркус, ты сейчас услышишь то, в чем многие женщины ни за что бы не признались даже тому, в чьей любви они уверены. Я… Сильвия мешает мне… Меня начинает тяготить ее красота…

Ее глаза наполнились слезами.

— Сорок лет и — восемнадцать, дорогой, подумай об этом. Будь снисходителен ко мне. Так трудно сохранять спокойствие и жить, когда рядом — такой резкий контраст и все говорит в пользу Сильвии. Я не могу совладать с собой. Теперь я тебе рассказала все. И если этот человек — Рентон — хоть немного подходит, и мы сумеем устроить их брак, это было бы для меня огромным облегчением.

Маркус с любопытством посмотрел на жену. В первый раз за все долгие годы их совместной жизни он почувствовал неприязнь к ней. Было очень странно и непонятно, чтобы мать могла питать такие чувства и говорить так о своем ребенке… Но в следующее мгновение безграничная, ни на чем не основанная снисходительность вернулась к нему: бедная Додо! Это ужасно — испытать такое чувство. Как ей тяжело, должно быть…

Безотносительно ко всему этому, было бы очень хорошо, если бы они могли завязать знакомство с молодым Рентоном… Для девочки это была бы блестящая партия…

Он посмотрел на жену, которая поправляла волосы у зеркала, и, положив ей руки на плечи, сказал с непоколебимой уверенностью:

— Ты лучше всех, Додо! Нет никого, кто бы мог сравниться с тобой. Это сущая правда. Но, поверь мне, я понимаю все, что тебя мучит. Что же касается данного случая, то если бы нам удалось это дело — это было бы вообще огромным счастьем, даже не так для нас, как для Сильвии.

Он поцеловал Додо.

— Я принесу немного вина, и мы выпьем за счастливое будущее.

— Ты неисправимый оптимист, — воскликнула Додо, улыбаясь.

Он ушел, и скоро звук его легких шагов замер в отдалении. Додо еще долго неподвижно сидела перед зеркалом, внимательно разглядывая себя.

Она сделал неверный шаг: никогда не следует поверять мужчинам все то, что таится в сердце женщины: они всегда истолкуют превратно сказанное… Маркус нехорошо отнесся к ее исповеди, она взволновала его… Все мужчины родятся с уверенностью, что женщины ревнуют и ненавидят друг друга. С ее стороны было непростительной ошибкой то, что она призналась Маркусу в том, что ее раздражает красота Сильвии. Теперь он будет думать, что мать ненавидит свою собственную дочь. В действительности это было не совсем так. Она так же, как Маркус, любила Сильвию и гордилась ею, но она отлично понимала, что всякий здравомыслящий человек, взглянув на естественную, божественно чистую красоту юности и на ее зрелую красоту сорокалетней женщины, тотчас заметит разницу, и не в ее пользу. Иначе и быть не может. Додо тщательно скрывала от Маркуса то, что она красит волосы и лицо. Если бы он узнал об этом, когда Сильвии было восемь лет, — это не имело бы значения, но теперь, когда ей минуло восемнадцать, дело принимало совсем другой оборот. Но разве можно объяснить ему все это? Все попытки будут бесполезны. Додо понимала — то, что Маркус вынес из этого разговора, сводилось к следующему: мать не любит свою дочь и ревнует к ней.

Додо подумала, что в душе Маркус, должно быть, порицает ее.

Она поднялась и, очень тщательно напудрившись, оглядела себя в последний раз.

‘Как глупы все мужчины… Даже самые лучшие’, — мелькнуло в ее мозгу, когда она спускалась в салон.

ГЛАВА ПЯТАЯ

‘Я ее больше не увижу, — думал Родней. — Этим закончится все’.

Они должны были уехать на следующее утро. Все поступки Эшли отличались внезапностью, пригвожденный к своему креслу, лишенный возможности двигаться, он любил, чтобы вокруг него все делалось с невероятной быстротой, любил стремительность и торопливость — это хоть немного рассеивало его и создавало иллюзию, что и он что-то делает.

Теперь, когда он назначил день отъезда, ему казалось, что время ползет слишком медленно.

Маркус, остановив такси у подъезда виллы Рентона, сразу сообразил, что дичь готовится к отлету, бросив быстрый взгляд на дом, он со свойственной ему наблюдательностью заметил сквозь высокие стеклянные двери чемоданы, наполнявшие вестибюль. Суетливые лакеи укладывали вещи, снимали шторы и картины.

Маркус позвонил и попросил доложить о нем мистеру Рентону.

Родней взглянул на поданную ему карточку, кивнул в знак согласия и прошел в приемную.

Дин, стоя к нему спиной, внимательно рассматривал сделанный Сэрджентом портрет Роднея, сейчас же после того, как тот окончил Итон.

Маркус обернулся и очень вежливо поздоровался.

— Простите, что я беспокою вас из-за пустяков, именно теперь, когда вы заняты приготовлениями к отъезду, — сказал он. — Дело в том, что моя дочь Сильвия потеряла часы, — они, конечно, не имеют никакой ценности, но ей они дороги, как память, — я подумал, не оставила ли она их случайно в вашем автомобиле.

— Я сейчас прикажу осмотреть автомобиль, — ответил Родней, нажимая кнопку звонка.

Что ему оставалось делать?

— Пожалуйста. Я вам буду очень благодарен, — ответил Маркус, собираясь уходить.

— Не торопитесь, пожалуйста, поиски займут немного времени, — гараж здесь во дворе, за виллой.

— Тогда я пройду туда, если разрешите, и помогу лакею искать.

Было вполне естественно, что они пошли в гараж вместе и так же естественно было то, что Маркус, вынув портсигар, чтобы закурить, предложил Роднею папиросу.

Пока шофер Роднея рылся внутри автомобиля, они болтали, стоя около него.

Маркус взглянул на часы:

— К сожалению, я должен идти, я завтракаю с участниками сегодняшнего матча, а потом пойду смотреть состязание в поло.

Родней слыхал о предстоящем матче.

— Вы тоже, конечно, будете? — спросил Маркус и, заметив, что тот колеблется, прибавил: — Ведь это будет исключительно интересное состязание.

Часы так и не были найдены, и гость, еще раз извинившись, ушел. Он произвел на Роднея очень приятное впечатление.

Немного погодя, Родней решил поехать на состязание, чтобы убить оставшееся до отъезда время.

‘Почему бы мне не пойти туда? — подумал он. — Даже если я и увижу там Сильвию — какое значение может иметь еще одна встреча?..’

Но он долго не мог найти Сильвию, потому что Маркус все время старательно укрывал ее от глаз Роднея. Девушка, в свою очередь, искала его взглядом — также безрезультатно. Она заметила его только тогда, когда, по окончании состязания, прошла с отцом мимо. Сильвия вся вспыхнула от радости.

Кто-то, по-видимому, нашел и возвратил Сильвии ее часы — простенькие золотые часики на белой атласной ленте.

— А вот и вы. Прекрасная партия, не правда ли? — весело бросил ему Маркус и сделал вид, что хочет пройти мимо. Родней подошел к ним. Маркус представил его Додо, у которой был несколько надменный вид. Она была очень хороша собой и необычайно изящна. Сильвия была вся в белом.

Они все вместе двинулись дальше. Подняв на Роднея свои большие глаза, Сильвия внезапно спросила:

— Зачем вы мне сказали, заставили меня поверить, что вы — профессиональный танцор?

Родней почувствовал себя дураком. Он уже успел забыть об этой неудачной шутке, отлично понимая, что эта забава была весьма дурного вкуса. Неужели она поверила также, что его фамилия Родди?

Он выдержал ее взгляд.

— Это была очень глупая шутка, — смиренно сказал он. — Простите. Пожалуйста, простите меня!

Сильвия рассмеялась.

— Я спрашиваю вас об этом потому, что я себя чувствовала ужасной дурочкой, когда узнала правду.

В этот момент леди Дин обратилась к нему, и они заговорили об Ирландии и о замке Россмит. Во время разговора Додо внимательно разглядывала Роднея.

Он принадлежал к тому именно типу порядочных людей, из которых она бы выбрала мужа для Сильвии. Это было как раз то, что нужно. Если даже и не отличался исключительным умом, Родней, во всяком случае, был благороден, с приятным характером и, что важнее всего, имел положение в обществе. Это была во всех отношениях блестящая партия. О, если б его только удалось поймать!..

— Приходите к нам сегодня вечером, после обеда, — сказала леди Дин. — У нас соберется небольшое общество — Сэнриль будет петь.

— Благодарю вас, я с удовольствием приду.

‘Первый шаг сделан’, — подумала леди Дин.

Она и Маркус встретили знакомых и остановились с ними. Родней и Сильвия пошли дальше одни.

Они сели за столик в тени большого дерева.

— Я завтра уезжаю, — внезапно сказал Родней и заметил в глазах Сильвии огорчение. — Мне очень не хочется, — добавил он.

— Тогда будем думать, что вы остаетесь, — сказала Сильвия и улыбнулась своей обворожительной улыбкой.

— Давайте представим себе, что это правда.

‘Она действительно очаровательна’, — подумал Родней с нежностью, которая не предвещала ничего хорошего.

— Хорошо, — ответил он. — Но раньше скажите мне откровенно: вы хотите, чтобы я остался?

Он встретил ее взгляд и прочел в нем немую просьбу не спрашивать ее больше ни о чем.

После короткого молчания она сказала: ‘да’ — и при этом слове сердце Роднея бурно забилось. Он почувствовал, что еще мгновение — и он потеряет голову. Сделав над собой усилие, он постарался подавить охватившее его волнение.

— Мне кажется, что я не должен был спрашивать вас об этом, — медленно сказал он.

— Но почему? — спросила Сильвия. — Пожалуйста, скажите, почему нет?

Хотя Родней отлично знал ‘почему нет’, сказать ей это прямо он едва ли мог. Это можно было формулировать следующим образом: потому что, когда молодой человек задает девушке подобные вопросы, он знает, чего он хочет, он ведет серьезную игру, которая неизбежно приводит к браку, а я никакой игры не веду и вовсе не имею намерения жениться на вас, просто хочу немного развлечься.

Его внезапно охватило какое-то внутреннее недовольство — обстоятельствами, но не самим собой.

— Ах, я сам не знаю, почему! — ответил он, улыбаясь Сильвии.

Подали прекрасно приготовленный чай, к которому они не притронулись.

— Поедемте кататься, — предложил Родней. — Мой автомобиль здесь поблизости.

Она сразу же — по мнению Роднея, слишком быстро — согласилась. А между тем, у ее матери был вполне аристократический вид.

— По направлению к лесу? — спросил он. — Куда хотите?

Он очень остро почувствовал ее близость — духи напоминали очень свежее благоухание каких-то цветов.

— Хотите научиться управлять автомобилем? — спросил он и подвинулся, чтобы дать ей место около себя.

Она вся зарделась, и, когда он обвил ее рукой, чтобы помочь ей, то почувствовал, как сильно бьется ее сердце.

Никогда в жизни ни одна женщина не возбуждала в нем такой горячей нежности, как Сильвия.

‘Эш сошел бы с ума’, — с горечью подумал Родней, не сводя глаз со склоненной головки девушки и любуясь ее белой и нежной, как у ребенка, шеей.

— Почему вы жили у женщины, которую зовут Фернанда? — совершенно неожиданно для Сильвии спросил он. Для Роднея этот вопрос логически вытекал из целого ряда предположений и мыслей. Его раздражало и удивляло воспитание, которое она получила.

— Я люблю Фернанду, — рассеянно ответила Сильвия, увлеченная новым занятием и внимательно глядя на дорогу.

— Но, милое дитя, она… женщина со слишком широкой известностью и с весьма сомнительной репутацией.

— Она прелесть! — также рассеянно возразила Сильвия. — Я буду жить у нее, когда мы поедем в следующем месяце в Париж.

— Но ведь вы не должны этого делать! — резко заметил Родней.

Сильвия рассмеялась.

— Вы говорите глупости. Как будто это касается вас!..

В первый раз в ее голосе появились решительные нотки, и, неизвестно почему, это проявление уверенности в себе еще больше рассердило Роднея и усилило его дурное настроение.

— Возможно, что нет, — возразил он. — Я просто считаю, что общество женщины с такой репутацией, как у Фернанды, совершенно не подходит для молодой девушки.

Сильвия резко остановила автомобиль.

— А я не могу находиться в обществе тех, кто оскорбляет моих друзей! — медленно сказала она, открывая дверцу.

С этими словами — прежде чем Родней успел двинуться — она позвала такси и уехала.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

— Мне кажется, дело начато отлично, — самодовольно сказал Маркус, зажигая папиросу. — С твоей стороны это был прямо гениальный ход. А что, Сэнриль в действительности будет петь?

— Или кто-нибудь другой, не все ли равно… — лениво протянула Додо, улыбаясь ему.

— Как ты считаешь — у нас есть надежда?

— Есть, но очень слабая.

— Почему?

— Дело гораздо сложнее, чем я думала. Дилен сказал мне, что лорд Рентон — Эшли умирает медленной смертью и что он лелеет ту же мечту, что и мы. Но только он хочет, чтобы его брат сделал блестящую партию и получил, вместе с женой, поместья, титул и тому подобное.

Она томно подняла свою прекрасную голову.

— Маркус, я немного обеспокоена. Мне кажется, что я видела сегодня в казино Полгрэйва.

— Очень скверно, если это окажется правдой. Он может испортить нам все дело, если ему покажется, что наш план хоть немного затрагивает его интересы. Он, вероятно, мстителен и любит театральные эффекты.

— Ты думаешь, он может встретиться с Рентоном и насплетничать ему о нас? Тогда, пожалуй, лучше, что Рентон уезжает.

— Я не знаю, что лучше. Дело в том, что будет несравненно хуже, если они встретятся в Лондоне, где нас не будет. А впрочем, на это очень мало шансов, — заметил Маркус весело. — Ну, а если бы это случилось — тогда кончено все.

У себя в комнате Сильвия опустилась на колени около окна. Внизу, в саду, легкий ветерок играл цветущими кустами сирени и ярко-золотистой мимозой, переливавшимися и сверкавшими всеми цветами радуги в лучах заходящего солнца. Море разостлало свою бесконечную гладь.

Вся эта почти невероятная красота заставила сердце Сильвии сжаться от боли: ей казалось, что природа издевается над ее огорчением, над тем, что ее обидели. В душе кипел гнев, который иногда заглушался более сильным чувством — любовью к Фернанде.

Тысячи милых и нежных воспоминаний о ней вереницей проносились в памяти Сильвии: Фернанда с ней, когда она была еще совсем крошкой, целые долгие дни в лесу… Какие это были дивные дни!.. Фернанда ласково убаюкивает ее, напевая колыбельную песенку… Только год назад Фернанда рассказала ей, что хотела удочерить ее… Фернанда умела создать вокруг себя обстановку, полную неуловимого очарования…

А Родней говорил о ней в таком оскорбительном тоне, как о каком-то ничтожестве.

Гнев с новой силой охватил Сильвию. О, если б у нее была возможность обидеть его так же, как он ее!..

Во всяком случае, она постарается избежать встречи с ним, если он придет к ним сегодня вечером, она поедет кататься верхом с Монти, кстати, он приехал в Монте-Карло час назад, тотчас же позвонил Сильвии и предложил ей верховую прогулку.

Отличная мысль. Она уедет с Монти, как только Родней появится. Она поднялась и, подойдя к телефону, назвала номер Монти.

— Алло! — раздался его грубоватый, резкий голос.

— Говорит Сильвия…

Голос Монти сильно изменился.

— Бит, дорогая, как это мило с вашей стороны! — радостно воскликнул он. — Чем могу служить? Вы знаете, что я с радостью готов на все…

— Послушайте, Монти, вы говорили, что у вас здесь есть замечательные лошади, приведите одну для меня, и давайте поедем кататься верхом, немного позже, при луне. Хотите? У мамы сегодня гости, и мы сумеем незаметно уйти в разгаре вечера.

— Конечно, хочу! — тотчас же согласился Монти. — Это прекрасный план.

— Хорошо. Так я рассчитываю на вас. Спасибо…

Это было похоже на гадание по лепесткам маргаритки: ‘пойти, не пойти, пойти, не пойти’…

Подавив невольно вырвавшееся у него восклицание, Родней перестал думать об этом. Ему хотелось снова увидеть Сильвию, и он решил пойти к Динам.

— Ты очень рассеян сегодня, — заметил Эшли. — Что ты делаешь со скорлупой от орехов? Строишь дом или что-то в этом роде?..

Родней взглянул на брата и рассмеялся.

— Я гадаю, как влюбленная девушка, подставляя вместо ‘любит, не любит’ — ‘пойти, не пойти’, — потому что никак не могу решить, выйти мне сегодня вечером или нет.

Эшли ничего не возразил. Отодвинув свое кресло от стола, он заметил:

— Завтра — в Париже… в среду — в Лондоне.

Родней кивнул. Он закурил сигару, и ее прекрасный аромат разлился в воздухе.

— Я думаю… я все-таки выйду позже, — вдруг сказал он, — Сэнриль будет петь.

— Ты становишься музыкальным на старости лет, — пошутил Эшли. — Я начинаю кое-что подозревать, Родди!

‘А я начинаю подозревать, что я — идиот’, — несколько цинично подумал о себе Родней, садясь в автомобиль два часа спустя. Это подозрение, однако, не повлияло на ход машины: он летел со скоростью семидесяти миль в час, а ему казалось, что мотор ползет, как разбитая телега.

Его охватило невероятное беспокойство и недовольство самим собой. Он прекрасно сознавал, что если б кто-нибудь другой вел себя подобным образом, он, не задумываясь, назвал бы его подлецом.

История с вымышленным именем, то, что она поверила, что Родди его фамилия и что он профессиональный танцор, — и он не собирался тогда разубедить ее в этом, — все это было недостойно порядочного человека. А сегодня он вышел из себя и оскорбил ее друга…

‘Мне кажется, я окончательно потерял способность приходить к какому бы то ни было решению’, — мелькнула мрачная мысль. Он понимал, что ему не следовало принимать приглашение леди Дин. Было бы гораздо лучше, чтобы эта ссора положила конец его дружбе с Сильвией, но он не в силах был отказаться от возможности повидать ее еще раз.

‘Сегодня я должен ее видеть — это будет в последний раз’, — мрачно решил он.

Родней никогда не предполагал, что какая-нибудь женщина сумеет пробудить в нем те чувства, которые вызвала Сильвия, и он испытывал ощущение острой обиды оттого, что такая любовь вспыхнула к девушке, на которой ему нельзя жениться.

Жениться! Об этом не могло быть и речи. Родней знал, что одно имя Сильвии способно привести Эшли в бешенство, он знал также, что во власти Эшли было оставить его без пенса за душой. Эшли не мог воспрепятствовать брату получить титул, но мог забрать у него замок и сделать нищим. Родней был уверен, что он, не задумываясь, сделает это, если младший брат пойдет против его воли.

А ремесло солдата совершенно не оплачивается в мирное время.

Он ясно представил себе свою будущую жизнь после женитьбы на Сильвии: дешевые второразрядные гостиницы, в которых придется останавливаться, крохотный домик на одной из окраинных улиц Лондона, комнатки-клетушки, — но вы стараетесь убедить окружающих, что вам нравится эта теснота… А если у них будут дети…

При этой мысли досада Роднея мгновенно рассеялась. Как всякий порядочный и мягкий человек, он хотел иметь сына, который бы носил его имя и которому он мог бы передать все лучшее, чем обладал сам. Он обожал своего отца — еще хорошо помнил его — и мать, такую красивую и нежную.

Войдя в салон Динов, он сразу же заметил Сильвию и рядом с ней очень крупного, плотного человека, лицо которого показалось ему знакомым. Где-то они встречались… Кажется, он еврей, имеет отношение к бегам.

Маркус, увидел Роднея, пошел к нему навстречу.

— Пойдемте, Рентон, я угощу вас коктейлем собственного изобретения. Не подумайте, что поэтому он неудачен.

В соседней комнате несколько человек играли в баккара.

— Кто этот высокий черноволосый мужчина, что сидит рядом с мисс Дин? — спросил Родней у Маркуса. — Мне он как будто знаком.

— Это Монти Ривс. Очень славный малый. Он разбогател на бегах. В следующих скачках участвуют две его лошади. Он говорит, что Оберон получит первый приз. Будут замечательные бега, потому что принимают участие Сэвил и еще другие фирмы.

Значит, Родней оказался прав. Конечно, он где-то видел этого человека… Родней вспомнил: на ярмарке в Тоттерсоле. Однако он, по-видимому, в очень приятельских отношениях с Сильвией.

Родней направился к дивану, на котором сидела Сильвия. Когда он подошел к ней, она поднялась:

— Ах, это вы, мистер Родди, то есть Рентон! Как поживаете? А мы с Монти едем сейчас кататься верхом при луне.

И с этими словами вышла из комнаты. Монти последовал за девушкой.

‘Останься, не ходи за ней’, — шептал внутренний голос Роднею, а сердце твердило: ‘Я должен быть с ней, я не могу допустить, чтобы она ушла’.

Маркус взял его под руку.

— Давайте сыграем в баккара или в бридж. Лена говорит, что Сэнриль пока еще не будет петь.

— Я только помогу мисс Дин сесть на лошадь — мисс Дин едет кататься с Ривсом, — ответил Родней. Он едва мог подавить недовольство, зазвучавшее в его голосе.

— Отлично. Пойдем проводим их! — согласился Маркус.

Они вместе вышли на широкий мраморный подъезд отеля.

Ночь была соткана из серебра и золота. Янтарная луна скользила по золотой дорожке, отраженной в море, а звезды горели серебристо-белым огнем на ясном сапфировом небе. Воздух благоухал ароматами цветов.

Маркус был настроен весьма прозаически. В этот момент он думал о том, удастся ли ему обыграть Ратклифа, который сейчас метал банк и был, очевидно, опытным игроком.

Родней думал:

‘Это, вероятно, настоящая любовь. Неужели я позволю ей уйти из моей жизни, постараюсь изжить ее? Сумею ли я это сделать? А с другой стороны, есть Эшли. Но я хочу ее видеть. Если даже мне придется ждать всю ночь, я дождусь ее возвращения. Мне кажется, что она придумала эту прогулку из-за нашей глупой ссоры. Если так, тогда, значит, я ей небезразличен, иначе она не придавала бы значения таким мелочам’.

Тут он услыхал голос Сильвии и густой самодовольный смех Монти… Этот малый без ума от нее, хотя годится ей в отцы… Какой негодяй этот Дин, что разрешает своей дочери находиться в обществе подобных людей…

В дверях показались Сильвия и Монти, оба в костюмах для верховой езды. В этом костюме Ривс выглядел очень представительно и вполне прилично, а Сильвия была просто обворожительна. Сердце Роднея забилось сильней, когда он взглянул на нее.

Грум подвел к подъезду коня, который нетерпеливо рвался вперед и дрожал, поводя ушами и дико вращая глазами.

— Ах, какая прелесть! — восхищенно воскликнула Сильвия.

— Раджа еще не совсем объезжен, сэр! — задыхаясь, сказал грум.

Монти выпил в этот вечер очень много шампанского и изрядное количество виски с содовой. Эта комбинация напитков, весьма неудачная по существу, вызвала у него неудержимую веселость.

— Ну, что ж, тем лучше! — с оттенком задора сказал он, направляясь к Сильвии, чтобы поднять ее в седло.

— Я помогу мисс Дин, — быстро сказал Родней.

Монти рассмеялся и подошел к своей лошади.

— Веселой поездки! — пожелал Маркус, направляясь к Сильвии, которая стояла рядом с Роднеем. Как раз, когда Рентон нагнулся, чтобы помочь Сильвии, Раджа резко рванулся, Родней быстро оттолкнул Сильвию в сторону. Раджа рванулся еще раз и поднялся на дыбы, повисшая в воздухе уздечка петлей стянулась вокруг шеи Роднея. В глазах Маркуса промелькнула огромная, взвившаяся на дыбы лошадь, голова Роднея, запутавшаяся в узде, его искаженное лицо, Маркус услышал испуганный крик Сильвии и, не раздумывая больше, бросился на Раджу, вцепившись руками в морду лошади и стараясь распутать узду.

Монти с грумом поспешили к нему на помощь, но все произошло буквально за одну секунду, и было уже поздно.

Маркус, которого Раджа хватил подковой по голове, лежал без движения. Родней стоял около него на коленях.

— Не говорите ничего женщинам, особенно жене, — шепнул Монти, стараясь успокоить Сильвию, которая вся дрожала. — Бит, дорогая, возьмите себя в руки и постарайтесь незаметно для всех позвать доктора — он играет в железку. Только, ради Бога, поскорее!..

Но Монти уже отлично знал в тот момент, что Маркусу никакой доктор не поможет.

Родней растерялся, вытирая кровь, сочившуюся из длинного пореза на лбу.

Грум тем временем увел Раджу.

— Как это случилось? Или вам, может быть, трудно говорить сейчас? — мягко спросил Монти.

— Нет, напротив. Я могу рассказать, как это было, — возразил Родней. — Стремя, по-видимому, расцарапало мне щеку, но это сущие пустяки. Мне кажется, дело было так: лошадь чего-то испугалась и поднялась на дыбы. Уздечка стянула мне шею, и я повис в воздухе. Дин бросился, чтобы освободить меня, и лошадь ударила его. — Он на мгновение замолчал, потом добавил: — Это был необыкновенно храбрый поступок.

— Да, вы правы, — ответил Монти. — Это было вполне похоже на Маркуса. — Он мгновение подумал, потом быстро и угрюмо сказал: — Ему здорово попало. Этот дьявол хватил его изо всех сил по виску.

Родней, охваченный ужасом, не мог произнести ни звука, наконец, спросил глухим голосом:

— Вы хотите сказать, что он умер?

Монти ничего не ответил, но его молчание было красноречивее слов.

В полосе света, струившегося сквозь открытую дверь, показалась Сильвия в сопровождении очень маленького, подвижного француза, очевидно, доктора.

Монти пошел к ним навстречу.

— Надо внести его в боковую комнату справа, я покажу — куда, — сказал доктор.

Монти и Родней, с помощью грума, подняли тело Маркуса и внесли его в отель.

Небольшая гостиная, в которую они вошли, вероятно предназначалась для курения. В ней не было диванов, а стояли только большие кресла.

Как только зажгли свет, Монти заслонил собой от Сильвии тело Маркуса.

— Идите прямо в свою комнату, деточка! — ласково сказал он. — Я тоже скоро приду.

— Ах, бедняга, бедняга, — бормотал доктор, суетясь около стола и орудуя каким-то инструментом. — Единственно хорошо то, что он умер мгновенно — ничего не успел почувствовать.

Родней отвернулся. Человек, которого он презирал, погиб смертью героя, спасая его. Он ясно видел веселое лицо Маркуса в тот момент, когда он так безрассудно бросился на обезумевшего Раджу. Это был необыкновенно храбрый поступок. Так хладнокровно пожертвовать своей жизнью ради спасения другого!..

— Кто сообщит о случившемся его жене? — спросил доктор. — Не следует, чтобы она узнала о несчастии от кого-нибудь из перепуганных слуг. — Его взгляд упал на Роднея. — Кто вы, молодой человек?

Родней резко обернулся.

— Я тот, из-за кого погиб Дин! — хрипло ответил он и направился к дверям.

— Нет, постойте, лучше я пойду к Додо, — остановил его Монти. — Я ведь много лет знаю их обоих.

Родней и доктор, погруженные в глубокое молчание, ждали его возвращения. В полутемном углу возился и кашлял грум.

— Вам лучше уйти, мой друг, — внезапно сказал доктор. — Это будет лучше при создавшихся обстоятельствах.

— Хорошо, — коротко ответил Родней и вышел из комнаты. Он отыскал свой автомобиль и поехал домой.

Ему казалось странным, что все вокруг так же спокойно, как было час тому назад, что ничего не изменилось. Только тогда Дин был жив и весело смеялся, а теперь он мертв.

Во время войны смерти так мало придавали значения. До крайности взвинченные нервы почти не реагировали на нее. Она была не страшнее проигрыша при игре в кости. Но смерть в такой тихий, благоухающий вечер, смерть, словно молния, внезапно разящая из мрака… Такая смерть ужасна. А Дин даже не успел вскрикнуть. Он умер красивой смертью героя, одним жестом отдал свою жизнь за другого.

Был час ночи, когда Родней остановил свой автомобиль у подъезда виллы. Он поднялся к себе и опустился в кресло у открытого окна. У него сильно болела голова, но он не обращал на это внимания.

Все происшедшее должно коренным образом изменить его жизнь — он в долгу перед леди Дин. На нем лежала вина, которую едва ли возможно искупить.

Кроме того, нужно посвятить во все Эшли. Завтра же необходимо навестить бедную леди Дин. Конечно, они — он и Эшли — не смогут завтра уехать в Париж, теперь они обязаны остаться.

Наконец Родней поднялся и стал раздеваться. От быстрых движений его рана открылась, и кровь залила ему глаза. Тогда только он вспомнил о своей голове и, подойдя к лампе, осмотрел порез — довольно значительную царапину. Он перевязал рану и лег в постель, но заснуть не мог.

Ворочаясь с боку на бок, он внезапно заметил, что в щели дверей из комнаты Эшли пробивается свет.

Повинуясь потребности поделиться с кем-нибудь близким — потребности, которая охватывает нас, когда на душе тяжело, Родней встал и открыл дверь в комнату брата.

Эшли сидел в кровати, обложенный подушками. Около него стоял графин с коньяком и блюдо с сандвичами. Налив себе немного коньяку, он быстро, насквозь пронизывая его взглядом, повернул свое лицо к брату.

Родней остановился на пороге и в нерешительности произнес:

— Произошло несчастье…

Выражение лица Эшли мгновенно смягчилось.

— Подойди ко мне, — ласково сказал он.

Родней подошел к нему и остановился около кровати.

— Что случилось? — спокойно спросил Эшли. — Ты раздавил кого-нибудь? Или смертельно оскорбил?

— Гораздо хуже, — очень тихо ответил Родней и присел на край кровати. — Некто Маркус Дин — помнишь, мы как-то говорили с тобой о нем — спас мне жизнь, но сам при этом погиб.

Под влиянием внезапно охватившего его волнения, он замолчал, нервно комкая в руках синий шелк одеяла.

Лицо Эшли, даже при мягком свете лампы, казалось мертвенно-бледным и бесконечно усталым. Он внимательно разглядывал брата.

— Продолжай, — сказал он, наконец, — расскажи мне все, как было. Автомобиль…

— Нет, — неожиданно громко сказал Родней. — Я помогал дочери Дина сесть в седло, неловко нагнулся и попал головой в узду. В этот момент лошадь поднялась на дыбы и потянула меня за собой, так что моя голова попала в петлю. Дин бросился ко мне на помощь и освободил меня, но лошадь хватила его по голове, и он был убит на месте.

— Какой ужас! — мягко сказал Эшли, положив свою руку на руку Роднея. — Не можешь ли ты приготовить мне чаю, Родди? Я себя очень плохо чувствовал весь вечер, а Григс рано лег, так как у него повысилась температура.

— Конечно. Сейчас приготовлю, — сказал Родней.

Он зажег маленькую серебряную спиртовку, наполнил чайник водой из графина, достал позолоченную, старинной работы, коробку с чаем. Но двигался и делал все это, словно во сне. Ему казалось, что он находится где-то в другом мире — настолько все вокруг стало нереально. Единственно настоящей действительностью была трагическая смерть Дина, сознание всего этого ужаса и косвенная его вина в этом.

Эшли молча наблюдал за ним: о, как неисповедимы пути судьбы! Дин, эта ужасная семья, и Родней, ухаживающий за этой девушкой… Все это было очень странно, потому что Родней никогда не был большим поклонником женщин и никогда не ухаживал за ними. Всегда случалось наоборот, а теперь… Эшли почувствовал всю запутанность создавшегося положения.

Он ни о чем не спрашивал брата, не мешая ему готовить чай, рассчитывая, что это, по существу ничтожное занятие, хоть немного отвлечет его.

Часто во время войны, заметив страх в глазах солдата, Эшли придумывал для него какую-нибудь работу, чтобы отвлечь от мысли о смерти, заставляя чистить и без того уже блестящую винтовку, приводить в порядок окоп, резать картофель или делать еще что-нибудь в этом роде. И всегда добивался желаемых результатов: через некоторое время работа была закончена, а солдат подтягивался и приобретал свой обычный вид.

Родней заварил чай, придвинул к кровати маленький столик и поставил на него чайник и тарелку с тонкими сладкими бисквитами. Он тоже выпил чашку очень крепкого, горячего чаю и съел несколько бисквитов.

Эшли очень мягко и ласково спросил его:

— Скажи, пожалуйста, в какой мере все это затрагивает тебя, Родди?

— Я должен, конечно, повидать леди Дин и постараться помочь ей, — он внезапно замолчал.

— И? — поощрительно спросил Эшли.

— У Дина есть дочь Сильвия, — продолжал Родней. — Их жизнь — ее и леди Дин — резко изменится теперь.

— Что же ты предполагаешь сделать?

Родней нервно поднялся.

— Ах, я не знаю, я не имею об этом ни малейшего представления.

‘Он увлечен этой девушкой, любит ее’, — подумал Эшли. Он не сомневался в этом и отлично понимал, какое огромное значение имела в связи с этим обстоятельством случившаяся трагедия. Было уже четыре часа утра, солнце взошло и ярко сияло за спущенными шторами. Сегодня они должны были уехать, сегодня вечером Родней был бы уже далеко, он окунулся бы в свою прежнюю жизнь, вернулся к своим друзьям, к своим обычным занятиям, и все это со временем изгладило бы из его памяти образ этой девушки и притупило бы воспоминание о ней. Дин! Ужасная семья во всех отношениях: мужчины — авантюристы, женщины — кокотки, а отец этой девушки — попросту шулер.

Эшли взглянул на брата, Родней стоял, прислонившись к окну. На бледном фоне шторы резко выделялся его силуэт, он был прекрасно сложен, и безукоризненные линии его тела ясно обрисовывались под тонкой тканью пижамы… Эшли видел в нем достойного носителя их имени и наследника их огромного состояния.

Он окликнул брата. Родней быстро обернулся на зов.

‘Как он молодо выглядит, — с болью в душе подумал Эшли. — Милый, глупый мальчик. Теперь он снова стал жертвой своего преувеличенного благородства’.

— Я тоже навещу леди Дин, — сказал он. — Могу пойти с тобой, если хочешь. Я вполне согласен, что мы должны сделать все, что от нас зависит, чтобы помочь им.

— Ты очень добр, — сказал Родней и, глубоко вздохнув, прибавил: — Уже утро. — Он потянулся и устало зевнул. — Я пойду к себе.

Он внезапно почувствовал, что не в силах дольше выносить присутствие Эшли, тот был до смешного нелюбопытен, его совершенно не интересовали подробности случившегося. Так же, как Эшли, в глубине души он был убежден, что вся эта история может повлиять на его жизнь. Роднею казалось подозрительным необычайное спокойствие брата и полное отсутствие интереса к его рассказу.

Он вошел к себе. Комната была залита солнечным светом. Где-то в отдалении часы пробили пять. Родней подошел к кровати. Впрочем, что пользы пытаться отдохнуть, раз это все равно не удастся.

Он принял ванну, оделся и вышел на улицу.

Было необычайно ясное, радостное утро, все вокруг сверкало на солнце, воздух был напоен благоуханием цветов, внизу тихо плескалось море, повсюду царила пышная, яркая жизнь. А между тем, на расстоянии полумили отсюда лежит мертвый человек, который пожертвовал за него своей жизнью, — человек, который только вчера шутил и смеялся, был таким веселым и жизнерадостным!..

Мысль об этом несоответствии больно поразила Роднея.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

— Мне нужно поговорить с вами, — сказал Монти, подходя к Додо. Она взглянула на него и, рассеянно улыбаясь, сказала:

— Мне очень везет сейчас, Монти: я приду через несколько минут.

Монти кивнул, кроме врожденной мягкости, у него был философский склад ума.

‘Никогда не бывает слишком поздно узнать о несчастье и никогда радостное известие не бывает преждевременным’, — было одной из его любимых поговорок.

Он стоял за креслом Додо, засунув руки в карманы и посасывая незажженную папиросу.

Через несколько минут он уведет эту красивую женщину из комнаты, где царит легкомысленное оживление, туда — в пустую маленькую гостиную, где лежит то, что осталось от Маркуса.

‘Возможно, что он и был авантюристом, — думал Монти. — Но он обожал свою жену, а она его — бедняга!’

Всегда, когда Монти наблюдал за Маркусом и Додо, странное беспокойство охватывало его: они слишком восхищались друг другом, слишком верили в счастье, слишком любили…

‘Маркус получил свою долю от жизни, — грустно подумал Монти. — Он, по крайней мере, счастливее Додо — ушел в самом расцвете, не зная ни печали, ни огорчений’.

Леди Дин опустила пачку банковых билетов в свою украшенную драгоценностями парчовую, очень модную сумочку, на которую Маркус потратил свой последний выигрыш, и улыбнулась Монти.

— Теперь я к вашим услугам, — сказала она, вставая.

Легкий, удивительно приятный аромат ее духов разлился в воздухе. У Монти на мгновение перехватило дыхание.

— Пойдемте на террасу, — хрипло сказал он.

Монти вышел вслед за Додо из комнаты и остановился перед ней, большой и грузный.

— Додо, дорогая, я должен сообщить вам печальную новость, — начал он.

Прежде, чем он успел что-либо добавить, Додо схватила его за руку.

— Маркус… где он? Что с ним случилось? Он ранен?

Монти накрыл своей большой рукой ее маленькую дрожавшую от волнения руку.

— Да… Маркус… Лошадь…

— Где он? Где? Я должна пойти к нему. Где он, Монти? Да не стойте вы, как чурбан!.. Скорее, скорее!..

Ее голос внезапно упал до шепота, слова почти неслышно, словно бормотание умирающего, слетали с уст.

Монти обнял ее, чтобы поддержать. Додо сильно дрожала. Они медленно, в глубоком молчании, двинулись вперед. При входе в маленькую гостиную Додо внезапно совершенно овладела собой и оттолкнула Монти. Твердым шагом она прошла через всю комнату к столу, на котором лежал Маркус. Доктор, находившийся около него, заговорил с ней. Додо повернулась к нему и, рассеянно скользнув взглядом по его лицу, мягко сказала:

— Пожалуйста, оставьте меня одну.

Она склонилась над Маркусом, подняла его голову и с грустной нежностью посмотрела на его изуродованную щеку. Потом, с выражением бесконечного обожания, прижала его к своей груди.

Оставшись с тем, кто был для нее всем на свете, — всем ее счастьем, всей ее жизнью, — она забыла обо всем остальном.

Уходя из комнаты, Монти слышал, как она прерывающимся голосом шептала: ‘Мой дорогой, мой любимый!..’

— Вам всем придется разойтись, — коротко сказал Монти, поднявшись наверх. — С Маркусом произошло несчастье, — он постарался говорить твердым голосом, но сбился и хрипло кончил: — он умер. Вот и все. Додо каждую минуту может вернуться сюда.

Гости поспешно покинули комнату, шепотом выражая свое сочувствие и огорчение. Все они были потрясены сообщением Монти, насколько могут вообще быть потрясены веселые, легкомысленные люди, когда слышат о каком-нибудь несчастье, которое, разорвавшись, словно бомба, на минуту отвлекает их от забав.

— Как ужасно! Как страшно! — залепетали женщины, а мужчины, подавая им шелковые манто, шептали, обращаясь друг к другу: — Бедняга Маркус! Вот не повезло!

Когда все разошлись, приехала Фернанда. Она прошла через обширный, совершенно пустой в этот поздний час вестибюль и поднялась в комнаты Динов.

Увидев леди Дин, она остановилась на пороге:

— Значит, я опоздала. А я и не подозревала, что так поздно…

Леди Дин ничего не ответила, как будто не видя Фернанду. Она глядела вдаль, словно ждала кого-то.

В комнату внесли тело Маркуса, к счастью, с закрытым лицом.

Фернанда не вскрикнула, она вообще ничего не сказала и не сдвинулась с места.

Маленький доктор, который вошел в комнату вслед за носилками, узнал ее и тихо сказал:

— Лошадь ударила его по голове. Смерть наступила мгновенно.

Так, значит, несчастье случилось с Маркусом, с легкомысленным, красивым Маркусом, который был таким жестоким со всеми посторонними и таким нежным со своей женой.

— Скверный человек, но прекрасный муж! — однажды сказала о нем Фернанда.

Узнав об этом, он рассмеялся и возразил:

— Это гораздо лучше, чем наоборот, дорогая!

Доктор Жиран подошел к Фернанде.

— Лучше, если бы она кричала, плакала, — взволнованно сказал он. — Ее спокойствие совершенно неестественно. Я очень боюсь за ее рассудок, если это состояние будет продолжаться. Дорогая мадам, вы ее друг, не можете ли вы чем-нибудь помочь?

Додо неподвижно стояла около носилок, которые поставили на стол. Она прижала руку Маркуса к своей груди и что-то шептала ему, совершенно не замечая того, что одна половина его лица страшно изуродована. Потом она наклонилась к нему и поцеловала его так, словно он был жив, словно, повернувшись к ней, мог возвратить ей поцелуй.

— Она сойдет с ума, — отчетливо прошептал доктор. — Умоляю вас, уведите ее отсюда, и как можно скорее. Я приготовлю ей какое-нибудь лекарство.

Фернанда подошла к Додо и, обняв ее, сказала:

— Дорогая, сейчас даже ты ничем не можешь помочь ему. Пойдем со мной. Маркус, наверное, сказал бы то же самое.

— Маркус всегда говорил мне: ‘не уходи’, — быстро возразила Додо. — Разве ты не помнишь, как он мне постоянно твердил это? Даже когда я уходила мерить платья… Как же я могу оставить его теперь?

— Но ты должна… — очень нежно начала Фернанда. Она хотела добавить: ‘отдохнуть’, но не успела. Додо слегка покачнулась и беспомощно упала на колени. Фернанда, выпуская ее из своих объятий, опустилась рядом с ней и прижала ее голову к своему плечу.

— Прекрасно! — воскликнул доктор. — Она лишилась чувств. Уведите ее теперь и уложите в постель.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Уложив Додо и успокоив ее немного, Фернанда прошла в комнату Сильвии.

Девушка стояла у окна. Увидев Фернанду, бедняжка тихо вскрикнула и, как ребенок, протянула к ней руки.

— Во всем виновата я одна, — почти беззвучно сказала она. — И мама узнает это. Может быть, уже знает. Фернанда, что мне делать? Что я могу сделать? Мама больше никогда не захочет видеть меня.

Фернанда зажгла папиросу. Она ни минуты не сомневалась, что поведение Додо будет именно таким, как предчувствовала Сильвия. Додо никогда не заботилась о дочери, не беспокоилась из-за нее даже в то ужасное время в Париже, когда Сильвия заболела дифтеритом, она никогда не покупала ей игрушек, не играла с ней, не рассказывала ей сказок.

Все это делала Фернанда. Она научила ее кататься верхом в Булонском лесу и плавать в Трувилле. Додо мирилась с существованием Сильвии и считала, что на этом кончаются все ее материнские обязанности. Но Маркус искренне любил девочку, он баловал ее и заботился о ней постоянно, несмотря на свой огромный эгоизм.

‘К сожалению, что касается будущего Бит, на Додо рассчитывать не приходится’, — подумала Фернанда, сжимая в своей руке холодную руку Сильвии.

Но если она теперь возьмет Сильвию к себе, как сделала тогда, когда девочке было шесть лет, это невероятно усложнит ее собственную жизнь… Одно дело иметь в своей квартире маленькую девочку и совсем другое — привезти к себе эту девочку десять лет спустя. А впрочем, в крайнем случае, есть еще этот добряк Монти…

Кругом царила глубокая тишина. Сильвия тихо всхлипнула. Этот звук отбросил Фернанду в одно мгновение на много лет назад. Все лучшее, что было в ней, всколыхнулось.

— Ты будешь жить у меня, детка, и мы будем счастливы вместе, как и тогда, — взволнованно сказала она. — Ты ведь согласишься, Бит? Ты вернешься ко мне, и старая Мария снова будет ухаживать за тобой.

— Вы это говорите серьезно? — радостно воскликнула Сильвия и крепко прижалась к Фернанде.

Фернанда возвратилась в свою виллу только на рассвете. Холодные краски утренней зари с неумолимой ясностью обрисовывали все и придавали новый оттенок событиям минувшей ночи и всем обещаниям, данным в минуту волнения. Она почувствовала необычайную усталость.

Разглядывая себя в зеркале, Фернанда заметила, что вокруг ее изумительных глаз залегли тени, складки с обеих сторон упрямого рта обозначились резче.

‘Все эти чужие горести только изматывают меня, — цинично подумала она. — Я не могу позволить себе в мои годы так волноваться. И еще менее я могу позволить себе те неудобства, которыми до отказа переполнено ближайшее будущее. Молодая девушка у меня в доме… Девушка с изумительным цветом лица и с милой наивностью и любопытством молодости. Прощай, комфорт, прощай, бесшабашный, легкомысленный образ жизни, к которому я так привыкла за последние годы…

Она устало поморщилась.

Придется от многого отказаться, когда Сильвия поселится у нее. От всего того, что делает жизнь занятной и придает ей известную остроту.

Она позвонила, и горничная, ласково ворча, вошла в комнату. Манелита была испанкой, говорила только на своем родном языке и упорно отказывалась учиться какому-нибудь другому. Фернанда всегда говорила с ней по-испански. Манелита прожила у нее больше двадцати лет и едва ли знала около двадцати французских слов.

Жестикулируя, вращая глазами и сверкая белыми зубами, Манелита направилась к Фернанде. Черные волосы испанки были высоко заколоты большим гребнем в форме кинжала, ее полное тело было завернуто в потертый халат из оранжевого бархата, который ей подарила хозяйка.

— Это называется отдых, — ворчала она. — Отличный отдых, нечего сказать! Днем и ночью полный покой. Днем менять несколько раз туалеты синьорите, подавать ей еду, поддерживать порядок в вилле, набитой цветами. Замечательный отдых! Ночью тоже ни минуты покоя: ложишься в час ночи после того, как оденешь синьориту в последний раз, а в четыре — к возвращению синьориты — уже на ногах. Париж в сравнении с этим был раем. Там бедная служанка имела хоть пару свободных часов за день!

Ворча таким образом, она ловкими пальцами быстро раздевала Фернанду. Но та сделала неловкое движение, где-то зацепилась какая-то застежка, — последовал настоящий взрыв испанского и французского гнева.

Фернанда была великолепна: она неистовствовала, выкрикивала всякий вздор, потрясала своими украшенными драгоценностями руками, умоляла, протестовала, а Манелита, совершенно не испугавшись, пылко возражала ей.

— В таком случае, если вы так недовольны, уходите, уходите, уходите сейчас же! — патетически восклицала Фернанда. — О, неблагодарная, оставьте меня — это все, о чем я вас прошу.

Манелита не заставила долго ждать ответа.

— Оставить вас? Получить, наконец, долгожданную свободу, покой? Слава Богу!.. Уйти? Я ухожу с радостью. Прощайте!..

С этими словами она направилась к двери, но на пороге остановилась и посмотрела на свою госпожу… В следующее мгновение они бросились друг к другу в объятия.

— Вы слишком переутомились, вы не бережете себя, — заявила Манелита, усаживаясь около Фернанды и массируя ее.

Старая Мария спускалась вниз, когда Манелита вышла из комнаты Фернанды.

— Кофе?… — спросила Манелита, и ее усталое смуглое лицо просветлело.

— Я сейчас принесу вам чашку, — сказала Мария. — Держу пари, что мадам снова не в духе.

— О, она очень взволнована! — ответила Манелита. — Но как может быть иначе? Представьте себе, Сильвия будет жить у нас в Париже. Взволнована?.. Есть от чего волноваться! Как можно наладить жизнь, если в квартире девушка, и к тому же еще такая красавица!

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

— Мы еще не можем уехать! — раздраженно сказал Родней.

— Почему? — невозмутимо возразил Эшли. — Я отлично понимаю, почему леди Дин не может принять тебя сейчас, но разве ты уверен, что она захочет тебя видеть через некоторое время? Честное слово, Родди, я не знаю, что мы можем сделать. Мы писали ей, пошли к ней, но все напрасно. Какие же у тебя основания оставаться?

— Мне кажется нечестным уехать теперь, — ответил Родней, — даже не выразив ей соболезнования… И вообще… Я чувствую себя виноватым в том, что остался жив.

— Но, весьма возможно, что ты не погиб бы даже в том случае, если бы Дин не поступил так, как сделал, — сухо заметил Эшли.

Родней повернулся и вышел из комнаты. Его охватило острое беспокойство. Он сел в автомобиль и бесцельно поехал по извивающемуся шоссе.

Конечно, было бы нечестно уехать, не повидав леди Дин, но уехать, не поговорив с Сильвией, было совершенно невозможно.

Внезапно с вершины холма, на котором остановился, он заметил отель, где жила Сильвия. Было уже поздно — десять часов вечера, — но, повинуясь внезапно охватившему его порыву, он решил поехать туда и сделать последнюю попытку повидать девушку.

Когда он остановился у отеля, Сильвия вышла на широкий мраморный подъезд.

Родней с быстротой молнии выпрыгнул из автомобиля.

— Сильвия! — нерешительно окликнул он ее.

Он подошел к ней и взял под руку.

— Поедемте со мной немного, — попросил он. — Я должен поговорить с вами.

Она не сопротивлялась. Он увлек ее с собой и усадил в автомобиль. Она была снова с ним, и, вместе с ее близостью, уходили горечь и беспокойство, царившие в его душе. Он остановил автомобиль у самого моря, волны с тихим плеском набегали на берег.

— Я не знаю, с чего начать, — сказал Родней. — Слова в таких случаях бесполезны… Сильвия, поверьте мне, я ужасно огорчен. Я чувствую огромную вину, но ничего не могу сделать, я…

— Ах, нет, вы ни в чем не виноваты! — перебила его Сильвия прерывающимся голосом. — Я одна виновата во всем происшедшем. Ведь это я затеяла прогулку верхом в такой неурочный час. Я никогда не забуду настоящей правды и никогда не прощу себе этого.

Родней обнял ее.

— Вы не должны думать так, страдать так — это может отразиться на вашем здоровье. И, кроме того, в этом нет и следа правды. Вы с таким же успехом можете утверждать, что в смерти вашего отца виноват грум, который привел Раджу. В случившемся никто не виноват, но я буду вечно помнить и сожалеть об этом.

— Ах, теперь уже ничто не имеет значения! — с отчаянием воскликнула Сильвия.

— Вы ошибаетесь! — пылко возразил Родней. Он притянул ее к себе с внезапно вспыхнувшей страстью. — А мы — вы и я — вы забыли об этом, Сильвия?

Он взглянул в ее грустные, полные слез, глаза, она была прекрасна, у Роднея сжалось сердце при виде выражения скорби на ее лице. Он наклонился к ней и стал осыпать ее поцелуями, которые взволновали их обоих. Он забыл об Эшли, о своих друзьях, о своей прежней жизни, словно все это никогда не существовало. В этот момент он сознавал только одно: он любит и любим. Светлая головка Сильвии, прижавшаяся к его плечу, вызвала в его душе чувство острой, до боли, нежности — какой она еще ребенок! У него появилось желание, которое приходит так редко в жизни: быть добрым с Сильвией, заботиться о ней, защищать ее.

Внезапно Сильвия подняла голову. Обняв одной рукой шею Роднея, она притянула его к себе.

— Теперь я поцелую вас, — шепнула она. Ее холодные губы прижались к его губам, он почувствовал, как затрепетало все ее стройное тело, прижавшееся к нему, он прочел немое обожание в ее смущенном взоре.

Не отрывая своих губ, она тихо шепнула:

— Я люблю вас, люблю! Я всегда буду любить вас!..

Бурное ликование охватило Роднея, он испытывал в это мгновение невыразимое счастье, которое приходит только раз в жизни и мимолетно, как вздох.

Он любил и был любим: жизнь была в его руках, он мог ее устроить по-своему.

Запах фиалок и мимоз, лепетание моря — все это окутало их волшебной пеленой счастья и унесло далеко от повседневности. Прижавшись друг к другу, они были одни в целом мире и, кроме них самих, ничто не занимало их.

— Неужели это правда? — спросила Сильвия, и Родней, прижавшись щекой к ее шелковистым волосам, ответил:

— Самая настоящая правда, любимая!

Наконец, он отвез ее в отель и, обняв на прощание, сказал:

— Я заеду за вами завтра утром, дорогая!

Он возвращался домой с бешеной скоростью, блаженство минувшего часа еще владело им. Даже мелькнувшая в сознании мысль о затруднениях, с которыми было связано будущее, не могла испортить ему настроение.

Возвратившись домой, он вспомнил об Эшли, и тревога с новой силой охватила его.

Без сомнения, брат будет против этого брака, а без помощи Эшли его доход не превышал ста фунтов стерлингов в год.

Родней поднялся к себе и переоделся в пижаму.

Было бессмысленно откладывать разговор с братом, уклоняться от неизбежных последствий. Лучше начать действовать как можно скорее.

Свет, пробивавшийся из комнаты Эшли, показывал, что тот еще не спит. Родней решительно подошел к двери и постучал.

Эшли сидел в кровати, обложенный подушками, как и в ту ночь, когда Родней пришел к нему, чтобы сообщить о трагической смерти Маркуса. У него был очень усталый вид, но глаза его странно блестели.

— Ты меня балуешь этими ночными посещениями, — сказал он, слабо улыбаясь. — Благодаря тебе, время быстро проходит.

‘Он что-то хочет сказать мне, — мелькнуло в мозгу Эшли. — Но не решается. Я уверен, что дело идет о той девушке’.

Вслух он сказал:

— Я велел Григсу приготовить все к отъезду, мы завтра уезжаем. Уверен, что теперь ты уже ничего не будешь иметь против. Дело в том, что я чувствую себя очень скверно, и чем скорее мы вернемся в Лондон, тем лучше. Мне так кажется…

— Неужели что-нибудь новое? — тотчас же спросил Родней.

— Нет, вероятно, старое ухудшилось. Мне кажется, единственный врач, который мне хоть немного помогает, — это Калькотт. И, кроме того, я просто хочу домой.

Он провел тонкой, испещренной синими жилками, рукой по седым волосам, которые — Родней хорошо помнил это — до войны были такими блестящими, темно-каштановыми, — и глубоко вздохнул.

— Иногда тоскуешь по дождю, по прохладной зелени и пасмурному небу, по собачьему лаю и по потрескиванию огня в камине. Ах, как я хочу домой!..

Тон Эшли волновал Роднея. Он протянул руку и положил ее рядом с рукой брата.

— Конечно, мы уедем завтра, но… — он поколебался. — Я должен тебе кое-что сказать, Эш! Дело идет о Сильвии Дин. Я сделал ей предложение…

Он несколько мгновений не глядел на Эшли, медленно достал портсигар, вынул папиросу и очень осторожно зажег ее. Когда вновь взглянул на брата, он встретил его спокойный, холодный взгляд.

— Ты сделал предложение дочери того человека, который был убит на днях? — отчеканил он.

— Который спас мне жизнь… — поправил Родней.

— Сколько времени ты знаком с мисс Дин?

— Это к делу не относится! — резко ответил Родней. — Я сделал Сильвии предложение, и она согласилась.

В то время, как он это говорил, ему внезапно пришло в голову, что он на самом деле ни разу не упомянул Сильвии о браке, это казалось таким ненужным и после их взаимного признания в любви само собой подразумевалось.

Он резко добавил:

— Во всяком случае, наш брак уже дело решенное.

Эшли приподнялся, опираясь на подушки, он не сводил с брата пронзительного, грустного взгляда.

— Ты считаешь брак с мисс Дин вполне подходящим для тебя? — внезапно спросил он.

— Безусловно! — ответил Родней.

— Ровно неделю тому назад ты упомянул при мне впервые имя этой девушки. Я тогда же сообщил тебе все, что знаю об этой семье, и все, что я лично испытал по милости отца этой мисс Дин. Оставим, однако, мои личные чувства в стороне. Ты так же хорошо осведомлен, как и я, о положении Маркуса Дина в обществе — его выставили из всех порядочных клубов Лондона. В Париже его постигла та же участь, и ему пришлось бежать оттуда после скандала с молодым Пелеретом. Леди Дин не менее знаменита, чем ее покойный супруг. И ты после всего этого считаешь, что вполне допустимо ввести в нашу семью дочь подобных родителей?

Родней поднялся и остановился около кровати.

— Я ни о чем подобном не думал, — сказал он. — Я люблю Сильвию, и я женюсь на ней. Нельзя допустить, чтобы совершенно невинная девушка расплачивалась за грехи родителей. Это было бы ужасно. Ты осуждаешь Сильвию, не зная ее, я уверен, что когда ты познакомишься с ней, твое мнение изменится. Будь снисходительным, Эш! Я знаю твои взгляды — я знаю твои планы, которые ты строил и на которые я так необдуманно согласился из-за отсутствия опыта или предусмотрительности. Нельзя устраивать брак так же, как готовить стол для обеда. Когда мы говорили о моей женитьбе — я тогда почти не знал Сильвию.

— Значит, тебе понадобилась всего неделя, чтобы убедиться, что она — единственная, подходящая для тебя жена.

Родней вышел из себя.

— Я пришел сюда не для того, чтобы выслушивать твои банальные колкости на наш счет — мой и Сильвии. Твое несогласие на наш брак ничем не оправдано. Я отлично знаю, что ты можешь сделать меня нищим, — это будет очень низким поступком с твоей стороны — и я знаю, что ты пойдешь на это. Так вот мое последнее слово: ты можешь принять или отклонить его, мне все равно, я женюсь на Сильвии, даже если останусь без всяких средств к существованию.

Бледные впалые щеки Эшли покрылись красными пятнами, его руки задрожали.

Он окинул взором высокую фигуру брата и спокойно выдержал взгляд его ясных блестящих глаз. У него внезапно пересохло во рту.

Все надежды его жизни, все упования его сосредоточились в Роднее — надежды, которые со временем превратились в мучительные стремления, вскормленные его беспомощностью. Он страстно желал перед смертью успеть заложить фундамент для осуществления своих планов — женить Роднея, и вдруг…

Родней разрушил все, разбил вдребезги все его надежды, все мечты…

Сдавленным голосом Эшли произнес:

— Я принимаю твой вызов. А теперь послушай, что я скажу: в тот день, когда ты женишься на этой девушке, ты покинешь мой дом, и я прекращу выплачивать тебе твое содержание.

Родней горько усмехнулся.

— Отлично, — сказал он, и, круто повернувшись, вышел из комнаты.

Вернувшись к себе, он постарался подвести итог всем событиям. Эшли выплачивал ему пять тысяч фунтов в год, и этого ему едва хватало. Пока он был в хороших отношениях с Эшли, это, конечно, не имело значения, но теперь, после разрыва с ним, этот факт становился чрезвычайно важным.

Долги и — никакой работы. Неуменье и неприспособленность ни к чему, кроме военного дела.

Внезапно в его мозгу, где царил хаос беспорядочных, печальных мыслей, промелькнуло воспоминание о голосе Сильвии, он почувствовал на своих губах прикосновение ее свежих губ, услыхал ее шепот: ‘Я люблю вас, люблю!’

Он присел на край кровати и лениво потянулся. Кто-нибудь поможет ему найти работу… ну, а если они даже будут бедны, то может ли это иметь значение для кого-нибудь из них? Уж не для Сильвии, во всяком случае…

Авось что-нибудь подвернется… У него есть много друзей, которые, конечно, помогут ему устроиться. Он сможет получить должность управляющего имением или службу в каком-нибудь учреждении.

Все это — дело будущего, а в настоящий момент он себя чувствовал полным энергии и готовым к борьбе, и… ему захотелось есть.

Он решил спуститься вниз, чтобы чем-нибудь подкрепиться. Выйдя на площадку лестницы, Родней вспомнил, что, возвращаясь, оставил решетку лифта открытой и не спустил вниз кабинку. Он решил воспользоваться лифтом, чтобы не поднимать шума.

На лестнице было совершенно темно, плотно прикрытые двери не пропускали света. Родней отодвинул решетку и вошел, как он думал, в клетку лифта. На мгновение его охватило томительное, до тошноты противное сознание неизвестности, и он полетел вниз, ударяясь головой о железные перекладины.

Эшли, услыхав шум, испугался и окликнул Роднея, затем нажал кнопку звонка.

В комнату вбежал Григс, на ходу застегивая ливрею.

— Что случилось? — взволнованно спросил Эшли.

Он не успел кончить, когда в комнату ворвался смертельно бледный сторож.

— Это синьор Родди, — задыхаясь от ужаса, пролепетал он. — Лифт… сорвался… вода…

— Мое кресло, Григс! Скорее, скорее! — крикнул Эшли.

Он в мучительной тревоге следил, как Роднея внесли наверх, и молча сидел у постели брата в ожидании доктора.

Доктор пришел через несколько минут, это был молодой и способный, но очень нервный человек.

— Я ничего определенного не могу сказать, — заявил он Эшли. — Здесь необходима серьезная операция. Кассо из Парижа — вот к кому нужно обратиться.

— Вызовите немедленно карету скорой помощи, — отрывисто приказал Эшли. — Вы поедете с нами в Париж. Специальный экспресс довезет нас туда за пятнадцать часов.

Солнце разбрасывало по волнам золотые блики, когда экспресс отошел от станции и полным ходом направился к Парижу, где Роднея ждал предупрежденный телеграммой знаменитый Кассо.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Монти вошел в гостиную Додо.

— Я уладил все, — сказал он, опуская руку в жилетный карман. — Вам не помешает, если я закурю? Я всегда себя чувствую значительно лучше с сигаретой в зубах. Да, так я устроил все ваши дела. Вот здесь все квитанции и расписки, но вы можете не читать их — вас никто не будет больше беспокоить. А теперь давайте поговорим о ваших планах на будущее. Есть у вас что-нибудь в виду?

Додо рассеянно глядела в окно.

— Нет, — проронила она безразличным тоном.

Монти вздохнул. Если бы она истерически рыдала, он мог бы успокоить ее страдания. Но это невероятное равнодушие ко всему, это страшное спокойствие сбивало его с толку и обескураживало.

— Послушайте, Додо, — сказал он. — Как вы насчет возвращения в Англию? Я мог бы проводить туда вас и Бит, я еду во вторник.

— Хорошо, если хотите, — так же равнодушно ответила Додо.

Монти снова вздохнул.

— Значит, решено, мы едем во вторник.

Он подошел к окну.

— Бит ушла куда-нибудь? — спросил он.

— Не знаю.

— Не будете же вы всегда так сторониться ее? — заметил Монти. — Девочка виновата в смерти Маркуса не больше, чем грум или я. Вы должны быть снисходительны к ней.

— Снисходительна… — с невыразимой горечью в голосе повторила Додо. — А жизнь была ко мне снисходительна, когда забрала Маркуса? Можно ли назвать снисходительным со стороны судьбы то, что у меня отняли всю радость, разбили всю жизнь — в течение одной минуты, и без всякой причины. Я не обвиняю Сильвию, она просто не существует для меня. Я не хочу ее видеть, потому что она слишком напоминает мне Маркуса.

— Все это так, Додо, но вам ведь придется жить с ней и быть постоянно вместе, когда мы вернемся в Англию, — резко заявил Монти.

Он глубоко затянулся сигарой, больше всего на свете Монти хотел, чтобы ему предоставили право увезти Бит с собой, но, черт возьми, должна же женщина иметь хоть какие-нибудь материнские чувства. А девочка выглядит такой несчастной.

— Бит совершенно убита всем происшедшим, — добавил он, не обращая внимания на тон Додо. Она презрительно усмехнулась и насмешливо сказала:

— Бит! Ей всего восемнадцать лет, и у нее еще вся жизнь впереди. Со смертью Маркуса она лишилась друга, которого очень любила, я же лишилась всего — света, радости и покоя, каждый час моего существования полон мрака и отчаяния. Знаете, Монти, — с жаром продолжала она, — нет ни одной минуты, когда бы я не думала о Маркусе, не вспоминала бы всех мелочей, связанных с ним. Я так ясно помню, как он приглаживал щеткой волосы, я слышала звук его голоса, когда он входил ко мне, смех, доносящийся из соседней комнаты, я чувствую прикосновение его руки к моей, запах сандалового мыла, которое он так любил. Открыв ящик его туалетного стола, я нахожу его носовой платок или коробку его любимых папирос — и каждая из этих незначительных вещей, как острый нож, вонзается в мое сердце и ранит, и терзает его без конца.

— Я понимаю, как все это тяжело для вас, — с трудом произнес Монти, эта страстная печаль обезоруживала и, в то же время, странным образом обижала его. Он заплатил все долги Маркуса, устроил все дела Додо, а она даже не нашла нужным поблагодарить его за это, несмотря на то, что он выложил все из своего собственного кармана. Монти не жалел денег, хотя отлично знал, что нет никакой надежды получить их обратно, но это его мало беспокоило — он просто констатировал факт. При мысли о Бит это чувство обиды обострилось. Девочка выглядела совсем больной и разбитой.

Монти пошел ее искать. Бит лежала в гостиной на диване, уставившись невидящим взором в пространство.

— Поедем немного покататься, мой ‘Роллс’ здесь, — предложил Монти. — Для вас это будет очень полезно, деточка, вам необходимо подышать свежим воздухом.

— Спасибо, мне не хочется! — ответила Сильвия.

Монти, охваченный беспокойством, стал нервно ходить из угла в угол. Будет огромным облегчением для них всех, когда они, наконец, уедут отсюда.

— Мы во вторник выезжаем в Англию, — сообщил он девушке. — Ваша мать согласилась на это.

— В самом деле? — рассеянно спросила Сильвия.

Монти подошел к дивану и тяжело опустился на него, аккуратно подтянув свои отлично сшитые фланелевые брюки.

— Послушайте, деточка, я совершенно не могу видеть вас такой. Постарайтесь хоть немного взять себя в руки. Нельзя так убиваться. Может быть, вам что-нибудь нужно? — Его голос понизился до шепота. — Позвольте мне, вашему старому другу, помочь вам.

Он осторожно обнял ее и, прижав ее к себе, почувствовал, как сильно она похудела. Сильвия не шевельнулась и ничего не сказала.

Внезапно, словно ребенок, обессиленный своим горем, она повернулась к нему и, прижавшись лицом к его широкому плечу, всхлипнула:

— Ах, Монти, я так несчастна, так несчастна!

Что-то дрогнуло в покрасневшем лице Монти, склоненном к ее светлой головке, в его глазах промелькнуло выражение необычайной нежности, которое странным образом облагородило весь его облик.

— Вот так лучше, деточка! — сказал он, ласково утешая ее, как мать свое дитя. — Поплачьте, милая, вам станет легче. Помните, деточка, что я всегда готов помочь вам и заботиться о вас, я не оставлю вас, дорогая!

Сильвия продолжала горько и безнадежно рыдать, спрятав лицо на груди у Монти и нервно комкая отвороты его пиджака. Он сидел, не шевелясь, боясь каким-нибудь неуместным жестом спугнуть доверчивость Сильвии и как бы ревниво охраняя так неожиданно возникшую минутную близость с ней, которая наполнила его трепетом.

Вдруг, сквозь тонкий шелк рубашки, Монти почувствовал горячие слезы Сильвии. Краска сбежала с его лица, оно сразу постарело, осунулось и приобрело серьезное выражение. Он стал машинально раскачиваться, тихонько убаюкивая Сильвию, преисполненный бесконечной любви и жалости к ней. Всю свою жизнь он терпеть не мог женских слез, они всегда выводили его из себя, и он чувствовал себя дураком, если в его присутствии женщина начинала плакать. Все же обворожительные леди, которые рассчитывали добиться от Монти чего-нибудь слезами, с грустью должны были признать всю несостоятельность этого способа.

— Я люблю видеть вокруг себя веселые лица, — раздраженно говорил он в таких случаях. — Ради всего святого, перестаньте, неужели вы не можете это сделать?

Но слезы Сильвии, которая так горько рыдала у него на груди, казались ему самым сладостным и, вместе с тем, самым печальным из всего, что ему приходилось переживать.

Он окинул взглядом гостиную — нет, эта обстановка определенно не подходит Сильвии. Теперь, когда нигде не было видно следов заботливости Додо, комната, обставленная с низкопробною роскошью, выглядела мрачной и унылой. У Додо был талант создавать повсюду, где бы она ни находилась, необыкновенно уютную обстановку, полную комфорта и покоя.

Сейчас в комнате не было цветов, подушки, которые Додо обычно разбрасывала повсюду, были аккуратно взбиты и разложены в строгом порядке, стол, заваленный бумагами, напоминал газетный киоск.

Монти вспомнил свою квартиру на Пэл-Мэл-стрит: большие светлые комнаты, такие глубокие и удобные кресла, что в них свободно можно было улечься, свою ‘клетушку’ — так он называл виллу в Ньюмаркете, построенную знаменитым архитектором, внутри ее был выдержан старинный стиль — низкие потолки с дубовыми балками, а стены обиты панелями резного дерева, хотя в доме совершенно отсутствовала бьющая в глаза модная роскошь, он был обставлен и оборудован с необычайным комфортом.

Монти ненавидел огромные, чопорные, похожие на сараи, отели с целыми легионами слуг, которые всегда торчат у вас перед глазами, когда они вам не нужны, и неизменно исчезают, когда вам почему-либо понадобятся их услуги.

Он любил музыку, у него был очень уверенный удар и прекрасный слух. ‘Дайте мне только мотив, я сыграю вам все, что хотите’, — говорил он. И действительно, ему стоило один раз услышать что-нибудь, и он по слуху отлично передавал вещь.

Ривс мысленно перенесся в Англию, и его охватило сильное желание покинуть как можно скорее эту страну солнца и блеска.

Он снова взглянул на Сильвию: она задремала, — может быть, устав от слез, просто закрыла глаза.

Очень осторожно Монти освободил онемевшую руку. Она уснула, бедняжка, наплакалась, как маленький ребенок, и заснула.

Монти поправил подушки и опустил на них Сильвию. Она не спала, но была настолько обессилена, что ничего не сказала и даже не пошевельнулась. Теперь, когда для нее все кончено в жизни, зачем возвращаться к действительности.

Она слыхала, как Монти на цыпочках вышел из комнаты, но глаз не открывала: разве стоило теперь смотреть на что-нибудь?

Родди уехал, покинул ее… Всю неделю она ждала, надеясь каждый день получить от него известие. Но напрасно. Однажды, не совладав с собой, она отправилась на ‘Цветочную виллу’, и сторож, старый, угрюмого вида итальянец, сообщил ей, что господа уехали. Более подробных сведений она не могла у него добиться.

А впрочем, что толку спрашивать: если Родди покинул ее… таким образом, то что она может узнать о нем еще?

Фернанда тоже уехала. Сальдон написал для нее новую пьесу и, как человек весьма талантливый, стал невероятно капризным, что грозило Фернанде крупными неприятностями. Чтобы уладить эту глупую историю, она принуждена была уехать из Монте-Карло раньше, чем предполагала.

Таким образом, Сильвия и ее мать остались одни, абсолютно чужие друг другу люди и очень несчастные… Дни тянулись медленно и уныло, бесконечно длинные, напоенные солнцем и ароматом цветов. Ночью они обе лежали без сна, напряженно вглядываясь в темноту ночи…

‘Такое состояние, должно быть, бывает, когда начинают сходить с ума’, — думала Сильвия. Додо почти не разговаривала с ней и, казалось, даже не замечала ее. Часы медленно отсчитывали время тяжелыми, мерными ударами. Монти стал теперь для Сильвии чем-то вроде ангела-утешителя, кроме того, для нее являлось некоторой поддержкой то, что он отвезет их в Англию.

Может быть, и Родди там.

Сильвия все время лежала с закрытыми глазами, при этой мысли она широко раскрыла их, и ее бледные щеки покрылись ярким румянцем. Она поднялась, опершись руками о диван.

Но даже если он в Англии, то что же из этого? Если даже они встретятся теперь, какое это может иметь значение после того, как он ее бросил? Ничто никогда не сможет уничтожить того факта, что он так жестоко обошелся с ней и сделал это, по-видимому, вполне обдуманно.

Внизу, на террасе, оркестр заиграл ‘Пасадену’, и эти звуки перенесли Сильвию в огромный зал казино, где она танцевала с Родди… Даже тогда он лгал ей, обманул ее, заставил думать, что он профессиональный танцор… О, зачем она ему вообще поверила?!

Но звуки музыки вскоре развеяли ее мрачные мысли, унесли снова к блеску и радости, к мечтам о тех первых, незабываемых часах, когда мир казался зачарованным садом и каждое мгновение было по-новому прекрасно.

Перед глазами встало склоненное к ней смеющееся лицо Роднея, она ясно почувствовала под своей рукой его мягкие густые волосы, вновь услыхала, как они оба рассмеялись, когда она сказала, что его волосы похожи на бобровый воротник и чересчур длинные для мужчины.

— Здесь нет хороших парикмахеров, — ответил он. — Но вы не очень-то смейтесь над моей прической — из ваших стриженых волос тоже уже можно плести косы…

Она вспомнила все эти мелочи с какой-то мучительной отчетливостью. Как они умудрялись, в промежутках между поцелуями и такими горячими клятвами и признаниями, смеяться так весело, как они смеялись. Сильвия встала. Ее охватило странное беспокойство, вызванное резким контрастом между прошлым и настоящим, она чувствовала сильную усталость и в то же время какое-то необъяснимое стремление вперед. Жизнь шла своим чередом, все было так же спокойно и радостно, как и раньше, только ее сердце было разбито. Она подошла к окну. Под ярким южным солнцем море расстилалось кругом, такое лазурное и спокойное — как на цветных открытках, на улице царило оживление. Эта веселая нарядная толпа, блеск и музыка, даже природа, которой не было никакого дела до ее страданий, показались Сильвии невероятно жестокими.

Она отошла от окна и снова опустилась на диван.

Ах, если бы хоть что-нибудь нарушило это томительное оцепенение!

Дверь открылась, и в комнату вошел Монти. Он был очень взволнован.

— Послушайте, деточка, я должен немедленно уехать, меня вызывают в Ньюмаркет. Мой жокей Сэм заболел. Я заказал два места в спальном вагоне для вас и для Додо на вторник. Если Сэму станет лучше, я встречу вас в Париже. Бедняга! Вот не повезло ему — воспаление легких, подумайте только… Я очень тороплюсь, дорогая, у меня даже не будет времени повидать вашу мать. Вы уже сами расскажете ей все. — Он замолчал, потом внезапно спросил: — Бит, вы мне позволите поцеловать вас на прощание?

Сильвия подняла голову. Какое теперь может иметь значение, поцелует ее Монти или нет?

— До свидания, Монти, милый, — мягко сказала она. — Вы так добры к нам. Значит, до вторника. Я надеюсь, что Сэм поправится.

— Вы — настоящий ангел, — мягко заметил Монти, целуя ее.

Сильвия слышала, как его шаги замерли в отдалении. Теперь и он уехал, Додо и она остались одни. Сильвия решила, что должна повидать свою мать. Она подошла к двери комнаты Додо и постучала.

— Войдите!

— Это я, мама…

— Тебе что-нибудь нужно?

— Нет, я просто зашла к тебе сказать, что Монти пришлось уехать в Ньюмаркет… Его вызвали, и он полетел туда на аэроплане. Его жокей Сэм заболел воспалением легких. Монти сказал мне, что он заказал для нас места в спальном вагоне на будущий вторник. Он оставил билеты у швейцара.

— А… — протянула Додо. Опустив голову и вперив взор в пространство прямо перед собой, она сидела неподвижно, положив руки на ручки кресла. Она даже не взглянула на Сильвию.

— Так что все в порядке… — закончила девушка.

— Совершенно… — равнодушно согласилась Додо.

— Ты не хочешь погулять или покататься, мама?

— Нет! Спасибо.

Сильвии ничего другого не оставалось, как оставить Додо одну. Ей незачем было больше оставаться с матерью. Она прошла к себе.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Кассо был аккуратен, как всегда.

— Время, и только время, — сказал он, беря сигару, которую ему предложил Эшли, и, вдохнув ее аромат, закрыл от удовольствия глаза. — Да, дорогой милорд, дайте срок, и наш юный друг снова встанет на ноги. Кстати, для него была бы очень полезна небольшая прогулка по морю. Очень хорошо, если бы вы прокатились с ним на вашей яхте, только очень медленно, конечно, пока он не окрепнет окончательно.

Родней, закрыв глаза, лежал около них на диване. Сегодня в первый раз ему сняли повязку. Его голова была гладко выбрита, и это придавало ему необычайно хрупкий вид. Сердце Эшли сжималось от боли, когда он смотрел на изможденное лицо Роднея и вспоминал, каким он был в тот памятный вечер.

— Итак, все в полном порядке, — сказал знаменитый доктор Кассо, приподнимаясь. — Он теперь вне опасности. Все, что вам остается делать сейчас, это соблюдать, по возможности, полную тишину и оберегать его от малейшего волнения. Но это, я думаю, вы знаете сами и предупреждать вас об этом излишне.

Он пожал Эшли руку и, выйдя из дому, сел в свой маленький изящный автомобиль, посасывая ароматную сигару.

Когда шофер пустил машину в ход, он затянулся и погрузился в размышления. Этот случай был одним из наиболее интересных в его практике. Он отлично знал, что ни один хирург в Европе не решился бы сделать такую смелую операцию. Он попытал счастья, и ему повезло: он спас этому юноше и рассудок и зрение.

Эта операция стоила Эшли ровно тысячу фунтов, но он готов был заплатить и в десять раз больше, чтобы спасти брата.

Кассо был вполне откровенен с ним с самого первого момента, он не любил тратить даром время и вводить в заблуждение своих пациентов или их близких, скрывая от них истинное положение дел.

— Какой это имеет смысл? — спрашивал он в таких случаях, разводя руками. — Разве такая ложь может чем-нибудь помочь мне или им? Совершенно не к чему скрывать правду. Тогда, по крайней мере, больной знает, на что он может надеяться.

Доктор сказал Эшли:

— Если ваш брат останется жив — это будет удивительно, если же он останется жив и не потеряет рассудка — это будет почти чудом.

И чудо совершилось: Родней был вполне здоров, но только очень слаб, страдания изнурили его морально и физически настолько, что он не хотел и не пробовал даже говорить. Он все время лежал без движения, закрыв глаза, по временам у него все еще бывали мучительные головные боли.

Было начало лета, в Париже это время волшебно прекрасно и придает городу особое, ни с чем не сравнимое, очарование.

В комнате было очень тихо, теплый ветерок врывался в окно и приносил с собой слабый гул уличного движения с Елисейских полей.

Эшли, который после уходя Кассо взялся за книгу, то и дело взглядывал на Роднея.

Как только Родди начнет выходить, у него будет совсем другой вид… Кассо подал очень удачную мысль. Они доедут до Кале в автомобиле, там их будет ждать яхта — а может быть, лучше поехать в Гавр, а оттуда на юг…

Родней пошевелился и стал неуверенно шарить вокруг себя слабой, дрожащей рукой. Эшли тотчас же подъехал к нему в своем кресле и, остановившись около дивана, на котором лежал брат, протянул ему носовой платок, затем взял его и положил в карман.

— Я еще так слаб, — как бы извиняясь, прошептал Родней.

— Да, но ты быстро поправляешься, — ответил Эшли.

— О, это очень хорошо, — медленно и не совсем четко сказал Родней.

— Кассо советует нам совершить прогулку на яхте, он говорит, что морской воздух был бы очень полезен для тебя.

— А-а… да… — пробормотал Родней.

Наступило продолжительное молчание. Затем Родней спросил:

— Эш, сколько времени прошло с тех пор?

— Пять недель, нет, больше — почти шесть.

— Мне кажется, я никогда не поправлюсь.

— Ты будешь совершенно здоров через две недели.

Родней ничего не возразил. Утомленный сделанным усилием, он снова задремал.

Эшли опять принялся за книгу, но никак не мог сосредоточиться. Он подъехал на своем кресле к окну и стал глядеть на улицу.

Автомобили бесконечной вереницей бесшумно скользили мимо, и почти в каждом сидела красивая женщина. Следя за потоком быстро мчащихся моторов, Эшли подумал, что при такой скорости ежеминутно должны были бы происходить несчастные случаи. И как раз в этот момент, словно в ответ на его мысли, прямо против окна столкнулись два автомобиля — очень красивый большой ‘Рено’ и оранжевый ‘Вуазен’, которым правила молоденькая девушка.

В одно мгновение на месте происшествия собралась толпа, поднялся шум. Эшли с интересом следил за уличной суматохой: все это время он не отходил от постели Роднея, и мысль о каком бы то ни было развлечении не приходила ему в голову, сейчас его очень забавляла уличная суета.

В ‘Рено’ сидели двое молодых людей, в ‘Вуазене’ — две женщины.

Эшли прищурил глаза: он определенно видел где-то эту высокую, красивую женщину. Он достал привязанный к ручке кресла полевой бинокль и навел его на ее лицо.

Сомнений быть не могло: это — Фернанда, знаменитая актриса из Центрального театра… он знал ее много лет назад, изумительные глаза, великолепная фигура, девушка с ней, должно быть, тоже актриса — очень хорошенькая, прямо очаровательная, — он ее тоже видел, но никак не мог вспомнить, где… Почему-то в душе у него зародилось сомнение, он почувствовал, что ошибается, — но если она не актриса, то кто же? Его мысли быстро заработали, он изо всех сил старался напрячь память, но воспоминание ускользало от него.

Эшли постарался отогнать от себя эту мысль — не все ли равно, кто она, в конце концов — и принялся с удвоенным вниманием следить за происшествием. Но, по-видимому, инцидент был улажен, толпа рассеялась, элегантные молодые люди, сняв шляпы, любезно раскланялись с дамами, а великая артистка и девушка мило улыбались им. Девушка взяла Фернанду под руку и повернулась так, что ее лицо оказалось как раз в поле зрения Эшли.

Теперь он сразу узнал ее: эта девушка была дочь Маркуса Дина. Эшли видел ее мельком в тот день, когда он и Родней приехали к леди Дин, чтобы выразить ей свое соболезнование.

Так, значит, она теперь в Париже с Фернандой? Его лицо омрачилось: во всяком случае, хорошо то, что Родней сейчас недосягаем для нее.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

В вагоне было очень жарко, и Додо приехала в Париж совершенно обессиленная. Изнемогая от усталости, она кое-как добралась до отеля и почти без чувств упала на диван. Она несколько раз падала в обморок, и Сильвия, охваченная отчаянием, позвонила Фернанде тотчас же, как только они вошли в номер.

Ей ответили, что мадам поехала на бега.

Вечером Фернанда пришла к ним.

Додо подняла свое измученное, грустное лицо и сказала:

— Фернанда, ради Бога, спаси меня. Я должна остаться одна. Забери Сильвию к себе, хотя бы до тех пор, пока я приду в себя, осмотрюсь. Теперь я совершенно не в состоянии выносить ее присутствие, один вид ее изводит меня.

— Хорошо, я возьму девочку к себе… Успокойся, дорогая! — мягко сказала Фернанда.

Со странным предчувствием беды она положила свою унизанную кольцами руку на пылающий лоб Додо и со страхом почувствовала, что он жжет ее ладонь. Она подошла к телефону и вызвала своего врача. Поль Васси был очень популярен в артистическом мире Париже: он в равной степени был другом каждой маленькой актрисы и каждой знаменитости. С тех, кто мог платить, он спрашивал огромные суммы за свои посещения, с бедных — не брал ничего.

Ему было около сорока пяти лет, он отличался очень высоким ростом и производил впечатление необычайно сильного и веселого человека. Огненно-рыжие волосы и светлые глаза выдавали его ирландское происхождение (мать была родом из Ирландии), в общем, у него была очень привлекательная и, вместе с тем, безобразная внешность боксера. Кроме своих многочисленных достоинств, Васси был наделен от природы терпением, которое было ему так необходимо в его профессии.

Войдя в комнату Додо, он сел рядом с ней и, держа в своей холодной сильной руке ее горячую руку, принялся осторожно расспрашивать ее.

Когда она кончила, он сказал:

— У меня есть лечебница в Пасси. Я отвезу вас туда.

Додо была по-прежнему равнодушна ко всему и ничего не ответила. Васси принялся собирать ее вещи. Фернанда пудрилась перед зеркалом.

— Послушайте, Фернанда, почему вы стоите без дела? — шутливо сказал Васси. Она рассмеялась и принялась помогать ему.

Когда Васси увез Додо, Фернанда вошла в комнату Сильвии:

— Пора домой, малютка! Уже поздно…

Сильвия, невероятно измученная и подавленная всем происшедшим, последовала за Фернандой и села рядом с ней в желтый ‘Вуазен’. Шофер пустил машину полным ходом.

Сильвия смутно почувствовала, что теперь Фернанда была не такая, как раньше, не та изумительно ласковая Фернанда, которую Сильвия знала и любила, когда была маленькой девочкой, и которая всю жизнь была ее кумиром.

Сегодня вечером Фернанда казалась утомленной и озабоченной, и Сильвия внезапно испытала такую острую неловкость, как будто она была непрошеным гостем на чужом пиру.

Когда они приехали домой, Фернанда поручила ее заботам старой Марии, так как сама очень торопилась в театр.

От старухи нетрудно было добиться правды. Она готова была посвятить Сильвию во все.

— Неужели я так мешаю мадам? — спросила Сильвия.

Мария вынуждена была сознаться:

— Это все из-за того итальянского князя — вы ведь знаете характер мадам, малютка! Теперь она убедила себя, что он для нее единственный на свете и что она без него не может жить. Это, конечно, протянется несколько недель, в крайнем случае — месяцев, но пока это будет тянуться… — Она развела своими коричневыми сморщенными руками и покачала головой. — Знаете, мадам не любит, когда есть еще кто-нибудь, кроме нее, и…

— Но меня совершенно не интересует этот итальянский князь, — перебила Сильвия.

— Я знаю, — сердито возразила Мария. — Мадам не этого боится.

В это время в комнату вошла Манелита. Она подала Сильвии обед и, несмотря на свое дурное настроение, очень ласково отнеслась к ней.

— Что это за итальянский князь? — спросила Сильвия.

Манелита поднялась и, тяжелыми шагами подойдя к роялю, взяла фотографию очень красивого и очень молодого человека и протянула ее Сильвии.

— Да ведь он еще совсем мальчик! — воскликнула Сильвия.

— А почему бы и нет? — возразила Манелита, сразу насторожившись и приготовившись выступить в защиту своей обожаемой госпожи при малейшем намеке на критику.

— Как его зовут? — спросила Сильвия.

— Князь Рамальди, — ответила Манелита и, всплеснув руками и вращая глазами, воскликнула: — Он невероятно богат. А как он обожает мадам!

— Она выйдет за него замуж? — осведомилась Сильвия.

— Кто может знать, что сделает мадам? Даже она сама не знает сегодня, что ей захочется завтра.

Манелита совершенно не сочла нужным сообщить Сильвии, что Фернанда в настоящее время не могла выйти замуж, ибо ровно десять лет тому назад совершила уже этот опрометчивый поступок, тайно обвенчавшись с одним поляком — о чем Сильвия, конечно, никогда не слыхала, — и этот брак, к полному отчаянию Фернанды, был вполне законным, и ей никак не удавалось расторгнуть его, так как ее муж упорно отказывался дать ей развод.

Каждый месяц, меча гром и молнии, Фернанда посылала этому польскому джентльмену чек на крупную сумму и приказывала ему, умоляла его дать ей свободу.

И каждый раз Борис Сниевский очень вежливо отвечал ей, что ни за что не согласится на это, потому что единственное, чем он может ей мстить за то, что она вышла за него замуж, — это отказом дать свободу.

Кроме всего этого, князь Рамальди не имел ни малейшего желания жениться на Фернанде, о чем она была так же отлично осведомлена, как и он сам, это, однако, совершенно не повлияло на их очень нежные отношения.

После обеда Сильвия прошла в изумительно обставленную комнату, предназначенную для гостей. Чтобы создать иллюзию летнего дня, стены и потолок были окрашены в золотистый цвет, а в каждом углу стояло какое-нибудь цветущее растение. В этот вечер в одном углу благоухал куст алых роз, в другом — белая сирень, в третьем — огромная прекрасно подобранная корзина.

Кровать была отделана перламутром, на мягком атласном одеяле бледно-розового цвета вышиты ветки вистерии. Чтобы не нарушить картины летнего полдня, в комнате не было ни туалетного стола, ни умывальника. Дверь, похожая на полосу зеленеющего луга, усеянного лютиками, вела в маленькую ванную, где находились шкаф и туалетный стол.

Однако в комнате, олицетворявшей собой летний день, находилось большое трюмо в золоченой раме с канделябрами по бокам, в которых по вечерам зажигали свечи. На позолоченном столике, покрытом кружевной скатертью тончайшей работы, стояла золотая чаша с чайными розами, покрывало на диване было вышито мимозами, а на золотистом паркете разбросаны голубые и розовые ковры.

Простыни на кровати были из нежной легкой ткани, а наволочки на огромных подушках — из бледно-розового шелка.

Сильвия разделась и накинула на себя скромную ночную рубашку из белого батиста. Она чувствовала себя совершенно не к месту в этой пышной и чуждой ей обстановке и еще более одинокой, чем в Каннах.

Она лежала без сна, прислушиваясь к глухому шуму ночного Парижа, к ней доносились гудки автомобильных рожков, шум проезжающих моторов, хриплые выкрики нищих, которые толпились у входа в огромный дансинг, находившийся поблизости.

Сильвия, напряженно вглядываясь в мягкую темноту ночи, с горечью подумала о тех людях, которые сейчас наполняют зал дансинга. Как им, должно быть, весело! Они счастливы там друг с другом, а потом уйдут оттуда, тоже не одни, вернутся к себе домой… У всех был свой дом, близкие, только у нее никого и ничего не было…

Что же делать? Теперь ей было ясно, что для нее нет больше места в жизни Фернанды, она понимала, что будет ей в тягость. Она села на кровати и, обняв руками колени, в отчаянии устремила свой взор на голубое небо, озаренное слабым отблеском бесчисленных огней Парижа… Что ей делать?

Мать не выносит ее присутствия, она никогда не была с ней нежна, как другие матери, правда, всегда весела и остроумна, но совершенно чужда ей, ее другом был отец. К нему она всегда обращалась за советом или помощью. Несмотря на то, что он проводил с ней очень мало времени, она всегда могла рассчитывать на его поддержку.

Ее сердце сжалось от острой боли: она вспомнила красивое лицо, его почти всегда смеющиеся глаза, высокую стройную фигуру — как она гордилась его изяществом! — его приятный, ласкающий голос: ‘Бит, алло, детка, где ты? Вставай скорей и пойдем купаться, это полезно для цвета лица!’… И она в одно мгновение вскакивала с постели и, надев купальный костюм, спешила на пляж, где Маркус уже ждал ее. Держась за руки, они вместе входили в море.

Маркус научил ее плавать, когда она была еще совсем маленькой. Она отлично помнила, как он совершенно серьезно говорил: ‘Не надо бояться, дорогая, посмотри — вот этот краб не больше твоего пальчика, однако он идет в море, даже не дрогнув’.

Сильвия, тогда еще малютка четырех лет, с уважением и восхищением, смешанным со страхом, следила за крохотным крабом, барахтавшимся на песке.

— Видишь, какой он храбрый, — сказал Маркус и, посадив ее к себе на плечо, понес в море.

Зачем на свете происходят такие ужасные вещи, как этот трагический случай?

Они были все вместе, живые и веселые, а минуту спустя Маркус был уже мертв, его смерть наполнила ужасом каждый последующий день ее жизни.

Где-то часы пробили два: эти звуки мягко, но гулко прокатились над Парижем.

Два часа. Сильвия снова откинулась на подушки и попробовала заснуть, она задремала, но ее разбудил громкий смех Фернанды, вслед за тем послышался голос Манелиты и, ей в ответ, целый хор возгласов. Немного погодя кто-то начал играть, и мужской голос запел по-английски. Слова романса долетели до Сильвии: ‘Страна молчания, где яблони в цвету и обрызганный росою виноград озарены мерцанием бледных звезд, — вот где страна наших грез’.

У певца был очень красивый голос, и он пел с мечтательным выражением, словно его мысли уносились в ту страну, где мерцали бледные звезды.

Красота этих слов, музыка и всегда очаровывающая задумчивая тишина ночи окончательно сломили мужество Сильвии. Ее охватило чувство такого острого одиночества, что показалось, будто она находится в изгнании и сквозь туманную завесу видит ту страну света, в которой жила до сих пор. Ей показалось, что она стоит на краю бездонной пропасти и что радость жизни никогда уже не вернется к ней.

До этой минуты в глубине ее души еще теплилась надежда на то, что Родди напишет ей или как-нибудь иначе даст знать о себе. В этот час рассвета, когда заря пронизала своими лучами нависшие на небе тучи — она от этой надежды отказалась.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

— Ты останешься дома или пойдешь с Марией в кино? — Фернанда задавала Сильвии этот вопрос каждый вечер, слегка варьируя его, и каждый раз Сильвия отвечала:

— Спасибо, я лучше останусь. Не беспокойтесь…

Она почти не видела Фернанды и старалась как можно реже попадаться ей на глаза, когда та бывала дома. Фернанда всегда была мила с ней, но это не прежняя Фернанда, которая разделяла с ней свой досуг в те давно прошедшие счастливые дни.

Однажды Сильвия случайно встретилась с князем Рамальди. Нино был высокий юноша с такими длинными ресницами, что ему могла позавидовать любая женщина, и с ослепительно белыми зубами. Он очень понравился Сильвии, и они оба оживленно разговаривали, когда в комнату вошла Фернанда.

При виде их она в одно мгновение испытала всю ту горечь, которую только может почувствовать тридцативосьмилетняя женщина, окруженная всегда лестью и преклонением, влюбленная в свою красоту, и которая невыносимо страдает при появлении каждой новой морщинки.

В некотором смысле Фернанда была гораздо красивее Сильвии. У нее была пышная, яркая красота вполне распустившегося цветка, о ее глазах говорили повсюду, у нее были безукоризненные черты лица, — она это знала, — и все же сейчас, стоя на пороге своего экзотического, залитого солнцем, будуара и глядя на Сильвию, она готова была пожертвовать даже своей славой, чтобы получить взамен эту неуловимую грацию еще неопределившихся линий, цвет лица, нежный, как лепестки цветка, необычайно ясные глаза и серебристый смех юности.

Нино и Сильвия весело смеялись, и звук их смеха привел Фернанду в ярость.

Она тотчас же постаралась отвлечь внимание Нино от Сильвии: она думала остаться с ним дома, но теперь отказалась от этого и предложила ему кататься в его автомобиле. Нино, конечно, согласился и попросил Сильвию принять участие в прогулке.

— Ах, нет, это невозможно! — резко перебила Фернанда. — Девочка обещала кое-что сделать для меня.

После этого глупого объяснения радость Сильвии мгновенно угасла. Она попрощалась и направилась к себе. Закрывая за собой дверь, она услыхала веселый, звучный голос Нино:

— Но она просто обворожительна, ваша маленькая приятельница!

После этого ничтожного события жизнь шла, как и раньше. Сильвия, окруженная роскошью и комфортом, чувствовала еще больше свое одиночество и пустоту.

Во второй раз Сильвия встретилась с Нино, когда Фернанда, думая, что он еще не вернулся из Милана, поехала с ней кататься в автомобиле. Сильвия управляла автомобилем, она научилась этому под руководством старого Гастона во время своих одиноких прогулок. И надо же, именно в этот день ей не повезло, и она впервые за все время столкнулась с другой машиной. В ней сидел Нино со своим другом, таким же элегантным и жизнерадостным, как и он сам.

С этого дня прогулки в автомобиле прекратились. Нино и его друг Габриэлли постоянно расспрашивали Фернанду о Сильвии и передавали ей приветы, но до девушки все это не доходило.

Фернанда пришла к определенному выводу: необходимо удалить Сильвию, она ей мешает. Фернанда была почти влюблена в Нино, он очень молод и великодушен и, хотя обожает ее сейчас, в достаточной степени легкомыслен, а она очень привязалась к нему.

Она направилась в клинику к Васси и откровенно призналась ему в том, что привело ее сюда, отлично зная, что с ним бесполезно хитрить и стараться скрыть от него истинную причину ее желания избавиться от Сильвии.

Васси молча выслушал ее. Он всего два раза видел Сильвию, и то всего несколько минут.

— Послушайте, Фернанда, — внезапно сказал он, — леди Дин не стало лучше и не станет так скоро: она вряд ли Поправится раньше, чем через год, а то и два. У нее сильное мозговое переутомление, и она очень близка к помешательству. У них есть какие-нибудь родственники?

Фернанда назвала фамилию Россмитов.

— Я напишу им, — коротко заявил Васси.

Когда он провожал Фернанду к дверям, выражение его липа несколько смягчилось.

— Я бы не поручился за постоянство Рамальди, — заметил он.

Фернанда красивым гибким движением обернулась к нему, и Васси увидел, что ее прекрасные глаза наполнились слезами.

— Мой друг, — слегка дрогнувшим голосом сказала она, — именно потому, что я знаю это, я хочу извлечь из настоящего как можно больше радости. Знаю, что я ужасная эгоистка и выгоняю из дому девочку, которая совершенно одинока. Это гнусно, не правда ли? Все это так, но поймите, она молода, а я нет, — у нее еще вся жизнь впереди, а у меня уже все в прошлом. А между тем, жизнь так коротка. До свидания, милый друг, осуждайте, браните меня, презирайте даже — но пожалейте хоть немного.

Васси проводил ее до автомобиля и, открыв для нее дверцу, услыхал, как кто-то из прохожих воскликнул:

— Это — Фернанда. Как она прекрасна!

Вернувшись в свой кабинет, он тотчас же написал письмо лорду Россмиту, в котором подробно изложил все факты и предложил ему приехать в Париж для переговоров.

Через неделю прибыло ответное письмо от поверенного Россмита, который сообщал, что в субботу будет в Париже. Как раз в тот момент, когда Васси кончил читать это письмо, ему доложили о приходе поверенного.

Килдер был коренным ирландцем: он любил поговорить, любил хорошее вино и хороших лошадей и, кроме всего этого, красивых женщин. Ему было около сорока лет, у него были черные волосы, синие глаза и постоянно синие щеки и подбородок, хотя он весьма тщательно брился.

Больше всего на свете поверенный ценил удобства и поэтому носил мягкий воротничок и огромные ботинки: он был всегда хорошо настроен и очень приветлив.

Он понравился Васси с первого взгляда. Доктор угостил его отличным коньяком и изложил суть дела.

— Видите ли, — с подкупающей искренностью сказал Килдер, — имение сейчас находится в таком бедственном положении, что нечего даже надеяться на то, чтобы получить оттуда что-нибудь. Россмит отказался платить за пребывание леди Дин в лечебнице, он говорит, что для этой цели можно продать ее жемчуг. С этим, впрочем, и я согласен. Что же касается остального, то я сделаю все от меня зависящее, чтобы собрать средства к существованию для этой девушки. Лидия, нет, Сильвия — так кажется. В одной песне говорится о Сильвии, у которой лицо, какое можно видеть только во сне.

— У мисс Дин именно такая внешность, — несколько сухо заметил Васси.

— Неужели? — весело воскликнул Килдер. — В таком случае очень жаль, что она не выходит замуж, ей это было бы очень легко сделать. А это был бы наилучший выход из создавшегося положения.

— Но ей всего восемнадцать лет, — возразил Васси и предложил Килдеру сигару. Протягивая ему спички, он спросил: — Что из себя представляет лорд Россмит?

— Он мой родственник — троюродный брат, — ответил Килдер. — Это не значит, конечно, что мы похожи друг на друга. Как раз наоборот. Вы знаете, ужасно трудно описать Кила — его зовут Килбойн, кстати. Все, что я могу о нем сказать, это то, что ему сорок лет, что у него огненные волосы и горячий характер. Видите ли, Васси, он очень странный, злобный человек, с ним очень трудно иметь дело. И я сам охотно не встречался бы с ним, если бы имел возможность обойтись без него.

— Где он теперь? — осведомился Васси.

— Право, не знаю, но уверен, что он и сам в настоящее время не знает, на каком он свете.

— Вы хотите сказать, что он пьет?

— От времени до времени…

— И этот пьяница — единственный родственник мисс Дин?

Килдер утвердительно кивнул. Наступило продолжительное молчание, затем Килдер сказал:

— Нельзя, конечно, сказать, что мисс Дин найдет в замке Россмит уютную обстановку. Дом похож на казарму, так как Кил уже успел спустить самые ценные вещи. Его мать была богатая американка и потратила огромное состояние, чтобы привести в порядок замок и имение. Но после ее смерти все пошло прахом. А жаль, потому что поместьем можно было гордиться. — Он замолчал, потом задумчиво прибавил: — Я буду приезжать туда. Кроме того, там есть Видди и Майк с детьми и много соседей. Можно совершать прелестные прогулки верхом, болото легко можно объехать.

— Я думаю, будет лучше, если вы повидаете мисс Дин и сами передадите ей все это, — заметил Васси. — Я сейчас позвоню ей и попрошу прийти сюда. Я еще ничего не говорил ей о состоянии матери. Я объясню ей все и скажу, почему принужден был послать за вами. И тогда вы предложите ей Вернуться с вами в Ирландию.

Килдер нервно ходил из угла в угол, ожидая Сильвию: он не был в Париже десять лет и его несколько возбуждало сознание, что он снова здесь.

Перед отъездом у него было очень короткое, но весьма бурное свидание с Россмитом.

— Но мы обязательно должны что-нибудь предпринять, — решительно заявил ему Килдер.

— Почему? — сердито буркнул Россмит.

— Тут не может быть никаких ‘почему’, — горячо возразил Килдер. — Ты это отлично знаешь сам. Твоя сестра в сумасшедшем доме…

— Тем хуже для нее! — резко перебил Россмит.

— Но ты не можешь допустить, чтобы ее дочь оставалась одна в Париже без всяких средств к существованию.

Килдер принудил его дать согласие на приезд Сильвии в замок и в тот же день выехал в Париж.

Благодаря свойственному людям его типа оптимизму, он был убежден, что ‘все наладится’. Как именно наладится и что ожидает Сильвию в Ирландии — он себе ясно не представлял. В замке Россмит уже много лет не делали никакого ремонта. Это было очень большое здание, почти совершенно пришедшее в упадок, в котором было тридцать семь спален и огромная, ‘широкая лестница, по которой один из предков Россмита в дни былого величия съехал в карете, запряженной четверкой. Теперь единственными обитателями замка были старый садовник и его жена.

Однако, несмотря на все это, Килдер уверил себя, что замок Россмит очень живописен и что Сильвии там будет очень хорошо: надо будет постараться только достать для нее лошадь, чтобы она могла ездить верхом.

Некоторое время спустя Сильвия вошла в комнату, вся в черном, маленькая черная шляпа еще резче подчеркивала белизну ее кожи и золотистые отсветы в волосах, ее глаза были широко открыты и казались больше, чем всегда.

‘Она похожа на прекрасный нежный цветок’, — восхищенно подумал Килдер, крепко пожимая руку Сильвии.

Васси сообщил Сильвии, зачем он позвал ее и зачем приехал Килдер.

Брошенное Килдером замечание:

— Ирландия так долго была лишена вашего присутствия, — вызвало легкую улыбку на губах Сильвии.

Ей одинаково безразлично было ехать в Ирландию или куда-нибудь в другое место, теперь ей было все равно, где жить. Поверенный принялся описывать замок Россмит в самых розовых тонах, он любил поговорить и, увлекаясь, никак не мог избежать преувеличений. Из рассказа Сильвия вынесла впечатление, что ее дядя ждет не дождется ее возвращения на родину. ‘Привези ее, Кил, непременно, и как можно скорее’, — так передал Килдер слова Россмита, и это, конечно, было очень вольным толкованием сердитого ворчания его кузена: ‘Ну и отлично, черт подери! Должна приехать, ну — и пусть приезжает, а меня оставь в покое!’

Сильвия сейчас же представила себе радушный прием, и у нее стало немного легче на душе. Было так отрадно сознавать, что тебя кто-то ждет, что ты возвращаешься, наконец, к себе, в дом своих родных… Она согласилась выехать на следующее утро.

Прощаясь с Сильвией, Фернанда не могла сдержать слез. Она чувствовала угрызения совести за то, что так дурно поступила, и Сильвия поняла это. Они обе отлично понимали и жалели друг друга, и обвиняли во всем неудачно сложившиеся обстоятельства, игрушкой которых они стали. Девушка готова была на большую жертву для тех, кого любила, и поэтому сейчас она не осуждала Фернанду.

Килдер, в том же костюме, что и накануне, заехал за Сильвией. Он понравился ей еще больше, когда принялся шутливо болтать с носильщиками, забавно выговаривая французские слова и коверкая их, как школьник.

Он был очень вежлив и приветлив с ней, но большую часть пути до Лондона провел в коридоре поезда, куря и болтая с пассажирами.

Сильвия почти не помнила Лондона. Они приехали туда в ясный июньский вечер. Виктория показалась Сильвии таинственной и волшебно прекрасной, даже Юсто-Роуд, куда они направились, потому что Килдер снял номера в Лари-отеле, показался ей замечательным местом.

Неужели она, наконец, в Лондоне, о котором столько мечтала?!.

— Мы не будем здесь обедать, это не место для вас, — как бы извиняясь, сказал Килдер.

И действительно, отель Святого Панкратия был очень малопривлекателен, там было так шумно, что казалось, будто сквозь здание мчатся поезда. Раньше Килдер не обращал на это внимания, но теперь он внезапно решил, что эта обстановка недостаточно хороша для Сильвии.

Он повез ее в Беркли. Ресторан был переполнен, спущенные занавесы только до половины прикрывали открытые настежь огромные окна, мягкий свет, струившийся из резных серебряных ламп, был всем очень к лицу: женщины казались красивее, мужчины изящнее. Сильвия не знала, что все эти люди, весело болтающие и смеющиеся за столиками, принадлежали к кругу Родди и что среди них, вероятно, были и его друзья.

Килдер с удовольствием отметил, что почти все присутствующие обратили внимание на Сильвию, и, хотя он немного гордился этим, ему почему-то захотелось поскорее очутиться в Дублине.

Мысль о Роднее не покидала Сильвию. Эти люди вокруг нее были одеты так же, как и он, у них была такая же манера говорить. Страстное желание увидеть его охватило девушку с такой силой, что она теряла самообладание. К счастью, Килдер с таким усердием принялся за еду и так восторженно наслаждался превосходным обедом, что почти не обращал на нее внимания.

После обеда он предложил Сильвии немного прогуляться, чтобы посмотреть Лондон. Они вышли на Пикалилли. Была необычайно ясная, тихая ночь. Здания горели множеством ярких огней, из широко открытых окон неслись звуки музыки и смех, мужчины и женщины в вечерних туалетах спешили мимо. Казалось, все живут полной жизнью…

— Как здесь свободно и легко дышится! — сказала Сильвия.

— Вам здесь нравится больше, чем в Париже? — лениво спросил Килдер и рассмеялся над пылкостью, с которой она воскликнула:

— Конечно. Ведь это все — родное!

При этом слове Килдер почувствовал, что в его душе шевельнулось сознание ответственности перед Сильвией, он вспомнил ее настоящую родину, куда он вез ее.

Нельзя, конечно, отрицать того, что в замке Россмит была своеобразная дикая красота, но не менее очевидно и то, что замок был расположен очень уединенно и наполовину разрушен. Он находился в почти совершенно заброшенной местности, огражденной с востока цепью мрачных гор, а с запада — шумящим океаном.

Килдер не принадлежал к тем людям, которые испытывают потребность быть честным даже за счет счастья других: его кредо в отношении неприятных сообщений гласило: ‘Успеется!’ И теперь, идя рядом с Сильвией по Пикадилли, он решил, что успеет сообщить ей некоторые подробности о замке Россмит, когда они будут подъезжать туда.

‘Она молода, и если умеет ездить верхом, то чего же ей еще нужно?’ — утешал он себя.

На следующий день с утра пошел дождь, он моросил всю дорогу от Холихеда до Дублина и, казалось, не имел намерения прекратиться. По мере приближения к Голуэю, настроение Килдера заметно поднималось. Поезд на Россмит отходил поздно, и уже совсем стемнело, когда они приехали на полустанок.

— Ну, вот мы и приехали. Через несколько минут вы уже будете дома! — весело сказал Килдер. — Здесь рукой подать.

Это ‘рукой подать’ оказалось расстоянием в двенадцать миль по отвратительной проселочной дороге. Они поехали в высоком шарабане, запряженном прекрасной кобылой, весьма дикой на вид, которая поводила ушами и мчалась с такой стремительностью, словно кто-то гнался за ней. Внезапно она так резко остановилась перед высокими железными воротами парка, что пассажиры чуть не вылетели из шарабана.

— Ну, вот вы и дома! — сказал Килдер, когда сторож открыл тяжелые ворота.

Кобыла стрелой подлетела к подъезду.

Сильвия вошла в дом, где когда-то жила ее мать. Старый Терри вышел ей навстречу и посторонился, чтобы пропустить в высокий вестибюль. Замок Россмит был построен в пятнадцатом веке. Все наружные стены замка были совершенно не повреждены, а огромный приемный зал еще и теперь славился своим изумительным потолком из каштанового дерева и галереей для менестрелей, в ней стояли еще те столы, за которыми пировали когда-то лорды Россмит. Это были длинные и высокие, очень массивные столы в фут толщиной. На конце одного из этих столов был приготовлен ужин: на старинных серебряных тарелках было подано холодное мясо, хлеб, масло, а в изумительном чайнике времен королевы Анны кипел чай. Высокий зал был тускло освещен свечами и казался очень мрачным и неуютным, над головой Сильвии тихо покачивалось изодранное, старинное знамя.

Терри с ловкостью хорошо обученного лакея прислуживал им за столом. Хорошее настроение Килдера почему-то исчезло, и, когда он после ужина поднялся и предложил Сильвии пройти в приготовленную для нее комнату, голос его звучал очень робко.

— Миссис Терри проводит вас туда, — сказал он.

Когда Сильвия поднялась по широкой лестнице и скрылась во мраке коридора, он облегченно вздохнул, хлопнул Терри по плечу и заявил:

— А теперь, старый пират, давайте-ка выпьем чего-нибудь, чтобы отпраздновать возвращение на родину.

Терри достал виски. Килдер медленно поднял свой бокал и почти благоговейно произнес:

— За здоровье самой прекрасной из Россмитов, которая только сегодня вернулась домой.

А в это время ‘самая прекрасная из Россмитов’ чувствовала себя невероятно одинокой и покинутой. Спальня, в которую она вошла, показалась ей, привыкшей к маленьким, уютным спальням отелей, настоящей темницей. Стены комнаты были обиты панелями из темного дуба, посредине стояла огромная кровать с четырьмя колоннами и пологом из венецианского шелка, на котором золотом были вышиты лилии, поблекшие от времени, к кровати вели три ступеньки, дубовый пол не покрыт ничем, миска и кувшин из толстого хрусталя, туалетный столик итальянской работы пятнадцатого века и над ним длинное тусклое зеркало в серебряной раме — дополняли обстановку. Окно, глубоко вделанное в стену, было плотно закрыто.

Сильвия с трудом открыла его, и тотчас же в комнату ворвался легкий, очень мягкий и теплый ветерок, напоенный запахом моря.

— Ах, как хорошо! — прошептала Сильвия, выглянув из окна.

Внизу, омытый дождем, благоухал парк. Девушка разглядела кусты роз и какое-то дерево, покрытое цветами. Она не оглушала так остро своего одиночества, когда ветер приносил ей аромат и свежесть моря.

Она легла в постель лицом к окну и скоро заснула крепким сном.

На другое утро ее разбудила миссис Терри, которая принесла горячую воду и добавила, что более горячей нигде не сыщешь, так как торф отсырел и никак не разгорался. Но, хвала святым, куры уже несутся, и Терри принесет вам свеженьких яиц к завтраку, а кроме того, сегодня очень хорошая погода, солнце сияет вовсю.

У миссис Терри было лицо Бабы Яги, она была очень мала ростом и невероятно болтлива, за что добрые друзья и муж прозвали ее ‘Сикс-фут’. Терри, иногда возвращаясь подвыпивши, кричал издалека: ‘Эй, Сикс-фут, где ты?’ — что неизменно вызывало мрачное выражение на лице миссис Терри. Она вставала с кровати и спускалась в вестибюль, где встречала своего чересчур разошедшегося супруга целым потоком вкрадчивых, но весьма грозных речей, которые оказывали на него магическое действие: он сразу замолкал и принимал смиренный вид.

В дверях миссис Терри остановилась и внимательно посмотрела на Сильвию.

— Действительно, вы прекрасны, как только что распустившийся цветок, — сказала она. — Терри говорил мне это, но разве тонко чувствующая женщина может доверять словам мужчины? Я, конечно, не поверила ему и решила, что надо убедиться самой. Но сейчас я отыщу его и скажу ему, что он прав.

Она вышла и прикрыла за собой дверь, но минуту спустя снова заглянула в комнату и таинственным шепотом сообщила:

— Завтрак будет готов, как только вы встанете. Как только окликните меня и подадите первый знак, я начну взбивать яйца.

Несмотря на то, что Сильвия ‘подала первый знак’ минут за десять до того, как сошла вниз, и несмотря на то, что миссис Терри весьма ревностно ответила, что завтрак уже ждет ее, а чай будет готов через мгновение — прошло не меньше получаса прежде, чем миссис Терри принесла его.

Хотя она и уверяла, что чай вкусен только тогда, когда его варят не дольше ‘одной минуточки’, — чай перестоял, а яйца были не доварены. Сильвия позавтракала хлебом с повидлом, выпила молока и пошла в парк.

Она долго любовалась замком, мрачная громада которого резко выделялась на серебристо-голубом небе, темный плющ увивал крепкие, старые стены: кое-где уже распустились розы.

Вся эта необычайная красота захватила Сильвию, в эту минуту она пожалела, что этот замок не принадлежит ее отцу — тогда бы она чувствовала себя здесь гораздо лучше и менее одинокой. Часы тянулись медленно и однообразно. Килдер, по-видимому, уехал, Сильвия не видела его целый день. В сумерки она забралась на широкий подоконник и попробовала читать. Однако никак не могла сосредоточиться. Ее охватил страх, вызванный не одиночеством и бедностью, а мыслями о будущем: она почувствовала, что сойдет с ума, если принуждена будет остаться здесь. Нет, так жить нельзя…

Ей казалось, что то время, которое она провела с Родди, только снилось ей, как и вся ее прежняя жизнь, прошлое, такое радостное и светлое, казалось совершенно нереальным. Как быстро и легко проходили те счастливые дни. Она почти не замечала тогда течения времени.

А сегодняшний день был такой длинный и унылый.

‘Я просто слишком устала, — в отчаянии твердила Сильвия. — По-видимому, это реакция после всего того, что случилось. Мне ведь некуда уйти отсюда — что толку думать об этом. Я должна взять себя в руки… должна… должна’.

С этой мыслью она легла спать, ухватившись за нее, как утопающий за соломинку. Но следующий день прошел так же бесцельно и пусто, и к вечеру ее снова охватила та же глубокая подавленность.

За весь день никто не пришел. Сильвия поговорила немного с миссис Терри, попробовала заговорить с некоторыми служащими и арендаторами, но они, несмотря на свойственное ирландцам добродушие, отнеслись к ней очень недружелюбно, так как терпеть не могли хозяина поместья: он весьма мало заботился о них, и им приходилось жить в нищете, потому что Россмит постоянно требовал с них денег.

Так прошла неделя, полная отчаяния и невыносимого одиночества, за это время Сильвия получила открытку от Килдера из Дублина, куда его вызвали из-за болезни какого-то родственника. По утрам Сильвия получала такой же невкусный чай и скверно приготовленную пищу. В конце недели начался дождь и серой пеленой покрыл все вокруг. Каменные полы в замке покрылись плесенью, все в комнатах отсырело, и в воздухе носился запах тления.

‘Это похоже на тюрьму, а я — пленница’, — устало подумала Сильвия.

Один из таких дождливых, мрачных дней склонялся к вечеру, тогда в замок приехал Россмит.

Сильвия, сидя в библиотеке, услыхала грубый голос, донесшийся из вестибюля:

— Терри! Где же ты, черт возьми? Живо иди сюда!

Она услыхала торопливые шаги Терри и его задыхающийся голос:

— Да ведь это милорд!

И в ответ снова резкий, неприятный голос, почти крик:

— Принеси мне бутылку коньяку ’45’. Этот дом похож на кладбище, здесь прямо можно подохнуть! Где Килдер?

— Поехал в Килбури на похороны своего шурина. Он умер и не оставил ни пенни, так что даже на похороны денег не было, не то что на поминки, — ответил Терри.

— Вот негодяй! — послышалось в ответ. — Ну-ка, Терри, тащи коньяк, марш отсюда!

Сильвия вышла из библиотеки и остановилась на пороге большой залы.

Перед огромным большим камином с выступом, украшенным высеченными на камне фигурами, широко расставив ноги и засунув руки в карманы пиджака, стоял рыжеволосый человек с неприятным, злым лицом.

Сильвия немного нервничала, но все же вполне владея собой, сделала несколько шагов вперед. Он не двигался с места и отрывисто сказал:

— Надо полагать, вы дочь Доротеи… Шеля… Филс… Селия… или как вас там?

— Сильвия…

— Ага! А я — лорд Россмит.

Он уставился на нее, нахмурив густые темно-рыжие брови. Сильвию охватила неприятная неловкость, ей захотелось убежать, скрыться куда-нибудь от этого пронизывающего, злого взгляда, или, по крайней мере, нарушить гнетущее молчание.

Россмит первый прервал его — совершенно безразличным тоном он спросил:

— Ну-с, как же вы тут живете?

Сильвии удалось выжать из себя:

— Спасибо, мне здесь вполне хорошо, — и она облегченно вздохнула, когда в комнату вошел Терри, неся коньяк.

Россмит предложил ей рюмку и, когда она отказалась, заявил:

— Вы не пьете? А я считал, что девицы вашего типа только и делают, что пьют!..

Сильвия сделала попытку наладить ту пустую, светскую болтовню, которая была так необходима в обществе, где она жила когда-то.

— А я и не предполагала, что принадлежу к какому-нибудь определенному типу, — сказала она, пытаясь улыбнуться.

Россмит выпил вторую рюмку и хмыкнул. Он вынул портсигар и предложил Сильвии папиросу. Она закурила.

— Ну вот, хоть в этом вы верны своему типу, — сказал Россмит и неожиданно улыбнулся, у него были великолепные зубы, но улыбка невеселая.

Так же отрывисто, как и раньше, он спросил Сильвию:

— Ну-с, а теперь скажите, что вы думаете обо мне.

Обычно Сильвия никогда не смущалась и не любила оставаться в долгу перед кем-нибудь, если тот хотел сорвать на ней свое дурное настроение, и сейчас, собрав все свое мужество, она очень спокойно ответила:

— Ничего такого, что вам было бы приятно услышать.

Он раздраженно взглянул на нее:

— Тем лучше. А я уже, признаться, решил, что вы — полное ничтожество.

— Вы со всеми так же глупо невежливы, как со мной? — осведомилась Сильвия.

Россмит снова улыбнулся.

— Замечательно. Да ведь вы делаете огромные успехи. Однако будем надеяться, что эта забавная ненависть не превратится в любовь.

Он резко обернулся и потянул ручку старомодного звонка.

— Ко мне придут гости, — сообщил он Сильвии. — Вы, конечно, играете в карты?

— Нет! — ответила она сухо и добавила: — У меня нет для этого денег.

— У меня тоже нет их, чтобы раздавать всем, кто этого захочет, — грубо сказал Россмит.

Сильвия вспыхнула, но глаз не опустила, после минутного раздумья она поднялась и молча вышла из комнаты.

Пожав плечами, Россмит посмотрел ей вслед. Ее присутствие только раздражало его, она ему определенно мешала. Он пригласил к себе каких-то девиц и молодых людей, которых случайно встретил в Баллишоде, и с их помощью намеревался так бурно провести конец недели, чтобы все порядочные люди по соседству только укрепили свое решение бойкотировать его и на будущее время. Он совершенно забыл, что в замке находится молодая девушка, и поэтому встреча с ней только вывела его из себя.

Россмит никогда не отличался мягким характером, но все-таки в прежнее время с ним можно было говорить. Он был ранен в Индии, во время одной из пограничных схваток, и с тех пор резко изменился. Ему пришлось оставить армию, и это было для него началом конца так называемой порядочной жизни.

Еще в Индии он пристрастился к морфию, и, возвратившись в Англию, уже не мог, — а прочем и не хотел, — отказаться от этого.

Россмит держался на ногах благодаря своему поистине железному организму. Периодические ‘отдыхи’ в специальной лечебнице, где его немного подлечивали, давали ему возможность, по выходе оттуда, начинать все сначала.

То, что он употребляет наркотики, знали немногие, но то, что он пьет, было известно всем. Круг его знакомых был весьма ограничен. Некоторые мужчины охотно встречались с ним, потому что он очень азартно играл, женщины большей частью сторонились его.

Теперь он чувствовал, что приближается время, когда ему снова нужно будет отправиться в лечебницу, и, повинуясь внезапному капризу, приехал в Россмит, чтобы в последний раз выпить по-настоящему.

Когда Терри, задыхаясь от быстрой ходьбы, вошел в комнату, хозяин набросился на бедного старика:

— Почему ты, старый дурак, не являешься на звонок? Приготовь сейчас же комнаты для гостей, да скажи своей жене, чтобы приготовила ужин. Живо! А теперь — марш отсюда, да позаботься, чтоб все было в порядке! Слышишь?

Час спустя к замку подъехал автомобиль, из которого вышли: Стив Роган — известный американский боксер, приехавший в Ирландию из Нью-Йорка — он должен был принять участие в состязаниях в Дублине, а потом в Лондоне, Пэдди О’Киф — букмекер, и две девицы весьма веселого нрава, которых Стив и Пэдди с истинно рыцарским благородством представили как своих подруг. Коньяк, принесенный Терри, исчез в течение нескольких минут. Стив достал из автомобиля граммофон, и внезапно в комнату к Сильвии донеслись звуки музыки и взрывы смеха.

Она поднялась и прислушалась, не веря своим ушам. Эта музыка, казалось, звала и манила ее.

Девушка подошла к тусклому зеркалу и напудрилась… Приводя себя в порядок, она впервые за все время заметила, что сильно похудела. Звуки граммофона неслись из большого зала. Она легко сбежала вниз по широкой лестнице.

Стив первый заметил ее. Он танцевал с Иви, но, увидев Сильвию, резко отстранил свою даму и, закинув голову и полуоткрыв свои алые, как у ребенка, губы, застыл от удивления.

— Скажите-ка, Росс, — громко воскликнул он, — кто эта фея? Объясните в чем дело!..

Пэдди тоже остановился, как вкопанный, и оскалил зубы. Он забыл снять свое кепи, и оно съехало на затылок.

— Я поражен, — объявил он, слегка раскачиваясь и блестя лакированными ботинками.

Россмит, сделав какой-то бессмысленный жест, довольно мягко сказал:

— Это моя родственница — Филлис — Сильвия — как вам больше по вкусу, а это мадемуазель Иви и… гм… как вас там, а? Хильда и мистер Стив и Пэдди…

Он усмехнулся, его лицо было необычайно бледно, и, хотя казался вполне трезвым, он был пьян вдребезги.

— Хотите танцевать? — предложил он Сильвии. Во время танца они не проронили ни слова, потом Сильвию пригласил Стив. Он показался ей проще и симпатичнее других.

Девушка сразу же решила, что он очень молод, еще до того, как он весело сообщил ей, что ему ‘на год больше восемнадцати’. До сих пор она только слыхала о людях, которые бывали навеселе и наутро расплачивались за свои грехи. Маркус часто посмеивался над теми, кто бывал в таком состоянии, но, хотя они и забавляли его, он никогда не позволял Сильвии бывать в их обществе.

Несмотря на то, что Стив был чересчур развязен и не очень следил за тем, что говорил, у него был определенный взгляд на отношения с женщинами: можно пошутить, даже подразнить, но не быть грубым — этим ничего не добьешься. Он так неловко пытался ухаживать за Сильвией, что ей было очень легко осадить его, тем более что в его попытках не было ничего дерзкого. Он ей не был противен, ее только слегка удивляли его манеры.

С Пэдди дело обстояло гораздо хуже. Он весь казался невероятно пошлым, его одежда и поведение были одинаково дурного тона, каждая девушка казалась ему легкой добычей. Он подошел к Сильвии и, крепко обняв ее, притянул к себе, его хриплый голос и жадные глаза не испугали ее, она почувствовала невероятное отвращение к нему.

— Будьте ласковы со мной, деточка, — шепнул Пэдди и звонко поцеловал ее.

Сильвия ничего не ответила, но очень осторожно попробовала освободиться. Пэдди заржал от удовольствия.

— Эй, Росс, — завопил он, — она делает вид, что это ей не нравится.

Россмит возился около граммофона. Он поднял голову и увидел Сильвию, которая тщетно пыталась освободиться из объятий Пэдди, встретил ее взгляд и прочел в нем страстное негодование. В этом взоре не было ни мольбы, ни страха, в нем светилась оскорбленная гордость и гнев, а когда она, кое-как освободив одну руку, оттолкнула склоненное к ней покрасневшее лицо Пэдди, в ее глазах сверкнули ярость и отвращение.

— Нет, она прямо очаровательна, эта маленькая лисичка! — хрипло воскликнул Пэдди. — Но держу пари, Россмит, я живо справлюсь с ней.

Россмит все время молча следил за ним, прислонившись к высокой каменной колонне. Глупая шутка Пэдди подействовала на него весьма странным образом: словно пущенная из лука стрела, он в одно мгновение очутился около Пэдди и со всего размаху ударил его кулаком по лицу.

Сильвия попыталась защитить Пэдди от удара, но ей это не удалось. Он упал, увлекая ее за собой, и тяжело грохнулся о каменный пол. Сильвия почувствовала сильную боль в щеке.

Она с трудом освободилась из все еще сжимавших ее рук и поднялась, прижимая одну руку к окровавленной щеке. Пэдди лежал без движения, вокруг его головы образовалось темное, зловещего вида, пятно.

Стив наклонился к нему и с огромным трудом перенес его на диван. Обе девицы стояли у окна, с мертвенно-бледными, несмотря на румяна, лицами и нервно теребили тяжелую парчу занавесей, свои платья, свои поддельные ожерелья.

— Что с ним? — резким шепотом спросила Иви.

Стив, с которого окончательно слетел хмель, с напряженным видом внимательно осмотрел Пэдди. Он очень хорошо знал цену таким ударам. Очень осторожно он ощупал голову приятеля своими большими неловкими руками. Сильвия тихо подошла к нему:

— Вы находите его положение безнадежным?

— Я сам не знаю, он может выжить, но с таким же успехом может умереть! — ответил Стив, продолжая возиться с Пэдди.

Иви и Хильда вздрогнули при этих словах. Иви вскрикнула:

— Вы хотите сказать, что он может умереть?

Низкий, насмешливый голос Россмита покрыл это шумное всхлипывание:

— Дайте ему выпить чего-нибудь, — небрежно бросил он, — это единственное подходящее для него лекарство.

Стив выпрямился и резко сказал:

— Мне кажется, у вас нет ни малейшего основания быть таким веселым, лорд Россмит. Видите ли, я не совсем уверен, что Пэдди останется жив, а если он умрет, то… вы поняли меня?

Россмит, который нетвердо держался на ногах, покачнулся и поднес рюмку с ликером к губам.

— Это что — угроза или шантаж? — беспечно бросил он.

Стив ярко вспыхнул. Он повысил голос и почти закричал:

— Это — дело ваших рук. Вы убили человека, и я отомщу вам за это. А пока необходимо позвать доктора и полицию. Я позабочусь об этом.

Он обернулся к Сильвии и без всяких колебаний обратился к ней.

— Мне очень жаль, мисс, что вы попали в эту темную историю. Весьма возможно, что Пэдди выпил лишнее и был не в себе — об этом я не спорю, но разве это причина для того, чтобы убить человека? Я останусь здесь с лордом Россмитом, а вы позовите, пожалуйста, доктора и сообщите полиции.

— Хорошо, я сейчас пойду, — прерывающимся голосом ответила Сильвия.

Когда она проходила мимо Россмита, он взглянул на нее, и Сильвию поразил его почти бессмысленный взгляд.

В доме никого не было, и девушка, не найдя ни Терри, ни его жены, вышла на дорогу и пустилась бежать по направлению к деревне.

Она остановила проезжавший мимо автомобиль и попросила подвезти ее или сказать адрес доктора.

— Это — я сам, — ответил человек, управляющий мотором. — Денис Мэлоун к вашим услугам, мисс… простите, не знаю, как вас зовут.

— Дин, — устало ответила Сильвия. — Я родственница лорда Россмита. В замке случилось несчастье.

Как только Сильвия назвала фамилию Россмита, Мэлоун пустил машину полным ходом по направлению к замку и через несколько минут остановил автомобиль у подъезда. Открыв дверцу машины и помогая Сильвии выйти, он спросил:

— Несчастье случилось с самим Россмитом?

— Нет, — коротко ответила Сильвия и вошла в дом.

В комнате все было по-прежнему — казалось, все находившиеся там приросли к своим местам. Стив все еще сидел около Пэдди, девицы всхлипывали и дрожали у окна, Россмит стоял, прислонившись к камину.

Мэлоун опустился на колени около Пэдди и внимательно осмотрел его.

— Так-то, — тихо сказал он, поднимаясь. — Бедняга, он умер… Как это случилось?

Стив, в свою очередь, охваченный отчаянием и горем, что придавало ему чрезвычайно глупый вид, спросил:

— Умер Пэдди? Вы уверены в этом, доктор?

Мэлоун ласково взял его за руку.

— Да, я в этом уверен, Стив. Что здесь случилось?

Стив, указывая на Россмита, воскликнул:

— Спросите его, пусть он ответит!.. Спросите убийцу!

Россмит резко и язвительно сказал:

— Этот человек был дерзок… я ударил его… он упал.

— Вы ударили его? — свирепо повторил Стив. — Вы напали на него врасплох и нарочно ударили его так, чтобы убить. Вот!..

Он умоляющим жестом протянул вперед руки, его голубые детские глаза наполнились слезами.

— Пэдди был моим другом, — дрожащим голосом сказал он.

Мэлоун подошел к Россмиту. Он начал говорить с ним, но в этот момент дверь распахнулась и в комнату, задыхаясь и дико вращая глазами, ворвался Килдер.

— Что, черт возьми… — начал он, но, внезапно заметив неподвижное тело Пэдди, замолчал. — Так, значит, это правда? — с ужасом прошептал он. — Росс, — он подошел к Россмиту и положил руку ему на плечо. — Росс, послушай… — он обернулся к остальным. — Допрыгался! — яростно воскликнул он. — Мэлоун, ради всего святого, дайте ему чего-нибудь, чтобы он пришел в себя и начал хоть немного соображать. Вилль Фланиген ехал домой и по дороге завернул сюда и видел все это. Он отправился в полицию. Она может нагрянуть с минуты на минуту. Мэлоун, вы ведь знаете, что мой кузен становится невменяемым под влиянием наркотиков. Эту историю нужно замять во что бы то ни стало, и сделать это в вашей власти.

Он оглядел всех присутствующих, и в его глазах появилось жестокое выражение.

‘Скандал в замке… а свидетели вот эти люди: трактирные завсегдатаи и проститутки…’ — с горечью подумал он. Его внезапно охватило отчаяние, однако он был полон решимости. Он подошел к Сильвии и спросил:

— Что здесь случилось?

Очень спокойно она подробно рассказала ему обо всем происшедшем.

— Я бы ни за что не оставил здесь вас одну, если бы не был убежден, что Россмит еще несколько месяцев пробудет в Англии, — сказал Килдер. — Сильвия, ведь это почти самое худшее из публики… эти девицы… Этот скандал живо станет известен по всей стране, если только Мэлоун нам не поможет.

Килдер взглянул на Мэлоуна, который в это время готовил какое-то впрыскивание для Россмита. Когда доктор достал из футляра шприц, Килдер подошел к нему и схватил его за руку.

— Послушайте, Денис, это должно быть ‘случайностью’, понимаете? Я уведу его отсюда, и мы сегодня же ночью отправим его в лечебницу… Я заранее даю согласие на все ваши требования… Дело идет об этой девушке, его родственнице, Сильвии Дин.

Он ведь из-за нее хватил этого малого… Вы отлично знаете, что из себя представляет Россмит, когда у него бывают припадки безумия. Он привез сюда всю эту компанию, а здесь была Сильвия — вы сами видите, какая она… Она совершенно одинока, и здесь искала зашиты… и что же вышло?.. Если ее имя будет замешано в этой истории — ссора из-за нее между двумя пьяными мужчинами, и эти девки в качестве свидетелей, — то ее репутация погибнет навсегда. Ей всего восемнадцать лет, и она невероятно правдива. Ее отец трагически погиб этой весной на Ривьере — вы, вероятно, знаете об этом из газет. Денис, спасите эту совершенно невинную девушку, дайте ей возможность спасти свою репутацию. Если только это дело попадет в окружной суд, а потом еще в высшую инстанцию — она погибла. А она пришла просить у нас защиты. Сжальтесь, Денис!..

Мэлоун освободил руку.

— Я сейчас вернусь, — сказал он спокойно, — только впрысну Россмиту лекарство.

В вестибюле послышались голоса, Килдер быстро обернулся и пошел навстречу вошедшим.

— Милости просим, сержант, — с усилием произнес он, стараясь быть любезным, — доктор сейчас освободится и сам расскажет вам о случившемся.

Стив поднялся со своего места. Его лицо было залито слезами и конвульсивно дергалось.

— Я сам расскажу все, — начал он. — Он был моим другом, я видел все, я первый поднял его… сержант…

Его бессвязное бормотание покрыл спокойный голос Мэлоуна.

— Не будете ли вы настолько любезны, чтобы уделить мне несколько минут? — вежливо спросил он, отводя офицера в сторону.

— Ужасно неприятная история. К счастью, я видел все, что здесь произошло. Мне нужен был мистер Килдер, и я, подъехав к дому и увидав в окнах свет, заглянул в комнату. Как вы, конечно, заметили, сержант, здесь много выпили, и сам лорд Россмит был почти невменяем. Они о чем-то поспорили, и Пэдди О’Киф ударил лорда Россмита, который очень неловко возвратил ему удар. Пэдди упал и размозжил себе голову об эти плиты. Мне бы не хотелось подымать шум из-за этого дела. Как следователь, завтра займусь деталями. На сегодня с нас хватит. Что же касается милорда, то его сегодня ночью отвезут в лечебницу.

— Как вам будет угодно, доктор, — ответил О’Брайн. — Как это все грустно для молодой леди, — прибавил он. — Она едва успела оправиться от одного потрясения, как уже снова попала в беду. И это в первую же неделю ее пребывания у нас.

— Вот собственно из-за нее я не хочу поднимать шум, — очень серьезно сказал Мэлоун, — тем более что она не имеет никакого отношения к случившемуся. Но вы отлично знаете, что будет очень трудно не впутать ее имя, если слух об этой истории распространится.

— А ведь вы правы, черт возьми, — заметил сержант. — Ничто не распространяется с такой быстротой, как дурная слава, особенно, если дело идет о молоденькой девушке. Еще моя мать мне часто говорила, что двух вещей никогда нельзя починить: иголки и испорченной репутации. И, мне кажется, она была права.

Килдер поднялся. Он на мгновение молча остановился перед Мэлоуном, до глубины души тронутый его благородством и порядочностью, затем вернулся в зал.

— Вы будете ночевать здесь? — довольно приветливо сказал он, обращаясь к девицам. — Найдите миссис Терри и скажите ей, чтобы она приготовила чего-нибудь поесть. А теперь слушайте: с вашей стороны будет гораздо умнее держать язык за зубами, — он мотнул головой в сторону полицейского офицера. — Поняли? Вы знаете только, что все были пьяны, что была драка и что Пэдди мертв, когда вы пришли — все было кончено, вы ничего не видели. — Он уставился на них и прибавил: — Болтовня обо всем этом теперь или в другое время не принесет вам пользы — запомните это!..

— Но он был моим другом, — упрямо и печально твердил Стив.

Было уже очень поздно. Мэлоун увез с собой Россмита. Килдер и Стив остались одни.

— Я имею право говорить и все расскажу, — сказал Стив. — Это был специальный удар: Россмит хотел убить его, мистер Килдер.

— Вы ведь не поможете теперь Пэдди ничем. Что пользы говорить все то, что вы думаете? — терпеливо возразил Килдер. — Лорд Россмит был в невменяемом состоянии, когда ударил Пэдди. Вы же не станете отрицать того, что отлично знали, что он был вдребезги пьян, когда пригласил вас сюда? Обе барышни говорят то же самое и еще, что вы смеялись над ним, когда узнали об этом.

— Что правильно, то правильно, и мертвого не воскресишь! — угрюмо сказал Стив. — Я сам был пьян, я признаюсь в этом, но…

— Послушайте, Стив, вопрос идет о чести мисс Дин. Неужели вы позволите, чтобы она погибла, чтобы ее имя топтал в грязь всякий, кому не лень. Как бы невинна и чиста она ни была, если ее обольют грязью, то пятно на ней останется на всю жизнь. Стив, сделайте доброе дело, не болтайте, чтобы не погубить невинную девушку. Неужели для того, чтобы наказать виновного, вы готовы погубить и ее? Что вам теперь может дать эта месть? Что вы выиграете, поступив таким образом?

— Я знаю, что ничего не выиграю, и я не думал о собственной выгоде, — резко ответил Стив, — я вспоминаю последний вечер: мы с Пэдди пили в трактире у старого Мегги, а теперь Пэдди уже нет, и мы больше никогда не будем пить вместе и вообще никогда больше не встретимся. Неужели вы считаете, что я ему ничем не обязан? Ведь мы были друзьями. Если бы это случилось с вашим другом, неужели бы вы стали молчать, мистер Килдер?..

— Я все сказал вам, Стив, а вы поступайте, как знаете. Спокойной ночи! — Килдер устало поднялся и вышел, а Стив остался сидеть, уныло уставясь в пространство. В комнате, слабо освещенной двумя оплывшими свечами, царил полумрак.

Сильвия спустилась вниз, чтобы взять лекарство, которое ей прислал Мэлоун, и, войдя в комнату, увидела Стива. Он сидел, опустив свою отливавшую золотом голову на руки, и его плечи вздрагивали. Движимая чувством искренней жалости, она подошла к нему и взяла его за руку.

Он вздрогнул и резким движением поднял голову.

— Ах, Стив, я так огорчена, — шепотом сказала Сильвия. — Я отлично понимаю ваше состояние, потому что всего месяц тому назад мой отец погиб на моих глазах… его ударила лошадь… он умер в течение одной секунды. Именно то, что это случилось так неожиданно, делает страдание почти невыносимым… Я понимаю очень хорошо, как вам тяжело сейчас, Стив…

Стив поднялся и подвинул ей кресло.

— Садитесь сюда… — угрюмо пригласил он Сильвию.

— Не беспокойтесь. Я сейчас ухожу. Я пришла сюда, чтобы взять лекарство для щеки.

Стив только теперь заметил длинный порез на лице Сильвии — от виска вдоль всей щеки.

— Однако и вы тоже здорово пострадали!.. — заметил он.

Сильвия отрицательно покачала головой.

— Пустяки. А теперь вам надо лечь спать. Уже очень поздно, и вы, должно быть, устали. Послушайте, Стив, — она наклонилась к нему, — мне хочется чаю. Пойдемте на кухню, я приготовлю чего-нибудь поесть — хлеб с повидлом, например.

Он пошел за ней послушно, как ребенок, и очень покорно исполнял все ее приказания. Они уселись на кухонном столе, поставив перед собой горшок с повидлом из черной смородины и хлеб, и принялись за еду. На очаге кипел старый коричневый чайник.

Стив и не подозревал, что он голоден, однако после того, как съел огромное количество хлеба и выпил пять чашек чаю, убедился в этом.

Он принялся рассказывать Сильвии об Америке, о своих выступлениях там и о предполагаемых матчах в Англии.

— Я бы очень хотел, чтобы вы увидели меня на ринге, — просто сказал он.

Часы пробили три. Они оба вздрогнули от неожиданности.

— Надо идти спать, — шепнула Сильвия.

Сняв туфли, они на цыпочках взобрались по лестнице и попрощались у дверей комнаты Сильвии.

Оба, как ни странно, крепко спали всю ночь.

— Я не знаю, что будет, — сказал Килдер. — Я уговаривал этого парня, пока не свалился от усталости, но все мои доводы оставляли на нем такие же следы, как капли дождя на цементе. Мэлоун, меня бросает в пот от страха, клянусь вам.

— Да, это нехорошо, — мрачно согласился Мэлоун. — Я сделаю все, что смогу, постараюсь отложить допрос Стива на самый конец.

Следствие протекало по установленному порядку.

У О’Кифа каким-то чудом не оказалось родственников, он приехал в Ирландию из Нью-Йорка, а все его родные поселились там уже много лет тому назад.

Был жаркий солнечный день, в открытое окно доносилось жужжание пчел и благоухание жимолости…

— Стивен Френсис Роган!

Стив поднялся и вышел вперед. У Килдера пересохло во рту от волнения. Ведь Сильвия была его родственницей, и он чувствовал, что виноват перед ней, что оставил ее одну в замке и что теперь, по его милости, она подвергалась этой пытке. Ему стало стыдно.

Мэлоун стал допрашивать Стива, который на все вопросы отвечал односложно. За все время он произнес только одну фразу:

— Это была несчастная случайность…

Когда он вернулся на свое место, остались только Килдер, Мэлоун и Сильвия.

Стив подошел к ней.

— Я сейчас уезжаю, — сказал он. — Я никогда не забуду вас… — Он покраснел, но краска тотчас же сбежала с его лица.

— И я не забуду тех часов, которые мы провели вместе минувшей ночью.

Он долго и до боли крепко жал ее руку. Затем внезапно выпустил ее и, не оборачиваясь, вышел на вымощенную булыжником улицу. Шел большими шагами, высоко подняв голову и выпрямив плечи.

Стив заказал автомобиль и, выпив чаю в единственной здешней крохотной гостинице, поехал на станцию. В ту же ночь он был уже в Дублине.

В отеле он застал телеграмму от своего директора:

‘Выезжаем пятницу Остенде матч Шарлем Леруа Встретимся сегодня стадионе’.

Настроение Стива сразу улучшилось: предстояла трудная работа. Наконец-то он добился матча с Шарлем Леруа, знаменитым французским боксером.

В конце концов, прошлого не воротить, а горевать и плакать совершенно ни к чему — это не принесет пользы… Однако переступить порог бара, где они с Пэдди бывали вместе, Стив не решился…

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Свое первое письмо к Сильвии Родней получил на яхте обратно с печатью о ненахождении адресата.

Он застыл на месте, молча глядя на море и нервно комкая в руке письмо. Только в этот момент он понял, как жадно ждал ответа, как томился и жил этим ожиданием. Болезнь на время притупила в нем тоску по Сильвии. Теперь он был снова здоров и крепок и способен чувствовать и переживать. То, что письмо вернулось к нему обратно, потрясло его до глубины души.

Он понимал, что Сильвия была очень огорчена его внезапным исчезновением и продолжительным молчанием, но в этом письме он ведь все подробно объяснил ей. Он написал его тогда, когда его руки еще дрожали от слабости. Неужели и телеграммы также не дошли до нее?

С Эшли он больше не говорил о Сильвии. Он сознательно избегал упоминать о ней в присутствии брата, находил это лишним, и, кроме того, вначале он так быстро лишался сил, что его душа, так же как и тело, требовала полного покоя.

Однако теперь придется вернуться к этому вопросу, так как ему необходимо очутиться на суше, и как можно скорее, чтобы приняться за поиски Сильвии. Эшли намеревался продлить прогулку, так что ему придется все рассказать брату, чтобы объяснить, почему он не хочет ехать дальше. Родней был уверен, что ему легко удастся найти девушку. Прежде всего он решил повидать Фернанду.

За его спиной раздался голос Эшли, и он быстро обернулся, чтобы поздороваться с братом.

Григс медленно двигался по слегка колеблющемуся полу палубы, толкая впереди себя кресло Эшли. При взгляде на него у Роднея сжалось сердце. Как он ужасно выглядел! Его лицо страшно заострилось и побледнело, и в глазах появилось странное выражение, словно он предчувствовал близкий конец. Его рука, неподвижно лежавшая на ручке кресла, казалась совсем прозрачной.

Волна нежности и любви, которая смыла в этот момент в его душе все другие чувства, захлестнула Роднея, когда он увидел легкую, очень приятную улыбку, которая мелькнула на губах Эшли в ответ на его приветствие. Его глаза заволоклись слезами, когда он подошел к креслу брата и, стараясь говорить так же, как всегда, спокойно, спросил:

— Доброе утро, Эш! Как ты себя чувствуешь?

— Вполне прилично, — ответил Эшли, радостно глядя на Роднея. — Мы отлично спали сегодня, не правда ли, Григс?

Тот криво усмехнулся:

— Один из нас спал, пожалуй, чересчур крепко, милорд, — сказал он и, обратившись к Роднею, добавил: — Но мне кажется, что сам милорд не сомкнул глаз.

— Хочешь, я приготовлю тебе коктейль? — предложил Родней.

— Пожалуйста! — улыбаясь ответил Эшли. — Но только, ради Бога, не злоупотребляй крепкими приправами. Коктейль, которым ты угостил меня в прошлый раз, обжег мне горло.

Родней спустился в столовую и достал коньяк для коктейля. Буфетчик рубил для него лед. Родней молчал, погруженный в глубокую задумчивость, его мысли все время вертелись вокруг Эшли.

Как он ужасно выглядит — гораздо хуже, чем месяц тому назад…

Родней вспомнил, как несколько дней назад, когда он сказал Эшли, что он выглядит бледнее обычного, щеки Эшли ярко вспыхнули — это было единственным признаком, выдававшим его волнение. Эшли ответил:

— Твоя болезнь меня очень потрясла, Родди, я много пережил за это время.

Осторожно неся коктейль, Родней обдумывал, как бы ему улучить момент и сказать о своем желании вернуться. Он отлично знал, что это сообщение взволнует его, а может быть, и рассердит. Однако для него представлялось совершенно невозможным дальнейшее пребывание на яхте без каких бы то ни было известий от Сильвии.

Взглянув на Эшли, который маленькими глотками пил коктейль и шутливо похваливал его, Родней решил отложить разговор до вечера. Яхта медленно шла на север, так что каждый час приближал его к намеченной цели.

Он вытянулся в удобном шезлонге рядом с креслом брата и попросил Григса натянуть тент.

Заложив руку под голову, сощурив глаза, с папиросой в зубах, он весь отдался мечтам о Сильвии… Он ясно представил себе встречу с ней после такой долгой разлуки… Трепет пробежал по его телу… До вечера еще так далеко, а ему безумно хотелось говорить о ней… После его болезни Эшли, конечно, будет более снисходителен, особенно, когда увидит, как Родди непоколебим в своих решениях.

Рискнуть, что ли? Так или иначе, он, во что бы то ни стало, отыщет Сильвию и женится на ней, даже если Эшли выполнит свою угрозу.

Его охватило безумное желание назвать вслух ее имя, ему казалось, что это еще больше свяжет его с ней…

Эшли нарушил молчание:

— Родди, мне не хочется огорчать тебя, — начал он своим ровным голосом, — но боюсь, что мне придется это сделать. И знаешь, признаюсь откровенно, я был бы очень разочарован, если бы ты отнесся к моим словам совершенно равнодушно. Это происходит, вероятно, оттого, что ты слишком себялюбив. Дело вот в чем: недавно я беседовал с одним специалистом, которого вызвал к себе, чтобы посоветоваться. Ты, конечно, слыхал о нем — его фамилия Буше, он был в штабе Марион в 1916 году. Он очень долго и внимательно осматривал меня, и его заключение было не из приятных. Я принудил его сказать мне правду, и он сделал это. Он очень порядочный человек и, конечно, не стал меня утешать и обнадеживать, а прямо заявил мне следующее: ‘Если вы не испытаете никаких потрясений, неожиданностей и тому подобных волнений, которые могут ускорить разрушение, вы протянете год-два. Однако я вам не гарантирую этого, так как это только мое предположение, и весьма возможно, что вы умрете значительно раньше’. Короче говоря, я могу умереть в любой момент. — Он на мгновение замолчал и положил руку на плечо брата. — Поэтому мне бы хотелось вернуться поскорее домой, я хочу умереть в Рентоне, среди своих…

Родней отвернулся. Сапфировое море и чайки, серебристыми крыльями рассекающие небесную лазурь, внезапно исчезли куда-то: перед его глазами, полными слез, которые он изо всех сил старался сдержать, промелькнули картины далекого детства: вот он, Родди, совсем еще малютка, с Эшли, которому уже шестнадцать лет. Эшли ведет его за руку… Эшли несет его на руках… Эшли ласково говорит ему: ‘Отлично, молодой человек, право же, отлично!’ — когда Роднею, после долгих и бесплодных попыток, удается, наконец, попасть в цель на очень близком расстоянии… Эшли в Оксфорде… высокий, немного надменный и холодный по отношению к окружающим, ко всем, кроме Родди… Эшли на войне… Как его любили все, как он был бесстрашен!.. Родней приехал к нему под Верден… Как он тепло встретил его, с какой гордостью говорил всем — вот мой младший брат… Как он ухаживал за ним тогда… он отдавал ему всю горячую воду, которая там была большой редкостью…

Родней быстро поднялся и, нервно сжимая руки, отошел в сторону, горячие слезы градом катились по его лицу.

— О, будь все проклято! — страстно твердил он.

Когда он снова подошел к брату, Эшли, как ни в чем не бывало, что-то читал. Он поднял голову и сказал:

— Это ты, Родди? Алло!

— Алло! — ответил Родней.

— Я очень рад, что снова увижу Рентон летом, — сказал Эшли.

— Я тоже. А ты поедешь на скачки в Гудвуд?

— Скорее всего.

‘Это будет его последняя поездка, — подумал Родней. — Теперь для него все будет последним. О, как это ужасно, как невероятно жестоко!’

Он не мог теперь больше думать о Сильвии — это было бы нечестно по отношению к брату, и, кроме того, они ведь возвращаются домой. Всего полчаса назад он так страстно желал этого — теперь его желание исполнилось.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Всеми признанная истина, что свет слишком мал, как нельзя лучше оправдалась, когда Стив Роган, выйдя из вагона, на вокзале Святого Панкратия столкнулся лицом к лицу с Монти, который только что вернулся с бывших на севере бегов.

— Здравствуйте, капитан! — воскликнул Стив, широко улыбаясь и показывая при этом все свои здоровые белые зубы. — Послушайте, мистер Монти, а мне и в голову не могло прийти, что я сегодня встречусь с вами.

Монти весело кивнул ему, поправил ремешок от своего полевого бинокля и спросил:

— Куда вы направляетесь сейчас, Стив? Я могу подвезти вас, если хотите.

— Спасибо, сэр.

Он очень любил и уважал Монти, который поставил на него в первом серьезном бою и очень часто помогал Стиву на бегах.

Монти очень увлекался боксом, в дни своей юности он сам был недурным боксером, а кроме того, любил разыгрывать роль доброго покровителя, особенно, если это окупалось успехами и известностью, как это, например, случалось всегда со Стивом.

— Я пережил много неприятных моментов, — сказал Монти, откидываясь на спинку своего ‘Роллса’ и закуривая сигару. — Мой жокей схватил воспаление легких, бедняга. Я боялся, что он не выживет. Но, к счастью, все обошлось благополучно, и он теперь на пути к выздоровлению. Его зовут Сэм… Вы помните Сэма? Он объездил Приама…

— Конечно, я отлично помню их обоих. Я тогда поставил на Приама и выиграл значительную сумму, — горячо воскликнул Стив. — Не часто ведь удается поставить восемь фунтов и взять сто. Особенно на бегах в Сент-Леже.

— Сегодня я вылетаю в Париж на аэроплане, — продолжал Монти.

— А я еду в Остенде, — сообщил ему Стив. — Фишер вызвал меня. Будет матч с Леруа. Я бы очень хотел, чтобы вы присутствовали при этом, капитан.

— Постараюсь, — мягко ответил Монти. — А теперь зайдем в ‘Гранд’ и выпьем чего-нибудь, хотите?

— Нет, сэр, спасибо, — почти торжественно заявил Стив. — Я бросил пить. Не только на время тренировки — навсегда. Во вторник, видите ли, произошло событие, которое останется у меня в памяти на всю жизнь. Я был в Ирландии со своим приятелем Пэдди О’Кифом, мы кутили в Дублин-Краун с двумя девицами. Туда же пришел какой-то лорд, знакомый Пэдди — безобразное, огромное животное. Он пригласил нас всех к себе в замок, чтобы отпраздновать конец недели. Мы все поехали туда и там снова здорово выпили. Этот замок, огромный и мрачный, как тюрьма, называется Россмит. Пэдди был дерзок, то есть позволил себе лишнее по отношению к родственнице лорда Россмита, и Россмит хватил Пэдди по зубам и убил его наповал. Просто так: ударил и убил. Доктор объяснил мне, что лорд становится почти сумасшедшим в пьяном виде, и увез его. Я дал его увезти, потому что мне стало жаль девушку, и я из-за нее не стал мстить Россмиту. Капитан, она божественна, клянусь вам. Ее зовут Сильвия, Сильвия Дин, и к ней, как нельзя лучше, подходит это имя. Вы знаете, я не умею говорить как нужно, но уверяю вас, она прекраснее всех девушек на свете. Я хотел предать мистера Россмита суду, — Пэдди ведь был моим другом, — но когда дело дошло до того, что нужно было впутать маленькую леди в эту грязную историю, я отказался от своего намерения. Кое-как отделался и уехал. Но с той поры я решил ничего, кроме воды, не пить.

Монти пытался несколько раз прервать речь Стива, но это ни к чему не привело, так как Стив говорил так же, как и боксировал: продолжительно и без пауз.

— Объясните мне, пожалуйста, толком, — сказал Монти с внезапно покрасневшим от волнения лицом. — Вы сказали, что племянницу лорда Россмита зовут Сильвия Дин. Где она теперь — еще в Россмите?

— Насколько я знаю, да, — ответил Стив, несколько удивленный горячностью Монти. — Я ведь сказал вам, что эта история ее не коснулась совершенно.

— Отлично! — заметил Монти. — А теперь до свидания, Стив. Кстати, если бы я был на вашем месте, то поставил бы на Пляймсоля, он бежит в Херст-Парке в субботу.

Он забыл о своем желании зайти в бар и, захлопнув дверцу автомобиля, бросил шоферу:

— Домой!

Вернувшись к себе, он подошел к письменному столу и быстро просмотрел целую груду писем, полученных в его отсутствие. Однако ни от Сильвии, ни от Додо не было ни строчки. Позвонить что ли в Париж к Фернанде? Но ему этот план показался глупым. Он позвал своего лакея и велел принести чего-нибудь выпить. Глубоко задумавшись, он принялся смешивать себе виски с водой.

Бедняжка Бит, как она много пережила за последнее время! Он себе представляет, как она измучилась. Он даже не предупредит ее о своем приезде. Просто явится туда и увезет с собой.

В жизни было очень мало случаев, когда Монти терял свое необычайное самообладание, в данный момент, сидя в своей богато обставленной комнате, он внезапно почувствовал, что находится на пороге какого-то большого события… Малютка там совсем одна и… Монти поднялся и прерывисто вздохнул. Он хотел жениться на Сильвии, хотел, чтобы она принадлежала ему, хотел иметь возможность заботиться о ней и баловать ее… И сегодня впервые понял, что теперь близок к осуществлению своего заветного желания, что его час настал.

Он позвал своего лакея.

— Тони, запакуйте мои вещи. Я лечу сегодня на аэроплане в Ирландию. Позвоните на аэродром в Кройдон, а когда подойдут к телефону, кликните меня.

Он пошел к себе в комнату, чтобы собрать подарки, которые приготовил для Сильвии.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

— Я не могу дольше оставаться здесь, — сказала Сильвия Килдеру. — Я не в силах вынести этого одиночества.

Он кивнул в знак согласия с очень мрачным видом.

— Хорошо, я понимаю, но что же будет? Опять Париж? Я могу отвезти вас туда, это было бы полезно для нас обоих. Как насчет Фернанды?

— Я не могу вернуться к ней, — ответила Сильвия.

Она стояла в саду, который когда-то содержался в образцовом порядке, но теперь был совершенно запущен, клумбы с редкостными тюльпанами давно потеряли свою форму и поросли сорной травой. Сильвия была ярко освещена солнцем, и ее волосы горели в его лучах, как старое золото. При взгляде на нее Килдер заметил, что она сильно похудела и что вокруг глаз у нее появились темные круги, которых не было в день их первой встречи. Он с новой силой почувствовал свою вину перед ней.

‘Если бы она вышла замуж… — с несколько преувеличенной горячностью подумал он, но тотчас же сообразил, что Сильвия, живя в замке и не встречаясь ни с кем, даже при очень большом желании не имела возможности это сделать.

‘Почему в жизни не бывает так, как в романах? — с горечью подумал он. — Ведь она из тех, которых не забывают’.

— Почему вы не хотите вернуться в Париж?

— Я не могу, — ответила Сильвия. — Фернанде я мешаю, а кроме нее, у меня там никого нет.

— Неужели вы можете кому-нибудь мешать? — грустно возразил Килдер. — Знаете, Сильвия, вы ужасно похудели.

— Это не имеет никакого значения, — рассеянно ответила она.

— А что же тогда имеет значение, по-вашему? — вспылил Килдер.

Сильвия повернулась к нему и улыбнулась такой жаткой и трогательной улыбкой, что у него снова сжалось сердце.

— Важно вот что: мне необходимо найти какую-нибудь работу, — сказала она. — Не можете ли вы мне помочь в этом, Кил?

— Вы хотите работать? — воскликнул Килдер.

— Да. Я не могу оставаться в замке, а чтобы жить где-нибудь в другом месте, мне нужны деньги, и я хочу зарабатывать себе на жизнь, — устало пояснила Сильвия.

Килдер принялся размышлять вслух:

— А я даже не в состоянии выжать для вас хоть жалкие крохи из доходов поместья, — начал он. — Долги Россмита погубили замок. А этот скряга О’Флаэрти распоряжается всем по своему усмотрению, и от него нельзя получить ничего раньше пятнадцатого числа следующего месяца. Я сам запутался в долгах. Бедная девочка! А что вы умеете делать?

— Очень немногое, — ответила Сильвия. — Я умею говорить по-французски, по-немецки и по-итальянски. Кил, может быть, вы знаете кого-нибудь, кому нужна компаньонка или гувернантка? С этим занятием я бы справилась легко.

— Но ведь это ужасно — быть гувернанткой! — грустно возразил Килдер. — Человек становится каким-то безразличным существом, так, что-то среднее — ни рыба, ни мясо. Но все же это довольно удачная мысль, и если вам удастся попасть в приличную семью, то было бы не так уж плохо. Знаете что, Сильвия, я поеду сейчас к Китти Скевингтон — она кузина моей покойной матери — и спрошу ее, не знает ли она чего-нибудь подходящего. Я не удивлюсь ни чуточки, если она скажет, что имеет кое-что на примете. Тогда все будет устроено. А я приготовил для вас изумительное седло, я привезу его вам, когда приеду, чтобы сообщить, где вам удалось устроиться.

Весело насвистывая, он вскочил на лошадь. Его врожденный оптимизм победил и на этот раз, и все грустные мысли о действительности постепенно рассеялись. В его представлении Сильвия жила уже в очень уютном, богатом доме, где ей не давали никакой работы и куда пригласили гувернантку или компаньонку только для того, чтобы дать ей возможность ездить верхом и приглашать с собой на охоту.

Сильвия долго глядела ему вслед и прислушивалась к звуку копыт его лошади. Будущее как неясная, но мрачная угроза нависло над ней. В душе царило такое отчаяние и печаль, что яркое солнце казалось ей невероятно жестоким и несправедливым. Его золотистое сияние еще резче подчеркивало заброшенность и холодный мрак замка, и она еще больнее чувствовала свое одиночество.

Гувернантка… Незаметное, жалкое существо, которое не имеет определенного положения в обществе…

Ей показалось совершенно невероятным, что всего два месяца тому назад она была вполне счастлива, и каждый новый день заключал в себе массу удивительных возможностей. Потом появился Родди… и снова исчез…

Она находилась сейчас в таком угнетенном и подавленном состоянии, что с трудом верила в то, что прежняя жизнь была действительностью, и потому ей еще труднее было представить себе те часы неземного счастья, которые она провела с Родди, когда каждое мгновение было по-новому прекрасно. Теперь ничего не осталось от тех волшебных дней. Она теперь так глубоко страдала, что даже в воспоминании не сохранила сладостного трепета тех минут, и даже лицо Родди постепенно тускнело в ее памяти…

— И такие вещи случаются! — громко сказала она, обращаясь к прекрасным алым розам и пионам.

В те дни, когда она еще ничего не знала о любви и только слышала или читала о какой-нибудь любовной трагедии, ей это казалось пустым и ничтожным… ‘Как можно, — думала она, — чахнуть от горя, губить свою жизнь, мучиться, страдать — и все только потому, что кто-то перестал любить вас’.

Как она была наивна тогда!

Она вспомнила, как однажды рассердилась на Эвелину Дру, которая целые дни рыдала, лежа в кровати, потому что какой-то легкомысленный мальчик-француз написал ей, что недостаточно сильно любит ее, чтобы решиться на брак с ней — она была с ним тайно помолвлена.

‘Как будто на нем свет клином сошелся, — вспомнила Сильвия свои собственные слова. — Возьми себя в руки, Эви! Неужели у тебя совершенно нет самолюбия?’

А теперь она сама, на горьком опыте, отлично поняла, что если вас покидает любимый, то весь мир становится пустым и неуютным.

Она медленно вошла в дом. Миссис Терри подала ей неряшливо сервированный чай: нос у чайника был отбит, и чай капал на поднос, на котором лежал весьма неудобоваримый тминный кекс. Поднос был покрыт грязной салфеткой, серебро потускнело, а сахар — весь засижен мухами. Яркое солнце неумолимо освещало всю эту обстановку. Сильвия выпила немного горького чаю и осталась сидеть за столом, устремив взор в пространство, ни о чем не думая и ничего не чувствуя.

Сумерки спустились. Миссис Терри вошла в комнату, приготовила ужин и вновь ушла.

Сильвия все еще сидела, не двигаясь. И тогда, совершенно неожиданно, из наступившей темноты вынырнул огромный автомобиль, и из него, словно пришелец из другого мира, появился Монти. Он широко улыбался и весь благоухал сандаловым мылом и отличными сигарами. На нем был новый костюм от Харриса. Монти сиял и смеялся, как всегда, довольный собой и жизнью, полный уверенности в том, что будущее полно радости.

— Здравствуйте, здравствуйте! — весело воскликнул он, входя в мрачный вестибюль и внося с собой шум и оживление. Его большая фигура, казалось, озарила ярким светом огромный полутемный зал. — Здравствуйте, Бит! Неужели у вас не найдется ни одного ласкового слова для меня, деточка?

Сильвия от волнения и неожиданности не могла проронить ни слова, ее душили слезы, она прижалась лицом к широкому плечу Монти и так крепко сжала его руку, словно решила никогда уже больше не отпускать.

— Не надо, деточка, успокойтесь, — ласково говорил Монти. — Если хотите плакать, плачьте, дорогая, вам станет легче. Тому, кто поместил вас сюда, в это болото, должно быть невероятно стыдно — ведь это настоящая тюрьма, а не замок. Но теперь ваш старый друг снова с вами, он позаботится о том, чтобы вам было хорошо.

Он еще долго говорил в этом роде и, потихоньку успокаивая Сильвию, внимательно оглядел все вокруг. Терри, услыхав новые голоса, зажег две свечи и принес их в зал, при их бледном, мерцающем свете Монти сразу же заметил пришедшее в упадок былое великолепие замка, изодранные, пыльные знамена, покрытое ржавчиной старинное оружие, редкую красоту столов и обивки, которая клочьями свисала со стен, потому что некому было позаботиться о том, чтобы прикрепить ее!.. Он заметил скудный завтрак, разбитый чайник, горбушку темного хлеба. Нечего сказать, отличная пища для золотоволосой принцессы, его маленькой девочки, которая привыкла есть персики и пить из длинных хрустальных бокалов.

Кусочек ветчины и заплесневелый хлеб.

Монти был взволнован.

Он осторожно усадил Сильвию в кресло и, сказав: ‘Простите, я вернусь через минуту, дорогая’, — вышел на подъезд и крикнул шоферу автомобиля, который он нанял в Дублине:

— Эй вы! Достаньте-ка там корзину и тащите ее сюда!

Теперь он получил отличное доказательство того, что ему в голову пришла гениальная мысль, когда он, проезжая мимо ресторана, остановился и захватил с собой корзину с обедом.

‘Всегда нужно все предвидеть’, — мудро решил он, и действительно, его предчувствие оправдалось.

Он призвал миссис Терри и грозно скомандовал:

— Уберите-ка эту дрянь да принесите чистую скатерть, вы понимаете, что значит чистую? И ножи, вилки и бокалы. Живо!

— Не пройдет и полминуты, как все будет готово! — пообещала, как обычно, миссис Терри и, как обычно, не выполнила обещания. ‘Ясно, что она совершенно одинока и бедна’, — решила миссис Терри вскоре после приезда Сильвии в замок, и у нее были все основания укрепиться в своем решении.

— Да захватите с собой свечей побольше, — крикнул ей вдогонку Монти, — а то здесь темно, как на кладбище.

Терри принесла свечи, при ярком освещении ветхая роскошь замка казалась еще более унылой.

— Ну и дыра! — воскликнул Монти.

Он собственноручно распаковал корзину, в ней оказались перепела под соусом, маленькие французские булочки, в стеклянной коробке — отлично приготовленный салат, масло в фаянсовом горшочке, сливки, клубника и персики, цыплята и шампанское.

— Вам нужен уход и забота, я для этого и явился сюда, — улыбаясь заявил Монти.

Сильвия улыбнулась ему в ответ, едва удерживая подступившие к горлу слезы, она еще не пришла в себя, не успела привыкнуть к мысли, что все это случилось наяву — внезапное появление Монти, его жизнерадостность, слишком мало времени еще отдаляло ее от тех ужасных часов, из которых каждый был насыщен страданием и тоской.

Но после того, как она съела пару кусочков цыпленка, которого Монти разрезал для нее и почти насильно вложил ей в рот, и проглотила немного шампанского, которое он поднес к ее губам, она почувствовала, что у нее еще кое-что осталось в жизни, и в ее душе затеплилась надежда на счастье. Монти принялся чистить персик, у него были необычайно красивые для такого плотного и большого человека, как он, руки. Сильвия молча следила, как он своими тонкими пальцами очистил для нее персик, разрезал его, полил сливками… В этот момент он понравился ей больше, чем когда бы то ни было, его руки произвели на нее впечатление мягкости и в то же время силы, уверенности…

— Съешьте это, деточка! — нежно сказал он.

И когда, наконец, щеки Сильвии немного порозовели, а на губах появилась улыбка, Монти заговорил о делах.

— Теперь, Бит, — сказал он, поднеся спичку к ее папиросе, — расскажите мне все по порядку. Я уехал из Монте-Карло в глубокой уверенности, что вы с матерью последуете за мной во вторник. Я оставил билеты для вас у швейцара. Что же случилось и где Додо?

Сильвия подробно рассказала ему о своем пребывании у Фернанды и о болезни Додо.

— А потом постоянный врач Фернанды, кажется, — добавила она, — написал Россмиту, и его поверенный, его кузен, приехал за мной в Париж. Я не имела представления, да и никто в Париже не знал, что из себя представляет этот замок, а Килдер и не подумал сообщить мне об этом. Вы знаете, он очень милый, но только несколько легкомысленный человек, и, кроме того, настолько привык ко всему окружающему, что не замечал ничего… он ведь не был обязан жить здесь. Пока не начались дожди, все было не так уж плохо, потом вдруг явился Россмит, и тогда случилось это несчастье. Он пьет и употребляет наркотики, и вообще омерзительная личность. Он привез с собой целую компанию самых ужасных людей… Все были препротивные, кроме одного — он боксер, Стив Роган. Его приятель был груб со мной… Россмит ударил его… и убил… Ах, Монти, Монти!..

Она внезапно уронила руки на стол и склонилась на них головой.

— Успокойтесь, деточка! — ласково сказал Монти, — Теперь ведь уже все кончено. Я приехал за вами, и вы уедете отсюда.

Монти поднял голову, как сторожевой пес, когда Килдер, широко распахнув дверь, вошел в комнату.

— Алло! — весело крикнул с порога этот неисправимый оптимист. — Что за черт!..

— Это Килдер! — быстро пояснила Сильвия.

— В самом деле? — ответил Монти. — В таком случае, я ему сейчас задам хорошую трепку.

Он подошел к Килдеру.

— Вы, кажется, родственник миссис Дин, не правда ли? Вы привезли ее сюда из Парижа и бросили здесь совершенно одну, на произвол судьбы. Благодаря вам, она попала в гнусную, пьяную компанию. Вы знаете, что после этого может думать о вас всякий порядочный человек? Не знаете? Так я вам скажу: вы — негодяй, жалкий эгоист, трус и свинья.

— Черт возьми! — вскричал Килдер, сбрасывая пальто. — Да я вам шею сверну за такие слова.

Монти вынул из кармана маленький изящный револьвер.

— Подождите немного, — спокойно сказал он. — Всему свое время, у меня тоже чешутся руки. Но раньше я хочу еще кое-что сообщить вам. Да стойте смирно, а не то, клянусь святым Георгием, я всажу пулю в вашу тупую башку. Таким людям, как вы, не мешало бы побольше думать и поменьше заниматься делами. Маркус Дин был моим лучшим другом, и поэтому я имею полное право считать себя опекуном этой девушки. Вот на этом основании я требую, чтобы вы мне объяснили ваше гнусное поведение. Уехать и оставить девушку в этой сырой дыре, на попечении двух выживших из ума стариков, которые ничего толком не могут сделать! И вы за это время даже не изволили потрудиться заехать сюда и посмотреть, все ли здесь в порядке?

Килдер, бледный, как полотно, свирепо возразил:

— Я не мог, меня вызвали в Дублин, потому что заболел мой шурин.

— Почему же вы не взяли мисс Дин с собой? — неумолимо перебил Монти. — Это было бы все же лучше, чем оставить ее в обществе дублинских шалопаев и девок, которых они привезли с собой.

— С вами невозможно говорить! проворчал Килдер.

— Для таких, как вы, конечно, невозможно, — спокойно ответил Монти, пряча револьвер в карман. — А теперь можете подойти, я больше не буду говорить.

Он снял пиджак и, так как Килдер, не успевший еще прийти в себя от изумления, не сделал никаких попыток к наступлению, подошел к нему и дал ему пощечину.

— Это для того, чтобы обучить вас хорошим манерам! — коротко заметил Монти.

Это вывело Килдера из себя, и он, рассвирепев, набросился на Монти.

Удары градом сыпались на Килдера, Монти бил спокойно и уверенно. Он выставил Килдера из дому и велел шоферу посадить его в автомобиль и не выпускать оттуда. Затем надел пиджак и вернулся к Сильвии.

— А теперь, Бит, если вам нужно кое-что запаковать, — собирайте вещи. Через десять минут мы уезжаем в Дублин, чтобы попасть на ночной поезд.

‘Это, должно быть, сон, и я скоро проснусь’, — думала Сильвия, оглядывая комнату. В открытое окно доносились гудки автомобилей и автобусов, звонки трамваев, голоса прохожих…

Монти привез ее к себе на квартиру и поручил заботам своей экономки, миссис Роуэлл, а сам отправился ночевать в Беркли.

Миссис Роуэлл принялась расхваливать Монти вовсю. Она сразу же сообразила, к чему идет дело, и решила, что для нее лично будет гораздо благоразумнее и выгоднее держать сторону своего хозяина.

— Ах, у мистера Монти поистине золотое сердце, — сказала она, оправляя дорогую кружевную салфетку, покрывавшую поднос. — И какой он благородный! Вы себе даже не представляете, сколько он делает добра украдкой.

В этот момент раздался звонок, и она поспешила к дверям. Несколько минут спустя она вернулась с целой охапкой роз.

— Ах, какая прелесть! — воскликнула Сильвия.

Она приняла ванну и оделась. ‘Роллс’ Монти уже ожидал ее у подъезда. Шофер передал записку, в которой Монти просил ее прийти к завтраку к его приятельнице миссис Брэнд, на Керзон-стрит, 97. ‘Она очень просила вас прийти, и мне бы хотелось, чтобы вы познакомились с ней. Я, конечно, тоже там буду’, — писал он.

Сильвия решила принять приглашение, ей было безразлично, куда идти, а этот визит, по-видимому, будет приятен Монти, и она постарается доставить ему удовольствие, чтобы хоть немного отблагодарить за его бесконечную доброту.

Она надела легкое черное платье и большую шляпу из черных кружев, бледное лицо и траур еще больше подчеркивали яркое золото ее волос.

Ровно в половине первого она вошла в гостиную миссис Брэнд.

В каждом большом городе есть свои миссис Брэнд — приветливые, красивые женщины неопределенного возраста, которые всегда хорошо настроены, прекрасно одеты, в доме которых можно отлично поесть и у которых всегда бесчисленное количество друзей, они обычно играют, и играют очень крупно, о них никогда ничего нельзя сказать дурного: все знают о них очень мало, но любят их за то, что они веселы, остроумны, умеют себя вести в обществе, у них всегда имеются приятели, которые держат их в курсе биржевых сделок или сообщают им имена лошадей, которые должны выиграть.

Китти Брэнд была ‘соломенной вдовой’ — рассталась с мужем, который был чем-то вроде адвоката, много лет тому назад и взяла на себя ведение всех своих финансовых дел, по ее совету он решил, что ему в Претории будет не хуже, чем в Лондоне, и уехал из Англии.

Монти и Китти были большими друзьями, и Монти посвятил ее во все, что касалось Сильвии.

— Вы сделаете огромную глупость, если в ваши годы женитесь на такой молоденькой девушке, — тоном ласковой укоризны сказала Китти. — Это мое искреннее убеждение. Когда-нибудь вы увидите, что я была права.

— Я сам не знаю, что со мной, — задумчиво сказал Монти. — Я… Понимаете, Китти, для меня теперь эта девочка дороже всего на свете. Я не могу объяснить своего состояния, но вы знаете, что я хочу сказать… Если она не согласится стать моей женой — я погиб… Вы понимаете, как обстоит дело?

— Однако вы совсем потеряли голову, — сказала Китти, вздыхая.

Она не была влюблена в Монти по-настоящему, но чувствовала, что могла бы полюбить его, если бы он только захотел. Она могла бы очень легко получить свободу, тихо, без газетной шумихи, все обошлось бы вполне гладко, конечно, Евстафий легко согласится на развод. Она бы очень охотно вышла замуж за Монти, это была бы вполне подходящая партия… Но он сходит с ума по восемнадцатилетней девочке, которая не любит его. А ведь ему уже сорок шесть.

— Хотите коктейль, чтобы придать себе бодрости? — предложила она.

Монти отрицательно покачал головой.

— Я действую слишком медленно, — сказал он. — Я так расстроен всем этим, Китти! Так не может долго тянуться, надо на что-нибудь решиться и как можно скорее. Если бы вы могли поговорить с Сильвией обо мне, узнать, что она думает… Я был бы вам так благодарен…

Он взглянул на Китти глазами, в которых светилось странное, по-собачьи умиленное выражение. Она рассмеялась и пообещала:

— Хорошо, я постараюсь.

Минуту спустя лакей доложил о приходе Сильвии, которая очень робко вошла в комнату и сразу же, как потом призналась Китти, очаровала хозяйку.

Она думала, что Сильвия будет одной из тех, которые обычно нравились Монти. Но перед ней стояла девушка, которую не назовешь красавицей, но, бесспорно, совершенно очаровательная, она не принадлежала к какому-нибудь определенному типу, но в ней было много неуловимого обаяния, и она казалась настоящей леди.

‘Бедный Монти’ — мелькнуло в уме Китти, когда она, взяв себя в руки, поднялась навстречу гостье.

Она понравилась Сильвии с первого взгляда — такая приветливая, веселая и изящная.

Завтрак был отлично сервирован. Китти, со свойственной ей легкостью, заводила разговор на те темы, которые были знакомы Монти, и умело подчеркивала все его остроты, так что они казались во много раз умнее, чем были в действительности.

Когда он ушел, она предложила Сильвии поехать в Рэнли.

— Поедем туда чай пить, — сказала Китти. — Я ведь так одинока. Это будет очень мило с вашей стороны, если вы согласитесь.

— С удовольствием, — робко ответила Сильвия, удивляясь в глубине души, как такая обворожительная женщина, как миссис Брэнд, может быть одинокой, — она не подозревала, что это были только слова.

Заказав чай, они уселись в удобных бамбуковых креслах. Китти очень осторожно завела разговор о Монти.

Сильвия охотно согласилась, что Монти ‘очень милый, необычайно благородный, добрый’, но сама ничего не сказала, она совсем не была болтлива. Весьма возможно, что при дальнейшем знакомстве с Китти потребность высказаться прорвала бы эту сдержанность, но пока Сильвия была молчалива. Она охотно поддерживала разговор о Монти, но, по-видимому, так же охотно оставила бы его.

‘Надо выяснить, нет ли у нее кого-нибудь другого, не влюблена ли она’, — решила Китти и прямо спросила:

— Вы помолвлены или что-нибудь в этом роде, дорогая?

Недели одиночества и лишений приучили Сильвию владеть собой.

— Ничего в этом роде, — улыбаясь, ответила она, и миссис Брэнд ничего не могла заключить из этой сдержанной улыбки.

Все, что Китти могла сообщить Монти по телефону некоторое время спустя, заключалось в следующем: ‘Сильвия обворожительна и ни с кем не помолвлена, даже ни в кого не влюблена’.

Хотя Китти говорила очень уверенно, в глубине души она в этом сомневалась, но скрыла это от Монти: это была ложь, одна из тех, которую говорят тем, кого любят, когда не хотят огорчить их.

‘Я сегодня же сделаю ей предложение’, — решил Монти, одеваясь. Он должен был зайти за Сильвией, чтобы поехать с ней обедать в ‘Эмбэсси’.

После обеда, во время танцев, он сделал ей предложение. Ресторан был переполнен, весь цвет Лондона сегодня находился здесь.

— Скоро все разъедутся, — сказал Монти, оглядывая зал. — Я тоже уезжаю во вторник в Хейлинг Эйленд, там имение моего приятеля Тривара. У него обычно бывает очень весело, каждый день ездят на бега, вечером — танцы… Если жарко днем, можно купаться — отличное место для этого.

Сильвия молча глядела на него, на его оживленное лицо, и вдруг почувствовала страх перед вновь грозящим ей одиночеством. Она не испытывала зависти, слушая его описания, она уяснила себе только: если Монти уедет, она опять останется одна.

Мысленно она наметила себе план действий: надо будет завтра же зарегистрироваться в каком-нибудь агентстве, попросить Монти и миссис Брэнд помочь ей поискать какую-нибудь работу…

— Пойдем танцевать, — предложил Монти.

Прижав ее к себе он вдруг глухо сказал:

— Бит, вы знаете, что для меня в жизни только и есть, что любовь к вам. Хотите ли вы… можете ли вы решиться стать моей женой? Я всегда буду любить вас, заботиться о вас… Бит… дорогая…

Он еще крепче прижал ее к себе, его лицо склонилось совсем низко к ее лицу, она почувствовала, как сильно бьется его сердце, и сама побледнела.

Монти испугался, он поспешил увести ее из душного зала в мраморный вестибюль, но и там было много людей. Они вышли на Бонд-стрит, где было тихо и прохладно. Монти взял Сильвию под руку, они медленно двинулись вперед… Из бархатной темноты ночи вынырнуло такси.

Сильвия подняла голову и взглянула на своего спутника.

— Вот мой ответ, милый: я согласна, — шепнула она.

Монти едва верил своим ушам, он разразился целым потоком бессвязных восклицаний, благодарностей, протестов, а потом, внезапно успокоившись, сказал:

— А теперь поцелуйте меня!

— Здесь? — пролепетала Сильвия.

— Да, здесь…

Она поцеловала его. Он не попытался удержать ее или возвратить ей поцелуй. Он едва дышал от счастья, едва верил тому, что сбылась его заветная мечта. Это мгновение так потрясло его, что он почти потерял самообладание… Сильвия принадлежит ему… скоро станет его женой… На обратном пути в автомобиле его охватила бурная радость: он добился того, чего хотел… Монти чувствовал себя победителем.

Он схватил Сильвию в объятия и стал осыпать ее поцелуями. Он чувствовал, что с каждым поцелуем его любовь к ней растет.

— Теперь ты — моя, — шептал он, прижавшись губами к ее нежным губам, — дорогая, любимая…

Он не был груб, просто слишком бурно проявлял свои чувства. Сильвия вышла из автомобиля в таком состоянии, словно на нее налетел и сбил с ног стремительный ураган.

— Я завтра заеду за вами с утра, деточка, — сказал Монти. — И мы вместе поедем выбирать кольца.

Миссис Роуэлл уже спала. Сильвия тихо прошла к себе. Итак, она выходит замуж за Монти, за доброго, благородного, любящего Монти, и она никогда не знала никого с именем Родди, каждое прикосновение которого заставляло ее сердце трепетать от счастья, взгляд которого ласкал ее, в котором очаровывало и манило ее все: голос, вьющиеся светлые волосы, руки… Но она станет женой Монти и будет принадлежать ему всю жизнь. Девушка опустилась на колени около открытого окна и погрузилась в воспоминания.

Она ясно помнила каждое мгновение, проведенное вместе с Родди… Она чувствовала горячие лучи солнца, пробившиеся сквозь густую зелень сосны… Запах папиросы Родди… Она видела, как он проводит рукой по волосам, приглаживая их, как ерошит усы с левой стороны большим пальцем… А та незабываемая прогулка при луне в автомобиле и его близость… Головокружительная слабость охватила ее, когда он прикоснулся к ее руке, она вся трепетала, дыхание ее прерывалось… Позже он говорил ей, что и он тогда испытывал то же самое.

— Разве мужчины могут так чувствовать? — спросила она, широко открыв глаза, и Родней, крепко сжав ее в объятиях, насмешливо улыбнулся и сказал:

— Так мне говорили, по крайней мере.

Те немногие часы, которые они провели вместе, были напоены изумительной нежностью. Они смеялись тем тихим смехом, который знают только влюбленные, или между ними внезапно воцарялось молчание, когда во взоре можно прочесть то, чего слова выразить не могут, когда легкое прикосновение друг к другу уносило их далеко-далеко и заставляло забывать о времени, а каждый поцелуй давал ощущение неземного блаженства.

Над первой любовью принято немного подшучивать, но разве есть истинная любовь, кроме первой?

К счастью, в жизни Сильвии случилось так, что первый трепет страсти перешел у нее в долгую и глубокую любовь, она принесла Роднею божественно невинную, нетронутую и чистую любовь ребенка, веру, радость и силу первой страсти — она отдала все это ему одному, и он понял это и принял, как редкий дар судьбы.

‘После того, что случилось сегодня, я не должна больше думать о Роднее, — подумала Сильвия, прислушиваясь к шуму, доносившемуся с Пикадилли, и следя за фонарями, которые раскачивались от легкого ветерка. — Я выхожу замуж. Монти был ко мне добрее, чем кто-либо другой. Я ему многим обязана… Я должна отдать ему все лучшее, что у меня есть, и я это сделаю’.

Но, лежа в кровати и изо всех сил стараясь уснуть, она не могла отогнать беспрестанно встававший перед ней образ: Родди смеется, глядя на нее, и солнце играет в его светлых волосах… Родди, сжав губы, управляет своим большим автомобилем… Родди делает выговор небрежному шоферу на ужасном французском языке… Родди обнимает ее и, прижав руку к ее груди, шепчет: ‘Я люблю тебя, люблю тебя’… Родди, побледнев и дрожа от волнения, целует ее…

Поцелуи Монти причиняли ей страдание, между тем, поцелуи Родди, даже более пылкие, доставили бы ей только радость…

— Я должна забыть, я стану женой Монти, — громко сказала она. — Я честно исполню до конца все, что обещала.

На следующее утро пришел Монти. Он был необычайно элегантен, даже больше, чем всегда, и весь сиял от счастья, в петличке его отлично сшитого костюма была маленькая орхидея, а в руках он держал большой футляр, в котором оказались четыре кольца: голубовато-белым огнем хрустального пламени искрился бриллиант, темно-красный, как цветок пылающей страсти, как алая капля крови, в оправе из алмазов, сверкал рубин, яркий изумруд свежее, чем весна, сиял холодным огнем, и, наконец, сапфир темнел, как южное небо ночью.

— Выбирайте любое, дорогая, — сказал Монти, наклоняясь к Сильвии и целуя ее в затылок. Его глаза затуманились, когда он взглянул на ее склоненную головку, нежную ослепительно-белую шею и завиток волос. В ней была неуловимая, божественно чистая прелесть молодости.

— Все, если хотите, — несколько глухо добавил он.

Сильвия взглянула на него и засмеялась.

— Вы знаете, у меня никогда не было колец, — сказала она. — Мне больше всего нравится сапфир.

Монти был совершенно разочарован: это кольцо самое недорогое из всех. Однако он скрыл это чувство и, взяв левую руку Сильвии в свою, надел на ее третий палец кольцо.

— Вы помолвлены, — улыбаясь сказал он.

— И вы также, — ответила она, улыбаясь чарующей улыбкой и стараясь придать как можно больше значения этому маленькому инциденту и понравиться Монти, который был так добр и великодушен.

Его лицо сияло, он гордым жестом хозяина прижал ее к себе.

— Деточка, мы отлично проведем время. Знаете, что я придумал? Мы проведем наш медовый месяц в Англии — в автомобиле. Вы будете управлять ‘Роллсом’. А Бартоу и ваша горничная будут следовать за нами по железной дороге и встречать в назначенных местах, так что мы будем все время вдвоем, любимая, как об этом поется в песне. Что вы скажете? Нравится вам этот план? Вы ведь совершенно не знаете Англии, и я решил, что вы одобрите его. Вы согласны? Это будет самое лучшее время в нашей жизни. Мы будем останавливаться, где захотим, посещать по дороге знакомых.

Он самодовольно рассмеялся и еще крепче прижал ее к себе.

— Деточка, я хотел вас спросить вот о чем, — Монти слегка покраснел, — когда мы назначим свадьбу? Мне бы хотелось в будущую субботу. У вас тогда останется почти две недели для того, чтобы приобрести все, что нужно. Китти вам поможет. Я ей позвонил и просил ее об этом — она согласилась. ‘Скажите Сильвии, что она может на меня рассчитывать’, — сказала она. Как вам это нравится?

— Очень мило со стороны миссис Брэнд, — ответила Сильвия. — Конечно, Монти, я согласна — итак, пятнадцатого.

— Разве можно не быть добрым с вами? — воскликнул Монти. — Теперь, Бит, поцелуйте меня еще раз.

С этого дня начался целый поток развлечений: завтраки, обеды, театры, вечеринки и танцы, Монти осыпал Сильвию подарками, цветами и поцелуями, в нем все чаще и чаще проскальзывали властные манеры собственника, он познакомил ее с бесконечным количеством своих друзей, которые почти все были очень богаты и жены которых питали слабость к бриллиантам и шампанскому, у них у всех были собственные автомобили, они играли на бегах и в железку и часто ездили в Париж и на Ривьеру.

Короче говоря, это была публика, которая постоянно играла, люди, у которых всегда много денег, они были веселы и общительны, вели очень рассеянный образ жизни и швыряли деньгами направо и налево.

Сильвия поехала с Монти в Гудвуд. Время, проведенное там, ничем не отличалось от лондонской жизни: днем — бега, вечером — танцы. В промежутках между развлечениями было очень мало времени для отдыха, так как кто-нибудь обязательно включал громкоговоритель или заводил граммофон, пили коктейли и снова танцевали.

Сильвия была несколько оглушена всем этим. Она была бесконечно благодарна Китти Брэнд, которая всегда поддерживала ее, когда она отказывалась от крепких напитков, и вообще всячески охраняла и опекала.

На бегах в Гудвуде две лошади Монти взяли приз, и Сильвия спустилась на беговую дорожку, чтобы провести их перед публикой. Монти, сияя, шел рядом с ней:

— Моя девочка, мои лошади… — звучал его громкий голос.

Сильвия очень любила лошадей, а Монти мог часами говорить о них — это всегда было связующим звеном между ними. Предстоящая Сильвии жизнь не казалась ей уж такой мрачной.

Несмотря на быструю смену развлечений и на то, что Сильвия оставалась одна только когда ложилась спать, она остро чувствовала, как ей дороги эти быстро мелькающие дни — ведь с ними уходят ее прежняя жизнь и свобода.

Возможно, что Китти Брэнд отлично все понимала, но она нарочно избегала говорить об этом с Сильвией. Ведь если девочка не выйдет замуж за Монти, то у нее ничего не предвидится впереди, и ее жизнь будет разбита. Монти был достаточно порядочным и славным человеком и, кроме того, безумно влюблен в Сильвию.

‘Как бы неопытна Сильвия ни была, если она не любит Монти, она все же сумеет хорошо устроить свою жизнь, — решила Китти. — А кроме того, Монти ведь не мальчишка, — несколько цинично добавила она про себя. — Он любил уже не раз, и для него это не новость. Я считаю, что пройдет год-два, и ему надоест так обожать Сильвию и осыпать ее цветами и подарками. — Так как Китти тоже была достаточно опытна, и жизнь ее кое-чему научила, то ей такая перспектива вполне улыбалась. — Никогда не надо волноваться и стараться предвосхитить события, тем более, что любовная трагедия — миф…’ — думала она.

В тот день, когда должно было состояться бракосочетание, стояла очень жаркая погода. Новая горничная Сильвии, которую для нее наняла Китти Брэнд, одевала ее. Монти прислал невесте целую охапку изумительных орхидей, которые ей передали, как только она проснулась, и нитку жемчуга, даже по мнению Монти, стоившего очень дорого.

Сарра, улыбаясь, надела жемчуг на шею Сильвии и принесла ей зеркало.

— Разве он не изумителен? — спросила Сильвия, сидя в кровати и глядя в зеркало.

У нее был вид маленькой девочки, надевшей драгоценности своей матери. Шелковистые локоны рассыпались, широко открытыми от восхищения глазами она смотрела на жемчуг, украшавший ее нежную, как у ребенка, шею.

— Он слишком прекрасен для меня, Сарра…

— Очевидно, мистер Ривс другого мнения, — весело возразила та. Она оказывала очень благотворное влияние на настроение Сильвии своим спокойствием, мягкостью и заботливостью.

— Так странно выходить замуж, — задумчиво сказала Сильвия, разбивая яйцо.

Сарра, намазывая маслом гренки, ответила:

— Все неизвестное кажется нам странным и немного пугает нас, мисс Сильвия. Я помню, мне говорила это моя сестра, когда выходила замуж.

Сильвия утвердительно кивнула.

— Мы сегодня же будем в Эмсбери, не правда ли?

— Да, Эмсбери — прелестный уголок, а отель, где вы остановитесь, находится при въезде в город, — ответила Сарра. — Мы будем вас ждать там. Наш поезд отходит в три.

— Держу пари, что вы ужасно нервничаете, — поддразнивал Монти его шафер.

Монти попытался улыбнуться. Он всегда очень любил Клегга и выбрал его своим шафером в память их долголетней дружбы, но в это утро Клегг казался ему круглым идиотом.

Монти едва удержался от желания сообщить ему об этом. Они приехали в церковь задолго до назначенного срока, но Монти забыл об этом и решил, что Сильвия в последнюю минуту передумала. Холодный пот выступил у него на лбу.

— У вас еще есть время, чтобы удрать, — шутливо уговаривал его неисправимый Клегг. — Лучше поздно, чем никогда, Монти! Давайте удерем!

Монти слишком волновался, чтобы рассердиться на Клегга. Он стоял, весь дрожа от страха, и облегченно вздохнул только тогда, когда в дверях, под руку с Динвером, показалась Сильвия.

Их повенчали, узел, который должен был связывать молодых всю жизнь, был крепко затянут. Монти успокоился. Он радостно вздохнул и повел Сильвию из церкви под звуки свадебных колоколов, которые всегда сулят так много счастья одним и много горя другим.

Монти был на верху блаженства. Завтрак, устроенный в Беркли, был настоящей коллекцией изысканнейших блюд, было очень много смеха, шума, тостов.

Потом Сильвия вернулась домой, чтобы переодеться, и некоторое время спустя Монти увез ее из Лондона в своем ‘Роллсе’.

В Игэме, на вершине холма, он предложил Сильвии управлять автомобилем.

Она взяла в руки колесо, и в это мгновение волна воспоминаний захлестнула ее: ведь в первый раз она пробовала править автомобилем под руководством Родди.

— Осторожнее, осторожнее! — крикнул Монти и, резко схватив руль, повернул его влево. — Что с тобой, деточка? Ведь чуть не случилась катастрофа. Ты ведь не хочешь погубить меня в день нашей свадьбы?

Отель в Эмсбери был очень живописен — огромное здание, внутри которого очень уютно и прохладно. Сарра уже ждала Сильвию в приготовленной для нее комнате. Она накинула на нее пеньюар, когда в комнату вошел Монти, неся на подносе коктейли.

— Ты должна сегодня выпить, деточка, — нежно настаивал он. — Хотя бы только немножечко. Клянусь, тебе понравится, выпей, милая. Вот так. Ну что, не так плохо, не правда ли?

— Он… колется… — сказала Сильвия, сморщившись.

Монти покатился со смеху, его восхищало все, что делала или говорила Сильвия.

Они уселись рядом на большом диване, следя за Саррой, которая распаковывала вещи.

Большие широко открытые окна выходили в сад, в котором на фоне лавровых деревьев ярко выделялись цветущие герани и лилии.

— Завтра мы поедем в Уэллс и Глэдстон-Берри, — с довольным видом сказал Монти и зевнул. — Там совсем недалеко до поместья Стеффилда. У него огромный замок, там очень красиво, — тебе, конечно, понравится, детка. Настоящая фамилия Стеффилда — Стенбери. Он получил титул за постройку какого-то госпиталя. Его жена прямо помешалась на желании называться ‘миледи’. Как хорошо, что ты не такая, как она. — Он с гордостью посмотрел на нее. — Впрочем, зачем тебе титул, когда ты и без него — настоящая леди. Кстати, раз мы заговорили о титулах: угадай, кого я видал только что в салоне? Представь себе, того малого, с которым ты встречалась на Ривьере, — его зовут Родней, кажется, — так вот, он получил титул лорда Рентона, так как его брат недавно умер. Я не разговаривал с ним, но мне сказали, что он остановился в этом отеле. Не правда ли, странная встреча?

— Очень, — ответила Сильвия, едва дыша. Она была потрясена до глубины души и едва сознавала, что произносили ее уста.

Внезапно она поднялась и нетвердым шагом подошла к столику, на котором стоял поднос с коктейлями.

Она подняла свой бокал и залпом выпила его.

Монти пришел в восторг.

— Вот это я понимаю! Молодец! — воскликнул он.

— Так ему и нужно. Мне начинает нравиться это… — пролепетала Сильвия, подходя к кровати. — Но только оно ударило мне в голову, и мне захотелось спать. Монти, вы ничего не имеете против, если я подремлю немного?

— Конечно, ничего, — ответил Монти, вставая. — Ты поспи, деточка, а я сойду вниз и вернусь только тогда, когда нужно будет одеваться к обеду.

Он наклонился и поцеловал ее в губы.

Сильвия не открыла глаз, они были полны слез, которые жгли и терзали ее.

Сарра еще раньше вышла из комнаты, когда дверь захлопнулась за Монти, Сильвия села на кровати. Горячие слезы ручьем катились по ее лицу, она вся похолодела и дрожала от рыдания.

Родди здесь. Она увидит его. Это не может быть правдой. Неужели судьба и на этот раз оказалась такой безжалостной к ней, что Родди оказался на ее пути как раз во время ее медового месяца с Монти?

— Я не вынесу этого, — шептала она. — Я не могу.

За окном благоухал цветущий сад, в голубовато-лиловой дали мирно зеленели холмы, тихий летний вечер окутал землю мягким спокойствием и тишиной, лишь для нее одной нигде не было места, лишь она одна обречена на страдания. Брак с Монти был для нее единственным исходом. Он казался ей вполне приемлемым, потому что она потеряла Роднея навсегда: она не думала, что встретит его, и так скоро… Она клялась себе не вспоминать о Роднее и постараться быть хорошей женой Монти… Но теперь Родди здесь, так близко от нее, ей придется встретиться с ним, говорить… В дверь постучали, и Монти заглянул в комнату.

— Пора одеваться, дорогая, скоро восемь!

— Я сейчас позвоню Сарре, — ответила Сильвия.

Неужели прошел целый час? Она не заметила, как он промелькнул, и не успела прийти к какому-нибудь решению.

В комнату вошла Сарра, приветливая и сдержанная, как всегда. Она накинула на плечи Сильвии платье, которое казалось сотканным из розовых лепестков, надела ей розовые с серебром туфли, жемчуг и надушила носовой платок.

— Готово! — сказала она, улыбаясь Сильвии в зеркало, гордясь и любуясь ее красотой.

Монти без пиджака вошел, сияя, как всегда, какой-то чрезмерной чистотой. Сарра застегнула сапфировые пуговицы на его жилетке.

— Еще минутку, я забыл портсигар! — сказал Монти и ушел к себе.

Они спустились вниз и вошли в ресторан. Монти, гордо подняв голову, выступал вслед за Сильвией.

Дежурный официант отвел им самый лучший столик, который находился в отдаленном углу низкой красивой залы, на нем стояла ваза с белыми розами и ведерко со льдом, где было приготовлено шампанское.

Сильвия медленно прошла через всю комнату, высоко подняв голову и не глядя по сторонам. Родней, который обедал за одним из столиков, машинально взглянул на вновь пришедших и увидел Сильвию.

Он подался вперед и уставился на нее, не веря собственным глазам. Его сердце бурно забилось, руки стали нервно дергаться. Но ведь это Сильвия… его Сильвия… Теперь никто уже не сможет помешать ему жениться на ней, отдать ей свою любовь, свою жизнь…

Как только вернулся в Англию, он тотчас же написал Фернанде, но ответа от нее не получил. Потом внезапно ухудшилось состояние Эшли, он промучился неделю и, не приходя в сознание, умер.

После смерти брата Родней был перегружен работой и не мог продолжать поиски Сильвии. Он не переставал думать о ней все время и в глубине души твердил себе:

‘Теперь все в порядке. Я найду ее, и мы повенчаемся!’

Эшли ничего не изменил в своем завещании, и Родней был богат и свободен. И судьба, в награду за все страдания последних дней, устроила ему эту встречу с Сильвией. Она вошла минуту назад в ресторан вся в розовом с серебром. Ее спутника — Родней слегка нахмурился — он видел в Монте-Карло в ту ужасную ночь… Большой друг их семьи, играет на скачках…

Он все еще едва верил своему счастью, хотя ясно видел у окна тонкий профиль Сильвии и ее склоненную головку.

Он поднялся с намерением подойти к Сильвии. К нему подлетел официант:

— Прикажете что-нибудь, милорд?

— Нет, спасибо, — ответил Родней.

Он весь дрожал от радостного возбуждения и, чтобы немного успокоиться, остановился и вынул папиросу. По-видимому, Сильвия все еще не заметила его. Он так ясно помнит, как она вся вспыхивала при встречах с ним… Еще несколько мгновений и… он поправил воротник, внезапно стеснивший ему дыхание, тряхнул головой и направился к столику, за которым сидела Сильвия.

По дороге его остановил полковник Соммерс, который так же, как и Родней, приехал сюда по какому-то делу, касавшемуся разделения поместья.

— Послушайте, Рентон, — отрывисто сказал полковник. — Вы уже получили эти проклятые бумаги? Постойте, — и он стал рыться в карманах своего смокинга, — нет… вероятно, я оставил их наверху. Мне нужно поговорить с вами о…

— После обеда, — насколько возможно спокойно сказал Родней, не сводя глаз с Сильвии. — Мы встретимся в салоне…

— Хорошо!

Монти заметил его еще издалека и хотел сказать об этом Сильвии, но в это время официант, прислуживавший у стола, привлек его внимание, и он забыл о Роднее. Таким образом, Сильвия была совершенно не подготовлена к встрече.

Он остановился рядом с ней и, слегка хриплым от волнения голосом, спросил:

— Вы узнаете меня?

Он протянул ей руку. Монти рассмеялся. Сильвия обернулась. Она едва взглянула на Роднея и очень любезно, но весьма холодно, ответила:

— Конечно, узнаю, лорд Рентон.

А Монти, смеясь добавил:

— Я думал, что вы теперь не узнаете Сильвию. Потому что это уже не прежняя Сильвия, с которой вы встретились, лорд Рентон. Она теперь переменила фамилию. Мы повенчались сегодня, ровно в двенадцать часов дня, и это наш свадебный обед. Возьмите стул и присаживайтесь к нашему столику. Выпейте за наше здоровье. Шампанское совсем не плохое, уверяю вас. Официант, еще бокал!

Родней сел рядом с ними, он пил шампанское с Монти, разговаривал с Сильвией, официанты суетились, принося и унося кушанья, кофе, ликеры. В своем розовом платье Сильвия напоминала розовый бутон, покрытый росой, ее щеки пылали, глаза были широко открыты и казались совершенно лиловыми.

Монти болтал, не умолкая. В его тоне сквозили гордость, хвастовство… Разве у него не было оснований гордиться собой? Разве он не добился своего?

В это время к Монти подошел лакей.

— Вас просят к телефону, сэр, из центральной.

Монти извинился и, шутливо покачав головой, поднялся.

— Кто-нибудь из товарищей, конечно, какая-нибудь глупая шутка, которая им кажется забавной.

Родней и Сильвия остались одни.

— Зачем вы это сделали? — спросил Родней, глядя на Сильвию сверкающими гневом глазами.

Она смело вскинула свою золотистую головку и с нескрываемым презрением посмотрела на него.

— Вы мне ничего не писали. Вы уехали, даже не предупредив меня. Вы не пытались отыскать меня. Моя мать до сих пор в лечебнице в Париже, а Фернанда не захотела, чтобы я жила у нее. Тогда мне пришлось уехать в Ирландию. Никто в целом свете не вспомнил обо мне, кроме Монти, — он так добр.

— Добр к вам!.. — вспылил Родней. — Неужели вы не верили моей любви? Не могли подождать хоть немного? Со мной произошел несчастный случай, — подробности не имеют значения, — и я много дней провел без сознания. Потом заболел Эшли… он умер всего неделю назад. Я писал Фернанде…

Сильвия укоризненно перебила его:

— Вы были больны, а я ничего и не подозревала… Ах, Родди! — ее глаза с нескрываемой нежностью скользнули по его лицу. — О, я вижу шрам! — воскликнула она и, не отдавая себе отчета в том, что не должна так говорить, и не замечая, что ее голос дрожит, шепнула: — О, мой милый, любимый…

Обаяние первых дней, звук ее голоса, в котором звучали нежность и любовь, развеяли гаев Роднея. Они жадно глядели друг на друга, не в силах побороть охватившее их волнение, томимые любовью и тоской.

Монти, громко смеясь над разговором по телефону, вернулся к ним.

— Это Виль Карстон. Экий дурак! Позвонил, чтобы узнать, приехали ли мы. Кланяется тебе, дорогая.

— Кто это — Виль Карстон? — спросила Сильвия.

— Тот большой парень, толстый такой, который подарил нам фарфоровый сервиз, а тебе соболье покрывало для автомобиля. — Он обернулся к Роднею. — Карстон Виль, знаете, Ллойд и Карстон — автомобильные фабриканты. Купается в золоте. Один из наиболее смелых спекулянтов. Когда была эта известная авантюра с сахаром, — помните? — он нажил на ней большое состояние. Я сам потерял тогда двенадцать тысяч фунтов, а уж я на спекуляциях всякого рода собаку съел!..

Он еще долго болтал о делах, потом предложил пойти прогуляться. Они вышли втроем на улицу, и благоухающая прохлада летней ночи окутала их. Звезды казались странно близкими, воздух был напоен одуряющим ароматом цветущего табака.

‘Жизнь прекрасна’, — подумал Монти, охваченный неясным смущением и робостью, чувствуя, как сильно бьется его сердце. Наконец-то она — его… Такой ребенок… Честное слово, он будет добрым с ней — он был бы негодяем, если бы поступил иначе…

Ее рука лежала в его руке, и он слегка пожал ее. Сильвия вздрогнула.

Бедная девочка! Неужели она боится его? Она не должна бояться, он ей докажет это — он не будет торопиться. Он подождет… Такая юная, такое дитя…

А в это время Родней беззвучно и исступленно молил:

‘Уедем, бросим все. Какое нам дело до того, что о нас подумают? Ты принадлежишь мне — мы созданы друг для друга. Сильвия, неужели ты не чувствуешь, не слышишь всего того, что я хочу тебе сказать? Ведь мы любим друг друга. Ты помнишь наши поцелуи? Этот ужасный брак не может продолжаться. Я не вынесу этого, я сойду с ума от мысли, что ты будешь принадлежать другому. Это невозможно, — слышишь, Сильвия? — невозможно. Посмотри на меня’.

И в этот момент, словно услыхав его мольбу, Сильвия повернула голову, и их взоры встретились.

Монти медленно сказал:

— Становится свежо… Я боюсь, что ты простудишься, деточка.

Родней сообразил, что ему пора оставить их. Он решил дойти с ними до отеля… Может быть, ему удастся хоть минуту еще побыть наедине с Сильвией, — ничего нельзя знать, — и тогда он уговорит ее…

— Я пройду в биллиардную, — сказал он.

— В таком случае, я загляну туда, чтобы посмотреть, как вы играете, — заметил Монти. — Говорят, вы отличный игрок, лорд Рентон.

Родней отрицательно покачал головой.

— Самый посредственный! — пробормотал он.

Когда они подошли к отелю, в дверях показался лакей.

— Вас снова вызывают к телефону, сэр, — обратился он к Монти.

Монти пошел вперед, бросив Сильвии:

— Я сейчас вернусь, дорогая.

Как только он ушел, Родней страстно и повелительно сказал:

— Нужно покончить с этим. Я готов сейчас же все рассказать Монти. Я знаю, это будет жестоко по отношению к нему, но разве судьба не была жестока к нам? Жизнь разлучила нас. Я не похищаю вас у Монти, я только хочу потребовать у него то, что мне принадлежит. Сильвия, ведь это правда? Послушайте, ведь это невозможно… Вы себе не представляете… Я… — он на мгновение замолчал, стараясь подыскать подходящие слова. Она была так молода, что он едва ли мог решиться говорить с ней обо всем открыто. Охваченный отчаянием, он воскликнул: — В нашем распоряжении всего несколько минут, дорогая. Сильвия, наша жизнь, наше будущее — в ваших руках. От вас зависит наше счастье. Позвольте мне рассказать Монти всю правду… Я увезу вас с собой… Брак легко можно расторгнуть… Как только вы будете свободны, мы повенчаемся… Сильвия, дорогая!..

Он крепко обнял ее, и губы их слились. Охваченные сладостным трепетом блаженства, они в это мгновение забыли обо всем на свете.

— Как будто ты можешь принадлежать кому-нибудь другому, кроме меня, — шептал Родней, целуя ее. — Какие мы глупые, что могли думать об этом. Я сейчас же скажу Монти… В конце концов…

Как это ни странно, но именно эти слова ‘в конце концов’ дошли до сознания Сильвии и разорвали пелену блаженства, окутывавшую ее.

Она освободилась от объятий Роднея и, страшно побледнев, спокойно сказала:

— Я не могу сделать этого. Я не могу заставить Монти страдать. Когда все забыли обо мне, он вспомнил. Я не могу разбить его жизнь из-за того, что наша уже разбита. Я не могу обмануть его в благодарность за то, что он сделал все, чтобы избавить меня от страданий. Не нужно никогда больше думать об этом и говорить, Родди, это ни к чему не приведет.

Ее лицо казалось гораздо старше при неярком мерцании звезд. Боясь, что может потерять самообладание, она быстро повернулась и вошла в вестибюль. Родней видел, как она побежала к телефонной будке и постучала в стеклянную дверь, как Монти, весь сияя, вышел оттуда и, взяв ее под руку, проводил к лифту.

Тогда, не в силах больше выносить всего этого, Родней повернулся и быстро пошел прочь. Его охватило странное оцепенение: он не чувствовал и не соображал ничего…

В его усталом мозгу жужжали мысли… Что это?.. Самоотречение? Ему оно было чуждо. Благородство самопожертвования?.. Какие пустяки и бред!.. Все это!..

Внезапно ему пришло в голову, что Сильвия не лучше других, что ее так же легко можно ласкать и целовать, как других, и еще легче забыть.

Гнев медленно вскипал в его душе… Как она смела так поступить с ним? Он возмутился при мысли об этом.

Благородство? Какая чепуха! Ну и пусть уходит! Пусть думает, что она какая-то необычайная героиня, высоко держащая знамя чистоты… Слезливая сентиментальность, а не героизм, вот что это! Какой он дурак, что позволил ей уйти с этой уверенностью… Он должен был заставить ее уйти с ним, найти какой-нибудь выход…

Оцепенение все больше и больше охватывало его. В небе плыл маленький серебряный серп месяца… Одиночество сломило Роднея… Он был отрезан от Сильвии, он был один в целом свете, где не было ничего, кроме страданий.

Откуда-то издали до него донеслись звуки граммофона: ‘Вы забыли обо мне’ — под эту музыку он когда-то танцевал с Сильвией… Ему захотелось кричать, смеяться над самим собой, но что-то сжало его горло, горящие, воспламененные губы не могли ни плакать, ни проклинать.

Большими шагами он двинулся по шоссе к Сэлисбери-Плейн, стараясь ни о чем не думать, но скоро понял, что это ему не удастся.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

— Ты плохо выглядишь, — сказал Монти с оттенком раздражения в голосе. — Может быть, тебе хочется чего-нибудь другого, деточка? Хочешь домой?

— О да, я бы очень хотела поехать домой! — воскликнула Сильвия. — Это прекрасная мысль, Монти.

Она всегда очень быстро соглашалась на все его предложения, старалась показать ему свою признательность, казалось, была всем довольна, но все-таки Монти чувствовал, что чего-то не хватает. Он чувствовал это с каждым часом все больше и больше, но никак не мог точно сформулировать, что это такое, и беспрерывно ломал себе над этим голову. Он добился своего: она стала его женой, была очень добра к нему — но как-то изменилась.

В ней совершенно не было жизни, и тем не менее, она, казалось, была всем довольна. Монти был огорчен и разочарован.

Может быть, это оттого, что во время медового месяца она была все время только в его обществе? Возможно, это было причиной… Хорошо, что она хочет ехать домой, ему уже давно хотелось этого.

По его мнению, дела были стихией мужчины… Он себе ясно нарисовал картину возвращения в свою контору… За это время накопилась, вероятно, уйма работы… Мысль об этом только обрадовала его.

— Хочешь править, деточка? — предложил он.

— Нет, спасибо.

Опять то же самое. Ей никогда ничего не хочется. Когда он ей предлагал кататься верхом, она соглашалась, но без всякого увлечения. Монти наморщил лоб… он сделал для нее все, что мог, его совесть была чиста. Ей стоило лишь в разговоре упомянуть что-нибудь, и он всегда выполнял ее любое желание.

— За этот месяц ты успеешь привыкнуть ко мне, деточка, — сказал он ей однажды. — И тогда… О, если б скорее прошел этот месяц.

Может быть, по приезде домой она придет в себя… Каждая женщина любит иметь свой дом, хлопотать по хозяйству… Он повидает Китти Брэнд и попросит ее устроить пару вечеринок… Кроме того, в скором времени будут очень интересные бега… Новые пьесы… Все служило лишним доказательством тому, что медовый месяц — выдумка глупцов. Люди, которые должны были прожить вместе всю жизнь, могли с удовольствием провести наедине день-два, а потом им должно стать скучно, их снова тянет к друзьям, к развлечениям, к работе… Если вы привыкли к светской жизни, то вам очень трудно обойтись без общества.

Кроме того, во время турне часто шли дожди, и Монти готов был сдружиться с кем угодно, лишь бы это немного могло развеять охватывавшую его сонливость. Попадавшиеся на пути отели оставляли, по мнению Монти, желать лучшего. Наиболее необходимая, по его мнению, вещь для всякого порядочного человека — комфорт: вода, очень горячая и в неограниченном количестве, удобная постель, хорошо приготовленная пища и виноградные вина. А в одном из этих отелей, где его уверяли, что он все получит, ничего не было, и он был — по выражению Монти — не лучше хлева. Он сказал это хозяину и, возмущенный, покинул его. Барлоу и Сарра скромно последовали за ним.

Слава Богу, теперь они возвращаются домой, где все устроено по его вкусу, он вернется к своим обычным занятиям, окунется в прежнюю жизнь…

Сильвия молча следила за мелькающими пейзажами. Пожалуй, лучше будет вернуться, устроиться. Это все равно неизбежно, так что чем скорее, тем лучше. Ей казалось, что она навсегда потеряла способность чувствовать и соображать. Она вспомнила Роднея, как вспоминают умершего, и была совершенно уверена, что больше никогда не встретит его.

‘В конце концов, забывают все, — думала она. — Жизнь не могла бы идти своим чередом, если бы было иначе… И я забуду… Но как бы я хотела быть старше…’

Если бы Родди был виноват в том, что не писал и не приехал… если бы только Фернанда не отослала ее… если бы в Ирландии она не потеряла всякую надежду.

‘Но что толку терзаться?’ — устало подумала Сильвия и, сделав над собой нечеловеческое усилие, стала внимательно слушать пространный монолог Монти о преимуществах автомобилей перед другими способами передвижения. Она уже неоднократно слышала все это, но Монти очень любил говорить о моторах, объяснять свою систему управления ими и повторял все это по много раз.

К вечеру они приехали в Лондон. Город был окутан легкой дымкой тумана, сквозь который рано зажженные фонари мерцали, как огромные цветы.

— Славный городишко! — радостно воскликнул Монти. Он всю жизнь прожил в Лондоне и любил его так, как только может любить его коренной житель.

Настроение Монти сразу поднялось. Они проехали по Кенсингтон-Роуд и через Найтсбридж выехали на Пикадилли. Он вернулся к родным берегам и был счастлив.

В квартире их уже ждали миссис Роуэлл, Сарра и Барлоу. Повсюду стояли цветы — розы и георгины, в камине потрескивали дрова. На письменном столе лежал целый ворох телефонограмм.

Монти, который переодевался у себя, крикнул:

— Послушай, малютка, Китти устраивает сегодня вечеринку в Эмбэсси. Зовет нас с тобою. Хочешь пойти?

— Да, с удовольствием, — ответила Сильвия, поддаваясь настроению минуты.

— Отлично, — сказал Монти и подошел к телефону. — Да, да… Только что вернулись… О, отлично!.. Выглядит прекрасно… кланяется… очень хочет прийти… Лондон изумителен… Ах, я не знаю… Восток… запад… Я так думаю… Ровно в девять… Конечно… До свидания, дорогая…

Он вошел в комнату Сильвии без пиджака, с сигарой в зубах, жемчужные запонки мягко поблескивали на его манишке.

Сильвия в светлом шелковом пеньюаре сидела перед зеркалом. Сарра причесывала ее.

Монти сел верхом на легкий изящный стул и, весь сияя, поглядел на Сильвию. Сарра вышла из комнаты.

Монти поднялся.

— Поцелуй меня, дорогая.

Он стал целовать ее.

— Не правда ли, хорошо, что мы вернулись домой?

Он снова поцеловал ее.

— А ты мне не хочешь возвратить поцелуй?

Сильвия поцеловала его, и ей показалось, что она слышит голос Роднея: ‘Дай твои губы… поцелуй меня…’

Монти, все еще держа ее в своих объятиях, спросил:

— Разве ты не счастлива, Бит?

Он никогда до сих пор не задавал ей этого вопроса, и она вздрогнула от неожиданности.

— Разве мы не счастливы? — охваченная нервной дрожью, ответила она вопросом на вопрос, стараясь обратить все в шутку.

Монти резко разжал руки.

— Конечно, мы счастливы! — уверенно ответил он и прошел к себе.

Вечеринка Китти удалась отлично, среди гостей была известная в это время красавица, которая вполне заслужила свою славу. Она сидела рядом с Сильвией, и они обе, бесспорно, были самыми красивыми женщинами из всех собравшихся, отлично дополняя одна другую.

Леди Виола была светлая блондинка, у нее были золотистые с серебристым оттенком волосы и совершенно черные глаза, и такая нежная и прозрачная кожа, что должна была бы указывать на хрупкий организм, но в действительности леди Виола принадлежала к очень здоровым и крепким натурам.

От нее не отходил ни на шаг молодой человек, игравший на бегах, по фамилии Людлов, он явно обожал ее и был, по-видимому, без ума от нее. Он не сводил с нее взгляда, который, когда она танцевала с другими, становился то диким, то покорным.

Людлов был высокого роста, очень худой, с орлиным носом и выдающимся вперед подбородком. У него был детский рот, который становился прекрасным, когда он улыбался.

Он о чем-то разговаривал с Сильвией, но вдруг оборвал начатую фразу и, махнув рукой, позвал:

— Алло, Родди!

Сильвия подняла голову и встретилась глазами с Роднеем.

У нее замерло сердце и потемнело в глазах.

Точно откуда-то издалека раздался голос Роднея: ‘Пойдемте танцевать?’ — и минуту спустя она очутилась в его объятиях, тогда все вновь прояснилось, а сердце бешено забилось.

Родней лениво и полунасмешливо спросил:

— Итак, как дела? Как поживаете?

У нее пропала всякая охота говорить с ним после этого вопроса.

— Вы похудели, — продолжал он, — и похорошели, если только это возможно при вашей красоте.

Он говорил все это тем же тоном, а она привыкла к другому, к голосу, прерывающемуся от волнения, в котором звучали нежность и любовь.

— Однако, вы очень молчаливы сегодня. Язык проглотили, что ли, как говорят дети?

Однажды, когда они лежали на зеленеющем склоне холма, он задал ей тот же вопрос, и она, обернувшись к нему и скорчив презабавную гримасу, рассмеялась и высунула кончик языка. Тогда, в ответ на этот жест, он схватил ее в свои объятия и, осыпая поцелуями, воскликнул:

— Что за ужасные манеры, совсем невоспитанное дитя!

Сейчас, задетая за живое его насмешливым, холодным тоном, она взметнула ресницы и, глядя в упор в его равнодушные, слегка затуманенные глаза, спросила:

— Вы когда-то, помните, уже задали мне этот вопрос? На холме, над Ниццей…

На мгновение она почувствовала себя удовлетворенной. Но в следующий же момент она поняла, что мстила ему обоюдоострым мечом и, ранив его, нанесла себе не менее глубокую рану, потому что в ответ на ее вопрос Родней, слегка вздрогнув, спокойно сказал:

— Конечно, помню. Мы приятно провели этот день, не правда ли?

Когда танец кончился, он проводил Сильвию к ее столу, поздоровался с несколькими знакомыми и направился к выходу. Возвратившаяся в это время в комнату леди Виола радостно окликнула его:

— Родди, дорогой, наконец-то! Где вы пропадали? Пойдемте танцевать!

Сильвия молча наблюдала за ними. Леди Виола подняла к нему сияющие обожанием глаза, а Родди, склонившись к ее лицу, улыбался ей. Они танцевали удивительно ритмично и без всякого напряжения.

Китти Брэнд, которая тоже следила за ними, сказала Сильвии:

— Не правда ли, чудесная парочка?

— Кто? — спросила Сильвия.

— Вот эти двое. Говорят, что Родди Рентону остается только сделать ей официальное предложение. Он необычайно привлекателен, но только ужасный эгоист и страшно избалован. Впрочем, это не его вина. Женщины без ума от него. Вы только посмотрите на леди Виолу. Она очень мало беспокоится о том, что о ней будут думать. Это была бы вполне подходящая пара, хотя и говорят, что репутация леди Виолы не из блестящих и слава о ней гремит отсюда до Коломбо. Я лично этому не совсем верю, как и вообще сплетням о красивых или чем-нибудь отличающихся от других женщинах. Большей частью половина этих историй вымышлена.

— Да, — рассеянно сказала Сильвия, не сводя глаз с Родди. — Мне кажется, вы правы.

Китти вставила в мундштук из светлой черепахи тонкую длинную папиросу — она курила специальные папиросы и сама заказывала их — и добавила:

— Я думаю, что в конце концов так и будет. Я говорю о браке Рентона с леди Виолой. Они очень подходят друг другу и, вероятно, были бы гораздо более счастливы, чем большинство теперешних молодоженов.

Сильвия постаралась улыбнуться. Родней вел леди Виолу под руку, и с каждым их шагом невероятная тяжесть наваливалась на ее сердце. Она так побледнела, что Монти испугался и предложил ей поехать домой. Он был очень заботлив: он сейчас пошлет за автомобилем… она себя скверно чувствует, она так бледна…

Но Сильвия решительно отказалась ехать домой и уверяла его, что все обстоит благополучно. Она жаждала видеть Родди, и в то же время его присутствие невероятно мучило ее. В эту минуту он снова направился к ее столу. Тогда она поднялась и сказала Монти:

— Я передумала. Поедем.

Когда она проходила мимо Роднея, ее рука случайно коснулась его руки, и это обыкновенное, совершенно непроизвольное движение вызвало в ее памяти ощущение восторга и блаженства минувших дней, в ее душе с новой силой вспыхнула жажда радости и любви. Но этот трепет погас, как только Монти взял ее руку, помогая войти в автомобиль.

Они скоро очутились дома, в квартире Монти, обставленной с чрезмерной, гнетущей роскошью. Монти не сдерживал себя: он бурно проявлял свою нежность, в грубоватых выражениях высказывал свое беспокойство и беспрерывно похлопывал ее то по щеке, то по волосам, он называл ее ‘душенькой’, и все вместе взятое создавало невероятно банальную и пошлую обстановку.

Когда Сильвия осталась, наконец, одна, — или, вернее, почти одна, так как дверь в комнату Монти была открыта, — ‘чтобы тебе спокойнее было, душенька’, сказал он, — она почувствовала себя, как загнанный в клетку зверек.

Со дня смерти отца жизнь стала для нее клеткой, а она — пленницей, прутья клетки были созданы частью обстоятельствами, частью ее собственной волей.

‘О, если бы я решилась тогда остаться в нищете и работать!’ — с грустью подумала она.

Другие девушки ведь решались на это и были счастливы и свободны.

Она села в кровати и обхватила руками колени.

‘С какой бы стороны я ни рассматривала это, — честно призналась она самой себе, — виновата во всем я одна. Я получила то, что заслужила. Если бы я была честна по отношению к Монти и вместо того, чтобы выйти за него замуж, попросила бы его найти мне работу, он бы, конечно, сделал это. Он честен, а я — нет. Я взяла у него самое лучшее, зная, что не сумею ему отплатить. Поэтому единственное, что мне остается, это вести до конца свою роль любящей жены’.

Это самоотверженное решение, эти благородные мысли продержались до утра. Когда Монти вновь стал осыпать ее горячими ласками, они растаяли, как снег.

Когда Монти ушел, Сильвия оделась и вышла на улицу. В Грин-парке она лицом к лицу столкнулась с Родди, который гулял со своим волкодавом. Родди был необычайно привлекателен и изящен.

Странное, почти тревожное выражение промелькнуло в его глазах, когда он поздоровался с Сильвией. Они пошли рядом, беседуя о собаках. Разговор вначале не клеился, но некоторое время спустя они оба почувствовали себя свободнее. Родней избегал называть ее по имени, но как-то случайно оно сорвалось у него с языка, и это разрушило образовавшуюся между ними преграду. Они оживились и улыбнулись друг другу. А когда уселись под деревом в больших креслах, их охватили воспоминания о минувшем счастье, и что-то похожее на слабую надежду вспыхнуло в них.

Они рассмеялись какой-то шутке, и тут их взоры встретились. Смех замер у них на губах. Сильвия почти бессознательно протянула Роднею руку, и он крепко сжал ее.

Воцарилось глубокое молчание, над ними тихо шелестели позолоченные осенью листья.

Наконец Родней резко сказал:

— Сильвия! Так дальше продолжаться не может… Ни я, ни вы не вынесем этого… Вы должны мне позволить рассказать все Монти.

Сильвия покачала головой и взволнованно заметила:

— А я думала, что вы любите леди Виолу, что вы…

— Вы так думали, — еще более резко перебил Родней. — Вы отлично знаете, что это не так и что я люблю только вас. Я не в силах вырвать ваш образ из своего сердца. Вы отравили меня собой. Я ведь не оставил вас по своей вине, со мной случилось несчастье, которого я не мог предотвратить. И с вами произошло нечто подобное. Нас разъединила судьба. Если бы не это, мы были бы теперь вместе…

Его голос внезапно изменился, он понизился до шепота, в нем зазвучала такая страстная нежность, которая способна была сломить любое упорство.

— Бит, дорогая, подумайте: мы бы сидели здесь, вот так, как сейчас, и знали, что выйдем отсюда вместе. Вы никогда не были у меня в доме, там все радует глаз, и я уверен, что вам там понравилось бы. Я думал об этом еще на яхте, как только мне стало лучше… Но тогда я был уверен, что найду вас и все будет хорошо. Мы бы вернулись домой к завтраку, потом вы бы прилегли отдохнуть, а я бы читал в это время или мы бы просто разговаривали… Затем вы оделись бы, и мы снова отправились бы куда-нибудь вместе… Подумайте, все время вместе. У нас ведь так много общего… моя работа… замок, а потом, может быть, у нас были бы дети… — Его голос сделался еще нежнее. — Дорогая, думали ли вы об этом когда-нибудь? Я часто думал и представлял себе малютку-сына с вашими глазами и с вашей улыбкой…

Он стремительно вскочил и, схватив ее руки, воскликнул:

— Бит, вы должны это сделать! Будьте же честной — порвите сразу. Я жду… Как только сумеем, мы повенчаемся.

— Это испортит вашу жизнь, — дрожащим голосом прошептала Сильвия. — Я не хочу этого. Я была слишком слаба все время, но не хочу быть эгоисткой.

Она встала, стараясь освободить руку и не отводя наполненных слезами глаз от грустного и, вместе с тем, злобного взгляда Роднея.

Он резко выпустил ее руку.

— Ну что ж! Если не хотите — живите, как знаете. Ведите жизнь, полную унижений… Это вам, по-видимому, вполне по душе. А еще говорят, что женщины чувствуют глубже и что они тоньше мужчин. Вы немного найдете мужчин, которые добровольно согласились бы жить с женщиной, которая их ненавидит.

— Я не могу сказать, что ненавижу Монти, — прерывающимся голосом сказала Сильвия. — Я знаю, что я виновата во всем… Я не забуду этого… Но… ах, Родди, будьте же хоть немного снисходительнее ко мне.

— Снисходительнее! — возмутился Родней. — Вы разбиваете мою жизнь — и просите снисхождения.

Сильвия ничего не ответила.

— Мне лучше уйти! — сказала она после короткого молчания.

Она на мгновение остановилась. Родней остался на месте. Он наклонился к волкодаву, прикрепляя к ошейнику ремешок.

— Прощайте, Родди!

Он не ответил.

Сильвия отвернулась и быстро пошла прочь, тщетно стараясь удержать катившиеся из глаз слезы, она едва сознавала, куда идет и что делает, и совершенно не заметила, как очутилась на Пэл-Мэл-стрит. Она услышала крик, резкий скрип тормоза и беспомощно остановилась.

Что-то со страшной силой отбросило ее в сторону, она почувствовала сильную боль в голове и потеряла сознание.

— Но она шла прямо на автомобиль! — возмущенно кричал шофер.

— Все равно… Получите! — сказал Родней, одной рукой поддерживая Сильвию и вынимая деньги другой. — А теперь отвезите нас в Сент-Джемс-Сквер — только поезжайте как можно быстрее.

Автомобиль скрылся раньше, чем собравшаяся толпа успела узнать подробности происшествия. Несколько минут спустя шофер остановил машину у подъезда дома Роднея.

Родней внес Сильвию в маленькую гостиную. Он никого не позвал, так как был свидетелем всего случившегося и знал, что Сильвия не получила серьезных повреждений, а просто потеряла сознание от легкого удара.

Он уложил ее на диван и принес коньяк. Опустившись около нее на колени, он влил ей в рот немного коньяку. Сильвия широко открыла глаза и улыбнулась. Она прижалась к нему, как ребенок, и подняла голову. Родней наклонился и поцеловал ее в губы. Забыв обо всем на свете, кроме этой неожиданной близости, они стали осыпать друг друга поцелуями, как это делали когда-то в минувшие дни.

— Мне кажется, что я умерла и попала в рай, — шепнула Сильвия. — Я поняла это по тому, что ты здесь, со мной.

— Ты не уйдешь от меня? — шептал Родди, прижавшись губами к ее губам. — Ты мне позволишь повидать Монти и все сказать ему… Ты должна, должна… мы не можем дольше жить так!

Все окружающее исчезло куда-то далеко. Родди сел на диван и крепко обнял Сильвию, она притянула его голову к себе.

— Не надо теперь говорить… думать об этом… теперь, когда так хорошо…

Очарование момента охватило и Роднея, он больше не просил, не требовал… В эти короткие мгновения он был совершенно спокоен и счастлив.

Так их и застал Монти. Он, как безумный, выбежал из клуба, где какой-то знакомый сообщил ему о происшествии с Сильвией. Он позвонил домой, но там никто не знал, где сейчас Сильвия. Дежурный полисмен, который был свидетелем несчастного случая, дал ему адрес Роднея.

Дворецкий проводил Монти в библиотеку, которая граничила с маленькой гостиной, дверь в соседнюю комнату была открыта.

Еще в вестибюле дворецкий сказал:

— Мне кажется, милорда нет дома. Я сейчас узнаю.

Он бесшумно вышел из комнаты и оставил Монти одного. Внезапно Монти услыхал голос Сильвии… Это был голос, полный любви и страсти… Он всегда мечтал, чтобы она с ним говорила именно так, и страдал, что этого не было.

Он застыл на месте, не слыша и не сознавая ничего, кроме этого бесконечно нежного, взволнованного шепота: ‘Я люблю тебя, люблю’ — и после короткой паузы: — ‘Ах, Родди, Родди’.

Монти был не в силах пошевельнуться, его сердце начало биться с такой силой, что причиняло ему боль. Он задыхался от волнения и, протянув руку, как слепой, сделал несколько шагов вперед и заглянул в открытую дверь. Он увидел Роднея, который стоял на коленях около дивана и сжимал в своих объятиях Сильвию. В их глазах он прочел любовь и отчаяние.

Бессмысленно уставясь на них, он внезапно подумал о том, что они еще очень молоды и что молодость придает всему трогательный оттенок. Потом очень тихо отошел от двери и совершенно твердым шагом вышел из библиотеки. В вестибюле он подошел к дворецкому, и, протянув ему пять фунтов, сказал:

— Пожалуйста, не говорите милорду, что я был здесь.

— Слушаю, сэр! — ответил дворецкий. Он открыл входную дверь и, когда Монти вышел, удивленно посмотрел на бумажку, сложил ее и спрятал в бумажник.

На улице ярко светило солнце. Ясный осенний день был весь соткан из золота. На фоне синего неба свежесть прохладного воздуха бодрила и веселила.

Монти шел вперед без цели, не думая ни о времени, ни о том, как далеко он зашел.

Кто-то окликнул его, и он совершенно машинально поздоровался.

Его приятель по клубу, поколебавшись несколько мгновений, подошел к нему.

— Что с вами? — спросил он. — Вы страшно бледны. Здоровы ли вы?

— Печень, — ответил Монти, невесело улыбаясь. — Слишком много переживаний для человека моих лет.

— Никогда не бывает слишком много хорошего! — торжественно возразил Сомс.

— Может быть, вы и правы, — согласился Монти, делая над собой невероятное усилие, чтобы казаться веселым. — До свидания, Сомс, мы, вероятно, увидимся в ‘Виктории’?

Сомс долго глядел вслед удалявшемуся Монти. Его поразили мрачный, убитый вид Монти, его опущенная голова…

— Я сегодня видел Монти, — сказал он некоторое время спустя в клубе. — Он был чрезвычайно плохо настроен. Как вы думаете, что повлияло на него так? Уж не то ли, что он много проиграл на бегах в Сен-Леже?

Кто-то небрежно заметил:

— Монти может проиграть в десять раз больше, и это не отразится на его кармане, — ведь он купается в золоте, — просто теперь он получил то, что обычно достается старикам: рога.

В это время Монти, не отдавая себе отчета, куда идет, прошел пешком от Сент-Джемс-Сквера до Тоуэра. Поднявшийся с реки резкий холодный ветер заставил его поднять голову. Ничего не понимая, он уставился на мост, на реку, на пакгаузы — у него не было ни малейшего представления о расстоянии, которое он преодолел.

Внезапно его охватила острая усталость, настолько сильная, что он не в состоянии был идти дальше.

Он окликнул какого-то бродягу:

— Позовите мне такси.

— Подождите здесь, сэр, — ответил тот, предвкушая щедрую подачку. — Я вернусь через мгновение.

Когда он вернулся с такси, Монти дал ему пять шиллингов, и бродяга рассыпался в благодарностях.

— Вы — настоящий милорд, сэр! — восторженно воскликнул он.

Эта незначительная фраза назойливо жужжала все время в мозгу Монти. Молодец! Нечего сказать, хорош он — человек, жена которого опозорила его честь… О, она была достаточно честна — но если ее сердце, ее любовь принадлежат Роднею, то не все ли равно? Для всех это будет главное, но не для него, для его измученной души важно только одно — она не любит его, она отдала свою любовь другому… После того, как отдают такую любовь, какую он прочел сегодня на ее лице там, в маленькой гостиной, — разве остается еще что-нибудь в душе?

Женщина может быть вашей женой, принадлежать вам, носить ваше имя, жизнь ваша может казаться вполне налаженной, с внешней стороны все будет в порядке, — но все время ее мысли будут далеко, ее сердце будет рваться к любимому.

Такси остановилось у подъезда его дома.

‘Нет, я еще не могу вернуться’, — подумал Монти, чувствуя, что он не в состоянии видеть сейчас Сильвию.

— В парк! — неопределенно сказал он шоферу.

Он оставил такси около Роу и, пройдя несколько шагов, столкнулся лицом к лицу с Китти Брэнд, которая гуляла со своей овчаркой. Она схватила его за отвороты пальто и расхохоталась над его рассеянностью.

— Что с вами случилось? — весело спросила она.

Монти встретил взгляд ее ласковых глаз, они много лет уже были друзьями — значит, между ними не могло быть недомолвок.

Он отрывисто сказал:

— Все, Китти, все!

Китти Брэнд пошла рядом с ним и взяла его руку.

— Вы говорите о Сильвии? — мягко спросила она.

— Да, о Сильвии и о молодом Рентоне.

Китти не стала интересоваться деталями, она понимала, что горе Монти еще слишком свежо, чтобы говорить обо всем прямо.

— Что вы думаете делать? — спросила она.

Монти внезапно встрепенулся, его лицо вспыхнуло от гнева, усталость сменилась злобным оживлением.

— Я отомщу им! — резко сказал он. — Слышите, обоим! Я натворю такого, что весь Лондон поразится. Я заставлю их искупить свою вину… Его, а потом…

Он резко выдернул свою руку и, не попрощавшись с Китти, быстро пошел прочь.

Китти Брэнд долго глядела ему вслед. Он шел, не разбирая дороги, по желтеющей траве, высоко подняв голову и яростно глядя вперед налитыми кровью глазами.

Выйдя из парка, он окликнул такси и поехал домой.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

— Я не могу этого сделать, — сказала Сильвия.

Она стояла перед Роднеем, бледная и дрожащая, но непоколебимая в своем решении.

— Я не могу, дорогой, это все, что я могу сказать.

Родней побледнел.

— Вы хотите сказать, что вернетесь к Монти, чтобы снова стать его женой? — угрюмо произнес он.

— Но ведь я его жена…

— Вы вернетесь к нему и будете с ним жить после всего, что произошло сегодня?! — вспылил Родней.

— Это было незабываемое мгновение, — сказала Сильвия, — украденное у времени, крохотный цветущий оазис в пустыне жизни, прекрасный, как роза. Мы сорвали ее — и наше счастье кончилось… Я была слишком счастлива, и не стыжусь в этом сознаться. Я не искала встречи с вами, она дарована была мне судьбой, которая делает с нами все, что ей заблагорассудится — дает радость и страдание, когда захочет. Мы испытывали божественную радость и теперь должны искупить ее. Ах, Родди, милый, помогите мне… Не будьте таким жестоким, не отравляйте воспоминания об этих минутах…

— Воспоминания… розы в пустыне!.. — зло повторил Родней. — Вы рассуждаете, как настоящая женщина. Пара красивых фраз, поцелуй — и можно спокойно вернуться к себе домой, к мужу.

Он схватил ее руку и крепко сжал тонкие пальцы.

— Сильвия, у вас нет выхода — слышите? Мы принадлежим друг другу, мы поняли это еще в день нашей первой встречи. Ты не уйдешь от меня! Мы поедем сегодня ночью в Париж или куда-нибудь на юг и потребуем, чтобы Монти дал вам свободу. Через несколько месяцев все будет кончено, и мы повенчаемся.

— Я не могу, не могу! — ответила Сильвия, ее щеки ярко пылали. — Родди, выслушайте меня. Вы только что сказали, что когда мы встретились, то сразу же почувствовали, что предназначены друг для друга, но это ведь неправда. Я действительно это поняла с первого момента, а вы нет. Я вам просто понравилась, и вам хотелось развлечься. Будьте же честны и сознайтесь, что я права. Некоторое время спустя вы полюбили и, наконец, поняли, что готовы на все, чтобы жениться на мне. Потом вы заболели, но в этом вы не виноваты, а вина ваша в том, что вы медлили и испытывали судьбу. Неужели вы думаете, что если бы я была больна, то не нашла бы способа дать об этом знать? А вы ждали, потому что решили, что и так все обойдется. И вот, пока вы медлили, а я томилась в ожидании, явился Монти и спас меня от горя, бедности и отчаяния. Вот почему я должна вернуться к нему — и навсегда. Я никогда бы не искала встречи с вами — это было бы нечестно, но в сегодняшнем происшествии с автомобилем я ведь не виновата.

Она освободила свою руку и со словами: ‘Но теперь кончено все!’ — направилась к дверям.

— И это вы зовете любовью? — с горечью воскликнул Родней.

Сильвия обернулась. Широко открытыми, полными слез глазами она посмотрела на искаженное гневом лицо Роднея.

— Я буду любить тебя всю жизнь, — сказала она и вышла из комнаты.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Когда Сильвия вернулась домой, Монти еще не было. Она прошла в свою комнату, чтобы привести себя в порядок.

После всего случившегося, несмотря на сильное нервное потрясение, она чувствовала себя почти счастливой. Прежнее состояние беспокойства и неудовольствия исчезло.

Она причесывалась гребнем из светлой черепахи, недавним подарком Монти, когда он вошел в вестибюль.

Обычно он всегда давал ей знать об этом, слегка насвистывая, а она отвечала: ‘Я здесь’. В этот день он молча вошел в дом и прямо прошел к себе. Потом без стука открыл дверь в комнату Сильвии:

— Алло!

Сильвия взглянула на него и улыбнулась.

— Как ты провел сегодняшний день? — спросила она.

— Неплохо.

Он стоял за ее спиной, тупо уставясь на ее склоненную головку, на золотые завитки на затылке… Один раз крепко сжать рукой эту нежную шею, и…

— Ты нездоров, Монти?

Сильвия подняла голову и посмотрела на него.

— А тебе не все равно?

— Конечно, нет. Я была бы очень огорчена, если бы ты заболел.

— Ты, значит, действительно ценишь меня?

— Больше, чем кого бы то ни было на свете.

Он готов был ударить ее в этот момент: его большая рука невольно сжалась в кулак.

Шепотом, задыхаясь от гнева, который сжимал ему горло, он сказал:

— Лжешь! Я могу доказать это…

Сильвия поднялась с кресла, в котором стояла на коленях, в позе маленькой девочки, и, выпрямившись, остановилась перед ним.

— Что это значит, Монти?

Он тем же хриплым шепотом пробормотал:

— Я знаю все… Я видел… И не смей лгать мне… Не смей!

Сильвия молчала. Но ее прямой, спокойный взгляд подействовал на него. Он внезапно обрел способность говорить.

— Я видел вас обоих — поняла? — гневно крикнул он. — Я был в библиотеке и видел, как ты целовалась с этим щенком… Рентоном… Я слыхал, что ты ему говорила…

— Мне очень жаль, что ты не дослушал до конца, — горячо возразила Сильвия. — Я хотела, чтобы ты слышал каждое слово, потому что ради тебя, ради твоей доброты, благородства, твоей любви я отказалась уйти с Роднеем. А теперь… О, теперь я жалею, что не сделала этого. Ты не веришь мне? Родней говорил мне, что тебе будет все равно, а я была настолько глупа, что не поверила ему. Очевидно, люди не всегда говорят то, что думают. Я поверила, что я для тебя все на свете, что ты доверяешь мне во всем, я хотела оправдать это доверие и…

Внезапное страдание сломило ее мужество, она упала на колени около кровати и, склонившись головой на протянутые вперед руки, громко зарыдала.

— Ты был так бесконечно добр ко мне… Я хотела отплатить… сегодня со мной произошел несчастный случай… автомобиль… мы расстались навсегда… он знал… Родди… — всхлипывая, бессвязно лепетала она.

Потом внезапно поднялась и с лицом, залитым слезами, надломленным голосом сказала:

— Ты можешь верить или нет, как хочешь, но я честно старалась быть хорошей, верной женой… Ты знал, что я не любила тебя, когда ты женился на мне, ты отлично знал это. Мне было только восемнадцать лет и у меня не было ни пенни за душой — я была совершенно одинока и беспомощна. Я просила тебя помочь мне найти работу… Это истинная правда, что я отношусь к тебе лучше, чем к кому бы то ни было. Я верила в твою доброту, любовь… Я была так благодарна за все, а теперь…

Монти молча смотрел на нее, на свою ‘малютку’, свою ‘деточку’, которую он так обожал, которой так любил дарить драгоценности, красивые безделушки…

Он почти не слышал того, что говорила Сильвия, но когда она напомнила ему о том, что просила его помочь ей найти работу, ему пришла в голову мысль, которая пронеслась в его мозгу, когда он услышал эту просьбу: ‘теперь настало время действовать’. И он ‘начал действовать’. Тогда, сделав вид, что занят приисканием работы для Сильвии, он сделал ей предложение.

Он отлично знал, что она не любит его… Он погрузился в тяжелое, мрачное раздумье.

Сильвия нарушила воцарившееся молчание.

— Никто из вас не любит меня ради меня самой — ни ты, ни Родди. Пока вам было хорошо, вы оба даже ни разу не подумали о том, каково мне, как я живу, как я страдаю… Все это были для вас вещи второстепенной важности…

Она подошла к Монти.

— Повторяю, я сделала все, что могла, но… Теперь я ухожу, как-нибудь устроюсь, найду работу. Если ты захочешь дать мне развод, я не буду протестовать. Я не желаю, чтобы мое имя втоптали в грязь. Не желаю, чтобы моя репутация погибла и чтобы ты мог насладиться мщением.

В душе Монти столкнулись два противоречивых чувства: сознание того, что он поступил нечестно по отношению к Сильвии, обманул ее, женившись на ней, и рядом с этим — ощущение обиды и острой горечи, словно кто-то насмеялся, надругался над ним.

Потом, несколько минут спустя, он был убежден в этом, — он ясно понял, что не имел намерения позволить ей уйти… Как она могла это сделать? Разве она не была его женой? Разве у нее было хоть одно пенни? Разве она могла обойтись без его помощи? Монти хотел излить на нее всю дикую злобу, накипевшую в его душе, и поведать ей все муки разбитой любви. Он решил раз навсегда сказать ей все, что он чувствует.

Он колотил руками по дивану, кричал, неистовствовал, с побагровевшим от гнева лицом осыпал Сильвию целым потоком обвинений, упреков, угроз: его оскорбленное самолюбие, постепенно накипавшее раздражение, то, что он столько времени напрасно добивался ее любви, — все это прорвалось наружу в обидных, пошлых и резких выражениях.

А в глубине души Монти встало в это время милое и яркое видение: Сильвия, еще совсем крошка, стоит около него и, смеясь, смотрит ему в лицо, и слышится веселый голос Маркуса: ‘Не правда ли, она молодец?’

У него внезапно пересохло во рту. Он почувствовал резкую, щемящую боль в сердце и вдруг замолчал.

Воцарилось глубокое, напряженное молчание. Потом Сильвия бесшумно, как призрак, поднялась и вышла из комнаты.

Монти стоял, бессмысленно уставившись на закрывавшуюся за нею дверь. Он почему-то вспомнил художника, который разрисовал эту комнату. Сильвия видела где-то такие бледно-розовые тона, и ей очень понравилась такая окраска. Монти тотчас же велел окрасить ее комнату в такой цвет — это было неожиданностью для нее… Этот художник потребовал тогда невероятную цену, но ему тогда ничего не было жаль для Сильвии…

Он сел, охваченный сильной усталостью, его сознание затуманилось, и он весь погрузился в странное оцепенение.

В первый раз в жизни он почувствовал себя стариком. Монти взглянул на свое отражение в большом зеркале над туалетным столом Сильвии, и его лицо судорожно искривилось — бледное, измученное лицо, некрасивое, мешки под глазами, горькая складка вокруг губ… Он долго глядел на себя в зеркало в раме из серебряных роз и купидонов, которые держали в руках маленькие вазочки… Сильвия ежедневно меняла в них цветы…

Внезапно лицо его вспыхнуло. Он быстро поднялся — нельзя так распускаться… Это ни к чему не приведет… Он должен позвать Сильвию, помириться с ней, признаться, что сказал лишнее. Но ведь у него были основания говорить — больше, чем у кого бы то ни было. Женщины не хотят понять этого… Они думают, что могут делать все, что им вздумается. Он подарит ей что-нибудь — скажет, что очень огорчен, извинится…

И прежде всего он отделает Рентона. Какие тут могут быть сентиментальности, когда речь идет о мужчине… А что до нежных отношений между кем-то и его собственной женой — нет, увольте. Он не желает терпеть ничего подобного.

Все еще нетвердым шагом он прошел в библиотеку.

На стеклянном столике стоял графин с коньяком. Монти налил себе порядочный стакан и залпом выпил его. Он перестал дрожать и мало-помалу пришел в себя.

В конце концов то, что они целовались, — не преступление… Когда он был молод… Но он тотчас же отогнал от себя эти воспоминания, так как ему стало стыдно.

Коньяк сделал свое дело. Монти совершенно оправился, он почувствовал голод. Посмотрел на часы — однако, время идет. Он сейчас позовет Сильвию, попросит у нее прощения. Он готов даже унизиться перед ней, лишь бы снова воцарился мир, — и в конце концов ведь она все-таки его жена, и он любит ее.

Несколько нервничая перед предстоящей встречей с Сильвией, он поправил галстук и решительным шагом направился в гостиную. Там никого не было. Монти прошел в столовую. Лакей накрывал стол к обеду. Он пошел в комнату Сильвии. Дверь была раскрыта так же, как он оставил ее, уходя… Что-то дрогнуло в его лице. По-видимому, Сильвии не было дома.

Несколько мгновений он стоял, не двигаясь, стараясь собраться с мыслями. Потом решил позвонить Китти Брэнд. Подошел к телефону, но долго колебался, не решаясь снять трубку, он не знал, с чего начать, как сформулировать свое беспокойство. Тем более, что ведь у него нет оснований волноваться. Сильвия скоро вернется… Но если она почему-либо зашла к Китти Брэнд, то он поедет за ней туда. Он так и скажет Китти — спросит, не заходила ли к ней Сильвия, — и если она у нее, то попросит Китти передать ей, что сейчас приедет.

Он снял трубку.

— А, Монти! Добрый вечер!

Монти смутился и начал что-то бормотать. Китти довольно резко прервала его:

— Но я вовсе не видела Сильвии.

— Я думал, то есть, она говорила, что, может быть, заедет к вам, так…

Китти мягко прервала его,

— Не думаю, Монти, ведь уже очень поздно, знаете…

— Да, конечно, знаю, — продолжал Монти так же бессвязно. — Я так… хорошо… Значит, все? Ну, до свидания, Китти.

Он повесил трубку. Дворецкий доложил, что обед готов.

— Мадам нет дома, — сказал он. — Вы подождете, сэр?

— Да, конечно! — ответил Монти.

В четверть десятого он изобрел какое-то поручение и отослал их. Дворецкий, не сморгнув, выслушал приказание, горничная Сильвии уже успела сообщить ему, что мадам уехала, попросту говоря, ‘сбежала’.

— Возможно, миссис Ривс не вернется домой сегодня, — сказал Монти.

— Слушаю, сэр! — открывая входную дверь для него, сказал дворецкий.

Монти отправился в клуб. Он заказал себе обед и принялся оживленно болтать с Вульмером, две лошади которого принимали участие в предстоящих бегах. Внезапно его мозг пронзила мысль: ‘А она с ним сейчас, Сильвия… с Рентоном…’

Он тотчас же поднялся и, не обратив внимания на собеседника, выбежал из комнаты. Вульмер застыл от удивления, глядя ему вслед.

— Да он с ума сошел! — вырвалось у него. — Монти Ривс одурел, как мальчишка.

Выйдя на улицу, Монти позвал такси: он совершенно забыл о своем ‘Роллсе’.

— Поезжайте как можно скорее — Сент-Джемс-Сквер, — сказал он шоферу.

Он сидел, наклонившись вперед, словно стараясь ускорить ход мотора, и, подъезжая к дому, соскочил на ходу.

— Подождите меня! — бросил Монти шоферу и принялся изо всех сил стучать во входную дверь.

Не обратив внимания на дворецкого, он вошел в вестибюль и сказал:

— Скажите лорду Рентону, что его хочет видеть Монти Ривс.

Родней, услыхав голос Монти, вышел на площадку лестницы.

— Поднимитесь, пожалуйста, наверх! — холодно предложил он.

Монти взбежал по широкой лестнице, перепрыгивая сразу через три ступеньки. Родней открыл дверь в большой белый с золотом зал.

— В чем дело? — спросил он, глядя в упор на злое, покрасневшее от волнения лицо посетителя.

— Сильвия здесь? — выпалил Монти.

И тотчас же по изумлению, промелькнувшему в глазах Роднея, понял, что ошибся.

— Нет! — медленно ответил Родней. — А почему вы решили, что она здесь?

— Не лгите — этот номер не пройдет! — вскипел Монти. — Я видел вас с ней… внизу… в маленькой комнате…

— Тем лучше! — спокойно ответил Рентон. — Я все время настаивал, чтобы Сильвия вам все рассказала, потом хотел сам поговорить с вами… Теперь, раз вы уже все знаете сами, то мы легко можем договориться…

— Договориться?! — воскликнул Монти.

Глаза его застлал кровавый туман, он задыхался, охваченный непреодолимым гневом, он размахнулся и изо всех сил ударил Роднея кулаком по лицу.

Удар пришелся Роднею по подбородку. Он был совершенно не подготовлен к нападению. Не успев даже крикнуть, он тяжело, как подкошенный, свалился на пол.

Этот звук сразу привел Монти в себя. Он почувствовал, что весь дрожит от страха, и холодный пот выступил у него на лбу. С большим трудом он поднял Роднея и положил его на диван. Спустившись вниз, он сказал лакею:

— Ваш хозяин нуждается в помощи. Он наверху, в зале.

Монти ехал домой, согнувшись на сиденье, охваченный чувством гадливости. Его пальцы были в крови. В его сознании вертелась мысль, что ведь, в сущности, в любви Сильвии и Роднея не было ничего преступного.

Ему показалось, что он сходит с ума, все на свете было против него, даже предметы, он потерял всякий контроль над своими действиями, даже мыслями, перестал чувствовать и соображать. Ему стало стыдно самого себя, но он не мог с собой ничего сделать.

Монти поднялся к себе. Сильвии еще не было. Собственно говоря, он уже не ждал ее возвращения.

Дверь из его комнаты в комнату Сильвии была полуоткрыта. Он распахнул ее и вошел. Полоса света, ворвавшегося вместе с ним, осветила венецианское зеркало над туалетным столом, черепаховые щетки и гребни, в комнате было очень свежо, и вся обстановка необычайно изящна, на всем был отпечаток особой утонченности. В воздухе носился аромат жасмина. Казалось, Сильвия вложила в эту комнату кусочек своей души — так уютно и спокойно было здесь, в ласкающем полумраке.

Монти остановился у окна, где так часто стояла Сильвия. Ему послышался ее голос: ‘Фонари похожи на огромные цветы’…

Он резко повернулся, вышел и закрыл за собой дверь.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Сильвия проснулась в Париже, когда поезд остановился на Северном вокзале.

Было прекрасное свежее утро, голубое и прозрачное, какие бывают ранней осенью и обычно предвещают жаркий день.

По дороге к Фернанде Сильвия обдумывала свой план.

У нее было двадцать пять фунтов стерлингов и пятьсот франков. Эти деньги она получила как свадебный подарок от Килдера.

‘Поеду сейчас прямо к Фернанде, расскажу ей обо всем откровенно и попрошу помочь мне найти какую-нибудь работу. Мне все равно, где жить, и чем дальше от Англии, тем лучше, — решила Сильвия. — Что-нибудь я ведь сумею получить’.

Она как-то особенно ощущала свою свободу и чувствовала необычайный прилив энергии. Монти, Родней, ее отчаяние и терзания, сомнения и слезы — все осталось позади… Теперь она принадлежит себе самой и может устраивать свою жизнь, как хочет… Она свободна от них навсегда, от их любви и ненависти, от их упреков и ласк. Свободна и одинока…

Никто не дал бы ей девятнадцать лет, когда она, расплатившись с шофером у дома Фернанды, быстро взбежала по лестнице.

Она не успела захватить с собой ничего, так как ушла из дома Монти в таком виде, как выходят из своей комнаты, где остался бушующий муж. На ней было легкое пальто и маленькая шляпа.

Фернанда еще не встала, но Манелита, открывшая Сильвии дверь, встретила ее необычайно тепло.

— Только вчера мадам говорила о вас. О, она будет в восторге! Она так тоскует в последнее время, так томится жизнью. Вы, конечно, понимаете…

Сильвия сразу поняла, в чем дело. Она вспомнила юного князя Рамальди и взглянула на рояль: все фотографии князя исчезли.

В двенадцать часов она вошла в комнату Фернанды. Та еще лежала в постели, накинув на плечи серебристого оттенка шаль. На ней было ее изумительное жемчужное ожерелье, глаза и губы — искусно оттенены. Она была необычайно хороша. Когда Сильвия наклонилась к Фернанде, чтобы поцеловать ее, ей казалось, что она целует какой-то волшебно прекрасный, божественно благоухающий цветок.

— Наконец-то! — воскликнула Фернанда таким тоном, словно беспрерывно умоляла Сильвию вернуться, а та неизменно отказывалась.

— Мне нужна ваша помощь! — сказала Сильвия.

— Я сделаю для тебя все, что смогу, — совершенно серьезно ответила Фернанда. Она была искренне рада приезду Сильвии. Ее все время мучили угрызения совести за то, что она отослала тогда девушку. Но что делать? Сильвия была молода и прекрасна и мешала ей.

Теперь уже не было Рамальди, и все стало иным: Сильвия хоть на время избавит ее от гнетущей скуки.

— Расскажи мне все, Бит, — попросила она, откинувшись на шелковые подушки и потягивая холодный кофе. — Все без утайки.

— Я могу сказать только одно, но это самое важное, — задумчиво сказала Сильвия. — Я бросила своего мужа и… осталась без всяких средств к существованию.

— Почему ты это сделала? — спросила Фернанда.

— Я не любила его, — честно призналась Сильвия. — Но я была к нему очень привязана и очень благодарна за все то, что он для меня сделал. Он был так необычайно добр ко мне, что мне стоило только посмотреть на что-нибудь, и он исполнял любое мое желание… Ах, Фернанда, я чувствовала, что поступаю нечестно, когда принимала от него все и ничего не давала взамен…

— Но ведь не из-за этого же ты покинула такого идеального мужа? — перебила ее Фернанда.

— Нет, не из-за этого. — Сильвия на мгновение замолчала, потом, стараясь говорить спокойно, продолжала: — Здесь был замешан третий… Я любила его еще до того, как вышла за Монти, еще когда был жив отец. Я тогда познакомилась с ним и полюбила его, и с тех пор не переставала любить. Потом началась целая цепь мелких, но грустных событий. Он заболел и не мог мне писать. Я принуждена была поехать в Ирландию. Мне было очень трудно жить там, но у меня не было денег, чтобы уехать.

Я была невероятно одинока и потеряла всякую надежду на избавление, как вдруг, совершенно неожиданно, появился Монти, словно ангел-избавитель, в своем ‘Роллс-Ройсе’. Он был так добр ко мне, так великодушен и заботлив. Я вышла за него замуж… Но судьба вновь столкнула меня с тем, другим… К сожалению, было уже поздно. После этого мы виделись несколько раз, и вчера, — подумайте, только вчера, а мне кажется, что прошла уже целая вечность, — меня чуть не убил автомобиль, и Род… и он спас меня и отвез к себе. Это было в первый раз, что мы были с ним наедине со времени моего замужества — это произошло совершенно случайно, — и я, по-видимому, потеряла голову… Но я была безумно счастлива — он целовал меня и говорил о своей любви. Только я не согласилась сделать то, чего хотел Родней — я не могла позволить ему рассказать Монти все и потребовать развода — не могла бросить Монти… Он был таким мягким, внимательным, заботливым… Может быть, все звучит несколько банально, но в обыденной жизни это имеет огромное значение. Не много мужей обладают этими качествами. Мне казалось, что я не смогу уйти от него, обмануть его — я ведь не из тех, кто так легко смотрит на вещи… Я знаю, что о моих родителях много сплетничали и многие осуждали их, но они были честны друг с другом и относились с уважением к самому понятию ‘брак’. Очевидно, такое уважение перешло ко мне по наследству, и вот почему, главным образом, я не могла решиться бросить Монти, опозорить его имя…

— Все это делает тебе честь, — протянула Фернанда. — Но, Бит, дорогая, почему же ты, полная таких высоких мыслей, все же бросила этого нежного и внимательного мужа, этого ангела-избавителя?

Сильвия почувствовала, что была слишком откровенна с Фернандой, и сама на себя сердилась за свою доверчивость. Она покраснела и спокойно ответила:

— Монти видел, как Родней целовал меня…

Фернанда опустила свою прекрасную золотисто-рыжую головку на подушки и громко расхохоталась. Она смеялась до тех пор, пока слезы не выступили у нее на глазах.

— Ах, дорогая, какой неожиданный финал! Прости, ради Бога, что я смеюсь.

Сильвия молчала, она чувствовала себя униженной, и ей хотелось плакать от острой обиды. Стараясь подавить гнев и возмущение, она закурила.

Наконец, успокоившись, Фернанда спросила:

— А с того момента, как этот идеальный муж увидел, что тебя целует кто-то другой, все его необычайные качества исчезли?

— Монти не поверил мне, что между нами ничего не было, — просто ответила Сильвия. — Вот почему я ушла от него… и пришла к вам.

Краска сбежала с ее лица, глаза потемнели от слез, которые она старалась удержать. При взгляде на нее искренняя жалость охватила Фернанду — в ней с новой силой вспыхнула прежняя любовь к Сильвии.

— Ты пришла ко мне, дорогая, — ласково сказала она, — и я очень рада этому. Конечно, я помогу тебе. Но ты должна пожить у меня немного, отдохнуть и развлечься после всего, что пережила за последнее время. — Она погладила холодные пальцы Сильвии. — А теперь, деточка, Манелита приготовит тебе постель, и ты поспишь немного, а потом мы поедем в Эрбле… хозяева замка устраивают вечеринку. В лесу сейчас изумительно красиво — все в золоте и багрянце — тебе, наверное, очень понравится.

Сильвия прошла вслед за Манелитой в ту же великолепную комнату, где она жила год назад, перед отъездом в Ирландию. Лежа в постели и любуясь спущенными изящными шторами, перед которыми стояла высокая ваза, наполненная алыми розами, Сильвия погрузилась в воспоминания.

Так мало времени прошло с тех пор — и так много перемен и горя было в ее жизни.

Манелита вошла в комнату и принесла бисквиты, фрукты и кофе со сливками. Сильвия позавтракала и уснула.

Она проснулась вечером. Топился камин, пахло нежностью леса и смолой.

— Вечера с приближением осени становятся прохладнее, не правда ли, мадам? — спросила горничная.

Сильвия кивнула в ответ, она еще не совсем проснулась и плохо соображала, что ей говорят.

Немного спустя Манелита появилась снова, приготовила для Сильвии ванну и принесла прелестное платье и туфли, присланные Фернандой.

Несмотря на то, что Сильвия была несчастна, что в глубине ее души жил страх перед будущим, — молодость взяла свое: ее охватило приятное возбуждение, когда, стоя перед зеркалом, она оправляла мягкую ткань платья.

Вечеринка… Фернанда… снова Париж.

‘Как все это мало похоже, однако, на подготовку к суровой трудовой жизни’, — слегка усмехнулась Сильвия.

Еще меньшей подготовкой к этому, пожалуй, была поездка с Фернандой в гости. Сын хозяина дома, Гастон, очень милый юноша двадцати двух лет, который обожал спорт, но сам не мог заниматься им вследствие своего слабого здоровья, все время разговаривал с Сильвией. Она весело рассмеялась какой-то шутке, когда за ее спиной чей-то голос произнес по-английски:

— Как поживаете, мисс Сильвия?

Это был Поль Васси, очень популярный в театральном мире Парижа врач, — тот самый, который взял на себя заботу о леди Дин и послал за Килдером. Сильвия с чувством искренней симпатии пожала протянутую руку Васси.

Она стала расспрашивать его о состоянии Додо. Врач дал очень подробный, но малоутешительный ответ.

— А что у вас слышно? — спросил он. — Что вы делали все это время и делаете сейчас?

Сильвия, конечно, не знала, что Васси на своем веку, как врач, выслушал гораздо больше самых искренних исповедей, чем любой священник Парижа, но она чутьем поняла, что он поймет и поможет ей, что ему можно рассказать все.

Они вышли на террасу. Васси очень внимательно выслушал Сильвию, и когда она кончила, спросил:

— Вы действительно хотите работать?

— Да. Я приехала к Фернанде только потому, что мне некуда было деваться.

‘А квартира Фернанды отнюдь не подходящее место для вас’, — мысленно добавил Васси. Он обернулся:

— Послушайте, мисс Сильвия, не согласились ли бы вы поступить в качестве компаньонки к одной даме? Она очень молода — ей всего двадцать лет, невероятно богата и эксцентрична. Она недавно перенесла сильное нервное потрясение… Вы бы сделали доброе дело. Я хочу направить ее в Антибы, около Канн, знаете? Она — американка. Вышла замуж за очень милого молодого человека, которого я хорошо знаю. Но так как ей все невероятно быстро надоедает, то она бросила его, надеясь, что он будет преследовать ее, умолять, требовать объяснений, и она, таким образом, испытает новые ощущения. Но на этот раз прогадала: Тексель не стал ее искать, он сделал вид, что забыл о ее существовании, и она от огорчения заболела нервным расстройством. Улыбается ли вам такая перспектива?

— Вполне, я согласна на все. А миссис Тексель ничего не будет иметь против? — спросила Сильвия.

— Что же сообщить ей? — задумался Васси. — скажу только, что вы дочь леди Дин и хотите работать. Я завтра утром поговорю с миссис Тексель, и если она согласится, то заеду за вами около двенадцати. Вам это удобно?

— Как мило с вашей стороны! — взволнованно сказала Сильвия, пожимая его руку. Было так отрадно сознавать, что все устроено, что она будет обеспечена материально и совершенно независима. — Я вам бесконечно благодарна! — добавила она.

Васси слегка покраснел. Он не забыл Сильвию и отлично знал, что никогда не сумеет забыть ее.

Миссис Линда Тексель занимала весь первый этаж дома. Сильвия вошла в широкий коридор, вдоль стен которого стояли кадки с розовыми и голубыми гортензиями. Эти цветы ежедневно заменялись свежими или совсем выбрасывались, если таков был каприз миссис Тексель.

Комната, в которой она приняла Сильвию, была в золотисто-кремовых тонах. Миссис Тексель была одета в стиле Джульетты: на голове — шелковый, так плотно прилегавший тюрбан, что ни одна прядь ее светлых волос не выбивалась из-под него, черное платье с рукавами, облегавшими руку до локтя и переходившими затем в огромные буффы, густо обшитые жемчугом. Тюрбан был изумрудного цвета.

И почти никаких драгоценностей, кроме огромного, величиной в шестипенсовую монету, бриллианта, которым был заколот тюрбан, и такого тонкого обручального кольца из платины, что оно казалось ниточкой.

Она была очень тонкой и бледной и выглядела необычайно хрупкой.

Когда Сильвия вошла в комнату, Линда Тексель отвернулась от окна, около которого стояла, и уставилась на нее. Васси, улыбаясь, наблюдал за ними.

Наконец миссис Тексель сказала мягким голосом:

— Вы мне нравитесь. Я так рада этому.

— И я тоже, — рассмеявшись, ответила Сильвия.

— Я никогда не предполагала, что компаньонка может быть такой очаровательной, — откровенно призналась миссис Тексель, бесцеремонно разглядывая Сильвию. — Это для меня приятная неожиданность, тем более, что я не люблю некрасивых людей, не выношу. А вы? Значит, мы сегодня же вечером поедем в Антибы.

Линда Тексель постоянно перескакивала с одного предмета на другой — она объясняла это тем, что ее внимание слишком отвлекалось, и она уставала, если долго думала о чем-нибудь.

Она была дочерью баснословно богатого человека и вышла замуж за еще более богатого. То, что в ее распоряжении были постоянно огромные суммы, и то, что она пользовалась неограниченной свободой, привело к тому, что в двадцать лет она совершенно пресытилась жизнью.

— Бедная миссис Тексель потеряла всякий интерес к жизни только потому, что могла делать все, что ей заблагорассудится, — сказал Васси Сильвии. — Ее невероятно избаловали, внушили ей, что она несравненная и единственная на свете, и она теперь убеждена, что это так, а между тем на деле все обстоит совсем иначе. Если бы ее муж вместо того, чтобы рабски преклоняться перед ней, относился к ней критически, делал ей замечания — она была бы сейчас вполне счастлива. Ей ни в коем случае нельзя ни в чем потакать, и поэтому боритесь с ее причудами, как только можете, а как только она начнет донимать вас — телеграфируйте мне.

В тот же вечер миссис Тексель с Сильвией и с целой свитой массажисток, горничных, секретарей и курьеров в огромных ‘Роллс-Ройсах’ выехали в Антибы.

Сидя в быстро мчащемся автомобиле, Сильвия внезапно вспомнила, как она ехала однажды с Маркусом на юг, в стареньком ‘Форде’ или ‘Ситроене’ и как невероятно трясло тогда всю дорогу. У нее сжалось сердце, и слезы заслонили на мгновение мелькавшие мимо деревья.

Увидев это, Линда Тексель мягко заметила:

— Как жаль… Я не переношу чужих страданий.

Сильвия, надеясь на сочувствие, быстро обернулась к ней и спросила:

— Почему?

— Я не люблю этого, — невозмутимо пояснила Линда.

Эти четыре слова были ее девизом, они казались ей исчерпывающим объяснением всех ее поступков, мнений, настроений, поведения, в общем — всего образа ее жизни.

Прошла неделя. Сильвия, терпеливо выносившая все причуды Линды, начала сомневаться, сумеет ли она продолжать такую жизнь, не раз, в минуты особого возмущения, Сильвия думала о том, зачем такие люди, как Линда вообще живут на свете. Но необходимость заработать себе на жизнь заставляла ее молчать и покорно переносить все капризы. У нее почти не было свободного времени, она читала Линде вслух, ездила с ней кататься в автомобиле и совершала длинные прогулки в моторной лодке, — Линда постоянно требовала новых развлечений. Иногда Сильвии приходилось работать для нее, так как горничные обычно не уживались в доме Линды дольше двух-трех дней, а пока набирались новые, Сильвия исполняла их некоторые обязанности. То, что у нее не было ни одной свободной минуты, отвлекало ее мысли, и она почти не думала о прошлом. И только по ночам, когда лежала в своей постели слишком усталая, чтобы спать, воспоминания охватывали ее.

Она видела себя вновь в той маленькой, залитой солнцем комнате, где встретилась с Родди в последний раз, где он сжимал ее в своих объятиях и страстно молил: ‘Дорогая, позволь мне пойти к Монти… рассказать ему все. Если бы ты действительно любила меня, ты бы согласилась’…

Эти воспоминания, сладостные до головокружения и до боли грустные, мучили и терзали ее душу. Проходили часы… Взволнованная этими мечтами, она вставала с кровати и, опустившись на колени у открытого окна, в которое вливался аромат цветущих вербен и глухой шум прибоя, долго глядела на серебристую пелену моря… Там, далеко, живет Родней… Спит он сейчас или так же томится и страдает, как она?

Капризы и взбалмошность Линды убили в ней всякую радость сознания своей свободы, усталость и раздражение с каждым днем все больше и больше охватывали ее.

‘В конце концов, — печально думала Сильвия, — свобода и независимость — прекрасные вещи, но только компаньонка, на жаловании даже у миллионерши, никогда не пользуется ими’.

Из Лондона ни строчки: о ней, по-видимому, забыли. Она ушла, а Монти и Родней очень спокойно отнеслись к этому и даже не попытались ее найти.

— Будьте же веселей, — сказала однажды утром Линда. — Не забывайте, что вы только для этого и приглашены мной.

Немного позже Сильвия отправилась в Канны за покупками и всю дорогу думала, не послать ли ей телеграмму Васси. Она решила, что сумеет найти какую-нибудь другую работу, тем более, что ее устроит любое занятие. Все лучше, чем быть постоянным свидетелем бездонного эгоизма Линды и выносить ее капризы.

Однако на этот раз она не дала телеграммы и решила подождать еще немного.

Вернувшись на виллу, она застала там невероятный беспорядок.

— Я сейчас уезжаю, так что вы мне не нужны больше, — объявила ей Линда. — Мой муж ждет меня в Париже. Я возвращаюсь к нему. До свидания. Вот здесь все, что я вам должна.

С этими словами она протянула Сильвии маленький надушенный конверт. ‘А я ведь, — подумала Сильвия, глядя ей вслед, — не дала телеграммы Васси только потому, что это казалось мне нечестным по отношению к Линде!..’ Она рассмеялась над своей наивностью.

Но когда последний ‘Роллс’ скрылся вдали, мужество покинуло Сильвию, она перестала смеяться и закрыла руками лицо.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

В гостиной Китти Брэнд царил мягкий полумрак, в воздухе носился свежий запах хризантем, чайный стол был накрыт.

Монти, сидя в глубоком кресле, ел густо намазанные маслом гренки. Масло попало ему на палец, и он принялся рассеяно облизывать его, потом вдруг заметил это, смутился и, вытянув из кармана платок, вытер палец.

— Я не знаю, что делать, — грустно сказал Монти, в четвертый раз повторяя то же самое. — Клянусь вам, Китти, дорогая! Что толку стараться вернуть Сильвию, раз она не любит меня? Я не из тех, что готовы на все, лишь бы женщина, которую они любят, жила с ними, даже если она не хочет. Я против этого. Но все же не знаю, как мне поступить сейчас. Чтобы найти ее, я должен пустить по ее следам сыщиков — это по следам моей жены. И если я буду таким образом охотиться за ней, то вряд ли она меня поблагодарит за это.

Он наклонился вперед и очень серьезно взглянул на Китти.

Отблеск огня в камине упал на его лицо: он выглядел гораздо старше и был менее жизнерадостен, чем обычно.

— Мне очень хорошо и легко с вами, Китти, я бесконечно благодарен вам за то, что вы меня позвали к себе, — несколько смущенно сказал он.

— Какие пустяки! — довольно резко ответила Китти. — Мы ведь старые друзья, а в несчастье дружеская поддержка важнее всего. Вы сами поступили бы так же. Вы всегда были моим лучшим другом, Монти, милый, но при всем своем безграничном желании помочь вам, я должна вас покинуть. Дело в том, что с Ефстафием месяц тому назад произошел несчастный случай, как только я узнала об этом, я тотчас же послала туда каблограмму, чтобы узнать, не нужен ли мой приезд, но было уже поздно, и моя каблограмма не застала Ефстафия в живых. — Она на мгновение замолчала. — Как муж Ефстафий, конечно, не выдерживал никакой критики, — продолжала она не совсем твердым голосом, — но и я была далеко не идеальной женой. Как бы то ни было, все это дело прошлого, а теперь… я еду в Преторию и, вероятно, вернусь только к рождеству.

Монти ласково взял ее руку в свою.

— Я очень огорчен тем, что вы мне рассказали, Китти, — мягко сказал он. — Мне будет тяжело без вас. Не могу ли я вам чем-нибудь помочь, дорогая?

— Нет, спасибо, мне ничего не нужно, — поспешила уверить его Китти и глубоко вздохнула. — Монти, вы — мой ангел-утешитель, вы так хорошо понимаете меня, я взволнована так совсем не потому, что когда-то любила Ефстафия… Он бросил меня через год после свадьбы, когда я была еще совсем молода и неопытна, и ушел с другой женщиной, которую знал еще до встречи со мной… как я могла сохранить любовь к нему? Мы не развелись потому, что вначале я не хотела дать ему свободу, а потом это никому из нас не было нужно… Мне теперь тридцать семь лет, а Ефстафию было сорок… Ах, Монти… когда я вспоминаю прошлое, мне становится так грустно!..

— Не надо, Китти, успокойтесь, — сказал Монти, ласково прикасаясь к ее плечу.

Он себе никогда не представлял, что и Китти способна на переживания. Сегодня он впервые понял, что под ее веселой, равнодушной внешностью кроется нежная, робкая душа, которая нуждается в защите и поддержке. Его наболевшее сердце потянулось к ней. Ее тоже покинул тот, кто говорил ей, что любит, ему была понятна ее печаль, он подумал, что со стороны Ефстафия было очень глупо и подло бросить такую замечательную женщину.

Китти смахнула непрошеные слезы, поднялась и зажгла электричество.

— Как это низко с моей стороны — надоедать вам своими горестями, когда вы сами так страдаете, — сказала она. — Хотите виски с содовой, Монти?

Он отрицательно покачал головой.

— Нет, спасибо… Послушайте. Китти, поедемте сегодня со мной обедать, а потом в театр. Если вы не хотите, чтобы на вас обращали внимание, я достану ложу, и вы будете сидеть в глубине. Вам нужно немного развлечься.

Китти согласилась, и некоторое время спустя Монти заехал за ней. Она вышла к нему в черном с серебром манто, элегантная, красиво причесанная. У нее были густые, блестящие волосы, не остриженные по моде, и ясные серые глаза… Она была жизнерадостна и необычайно привлекательна. При виде нее у Монти стало легко на душе… Китти была сегодня совсем другая, особенная… С тех пор, как Монти увидел слезы на ее глазах, она приобрела для него огромное значение.

Они отлично пообедали в прекрасном тихом ресторане. Когда они выходили оттуда, к ним подбежал официант и, протягивая Монти носовой платок, сказал: ‘Это, вероятно, ваша супруга потеряла, сэр?’ Его жена… Эти слова вызвали в его душе образ Сильвии, и сердце сжалось. Он даже не знал, где она.

Охваченный новой волной обиды и горя, он рассказал об этом Китти. Она, со свойственной ей мягкостью и умением, утешала его.

— Ах, я все это так больно переживаю! — твердил Монти, полный жалости к себе самому.

— И у меня так бывает, — возразила Китти. — Сегодня, например, я целый день не могу отделаться от воспоминаний.

Монти уже достаточно овладел собой.

— Почему вы позволили ему уйти? — спросил он.

— Зачем стараться удержать хотя бы на время того, кто хочет уйти? Разве это может дать что-нибудь, если нет любви? — горячо возразила Китти.

Возвращаясь домой, Монти все время думал над этими словами. Его подавленное настроение усилилось, когда он вспомнил, что Китти уезжает в четверг, и он больше не увидит ее.

Он развернул вечернюю газету и наткнулся на заметку под заголовком: ‘Тяжелая болезнь графа Рентона’. Сообщение гласило, что лорд Рентон, который только недавно оправился от серьезной болезни, снова заболел, после того как дней десять тому назад, случайно поскользнувшись, ударился головой об пол…

Упал… десять дней назад…

Монти ясно вспомнил происшедшее.

У него еще до сих пор болели пальцы от удара, который он нанес Рентону. Монти мрачно подумал, что если Родней умрет, то он будет причиной его смерти.

‘По-видимому, этот малый не проронил ни звука’, — решил Монти.

Он лег спать, но заснуть не мог. Несмотря на позднее время, он отправился на Сент-Джемс-Сквер и позвонил у подъезда дома Роднея.

Дворецкий с очень утомленным лицом впустил Монти.

— Как здоровье милорда?

— Без перемен, сэр!

Монти слегка поколебался, потом сказал:

— Я только что узнал из газет о состоянии здоровья лорда Рентона… видимо, возврат прежней болезни…

— Вы ведь мистер Ривс, не так ли, сэр? — спросил дворецкий. — Помните, вы послали меня тогда наверх к милорду? Вы, должно быть, помните также, что он поскользнулся и упал? Он мне сам рассказал об этом. У него не в порядке одна нога после того несчастного случая с лифтом на Ривьере, и она иногда дает себя чувствовать. Вот все и началось с того дня, как он поскользнулся и ударился головой об пол. Несколько дней назад ему стало лучше, а теперь снова возобновились ужасные головные боли и началось воспаление.

— Я очень огорчен, — уныло сказал Монти и вышел на улицу.

Значит, Рентон сказал всем, что случайно поскользнулся и упал…

Монти провел ужасную ночь. Благородство Роднея мучило его, он был безоружен. Как он мог ненавидеть человека, который, имея все козыри в руках, не бьет своего противника — напротив, защищает его? Ведь ему стоило сказать одно слово… Но теперь Монти понял, что Родней ничего не скажет…

В шесть часов утра он снова направился на Сент-Джемс-Сквер. На этот раз ему открыл дверь совсем молодой лакей, в одном жилете, без ливреи. Широко зевая, он сообщил, что милорд провел тяжелую ночь и что доктор сэр Сэнтимус Бар только что уехал отсюда.

Бар был известным охотником, и Монти был с ним хорошо знаком.

Он кликнул такси и поехал на Кэвендиш-Сквер.

Сэр Сэнтимус заехал на Ковент-гарден, чтобы купить немного цветов для своей жены, и поэтому его автомобиль остановился у подъезда одновременно с такси Монти.

Монти живо окликнул его.

— Я разминулся с вами у лорда Рентона. Кстати, как он?

Худощавое лицо сэра Сэнтимуса скривилось.

— Такой славный малый… Страшно жаль… Подумайте только, как ему не везет… Второй случай…

Случай. Монти с новой силой ощутил свою вину.

— Но он останется жив?

— Пока он отлично борется со смертью, но ничего нельзя знать, — очень осторожно ответил сэр Сэнтимус. Поднимемся ко мне, позавтракаем вместе. Я встал так рано потому, что жду из Парижа одного доктора. Его имя Поль Васси, он, по-видимому, ухаживал за Рентоном во Франции, и тот просил вызвать его.

Монти с удовольствием проглотил предложенную ему чашку очень горячего кофе. Он был так подавлен известием о состоянии Роднея, что почти не чувствовал больше отсутствия Сильвии.

‘Я обезумел тогда от ревности, — подумал он. — Боже мой, что с нами делает любовь?! Она переворачивает всю нашу жизнь…’

Приход Васси нарушил мрачные мысли Монти. Врач произвел на него очень хорошее впечатление — его манеры и ясный, открытый взгляд очень понравились Монти.

— Я очень взволнован болезнью Рентона, — сказал Васси.

Монти поднялся. Прощаясь с ним, сэр Сэнтимус спросил:

— А как поживает ваша жена?

— М-м… Сильвии сейчас нет дома, — пробормотал Монти.

Когда дверь за ним закрылась, Васси живо спросил:

— Кто это?

— Некий Монти Ривс, — ответил сэр Сэнтимус. — Очень богат. Женился на дочери Маркуса Дина. Она совсем дитя и совсем не похожа на своих родителей. Она очаровательна.

Васси утвердительно кивнул:

— Я знаю ее. Я бы хотел еще повидать этого человека — Ривса. Итак — к делу, Сэнтимус, я могу пробыть в Лондоне всего два дня.

‘Если Сильвия узнает о болезни Роднея, она вернется домой’, — подумал Монти, поднимаясь к себе.

Но дома было пусто и неприветливо, тишина, царившая повсюду, действовала на него угнетающе. Он вышел из дому и принялся бесцельно бродить по улицам. Было еще слишком рано, чтобы пойти в клуб, погода испортилась, потянуло холодом и начал моросить дождь.

Он был недалеко от Брутон-стрит и от дома Китти. Он позвонил ей из ближайшей телефонной будки.

— Приходите завтракать, — ответила Китти. — Я как раз сажусь за стол. Вы знаете, я несколько старомодна и люблю рано вставать.

В камине весело потрескивали дрова, повсюду было много цветов, на столе лежали газеты. Китти угостила Монти омлетом с почками и ветчиной. Все это показалось ему необычайно вкусным.

После завтрака они уселись около камина, Монти — с сигарой в зубах, Китти — с папиросой. На ней был шелковый пеньюар, отделанный мехом, с большим меховым воротником.

— Я никогда не завтракаю в постели, — сказала Китти. — Знаете, Монти, так приятно завтракать в день отъезда с кем-нибудь из своих друзей…

Прислушиваясь к ее голосу и глядя на нее, Монти подумал, что на нее можно вполне положиться, и рассказал ей все свои сомнения.

Китти постаралась успокоить его, как всегда — решительно и нежно.

— Вы не должны так думать, — сказала она. — Вы ведь не ударили его с намерением убить — Рентон это отлично понял. Это просто была неудачная, вернее, несчастная случайность и вы оба пострадали. Вы не должны из-за этого так терзаться, Монти. Обещайте мне, что возьмете себя в руки и будете рассуждать здраво.

Она замолчала и несколько мгновений пристально глядела на него, затем совсем другим тоном прибавила:

— Я считаю, что вы должны найти Сильвию и вызвать ее… для него.

Монти утвердительно кивнул и, глядя вдаль, сказал:

— Я охотно сделал бы это, Китти, клянусь вам. Но я совершенно не знаю, где ее искать. Знаю только, что она не там, где ее мать. Думаю, придется нанять сыщиков, иначе мы ничего не узнаем.

Китти поднялась.

— Конечно, наймите. А теперь до свидания, Монти, желаю успеха.

Он подошел к ней близко. Ее мягкость, готовность услужить, дружеское внимание привлекали его к ней еще много лет назад, а ее жизнерадостность и несколько юмористическое отношение к жизни только укрепляли их дружбу.

— Мне так не хочется, чтобы вы уезжали! — с внезапной горячностью сказал Монти.

— Это необходимо, дорогой…

— Я знаю… — Монти не двинулся. В его душе зашевелилось какое-то неопределенное чувство, которое он не мог назвать… С отъездом Китти он теряет друга, поддержку и…

— Позвольте мне поцеловать вас на прощанье, — сказал он и, обняв, поцеловал ее в щеку.

Он ушел, унося с собой воспоминание о бархатистой коже Китти и быстром прерывистом вздохе, вырвавшемся из ее груди.

Он позвонил на Сент-Джемс-Сквер и, назвав себя, попросил сообщить ему о состоянии здоровья Роднея. Его попросили подождать у телефона. У Монти замерло сердце… неужели что-нибудь случилось?.. В этот момент раздался мужской голос:

— Говорит Поль Васси. Послушайте, мистер Ривс, мне нужно поговорить с вами. Если можно, я приеду к вам сейчас. Дайте мне адрес.

Монти назвал улицу и номер дома и повесил трубку.

‘Значит, он узнал’, — подумал Монти. Ну что ж, тем лучше, он не хотел укрываться от правды и защищаться великодушием Рентона.

‘Не буду ждать, пока он меня спросит, я сам все скажу’, — решил Монти.

Когда Васси вошел в комнату, Монти, не подавая руки, заявил:

— Я знаю, зачем вы пришли.

— Разве Сильвия писала вам обо мне? — удивился Васси.

Упоминание о Сильвии сразу протрезвило Монти.

— Сильвия? — резко спросил он.

— Нуда. Ваша жена, — спокойно сказал Васси. — Видите ли, я знаю все, как было. Сильвия мне сама рассказала. Вы меня тоже видели когда-то в Париже. Леди Дин в моей лечебнице, кроме того, я писал вам.

— Я не мог разобрать вашей подписи, — сознался Монти.

Васси улыбнулся, но улыбка тотчас же сбежала с его лица.

— Я пришел сюда, чтобы сообщить вам следующее. Сильвию необходимо вызвать в Лондон. Это единственное, чем можно помочь Рентону. Ривс, неужели вы не понимаете, что они созданы друг для друга? Я не сомневаюсь, что вы были влюблены в Сильвию, но вы не имели никакого права на ней жениться. Жизнь устроена так, что только подходящие по возрасту и вообще по всему своему складу люди уживаются друг с другом. Вы, конечно, можете меня вышвырнуть из комнаты — если хотите, сделайте это лучше сейчас, потому что я намерен продолжать. Я говорил с Сильвией и я знал все о Рентоне еще до того, как она вышла за вас замуж. Рентон тоже сделал ошибку: он не осознал тогда всей важности момента — он медлил и потерял ее, а вы поторопились и тоже потеряли ее. А в это время бедная девочка страдала и мучилась больше всех. Ну, что вы можете возразить на это? Я жду.

Он откинулся на спинку кресла и зажег папиросу.

Монти стоял перед ним. Их взоры встретились.

— Это я виноват в болезни Рентона, — резко ответил Монти. — Я ударил его и сбил с ног… Если он умрет…

— Он не умрет, — возразил Васси. — Я не собираюсь угрожать вам этим.

Монти облегченно вздохнул.

— Это мне напоминает случай под Верденом, где я был заживо погребен, но меня откопали, — сказал он. — Вы спасли меня. Я страшно рад.

— Сильвия тоже будет рада, — сухо заметил Васси.

Монти прищурил глаза.

— Имейте в виду, что я женился по любви, — сказал он, — и я еще до сих пор люблю Сильвию.

— И, несмотря на это, вам даже в голову не пришло отыскать ее, — несколько насмешливо возразил Васси. — Прошло уже около двух недель, а вы все еще ничего не сделали в этом направлении. Кто любит по-настоящему, тот не дает любимой женщине погибнуть.

Монти густо покраснел.

— У Сильвии есть, по-видимому, деньги, друзья… — ответил он.

— Сколько и кто? — вспылил Васси. — Много вы о ней знаете вообще!

Одним прыжком он поднялся на ноги и, перегнувшись через стол, в упор взглянул на Монти.

— Послушайте, Ривс, вы женились на этой девушке потому, что вбили себе в голову, что хотите этого. Вы отлично знали, что она еще совсем дитя, и вы заставили ее поверить, что для нее единственный исход — это брак с вами. Можете ли вы утверждать, что она виновна? Вы уверены, что она любит Рентона и, конечно, не ошибаетесь, но что вы можете сделать против этого? Я могу привезти ее в Лондон, но больше я, при всем желании, ничего не смогу для нее сделать. Остальное зависит от вас. Послушайте, Ривс, сделайте доброе дело — дайте ей свободу.

— Для того, чтобы каждый твердил: ‘Вот старый дурак, не сумел удержать ее. Женился на молодой и думал, что она не уйдет от него’, — с горечью ответил Монти. — Всюду будут твердить это, всюду. В клубах, на собраниях, на бегах, в театре. ‘Слыхали, что случилось с Монти Ривсом? Та красивая девочка, на которой он женился, сбежала с Рентоном’. Мне кажется, что я уже слышу все эти насмешки!

— И это вы называете любовью? — воскликнул Васси.

Он подошел к Монти и сердито уставился на него своими глубоко сидящими серыми глазами.

— Итак, я проиграл… До свидания! — сказал он и, не оборачиваясь, вышел из комнаты и громко хлопнул дверью.

‘Какое, черт возьми, ему до всего этого дело?’ — подумал Монти.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Сильвия сидела в маленькой гостиной пансионата и просматривала французскую газету в надежде отыскать объявление о какой-нибудь работе. Внезапно на узких грязных столбцах газеты мелькнуло имя Роднея… он серьезно болен…

Было уже три часа, а экспресс в Париж отходил из Канн в три тридцать пять. У Сильвии не было билета и было очень мало денег.

Она поехала в третьем классе. В узком, неудобном отделении было тесно и душно, семь итальянцев заняли все места, они вначале ели колбасу с чесноком, а после сняли ботинки и улеглись спать.

Сильвия забилась в угол и сидела все время, прижавшись лицом к окну. Она не спала всю ночь и видела, как занялась заря — вначале розовая, потом лиловая, и, наконец, солнечные лучи золотым блеском озарили небосклон. Новый день начался.

В Лароше она вышла на станцию и выпила чашку шоколада с булочкой. В десять часов поезд прибыл в Париж.

В восемь часов вечера Сильвия приехала в Лондон, шел дождь, и улицы мягко блестели.

Сильвию охватило странное чувство: она снова в Лондоне. Но когда такси остановилось у дома, где жила Китти Брэнд, Сильвии показалось, что она никуда не уезжала. Ярко освещенные улицы, движение, Лондон — на нее повеяло чем-то родным.

Она хотела повидать Китти, посоветоваться с ней, немного привести себя в порядок и отправиться к Роднею.

Но всегда ярко освещенная, уютная квартира Китти была погружена во мрак. Сильвия позвонила, потом постучала. За дверью послышались шаги, и пожилая женщина, которую Сильвия видела впервые, выглянула оттуда.

— Миссис Брэнд уехала. В Южную Африку, — сказала она.

— Спасибо, спокойной ночи! — ответила Сильвия.

В вестибюле, перед пылающим камином, сидел швейцар. Роскошь этого помещения, тепло и комфорт навеяли на Сильвию отчаяние, она почувствовала себя усталой и выбитой из колеи.

Швейцар встал и очень вежливо поздоровался с Сильвией, когда она прошла мимо него.

Она подошла и остановилась, чтобы пропустить вошедшего в вестибюль мужчину.

Это был Монти, который пришел, чтобы просмотреть корреспонденцию Китти и переслать ей письма.

При виде жены он замер на месте, тупо уставившись на нее, а Сильвия невольно подумала о том, что он отлично выглядит и совсем не кажется несчастным.

— Китти уехала в Африку. Я заглянул сюда, чтобы просмотреть ее письма, — бросил он.

— Ага, да… — пробормотала Сильвия. Ей больше нечего было делать здесь. Она неуверенно улыбнулась Монти и, широко распахнув дверь, стала спускаться по мраморным, мокрым от дождя, ступеням. Тихая улица была погружена в темноту, которую прорезывали фонари автомобиля, стоявшего у подъезда.

Внезапно за спиной Сильвии раздался голос Монти:

— Послушайте, куда же вы идете? Ведь на улице дождь и… — он схватил ее за руку. — Что вы намерены делать?

Он испытывал какую-то странную неловкость в ее присутствии, чего совсем не бывало раньше. Вот перед ним Сильвия, его жена, она призналась ему в том, что любит другого…

Но все это не трогало его, в его душе умерли прежние чувства. Он не мог с уверенностью сказать, что совсем разлюбил Сильвию, но то, что она не имела сейчас прежнего значения в его жизни, было ясно. Кроме того, она как-то нехорошо действовала на него, навевала на него тоску.

Все эти мысли беспорядочно громоздились в его мозгу, пока он стоял на подъезде, держа Сильвию за руку и морщась от ветра и дождя. Монти заехал сюда по дороге в клуб, где должен был обедать: тетерев, камбала, бокал номера четырнадцатого, потом партия в бридж и танцы в Эмбэсс, или где-нибудь в другом месте.

И как раз в тот момент, когда продрогший от дождя Монти понял, что пережил свою любовь к Сильвии и что ее присутствие только тяготит его, к дому подъехало такси, за которым следовал второй автомобиль, доверху нагруженный багажом. Из такси вышла Китти, закутанная в меха, и радостно позвала: ‘Монти!’

Он бросился к ней навстречу и повел ее в теплый, ярко освещенный вестибюль. Сильвия молча вошла вслед за ними, усталая и побледневшая.

Китти, весело улыбаясь, говорила:

— Подумайте только, как мне повезло. Я заболела в Саутгэмптоне и пропустила пароход… Потом поехала в Париж, оттуда в Гавр, но по дороге решила вернуться домой. Что пользы от этих поездок, если дома ждут друзья?

Она внезапно заметила Сильвию и воскликнула:

— Как, Сильвия здесь?

— Она только что приехала. И я встретил ее в дверях. Я пришел за почтой для вас, — пояснил Монти.

Китти ласково взяла Сильвию за руку. Несколько минут спустя они все сидели в уютной столовой Китти. В камине потрескивали дрова, на столе появились закуска и напитки.

— Ах, как я рад, как я счастлив, что вы уже дома, — в сотый раз твердил Монти, улыбаясь Китти.

Сильвия тогда только вспомнила, зачем она здесь и куда хочет пойти.

Внезапно, охваченная гордостью и обидой, она очень спокойно пояснила им причину своего возвращения в Лондон.

Веселье и непринужденность, царившие до этой минуты, сразу исчезли. У Китти стал серьезный, у Монти сердитый вид.

— Васси, доктор — вы его знаете, — выпалил Монти, — говорил со мной о Рентоне. Я ударил Рентона и поэтому он болен теперь. Васси все расскажет вам. Поезжайте сейчас туда, возьмите мой автомобиль, а потом возвращайтесь домой… Не беспокойтесь, я буду ночевать в клубе. — Он нервно почесал затылок. — Мы завтра поговорим обо всем. Миссис Роуэлл дома. Она ничего не знает. Я ей сказал, что вы гостите у знакомых. Вы ничего не имеете против, если я не провожу вас к автомобилю?

Сильвия спустилась в вестибюль, ей вдогонку слышался смех Монти и хлопанье пробки.

Сильвия почти ничего не сознавала, ее охватил озноб и сильная усталость.

Она поехала в автомобиле Монти на Сент-Джемс-Сквер и попросила шофера подождать ее.

Васси не было, и к Роднею никто не мог зайти. Врача ждали с минуты на минуту. Сильвия опустилась на диван в той самой гостиной, где виделась с Роднеем в последний раз. В комнате было тепло и тихо и необычайно уютно.

Когда Васси вошел в гостиную, Сильвия спала, подперев голову.

Он поднялся наверх и сообщил об этом Роднею.

— Теперь у вас от радости подымется температура, — улыбаясь, сказал Васси.

Родней улыбнулся в ответ и вопросительно взглянул на него.

— Нет, вы, конечно, не можете отправиться вниз! — сказал доктор. — Я не знаю даже, привести ее сюда или прямо отослать домой…

— Если вы сделаете последнее, то у меня непременно повысится температура, — мрачно предсказал Родней.

Васси состроил весьма выразительную гримасу и вышел из комнаты. Он спустился вниз и осторожно разбудил Сильвию.

— Как Родди? — спросила она.

— Он серьезно болен, — ответил Васси, — но поправится. А сейчас хочет видеть вас.

Он проводил Сильвию до дверей комнаты Роднея и ушел.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

‘Мы созданы друг для друга, — думал Монти, возвращаясь в тот вечер от Китти в клуб. — Как она хороша собой! Она обрадовалась мне, она сама говорила мне об этом. С ней так легко, спокойно и просто себя чувствуешь. Пускай люди думают обо мне, что хотят, но нельзя ведь отрицать, что, если впутываешься в чужую жизнь и разбиваешь ее — это ни к чему хорошему не приводит. Какого черта удерживать женщину, даже собственную жену, если она не любит меня? Прошло уже то время, когда мужчины устраивали скандалы и мстили сопернику. Что толку в этом? Любви не вернешь все равно. Кстати, война изменила многое, и развод в наши дни — сущие пустяки, стоит только захотеть…’

Китти любила его… Монти чувствовал это… Она ему очень предана и сумеет создать у них в доме обстановку, которую он так любил: чтобы у них можно было весело провести время с друзьями, комфорт…

Клуб показался ему мрачной дырой… Монти вспомнил, что ночевал здесь последний раз в ночь перед свадьбой… А теперь он снова здесь потому, что решил дать Сильвии свободу.

‘Я ее любил так, как больше никого не сумею любить, — подумал Монти. — Но это не значит, что жизнь кончилась, наоборот…’

Он постарался отогнать от себя мысли о Сильвии, но это было очень трудно. Он долго сидел у окна и когда, наконец, поднялся, устало сказал самому себе:

— Вот и все… кончено… Ну что ж, так, видно, суждено.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Они даже не упомянули имени Монти. Сильвия опустилась на колени около кровати Роднея и прижалась губами к его руке. Свободной рукой он провел по ее волосам, щеке, шее.

Потом шепнул:

— Ты любишь меня?.. Скажи, что любишь…

И Сильвия прошептала в ответ:

— Я обожаю тебя.

Потом, прижавшись друг к другу, смеясь и страстно твердя слова любви, они стали осыпать друг друга поцелуями.

Васси вошел в комнату и увел Сильвию. Усадив ее в автомобиль, он вернулся к Роднею.

— Ну что? — спросил Васси.

— О, мне гораздо лучше! — ответил Родней.

— Я не сомневаюсь в этом, — насмешливо заметил Васси и протянул ему термометр. — Поставьте, пожалуйста. Благодарю. О, конечно, вам стало лучше: 39,5. Отлично, нечего сказать!

Он дал Роднею снотворное и ушел.

‘С Ривсом ничего не выяснено, а в среду я должен быть в Париже’, — уныло подумал он.

На следующее утро ему позвонил Монти.

— Не можете ли вы приехать ко мне через час? Мне нужно поговорить с вами, — сказал он.

Монти был у своего поверенного, и ему казалось, что он читает в глазах старого мистера Ноуэлла свой приговор: ‘Вы заслужили это. Разве может человек ваших лет жениться на восемнадцатилетней девочке?’

— Постарайтесь, чтобы это дело было улажено как можно скорее, — ворчливо сказал Монти. — Я не буду здесь во время процесса. Через месяц еду в Преторию — мой друг уезжает туда на днях, и я обещал встретиться там с ней.

Когда он шел пешком от Линкольн-Инн до Пэл-Мэл-стрит, его внимание привлекла реклама каких-то духов: девушка, срывающая розы. Наверху огромными буквами было написано: ‘Друг для друга’.

Эта реклама обратила на себя внимание Монти.

‘Ну, что ж — Сильвия и Родней, я и Китти’, — подумал он и уныло усмехнулся.

Васси пришел через несколько минут после того, как Монти сообщил все Сильвии и еще объяснял ей кое-какие детали.

— Я сегодня же уезжаю, так что вы можете жить здесь, пока все уладится, — сказал Монти. — Я еду в Париж, а оттуда в Преторию. Через несколько месяцев вы будете свободны…

Он замолчал, в конце концов, все это не так уж просто получается: она так молода и очаровательна — ‘моя маленькая, любимая девочка’, — как он обычно звал ее… У него сжалось сердце.

Он резко отвернулся.

— Я ухожу. Я не увижу вас больше, Сильвия. Прощайте. Желаю счастья! — с этими словами Монти оставил их.

— Он — молодец! — сказал Васси, обняв Сильвию и стараясь успокоить ее. — У Родди повысится температура, если мы не поторопимся, — шутливо добавил он.

— Я сейчас, напудрюсь только! — вытирая слезы, ответила Сильвия.

На улице сияло солнце, дул легкий ветерок. Золотой лист, сорвавшись с дерева, упал на руку Сильвии.

Она взглянула на Васси и улыбнулась.

— Я не могу грустить, просто не могу, — сказала она.

Васси рассмеялся.

Он открыл дверь в комнату Рентона, позвал оттуда сиделку и впустил к нему Сильвию.

Она наклонилась к Роднею.

— Монти дает мне свободу — сейчас же… — сказала она.

— Молодец! — воскликнул Родней и быстро, страстным шепотом добавил: — Скажи, что любишь меня…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Каждая фраза, которая обещала свободу, сулила волшебное счастье. В то утро, когда Сильвия и Родней в первый раз заговорили о своей будущей жизни, она вернулась домой с таким чувством, словно все это должно случиться на следующий день. Но после судебного оформления радость немного померкла — шесть месяцев ожидания казались нетерпеливой молодости вечностью.

Монти уехал, не повидавшись с Сильвией перед отъездом и не простившись с ней хотя бы даже письменно.

— Надо порвать с прошлым, — упрямо твердил он.

Морское путешествие, перемена обстановки, переход от серого, холодного неба к смеющемуся солнцу юга, мягкий, теплый ветерок сразу изменили его настроение, и он стал себя чувствовать совсем по-иному.

Китти жила в Претории в очень красивом отеле.

— Вы совсем другая! — сказал ей Монти полным восхищения голосом.

Та вспыхнула и рассмеялась.

В Претории, как и всюду, у Китти было много друзей, и все они очень обрадовались приезду Монти. Он с жадностью окунулся в веселую, шумную жизнь и постепенно забыл Англию, протоколы бракоразводного процесса и совсем перестал думать о Сильвии.

В письмах к своему адвокату Монти сообщал, что отлично проводит время и просит его позаботиться о том, чтобы миссис Ривс ни в чем не нуждалась.

Когда Монти написал ‘миссис Ривс’, он уставился в пространство и вздрогнул… Странно было, что эти слова пока еще относятся к Сильвии.

Он быстро запечатал письмо, надел белый фланелевый костюм и поехал за Китти.

Она вышла к нему навстречу вся в белом. Монти нашел, что она чрезвычайно привлекательна.

— Моя! — невольно сорвалось у него.

Китти сделала вид, что не слышит, и направилась к автомобилю.

— Что вы сказали? — спросила она.

Монти властным жестом сжал ее руку выше локтя и, глядя ей в лицо, решительно сказал:

— Я сказал одно слово, которое вы должны позволить мне повторить… Китти, вы знаете все обо мне… Не думайте, что вторая любовь недолговечна и хуже качеством… Китти, вы — единственная женщина, кроме Сильвии, на которой я хотел бы жениться… Китти, послушайте, вы мне нужны, как воздух, я…

— И вы мне так же нужны, Монти, — очень тихо ответила Китти.

— Зайдемте на минуту в дом, — сказал Монти взволнованно.

В прохладной полутемной гостиной он в первый раз поцеловал ее в губы.

— Скажи мне, Китти…

— Я люблю тебя всей душой, — четко выговорила Китти, прижавшись щекой к его лицу. — Монти, дорогой, а что это было за слово? Повтори его…

Монти крепко сжал се в своих объятиях и, прижавшись губами к ее губам, шепнул:

— Моя!..

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

— Ах, как мне надоело это бесконечное ожидание! — пробормотал Родней и раздраженно добавил: — А тебе нет?

Они ехали по Рой-Роуд в автомобиле Роднея, наступила весна, луга уже зазеленели, на деревьях зазеленели почки.

Сильвия положила свою руку на руку Роднея и, улыбаясь, сказала:

— Не будь таким беспокойным, дорогой. Я ведь не могу ускорить течение времени.

— Давай поедем в Париж, — предложил Родней, — поедем, дорогая, любимая… никто не узнает… мы божественно проведем время…

— Я не должна, не хочу, — быстро возразила Сильвия. — Ах, Родди, почему ты так ужасно избалован? Мне так грустно это…

Родней ничего не ответил, он даже не улыбнулся ей. Уже несколько недель тянулись эти ‘темные’, как Сильвия называла их, тайные встречи. Но скоро настанет день, когда они будут безумно счастливы и им не нужно будет ни от кого скрываться…

Они заехали в какой-то коттедж, и им подали там чай с малиновым повидлом и вкусным кексом.

В камине потрескивал огонь. Кусты сирени уже покрылись маленькими листочками.

Родней взглянул на Сильвию, и у него забилось сердце… Она была так молода и прекрасна и создана для любви.

Он наклонился к ней и, страстно сжав в объятиях, поцеловал в губы.

— Я знаю, что ужасный негодяй по отношению к тебе, но это все оттого, что я так люблю тебя, и эта бесконечная разлука… прости меня, любимая…

Всю дорогу они говорили о дне их свадьбы: они повстречаются утром в Лондоне и поедут в Рентон, где проведут свой медовый месяц.

Накануне свадьбы Родней поехал в свой замок. Сильвия была свободна, все улажено, еще одна ночь и… В шесть часов он выехал из Лондона. Весенний вечер был изумрудно-золотой… Завтра в это время они вместе будут здесь, и Сильвия станет его женой.

Он виделся с ней сегодня утром, они смеялись и шутили, как всегда, но были взволнованы и возбуждены.

Ожидание, отчаяние — все осталось позади.

После обеда Родней прошел в портретную галерею и зажег электричество. Он остановился перед портретом своей матери, ее глаза, как живые, глядели на него. Он вспомнил, как в детстве взбирался ей на колени, а она, осыпая его поцелуями, шептала: ‘Мой маленький мальчик’.

Он долго глядел на ее портрет, его охватило глубокое волнение, и мысленно он просил ее:

‘Мама, пожелай нам счастья!’

— Вот мы и дома, дорогая! — сказал Родней.

Он на руках вынес Сильвию из автомобиля и внес ее в огромный вестибюль.

— Как ты думаешь, мы будем здесь счастливы? — поддразнил ее немного спустя Родней, когда они вышли в сад.

— Счастливее, чем кто-либо другой, — живо ответила Сильвия.

Сумерки сгустились, розовые розы казались белыми, алые — черными, воздух был напоен ароматом цветов и свежестью наступавшей ночи.

— Пора в дом! — глухим голосом сказал Родней.

Держась за руки, они прошли через длинную галерею в свою комнату и остановились у открытого окна.

— Только мы и звезды — и больше никого в целом мире, — прошептала Сильвия.

Родней крепко обнял ее и, целуя в губы, выдохнул:

— А для меня даже звезд не существует — только ты одна!..

—————————————————————

Первое издание: Оливия Уэдсли. Горькая услада. Роман / Перевод с англ. О. Д. Каневской. — Харьков: Космос, — Днепропетровск: Полиграфтрест, [1928]. — 234 с., 18 см.