Гордость и добродушие
Гордость и добродушие
(Из Публициста.)
С франц. Ф. Бнкв.
——
Гордость и добродушие, Неизвестные_французы, Год: 1809
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Заблуждения чувствительности никогда не сравняются в силе с заблуждениями гордости. Самый страстный любовник не украшает предмета любви своей такими совершенствами, какие находит в самом себе глупец, влюбленный единственно в собственные свои достоинства. Самолюбие всегда одно, всегда в обмане, и нет человека, который бы мог поставить его на путь истинный. Оно не смеет другому вверить своих мечтаний, оно втайне обличает себя в беспрестанных противоречиях, всем раздражается, но никогда не может быть исправлено. Напротив того в страстях благородных первая наша потребность — разделять с другими все свои мысли и чувства, доверенность образует их и делает вдвое милее. Душа в счастливом своем расположении способна ко всему любезному, а нежное чувство охраняет нас и тогда, когда спит разум. Гордость знает, что она не может нравиться и притворствует, добродушие уверено в тех удовольствиях, которые оно вокруг себя разливает и обнаруживает свободно и просто. Поверьте мне, что свобода и откровенность суть верные признаки души любезной и доброй.
Гордость в человеке умном и образованном может иногда иметь наслаждения, свойственные одной добродетели, но она никогда не различает их вокруг себя, никогда не может нам доставить удовольствий чистых. Всегда заметен какой-то недостаток в тех наслаждениях, которые от нее получают. Счастливец, покровительствуемый в обществе, бывает часто ее жертвою в своем кабинете, она пользуется правами завоевания над теми, которые привязаны к ней любовью. Она смотрит на признательность клиентов своих с тем же взыскательным равнодушием, с каким государь смотрит на подать, приносимую его подданными. В глазах ее все виновно, все низко, наконец, утомившись чувством ненависти, она находит, так сказать, отдых в чувстве презрения, сообразно своим правилам, она заключает всех людей в один тесный круг, всех презирает и даже самое себя, если самолюбие не поспешит к ней на помощь. Добродетельный и чувствительный человек, описанный Мольером, под именем Мизантропа, негодует на людей, но он не питает в душе своей истинной ненависти. Тимон Афинянин, совершенный мизантроп, признавался, что он презирал и проклинал самого себя. История представляет нам Силлу, как величайшего презрителя всех людей вообще. Чтобы понять чувствования самые. ужасные, какие только могут входить в сердце человеческое, надлежит представить Силлу в уединении, гонимого стенанием и воплями несчастных его жертв, над которыми он не престает еще ругаться, — представить, как он со всею тщательностью разбирает злодеяния, прежде его совершившиеся, и наконец с жалостью и негодованием узнает, что он такой же злодей, как и те, которыми он особенно гнушался.
Природа хотела, кажется, и в самых чертах лица означить различие между гордостью и снисхождением, для того чтобы мы чуждались одной и любили другую. Гордость, самая благородная и справедливая, придает лицу одно холодное величие, которое не производит в сердцах никакого приятного впечатления. Напротив того все мило, все прелестно в физиономии, изображающей доброту и чувствительность. По крайней мере важная наружность тогда только нам нравится, когда украшает ее тихая скромность и добродушие. Если бы Фидий не изобразил на челе Юпитера сей отеческой кротости, которая как будто желает отклонить громы его от обиталища преступников в пустыню необитаемую, тогда б никто не узнал в нем отца богов и человеков, тогда б мы почли его за мрачное божество ада. Люди удивляются истинно только тому, что они любят. Скромность, величайшая и вместе любезнейшая из добродетелей, примиряет нас с победителем, потому что мы открываем все прелести добродушия там, где опасались одной угнетающей гордости. Непритворная скромность может быть только в душе истинно доброй, она всегда означает забвение своих достоинств, и нередко происходит, от необходимости променять иногда холодный блеск славы на чистые удовольствия сердечной привязанности. Эпаминонд победитель ничем столько не наслаждался, как радостью своей матери.
Нежность гораздо умереннее в своих желаниях, нежели гордость, она требует от нас только того, что дает нам сама, но требует менее: как сладко удержать за собою некоторое превосходство в сердечной привязанности и преимущество в способах доказать оную. Но почему ж почитать единственные, бесценные надежды свои мечтою? Почему другой не может ощущать того, что чувствуем с таким удовольствием, с таким услаждением? Голос природы повторяет беспрестанно сердцу любящему, что есть другое ему подобное — при первой встрече оно узнает существо, давно уже ему знакомое. Тогда оно предается ему совершенно, примечает все, что может быть ему приятно, удаляет от него все скучное и вредное, и изливает на него все благодеяния, так как бы исполняя простую должность. Наконец нежными попечениями и добродушием заставляешь оно предмет любви своей избрать одно из двух — или сладостное чувство взаимности и неизменное счастье, или все мучения низкой неблагодарности. —
Гордость и добродушие: (Из Публициста) / С франц. Ф.Бнкв [Бунаков] // Вестн. Европы. — 1809. — Ч.45, N 11. — С.179-183.