ГОНИМЫЕ.
ГОНИМЫЕ.
(Очеркъ изъ сибирскихъ нравовъ).
Н. Наумовъ.
‘Восточное Обозрніе’, NoNo 3—5, 1882
Гонимые, Наумов Николай Иванович, Год: 1882
Время на прочтение: 22 минут(ы)
Передъ отъздомъ изъ Сибири въ Петербургъ, въ 1869 году, мн привелось прожить мсяца три въ город Томск, съ которымъ связаны вс дорогія для меня воспоминанія дтства и юности. Благодаря этимъ воспоминаніямъ и самый городъ всегда былъ для меня чмъ-то роднымъ, чмъ-то до того близкимъ мн, что каждый разъ подъзжая къ нему я невольно испытывалъ учащенное сердцебіеніе. Покидая въ этотъ разъ Сибирь, я уже предчувствовалъ, что покидаю ее навсегда. Непривтна наша родина для искренно любящихъ сыновъ ея, осужденныхъ бжать изъ нея на чужбину, отряхая прахъ съ своихъ ногъ. Преслдуемый интригами чиновничьей клики и сцпленіемъ различныхъ, неблагопріятно сложившихся обстоятельствъ, я переживалъ въ то время до того горькія минуты, что и теперь еще, при воспоминаніи о нихъ, мое сердце обливается кровью. Подобное душевное состояніе можетъ довести до сумасшествія даже человка съ желзными нервами, и я чувствовалъ, какъ силы покидали меня съ каждымъ днемъ, и продлись мое пребываніе еще на мсяцъ или два, я не знаю, что было бы со мной. Единственную отраду для меня въ эту горькую пору моей жизни доставляли мн прогулки въ пустынныхъ окрестностяхъ города. Еще ребенкомъ и любилъ эти мста и теперь искалъ здсь успокоенія отъ печальной дйствительности.
Выходя изъ дому обыкновенно подъ вечеръ и идя за черту города, во избжаніе всякихъ встрчъ, глухой, пустынной улицей, я каждый разъ замчалъ на одномъ изъ перекрестковъ ея старика, лтъ семидесяти на видъ, одтаго въ крайне вытертый пайковый сюртукъ, мстами совершенно пожелтвшій отъ времени. По картузу неопредленнаго цвта, украшенному кокардой, можно было заключить, что старикъ этотъ отставной чиновникъ, живувущій крайне ограниченной пенсіей, или служитъ въ качеств вчнаго писца въ одномъ изъ низшихъ іерархическихъ учрежденій, гд мсячное вознагражденіе за упорный! канцелярскій трудъ не превышаетъ пяти или шести рублей. Каждый разъ, при встрч со мной, старикъ, снималъ свой картузъ и низко кланялся мн, и, какъ казалось… наблюдалъ за мной. Смущенный такимъ загадочнымъ явленіемъ я невольно сталъ наблюдать въ свою очередь за этимъ соглядатаемъ, какъ показалось мн тогда, и какъ ни смшно, можетъ быть, покажется читателю, но сознаюсь, что посл этого открытія, совершая свои уединенныя прогулки, принималъ для своей безопасности кое-какія предосторожности, вооружаясь небольшимъ двухствольнымъ пистолетомъ и толстою желзною тростью.
Кто знакомъ съ Сибирью и царящими въ ней правами, топ. пойметъ, что предосторожности эти были излишни. При отсутствіи гласности и полной необузданности тяготющаго надъ нею произвола, а главное при крайнемъ невжеств, одинаково охватывающемъ вс слои ея населенія, общественная жизнь въ Сибири, не смотря на вншнюю европейскую обстановку, во многомъ еще полна тхъ традицій, яркимъ выразителемъ которыхъ были подвиги, совершаемые опричниной оанна Грознаго. Схватить на улиц случайно вышедшую изъ дома вечеромъ двушку, завязать ей ротъ, увезти ее и изнасиловать, тамъ считается молодецкимъ подвигомъ, а не преступленіемъ, откупиться-же за подобный подвигъ отъ кары закона стоитъ не особенно дорого. Вымазать ворота дегтемъ у человка, имющаго взрослыхъ дочерей, и тмъ обезславить всю семью, сдлавъ ее достояніемъ всевозможной клеветы и сплетенъ, есть общепринятый и обыденный способъ мести отцу, матери или двушк, отклонившей назойливыя предложенія какого нибудь поклонника. Избить до полусмерти въ глухомъ пустыр наемными руками чмъ нибудь ненавистнаго для васъ человка есть также одинъ изъ способовъ частной, а иногда и административной мести къ лицу, осмлившемуся, напримръ послать корреспонденцію въ какую нибудь столичную газету о дйствіяхъ какого нибудь лица или цлой корпораціи лицъ, имущихъ власть и злоупотребляющихъ своею властью… Бывали примры и не особенно давно, что непріятные въ какомъ нибудь отношеніи люди исчезали безъ слда и если находили иногда трупъ съ совершенно изуродованнымъ лицомъ, въ которомъ по платью узнавали исчезнувшаго, то ужъ убійцъ никогда не находили, это также не рдко практикуемый въ Сибири способъ хоронить концы слишкомъ крупныхъ, боящихся огласки длъ. Вдь былъ-же случай, что одинъ изъ томскихъ прокуроровъ, молодой и еще неопустившійся человкъ, когда началъ крупно протестовать противъ существующихъ злоупотребленій, то не могъ найти во всемъ город квартиры для себя, его поминутно выживала съ каждой квартиры полиція, дйствовавшая по предписанію начальства въ видахъ… охраненія его безопасности, такъ какъ вс дома, куда ни перезжалъ онъ, оказывались ветхими и назначались подъ сломъ… и несчастный, побившись такъ съ полгода, вышелъ наконецъ въ отставку и ухалъ въ Петербургъ, а дома, осужденные на сломъ, и донын обитаемы и невредимы. Другой прокуроръ, также начавшій крупно протестовать, кончилъ тмъ, что былъ обвиненъ… ни боле ни мене, какъ въ краж денегъ… совершенной имъ яко-бы во время ежемсячной ревизіи въ губернскомъ казначейств, и принужденъ былъ выхать со скандаломъ. Одинъ мировой посредникъ въ Алта, честно защищавшій крестьянъ отъ давленія кулаковъ и чиновничества, съ горечью показывалъ знакомымъ повозку, прострленную пулями, какъ трофей, какого удостоивается въ Сибири человкъ, защищающій человческія права народа. Въ виду подобныхъ примровъ, при натянутыхъ отношеніяхъ моихъ къ администраціи я и не считалъ тогда излишнимъ принять эти мры для личной безопасности, тмъ боле, что незадолго до этого времена въ бытность мою на служб въ город Кузнецк, меня уже покушались стереть съ лица земли… Въ темный, осенній вечеръ, брошенный съ улицы камень въ окно моей квартиры, разбивъ въ дребезги стекла, пролетлъ на какой нибудь вершокъ надъ головою моего письмоводителя… сидвшаго въ это время въ моемъ кабинет за письменнымъ столомъ, и котораго приняли за меня. Камень былъ брошенъ съ такою силою, что уложилъ-бы его на мст, попавъ въ печь, онъ вышибъ изъ нея два кирпича. Покушеніе это послдовало вслдъ за оффиціальнымъ заявленіемъ моимъ, закрпленнымъ фактами и свидтельскими показаніями, бросавшими не лестный свтъ на дйствія и репутацію лицъ, стоявшихъ въ непосредственныхъ отношеніяхъ къ народу… Случай этотъ такъ и остался тогда неразслдоваинымъ, не смотря на вс мои настоянія.
Наконецъ, однажды утромъ, сидя въ своей комнат, я услышалъ, что кто-то спрашиваетъ у хозяйки моей квартиры, дома-ли я и можно-ли войдти ко мн. Очевидно, меня спрашивалъ незнакомый мн человкъ, такъ какъ два-три друга, посщавшіе меня въ это время, рискуя навлечь на себя опалу за знакомство со мной, входили обыкновенно прямо ко мн въ комнату. Вслдъ за утвердительнымъ отвтомъ хозяйки, что я дома, дверь отворилась и ко мн вошелъ мой таинственный незнакомецъ, старичокъ. Войдя, онъ остановился на порог, отвшивая мн низкіе поклоны, на пергаментномъ лиц его даже выступила легкая краска, руки, въ которыхъ онъ держалъ картузъ, дрожали, замтно было, что онъ сильно сконфузился и ороблъ. ‘Простите меня-съ… я… я… можетъ обезпокоилъ… Я… уйду-съ!’ — шепталъ онъ своими безкровными губами, продолжая кланяться и слегка пятясь назадъ.
— Я… я… титулярный совтникъ… честь имю представиться… Иванъ Родіонычъ Марковъ… не обезсудьте, что того-съ… осмлился… этакъ, нахрапомъ обезпокоить!— говорилъ онъ, поминутно привставая со стула и кланяясь, когда, пожавъ его руку, я съ трудомъ почти усадилъ его на стулъ.
Всмотрвшись теперь въ сгорбленную и съежившуюся фигуру старика, мн стало невыносимо жалко его, руки его дрожали отъ волненія и робости, и онъ не зналъ куда ихъ спрятать, каждая черта въ худомъ, изрзанномъ морщинами лиц его, теперь тщательно выбритомъ, говорила, при самой поверхностной наблюдательности, какъ много горя и страданій пережито имъ на вку своемъ. Со свойственной нищет стыдливостью, онъ тщательно пряталъ отъ меня ноги, обутые въ дырявые, до невозможности стоптанные сапоги, но все-таки вычищенные. Застегнутый на-глухо сюртукъ скрывалъ, повидимому, отсутствіе жилета и блья. Высокій, порыжвшій галстухъ, по старинному высоко обматывавшій всю шею, мстами уже превратился въ бахрому. Срые глаза его слезились и онъ поминутно обтиралъ ихъ своею дрожащею рукой или приглаживалъ остатки сдыхъ волосъ на своемъ обнаженномъ череп.
— Осмлюсь спросить… простите за безпокойство…— началъ онъ, силясь подавить улыбкой свое еще не утихшее волненіе:— вы сынокъ покойнаго Ивана Николаевича будете-съ?
— Да!.. А вы знаете его?— спросилъ я.
— Ка-а-акже-съ… ихъ-то-бы не знать… Правдивые-съ, безкорыстные были люди. Служилъ съ ними-съ… удостоился. Я вдь и матушку вашу знавалъ… ка-а-кже-съ… очень даже были призрны въ семь вашей… и васъ вдь я помню-съ… вотъ экинькимъ еще…— улыбнувшись и робко посмотрвъ на меня, произнесъ онъ, отмривъ отъ пола рукой разстояніе не боле полуаршина.— На рукахъ васъ нашивалъ… Да-а-съ, вотъ какъ время-то идетъ, — задумчиво началъ онъ, качая головою,— и вы ужъ возмужали… а я въ могилу гляжу заживо… ужъ сндь червей… а давно-ли, кажись, все это было, какъ теперь ровно вижу-съ, и родителя вашего, и васъ… Я вдь, признаться, давно ужъ покушался зайдти къ вамъ, обезпокоить васъ, да не насмливался!..— тихо произнесъ онъ, обтирая ладонью навернувшіяся на глаза слезы.
— Почему-же?— спросилъ я.
— Видъ-то у меня такой-съ… жалости подобный!— сконфузившись отвтила, онъ, скользнувъ глазами но своему ветхому костюму:— какъ, думаю, пойдешь… Господи, не подумали-бы еще, что пропоецъ, Христа ради просить пришелъ.
— Что вы это, Иванъ Родіонычъ, зачмъ же вы такъ дурно думаете обо мн? спросилъ я.
— Я… я… не объ васъ, н—тъ-съ!.. Избави Господи!.. торопливо поправился онъ.— Я… такъ ужъ… самому-то думается, что вс-то ровно сторонятся тебя, да презираютъ, ну, и робю-съ!.. И силюсь въ ино время смлости-то напустить на себя, а не могу-съ, такъ вотъ и задрожу весь, ходенемъ ровно руки-то, ноги заходятъ. Ну, глядя на это, другой и подумаетъ, что я выпиваю, а я… я… и отъ роду не потреблялъ ничего… Поэвтому бол и стсняюсь всхъ,— и, окинувъ меня какимъ-то робко-любовнымъ взглядомъ, онъ снова отеръ ладонью накатившіяся на глаза слезы.— А я наслышанъ, что вы въ Петербургъ изволите отъзжать?— спросилъ онъ, посл минутной паузы.
— Да, собираюсь.
— Слава теб Господи!..— и, вздохнувъ, старикъ перекрестился.— Какая здсь служба, помилуйте, воруй, грабь, длись награбленнымъ — и будешь возлюбленъ и почтенъ, а ршился кольми ежели за правду встать, то сотрутъ и погубятъ, какъ татя погубили меня…
— Васъ?.. прервалъ я…
— Погубили… снова повторилъ онъ… и нигд… ни у кого не нашелъ правосудія… Заступитесь, какимъ-то рыдающимъ шепотомъ произнесъ онъ.
— Но предъ кмъ? скажите, мн, разв вы не знаете, что я не имю никакой силы и значенія.
— Вы… вы… въ газеты пишете…
— Пишу…
— Опубликуйте… явите заступничество, можетъ и того оглянутся.
— Ну, едва-ли!.. невольно вырвалось у меня. Вы успокойтесь прежде, Иванъ Родіоновичъ, отдохните, уговаривалъ я, замтивъ, что его снова начинаетъ охватывать волненіе.
— Я… Я… ужъ не успокоюсь, въ могил разв, тихо отвтилъ онъ. Но и тамъ, гд судъ Всевышняго, возропщу, возропщу-у… Погубили за правду… и не нашелъ на враговъ мзды на земл, трагически воскликнулъ онъ, тряся своею лысою головою.
— Но кто-же васъ погубилъ?.. ршился наконецъ спросить я.
— Враги, мощные, лихоимцы.
— Но кто-же они.
— Бывшій К—ій исправникъ Иванъ Миронычъ Канаевъ, и городничій Гордевъ, а съ ними вкуп и весь сонмъ, сонмъ нечестивыхъ.
— Чмъ-же погубили они васъ, разскажите.
— Чмъ?.. съ горькой усмшкой переспросилъ онъ и долго, пытливо посмотрлъ на меня своими слезящимися глазами. Скажите мн по совсти, врите-ли вы во всемогущаго Бога? спросилъ вдругъ онъ.
— Врю.
— И благо вамъ, кивнувъ головою, одобрилъ онъ. Не вамъ я буду разсказывать, милостивый государь, свое многострадателъмое житіе, а Ему, Ему, невинно распитому Богу, не мн врьте, а врьте Богу, предъ ликомъ коего я исповдую вамъ всю истину, что я невинно стражду. Знайте, чти изъ меня, человка съ измальства чтившаго святое имя Божіе, сдлали святотатца.
— Святотатца! съ удивленіемъ прерванъ я.
— Да-а-асъ! святотатца, что яко-бы я сорвалъ у церкви кружку съ намреніемъ похитить изъ нея деньги и былъ пойманъ на мст, съ поличнымъ, три года сидлъ я за сіе въ тюрьм и только вслдствіе нарушенія въ дл формъ и обрядовъ и подозрнія на самихъ свидтелей не ушелъ въ каторгу, а оставленъ въ сильномъ подозрніи и исключенъ по суду изъ службы, и изъ глазъ старика при послднихъ словахъ его снова потекли крупныя слезы. Врите вы въ сіе мое преступленіе, скажите но совсти, тихо спросилъ онъ.
— Не врю! ршительно отвтилъ я, глядя на несчастнаго старика.
— Гд-же правосудіе, что-же оно? раздраженно спросилъ онъ меня.
— Но какъ-же все это случилось, объясните мн, прежде жаловались-ли вы наконецъ кому нибудь, объяснили-ли истину? прервалъ я его.
— Жаловался, вся моя жизнь прошла въ жалобахъ, неустанно жаловался и былъ сосланъ за сіе въ Нарымъ подъ надзоръ полиціи, какъ злостный ябедникъ, кричалъ и жаловался, кому только не жаловался: и въ сенатъ, и министрамъ, и въ святйшій синодъ подавалъ прошеніе, прося святйшихъ чановъ, служителей Господа, воззритъ на мою невинность и защитить, и митрополитамъ писалъ слезныя письма, но врно вс мои просьбы перехватывали или оставляли втун. Хотлъ въ Петербургъ идти, кинувъ семью въ нищет и пасть къ йогамъ правосуднаго царя, но меня заточили.
— Въ тюрьму?
— Да-а-съ, а потомъ въ Нарымъ безъ права отлучки даже за черту города. А теперь куда ужъ я пойду, теперь ужъ я и слпъ, съ трудомъ вижу, и заживо становлюсь сндью червей. Писать, но кому ужъ теперь писать, какое ужъ кому теперь дло до нищаго, опозореннаго, выживающаго изъ ума старика, да я ужъ и простилъ моимъ врагамъ, они ужъ безсильны теперь, и многіе въ могил. Вдь ужъ тридцать лтъ время протекло съ тхъ поръ. Тамъ! тамъ! ужъ на суд Всевышняго встртимся мы, но за одно у меня душа болитъ, за дочь, которую по злоб на меня изнасиловали, опозорили, — и обхвативъ голову руками, старикъ зарыдалъ.
— Боже мой! невольно вырвалось у меня.
— Придетъ судный часъ, придетъ онъ, милостивый государь, въ какомъ-то неистовств крикнулъ старикъ, вскочивъ со стула, Господь оглянется и на Сибирь… и ниспошлетъ рано или поздно грозу… и опалитъ она… и размететъ въ ней сонмъ нечестивыхъ… и много, много темныхъ длъ, таящихся подъ спудомъ, выплыветъ на свтъ Божій, и горе будетъ тогда поправшимъ законъ и правду… и обезсилвъ, онъ опустился на стулъ и голова его затряслась и склонилась на грудь.
Старикъ съ минуту сидлъ неподвижно и наконецъ, глубоко вздохнувъ, робко взглянулъ на меня и снова понурился. Ему невидимому стало совстно за свои слезы, невольно вырвавшіяся у него предъ незнакомымъ ему человкомъ. Но всему было замтно, что онъ принадлежалъ къ числу тхъ людей, которые хотя и сжились уже съ своими страданіями, но все-таки малйшее воспоминаніе о нихъ снова будитъ въ нихъ нестерпимо-жгучую боль, какой они не въ силахъ подавить въ себ и искренно отдавшись охватившему ихъ чувству, имъ въ то же время становится стыдно за свою искренность, въ виду того холоднаго равнодушія и насмшекъ, съ какими относится къ искренности большинство людей…
— Это, ровно-съ, обоями комнатка-то оклеена? неожиданно спросилъ онъ, осмотрвшись вокругъ себя.
— Обоями! отвтилъ я, изумленный неожиданностью подобнаго вопроса.
Глаза-то плохи у меня… читать-то теперича и въ очкахъ-то съ трудомъ могу… Вижу это пестритъ… пестритъ ровно что-то въ глазахъ, а въ понятіе-то не могу взять, что это обои… меня ужъ дочка-то признаться и не пущаетъ одного изъ дому-то выходить… боится, что заплутаюсь въ улицахъ или въ канаву по слабости зрнія попаду… И сегодня не пущала къ вамъ… да ужъ признаться тайкомъ ушелъ… съ какою-то дтски-плутоватой улыбкой пояснилъ онъ…
— Отчего-же не пускала? полюбопытствовалъ я.
— Охота, говоритъ, тятенька, идти теб… и безъ того ужъ не мало, говоритъ, насмхаются надъ тобой… Болитъ вдь тоже у нея сердце-то обо мн… какой ни есть, а все же отецъ…
— Неужели васъ преслдуютъ насмшками, Иванъ Родіонычъ.
— Многія козни творятъ… качая головою грустно отвтилъ онъ… но но невжеству боле, особливо купечество… Это нон, доложу вамъ, пошелъ я на базаръ… хлбца купить да чайку осьмушечку… Прихожу въ лавку за чаемъ, прошу отвсить, а купецъ-то и говоритъ мн: дай, говоритъ, я те въ кокарду плюну… за то сахарку на прикусочку дамъ… Смолчалъ… что же боле отвтить на сію продерзость… А то нон также иду но базару, а купецъ Карколевъ, мильонщикъ, кричитъ вдругъ мн… на весь базаръ: Эй… ты… говоритъ титулярный сморчокъ… покажи какъ кружку у церкви содралъ… гривну на нищету дамъ!’ Не плакалъ-съ, горько вспла калъ-съ… услыша энто… но что подлаешь… опозоренъ и нищъ, а у нихъ мильоны… съ ими вонъ губернаторъ-то на охоты здитъ… а я и за правымъ дломъ приду, такъ меня лакеи-то и въ переднюю не пущаютъ, съ горечью въ голос пояснилъ онъ, смиряюсь и терплю-съ…
— Какъ-же съ вами случилась эта печальная исторія… о святотатств… разскажите мн, прервалъ я его.
— Поучительно-съ, истинно доложу вамъ, поучительно-съ!.. отвтилъ онъ, задумчиво покачивая головой… Вы не изволите употреблять нюхательнаго табачку?— спросилъ въ свою очередь онъ.
— Нтъ.
— Жаль… тавлиночку-то забылъ, произнесъ онъ, пошаривъ рукой около кармана шараваръ.— Я для освженія головы боле употребляю его, пояснилъ онъ, ну, и отъ слезъ-то помогаетъ, прочищаетъ будто глаза-то. Забылъ… ну, обойдемся!.. А это поучительно-съ, весьма, говорю, поучительно-съ!.. снова повторилъ онъ, и въ лиц его отразилось глубоко-вдумчивое выраженіе,— достойное пропечатанія въ газетахъ, чтобы узрли, говорю, лица имущія санъ и власть, сколь легко въ Сибири за правду стоять… Бойкости въ пер не имю-съ!.. Читаю иногда газеты-то и зрю… съ удивленіемъ даже, какой нон слогъ пошелъ: ни сего, ни онаго, ни каковаго совсмъ даже не употребляется…
— Да…
— Удивительно! пожавъ плечами произнесъ онъ…
Я къ тому это боле говорю-съ, что пыталъ самъ описать, но не могу-съ изобразить, никакъ это не потрафлю-съ… въ слогъ-то… я вотъ и хотлъ вамъ захватить рукотворенія-то свои, одобрите ли-съ… да ужъ крадучись… отъ дочки-то пошелъ… такъ того-съ… растерялся.. А поучи-и-ительно-съ… снова заключила онъ… ‘Человкъ я, доложу вамъ, былъ маленькій-съ… Засдателемъ въ К—омъ окружномъ суд служилъ-съ… по этой должности меня и застигли козни враговъ моихъ… Тридцать одинъ годъ уже Божіею милостью въ офицерскихъ чинахъ состоялъ… и всего-то четыре годика оставалось до полнаго спокоя и пенсіи… Ну… не при противъ рожна, не плыви на утлой ладь супротивъ теченія, произнесъ онъ, разведя руками, и глубоко вздохнулъ. Образованія я, доложу вамъ, не дальняго-съ… если и постигъ употребленіе буквы и препинательныхъ знаковъ, то уже на служб по совокупности своихъ способностей и былъ одобряемъ за то отъ начальниковъ даже высокаго ранга, не утаю-съ!.. Служилъ я, милостивый государь, честно и говорю сіе не ради похваленія… Скрывать не стану, приношенія бралъ… бралъ-съ, но лихоимцемъ не былъ, не торговалъ совстью… окажешь бывало мужичку послугу, привезетъ онъ хлбца пудовочки дв три, иной маслица, яичекъ… поросеночка или подсвинка… и видя свою нужду горькую взималъ, вдь жалованья-то получалъ двадцать три рубля съ копйками въ мсяцъ… Семью-то пропитывалъ въ шесть душъ… воззрите окомъ благоразумія, могъ-ли быть сытъ, одтъ и обутъ, но на вымоганіе не дерзалъ!.. Ужъ вы послужили въ провинціи, не вамъ обсказывать какова въ ней жизнь и служба… доносы другъ на друга, интриги, сплетни повсечасныя. Видя оное я удалялся отъ всхъ и но бдности ни съ кмъ знакомства не поддерживалъ, тмъ паче, что въ оное время въ К— свирпствовали, по истин какъ зври, исправникъ Иванъ Миронычъ и городничій Гордевъ, ихъ трепетали, сударь, не токмо крестьяне, именитые купцы и граждане, но и чиновники…
— Чмъ же они наводили такой страхъ?
— Ни узды, ни страха не знали надъ собой… творили непостижимыя даже для ума дйствія. Этотъ самый Иванъ Миронычъ двадцать два года былъ исправникомъ… не скрывая говорилъ, что капиталу настяжалъ бол двухъ-сотъ тысячъ, однихъ шкурокъ съ соболей, лисицъ и блокъ, что собиралъ съ инородцевъ, тысячъ на десять ежегодно продавалъ въ Ирбитской ярмарк… Въ ясак въ казну была вчная недоимка… но въ свой карманъ Иванъ Миронычъ собиралъ безъ недоимки… самъ фальшивыя деньги въ тайгу къ инородцамъ сбывалъ… онъ и разорилъ К — ихъ инородцевъ. Народъ дикій, невжественный, безотвтный, твори съ нимъ что хочешь,— не пикнетъ. Ну, и творили… Инородцы до того увровали во всемогущество и несмняемость Ивана Мироныча, что когда его уже отршили отъ должности, такъ они не хотли признавать новаго исправника и попрежнему везли и несли къ нему ежегодную дань… ‘отъ Ивана… да отъ шайтана откупиться надо’, говорили они.
— Неужели подобныя дянія были неизвстны губернскимъ властямъ? прервалъ я.
— Знали… какъ не знать… да что-же-съ!.. Подетъ онъ въ губернію… свезетъ тысячъ десять, пятнадцать… поднесетъ кому слдуетъ… и вс жалобы на него, какъ въ воду канутъ… Но ужъ за то онъ на кого донесетъ или насплетничаетъ, такъ ужъ уберутъ… или переведутъ въ другой округъ, или въ отставку выгонятъ… Вотъ почему его боялись вс какъ огня, трепетали-съ… Слово его было сильнй закона. Съ городничимъ-то Гордевымъ онъ жилъ душа въ душу, потому одного деревца были лопатки… убійство-ли закрыть, ограбить-ли кого, завести-ли монетный дворъ — это ужъ ихъ было дло… Поврите ли-съ… этотъ самый Гордевъ, бывши городничимъ въ К—, содержалъ разбойничью шайку, что грабила проходившіе обозы съ чаями, прозжихъ…почты разбивала…и вс это знали…
— Ну ужъ… это легенда… какая нибудь, Иванъ Родіонычъ… не можетъ быть…
— Сущая правда-съ… предъ Богомъ клянусь вамъ, горячо вступился старикъ… Ужъ обозные-то прикащики! что съ паями шли, такъ къ нему прямо и являлись… что возьметъ за пропускъ обоза, коли сторгуются въ цн, и обо:’, пройдетъ благополучно, а коли нтъ, то такъ и знай, что около станціи Осиновые Колки отхватятъ… возовъ семь, десять… и убійства случались, и все какъ въ воду капало… Да десять годочковъ онъ этакъ то градоначальствовалъ пока его къ намъ въ К—ъ перевели… Каковъ былъ капиталъ у человка, посудите, коли этакихъ-то обозовъ въ зимнюю пору, но семи, но восьми… ежедневно черезъ городъ-то проходило… ибо въ т норы, вс чаи въ Россію черезъ Кяхту шли… Торговля-то цвла!.. теперича онъ въ отставк живетъ и за безпорочную службу пенсію получаетъ… Ну, гд-жъ было возможно съ этакими господами тягаться… вонмите!.. Прідетъ-ли бывало генералъ-губернаторскій чиновникъ или губернаторская ревизія… все это у нихъ притонъ имло… пойдутъ бывало обды, закуски, вечера, шампанское ркой льется… ревизія-то прідетъ въ мерлущатыхъ шубкахъ, а удетъ-то въ соболяхъ да вмсто того, чтобы сковать ихъ цпями по рукамъ и ногамъ… гляди-жъ, ордена имъ шлетъ, да Монаршія благоволенія… за безпримрно-ревностную службу… Да-асъ… вотъ и подите, поищите правосудія!.. Крестьяне-то, видя все это, и пикнуть не смли про нихъ, потому — пикни только, такъ и шкуру съ живаго сдерутъ, да мало того… Живаго въ землю зароютъ!.. О-о-охъ… много творится беззаконій въ Сибири людьми всякаго ранга… не мн разсказывать, съ глубокимъ вздохомъ произнесъ онъ… Ну, жилъ я тихо да смирно… снова началъ онъ… и видлъ да будто не видалъ, и слышалъ да не слыхалъ… человкъ маленькій, бдный сторонился отъ всего, чтобъ не раздавили, только, доложу вамъ, ужъ полагаю по напущенію Божію, и возникни въ сіе время дло… Въ одной изъ деревень жилъ богатый крестьянинъ Аксеновъ, кумомъ доводился Ивану Миронычуисъ! Гордевымъ состоялъ во узахъ, непонятныхъ для и у блики. Ну, что ни что, жилъ!.. и вотъ въ эфтой-то деревн убили вдову, молодуху, съ которой Аксеновъ, надоть такъ сказать, въ любодйств состоялъ, хорошо-съ… Убили и вчная память, только убійцей-то оказался молодой парень, той же деревни, бднякъ, проживавшій въ батракахъ… Ну, пошло дло по форм, а вмст съ дломъ и молва, ши, ши, да ту ту, что убилъ-то самъ Аксеновъ изъ ревности, а парню-то только разсолъ доводится расхлебывать… Мяли, мяли это дло никакъ съ годъ, я конечно все это слышалъ, да молчалъ, не въ диковинку ужъ мн сіи дйствія были, какое мн дло, кого путаетъ Богъ, тоги пусть и судитъ… Но Господь судилъ иначе, на поврку-то вышло, что съ эстаго самаго дла и загорлся сыръ-боръ, и меня опалилъ!— и вздохнувъ, старикъ отеръ ладонью лобъ, и затмъ торопливо пошарилъ рукою около кармана шароваръ, хватившись своей тавлиночки…
— Позвольте не-то папиросочку попробую? спросилъ! Иванъ Родіоновичъ, увидя, что я закурилъ папиросу, и закуривъ началъ усердно всасывать въ себя дымъ.— Такъ вотъ, доложу вамъ,— началъ онъ, окруживъ себя облакомъ дыма.— Мяли, мяли они это дло, наконецъ закончили и представили его на разсмотрніе окружнаго суда, хорошо-съ! только окружный судья. Матвй Карпычъ Хлоповъ, теперь ужъ покойникъ, не тмъ будь помянутъ, въ одну-же дудочку этой шайк подсвистывалъ, вдругъ, какъ только представили они это дло, и соберись въ отпускъ, съ умысломъ ужъ это имъ было сдлано, чтобъ отклонить отъ себя это дло или нтъ, не могу судить, и какъ только получилъ разршеніе и тотчасъ-же въ путь собрался, какъ старшій по чину, я и вступилъ въ исправленіе должности окружнаго судьи. Въ первое-то время я поршилъ было не прикасаться къ Аксеновскому длу до прізда его, пускай-де самъ какъ знаетъ, такъ и орудуетъ. Хорошо! Только чего допрежъ никогда не бывало, зазжаетъ ко мн однажды Иванъ Миронычъ, а прежде, доложу вамъ, не удостоивалъ и визитовъ мн отплачивать. Ну, милости просимъ, благодаримъ за честь. Слово за слово, то да се, онъ и говоритъ мн:— у васъ, говоритъ, представлено изъ земскаго суда на разсмотрніе дло объ убійств вдовы Лихутиной-съ.— Есть. говорю.— Поспши, говоритъ, разсмотрть его, арестантъ содержится, и дло-то, говоритъ, пустяшное, никакихъ сомнній, а то, говорить, я слышалъ, что мать-то арестанта похала въ губернію съ жалобой, то какъ бы, говоритъ, запроса не послдовало о причинахъ медленности. Я и отвчаю, что хочу-де оставить это дло до прізда судьи Матвя Карпыча.— Почему? спрашиваетъ, да такъ, говорю, ужъ вс боле серьзныя дла до его прізда оставляемъ.— Вотъ, говоритъ, пустяки какіе, онъ проздитъ по болзни четыре, пять мсяцевъ, а арестантъ будетъ сидть и дла накапливаться! Ну, ухалъ, нтъ, думаю, не возьмусь за это дло, словно сердце чуяло! Прошло еще такъ съ недлю время, опять Иванъ Миронычъ удостоилъ меня посщеніемъ и первый вопросъ: разсмотрлъ-ли дло?— Нтъ, говорю. Посидлъ онъ, посидлъ, да и говоритъ мн: послушай моего добраго совта, Иванъ Родіонычъ, разсмотри дло, а то худо будетъ, если донесется до губернатора и губернскаго суда, что ты затягиваешь его. Задачей было для меня это слово его. Ну, что, думаю, какъ донесетъ, тогда вдь и спрашивать не станутъ, почему медлю, а спихнутъ за бездятельность, какъ блинъ со сковороды. Ну, думаю, была не была, перекрестился и приступилъ. Приступилъ и вижу, Господи Боже мой, кто убилъ черезъ каждое слово сквозитъ, а невиннаго человка въ острогъ заточили, подъ плети ведутъ. Важные свидтели или не допрошены, или допрошены безъ присяги, Аксеновъ въ ночь убійства Лихутиной самъ затопилъ печь въ изб, и сжегъ въ ней рубаху, порты и азямъ, а почему, для чего сжегъ — не разслдовано, и много такого-съ, чего ужъ не могу вамъ обсказать теперь, потому ужъ память-то измняетъ и это подробно въ моихъ-то бумагахъ обозначено. Какъ разсмотрлъ я это дло и ободрился, дло кругомъ нечистое. Совсть заговорила во мн: чтожъ это, думаю, невиннаго человка губятъ и у тебя рука не поднимется спасти его? Да разв я не примялъ присяги служить честью и правдой, да коли этакъ вс будутъ молчать, такъ посл этого посередь улицы, кто побогаче, будетъ рзать да бить, а неповиннаго человка схватятъ да судить будутъ, а? Нтъ, думаю, сколь вт мы сильны, господа, а законъ-то и правда все посильне васъ. жить-то мн не съ вами доведется, а со своею совстью, да, долго не думая, составилъ постановленіе: что по раз- смотрнію-молъ означеннаго дла въ виду таковыхъ-то и оныхъ обстоятельствъ, вытекающихъ изъ него, окружный судъ постановилъ переслдовать означенное дло, противу указанныхъ обстоятельствъ, арестанта, содержащагося въ острог, Семена… Семена…. ахъ какъ его, забылъ вотъ, чей бишь онъ по прозвищу-то, говорилъ онъ, припоминая и потирая лобъ, ну, не вспомнить,— э-эхъ да ничего, обойдемся.— освободить изъ подъ-ареста и отдать подъ надзоръ общества до ршенія дла, а Аксенова въ виду таковыхъ-то неопровержимыхъ, хотя и недостаточно обстоятельныхъ уликъ арестовать, дабы отнять у него возможность уклоняться отъ суда и слдствія, о настоящемъ постановленіи сообщить для надлежащаго свднія господину начальнику губерніи, а самое дло возвратить въ земскій судъ, для переслдованія и исполненія. Не успли еще и заслушать какъ слдуетъ это постановленіе суда, какъ ужъ всть эта пошла по городу. Прихожу я домой изъ суда, не слъ еще и за столъ, Иванъ Миронычъ пожаловалъ, спрашиваетъ правду-ли онъ слышалъ то-то и то-то но длу Аксенова?— Правду, говорю.— Да ты, говорить, съ чего это взялъ убійцу-то освобождать?— А потому, говорю, чтобъ настоящаго на его мсто посадить, убилъ Аксеновъ, а не этотъ парень какъ бишь его… ну, Семенъ. Помолчалъ онъ, помолчалъ это, подумалъ, да и говоритъ: послушай, говоритъ, меня, Иванъ Родіонычъ, спасибо мн скажешь.— Извольте, говорю, слушаю!— Не длай ты этого, изорви свое постановленіе, къ добру оно не поведетъ! ты бдный человкъ, живи лучше посмирнй… тысяча рублей теб будетъ большая подмога, возьми и молчи!— Нтъ, говорю, Иванъ Миронычъ, хотя я и бденъ, а человческой жизнью торговать не буду, за што, говорю, будутъ бднаго парня плетьми драть, а настоящій убійца — будетъ смотрть да хихикать. Нтъ, не продамъ, говорю, своей совсти!— Ой возьми, говоритъ, драть его не будутъ, дло замнемъ, много што на поселенье пойдетъ. И на это, говорю, не поступлюсь, Богъ и законъ повелваютъ правду блюсти.— Такъ не хочешь? говоритъ.— Не хочу!— Ну, прощай, говоритъ, такъ и разстались. До того энтотъ разговоръ тогда, милостивый государь, меня въ преферансъ ввелъ, што по истин доложу вамъ, я былъ какъ самъ не свой! Болитъ это сердце, щемитъ его, словно бду чуетъ, ну, думаю, Господи Владыко живота моего, укрпи унылый духъ мой, хожу это молюсь да вздыхаю, жену покойницу прибилъ-съ.
— Ее-то это за что-же, прервалъ я.
— Каюсь, отпусти мн. Господи, грхъ сей, прибилъ-съ. Со слезами это она приступила ко мн: не задирайся, говоритъ, Ваня, послушай меня, сгубятъ! возьми, говоритъ, ты лучше энту тыщу, што даютъ и молчи. Бдные, говоритъ, мы люди, ужъ намъ ли совсть соблюдать! Эхъ ты. говорю, такая сякая, гд бы, говорю, поднять у мужа унылый духъ, а ты, говорю, сіи слова мн говоришь, вошелъ это въ азартъ да хлопъ, хлопъ, и взвыла только сердешная! дрожащимъ отъ слезъ голосомъ произнесъ онъ, и отеръ ладонью показавшіяся на глазахъ слзы.— Хорошо-съ! началъ онъ посл минутной паузы, подошелъ вечеръ, на двор-то ужъ августъ стоялъ, темнло-то раненько. Вдругъ смотрю подъзжаетъ къ дому кучеръ городничаго Гордева на дрогахъ, входитъ это ко мн и говоритъ: Спиридонъ Еветафьичъ Гордевъ приказали кланяться, просили въ гости къ себ и экипажъ прислали. Ну, я ужъ сразу е догадался зачмъ зовутъ, кланяйся, говорю, боленъ, не могу хать! ушелъ онъ, не прошло и часу, съизнова прізжаетъ съ запиской, наизусть ее даже помню: полно говоритъ, Иванъ Родіонычъ болть-то, прізжай, мы тебя подружески полчимъ, што, думаю, хать аль не хать? хать, знаю что приступать будутъ, чтобы бросилъ свое намреніе, продалъ-бы совсть, не хать до поры до время ссору заводить, а сердце вотъ такъ и говоритъ, сударь: не зди!.. не зди!.. Ну, жена это съизнова приступила, позжай, не заводи каплота! Ну, послушалъ ее, перекрестился и похалъ. Смотрю, Иванъ Миронычъ у него въ гостяхъ, начальникъ гарнизонной команды, еще человка три, четыре чиновниковъ изъ ихней шайки. Приняли меня, милостивый государь, съ любовью да лаской, не знаютъ куда и усадить. Выпей да выпей, не пью, говорю, едва отбиваюсь, ну, вотъ идетъ время, часъ ужъ полагать одиннадцатый, вотъ они и налягъ на меня всмъ-то соборомъ: брось, не ссорься, умнемъ дло, въ отвтъ не попадешь, вотъ, говоритъ, теб, возьми полторы тысячи и будешь намъ первый другъ, орденъ выхлопочемъ, судьей сдлаемъ, мы. говоритъ, все можемъ, брось!— Не могу, говорю, не пойду супротивъ закона и совсти, не могу! Гордевъ-то меня обнимаетъ, цлуетъ. Брось!— Не могу, говорю, не нудьте, я своей совсти и чести господинъ! На своемъ, говорить, хочешь поставить, а? Гордевъ-то спрашиваетъ.— Богъ и законъ такъ, говорю, велятъ мн, прощайте господа, взялъ это шапку и вышелъ въ переднюю, и они вс за мной. Только что я хотлъ это шинель-то надть, Гордевъ снова спрашиваетъ: Такъ не хочешь, говоритъ, противъ насъ идешь?
— Богъ и законъ, говорю.— Такъ вотъ, говоритъ, теб Богъ твой и законъ!.. да какъ хватитъ меня, сударь, по лицу, у меня и свтъ изъ глазъ выкатился, и я не помню какъ слетлъ по лстниц внизъ со втораго этажа. Господа, вдь это разбой, есть-ли изъ васъ кто благородный человкъ! крикнулъ я, придя въ себя, но только услышалъ въ отвтъ хохотъ, и не знаю кто ужъ кинулъ мн шинель и меня вытолкнули изъ дверей на улицу и захлопнули ихъ за мной. Пошелъ я домой въ какомъ ужъ состояніи, посудите сами, и горе-то и злоба душитъ. Иду, а слезы такъ вотъ и катятся. Идти-то отъ Гордева до меня нужно было по крайней мр съ полверсты, фонарей нтъ, на улиц ни души, потому ужъ время-то позднее, ночь темная, иду, на половин дороги, гд проходилъ я. есть оврагъ и чрезъ него мостикъ. Только что я сталъ подходить къ мостику, слышу детъ кто-то сзади, взошелъ я на мостикъ и посторонился, когда ужъ дроги-то въхали на мостикъ и поровнялись со мной, гляжу Гордевскія дроги и кучеръ его и на дрогахъ сидятъ двое, но не господа, а такъ простаго званія люди, только что они поровнялись со мной, двое-то сидвшихъ соскочили съ дрогъ, схватили меня, а кучеръ ударилъ но лошади и ускакалъ, и крикнуть я, милостивый господинъ, не усплъ, какъ закрутили мн шинелью голову и стащили въ оврагъ, потому ужъ очнулся-то я потомъ въ овраг, ужъ какъ меня били, чмъ по чему — не скажу, потому сознанье потерялъ. Только когда ужъ очнулся, а ужъ очнулся-то почесть передъ свтомъ, такъ у меня ни голосу нтъ, ни головы не могу поднять, ни ногой, ни рукой пошевельнуть. Долго я такъ лежалъ, чую только, что голова какъ въ огн горитъ и поднять ее не могу! ползкомъ ужъ, сударь, изъ оврага-то я выбрался, а у оврага стоялъ домъ мщанина Сизова. Проползу можетъ шаговъ пять, обнесетъ у меня голову и съизнова пойду, только и думаю: пособи, Господи, не умереть безъ покаянія! Подползъ наконецъ къ дому Сизова, собралъ что есть силы въ себ и крикнулъ: сна-си-те, да тутъ же и упалъ безъ памяти. Очнулся-то я, милостивый государь, ужъ у себя въ семь никакъ нл четвертые сутки. Посл ужъ мн разсказали, что этотъ самый мщанинъ-то Сизовъ услыхалъ, что около его дома кто-то крикнулъ ‘спасите’, вскочилъ, растворилъ ставенекъ-то у окна и видитъ что человкъ лежитъ замертво, испугался, легъ да и ни гу-гу, только жена и говоритъ ему. смотри какъ бы бды не нажить, постучимъ лучше къ сосдямъ. Побудили сосдей, собрался народъ, видятъ лежитъ человкъ замертво, безъ языка ужъ, весь въ крови, дали знать въ полицію, когда-то еще квартальный пріхалъ да что, ну, подняли и доставили домой. Боле мсяца я боленъ-то былъ. Съ этихъ самыхъ норъ у меня и глаза стали слабть, и тсненія въ груди, и голову обносить, вотъ почему дочка-то и боится пущать меня одного, обнесетъ этакъ внезапно голову и падешь, закончилъ онъ и, глубоко вздохнувъ, отеръ глаза отъ накопившихся слезъ.— Ну што вамъ сказать, снова началъ онъ, поправился я и послалъ рапортъ губернатору, въ коемъ все описалъ, и дло Аксеновское и копію съ своего постановленія по этому длу, и какъ меня уговаривали броситъ его, давали деньги, сулили орденъ выхлопотать мн и мсто судьи, и какъ избили… послалъ. Слышимъ, пишутъ, детъ къ намъ губернаторскій чиновникъ особыхъ порученій произвести но моимъ выводамъ слдствіе. Слышу, милостивый государь, и господа Гордевъ и Канаевъ пріуныли, почуяли, что ужъ далеко зашли. Вотъ въ эфто-то время-съ мн и надо бы быть поосторожнй, почаще бы оглядываться около себя, ну, сплоховалъ, каюсь, не прозрвалъ до чего можетъ простираться человческая злоба и низость. (!ъ раннихъ лтъ, доложу вамъ, я питалъ пристрастіе къ охот, осенью это первое мое удовольствіе было: какъ слободное время, возьмешь, ружье и пойдешь перстъ за десять, за пятнадцать on. города, оно и средство къ пропитанію давало, набьешъ уточекъ, рябчиковъ, куропаточекъ и, глядишь, недлю питаемся съ семьей, дичи-то обиліе, стада. И въ это-то время я не покидалъ сей привычки. Въ ину пору изниметъ эта тоска, возьмешь ружье и пойдешь въ лса и какъ будто рукой сниметъ, отдохнешь. Завсегды почти я ходилъ изъ города по дорог къ селу Христорожественскому, въ трехъ верстахъ оно отъ города, и какъ только спустишься съ горы, то при вход въ село стоитъ церковь, монастыремъ называется, монастырь тутъ былъ когда-то. Часто это, сударь, возвращаясь поздно ночью домой усталый, прежде чмъ подниматься въ гору, которая версты полторы вышиной-то, я имлъ обычай, присядешь на ступеньки-то у паперти, отдохнешь съ полчаса время, освжившись и пойдешь себ. Только однажды, доложу вамъ, ужъ этакъ въ половин сентября, иду я домой, погода-то теплая стояла, ночь, ну, время такъ по моему часъ десятый не боле. Въ сел все тихо, кое-гд только по избамъ огоньки мелькаютъ. Хорошо-съ! Подошелъ я къ церкви и, ни мало ничего не думая, слъ на ступеньку, положилъ около себя ружье и сижу. Только вдругъ слышу подъ самымъ почесть ухомъ крикнулъ кто-то: ‘стой, держи, кружку у церкви сорвалъ’! Я исшо и оглянуться не усплъ, какъ около меня выросъ мужикъ и схватилъ за руки, а съ нимъ и другой. ‘Что такое, что тутъ’? спрашиваю я, какое ты имешь право хватать меня, я чиновникъ!’ — А вотъ тамъ разберутъ кто ты!.. говоритъ онъ, а между тмъ другой-то крестьянинъ побжалъ знаете по селу, кричитъ: ‘выходи, ребята, церковь обокрали’! Изъ волости, точно какъ по сказанному, точно какъ будто ждали: волостной писарь выбжалъ, сотскіе, изъ избъ народъ сталъ выскакивать, а меня держатъ какъ въ тискахъ. Писарь подбжалъ, я ему объясняю кто я, спрашиваю, что все это значитъ, требую составить аки, ‘Слушаю-съ’! говоритъ. Принесли огня, смотримъ, крышка у кружки церковной оторвана, но деньги цлы лежатъ. Тутъ ночной караульный крестьянинъ Максюковъ и съ нимъ другой. Антиповъ, и церковный сторожъ, старикъ уже, показали предъ всмъ обществомъ: ‘что они давно примтили, какъ я постоянно присаживался по ночамъ на церковной паперти и все какъ будто выжидалъ, когда на улиц никого не будетъ. Не зная-де, что я за человкъ, они впали, будто въ сумнніе и не желая длать фальшивой тревоги, молчали, но сговорились промежъ себя слдить за мной до время, и Максюковъ и Антиповъ нарочно для этого вызывались не въ очередь ходить въ ночной караулъ. И вотъ, говорятъ, какъ увидали, что я иду, притаились за церковью и видятъ, слъ я на паперть… посидлъ маленько, оглядлся кругомъ, подошелъ къ кружк, ощупалъ ее да вдругъ какъ рвану съ нея крышку-то гвоздемъ, они тутъ меня и накрыли и не дали время денегъ вынуть. Ну, что вамъ говорить дальше… предъ вами сижу, произнесъ онъ разведя руками: во очію видите, что сдлали изъ человка…
— Кто-жъ вамъ устроилъ эту пакость?
— Канаевъ, кому-же больше-то? Владыко вдь былъ въ округ, а эти самые крестьяне Максюковъ и Антиповъ, сподручными были у него, черезъ нихъ онъ сбывалъ фальшивыя деньги, скупалъ скотъ, хлбъ и потомъ перепродавалъ. Видя, что дло ихъ со мной принимаетъ дурной оборотъ, они слдили врно за мной, подмтили мои привычки и устроили ловушку, чтобъ погубить меня.
— А слдствіе было произведено?
— Ка-а-акже-съ, они тотчасъ-же донесли объ этомъ губернатору, ну. и пріхалъ чиновникъ особыхъ порученій и произвелъ слдствіе объ избіеніи меня но моемъ преступленіи. Вс бывшіе въ тотъ вечеръ у Гордева показали подъ присягой, что меня никто не билъ въ дом его. Максюковъ, Антиповъ и церковный сторожъ тоже показали подъ присягой, что я сорвалъ крышку у церковной кружки. Что я могъ подлать одинъ противъ всхъ: волочили, волочили меня, писалъ, жаловался, скорблъ, доказывая, что это интрига, но изъ меня сдлали сумасшедшаго и заточили въ Нарымъ, и старикъ, понуривши голову, долго отиралъ накатывавшіяся на глаза слезы.— ‘А Аксеновское дло такъ и замяли-съ. Вотъ, сударь, прежде къ намъ въ Сибирь хоть ревизоровъ посылали. Вотъ еслибъ теперь нахалъ какой ни на есть сенато-о-оръ, много, много-бы зла накрылъ онъ, что и во сн тамъ въ Питер-то не видли, а здсь во очію творится. Убійства сплошь и рядомъ закрываются, коли ты бденъ, то какое-бы ни было у тебя правое дло, всегда проиграешь, конкурсы тянутся но тридцати лтъ, гд предсдатели наживаютъ сотни тысячъ, а кредиторы не получаютъ ни копйки, а что съ казенными заводами и имуществомъ творятъ, такъ помилуй Богъ: вс сыты около нихъ, только казн вчный убытокъ… о-ox!.. Сибирь, Сибирь! и старикъ, снова покачавъ головой, впалъ въ какое-то забытье.
Посидвъ еще немного, онъ вдругъ вскочилъ, и разсыпавшись въ извиненіяхъ, заторопился домой, попросивъ позволенія бывать у меня и принести, какъ называлъ онъ, свои-рукотворенія — Дочка-то спохватится, ума поди не приложитъ, гд я… говорилъ онъ, выходя за порогъ. Я не удерживалъ его, и замтивъ, какое болзненное впечатлніе произвело на него воспоминаніе объ изнасилованіи его дочери, стснился напомнить ему объ этомъ эпизод изъ его страдальческой жизни, который можетъ быть съ умысломъ былъ пропущенъ имъ въ своемъ разсказ.
Дня черезъ два посл посщенія старика, ко мн зашелъ одинъ изъ моихъ пріятелей, старинный томскій житель, знавшій не только всхъ жителей этого города, но и біографію каждаго изъ нихъ. Я спросилъ у него: знаетъ ли онъ старика Маркова.
— Ты спросилъ бы лучше, кого я не знаю, съ ироніей отвтилъ онъ,— а ужъ онъ не былъ ли у тебя?
— Пыль.
— И разсказывалъ теб свою исторію, съ приложеніемъ рукотвореній… а?..
— Да… хотя рукотворенія общалъ доставить на- дняхъ.
— Несчастный старикъ, несчастный… Это дйствительно жертва гнусной провинціальной интриги въ сибирскомъ вкус. Теперь ужъ это полусумасшедшій человкъ, сдлавшійся общимъ посмшищемъ. Ты вотъ принялъ его и онъ на-дняхъ къ теб опять придетъ и снова разскажетъ теб свою исторію… и затмъ каждый день будетъ ходить къ теб и разсказывать ее. Онъ ужъ ни о чемъ боле не въ состояніи и говорить, какъ только о своемъ Дл. Все собирается пропечатать его, да никакъ газетнаго слога не можетъ изучить, несчастный. Объ одномъ только предупредить тебя надо, ты не вздумай предложить ему денежной помощи.
— А что?
— Избави тебя Господи, дерзостей наговоритъ. Я не нищій… не нищій-съ… и, милостивый государь, Божіею милостію, титулярный совтникъ Государя моего… закричитъ на всю улицу, такъ что ты и жизни будешь не радъ, смясь закончилъ онъ свой отзывъ о несчастномъ старик.