—-—-—-
—-—-—-
Голубой сон, Свенцицкий Валентин Павлович, Год: 1912
Время на прочтение: 3 минут(ы)
———————
Публикуется по: Свенцицкий В. Собрание сочинений. Т. 3. Религия свободного человека (1909-1913) / Сост., коммент. С. В. Черткова. М., 2014.
———————
Я знаю одну девочку, которая, когда была совсем маленькая, уверяла всех, что ей снятся голубые сны.
Вот и мне приснился ‘голубой сон’…
Впрочем, может быть, не приснился. Может быть, всё это моя фантазия. А может быть, где-нибудь, когда-нибудь и случилось наяву… Не всё ли равно? Мне хочется рассказать вам об одной удивительной девушке. У неё были большие-большие тёмно-голубые глаза. По временам они делались совсем чёрными — когда она была печальна. А когда улыбалась — они загорались серебряными лучами. Но девушка была почти слепая: с каждым днём угасало её зрение, и мир закрывался от неё чёрной пеленой. Её послали лечиться на море. Она должна была целыми часами сидеть на высокой скале и смотреть в нежно-голубую морскую даль. Доктор сказал ей:
— Вам нельзя видеть перед собой ничего, кроме ровного голубого света. Ваши глаза отдохнут — и зрение может вернуться.
Девушка приходила на скалу рано утром, когда море казалось серебристо-розовым и только там, где сливалось оно с небом, дрожала узенькая голубоватая полоска.
Розовый свет таял, а голубая полоска придвигалась всё ближе. Захватывала и небо, и море.
Небо становилось ровным, прозрачным, неподвижно-голубым. Даль скрывалась за бледным туманом. Волны ярко блестели посредине моря и казались тёмно-синими, почти чёрными у подножия скал… Больные глаза утомлялись. Тёмная пелена нависала всё плотней. Всё сливалось в неясный, тяжёлый голубой туман. Но она приходила аккуратно каждый день, рано утром. И смотрела в открытое море.
Девушку с больными глазами считали ненормальной. Она уверяла всех, что живёт в тюрьме. Плакала и просила спасти её.
Доктор так и сказал:
— Ваша слепота на психической почве.
Больной казалось, что вокруг неё встают чёрные тюремные стены. Надо вывести её за эти стены — и тогда она увидит всё по-новому.
Но не хотят помочь ей. Спасти её.
Тогда она решилась попробовать сама…
Никто не увидит её около моря. Никто не помешает. Это пустынный, дикий берег. Люди сюда заглядывают редко.
Она пришла, как всегда, рано утром. Чёрные тени двигались вместе с ней. И куда бы она ни смотрела, они, как стены, закрывали от неё даль.
А внизу глухо бились волны об острые камни, точно лязг цепей.
Она знала, что за чёрными стенами шумит голубое море, что над ней ясное голубое небо и даль морская серебрится нежным утренним светом.
Но мешает тюрьма. И цепи бьются об острые камни. Разорвать их. Разбить их. Вырваться на голубой простор…
Стены непрочны. Стены колеблются. Одно движение — и можно сбросить их в волны.
Она стоит на самом краю утёса. Глаза её потемнели и неподвижно смотрят в даль. Она наклоняется вперёд и сталкивает стену в пропасть. С грохотом падают стены тюрьмы. На одно мгновенье её ослепляет голубой свет сияющего неба. Она видит прозрачные морские волны. Пену белую, как снег, осыпанную драгоценными камнями.
Это победа! Тюрьмы больше нет!
Она задыхается. Она кричит. Но морской берег пустынный и дикий.
Никто не услышит её. Никто не спасёт её…
Голубые волны унесут её далеко-далеко, в море…
Вот вам мой ‘голубой сон’.
Одна милая, смешная старушка, вот та самая, которая, помните, говорила мне об ‘остальных временах’ и нищих ‘с жёлтыми и красными батогами’, — о снах выражается так:
— Есть сны от Бога, а есть от дьявола.
Так вот, от Бога или от дьявола мой ‘голубой сон’?
Я думаю — от Бога.
Если это, действительно, был сон, а не пригрезилось мне наяву, то, несомненно, навеян он теми размышлениями, которым я предаюсь теперь так часто: о жизни людей вообще и женщины, в частности.
Цивилизация, прогресс, культура, цари природы, процветание наук, авиация и прочее, и прочее, — а в результате такая нищенская, бесцветная духовная жизнь, что, оказывается, женщине можно быть только или доктором, или учительницей. Это, так сказать, с подобием ‘призвания’. Ну, а там остаётся ‘телеграфистка’, конторщица и прочее. Уж совсем только ‘для куска хлеба’.
‘Прогресс’ — а в результате человеческой душе нет никакого выхода в жизни.
Это за две-то тысячи лет ‘культурной жизни’ ничего больше доктора и учительницы не придумали. Из-за чего же тогда было огород городить?
Да пропади она пропадом, вся ваша культура, если она за всю свою двухтысячелетнюю историю никаких форм для проявления человеческой личности не создала, кроме доктора да кассирши.
Уж, значит, жизнь загнали в какой-то тёмный угол, если больше ничего не ‘придумывается’.
Живая человеческая душа в этой проклятой жизни, где только и есть место для учителей да докторов, телеграфисток да конторщиц, — чувствует себя, как в тюрьме.
Эта жизнь встаёт перед глазами, как чёрные тюремные стены, и загораживает голубую морскую даль. И сколько теперь живёт на земле девушек, в душе у которых просыпается страстное желание разорвать тюремные цепи и выйти на голубой простор!
Потому что за этой тюремной жизнью, за этими ‘телеграфистками’ и ‘конторщицами’, они смутно чувствуют существование совсем другой жизни. Там и небо голубое сияет, и волны морские плещут, и даль серебрится нежным утренним светом.
И сколько девушек платит за эту тоску по голубой дали — своею гибелью.
Голубые сны — снятся редко. Но всё же они заставляют верить, что когда-нибудь наступит время совершенно новой жизни, ‘голубой’ и прекрасной.