Есть что-то несчастное и жалкое, горькое и в конце концов глупое, бесталанное, в положении и затем в психологии ‘каинства’, которая обнимает у нас некоторую долю ‘общественных деятелей’. Разрыв громадного тяготения к центру не обходится даром: люди летят ‘к черту’ и попросту в сумасшедший дом. В непомерной злобе ‘на Россию’, — от которой, впрочем, России ничего не делается и никогда не сделается, — то человек набрасывается на Крылова, грубо упрекая его в обжорстве, то приравнивает ‘цианистому кали’ поэзию и личность Тютчева, не замечая, что он, конечно, не Тютчева отталкивает от России, а сам со своими ‘общественными деятелями’ отталкивается от Тютчева и летит куда-то ‘на 11-ю версту’ от Петербурга, где врачи осматривают прискорбно-больных. Для оторвавшихся от России русских, полурусских и инородцев не предлежит вообще никакого пути, кроме вырождения и духовной смерти. Лично извести из себя ‘цивилизации’ они, конечно, не могут, а старая цивилизация не координирует их шаги, и является ‘шаткая походка’, ‘неверный шаг’ целой биографии. Является гибель всей личности. Начавший в своем ‘я’ судьбу Каина, ничего иного не получает, кроме трясения рук и ног, уныния, тоски и пугливого оглядывания, ‘не гонится ли кто за ним’. Но никто за ним не ‘гонится’, а гонит его внутренний грех и остатки своей совести.
Путь Даля и Востокова, — двух немцев и лютеран, которые настолько были преданы России, что переменили даже фамилию — на русскую (Востоков) и под конец жизни перешли из лютеранства в православие: вот путь и канон душевной жизни инородца в России. Оба, став ‘русскими’ до такой глубины, возвеличили и имя германское, душу германскую, нравственный гений Германии. Они воистину показали всемирную перевоплощаемость и универсализм старой своей Германии. И не одна Россия держит над их головами венки особенного света, но и Германия осветилась особенным светом своей глубины, ‘потеряв’ этих сынов. На самом же деле Германия, конечно, в отрекшихся от нее Дале и Остенеке (прежняя фамилия Востокова) получила в них так много, сколько не имеет в каком-нибудь ‘Михеле’, в каком-нибудь безвестном профессоре или этнографисте. Здесь величие — не в филологии их, а именно в красоте особой преданности и особого национального перерождения.
И можно думать, что ‘Даль’ чувствовал себя радостнее, чем теперешние ‘общественные деятели’, — главная ‘общественность’ которых заключается в том, что они в каждом ресторане подходят к буфету и выпивают рюмку водки ‘за гибель России’. Таких очень много. Такие бегают на лекции и сами читают ‘рефератры’… Но, воистину, все это к гибели и унынию…
Заговорить об ‘инородчине’ меня заставило не то, что сейчас пишется об этом вопросе в печати, а одно частное письмо… Получено оно было мною от одного малоросса-дворянина, которого я знаю лет 20 в Петербурге, и всегда любовался на то, как он радостно несет свою службу здесь, а ранее нес ее в провинции. Гармоничность всей его личности, с ‘государственным’ оттенком, с высокой мыслью — ‘я служу Государю и отечеству’ (чиновник лесного департамента министерства земледелия), всегда удивляла меня и как-то ‘подавала лучшие надежды на будущее’ среди всеобщего нигилизма и отрицания… Но он любит и свою Малороссию, свою полтавскую усадьбу, — особой местной любовью. Нужно заметить, что настоящие любители России суть непременно свои специальные губернские любители, — вообще ‘губернские люди’: без этого ‘губернского чувства’ как-то холодно и отвлеченно, риторично и не окрашено и общерусское чувство. Только ‘симбирец’ Карамзин мог стать великим ‘вообще русским’, только творец ‘Вечеров на хуторе близ Диканьки‘ — мог образовать в себе такую великую общерусскую тревогу… Без ‘своего уезда’, без своей частной, индивидуальной родины — нет вообще настоящего русского. Это я давно замечал, — и захудание, захирение ‘родины своего детства‘, кажется, есть причина и общего ‘гражданского каинства’ в России. Вот отчего так хочется расцвета и силы наших уездов, поярче — жизни туда, побольше детской и ученической памяти о первом, раннем своем ‘гнездышке’. Он пишет мне:
‘Простите, что я перейду к другой теме, которая меня тоже больно поразила на сих святочных днях. Это — съезд по народному образованию наших сельских учителей, и ближайшим образом та резолюция съезда об ‘украинском языке’ в народных училищах. Я, как Малоросс (с большой буквы в письме), имею право высказать и свое мнение относительно национализации школы в пределах Малороссии. Не признаю я прав за ‘украинским’ языком в школе, а только за общерусским языком должно считаться право преподавания наук в низшей и средней школах в Малороссии. Вся ламентация украинцев о дурном влиянии великорусского языка на малорусских детей есть пустая, заведомо предательская речь. Все выходки украинцев на съезде по поводу общерусского, т.е. великорусского, языка имеют под собою почву исключительно политическую (подчеркнуто в письме). И надо было бы украинцам зажать прямо рот, сказав им, что они клевещут на русский язык. Я удивляюсь, как на съезде никто не сумел сразить их замечанием такого рода. Малороссы вообще люди набожные, и все те, кто несколько причастны к грамоте, чрезвычайно любят читать церковные книги, которые, как известно, печатаются у нас на церковно-славянском языке. Не читают же они эти книги без разумения, т.е. так, как гоголевский Петрушка читал, — следя лишь за одними буквами. А ведь церковно-славянский язык весьма близок к общерусскому и чисто малорусскому языкам. Читайте-ка: ‘Отче наш, Иже еси на небесех! да святится Имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя’ и т.д. Или же: ‘От сна востав, благодарю Тя, Пресвятая Троице, яко многая ради Твоея благости и долготерпения не прогневался на мя лениваго и грешнаго, ниже погубил мя еси со беззакониями моими’ и проч. Спрашиваю я вас, какое же из приведенных слов может быть непонятным для малоросса? Все слова для них ясны по смыслу, и в целом каждая молитва.
Итак, украинцы клевещут на общерусский язык, малороссы отлично его понимают, когда говорят с ними о предмете, не выходящем за пределы их понимания. Вот истину должен я сказать все, что хохломаны выдумали (курс, в письме) сейчас такой, якобы, малорусский язык, что я, природный малоросс, не могу и 10 строчек прочесть малороссийской газеты ‘Рада’, чтобы ‘ихний’ новый язык не послать к дьяволу. Ничего не могу разобрать, о чем газета толкует. Словом, ‘украинский’ нынешний язык для истинных малороссов непонятен: это не язык Тараса Григорьевича Шевченко, Котляревского и Квитко-Основьяненко, который ясен, понятен и простому мужику, и интеллигенту, а такой, какого еще никогда не было на свете. Это язык нарочито придуман, дабы разъединить русских людей, т.е. расколоть их на две половины, и чтобы, таким образом, каждая из них враждовала одна с другой. Для инородцев наших и заграничных, как-то: немцев, поляков, жидов, — ничего нет милее этой ‘выдумки нового украинского языка’. Правительству следует стать на страже и не допускать в школе народной, в пределах Малороссии, пропагандировать этот ‘уродский’ язык. Если же нужно дать детям начало познания грамоты на народном языке, то пусть учителя учат детей грамоте на действительно малорусском наречии и объясняются с детьми языком Шевченко и других прежних малорусских авторов. Нынешние же учителя в малорусских школах — это жидовские и австрийско-польские попыхачи. Я таких учителей презираю и не позволил бы им тереться возле малорусского народа. Дорогой В.В., вступитесь вы за право русского языка в школах на моей родине. Укажите правительству, что хохлы любят церковную грамоту, а раз они понимают ее, то тем более понимают нашу общерусскую речь и грамоту. Новый же украинский язык вон гнать в шею из школы’.
Не меняю ни слова в письме. ‘Мову’ он, природный малоросс, и, повторяю, с большим чувством своего детского гнезда, считает выдумкой, и выдумкой на политической, скверной почве. Это все усилия получить себе независимость, республику, ‘гетманщину’ и, так как все настоящие гетманы умерли, то получить в ‘гетманы’ из Петербурга Винавера. Перспектива наиболее правдоподобная, потому что еврей, да еще адвокат, может быть, конечно, и Пушкиным, и гетманом. Евреи уже ‘окрылены’ ко всему подобному… Ну-с, и затем начнется беспримерно пакостное существование, от которого стошнит не одних хохлов. Благородные малороссы, как мы уверены, и благороднейшие латыши, поляки, остзейские немцы, румыны на юге, татары, чухонцы, грузины, армяне равно видят поэзию своего края и личную свою биографическую поэзию в том, чтобы дать России из себя еще Шевченка или Гоголя, дать Багратиона (армянский род) или Лазарева и вообще приложить руки и сердце к созиданию все России и России, одной России и навсегда России, как огромной неизмеримой этнографической системы, экономической системы, как громадной политической и военной мощи. ‘Прикладывай руки к тому, где башня уже строится‘, а не начинай каждый новую свою башню, выходи и живи в городе, который уже тысячу лет стоит, и не начинай одной своею избой строить новый город. Вообще, прикладывайся, став между собою и между другим ‘+’, а не ‘-‘, связывайся, цепляйся: вот социология, культура и цивилизация. Это все евреи внушили нам (незаметно) пакостные чувства, будучи сами ‘вразброд’ и без дара строения царства, они подтачивают наше царство и советуют свое бездарное ‘вразброд’ и нам. Но ведь у них каждого защитит всемирный кагал, а что и кто защитит хохла с ‘гетманом Винавером’ и латыша с правдоподобным ‘президентом Марголиным’ — трудно сказать. Совет нам разделиться и рассеяться, конечно, очень выгоден евреям, которые природно все невидимо соединены. И войдут в ‘баре’ тем легче, чем скорее все инородцы войдут в самостоятельную свободу. Вот уж, поистине как о женщине, так и об еврее: ‘cherchez la femme’, ‘cherchez le Juif’ [‘Ищите женщину’, ‘ищите еврея’ (фр.)].
Впервые опубликовано: ‘Новое Время’. 1914. 19 янв. N 13598.