‘Русское Богатство’, No 4, 1910
Гольдебаев. Рассказы, Крюков Федор Дмитриевич, Год: 1910
Время на прочтение: 2 минут(ы)
Гольдебаевъ. Разсказы. Томъ первый. Изд. товарищества ‘Знаніе’. Всего два разсказа — количество скромное, но зато размръ… размръ почтенный: въ первомъ, напримръ, разсказ (‘Въ степи’) ни больше, ни меньше, какъ 200 страницъ. И чего только нтъ въ этомъ широкомъ раздоль словесности: и властный голосъ святой плоти, и темь, провалы, изгибы, извивы, изломы… Эсъ-эры, съ томной улыбкой говорящіе рчи, ‘пропитанныя поэзіей негодованія и поэтической мечтательности’, и блудливыя монахини, и чернецы-обжоры, и троглодиты-милліонеры… Все — какъ въ ‘лучшихъ домахъ’. Героиня ‘выршаетъ’ вопросъ о поздк въ Австралію, ‘задумчиво внюхиваясь въ какой-то желтый, цвтокъ’. Ноздри ея ‘отплясываютъ веселый танецъ’. Десятилтняя двочка цлуетъ ее съ ‘недтской страстностью’. Зной ‘чего-то требуетъ, чего-то ждетъ, ощущаются члены, ихъ упругость щупаетъ блье и томится въ немъ, сухая, горячая’. Когда героиня любуется на свое отраженіе въ вод, оно ‘кажетъ ей блые зубы въ пунцовомъ атлас’, что вызываетъ такой самоободрительный отзывъ:— ‘А ты ничего двка, нагуляла жиръ-то въ Шестиглазомъ: видишь, плечи-то сахарныя’…
Герой — тоже необычайной оригинальности: 80 тысячъ годового дохода, заграничное образованіе, знаніе чуть-ли не всхъ европейскихъ языковъ, въ кабинет — стеклянный дискъ Гольца, астрономическая труба, модели машинъ, рдкія гравюры, а при встрч съ героиней конфузится, какъ семинаристъ,— сразу видно, что заочно уже влюбился, бдняга. И говоритъ такимъ образомъ:— ‘А мн помстилось… т. е. подумалось, хочу сказать, что… какъ публицисту — не лишено интереса… Публицистъ, писатель… это, такъ сказать… человкъ, который… отмченный природой’… Публицистъ (пояснимъ въ скобкахъ) — это героиня, та самая, что говоритъ о себ: ‘а ты ничего, двка, нагуляла жиръ-то’. По увренію автора, она работаетъ въ большой столичной газет. Какъ же не сконфузиться передъ столь ‘отмченнымъ природой’ лицомъ. И авторъ погрузилъ своего европейски образованнаго героя въ самый глубокій кладезь смущенія. Впрочемъ, черезъ нсколько страницъ онъ разршилъ ему оправиться и заставилъ въ присутствіи обворожительной героини восторженно кричать:— ‘жизнь! я ненавижу, я люблю тебя безумно! Муки! Кровь! Страданія! Гор-рдое, до спазмъ въ горл надменное презрніе къ жизни у юноши, у героя двушки, едва начавшихъ жить!… И лепетъ невиннаго ребенка, и прекрасные глаза обожаемой женщины, и музыкальный смхъ, и надгробное рыданіе… Жизнь!— я обожаю тебя!’… Потомъ, конечно, дерзаніе, вызовъ ‘старымъ деспотамъ, рабамъ тупоумныхъ свычаевъ-обычаевъ’:— ‘долой! я хочу свободы!’… Все въ обычномъ порядк. А черезъ дв страницы авторъ опять роняетъ своего героя и въ нашихъ глазахъ, и въ глазахъ героини. Героиня приглашаетъ его: дерзай! надо мной нтъ ферулы! Разстегнула даже лифъ, ‘замираетъ въ томленіи, тяжело, мучительно гудящемъ повсюду, до костей’. А онъ не дерзнулъ: ‘въ мозгу мрачно зіяла черная пропасть, грозившая всмъ похмельнымъ словамъ и звукамъ, давилъ могильный холодъ безволія, неувренности, погибели’… Конечно, до добра это не довело: героиня ухала къ своей газет, а герой взялъ да заморозилъ себя въ степи, зажавъ въ ладони такую, по увренію автора, записку:— ‘ave, Еленочка, moriturus te salut’ (sic)…
Не смотря на столь трагическій конецъ, разсказъ все-таки — забавный. Въ наше хмурое время первый опытъ издательской фирмы ‘Знаніе’ развеселить читателя такимъ замаскированно-серьезнымъ способомъ можно даже привтствовать. На обложк значится: томъ первый. Увидимъ, пожалуй, и второй.