Екатерина Вячеславовна Балобанова
Екатерина Вячеславовна Балобанова
Год в швейцарских горах
(Быль)
Год в швейцарских горах
(Быль)
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/41.jpg)
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/42.jpg)
* * *
* * *
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/43.jpg)
————————————————————————————
Год в швейцарских горах, Балобанова Екатерина Вячеславовна, Год: 1900
Время на прочтение: 13 минут(ы)
Когда я училась в институте, у меня сделался очень сильный коклюш, и родителям моим пришлось взять меня домой. Но доктора решили, что у нас в деревне слишком холодно, и что меня следует отправить куда-нибудь подальше, где потеплее, а то мне, пожалуй, трудно будет поправиться.
Путешествовать в те времена было далеко не так удобно как теперь: железных дорог у нас существовало тогда только две: Николаевская (между Москвой и Петербургом) и Варшавская, а потому увезти меня в Крым или на Кавказ, как это делают часто теперь с больными, было немыслимо: пришлось бы ехать на лошадях целые недели. Папа с мамой совсем не знали, как им быть. Но дядя Жак, папин старый воспитатель, предложил свезти меня к своей дочери Луизе, которая жила прежде у бабушки и училась вместе с папой, а потом уехала в Швейцарию доканчивать своё образование и там вышла замуж.
Папа и бабушка очень любили и уважали Луизу, а потому они уговорили маму отпустить меня с дядей Жаком и с моей бонной Алисой Грэн, которая умела отлично ходить за мной во время моей болезни.
Мама проводила нас до Петербурга, а оттуда мы поехали уже одни. Железная дорога была тогда ещё не везде и за границей, и мы часто пересаживались в почтовые кареты, что было гораздо веселее, чем ехать в вагоне: когда мы подъезжали в карете к какой-нибудь станции, почтальон трубил в рог, и нас выходил встречать всегда приветливый начальник станции. Главную часть пути мы сделали по Германии, ни дядя Жак, ни Алиса не умели говорить по-немецки, и я служила переводчиком, что меня очень забавляло. Ехали мы очень долго, и когда я уставала, мы останавливались отдыхать на несколько дней.
Наконец, мы приехали в Швейцарию. Все горы были в снегу, и дядя Жак сказал мне, что большая часть из них и летом остаётся в снегу, я, помнится, очень этому тогда удивлялась. Иногда ехать было страшно: то подымались мы высоко-высоко, дядя Жак выходил из кареты и шёл пешком, в таких случаях меня несли на руках, или же мы спускались так скоро, так скоро, что дух захватывало. Внизу, в долинах, было совсем тепло, а на горах было очень холодно, шёл снег, и окна нашей кареты покрывались морозным узором.
Так доехали мы до Люцерна, где ждали нас Луиза и её муж. Встреча была очень весёлая и радушная. Мы переночевали в Люцерне и на другой день отправились в лёгоньких тележках в местечко, где жила Луиза. Меня и Алису посадил в свою тележку пастор, муж Луизы, а дядя Жак поехал с нею и с работником. Дорога шла в гору, и перед нами возвышалась страшная гора mont Pilate. Вершина Пилата, как говорил мне пастор, почти всегда покрыта облаками, и в народе называют облака эти шапкой Пилата. В ту минуту, когда мы подымались, Пилат был совершенно открыт и, освещённый солнцем, казался мне каким-то удивительным, страшным и в то же время прекрасным великаном.
— ‘Quand Pilate a t son chapeau,
Le temps sera serein et beau’,[*]
сказал мне пастор, — теперь он открыт, а потому надо ждать хорошей погоды.
[*] — Раз Пилат снял свою шапку, — погода будет светлая и хорошая. — фр.
Дорога была очень приятна: мы проезжали прекрасными рощами, красивыми долинами, лугами, покрытыми множеством цветов, у нас дома было ещё только начало весны, и кое-где таял снег, а здесь уже цвели голубые колокольчики, жёлтая куриная слепота, синие лютики и т. п., пастор нарвал нам целый букет.
Вскоре стали мы встречать многочисленные стада, прелестные шале (швейцарские домики), поселян и пастухов, играющих на своих горных рожках. Всё это было очень красиво и весело.
— Мы въезжаем в долину Эйгенталь, — сказал мне пастор, — и скоро будем дома.
Действительно, не прошло и часа, как мы доехали до деревни, где жили наши хозяева. Деревня эта была расположена в самом узком конце долины, и от неё шла узкая и крутая тропинка к знаменитому источнику, называемому ‘Kaltwehbrunnen’, т. е. источник от лихорадки, в старые годы сюда стекалось множество больных лечиться от этой болезни, причём местные жители полагали, что не вода источника помогает больным, а что в источнике живёт такой благодетельный дух, который и лечить больных.
Наконец, мы въехали во двор. Шале пастора было самое красивое из всех деревенских шале, оно было окружено довольно большим садом, где цвели розы, акации и другие цветы.
Луиза отдала нам верхний этаж своего дома, у меня было две комнаты: спальня, в которой я спала вместе с моей бонной, и большая светлая классная комната, дядя Жак поместился в небольшой столовой около классной, а свой письменный стол устроил на крытой галерее. У нас с Алисой была тоже своя галерея, вид с которой был прямо на горы и на Kaltwehbrunnen.
Здесь мне суждено было прожить почти целый год. Муж Луизы был пастор, но его братья были простые пастухи, а старший его брат Карл, с которым я особенно подружилась, был проводник: он провожал на Пилат и на соседние горы всех желающих подняться туда. Ходить по горам, покрытым снегом и льдом, очень опасно: там такое множество трещин и пропастей, что можно легко провалиться и погибнуть, а потому нужно всегда иметь надёжного проводника, кроме того, жители швейцарских деревень очень суеверны, и потому не любят, когда чужие одни ходят в их горы: они думают, что чужие люди могут обеспокоить горных духов, живущих в страшных горных пропастях.
У Карла была дочь, маленькая Грета, которую я очень полюбила, и мне позволяли гостить у них по несколько дней. Они жили гораздо выше нашей деревни, и тропинка, ведущая к Карловой хижине, была до того узка и крута, что непривычные люди ползли по ней на четвереньках. Сначала Карл вносил меня на руках, а потом я отлично выучилась ходить по этой тропинке. Хижина Карла стояла на крутом утёсе у глубокой пропасти, и дядя Жак сначала очень боялся пускать меня к Грете, но потом и он привык и не замечал опасности. Мы с Гретой всегда наблюдали, как Карл собирался в путь в горы: он надевал особенные сапоги и крепкий пояс, брал много верёвок, большую палку с острым железным наконечником и лёгкую сумку с провизией, звал свою собаку, целовал нас и уходил.
Собака Карла, по имени Шац, была очень добрая, мохнатая, жёлтая, с чёрной мордой. Без Шаца Карл никогда не ходил в горы и говорил, что собака знает дорогу лучше, чем он сам. Зимой и весной Шац иногда спасал пастухов, заблудившихся в горах.
Вскоре после нашего приезда сделалась страшная буря. Ветер и холодный дождь так и хлестали, почти нельзя было выйти из дома. Пастухи вернулись в деревню, говоря, что в горах такая метель, что стада, столпившись в кучи по лощинам, ни за что не хотят двигаться, и что они сами рады-радёхоньки, что добрались до деревни. Пастор велел целый день звонить в колокол, чтобы путники, которых может застать в горах метель, могли идти на звон.
Карл привёл к нам Грету, а сам, взяв у пастора его походную аптечку ‘на всякий случай’, сказал, что Шац с утра убежал в горы и, может быть, задаст и ему работу.
— Что значит ‘задаст работу’? — спрашивала я.
— Если заблудился кто-нибудь в горах, Шац учует и позовёт Карла, — отвечала Луиза.
Я очень удивилась и не поверила.
Ветер всё сильнее и сильнее завывал вокруг нашего шале, дождь стучал в окна, и нам с Алисой сделалось страшно сидеть наверху, мы перебрались в кухню к Луизе.
Вдруг вбежала жена Карла.
— Луиза, иди к нам скорее! — звала она. — И неси с собой как можно больше белья: Шац принёс замёрзшего почти ребёнка, положил его в кухне и опять убежал.
Луиза, сам пастор, Алиса, — все побежали к Карлу, Грету и меня оставили с дядей Жаком.
Вот, что я узнала потом:
Шац исчез из дому ещё с утра, — он часто убегал в горы, особенно в дурную погоду, — а затем бережно принёс в зубах какой-то свёрток. Положил он этот свёрток в кухне и снова убежал. Когда Матильда, жена Карла, развязала узел, то там оказался маленький ребёнок. Карл послал жену к нам за помощью, а сам разными способами стал приводить в чувство ребёнка. Когда наши все пришли к Карлу, ребёнок уже плакал и был совершенно здоров. Матильда стала поить его молоком.
Но вот дверь хижины с шумом отворилась, и влетел Шац, бросился к Карлу, схватил его за платье и стал тянуть к двери. Карл понял, что требуется его помощь. Он оделся, взял фонарь и верёвки. Шац всё это время, без умолку, лаял. Карл затрубил в рог, и из долины стали приходить к нему соседи.
— Что тебе нужно, Карл? — спрашивали они.
— Шац был в горах, спас маленькое дитя и теперь тянет меня туда: вероятно, есть ещё кто-нибудь, кого надо спасать. Идите мне помогать.
Несколько человек с фонарями, заступами, верёвками, палками и носилками двинулись вперёд. Мы смотрели в окно и видели, как они подымались в горы: людей не было видно, а только двигающийся ряд фонарей, слышен был также и лай Шаца.
— Мы подвигались медленно, — рассказывал потом Карл, — было темно и скользко, чтобы не растеряться, мы все связались одной крепкой верёвкой. Я шёл впереди, ощупывая палкой тропинку. Вдруг я невольно вскрикнул, увидав перед собой трещину во льду. Мы все остановились. Шац стоял над трещиной и лаял. Опустив фонарь ниже, я увидал, что это не трещина (эти трещины бывают очень глубоки, и беда провалиться в них), а канава, прорытая горным потоком, на дне канавы лежала женщина и стонала. Общими усилиями вытащили мы её, положили на носилки и с прежними предосторожностями, но ещё с большими трудностями, наконец, вернулись домой.
Женщина эта оказалась женой пастуха из соседнего селения, она с ребёнком на руках шла к мужу через горы, неся ему обед. Её застала метель, она запуталась и, не заметя ручейка, споткнулась и упала. Она наверное погибла бы без самоотверженного Шаца.
Шац был из породы тех швейцарских собак, которых называют сенбернарами, и которые живут при монастыре Св. Бернарда, находящемся в горах, покрытых вечным снегом. Монахи этого монастыря посвятили себя служению несчастным путникам, застигнутым в горах метелями, или заблудившимся и погибающим пастухам и поселянам, часто предпочитающим проходить горными тропинками, которые короче окружного пути через долины, монастырские собаки всегда помогают при розыске погибающих. Например, там была собака, которую звали Барр, и которая спасла за свою жизнь сорок человек.
Шац, хотя и не жил в монастыре Св. Бернарда, но и на его долю приходилось немало самоотверженных подвигов.
На горе Пилат и на Риги всегда лежит снег. Летом падает он хлопьями, а зимой он такой мёрзлый, что колется как иголочки, и такой тонкий, что как пыль входит во все щели, и от него нет возможности защититься. В горах безопасно только летом, и то в хорошую погоду, но зимой, когда ветер заметёт снегом все трещины и обрывы, путник, при малейшей неосторожности, рискует упасть в пропасть и погибнуть. Да и летом бывают там несчастные случаи.
При нас летом общество англичан отправилось в горы. Они пригласили с собой и Карла. Уже несколько дней Пилат не снимал шапки, а потому Карлу не хотелось идти с ними: он ожидал метели и туманов. Но англичане сказали, что пойдут одни, если он не согласится сопровождать их, и, конечно, Карл не мог оставить их блуждать по горам без проводника, — он пошёл и взял с собою Шаца. Подъём был очень крутой, все англичане привязались верёвками к Карлу, но один из них ни за что не хотел идти ‘на привязи’, как он говорил, и пошёл отдельно. Погода, как и ожидал Карл, испортилась, повалил снег, и в несколько минут все тропинки и трещины были занесены им. Молодой англичанин отклонился в сторону. Шац пошёл за ним, сердито рыча на него.
— Позовите вашу собаку! — закричал англичанин Карлу.
Карл посвистал Шаца, но Шац упорно шёл за англичанином, не обращая внимания на зов своего хозяина.
Путешественники вскоре расстались: молодой англичанин пошёл прямо, желая взобраться на ближайший уступ, Карл и его спутники пошли в обход. Карл сказал англичанину, что на его пути встретится широкая расселина, и чтобы он был осторожен. Англичанин махнул рукой и пошёл, Шац, опустивши хвост, поплёлся за ним, несмотря на все приказания Карла.
— Зачем он идёт за мистером Джоном? — спрашивали англичане Карла.
— Вероятно, потому, что мистер Джон делает глупости, — возразил Карл, очень сердясь на молодого англичанина и на Шаца: Шац бывал ему очень полезен в горах, особенно в дурную погоду.
Услыхав ответ Карла, англичане засмеялись и пошли дальше.
Не прошло и получаса, как Карл и его спутники услышали страшный крик мистера Джона и злобное рычание собаки. Они, в испуге, остановились, не зная, что делать, к счастью, тропинка, по которой они шли, была пологая, а потому им легко было остановиться и отвязать Карла, поспешившего на поиски англичанина. Что же оказалось? Мистер Джон шёл по занесённой снегом тропе, а Шац за ним, вдруг собака бросилась на Джона и зубами впилась ему в ногу, от неожиданности Джон не удержался на скользкой тропе, упал, скатился вниз до небольшой площадки и очень ушибся, а Шац исчез, он побежал за Карлом. Когда пришёл Карл, всё разъяснилось: Шац остановил мистера Джона в двух шагах от расселины, о которой предупреждал Карл англичанина. Напавший снег мешал Джону её видеть, и, если бы не Шац, мистер Джон навеки скрылся бы в пропасти. Таким образом, Шац, укусив его, спас ему жизнь.
Карл сходил за своими спутниками, и они, связав свои альпийские палки и сделав род носилок, принесли Джона к ним и прогостили у нас, пока мистер Джон не понравился.
Луиза потом нам писала, что мистер Джон, вернувшись в Лондон, выхлопотал для Шаца у общества покровительства животным медаль с надписью: ‘Шацу — другу людей, за спасение погибавших 1858 г.’
Другой брат пастора был Вилль — пастух, живший в самой долине Эйгенталь, он был вдовец и имел одного сына, маленького Лу, с которым я очень подружилась.
Маму Лу забодал бык, когда раз она несла обед Виллю на пастбище. Лу видел это и очень испугался, — ему тогда было всего четыре года, — от страха упал и затем был так болен, что все боялись, чтобы Лу не остался от испуга дурачком на всю жизнь, многие так и звали его дурачком, но Лу совсем не был глуп и отлично понимал всё.
У Вилля была тоже собака, которую звали Мира: большая, серая, мохнатая и ужасно некрасивая, но необходимая Виллю: он был большой лентяй, и Мира работала за него. Утром, пока Вилль ещё нежился в своей постели, Мира уже выгоняла всё стадо на пастбище и стерегла его с большим старанием: она лаяла на каждую корову, которая отходила от стада, и не давала ей плутать по тропинкам, а в опасных местах или сбивала всё стадо в такую кучу, что оно не могло разбрестись и попасть в пропасть, или же пропускала каждую корову поодиночке. Я никогда не видала, как это делала Мира, но Луиза рассказывала чудеса об её уме и понятливости, Карл же часто говорил, что Вилль — такой неженка и ленивец, что ему будет прямое разорение, если Мира околеет.
Зато и был ей большой почёт. Когда она возвращалась домой, то растягивалась у пылавшего очага, и никто не смел гнать её от огня, еду свою брала она прямо со стола, и никто не запрещал ей этого. Иногда Лу оставался без обеда, потому что Мира съедала его жаркое и выпивала его молоко. Луиза часто бранила за это Вилля.
— Женился бы, — говорила Луиза, — и Лу был бы одет и сыт, и в доме у тебя был бы порядок, и грязная собака не съедала бы вашего обеда.
Все другие тоже советовали Виллю жениться, один сватал за него свою сестру, другой — соседку, но ни сам Вилль, ни Лу, ни Грета, ни я — никто из нас не хотел, чтоб Вилль женился, и он всегда отговаривался, говоря: ‘Вон, дети не хотят, чтобы я взял в дом хозяйку’.
И жили они себе втроём — Вилль, Лу и Мира.
Зимой, когда не нужно было выгонять стадо в горы, Лу с Мирой охотились на сурков.
Сурки живут в горах довольно высоко, где уже не селится человек. Теперь охота на этих животных запрещена в Швейцарии, но тогда этого запрещения ещё не было, и Лу в сопровождении Миры, а иногда и нас с Гретой, отправлялся в горы.
Сурки — очень заботливые хозяева, и каждый из них имеет всегда несколько норок: летнюю — небольшую, для одного зверька, с маленьким отверстием, и, кроме того, норку на случай, куда он убегает, прячась от беды. На зиму же они копают большую семейную нору. Я сама видела много таких норок, когда раскопаешь её, то видно, что она узким коридором разделена на две комнаты: в одной лежит много сена и разного сора, а другая, где спит всё семейство, устлана шерстью сурков. В начале зимы сурки пробираются в эти свои семейные норы, ложатся там и засыпают до весны. Альпийские сурки спят целых девять месяцев.
Мира раскапывала такие норы, и Лу брал себе маленького сурка, а потом опять всё закапывал и затыкал снегом, сама же Мира никогда не трогала зверьков.
В тёплой комнате сурок скоро просыпался, хотя и ненадолго, его кормили, и он снова впадал в сон. Сон сурка зимой совсем не простой, обыкновенный сон, а скорее похож на смерть: сурок делается холодный и неподвижный.
Лу отлично умел выучивать молоденьких сурков разным фокусам: ходить с палкой, плясать под звуки горного рожка и т. п. Но когда сурок становился стар, он делался тяжёл и ленив и ни за что не хотел выделывать свои штуки, тогда Лу относил старого сурка в горы и брал вместо него другого. К осени мы все узнали необыкновенную новость: моя няня Алиса решилась выйти замуж за Вилля. Все были очень рады, но я жалела Лу и Миру: я знала, что моя няня совсем не добрая и даже очень злая.
Свадьба Алисы была очень весёлая. Погода была прекрасная, и мы танцевали на лугу, перед домом Вилля. Весь его дом был украшен флагами и гирляндами, а на крыше было устроено гнездо аиста, на самом деле аисты давно уже улетели, потому что была глубокая осень, да на доме Вилля они никогда и не жили, но Карл сделал прекрасного аиста из дерева, выкрасил его в белую краску, а над гнездом прикрепил большой флаг с надписью: ‘Willkommen!’, т. е. ‘добро пожаловать’.
Вилль был очень смешной, красный такой и напомаженный, а Алиса в своём широком шёлковом платье казалась настоящим бочонком. Лу всё время ходил впереди новобрачных и играл на своём рожке: он отлично играл на нём всякие весёлые песенки. Миру я не видала в этот день.
Не прошло и месяца со дня свадьбы Алисы, как оказалось, что Лу и Мире живётся очень плохо. Но Мира недолго прожила с моей няней: в один прекрасный день Алиса прищемила щипцами Мире нос за то, что та съела завтрак Вилля, Мира со страшным воем убежала из дому и перешла жить к брату Вилля и Карла — Коллену и стала водить его стада: Вилль несколько раз возвращал её домой, но она немедленно убегала назад к Коллену. Весной ушёл из дому и Лу. Он взял с собою своего учёного сурка и горную свирель и задумал уйти во Францию зарабатывать хлеб, как умел и как мог в свои годы (ему было не больше одиннадцати лет). Он думал, что прокормится, играя на свирели и показывая своего сурка. Лу никому дома не сказал о своём желании уйти и открыл свой секрет только Луизе и мне. Луиза не могла его удержать и собрала в путь. Мы очень плакали, расставаясь с ним. Когда Вилль узнал, что бедный мальчик ушёл из родного дома, то почти сошёл с ума от горя и всюду искал его, но не нашёл нигде. Со дня ухода Лу Вилль никогда уже не был здоров, и Алисе пришлось работать дни и ночи, чтобы прокормить себя и мужа, дом их почти развалился, а стадо, без хорошего пастуха и без Миры, почти совсем перевелось.
Вскоре после ухода Лу приехала моя мама, и мы с ней и с дядей Жаком отправились в обратный путь.
Года через три я опять провела летние каникулы у Луизы, но на этот раз мне было там очень грустно: Лу уже не было в живых. Он возвращался зимой в Эйгенталь, так как сурок его околел, и, по обыкновению, или, лучше сказать, по привычке горных жителей, шёл назад через горы и совсем выбился из сил. Пастухи нашли его на дороге и принесли в пасторат. Сначала никто не узнал Лу кроме Миры. Лу не хотел идти домой, и Луиза оставила его у себя. Мира каждый день прибегала лизнуть Лу или полежать у его ног. Лу был очень болен, и все знали, что он уже не может выздороветь. Весной он умер и перед смертью передал Луизе две золотые монеты, которые он скопил во время своих странствий, прося, чтобы Луиза кормила на эти деньги Миру, когда она будет совсем старая, и Коллен не захочет держать её у себя.
Бедный Карл и верный Шац тоже умерли.
Карл, один раз зимою, пошёл по делу в соседнее местечко кратчайшим путём, через горы. Погода была хорошая, и ничто не предвещало её перемены. Но, часа через дна, поднялся страшный ветер, и началась метель, вскоре занесло все тропинки, и Карлу трудно было подвигаться вперёд. Он так хорошо знал дорогу, что шёл вперёд, нисколько не смущаясь непогодой, но вдруг оступился и покатился вниз со страшной быстротою. Шац побежал в пасторат и с воем бросился к мужу Луизы, таща его за собой. Зная, что Шац не сделает напрасной тревоги, пастор позвал с собой соседей и пошёл с ними в горы. Шац показывал дорогу. Когда было уже близко то место, где лежал Карл, Шац с воем бросился вперёд, и люди, подойдя, увидали бесчувственного Карла и верного Шаца, лизавшего ему руки и лицо. Карла принесли домой, но он уже не мог поправиться и через несколько дней умер. Шац пережил своего хозяина лишь на неделю: он околел с горя.
Пастор разрешил положить Шаца в саду, у самой кладбищенской решётки, которая одна отделяет его от могилы Карла.
На том месте, где зарыли Шаца, положили камень с надписью: ‘Верному другу людей, самоотверженному Шацу’.
Когда потом я бывала в Швейцарии, я всегда заезжала в Эйгенталь. Мои друзья ещё живы. Луиза и её муж уже очень старые люди. Моя подруга Грета замужем за проводником. Сын её — хороший инженер, он выстроил прочный мост по дороге к Kaltwehbrunnen.
Источник: Балобанова Е. В. Рассказы старой бабушки. — СПб.: Издание Е. В. Лавровой и Н. А. Попова, 1900. — С. 57.
Распознание, подготовка текста, современная орфография: Евгений Зеленко, июль 2014 г.
Оригинал здесь: Викитека.