Глеб Успенский в годы ‘безвременья’, Розенберг Владимир Александрович, Год: 1913

Мемуары
Время на прочтение: 78 минут(ы)
Скачать в PDF

Глбъ Успенскій въ годы ‘безвременья’.

(Изъ переписки восьмидесятыхъ годовъ).

I.

Первыя работы Г. И. Успенскаго въ ‘Русскихъ Вдомостяхъ’.— Проектъ поздки въ Сибирь на зиму 1884 года.— Признаки времени: ‘запечатаніе’ нумера Г. И. Успенскаго въ одной изъ московскихъ гостиницъ и отправка его вещей въ участокъ.— ‘Агентъ тайной полиціи’ и ‘протоколъ’ о ‘соціалист‘-Успенскомъ и его ‘подручныхъ’.— ‘Бабьи стоны’.— Изъ Кіева въ Одессу черезъ Кременчугъ, Николаевъ и Херсонъ.— ‘Новое на Руси’.— ‘Безвременье’.— ‘Душа не на мст‘ и новые сборы въ дорогу.— Новороссійскъ-‘двственный’.— Въ ожиданіи пришествія капитала.— Одесса и ея ‘отвратительный строй жизни’.— Планъ поздки въ Болгарію и его крушеніе.

Глбъ Ивановичъ Успенскій писалъ въ ‘Русскихъ Вдомостяхъ’ въ теченіе многихъ лтъ. Его сотрудничество началось въ 1874 г. помщеніемъ разсказа ‘Хорошая встрча’ и закончилось только съ окончаніемъ его литературной дятельности. Въ семидесятыхъ годахъ въ ‘Русскихъ Вдомостяхъ’ появился рядъ очерковъ Глба Успенскаго какъ беллетристическаго, такъ и публицистическаго содержанія. Заглавія этихъ статей врядъ ли извстны современному читателю: ‘Кормилица’, ‘Тамъ знаютъ’, ‘Заграничный дневникъ провинціала’, ‘Люди средняго образа мыслей’, ‘Петербургскія письма’. Дло въ томъ, что Г. И., издавая собраніе своихъ сочиненій, подвергалъ ихъ переработк и нердко мнялъ заглавія отдльныхъ очерковъ. Многое изъ написаннаго Г. И. въ то время для газеты и вовсе не вошло ни въ одно изъ изданій его сочиненій. Вроятно, потому главнымъ образомъ, какъ объяснялъ самъ Успенскій въ предисловіи къ третьему тому своихъ сочиненій (изд. 1891 г.), что ‘на т же темы были написаны впослдствіи очерки и разсказы, имющіе между собой нкоторую связь и послдовательность’. Дйствительно, газетныя статьи Успенскаго въ семидесятыхъ годахъ съ вншней стороны нердко имли характеръ спшныхъ откликовъ на злобы дня, корреспонденцій о текущихъ мстныхъ длахъ изъ Лондона, Парижа, Петербурга. Но въ этихъ старыхъ корреспонденціяхъ немало яркихъ публицистическихъ и художественныхъ страницъ, которыя прочлись бы съ захватывающимъ интересомъ и въ наши дни.
Посл закрытія ‘Отечественныхъ Записокъ’ участіе Г. И. Успенскаго въ нашей газет становится еще боле дятельнымъ. Многія тысячи строкъ его собранія сочиненій впервые увидли свта на столбцахъ ‘Русскихъ Вдомостей’ въ теченіе 1885—1890 гг. Въ этотъ періодъ времени Г. И. находился въ постоянныхъ, оживленныхъ сношеніяхъ съ редакціей газеты, личныхъ и письменныхъ. И въ многочисленныхъ (свыше полутораста) сохранившихся письмахъ его къ В. М. Соболевскому и А. С. Посникову остался интересный матеріалъ для характеристики послднихъ лтъ литературной дятельности Глба Успенскаго.
Въ первомъ же письм этой коллекціи, адресованномъ Соболевскому въ 1884 г., вскор по закрытіи ‘Отечественныхъ Записокъ’, обозначилась характерная для Успенскаго въ эти годы ‘безвременья’ черта: его ‘душа была не на мст’, его тянуло въ даль. Онъ писалъ:
‘Хотлъ бы я также попросить у васъ работишки. Пошлите меня, пожалуйста, въ Бійскій округъ, къ переселенцамъ. Мн бы тамъ хотлось прожить именно зиму, я бы тутъ наслушался всего, лтомъ люди работаютъ, зимой же я бы волей-неволей (если бы было очень трудно), а прожилъ бы тамъ и ужъ наврно написалъ бы вещи хорошія’.
Съ мыслью договориться объ этой поздк Г. И. вскор посл этого письма пріхалъ въ Москву. Но пребываніе его здсь на этотъ разъ было непродолжительно и прервалось самымъ неожиданнымъ образомъ, — впрочемъ совершенно въ дух того мрачнаго времени. Самъ Успенскій такъ описываетъ трагикомическое происшествіе, заставившее его покинуть Москву.
‘На другой день посл того, какъ мы видлись на выставк,— писалъ онъ Соболевскому,— зашелъ я въ свою гостиницу (у Красныхъ воротъ, ‘Сверная’) и, къ удивленію, нашелъ, что нумеръ мой запечатанъ, а ре-щи отправлены въ участокъ. Скандалъ былъ полный несмотря на то, что я нарочно посылалъ въ гостиницу человка сказать, что ночевать не буду. Переполохъ, который произошелъ въ гостиниц, заставилъ меня (немедленно ухать домой: я думалъ, не дали ли они знать о моемъ исчезновеніи по мсту жительства, въ Чудово… Сразу я по прізд пои палъ въ нелпйшую и непріятнйшую исторію: за день до моего прізда въ полночь къ сельскому старост явился какой-то проходимецъ и потребовалъ составленія обо мн протокола. Назвался онъ агентомъ тайной полиціи и составилъ протоколъ въ такомъ смысл, что я — соціалистъ и что у меня есть ‘подручные’, что мы собираемся на какой-то мыз, въ шести верстахъ отъ Чудова. Все это — вздоръ, но въ деревн этотъ вздоръ ужасенъ,— просто, житья нтъ, и ни днемъ, ни ночью не знаешь покоя, ко всему этому доноситель оставленъ слдователемъ въ его канцеляріи въ качеств писаря, и этимъ и самый доносъ его получилъ въ глазахъ народа вроятіе. Просто ужасъ, что за жизнь!’
Посл неудачной поздки въ Москву мысль о путешествіи въ Бійскій округъ несразу была оставлена. Еще въ ноябр того же года онъ сообщилъ Соболевскому о своемъ намреніи ‘въ ма хать въ Сибирь’. А до тхъ поръ писатель занятъ былъ другими литературными планами.
‘Статья Лудмера ‘Бабьи стоны’, наконецъ,— читаемъ мы въ одномъ изъ писемъ его къ Соболевскому,— появилась въ печати. Убдительно прошу васъ позволить мн написать о ней дв — три статьи въ ‘Русскихъ Вдомостяхъ’. Я читать эту статью раньше, хотлъ даже купить со у автора, такъ какъ она была во всхъ редакціяхъ и ея нигд не приняли. Я напишу хорошія статьи, которыя прочтутся съ интересомъ. Если вы согласны, то немедленно, сейчасъ, т. е. буквально сію минуту возьмите со стола редакціи 11-й нумеръ ‘Юридическаго Встника’ и пришлите мн. Еще разъ говорю: я хорошо напишу о ней, я думалъ о ней давно и много. Если же бы вы желали, чтобы въ печатаніи статьи не было задержки, то я прошу васъ, выхлопочите въ редакціи ‘Юр. Встн.’ корректуру окончанія этой статьи, такъ какъ ждать появленія 12-го нумера долго. Статья моя будетъ доставлена (первая) черезъ два дня по полученіи статьи Лудмера. Я теперь въ Чудов и буду здсь долго. Адресуйте: Ст. Чудово, Н. ж. д., Г. И. У.’.
Свое намреніе Г. И. выполнилъ, хотя и не такъ скоро, и значительная часть его перваго очерка ‘Несбыточныхъ мечтаній’, посвященнаго (см. ‘Русск. Вд.’, 21-го апрля 1885 г.) ‘мечтаніямъ’ мужика, была отдана именно выясненію связи этихъ ‘бабьихъ стоновъ’ съ неблагопріятными условіями жизни народа и вообще съ нестроеніемъ русской общественной жизни. Стоить отмтить, что вопросъ о ‘бабьихъ стонахъ’, о бабьей мук, надъ которымъ Г. И. ‘давно и много думалъ’ и къ которому возвращался не разъ въ своей литературной дятельности, укладывался у него въ рамки фельетона, начинающагося слдующими словами, ярко иллюстрирующими главную тему разсказа: ‘А мужикъ ни капельки не унимается и продолжаетъ строить воздушные замки, безостановочно упражняя свое воображеніе въ несбыточныхъ мечтаніяхъ’… мечтаніяхъ, конечно, о земл. Не мене, пожалуй, опредляетъ взглядъ Успенскаго и окончаніе очерка, обращенное къ ‘намъ, т. е. скучающей публик’, которая своимъ безучастіемъ къ общественному длу, гонитъ этихъ людей куда-то на край свта въ поискахъ лучшей доли, а тмъ временемъ ‘лично для себя старается разршить: ‘како жить свято’ и вообще ‘что длать’?..
Понятно, что при такомъ настроеніи писателя его тянуло въ даль Ютъ ‘скучающей публики’, куда бы то ни было, хотя въ Сибирь. Но поздка въ Сибирь состоялась гораздо поздне, въ 1888 году, весной же 1885 г. Г. И. дйствительно отправился путешествовать, только не въ ту сторону и не такъ далеко,— на Кавказъ, кружнымъ путемъ, чрезъ Одессу, а въ сущности даже и безъ всякаго сколько-нибудь опредленнаго маршрута. Въ конц апрля, не дописавъ своихъ ‘Несбыточныхъ мечтаній’, онъ вызжаетъ уже изъ Москвы. ‘ду сейчасъ,— пишетъ онъ, повидимому, съ вокзала Соболевскому,— въ 6 час. 20 мин., до Курска… Изъ Курска буду вамъ писать и пришлю окончаніе. Длайте въ рукописи, какія хотите, сокращенія… Вотъ какъ я ршилъ: ду я по Курской до Курска, а тамъ пробуду дня два и обдумаю, куда хать: направо или налво?..’.
1-го мая Успенскій былъ въ Кіев и 7-го, уже изъ Одессы, такъ описывалъ Соболевскому свое путешествіе, свои впечатлнія и планы на будущее:
‘Завтра я пошлю вамъ 4-й фельетонъ и затмъ каждую недлю аккуратно буду присылать письма въ 600—700 строкъ или немного меньше. 5-Й будетъ беллетристическій этюдъ ‘Саранча’,— о разной наживающейся вокругъ мужика сволочи, которою кишитъ югъ, и т. д… Я похалъ на Кіевъ… Йо карт желзной дороги оказывалось удобне дохать до Одессы чрезъ Николаевъ,— отъ Кіева до Кременчуга по Днпру, дале по желзной дорог и потомъ 4 часа на пароход… Но можете представить, что вышло?.. Оказалось, что въ Кременчуг пришлось ждать позда съ 5-ти час. утра до10-ти час. съ чмъ-то, брать нумеръ, сть ютъ скуки, хать въ городъ и изъ города, платить носильщикамъ и т. д. Просидть на станціи съ 5-ти час. утра до 10-ти час. вечера,— ч одурешь. А въ город пыль, жара страшная, и пьяные офицеры рядомъ въ нумеръ. Пріхалъ въ Николаевъ,— здсь еще хуже: поздъ приходитъ въ 10 час. утра, а пароходъ въ Одессу идетъ на другой день, въ 8 час. утра. Что тутъ длать? Жара ужасная. Блое небо, блая пыль, блая земля, блая вода,— все слпить и палитъ, точно утюгомъ горячимъ гладитъ по платью. Я и надумалъ,— чмъ ждать и сидть въ нумеръ,— похать въ Херсонъ на пароход, который отходитъ въ 12 час. Въ Херсон я переслъ на пароходъ, идущій въ Одессу, погулялъ два часа по городу въ страшную жарищу и, наконецъ, добрался до Одессы. Она мн нравится… Какъ бы хорошо тутъ, около Одессы, словомъ, въ этихъ мстахъ пожить мсяцъ! Сколько ужасно интереснаго! Менониты, колонисты-нмцы, штундисты, казаки! Все это до чрезвычайности ново, любопытно: Я чуть-чуть видлъ и говорилъ,— а, поврите ли, не разстался бы со здшними мстами, такъ много въ каждомъ уголк своего,— вры, порядковъ, взглядовъ, общественныхъ отношеній, типовъ и т. д. Но надо хать въ Ростовъ, потомъ во Владикавказъ, и тамъ, по указанію Благовщенскаго и Абрамова утвердиться на одинъ мсяцъ, а затмъ домой Я не печалюсь, хорошо себя чувствую,— покойно, и много для меня чрезвычайно новаго. Ахъ, сколько новаго на Руси! Не тужите, не скучайте,— не думайте о себ печально,— интересне думать о томъ, какъ живутъ люди. Я всегда исцляюсь этимъ….Я очень рдко отдыхалъ на своемъ вку, а теперь мн это надо до крайности, и вы увидите, что осенью этотъ отдыхъ принесетъ свои плоды’.
Осенью 1885 года началось печатаніе ‘Безвременья’, въ которомъ Успенскій сдлалъ попытку охарактеризовать ‘суть’ той эпохи, охваченной не только политической, но и общественной реакціей. Уже въ август у него былъ готовъ планъ этой работы,— и даже первый очеркъ. Онъ писалъ Соболевскому:
‘Если вы только находите возможнымъ, печатайте теперь же ‘Безвременье’,— тогда я скоре буду продолжать, а то точнозагорожена дорога, статья лежитъ. Разъ за разомъ,— такъ мн лучше, одна статья тащитъ за собой другую. Я напишу четыре, и ихъ надобно печатать одну за другой,— тогда будетъ хорошо’.
А нсколькими днями поздне, когда былъ готовъ -основной очеркъ ‘Безвременья’, вошедшій въ собраніе сочиненій, въ значительно измненномъ вид, подъ заглавіемъ: ‘Одинъ на одинъ’, Успенскій снова возвращается къ тому же предмету и объявляетъ: ‘Изъ этой статейки вы увидите, какая обширная тема можетъ лечь въ основаніе безвременья. Этотъ очеркъ и будетъ основаніемъ, дастъ возможность вполн понять суть времени, и я буду продолжать, если только очеркъ пройдетъ… Въ стать надобно вотъ что исправить. Много разъ тамъ употребляется слово ‘колесцо’, лучше поставить ‘колесико’, пожалуйста. Въ одномъ мст написано Клермонтъ, а надо Клермонъ. Посл стиха: Не отравляй святаго дла, прибавить: ‘А у насъ сунешься ко святому длу и… запищишь!.. да назадъ, назадъ,— въ Клермонъ’.
Въ чемъ же была ‘суть’ того времени, на взглядъ Успенскаго, и почему онъ въ тоск и ужас стремился бжать, куда бы то ни было, отъ этого ‘безвременья’? Онъ отвчаетъ на этотъ вопросъ въ своей стать слдующимъ образомъ:
‘Случалось ли вамъ, читатель, когда-нибудь заглянуть на большую фабрику во время перерыва работъ, т. о. точь-въ-точь въ такую минуту, которую, относительно русскаго общества, я позволилъ себ характеризовать словомъ ‘безвременье’. Живая сила пара еще дйствуетъ, и на фабрик идетъ шумъ и стукъ, вотъ здсь пыхтитъ какой-то здоровенный поршень, хляская масляной поверхностью, пыхтитъ и неустанно толчется на одномъ мст, тамъ, вверху, неустанно, неутомимо, неугомонно вертится какое-то маленькое колесцо, вертится ужасно проворно, кажется, бьется изо всхъ силъ до послдняго издыханія, а здсь вотъ до послдняго же издыханія, прыгаетъ какой-то крючокъ на одномъ мст милліонъ разъ въ секунду. Но сколько бы ни вертлось это колесцо, какую бы безконечнйшую неутомимость ни обнаруживалъ этотъ поршень, до поту лица измученный своей вковчной обязанностью соваться внизъ и вверхъ, какъ бы ни изнурялся этотъ крючокъ, безъ устали долбящій своимъ желзнымъ носомъ по желзу,— вы можете видть только, что вс эти мученія винтовъ, поршней, и крючковъ совершенно безплодны, что никакого ситца или сукна не будетъ, несмотря на ужаснйшія усилія этихъ мучениковъ механики до послдней капли крови исполнять свои механическія обязанности,— но будетъ до тхъ поръ, покуда не придетъ мужикъ и не наднетъ на это вертящееся безъ устали и толку колесцо вотъ этого приводнаго ремня, который по случаю остановки дла спятъ съ него и виситъ вотъ тутъ, рядомъ съ этимъ колесцомъ. Но стоитъ только надть приводный ремень, т. е. стоитъ только соединить топкой эластичной питью это отдльно-мучающееся колесцо со всмъ механически-мучающимся міромъ фабрики, со всмъ машиннымъ ‘обществомъ’,— какъ все приходитъ въ порядокъ, все получаетъ смыслъ, все начинаетъ стучать и долбить, и пыхтть съ извстной цлью, и на этотъ разъ изъ пыхтнья и шипнья, и долбленья, уже непремнно получится и результата, и сукно, и ситецъ…’
Но въ реакціонные восьмидесятые годы въ русскомъ обществ утрачена была именно ‘живая общественная связь’, и писателю, угнетаемому этой, по его выраженію, ‘суетой суетъ’, безъ общей цли и плана, причемъ каждый изнуряется ‘самъ по себ’, ‘одинъ на одинъ’, не сидлось на мст.
Имъ овладло безпокойство,
Охота къ перемн мстъ,—
Весьма мучительное свойство,
Немногихъ — добровольный крестъ.
Уже въ самомъ начал декабря, черезъ три — четыре мсяца по возвращеніи съ юга, Успенскій снова сталъ сбираться въ дорогу.
‘Я, кажется,— писалъ онъ 3-го декабря изъ Чудова Соболевскому,— на-дняхъ же уду въ Болгарію на нкоторое время, и затмъ въ разныя мста Россіи до августа мсяца… Теперь же я утомился необыкновенно. Разорвался между четырьмя журналами и везд поэтому плохо. Но хуже всего въ моей голов и совсти,— все тамъ разорвано на части отъ этой неудовлетворительной и неискренней работы.— Вонь я и хочу оправится… Также во время моихъ путешествій мн хотлось бы работать исключительно въ ‘Русскихъ Вдомостяхъ’, за самую ординарную плату… Это все необходимо сдлать сейчасъ, сію минуту, иначе я никогда не увижу свта благо. Такъ вотъ, ангелъ мой, В. М., какія дла! Итакъ мы скоро увидимся!’
Ухалъ Успенскій однако лишь постомъ слдующаго 1886 года. Въ середин февраля этого года онъ писалъ Соболевскому и о причинахъ задержки, и о своихъ планахъ на ближайшее будущее:
‘Я думалъ-было хать (въ Москву) съ Н. Конст. Михайловскимъ, но не ршился: духъ кой въ такой степени еще не въ порядк, что хать въ такомъ душевномъ разстройств безполезно,— это значитъ напрасно тратить деньги. Когда въ декабр я ршилъ не работать, т. е. отработать, скрпя сердце, везд, гд общалъ, то на меня, вмсто ощущенія свободы, навалилась такая масса мелочей личной жизни, непримтная во время работы,— что я поистин едва не спился съ кругу. Тоска меня одолла ужаснйшая, а на душ была такая тьма, что я просто не могъ даже подумать чего-нибудь хорошаго и свтлаго: не могъ ходить и говорить съ хорошими людьми, о хорошемъ не могъ думать весело… Теперь я употребляю вс средства, чтобы нахлынувшія на меня мелочи жизни устранить, утихомирить, и вс мои попранныя хорошія отношенія возстановить. А тогда ‘-и ду. Какъ только въ понедльникъ, въ вашей церкви Введенія ударять въ великопостный колоколъ,— тутъ я и есть! Словомъ, въ 8 час. утра я буду у васъ и немедленно ду дале — работать, и отдыхать, и смотрть. Такъ вотъ отчего я все оттягиваю мою поздку’.
На этотъ разъ Г. И. снова отправился на Кавказъ съ намреніемъ оттуда прохать въ Болгарію. Что влекло его на Кавказъ, это онъ самъ объяснилъ въ одномъ изъ своихъ ‘Писемъ съ дороги’. ‘Нигд,— думается мн,— говорилъ Успенскій,— не скопилось такъ много, какъ на Кавказ, явленій русской жизни, данной минуты, рисующихъ наши русскіе порядки, отношенія и настроенія, и нигд нтъ такого разнообразія мстныхъ географическихъ условій, способствующихъ, чтобы разные порядки, вовсе одни на другіе непохожіе, уживались почти рядомъ другъ съ другомъ. То, что въ Россіи надобно изучать по отдльнымъ областямъ, Великороссіи, Малороссіи, Волыни или Казанской татарщины,— все это можно видть здсь какъ бы въ образчикахъ, сгруппированныхъ на незначительныхъ пространствахъ мста, точно въ музе’.
Первая всть отъ путника пришла изъ Ростова-на-Дону.
‘Не было никакой возможности писать изъ Грязей,— спалъ сномъ пьянаго праведника. Съ Козлова до Ростова халъ одинъ-одинешенекъ и большею частью спалъ и спалъ. Въ Ростов сообразилъ, какъ мн быть,— и вотъ что придумалъ: ду сухимъ путемъ до Новороссійска, гд проживу дня три и буду вамъ писать въ ‘Русск. Вд.’. Изъ Новороссійска ду къ Сибирякову, на что уйдетъ недля, затмъ возвращусь опять въ Новороссійскъ — и опять буду писать въ ‘Русск. Вд.’. Посл этого уду прямо въ Болгарію, вотъ планъ, который будетъ соблюденъ въ точности… А затмъ я помышляю въ самомъ дл ухать и дальше, за границу. Но скажу еще, чтобы душа была у меня на мст, но думаю, что должна быть… Пока и въ пол, и на рк, и въ город — нехорошо: втеръ свищетъ, пыль, голыя поля, голыя деревья,— ничего больше. Зелени нтъ, кое-гд только чуть-чуть замтна’.
Таковы были первыя впечатлнія этого кавказскаго путешествія. Настроеніе Г. И. однако скоро улучшилось, и изъ Новороссійска 7-го апрля онъ писалъ Соболевскому:
‘Милый мой, дорогой Василій Михайловичъ! Поздка моя, начавшаяся очень растрепанно и скучно, понемногу сдлалась просто восхитительной,— что дальше, то больше вхожу во вкусъ. Вчера, 6-го апрля, я пріхалъ сухимъ путемъ,— на лошадяхъ сдлалъ 300 верстъ по станицамъ въ 5 сутокъ,— въ Новороссійскъ и подъ первымъ впечатлніемъ хотлъ ссть работать, но оказывается, что пароходъ, на которомъ я поду, къ Сибирякову, идетъ завтра, 8-го, утромъ, и мн надо его ловить, благо погода не особенно втрена, а то пароходы даже и не заходятъ сюда, такъ какъ бухта кипитъ постоянно, какъ котелъ. Вотъ почему я и не слъ за работу, а поду къ Сибирякову, гд, вроятно, буду встрчать праздникъ. Пробуду у него дня три, никакъ не больше, ворочусь въ Туапсе, здсь сяду немедленно за работу и пришлю вамъ на нсколько нумеровъ сразу, а затмъ поду въ Новороссійскъ же, получить письма и взять заграничный паспортъ (я справ., даютъ), но уже не моремъ, а опять же сухимъ путемъ, на Майкопъ, и опять по станицамъ, и опять на лошадяхъ. Меня подмываетъ купить въ Туапсе лошадь, даже просто взять у Сибирякова, нанять человка за 15 рублей въ мсяцъ на его харчахъ, и весь апрль разъзжать по Св. Кавказу. Здсь столько выкинуто изъ Россіи преоригинальнйшаго русскаго народа, что просто глаза разбгаются. Въ Болгарію и дале,— непремнно поду и буду писать вплоть до осени исключительно къ вамъ, въ ‘Русск. Вд.’.
Новороссійскъ — совсмъ еще двственное мсто. Нсколько домиковъ, нсколько лавокъ и пустая бухта. И домики, и лавки пусты и заперты, все это ждетъ прихода, желзной дороги, молчитъ, спитъ въ ожиданіи того момента, когда сюда въ разныхъ видахъ нахлынетъ капиталъ и… эту двственницу,— тогда все оживетъ, разохотится и пошла писать. Теперь же только втеръ свищетъ въ пустыхъ улицахъ, въ новыхъ запертыхъ лабазахъ, въ новой гостиниц, гд вотъ сію минуту одинъ я. Отъ Новороссійска до одной станицы 30 верстъ идетъ отличная дорога, ничуть по хуже Военно-грузинской, но тоже — тишина, никого нтъ, нигд не видно жилаго. Все чисто, двственно нетронуто — и необыкновенно живописно. Горы въ лсахъ до самыхъ маковокъ,— сплошь. Самыя милыя горы, какія я только видлъ, именно милыя…
Въ Ростов, узжая, я хотлъ купить ‘Русск. Вд.’, по мн сказали, что отъ жандармскаго управленія объявлено, что он запрещены. Правда ли это? И если правда,— то за что? Нельзя ли мн получить этотъ нумеръ въ Новороссійск до востребованія?’
Въ этомъ повышенномъ настроеніи Успенскій тотчасъ же принялся за работу. Начало его ‘Писемъ съ дороги’ было готово въ тотъ же день, и онъ 8-го апрля писалъ:
‘Вчера я отправилъ, — писалъ онъ, вамъ письмо и сказалъ въ немъ, что статья будетъ на оминой. Но вечеромъ мн захотлось писать, и я написалъ 1-ю главу. Если хотите, то печатайте, но хорошо бы было подождать слдующія 4 главы: въ нихъ будетъ все отъ петербургскихъ впечатлній до. Новороссійска,— и эти 5 главъ составятъ одно письмо. Отступленіе, собственно, отъ путевыхъ впечатлній, въ этомъ первомъ письм, необходимо, и отступленіе это, я думаю, будетъ хорошо’.
Хорошее настроеніе продержалось у писателя недолго. Тневыя стороны ‘двственнаго’ мста не замедлили дать себя знать, и въ апрл, же отъ него полученъ былъ рядъ писемъ, повствующихъ объ этихъ терніяхъ его кавказскаго путешествія.
‘Это письмо вы получите на Святой, а я все буду сидть въ Новороссійск до самаго свтлаго (Воскресенія, и только на 1-й день выду къ Сибирякову. Оказалось, что пароходъ — только по воскресеньямъ. Я думалъ хать въ среду,— и пароходъ быль,— но онъ прямымъ рейсомъ въ Батумъ. Посылаю вамъ еще фельетонъ, и скоро же, на-дняхъ, 3-й, очень большой, который все-таки надо печатать сразу, 4-й тоже скоро. Словомъ, буду писать часто. Здсь скука огромная, выйти некуда — и хочу сегодня похать въ Анапу за 40 верстъ, а оттуда уже въ Туапсе,— все поразнообразнй. Такъ долго въ этомъ пустомъ мст я не думалъ быть, и дорого до чорта’. ‘Кончилъ фельетонъ и усталъ, и спшу на почту. Получилъ пакетъ съ моими бумагами, благодарю. Съ праздникомъ! А мн мучительно, что я одинъ, право скучненько!’
‘Въ рукописи сказано: ‘тамъ же помщается и цементный заводъ’, я принялъ, по разсказамъ какого-то здшняго обывателя, за цементный заводъ. Оказывается, — цементный заводъ въ 8-ми верстахъ. Слдовательно, въ корректур надобно исправить такъ: ‘На той же сторон бухты, въ 8-ми верстахъ отъ керосиновыхъ цистернъ, цементный’. Кажется, будетъ во время, если я скажу: ‘Христосъ Воскресе’? И еще въ другомъ мст, въ самомъ конц. Еще такая фраза: ‘Втеръ, втеръ,— и ‘ничего’. Надобно:— ‘Втеръ, втеръ,— и ровно ничего такого, что бы могла, по крайней мр, меня, чужаго человка, отвлечь отъ моихъ, вовсе не здшнихъ, мыслей и впечатлній’!
‘Посылаю конецъ 3-го письма и тотчасъ 4-е. Сейчасъ,— разсказываетъ Г. И. еще въ одномъ письм,— прибгалъ мужикъ и говоритъ: ‘Нашли медвдя’ въ имніи Каменскаго. Я послалъ моихъ просьб телеграмму Сибирякову, но мужикъ идетъ самъ ночью къ нему, а если онъ не захочетъ истратить ‘полтыщи’,— то объявитъ въ царскую контору. Если Сибиряковъ согласится,— я вамъ телеграфирую,— прізжайте. Потха будетъ огромная’.
Наконецъ, въ начал мая Успенскій могъ оставить Новороссійскъ и его окрестности и двинулся дальше. Садясь на пароходъ, онъ извщалъ Соболевскаго:
‘Вотъ и 4-е письмо. Получили ли вы 3-е, посланное изъ Туапсе и написанное еще на Страстной. Что за подлое мсто этотъ Новороссійскъ двственный. Не знаю, какъ и выбраться отсюда, по цлымъ недлямъ, никакъ не меньше, надобно сидть и ждать писемъ, разъ въ недлю почта! Даже отвратить-то нельзя ни въ какой другой день, кром воскресенья, когда приходитъ пароходъ. До того онъ меня измучилъ, проклятый. Сегодня я, совсмъ измученный, узжаю, наконецъ, изъ этой трущобы и прошу васъ, пишите мн въ Одессу, до востребованія. Я буду писать вамъ много. Сейчасъ раннее утро, я не доспалъ и надо спшить на почту. Этимъ 4-мъ письмомъ оканчиваются мои мечтанія, и затмъ начнутся въ самомъ дл путевыя письма. Эти три главы нужны положительно’.
Дорога въ Одессу началась очень благополучно, изъ Ялты, отъ 11-го мая, пришло отъ Успенскаго восторженное письмо. Въ конверта Г. И. вложилъ нсколько цвтковъ, высохшіе лепестки которыхъ и теперь еще сохранились. Вотъ это письмо:

‘Ялта, 11-го мая.

‘Милый мой Василій Михайловичъ! Въ 4 часа ночи по дорог въ Одессу остановился пароходъ въ Ялт. Есть у меня тутъ два дйя хорошихъ воспоминаніи, и я похалъ на берегъ. Пробгалъ часа два въ сумасшедшемъ весель, одинъ. Погода богатйшая, и все славно И хорошо. Купилъ цвтовъ. Посылаю ихъ вамъ, лоскутики, плохо я чувствовалъ себя на Кавказ,— теперь все будетъ лучше. Давно не имю писемъ и съ нетерпніемъ жду Одессы. Ахъ, дорогой, мой милый! Теперь ничего не пишу кром того, что я радъ. Пошлите цвточковъ Михайловскому. Нтъ марки.

Вашъ Г. Успенскій’.

На слдующій день Успенскій прибылъ въ Одессу и оттуда сообщаетъ о своихъ дальнйшихъ планахъ и о своихъ кавказскихъ разочарованіяхъ. Увы! И тамъ писатель ощутилъ мучительные признаки ‘безвременья’.
‘Сегодня, 12-го мая,— писалъ онъ Соболевскому,— я пріхалъ въ Одессу и сію же минуту отправляю вамъ это письмо, 6-е будетъ въ самомъ скоромъ времени и всхъ писемъ съ Кавказа будетъ до 10-ти. Но вотъ въ чемъ дло. Изъ Одессы мн надобно хать уже въ Болгарію, либо опять на Кавказъ и поселяться тамъ гд-нибудь въ одномъ мст на все лто: Но, хотя это и хорошо, все-таки я предпочитаю побыть за границей: на Кавказ на каждомъ шагу я встрчаю давно меня измучившее и надовшее и въ народ, и въ образованномъ обществ, т. е. то самое, отъ чего я глубочайшимъ образомъ усталъ и что надоло мн по газетамъ, по моимъ работамъ и т. д. Времени же у меня мало, и до августа всего 2 1/2 мсяца. Затмъ де знаю,— удастся ли ужъ въ жизни похать за границу (вещь необходимая мн ршительно), и вотъ почему я васъ прошу очень-очень,— поддержите меня въ этомъ дл… Напишите мн, пожалуйста, какъ вы думаете о 4-мъ письм? Вяло, я знаю, но меня эти фургоны, вдь, порядочно, избили и измяли’.
О первомъ своемъ кратковременномъ пребываніи въ Одесс, въ 1885 году, писатель сохранилъ довольно пріятныя воспоминанія. На этотъ разъ онъ пробылъ тамъ десять дней и ухалъ или, по его словамъ, ‘бжалъ’ изъ Одессы совершенно удрученный. Въ письм его къ Соболевскому отъ 19-го мая мы читаемъ:
…’Здсь такъ подло, и гадко…. что придешь въ отчаяніе. Бзга ради пишите мн, пожалуйста! Требуйте такихъ-то и такихъ-то свдній, и я все сдлаю. Я не могу теперь болтать съ шарлатанами, я отъ двухъ словъ длаюсь боленъ. л. меня опять тянетъ на Кавказъ, къ народу. Въ Болгарію даютъ мн массу рекомендательныхъ писемъ. хать ли? Или еще пожить на Кавказ и получше писать о немъ, а въ половин іюля хать въ Болгарію. Одесса разстроила меня ужасно. Это — такая распутная, безсовстная клоака. Она просто испортила мн всю душу. Мы но знаемъ подобной жизни, ни вы, ни я, никто! Работать въ такой обстановк невозможно, надо бжать куда-нибудь… На это письмо но отвчайте, завтра я буду писать другое, и тамъ будетъ уже наврное сказано, куда я поду, опять ли на Кавказъ или въ Болгарію, и тогда Бога ради напишите мн о моихъ письмахъ,— надобно ли писать такъ, или не такъ? Здсь, въ степи, глушь страшная,— и знакомое слово необходимо слышать. Цлую’.
Бгство изъ Одессы въ Севастополь совершилось, и бглецъ извщалъ объ этомъ Соболевскаго:
‘Милый, хорошій мой. Я бжалъ изъ Одессы какъ изъ ада кромшнаго въ Севастополь, гд и работаю теперь. Я такъ былъ измученъ въ Одесс отвратительнымъ строемъ жизни этого города, что думалъ только, какъ бы ухать, и не усплъ, не могъ отвтить вамъ… Седьмой письмо будетъ написано завтра же, во вторникъ, а въ среду пойдетъ. Времени ушло много и много идетъ его въ дорог. 10 дней въ Одесс,— убавили меня на 10 дней поправки и стоили напрасно истраченныхъ денегъ… Но чортъ съ ней! Теперь я ду въ Болгарію… Скоро въ Болгаріи открывается народное собраніе, чрезвычайно важная вещь,— непремнно надобно хать. Я имю самыя лестныя рекомендаціи въ Филиппополь и Софію, къ Тончеву, одному изъ участниковъ переворота, и къ Гошкову, депутату Софійскаго округа. Кром того въ Константинопол я буду у русскаго военнаго агента, Ч., который не врагъ Болгаріи, у русскаго консула С. Буду видть Караваева непремнно… Все есть для того, чтобы поздка удалась… Изъ Болгаріи я, можетъ-быть, опять ворочусь на Кавказъ,— въ іюл, но теперь непремнно въ Болгарію. Всхъ писемъ до вторичной поздки на Кавказъ, по моимъ соображеніямъ, будетъ 10.
6-е посылаю, 7-е завтра и, вроятно, 8-е, 9е и 10-е изъ Константинополя. Здсь я увижу (меня поведутъ) того тарлатана-казака, который здилъ въ Абиссинію. Словомъ, пожалуйста, не задержите меня понапрасну и дайте написать для ‘Русскихъ Вдомостей’ что-нибудь въ самомъ дл хорошее’.
Поздка въ Болгарію была ршена, она даже была, повидимому, начата, но не состоялась, или, правильне, прервалась на полпути вслдствіе одного трагическаго происшествія на пароход.
‘Я телеграфировалъ изъ Керчи,— говорится въ одномъ изъ писемъ Соболевскому,— что ду, и похалъ и самъ повезъ письмо,— до по дорог въ Азовскомъ мор едва не утонулъ и благодаря мужикамъ, которые взбунтовались противъ капитана (онъ посадилъ 400 косцовъ на пароходъ безъ балласта и груза),— пароходъ воротился въ Керчь, а я, испуганный, ухалъ въ Севастополь, чтобы отсюда хать въ Москву. Изъ Ростова можно вытребовать деньги, если он посланы туда. Въ Севастопол остаюсь только завтра. 6-е письмо уже готово, до я хочу его передлать. Отчего я де лишу вамъ? Я сбитъ съ толку кучей впечатлніи, изъ которыхъ, начиная съ Одессы,— все одинъ голый мракъ и тьма-тьмущая. Я въ Болгарію долженъ хать и скоро уду обратно, — но объ этомъ мы переговоримъ основательно. Теперь же до скораго свиданія. Цлую васъ. Г. Успенскій’.
Но и въ Москву Г. И. де попалъ на этотъ разъ, а вскор по возвращеніи въ Севастополь, ухалъ въ Константинополь, который онъ постилъ лтомъ 1886 года даже два раза.

II.
Дв поздки въ Константинополь.— ‘Николай Ивановичъ’.— О разбойникахъ — какъ знаменіи времени.— ‘Чудаки и фантазеры’ въ ‘Письмахъ съ дороги’.— Болгарскій политическій кризисъ.— Монахи и богомольцы въ Константинопол.— Возвращеніе домой и опять мысли о ‘чужедальней сторонушк‘.— ‘Очерки’ ‘Мы на словахъ, въ мечтаньяхъ и на дл&#1123,‘.— Планъ статьи о русскихъ политическихъ процессахъ.— Поздка въ Болгарію.— Цензурныя невзгоды.— 25-тилтіе литературной дятельности Г. И. Успенскаго.— На литературномъ вечер въ Москв.— Адресы и письма читателей.— Отвтъ Глба Успенскаго на ‘товарищескія’ привтствія читателей.— Снова въ пути.

Лтомъ 1886 года Г. И. Успенскій побывалъ дважды въ Константинопол, съ намреніемъ оттуда пробраться въ Болгарію. Посл описанной передряги на пароход онъ, вмсто поздки въ Москву, немедленно же, въ начал іюня, безъ паспорта, по приглашенію знакомаго капитана парохода, създилъ въ Константинополь. Уже по возвращеніи Г. И. писалъ Соболевскому.
‘Дорогой мои Василій Михайловичъ! Сейчасъ получилъ деньги, а передъ этимъ ваше милое письмо. Глубокое спасибо — за то и за другое. Завтра, въ воскресенье, я ду въ Константинополь (2-го кл. 15 р. со столомъ) и оттуда буду писать вамъ подробное письмо, къ несчастью, невозможное къ печати. Теперь же скажу, что въ ожиданіи денегъ я уже былъ въ Константинопол съ Максимовымъ, безъ паспорта и безъ платы, и видлъ тамъ Николая Ивановича, того самаго, который здилъ въ Абиссинію и т. д. Все это будетъ описано подробно. Я увижу его еще разъ. Личность замчательная какъ знаменіе времени. О разбойникахъ вы слыхали только отъ старушекъ нянекъ,— и съ тхъ поръ, о нихъ не было помину: были воры, грабители, убійцы, словомъ уголовные преступники, но Степана Разина, Пугачева — давно не было. Теперь онъ опять есть, и въ новомъ вид. Онъ очень скоро будетъ въ Петербург, его требуютъ,— тоже знаменіе ужасное! Въ Софіи я буду дней черезъ пять и также буду писать. Но долго едва ли пробуду въ Болгаріи,— вс, кто былъ тамъ изъ русскихъ, выносятъ непріятное впечатлніе: если не грубость и презрніе къ намъ, то ужаснйшая подозрительность,— вс русскіе — шпіоны,— вотъ какой взглядъ на нихъ… VIII письмо неудовлетворительно по слдующей причин. Оно было написано раньше — боле подробно и было больше. Но въ самый моментъ отправки я испугался: не сочтутъ ли подробности о чудакахъ и фантазерахъ какъ матеріалъ для доноса!? Вотъ почему я немедленно сузилъ всю статью. Спшилъ работать и, написавъ послднюю строчку, отправилъ. Письмо Думалъ написать на другой день. Но пришелъ Максимовъ и увезъ на пароходъ, который шелъ черезъ полчаса. Ни письма написать, ни телеграммы дать не было возможности. Изъ Константинополя пишу. Цлую васъ. Г. Успенскій’.
Слдующее письмо и было изъ Константинополя.
‘Посылаю,— писалъ Г. И.,— первое письмо, а завтра второе и подробное письмо. Все мн хворается и все какъ-то тяжко жить на свт. Я телеграфировалъ, что посылаю два. Но не принесли перевода съ болгарскаго кое-какихъ вставокъ, и только завтра он будутъ. Не посылаю ‘письмами’, а пусть ‘главами’. Не знаю еще, попаду ли въ Софію. Этотъ разъ меня положительно не выпустили на берегъ, какъ не пускаютъ ни единаго человка съ русскимъ паспортомъ. Это все завтра подробно напишу. Вижусь здсь съ Мачтетомъ. Все время у меня что-то тревожно на душ. У жь не умирать ли? Цлую васъ крпко. Г. Успенскій’.
Мрачное настроеніе писателя на этотъ разъ объясняется не только нездоровьемъ, но и тмъ, что ему пришлось тутъ, по обстоятельствамъ времени, отказаться отъ давно имъ лелянной мысли побывать въ Болгарія. 12-го іюня на бланк константинопольскаго подворья Пантелеймоновскаго монастыря онъ писалъ Соболевскому:
‘Я со вчерашняго дня опять въ Константинопол,— и вс русскіе И болгары, которыхъ я встрчалъ, говорить мн — не зди! Сію минуту въ Софіи происходятъ совщанія коммиссіи объ отвт на рчь кн. болгарскаго. Если эта (отвтная) рчь одобрить его политику, то немедленно русское правительство отзываетъ своихъ агентовъ (консуловъ ужъ нтъ), прерываетъ съ Болгаріей всякія сношенія и занимаетъ войсками Варну и Бургасъ, силой выгоняетъ Батенберга. Если же рчь и политика Батенберга будутъ осуждены, что также вроятно, такъ какъ за Батенберга меньшинство,— ибо его партія раздлилась на дв (Каравеловъ во глав того, чтобы оставалось теперешнее соединеніе, а Родивановичт. или Родиславовичъ (по помню) съ большей половиной батенберговіской партіи — за провозглашеніе полной независимости и королевства), и наконецъ, огромная партія, отказавшаяся отъ выборовъ, съ Цапковымъ во глав, за соединеніе съ Россіей, за добровольный ея протектората съ намстникомъ принцемъ О—скимъ. Итакъ, вотъ какая каша затвается здсь. Попасть въ это пекло, не знаю, будетъ ли удобно,— но вотъ я сію минуту иду къ Ч—у,— и какъ только приду отъ него и изъ консульства, опять напишу вамъ.
Живу второй день въ русскомъ монастырскомъ дом,— комнату дали превосходную, по монахами и богомольцами воняетъ въ корридор и на лстниц. Если мн скажутъ — годить,— то я переду въ меблированныя комнаты. Цлую васъ, хорошій мой,— до свиданія. Вашъ Глбъ Успенскій’.
Черезъ день Г. И. увдомилъ о томъ, что поздка въ Болгарію отложена. ‘Итакъ,— писать онъ,— я возвращаюсь, но черезъ Кавказъ и, можетъ-быть, Волгу… Ну, простите меня. Я разскажу вамъ все подробно, и вы увидите, что тронуться въ Болгарію на авось нельзя. Въ Парижъ, куда хотите,— можно, но не въ Болгарію. Этому причинъ множество’.
Серія Константинопольскихъ писемъ доканчивалась уже въ Чудов. Но еще не былъ дописанъ послдній фельетонъ, какъ Успенскаго снова, черезъ пять — шесть недль по возвращенія изъ длиннаго и утомительнаго путешествія, потянуло ‘въ чужелальнюю сторонушку’. Въ начал августа онъ писалъ Соболевскому:
‘Завтра, въ субботу, посылаю заказнымъ письмомъ послдній, константинопольскій, фельетонъ, а тамъ, посл нкотораго перерыва, начну новую серію фельетоновъ… Мн съ прізда что-то неможется, не знаю, не простудился ли, первые два дня буквально лежалъ и только сегодня слъ за работу. Но скучно, скучно, милый Вас. Михайловичъ! Скучненько! Если бы черезъ мсяцъ — полтора махнуть опять въ чужедальнюю сторонушку! Я крпко объ этомъ подумываю,— и надо бы это сдлать’.
Но ‘это сдлать’ не удалось раньше весны 1887 года, когда Успенскій прохалъ-таки въ Болгарію, несмотря на крайнія трудности, съ которыми была сопряжена такая поздка для русскихъ въ то время крайне обострившихся отношеній между Россіей и Болгаріей и внутренней болгарской смуты. Описаніе этой поздки вошло въ серію очерковъ Успенскаго: ‘Мы на словахъ, въ мечтаньяхъ и на дл’, которые онъ началъ еще зимой 1886—1887 года.
Первые пять очерковъ этой серіи разсказовъ Г. И., надо замтить, никакого отношенія къ Болгаріи не имли: сюда вошли, напр., извстная ‘почти сказка’ Успенскаго: ‘Человкъ, природа и бумага’, ‘Мечтатели, доврившіеся бумаг’ и г. п. Въ этотъ же циклъ должна была войти и статья о русскихъ, политическихъ процессахъ. Она не была, повидимому, даже написана, такъ какъ шансовъ на появленіе ея въ печати при цензурныхъ условіяхъ того времени было слишкомъ мало, но еще въ декабр 1886 года Г. И. сообщалъ Соболевскому планъ этой статьи.
‘Ну, дорогой Василій Михайловичъ, употребилъ я вс усилія для того, чтобы рукопись была у васъ въ понедльникъ, но такъ былъ и сейчасъ боленъ, что работа нсколькихъ часовъ растянулась на три дня. Пославъ вамъ телеграмму, долженъ былъ оставить конецъ и вновь передлать начало. Простите ради Бога. Съ января работа пойдетъ аккуратно. Вотъ что я желалъ бы знать. Могу ли я взяться за разборъ всхъ русскихъ политическихъ процессовъ? Въ ‘Современныхъ Извстіяхъ’ было ’15 лтъ крамолы’, Отчего нельзя коснуться этого времени? Это для меня необходимо. Я буду вполн безпристрастенъ, все пересмотрю съ полной точностью, и ошибки нашихъ соціалистовъ будутъ названы ошибками. Словомъ, всякая политическая острая черта будетъ устранена. Устраню даже все трогательное, драматическое и только расплету эту спутанную теперь косу на косички. Подумайте, пожалуйста, объ этомъ. Будьте здоровы, не сердитесь на меня. Я очнусь, оправлюсь духомъ, мн нужно дло,— новое,— и вотъ отчего я самъ не свой и ничего во мн нтъ божескаго. Я самъ измучился, но надюсь, что перемогусь и перетерплю. До свиданія. Вашъ Г. Успенскій’.
Итакъ темы, которыми Успенскій былъ занятъ въ то время, когда началъ писать очерки ‘Мы’, не имли ничего общаго съ болгарскими длами, но и тогда, его, повидимому, не вставляла мысль о поздк въ Болгарію. Даже въ первомъ фельетон ‘Мы’, во ‘вступительной глав’, ведется между дйствующими въ разсказ лицами разговоръ о Болгаріи: ‘Что такое эта страна?’ — интересуются они. И какъ только началась весна, Г. И. сталъ собираться въ путь, спшно ликвидируя дла. 3-го марта 1887 года онъ писалъ изъ Чудова Соболевскому:
‘Посылаю четвертый фельетонъ и вслдъ за нимъ пятый. Хочу дописать задуманное раньше и хать. Но вижу, что всего задуманнаго не упишу. хать, хать! Вотъ что, дорогой мой, мн необходимъ свертокъ {Свертокъ съ оттисками фельетоновъ Успенскаго, оставленный Г. И—мъ у Соболевскаго.}. Я думалъ, что Сибиряковъ подождетъ девятый томъ до осени, но онъ хочетъ имть его теперь, и это меня задержитъ еще на недлю. Не можете ли для скорости вручить 3 рубля кондуктору курьерскаго позда и дать ему свертокъ съ тмъ, чтобы онъ доставилъ его въ Пушкинскую Пале-рояль Михайловскому. Это — недалеко, и за 3 рубля онъ это сдлаетъ, а мн это — разсчетъ, потому что почтой долго. Я же Михайловскаго предупрежу. Артельщикъ въ редакціи можетъ это сдлать, и въ расходахъ мы сочтемся’.
Поздка въ Болгарію состоялась въ апрл и мн 1887 года, но подлиться ея впечатлніями съ читателями, во время открытаго разрыва Россіи съ Болгаріей, при цензурномъ режим этой эпохи, было дло не изъ легкихъ. Первое письмо Успенскаго однако благополучно прошло въ газет, а со вторымъ фельетономъ произошла задержка. Обезпокоенный авторъ, уже, очевидно, догадываясь, въ чемъ дло, спрашивалъ въ письм къ другому редактору газеты А. С. Посникову:
‘Писать ли мн? Отчего же вы не окончили печатаніемъ фельетона? У меня былъ готовъ уже и третій (и послдній). Теперь, лтомъ, самое благопріятное время раздлаться съ этимъ путанымъ писаніемъ. Получилъ я нумеръ ‘Свободы’ Захара Стоянова, гд первый фельетонъ разсказанъ въ сокращеніи и съ похвалами. Я его вышлю. Телеграфируйте, пожалуйста, дописывать ли? И руку вашу жму, да и цлую крпко. Г. Успенскій’.
Пришлось приступить къ передлк написаннаго и къ перестройк общаго плана работы. Посылая очередной фельетонъ въ покой редакціи, Г. И. пишетъ Посникову:
‘…Что же мн длать съ Болгаріей? И какимъ манеромъ я могу пересказать о ненависти борющихся съ Россіей болгаръ,— пересказать такъ, чтобы русская цензура не помшала и одобрила? Вдь я долженъ неминуемо писать только объ оплеухахъ, которыя даютъ нашему правительству ужь боле двухъ лтъ,— похвалитъ ли оно меня? Длаю еще послднюю попытку, и если это письмо можно будетъ помстить, то будетъ еще только одно, а затмъ — конецъ съ Болгаріей и изъ головы ее вонъ!.. Я самъ знаю, что нельзя писать о Болгаріи. Чмъ больше я припоминаю, чмъ больше во мн воскресаютъ впечатлнія, тмъ явственне вижу, что ршительно невозможно писать ни единой справедливой строки о (Болгаріи). Ругать же болгарскихъ прохвостовъ въ виду обилія русскихъ не поднимается рука. Итакъ, Болгарію надобно окончательно броситъ, а приняться за другое’…
‘Послдняя попытка оказалась однако удачной: писанье и печатанье болгарскихъ писемъ Успенскаго продолжалось, хотя автору и приходилось усердно лавировать между цензурными Оциллой и Харибдой. А въ утшеніе себ онъ строилъ уже новые планы путешествія.
‘Вотъ и окончаніе,— писалъ онъ Посникову, посылая IV главу болгарскихъ писемъ.— Здсь я передлалъ и вложилъ въ уста солдата все, что нельзя или неловко сказать отъ своего имени. Съ солдатомъ точно былъ самый пріятный для Болгаріи разговоръ, и онъ уже написанъ во второмъ моемъ письм, которое у Вас. Мих. Передать его я теперь не могъ, и поэтому кое-что вставилъ, что нисколько и ни въ какомъ отношеніи правд не противорчить. Каждое слово подтверждается документами. Необходимо именно такъ написать для того, чтобы перейти къ заправиламъ, очень мало понимающимъ дло. Не бойтесь, не обижу ихъ, и, слдовательно, глава V будетъ очень любопытна. Можете марать и выбрасывать, что угодно. Пусть читатель видитъ дыры, онъ пойметъ щекотливое положеніе. Получилъ вчера телеграмму вашу. Дай вамъ Богъ! Поду, пославъ вамъ пятое письмо, не иначе. Попадетъ ли этотъ фельетонъ въ воскресенье? Хорошо бы! Цлую васъ, милый мой ‘газетчикъ’! Глбъ Успенскій. Пятница’.
Новое путешествіе Успенскій дйствительно предпринялъ въ конц того же лта, но не прежде, чмъ закончились болгарскія письма и ликвидировалось другое дло, которое причинило Г. И. въ 1887 году много волненій, хотя, быть-можетъ, порой и радостныхъ.
Въ 1887 году исполнилось 25 лтъ литературной дятельности, Глба Успенскаго. Въ кругу многочисленныхъ его читателей и поклонниковъ естественно возникла тогда мысль о чествованіи любимаго писателя. И еще ране, весной 1887 Года, до поздки Г. И. въ Болгарію, на одномъ литературномъ вечер, происходившемъ въ квартир В. А. Морозовой, публика устроила Успенскому и пріхавшему вмст съ нимъ въ Москву, ради того же вечера, Н. К. Михайловскому шумную и единодушную овацію. Г. И. былъ такъ потрясенъ этимъ выраженіемъ сочувствія, что, проговоривъ шопотомъ нсколько словъ благодарности, сбжалъ съ эстрады, въ буквальномъ смысл слова. Его пришлось вернуть насильно, и одинъ изъ его друзей слъ рядомъ съ нимъ и не отходилъ отъ него, пока онъ не прочелъ, опять-таки шопотомъ, едва слышнымъ въ первыхъ рядахъ, то, что полагалось по программ (разсказъ ‘Нужда скачетъ’). Все это время въ зал царила глубокая тишина, по когда успенскій сложилъ книгу и встать, публика возобновила свою манифестацію въ его честь съ еще большей энергіей.
Поздне и въ печати проскользнуло извстіе объ исполняющемся юбиле литературной дятельности Глба Успенскаго и предполагаемомъ чествованіи писателя по этому поводу. Всти эти дошли до Г. И. какъ-разъ тогда, когда юнъ заканчивалъ свои болгарскія письма, и вотъ въ одномъ изъ писемъ Поснякову самъ виновникъ торжества такъ откликнулся на эти слухи:
‘Но кто же собирается праздновать мое тысячелтіе? Очень радъ доставить публик удовольствіе. Я даже увренъ, что если что-нибудь подобное случится, такъ это будетъ такое необыкновенное, что ни перомъ описать, ни въ сказк сказать. Ужь я разстараюсь, и, какъ говорится, ‘произзведу-у!’.
Но ‘необыкновенное’ случилось: читатели Успенскаго, какъ умли и какъ могли по обстоятельствамъ того времени, выразили ему свою любовь и признательность. Впечатлніе, произведенное на Г. И. этимъ изъявленіемъ сочувствія, ярко выразилось въ слдующемъ письм его къ Лесникову, отъ 25-го или 26-го іюля:
‘Дорогой мой Александръ Сергевичъ! На мои именины я получилъ около 20-ти телеграммъ, много писемъ и два адреса, изъ которыхъ адресъ Петровской академіи (70 подписей) превосходенъ. Надобно отвчать, и вотъ я написалъ отвтъ, который прилагаю и прошу (напечатать. Какъ вы найдете его? Не юбиляръ же я въ самомъ дл… Вдь тогда мн смерть. Я и такъ стараюсь думать, что ничего не было. Вс эти телеграммы, и адресы, и письма теперь я отдалъ перенисывать въ трехъ экземплярахъ и одинъ изъ нихъ пришлю въ редакцію ‘Русскихъ Вдомостей’. Есть тамъ удивительныя строки и поучительныя не для одного меня. Все это въ конц-концовъ меня очень и очень разстроило и выбило изъ моей рабочей колеи. Начиная съ вечера у Вари. Алекс. Морозовой, все меня выбрасываетъ изъ трудовой и, какъ я привыкъ, одинокой жизни. Сочувствіе ко мн и тамъ, и въ Одесс, и даже въ Болгаріи,— все это обязываетъ. Потомъ ужаснйшія впечатлнія Болгаріи, два мсяца они меня тиранятъ безъ отдыха, а всхъ-то четыре. Теперь — эти телеграммы, письма и Катковъ {Въ іюл 1887 г. Катковъ скончался.}, конецъ 25-ти лтъ тиранства,— право, я выбитъ изъ колеи и разстроенъ. Дайте мн, Бога ради, ухать поскоре, а то я измучусь и пропаду, какъ юбилейная муха.
Завтра я посылаю вамъ послдній болгарскій фельетонъ, и затмъ больше не будетъ о Болгаріи. Въ август будетъ написано много и безъ всякаго нервничанія. До свиданія, милый, хорошій Александръ Сергевичъ. Сегодня что-то нтъ ‘Русскихъ Вдомостей’,— ужъ не случилось ли чего? Гд Василій Михайловичъ?
Крпко цлую васъ. Г. Успенскій’.
Письмо въ редакцію, о которомъ здсь говорится, было напечатано въ No 207-мъ ‘Русск. Вд.’ (отъ 30-го іюля 1887 г.). Оно гласитъ:

Письмо въ редакцію.

24-го іюля {День Бориса и Глба.} я получилъ много весьма сочувственныхъ мн писемъ и телеграммъ, изъ которыхъ иныя какъ бы пріурочены ко дню моего юбилея. Когда, какимъ образомъ и гд именно возникла мысль объ этомъ юбиле,— я положительно не знаю, да если бы и зналъ, то, право, но ршился бы поддержать ее: слово юбилей мн всегда казалось неразлучнымъ съ другимъ, тяжеловснымъ словомъ мавзолей, а я къ такому торжественному сооруженію, пока, славу Богу, не чувствую еще ршительно ни малйшаго влеченія. Другое дло — простое, участливое слово товарищеской поддержки, не разъ и прежде по-временамъ высказывавшееся мн моими читателями и вотъ теперь такъ душевно высказанное ими 24-го іюля. За это доброе слово, всегда цнимое мною, какъ поучительное указаніе, всмъ, сказавшимъ мн его когда бы то ни было, я и приношу теперь мою глубокую, сердечную и также товарищескую благодарность.

Глбъ Успенскій.

Чудово, 27-го іюля 1887 г.
Съ юбилейными тревогами такъ или иначе было покончено, по крайней мр до зимы, когда он возобновились по перезд писателя въ Петербургъ. Закончились и болгарскія письма. Отправляя послднее изъ нихъ, Успенскій писалъ Посникову:
‘Я былъ бы душевно радъ (и за себя, и за читателей ‘Русск. Вд.’), если бы эта послдняя статейка была напечатана цликомъ: она самая подходящая и ко времени, и къ окончанію моихъ болгарскихъ мученій. Печатайте, пожалуйста, конечно, выбросивъ то, что неудобно. Но, кажется, такого нтъ. Какъ только это будетъ напечатано,— я опять воспряну, ‘минуетъ ночи мракъ упрямый’, который теперь у меня на сердц, и я съ удовольствіемъ буду писать вещи неутомительныя. Цлую васъ милый, хорошій. Вашъ Успенскій’.
(На оборот). ‘Печатайте эту статейку въ понедльникъ, если не попадетъ въ воскресенье. Но откладывайте’.
И настроеніе писателя дйствительно измнилось къ лучшему. Еще изъ Чудова онъ сообщалъ Посникову:
‘Я какъ-то повеселлъ, раздлавшись съ Болгаріей и съ Катковымъ (т. е. съ мрачными впечатлніями) и со злобой (она была) къ правительству (это ненужно, т. е. безполезно совсмъ и глупо). Я теперь опять хочу только видть людей и ихъ жизнь. Раздражаться… правительствомъ я ужь больше не буду. Подъ такимъ впечатлніемъ вчера. въ одинъ день, написалъ разсказъ для ‘Сверн. Встн.’. Вышло совершенно неожиданно’.
А 14-го августа, уже на Волг, между Нижнимъ и Казанью, въ коротенькую, дловую записочку на бланк пароходства ‘Зевеке’, Успенскій включаетъ слдующія слова: ‘Какъ я радъ, что письма о болгарскомъ дл окончились. Скоро будутъ другія, вроятно, изъ Царицына’.

III.
Недописанная книга.— ‘Власть капитала’.— Отклики на злобы дня,— ‘Любимая тема’ въ литератур: книга Летурно, статья H. С., брошюра Энгельмейера.— По поводу письма К. Маркса къ Михайловскому.— Въ Сибирь или за границу?— ‘Пока-что’ и знаменитый циркуляръ.— Цензурная ‘мимика’.

Общаніе ‘повеселть’, какъ оказалось, Успенскому было не такъ-то легко выполнить. Перемна къ лучшему въ настроеніи писателя была непродолжительна, и зимой 1887—1888 года онъ въ своихъ письмахъ постоянно жаловался на ‘душевное разстройство’ и ‘усталость’ и выражалъ неудовлетворенность своей собственной работой. ‘Нтъ, мой милый Василій Михайловичъ,— писать онъ Соболевскому,— нехорошо мое писаніе! Я вчера прочиталъ начало и явственно увидлъ, что надо было бы сдлать, чтобы было хорошо: весь конецъ нужно бы перенести къ самому началу, въ 4-й столбецъ. И такъ вдь длаешь, когда силенъ, т. е. принимаешься сразу за самое настоящее. Но теперь я слабъ и вмсто трехъ столбцовъ намахалъ пропасть,— именно потому, что ослабъ, нтъ силы сразу взяться за тяжелое,— вотъ и размахиваешься, взвинчиваешься, на десяти столбцахъ, покуда не возьмешь нервами, а по силой настоящей’. Но работалъ Г. И. много, и даже какъ-разъ въ это время у него созрлъ замыселъ новаго большаго труда. Въ конц 1887 года онъ писалъ Посникову:
‘Посылаю вамъ первый почеркъ новаго ряда фельетоновъ. 2-й также въ этомъ году, но къ 20-му, не раньше. Пишу одновременно въ ‘Св. В.’ и ‘Русск. М.’ и изнуренъ юбилеемъ. Я вамъ разскажу при свиданіи все, что со мной было въ эти дни,— можно устать. Очерки теперешніе будутъ въ совершенно новомъ вид: будетъ взятъ строй теперешней жизни (независимо отъ правит. безобразій) и разобранъ по частямъ, т. е. насколько возможно въ фельетон. Слдующій очеркъ будетъ о проституціи,— не бойтесь, это не будетъ похабство’…
Подробне объ этомъ новомъ своемъ литературномъ начинаніи Успенскій говорилъ въ письм къ Соболевскому:
‘…Я право усталъ. Но не въ этой устали дло: дло въ томъ, что я теперь поглощенъ хорошей мыслью, Догорая во мн хорошосложилась,— подобрала и вобрала въ себя множество явленій русской жизни, которыя сразу выяснились, улеглись въ порядокъ. Подобно власти земли,— то есть условій трудовой народной жизни, ея зла и благообразія,— мн теперь хочется до страсти писать рядъ очерковъ ‘Власть капитала’. Два фельетона, которые вы напечатали, это — только образчикъ того, что меня теперь занимаетъ. Такъ вотъ мн и не хочется теперь мучить свою голову, отрываясь отъ этой любимой мысли, для нелюбимыхъ, для работы изъ-за нужды, если ‘Пока-что’ не пойдетъ,— пришлите ее, и я отдлаюсь отъ долга въ 500 руб., иначе мн надобно тратить матеріалъ, который самъ собой ложится въ новую мою работу, который тамъ будетъ у мста, а тутъ я долженъ его съ горемъ выдлить, оторвать, обклеить ненужными аксессуарами. Если рукопись пропала, — это ничего, — я ее возстановлю вновь, не думая, я уже знаю ее наизусть, и вы не бойтесь меня извстить объ этомъ. Теперь мн ее только переписать, а не написать. Отвтьте мн на этотъ вопросъ телеграммой: ‘напечатаемъ’ или ‘возвратимъ’. Этотъ отвтъ мн нуженъ, такъ какъ иначе сейчасъ надобно садиться за работу. Затмъ вотъ какъ я думаю дальше жить и писать… До декабря будетъ продолжаться ‘Мы’, а съ половины декабря непремнно два раза въ мсяцъ будетъ ‘Власть капитала’. Это будетъ не трескучая, но дльная работа. Я именно радъ, что это будетъ дло. Если ‘Власть капитала’ названіе не подойдетъ, то я назову ‘Очерки вліянія капитала’. Вліянія эти опредленны, неотразимы, ощущаются въ жизни неминуемыми явленіями. Теперь эти явленія изображаются цифрами, — у меня же будутъ цифры и дроби превращены въ людей. Эта тома ставитъ меня на твердую почву, теперь я перестаю мучиться случайными муками, которыми меня можетъ мучить наше начальство, сумбурное, глупое,— словомъ, начальство, которое мудритъ по невдомымъ для меня соображеніямъ. Мало ли что оно выдумаетъ? Я усталъ его ругать и не понимать. Пусть это длаютъ боле меня молодые писатели. Я же теперь возьмусь за такія явленія жизни, которыя не зависятъ ни отъ какихъ капризовъ правительства,— а неминуемы и ужасны. Увренъ, что ужасность ихъ будетъ понята читателями, когда статистическія дроби придутъ къ нимъ въ вид людей, изуродованныхъ и искалченныхъ’.
Какъ эта тема занимала Успенскаго, можно видть и изъ другаго письма, написаннаго Соболевскому нсколькими недлями поздне.
‘Дорогой мой Василій Михайловичъ! Ради Бога простите, что до сихъ поръ не написалъ общаннаго разсказика. Такія тяжелыя времена — такое душевное разстройство, какого со мной и не бывало. Между прочимъ я написалъ въ это время около трехъ листовъ для ‘Русской Мысли’, обязательно необходимыхъ во всхъ отношеніяхъ. Написалъ нехорошо, потому что хандры домашней и непріятности было тьма-тьмущая. Поврите ли — сухой жаръ во всемъ тл вотъ уже мучаетъ меня съ мсяцъ, нтъ ни сна, ни покою,— въ такомъ состояніи я просто не могу взяться за веселую вещь. Вотъ почему прошу васъ — снизойдите! Напечатайте, съ какими угодно сокращеніями, это послднее письмо. Нсколько недостающихъ страницъ постараюсь послать съ курьерскимъ (сейчасъ 11 ч. утра). А затмъ я опять буду дв&#1123, недли работать для ‘Русской Мысли’, для ноября и декабря, это необходимо мн во всхъ отношеніяхъ. Необходимо въ матеріальномъ отношеніи. Въ дв недли я окончу эту каторжную работу (благо она ужъ вся ясна) и затмъ, отдлавшись въ теченіе недли, непремнно начну новые разсказы для ‘Русскихъ Вдомостей’. Не много ихъ будетъ, но я хотлъ бы все-таки въ мсяцъ раза два писать о пришествіи купона. Все у меня готово, т. е. нужно только вставить въ готовыя клтки матеріалъ. Назвалъ бы я эти очерки ‘Проступки господина купона’. И первый былъ бы: ‘Пришествіе антихриста’ (Ротшильда въ Одесс). Ужь вотъ бы съ удовольствіемъ-то началъ работать! Безъ этой работы, дорогой Василій Михайловичъ,— пропаду, пропаду я. Не будетъ у меня этого любимаго дла,— сотрудничество въ ‘Русск. М.’ меня не одушевляетъ, а моя личная жизнь, вы и вовсе не знаете, какая,— пропаду, пропаду я, ангелъ мой. Крпко васъ цлую. Г. Успенскій’.
Эта ‘любимая мысль’ долго владла Успенскимъ, и онъ живо откликался на все, что въ литератур того времени имло къ ней то или иное касательство. Такъ, въ начал марта 1888 года онъ пишетъ Соболевскому:
‘Милый мой, Василій Михайловичъ! Я сейчасъ получилъ нумеръ ‘Русскихъ Вдомостей’ и прочиталъ его съ удовольствіемъ. Хроника Н. С. прекрасна, и напишите ему, чтобы онъ писалъ такъ побольше. Но вотъ какая просьба: этотъ фельетонъ непремнно (я твердо врю) вызоветъ письмо къ вамъ въ редакцію того раскольника, одно изъ писемъ котораго у меня. Пожалуйста, послдите, чтобы это письмо не пропало, и, если оно будетъ у васъ,— поберегите. Я думаю, что онъ непремнно напишетъ. Письмо г. Н. С. такъ меня подбодрило, что я сейчасъ же иду за книгой Детурно и, прочитавъ въ подлинник характеристику нашего времени, сейчасъ же примусь за работу. Меня все время мучило право характеризовать наше время именно такъ, какъ, длаетъ онъ. А теперь я буду смлй. Я скоро буду въ Москв по дорог — не знаю куда. Не то въ Россіи, по то на одинъ мсяцъ за границу. Если будете писать H. С., передайте ему мою глубочайшую благодарность. Крпко васъ цлую. Г. Успенскій’.
Въ стать, о которой идетъ здсь рчь, г. Н. С. излагалъ и разбиралъ только-что появившуюся тогда книгу Шарля Летурно объ эволюціи морали. Для Успенскаго особенный интересъ представляло слдующее положеніе французскаго ученаго: ‘благодаря господству индустріализма и меркангитилизма получается та возмутительная нелпость, что не продуктъ существуетъ для человка, а человкъ для продукта’. Выписывая эти строки, въ одной изъ статей того времени, Успенскій вспоминалъ свой разговоръ съ раскольникомъ на Волг, который опредлялъ значеніе капитала въ современномъ стро такимъ образомъ:
— Желзо-то,— говорилъ онъ,— оживаетъ отъ прикосновенія капитала. Желзу отъ него хорошо!. До прихода капитала оно лежитъ мертвое подъ землей, а пришелъ онъ,— и ожило, и заиграло на свту! А вотъ человкъ-то, который жилъ на свт своимъ домомъ, и самъ себ былъ слуга и хозяинъ, съ появленіемъ капитала начинаетъ превращаться изъ хозяина въ работника, изъ существа мыслящаго — въ существо механически дйствующее, въ рабочія руки…
Возможно, что этотъ отзывъ Г. И. заимствовалъ именно изъ письма того раскольника, отъ котораго ожидалъ отклика на статью г. Н. С.
Къ тому же времени и къ той же причин относится и увлеченіе Успенскаго забытымъ теперь фантастическимъ разсказомъ, появившимся въ журнал ‘Новь’ подъ заглавіемъ ‘Борьба съ земельнымъ хищничествомъ’. У Летурно Г. И. видлъ и цнилъ обличеніе ‘некрасоты строя жизни купоннаго’, въ разсказ онъ усмотрлъ матеріалъ, касающійся трудовой жизни и рисующій ея ‘внутреннюю красоту’. Та же тема привлекла Успенскаго и въ книжк г. Энгельмейера ‘Экономическое значеніе современной техники’. Онъ видитъ въ этой брошюр ‘благородную попытку разобраться въ успхахъ техники по отношенію къ человку, мечтающему вырваться изъ лапъ купона на свтъ Божій’, и потому съ жаромъ принимается за статью о ней. 17-го мая 1888 г., уже собираясь въ новое путешествіе, Г. И. писалъ Соболевскому:
‘Дорогой мой Василій Михайловичъ! Посылаю вамъ начало маленькой статейки, которая заставляетъ думать о множеств удивительныхъ вещей. Какъ только я ее допишу, такъ черезъ день или два буду въ Мосив, и хотлъ бы васъ видть, но боюсь, что вы будете въ Клину, и, еще боюсь того, что если бы я похалъ въ Клинъ, то васъ бы не засталъ. Впрочемъ, я разыщу васъ.
Не знаю, куда мн хать: за границу или въ Сибирь къ переселенцамъ и съ переселенцами? А такъ ‘отдыхать’ зря,— не могу, тоска смертная. Въ Сибирь любопытно,— но мрачно, чортова яма, холодъ, и вообще я поусталъ отъ мужика, его бороды, лаптей и вообще всего этого голоднаго и холоднаго. Больно смотрть, и голова отказывается мучиться объ этомъ, просто утомилась. А за границу — тоже по знаю, будетъ ли толкъ.
Вотъ объ этомъ и поговоримъ. Книжка, о которой я пишу,— превосходная. Какой чудесный свтъ отъ нея на будущее, и все, вдь, дло точное, строгое. Посмотрите, какъ ею заинтересуются, о ней много разговору, но надо говорить пообстоятельне. Грубо какъ-то я сталъ писать,— обалдлъ и усталъ. Крпко цлую васъ. Г. Успенскій’.
При всемъ, увлеченіи ‘любимой’ темой Успенскій былъ не изъ тхъ, отъ кого ‘чудесный свтъ на будущее’ можетъ скрыть неприглядныя черты настоящаго. Каковъ былъ его взглядъ на настоящее, да, пожалуй, и на будущее, хорошо уясняютъ слдующія строки, обращенныя къ Соболевскому въ конц октября 1888 года.
‘Что это вы не сдлаете извлеченія изъ ‘Письма Карла Маркса’, напечатаннаго въ ‘Юридич. Встн.’, въ октябр. Это — письмо къ Михайловскому. Марксъ выражаетъ обиду, что Михайловскій позволилъ себ заподозрть его въ томъ, что онъ, Марксъ, считаетъ ‘желзные законы развитія капитализма’ неизбжными для націй, не имющихъ ничего похожаго въ исторіи экономическихъ порядковъ съ европейскими. Вотъ что онъ пишетъ:
‘Чтобы судитъ со знаніемъ дла объ экономическомъ развитіи современной Россіи, я выучился по-русски и затмъ въ теченіе долгихъ лтъ изучалъ оффиціальныя и другія изданія, имющія отношеніе къ этому предмету. Я пришелъ къ такому выводу, если Россія будетъ продолжатъ идти по тому же пути, по которому она шла съ 1861 года, то она лишится самаго прекраснаго случая, который когда-либо предоставляла народу исторія, чтобы избжать всхъ перипетій капиталистическаго строя’ (271 я стр., октябрь). Вдь это смертный приговоръ! Положительно необходимо вамъ перепечатать это въ сокращеніи. Вотъ тутъ-то и было наше дло — да сплыло. Теперь одни — самохвалы, изъ статистическихъ данныхъ извлекаютъ одн прелести жизни народа, великое будущее, выбрасывая всю мерзость запустнія, а другіе — Марксы. Карлики, выбрасываютъ изъ этихъ же данныхъ все, что еще живо оригинальностью, конечно, случайна,— и повелваютъ покориться всмъ перипетіямъ’. А такихъ словъ великихъ и простыхъ, которыя говоритъ Марксъ и какія требуютъ огромнаго дла, — мы не говоримъ,— и поэтому дла не длаемъ никакого. Какъ это письмо меня тронуло!’…
Какъ ни владла Успенскимъ въ -описываемое время ‘любимая мысль’ о ‘власти капитала’, онъ не могъ сосредоточиться на этой тем и оставилъ намъ не цлую книгу, подобную ‘Власти земли’, а лишь нсколько очерковъ. И какъ ни уврялъ Г. И., что ‘усталъ’ писать о ‘сумбурныхъ’ дяніяхъ ‘начальства’, все-же онъ не былъ въ состояніи отвлечься отъ нихъ, и его статьи того времени нердко затрогивали самыя жгучія злобы дня. Примромъ можетъ служить его разсказъ ‘Пока-что’, о которомъ говорится въ одномъ изъ только-что приведенныхъ писемъ. Этотъ очеркъ не быль напечатанъ въ ‘Русскихъ Вдомостяхъ’ по цензурнымъ соображеніямъ и появился въ другомъ изданіи, но въ столь искаженномъ вид, что разв очень искушенный въ эзоповомъ язык читатель того времени могъ распознать, на какую жгучую ‘злобу дня’ написанъ этотъ разсказъ.
Напомнимъ, что центральное мсто въ разсказ ‘Пока-что’ (собр. соч., 2-е изд., т. I, стр. 1,155) — ‘живой общій разговоръ’ среди пассажировъ парохода на одной изъ донскихъ пристаней. Поводомъ къ нему служитъ столкновеніе человка ‘земскаго, такъ-сказать, типа’ съ человчкомъ ‘по хлбной части’. Послдній, подхватывая ироническое замчаніе своего противника объ ум мужика, говоритъ:
— Умно! Удивительно какое дло — нашелъ въ простомъ мужик умъ! Это которымъ, прочимъ, дйствительно, можно жить безъ своего ума: пошелъ въ банкъ, нарзалъ себ мшка два хорошаго купону — вотъ теб и умъ! А нашему брату жить безъ своего ума даже и одной минуты не приходится. ‘Мужикъ — дуракъ’. А Ломоносовъ — не мужикъ? Почитайкось, какъ онъ произошелъ изъ дураковъ-то на высшую степень… А пониче нашему брату, дйствительно, носъ сломаютъ, а по то, чтобы…
— Врно,— сказалъ кто-то басомъ твердо и ршительно, и вслдъ затмъ закиплъ живой общій разговоръ.
— Нельзя, нельзя, нельзя!— надсдаясь, кричалъ спустя нкоторое время земецъ.— Нельзя всмъ быть чиновниками!.. Нехватитъ никакихъ средствъ!..
— Да позвольте,— возражалъ ему батюшка,— что же это все — ‘жалованье, жалованье!’ Этимъ дло не исчерпывается! Человкъ созданъ по образу и подобію Божію…
— Врно!— повторилъ тотъ же твердый и ршительный голосъ.
— А образъ Божій неотъемлемъ отъ Божіей премудрости… Какимъ же родомъ можно отпить премудрость отъ образа человческаго?
— Врно!— гремлъ голосъ.
— Вдь, ‘премудрость’ обязательна для человка, разъ онъ но образу и подобію Божію сотворенъ, а не то что…
— Вотъ то-то и оно-то!— послышалось со всхъ сторонъ.
Это выраженіе было какъ бы сигналомъ для того, чтобы ясная и живая рчь собесдниковъ мгновенно замнилась мимикой. Всеобщая инстинктивная потребность въ мимик почувствовалась всми (какъ это я замчалъ множество разъ) именно въ тотъ моментъ, когда собесдникамъ стала совершенно ясна цль бесды, когда у каждаго прихлынулъ къ памяти огромный наболвшій опытъ жизни, словомъ, когда именно и долженъ бы начаться настоящій, полный жизненнаго интереса разговоръ. Но наша мысль привыкла, пока-что, останавливаться именно передъ самою-то сутью дла, привыкла ждать, годить и ограничиваться мимическимъ ршеніемъ вопроса.
— А между тмъ, что мы видимъ?— спрашивалъ батюшка и многозначительно умолкалъ.
— То-то и оно-то!— кричали вс хоромъ.
— Не въ этомъ ли самая суть дла?— вопрошалъ батюшка, стукая въ полъ палкой.— А между тмъ…
— Тутъ-то вотъ оно и есть!— говорилъ купецъ, тряся пальцемъ у самаго пола.— Оно-то вотъ въ эфтомъ и состоитъ.
— Да, Въ эфтомъ, въ эфтомъ, а между тмъ — что?
— Что? То-то и оно-то!
И затмъ пошла уже чистая мимика: купецъ молча трясъ пальцемъ, указывая куда-то въ полъ и кивая головой въ сторону, батюшка упорнымъ взглядомъ обводилъ публику и стучалъ палкой, стараясь попадать въ одно мсто, земецъ пожималъ плечами, мщанинишко тоже тряхнулъ головой, нервно снялъ шапку, плюнулъ за бортъ и надлъ шапку опять. Во время этой пантомимы вс смотрли другъ-на-друга выразительными взглядами, давая другъ-другу понять всю многозначительность вопроса, и затмъ понемногу разошлись, не переставая поматывать головами, плечами и многозначительно вздыхать.
— То-то вотъ и оно-то!— закончилъ мщанинъ ршеніе одного изъ существеннйшихъ вопросовъ современности.
Эта сцена превосходна, но въ первой редакціи разсказа она отнюдь не была ‘мимической’, да и мщанинишко ‘по хлбной части’ говорилъ нсколько иначе. Мимика тутъ чисто-цензурная: быть-можетъ, въ свое время читатель и понялъ эту пантомиму, и разгадалъ, о какомъ существеннйшемъ вопрос современности шелъ оживленный, но почти безсловесный разговоръ. По ныншній читатель едва ли догадается, какое близкое отношеніе иметъ эта беллетристика къ жгучему вопросу для того времени, да, пожалуй, и для нашего. А въ первой редакціи картина была ясна и остается ясной и въ наши дни. Въ этой редакціи разсказъ гораздо пространне и можетъ-быть здсь переданъ только въ главныхъ чертахъ и съ большимъ сокращеніемъ.
— Умно!— говорилъ человкъ по ‘хлбной части’.— Да кабы нашему брату, бдному человку, ходъ былъ къ свту,— мы бы оказали свой умъ,— не безпокойтесь, сдлайте ваше одолженіе… Извольте-ка почитать про министра Ломоносова, какъ онъ достигъ высшей степени,— а былъ простой лапотникъ… А нониче швейцаръ какой-нибудь учебный, дйствительно, теб носъ сломаетъ дверью, только сунься поучиться… ‘Пшолъ, невжа, нищій!’ Въ газетахъ-то вонъ какую прокламацію опубликовали: сколько, говоритъ, у тебя комнатъ, кучеровъ, поваровъ, калошъ, галстуховъ и штановъ… А у меня одни штаны-то, и въ такомъ случа я всю жизнь долженъ быть въ полной тьм, какъ свинья не смю поднять головы кверху… Грабите, шкуру дерете,— да! Чего намъ длать, коли одну шкуру предоставляютъ нашему брату? Чего мн длать? Я — слпой щенокъ, у меня и глазъ нту… Теперича къ ученью не то, что мы, деревенщина, а и прочихъ сословій люди не могутъ приткнуться, а ужъ нашъ братъ такъ всю жизнь, вки вчные и оставайся скотомъ!.. Вотъ теб рубль, или въ кабакъ, слушай шарманку, пей и помирай,— и все тутъ. И дтямъ нашимъ тотъ же результатъ, и навсегда!.. Заступиться за насъ некому! Некому, господа, заступиться за насъ! Слышите? Некому!
Въ томъ же тон человкъ ‘по хлбной части’ говоритъ и дальше, пока его рчь не прерывается рчами людей ‘другихъ сословій’. Первымъ заговорилъ отставной становой приставъ:
— Ты-то что скучаешь? Теб-то что? У тебя все-таки, если ты мужикъ, у тебя есть лоскутъ… картошка… А ты посмотри на нашего брата.
И становой продолжаетъ:
— Я семнадцать лтъ теръ лямку становымъ приставомъ,— и вотъ видишь,— сынъ мой стоитъ?.. Я его везу обратно, назадъ,— его отказались принять въ гимназію,— онъ не обезпеченъ, для него не можетъ быть никакой карьеры, кром какъ въ сапожники… Это мн доказали, какъ дважды два… Онъ отптъ навсегда!.. Понимаешь ли? А онъ у меня одна надежда…
Его прерываетъ человчекъ ‘по хлбной части’:
— Да чего! Говорить не остается!..
Но становой продолжаетъ свою рчь при общемъ сочувственномъ вниманіи. Онъ говоритъ много: и о своей служб, и о своей отставк, и опять о своемъ сын.
— А сыну вашему — нтъ ходу! Вороти назадъ, въ сапожники!.. И это меня, роднаго отца, при моемъ же ребенк убждаютъ ласковыми словами, что онъ уже пропащій, что ему не видать свта, какъ своихъ ушей, что ему надо спшить, спшить въ сапожники-то попасть, а то и этого не будетъ! Право, яду бы давали безъ разговору!… Ласковыми! словами, съ экивоками, съ рукопожатіями, съ соболзнованіями, съ вжливостью (‘Прошу садиться! На этотъ, на мягкій стулъ… Папиросу?’) приговариваютъ малаго ребенка къ гробу, доказываютъ ему, что по расписанію для него всего приличне и выгодне заблаговременно лечь въ могилу! Гд-жъ у нихъ Богъ-то!
— Въ портмонет,— больше у нихъ никакого Бога нтъ.
Въ конц рчи становаго его сынъ горько всхлипываетъ и убгаетъ на другой конецъ парохода. Слышится замчаніе:
— Громко вы… о могил-то! Это его тронуло…
Баринъ ‘земскаго типа’ вставляетъ свое слово о томъ, что чиновниковъ и безъ того много. Его прерываютъ рзкія, торопливыя звонкія слова старика, по виду напоминающаго иконописныя изображенія:
— Везъ должностей проживемъ, безъ Бога не проживемъ, господинъ баринъ!.. Не надобно намъ-то должностей! Благодаримъ!.. Премудрости Божьей мы не видимъ и не постигаемъ,— ее намъ давайте!..
Старикъ иконописнаго вида говоритъ сильную рчь на тему о ‘премудрости’ для всхъ, для милліоновъ, и заключаетъ ее заявленіемъ:
— Я самъ, каковъ я ни на есть, а пойду къ высшему начальству, паду въ ноги ему и возопію…
— Никто, братъ, за тебя не заступится! Сколько ни кричи!
— Самому надо заступаться! Что мн деньги да кабакъ!.. Пора намъ и совсть развязать. Самимъ надо заступаться!
— Попробуй, сходи! А такъ никто, братъ, за насъ съ тобой не заступится… Не ожидай никакой опоры…
И ‘оживленный’, дйствительно, оживленный, а не ‘мимическій’ общій разговоръ заканчивается соглашеніемъ собесдниковъ на томъ, что ‘за дло обновленія русскаго народа наукой и знаніемъ должно взяться само общество’. Самъ же авторъ, записавъ эту сцену, врно отразившую впечатлніе, которое произвелъ даже на пришибленное общество восьмидесятыхъ годовъ знаменитый деляпонскій циркуляръ о ‘кухаркиныхъ’ дтяхъ, замчаетъ, что въ разговорахъ по жгучему вопросу ‘все-таки хоть что-нибудь живое шевельнулось въ расплюснутой обывательской совсти’. По именно все это ‘живое’ и пришлось Успенскому вытравить изъ своего разсказа, чтобы увидать его въ печати при цензурныхъ условіяхъ того времени.

IV.
Въ Сибирь или въ Заволжье?— Письма изъ Сибири.— Къ характеристик манеры работать.— Картинка деревенскихъ административныхъ порядковъ.— ‘Маски мертвецовъ’.— ‘Главное дйствующее лигіо’.— ‘Буквы-бактеріи’.— Новые очерки русской жизни — Общественная ‘мертвая тоска’.— О А. Тихомиров.— По поводу ареста В. А. Гольцева.— Мысль объ обращеніи по этому случаю къ Обществу любителей россійской словесности.— Цензурныя дла.— Второе изданіе сочиненій Г. И. Успенскаго,— ‘Изъ дтской жизни’.— Иванъ Небалуевъ — псевдонимъ Успенскаго.— ‘Концовъ не соберешь’.

Поздка Г. И. Успенскаго въ Сибирь, задуманная въ 1884 году, вскор по закрытіи ‘Отечественныхъ Записокъ’, осуществилась только лтомъ 1888 года. Надо сказать, что въ т времена, до постройки Сибирской желзной дороги, это путешествіе было сопряжено съ несравненно большими трудностями, нежели теперь. И даже передъ самой поздкой, какъ видно изъ писемъ Успенскаго, онъ колебался, не хать ли куда-нибудь въ другое мсто. Въ Сибирь или за границу?— писалъ онъ еще весной до вызда изъ Чудова. Конечно, его останавливали не трудности пути, или не одн трудности, но и другія соображенія, прежде всего — нездоровье и тяжелое настроеніе. Во всякомъ случа тронуться въ Сибирь можно было только лтомъ, въ конц мая, въ начал! іюня. Г. И. такъ и сдлалъ, но даже пустившись въ дорогу, все еще продолжалъ колебаться. 8-го іюня изъ Казани онъ писалъ Соболевскому:
‘Дорогой Василій Михайловичъ! Послалъ вамъ первое письмо и заране но хвастаюсь имъ. По надо же съ чего-нибудь начатъ, — лиха бда начало, а потомъ, я думаю, будетъ и лучше. Главное, что я необыкновенно утомленъ духомъ моимъ. Видите, какъ плетусь? Только въ Казани,— по это потому, что устаю ужасно, въ Нижнемъ два дня не могъ встать съ постели. Можетъ-быть, и хорошо это. Теперь въ Казани я ужъ могъ ссть за работу, а завтра, 9-го, ду въ Пермь. Меня пока беретъ раздумье,— хать ли туда? Соблазнительнйшія вещи прочиталъ я сегодня въ газетахъ о Семеновскомъ узд и меня туда тянетъ неумолимо. Эта поздка была бы мн по душ боле, чмъ въ чортову Сибирь. До чего-нибудь ршительнаго я долженъ непремнно додуматься въ самомъ скоромъ времени и завтра долженъ ршить: куда я ду? Завтра же поэтому я буду писать вамъ еще, а вы если только будете узжать изъ Москвы, устройте пожалуйста, чтобы я зналъ, съ кмъ буду имть дло, съ А. С. или съ кмъ другимъ. Я буду писать много, но не знаю, изъ Сибири ли. Если вы удете, не дождавшись моего втораго письма, то пошлите мн въ Пермь до востребованія телеграмму: ‘Посылайте статьи такому-то’. Если вы это первое письмо напечатаете, т. е. ршитесь печатать, то также не откажите телеграфировать въ Пермь: ‘Печатаемъ’,— больше ничего. Вс эти расходы — изъ моего гонорара, пожалуйста. Въ Перми и въ Сибири я буду, только, можетъ-быть, не сейчасъ. Словомъ, еще не знаю до завтра. До завтра, милый Василій Михайловичъ! Крпко васъ цлую. Г. Успенскій’.

0x01 graphic

хать Успенскій ршилъ все-таки въ Сибирь и на слдующій же день увдомилъ объ этомъ.
‘ду я въ Сибирь. Черезъ недлю получите еще письмо, второе, а если первое напечатаете, то, пожалуйста, вышлите за него гонораръ въ Пермь, до востребованія, почтой, конечно.
Въ первомъ письм надо сдлать слдующія измненія: тамъ есть, разсказъ о томъ, что я встртился съ богатымъ промышленникомъ,— этотъ разсказъ надобно весь выбросить. Это — крупный промышленникъ, нижегородскій N., и по разнымъ соображеніямъ я вижу, что мн могутъ быть непріятности, если написанное о немъ попадетъ ему на глаза. Пожалуйста, вычеркните. Кром того, въ послднихъ страницахъ, гд сказано: ‘ду въ Сибирь’, надо сказать: ‘задумалъ’ хать.
Сколько тугъ интереснаго кром Сибири! Тутъ бы, около Казани и Нижняго, надобно прожить все лто,— вотъ это было бы дло. По такъ какъ это невозможно, то я и ду сейчасъ на пристань. Да свиданія, милый, дорогой Василій Михайловичъ! Вашъ Г. Успенскій.
‘Русскія Вдомости’ надобно пересылать теперь въ Чудово’.
Какъ и всегда,— и это характерно для Успенскаго, для его манеры работать,— посылая свои сибирскія письма, Г. И. нердко отправлялъ вдогонку стать поправки и дополненія къ ней или указанія, какъ ее можно сократить и исправить. Иногда взамнъ раньше написаннаго фельетона получался новый, цликомъ передланный. Такъ, 20-го іюня Успенскій писалъ Посникову изъ Перми:
‘Милый мой Александръ Сергевичъ! Большое письмо какъ-то распалось на два: второе и третье. Во второмъ передлано и сокращено то, которое послано раньше. Продолженіе его ‘Перездъ по Кам до Перми’ будетъ уже новое. Я крайне желалъ бы, чтобы это второе письмо было напечатано. Можете смягчить какъ угодно. Но подождите третьяго, новаго, и тамъ я приложу замтки, которыя вамъ дадутъ возможность сократить это письмо и соединить его съ третьимъ. Сегодня оно посылается. 20-го іюня. Крпко васъ цлую, дорогой мой. Г. Успенскій’.
А слдомъ затмъ пришло и другое письмо такого содержанія: ‘Дорогой Александръ Сергевичъ! Въ случа, если изъ этихъ двухъ писемъ во второмъ найдутся препятствія, то вотъ какъ надобно поступить, чтобы изъ двухъ писемъ вышло одно: Во второмъ (вновь написанномъ) надобно оставить все начало и до 6-й страницы, гд стоятъ XX. А затмъ съ этой страницы и до страницы 17-й все вонъ, до словъ: ‘Еще разъ позволю себ’… Вмсто этихъ словъ прилагаю лоскутикъ, на которомъ сказано, что надобно вставить, чтобы образовался переходъ къ разговору о Свтломъ озер, съ 17-й же страницы можно печатать все сплошь подъ-рядъ, зачеркнувъ въ 3-мъ письм особое заглавіе (‘Перездъ’ и т. д.) и оставивъ общее заглавіе втораго новаго письма. Только тамъ, гд начнется то, что теперь написано въ третьемъ, надобно сдлать ‘тире’. Тогда изъ двухъ будетъ одно большое. Выкинутое во 2-мъ новомъ письм ради самого Бога сохраните. Я все это переработою осенью и о виноватой Россіи напишу въ ‘Русск. Вд.’ особый этюдъ. Христомъ Богомъ прошу васъ заведите въ стол большой пакетъ и суйте туда все, что написано, но не пошло. Если будетъ можно, то! я сегодня же сяду за окончаніе третьяго письма (оно будетъ помчено IV ‘О нмц’), если же нтъ, то пришлю его изъ Екатеринбурга, гд пробуду одинъ день. Затмъ будутъ письма изъ Тюмени два или три и дале съ дороги. Не знаю только, хать ли водой до Томска, или же до Омска водой, а оттуда сухимъ путемъ въ Уфу. Скучно ужъ очень плыть на пароходахъ и хать на машин. Ничего не увидишь.
Милый мой, Александръ Сергевичъ! Что вы теперь, чмъ живы и что у васъ на душ? Крпко цлую васъ, мой дорогой. Вашъ Г. Успенскій’.
Конечно, по возможности поправки Успенскаго вносились въ текстъ его писемъ. Но случалось, что дополненія и примчанія приходили въ Москву посл напечатанія статьи, для которой они предназначались. Такъ было, напримръ, съ интересными ‘примчаніями’, посланными изъ Тобольска въ письм на имя Посникова отъ 5-го іюля и пришедшими въ Москву, какъ можно судить по почтовому штемпелю только 14-го іюля, тогда какъ фельетонъ уже былъ напечатанъ 12-го іюля. Вотъ это письмо:
‘Прилагаю два примчанія: 1) Надобно помстить тамъ, гд говорится о безплатной перевозк отъ Перми до Тюмени по ходатайству пермскаго губернатора. 2) Тамъ говорится о старух, не попавшей въ списки, ушедшей самовольно. Кстати, тамъ сказано: ‘А старуха осталась’, надо сказать: ‘а старуху ршили оставить’. Знакъ примчанія надобно поставить тамъ, гд говорится: ‘Вотъ обстоятельство, непредвиднное никакими постановленіями по переселенческому длу’ (или что-то въ этомъ род). Вашъ Г. Успенскій.
P.S. Найдите, пожалуйста, сами такое мсто въ стать, гд бы можно было сдлать примчаніе. Въ слдующемъ письм я постараюсь сообщить свднія обо всхъ расходахъ по переселенческому длу въ Тюмени какъ частнаго тюменск. пересоленъ Общества, такъ и М. В. Д.’.
Приводимъ здсь и эти ‘примчанія’, не потерявшія букета современности, пожалуй, и теперь, спустя четверть вка. ‘Примчаніе первое’, это — картинка деревенскихъ административныхъ порядковъ, выхваченная изъ жизни:
‘Переселенцы, которымъ помогло добраться до Тюмени вмшательство пермскаго губернатора,— писалъ Успенскій,— живые образчики бездушной канцелярщины, въ полной сил царюющей въ россійскихъ административныхъ захолустьяхъ. Переселенцы эти изъ Полтавской губерніи пришли въ Пермь буквально безъ копйки.
— Отчего же вы не переждали до осени?— входя въ ихъ положеніе, пытала переселенческая публика и начальство.— Вдь, теперь тамъ, у васъ, рабочая пора, все бы въ два-то мсяца что-нибудь сколотили.
— И сами просили Христомъ Богомъ не выгонять насъ до осени, да не дозволили.
— Кто не дозволилъ?
— Да волость. Какъ получили въ волости бумагу,— что намъ назначены участки въ Сибири,— такъ и погнали вонъ. Вонъ, вонъ и вонъ! Минуты не дозволили повременить.
— Да зачмъ же такъ? Какое они имютъ право?
— И Богъ ихъ знаетъ. Уходите, говорятъ, сейчасъ, а не то, говорятъ, этапомъ вышлемъ. Такъ и ушли. И свои-то долги кой на комъ побросали!..’
Во второмъ ‘примчаніи’ Успенскій набрасываетъ портретъ переселенца изъ Западнаго края.
‘Къ числу такихъ ‘самовольныхъ’ переселенцевъ принадлежатъ переселенцы изъ Западнаго края. Они почему-то не имютъ права сдлать своего переселенія формальнымъ порядкомъ, какъ это уже можетъ длать великоруссъ и малороссъ.
Но нужда ихъ такъ, вроятно, донимаетъ тамъ, что несмотря на свою поразительную запуганность, приниженность и забитость они все-таки ршаются на рискъ переселенія. Потихоньку, не говоря о своихъ намреніяхъ никому изъ постороннихъ ни слова, выправляютъ они у ксендза метрическое свидтельство, тайкомъ, при помощи евреевъ, распродаютъ имущество и не уходятъ изъ деревни, а прямо исчезаютъ. Крестьяне этихъ губерній — что-то непонятное даже для нашего, почти донага раздтаго переселенца, идущаго на край свта безъ копйки: такъ они забиты, ошеломлены, притуплены. Рчь ихъ темная, какъ темны какой-то мертвой тусклостью ихъ глаза, робость, безпомощность и какое-то трепещущее передъ ‘паномъ’ холопство,— все это говоритъ, что помимо бдности, безземелья, нищенства и изнурительнаго труда,— измятъ, скомканъ и изуродованъ ихъ духъ. Бритыя лица безъ выраженія, точно маски мертвецовъ, невольно смущаютъ васъ, что тамъ, подъ этой маской? Во всякомъ случа это — человкъ, вырвавшійся изъ какихъ-то желзныхъ тисковъ, не таковъ онъ ‘внутри’, какъ кажется ‘снаружи’, а ‘наруж’ не таковъ, какъ ‘внутри’. И съ нимъ поступаютъ также ‘какъ слдуетъ’,— сначала устроятъ, а потомъ ужъ и ‘въ переписку’ и въ ‘пререканія’. Въ Западной Сибири ужъ существуютъ наготов два поселка крестьянъ-католиковъ. Были примры возвращенія на родину,— нтъ костела, и ксендзъ посщаетъ только два раза въ годъ’.
Всю осень 1888 года Успенскій былъ очень занятъ переселенческимъ дломъ и использованіемъ для печати матеріаловъ, собранныхъ во время поздки. Въ ряд писемъ онъ возвращается къ разнымъ подробностямъ переселенческаго дла — и не только по поводу собственныхъ статей. Онъ рекомендуетъ корреспондентовъ, заботится о своевременномъ появленіи въ газет отчетовъ мстныхъ благотворительныхъ Обществъ помощи переселенцамъ, указываетъ на способы увеличенія притока пожертвованій въ ихъ пользу. Забота о расширеніи общественнаго содйствія переселенцамъ очень занимала Успенскаго въ то время, и онъ то и дло обращался въ редакцію съ разными предположеніями. Такъ, въ сентябр онъ писалъ Соболевскому:
‘Вами получены свднія о пожертвованіяхъ (тюменскому комитету), и ихъ надо опубликовать. Я ошибочно наименовалъ предсдателемъ благотворительнаго Общества Игнатова. У меня въ письмахъ сказано, что ‘свднія о дятельности благотворительнаго Общества будутъ сообщены мною впослдствіи, и это произошло вотъ почему. Когда я былъ въ Тюмени, то обратился съ этимъ вопросомъ къ Архипову.
— Какъ бы мн достать уставъ и отчетъ благотворительнаго Общества?
— Надо сходить и спросить въ контор Игнатова.
Иду въ контору и спрашиваю,— отвчаютъ:
— Вс дла по этому Обществу находятся у г. Левитова, секретаря Игнатова.
— Могу ли я видть Левитова?
— Нтъ! Онъ и Игнатовъ ухали въ Иркутскъ (за день до моего прізда въ Тюмень).
— У кого же можно получить свднія?
— А ужъ, право, не знаемъ.
Архиповъ узналъ мн, что по отъзд Игнатова и Левитова вс бумаги переданы исправнику, который, конечно, ничего въ нихъ не смыслитъ. Да и вообще мн ужъ не хотлось идти къ исправнику, и времени не было.
Такимъ образомъ, контора Игнатова, секретарь Игнатова, Игнатовъ, и Игнатовъ — на каждомъ шагу. Онъ и есть дйствительный хозяинъ дла: не только даровое помщеніе для переселенцевъ онъ устроилъ на свой счета (содержаніе на общественный счетъ), но и для чистой публики на пристани есть десять безплатныхъ нумеровъ, гд прозжій можетъ жить въ ожиданіи отхода парохода, не платя ни копйки и по нанимая нумера въ гостиниц. Эти учрежденія — прямая ему выгода: и чистая, и черная публика постоянно заготовлена для его пароходовъ. Вотъ почему совершенно ясно видно, что Игнатовъ, дйствительно, главное дйствующее лицо. Я и махнулъ его предсдателемъ. Теперь надобно исправить это…’
Поздне, въ октябр, когда были уже напечатаны свднія о пожертвованіяхъ, полученныхъ тюменскимъ Обществомъ помощи переселенцамъ, и стали поступать пожертвованія на ту же цль и черезъ контору газеты, Успенскій, увидвъ въ одномъ изъ нумеровъ ‘Русск. Вд.’ обычныя сообщенія объ этомъ, пишетъ Соболевскому:
‘Василій Михайловичъ! Очень мелкимъ шрифтомъ печатаете о переселенцахъ и пожертвованіяхъ. Надобно привлекать къ этому длу публику. Посмотрите-ка, какъ поступаютъ К. и С. Поповы, чтобы публика видла слово Чай, а когда дойдетъ до переселенцевъ, то печатается такими бактеріями-буквами, что и во-вки не увидишь (принято пожер. 1 рубль А. З.— 50 коп. К. В.). Поповъ такими буквами не напечатаетъ своего объявленія, а то. и онъ пойдете въ переселенцы… Ужь на что несчастны кухарки и ‘человкъ ищете мсто’, а и то публика все-таки можете сказать, взглянувъ въ объявленія: ‘Эко кухарокъ-то!’ А переселенцы и незамтны совсмъ. Я вотъ знаю тысячу докторовъ отъ сифилиса, а мн вовсе ихъ знать не нужно, знаю Кнопа, Бутепопа, Зингера, Эрмансдорфера, мыло Тридасъ, Брокеръ, знаю, что скончались Мазурина, Волванкина и Лоханкина, а переселенцы? поступало, въ к. ‘Русск. вд.’ — 1 р. 50 коп… Всего одна строчка. О нихъ покрайности надо печатать тмъ же шрифтомъ, какъ корреспонденціи, съ подчеркиваніемъ жирнымъ шрифтомъ слова пожертвованія! Словомъ, надо сдлать такъ, чтобы было видно со всхъ концовъ Москвы. Неужели вы, въ самомъ дл, но думаете, что это значитъ что нибудь? А я думаю. Попробуйте напечатать о пожертвованіи семействамъ, претерпвшимъ на катастроф…. такъ, чтобы на первомъ план,— и будутъ пожертвованія. А если печатать ихъ не буквами, а инфузоріями, то и жертвовать будутъ не рублями, а полтинниками’.
Переселенческій вопросъ но поглощалъ однако всего вниманія Успенскаго, и тою же осенью 1888 года, еще не закончивъ своихъ сибирскихъ писемъ, онъ задумываетъ новую работу,— новые ‘очерки русской жизни’, по-преимуществу,— городской, жизни ‘скучающей публики’. Планъ этихъ очерковъ въ то время ему представлялся въ такомъ вид.
‘Надобно теперь же,— писалъ онъ Соболевскому изъ Чудова 8-го сентября,— подписаться на нкоторыя необходимыя мн провинціальныя изданія, которыя въ теченіе двухъ недль (пока буду работать въ ‘Русскую Мысль’) успютъ придти ко мн. Разобрать ихъ нужно недли три, не меньше, и такимъ образомъ первый очеркъ (‘Очерки городской жизни’, или какъ иначе я придумаю) можетъ появиться черезъ пять недль ютъ сего числа (дв недли, на то, чтобы получить газеты и три — на разборку). Посл этихъ пяти недль очерки будутъ появляться два раза въ мсяцъ… Задуманные очерки такъ и манятъ меня къ работ… Я объ этой работ давнымъ-давно думалъ, и у меня есть множество старыхъ вырзокъ, не случайныхъ, а характеризующихъ время и порядки. Словомъ, работа эта мн ршительно любезна’.
Къ этому письму былъ приложенъ длинный списокъ провинціальныхъ газетъ, за которыми Успенскій хотлъ слдить. Списокъ заключалъ въ себ, между прочимъ, вс ‘Епархіальныя Вдомости’ и завершался слдующимъ post scriptum, объясняющимъ, зачмъ понадобились Г. И. епархіальныя изданія:
‘P.S. Названіе новымъ очеркамъ можно дать такое: Итоги (Очерки современной русской жизни). Не извстенъ ли вамъ авторъ по-временамъ помщаемыхъ у васъ рефератовъ о томъ, что длается въ раскол, о разныхъ нови шахъ, спорахъ, перемнахъ и о собесдованіяхъ? Я бы вступилъ съ нимъ въ переписку. Поврьте, что попъ, особенно современный,— не послднее дло въ русской жизни. Поповскій журналъ я достану. Надобно, чтобы общество знало, что такое теперешній реформенный батюшка’.
Намреніе приняться за такого рода очерки Г. И. современемъ выполнить, хотя и не совсмъ въ той форм, какъ замышлялъ вначал. А на самую мысль о нихъ натолкнула писателя, какъ онъ объяснялъ въ одномъ изъ сентябрьскихъ же писемъ къ Соболевскому, та ‘мертвая тоска’, которая охватила въ конц 80-хъ годовъ все русское общество.
‘Ну, ужъ, дорогой Василій Михайловичъ, здсь такая мертвая тоска,— писалъ Г. И. изъ Петербурга,— что я Бога ради прошу васъ, подумайте, можно ли мн разсчитывать на очерки русской жизни. Я буду работать неусыпно. Одно спасеніе. Все лзетъ врозь… Вс скучны и унылы….Во всхъ мстахъ теперь галдятъ о Тихомиров, который подалъ прошеніе о возвращеніи въ Россію, объ узаконеніи брака и о дтяхъ. Онъ женился подъ чужимъ именемъ. Дло его плохое (Здсь въ подлинник слдуютъ семь строчекъ, тщательно зачеркнутыхъ авторомъ письма, и сбоку приписано: ‘надобно было зачеркнуть’). Вотъ, что въ Петербург-то говорятъ’…
О тягостныхъ условіяхъ общественной жизни того времени напоминаютъ и слдующія строки, написанныя Г. И. подъ первымъ впечатлніемъ всти о многочисленныхъ обыскахъ и арестахъ, произведенныхъ въ Москв, среди учащейся молодежи и въ литературной сред, въ начал октября 1888 года. Въ числ арестованныхъ тогда былъ и В. А. Гольцевъ. По поводу его ареста у Успенскаго возникла мысль о своего рода общественной демонстраціи противъ административнаго произвола по политическимъ дламъ. Вотъ что онъ писалъ 15-го октября Соболевскому:
‘Что-жъ это съ Викторомъ-то Александровичемъ? Я хотлъ просить Общество любителей словесности чтобы оно устроило засданіе, на которомъ сообщило бы, предположимъ, письмо Гольцева жены о томъ, что съ нимъ случилось, и постановило бы ходатайствовать передъ высшимъ начальствомъ (или уполномочило бы какого-нибудь извстнаго адвоката подать прошеніе на Высочайшее имя) о томъ, чтобы неизвстно почему исчезнувшаго члена Общества судить обыкновеннымъ судомъ, если онъ того достоинъ. Общество, можетъ-быть, и притихло бы навки, но просьба о простомъ суд — дло не худое и, кажется, законное’.
Черезъ три недли, когда Гольцева освободили, Успенскій въ письм къ Соболевскому снова возвращается къ этимъ арестамъ и говоритъ: ‘Слава Богу, что освободили Виктора Александровича. Такая тьма кромшная вдругъ было разверзлась отъ начавшихся арестовъ. Вдь, никакимъ образомъ даже чуть-чуть не дадутъ ободриться духомъ, повеселть’…
Но ‘веселили’, конечно, и цензурныя дла. Въ середин октября Г. И. жаловался Соболевскому:
‘Вуколъ Мих. Лавровъ извстилъ меня, что, къ величайшему его сожалнію, имъ пришлось сдлать значительныя сокращенія въ моихъ новыхъ разсказахъ. А я и самъ раньше также уже сдлалъ сокращенія, самыя огромнйшія, въ корректур. Что-жъ можетъ выйти изъ этихъ сокращеній? Такимъ образомъ нашъ общій трудъ съ редакціей состоитъ только въ томъ, что мы сокращали и старались, чтобы никакихъ разсказовъ не было’.
А нсколькими недлями позже писатель длился своими тревогами за судьбу своихъ сочиненій, которыя должны были тогда выйти вторымъ изданіемъ.
‘Книги мои совершенно окончены печатаніемъ. Только Михайловскій оканчиваетъ статью, которая будетъ приложена къ первому тому, въ ней — три печатныхъ листа. Я не читалъ ее, и прочту въ первый разъ, когда книги выйдутъ. Но утверждаютъ за достоврное, что книгъ моихъ не выпуститъ цензура. И не только я ничего въ нихъ не прибавилъ изъ цензурныхъ вырзокъ, которыя было вставилъ,— но, напротивъ, еще оборвалъ и урзалъ’.
Приходилось однако работать и въ этихъ условіяхъ, хотя бы только ради ‘спасенія’ отъ ‘мертвой тоски’. И письма Г. И. даютъ довольно подробную лтопись этой ‘спасительной’ и по-истин громадной работы. Особенно занимала Г. И. въ то время мысль объ очеркахъ изъ жизни ‘скучающей публики’. Въ первыхъ числахъ ноября онъ писалъ Соболевскому:
‘У меня есть 26 полныхъ экземпляровъ газетъ 1886 г. Я пробовалъ ихъ пересматривать и сврять, напримръ, съ ныншними,— одно и то же, кром беллетристики, ежедневно возникаетъ одно и то же, и исчезаетъ. Такъ что для характеристики жизни, особенно городскаго общества, скучающей публики,— ужъ есть множество матеріала. Необходимо его подновить только текущимъ’…
Черезъ нсколько дней готовъ былъ первый опытъ новыхъ очерковъ, и въ воскресенье, 6-го ноября, изъ Чудова Г. И. сообщилъ Соболевскому:
‘Вотъ въ какомъ вид я думаю писать мои очерки и подъ какимъ заглавіемъ. Вы подождите втораго очерка, и тогда разсудите — продолжать ли это дло. Будетъ такъ. Въ каждомъ фельетон одна половина непремнно мой разсказъ собственный, а другая — изъ чужихъ матеріаловъ на ту же тему. Во всякомъ случа сберегите этотъ очеркъ, какъ онъ есть въ конверт. Второй я пришлю быстро, и такихъ фельетоновъ будетъ ([если можно въ мсяцъ) два… Оказывается, что публичная библіотека выдаетъ ежедневно вс газеты провинціальныя, на что прежде надо было просить разршеніе… Я съ удовольствіемъ буду писать новые очерки. Почемъ знать, можетъ они будутъ сплошь беллетристическіе… Кажется мн, что очерки эти выйдутъ недурные,— такъ мн яснехонько все въ этой тем. И такъ много нанизывается матеріала’.
Печатаніе очерковъ, подъ заглавіемъ ‘Концовъ не соберешь’, началось въ ‘Русск. Вд.’ въ 1888 году. Въ это же время Г. И. задумалъ и другую серію очерковъ, началомъ которыхъ долженъ былъ послужить разсказъ ‘Изъ дтской жизни’. Вотъ что онъ писалъ Соболевскому, посылая этотъ разсказъ въ декабр 1888 года:
‘Посылаю этотъ разсказикъ единственно для новогодняго нумера… Въ новогоднемъ нумеръ онъ можетъ быть подписанъ полнымъ именемъ, если же вы вздумаете печатать его теперь, то, пожалуйста, уважьте мою просьбу и оставьте псевдонимъ Ивана Небалуева. Я подъ этимъ псевдонимомъ иногда буду присылать сценки исключительно изъ семойной жизни и прошу, пожалуйста, сохранить псевдонимъ. Въ новогоднемъ же нумеръ можете подписать… Этотъ разсказикъ можетъ быть названъ такъ: ‘Изъ жизни дтей’. А если бы вы на одинъ день прислали мн корректуры, какъ бы разсказъ этотъ измнился къ лучшему!’
Желаніе Успенскаго было исполнено, и авторъ, очевидно, остался доволенъ своимъ разсказомъ въ покой редакціи: въ газет онъ появился но подъ псевдонимомъ Ивана Небалуева, а за полной подписью Успенскаго, хотя и былъ напечатанъ не въ рождественскомъ нумеръ. Но общаннаго продолженія такъ и не послдовало.
Въ томъ же декабр началось печатаніе и очерковъ русской жизни. Письмо, полученное Соболевскимъ, вмст съ первымъ фельетономъ ‘Концовъ не соберешь’, даетъ ясное представленіе о замысл этого труда Глба Успенскаго:
‘Дорогой Василій Михаиловичъ! Вотъ фельетонъ, который можетъ быть печатаемъ теперь. Слдующій буду писать завтра. Между ними связь неразрывная, по печатать ихъ надобно отдльно. Второй называется ‘Но знаешь, гд найдешь, гд потеряешь’. Онъ весь — разсказъ, и если я напишу его, какъ думаю сейчасъ, выйдетъ ничего себ. Никакихъ разсужденій но будетъ. Но я все-таки страшусь за шестую, седьмую и дале страницы. Вычеркивайте изъ нихъ все, что понадобится. На страниц 7-й самое опасное мсто тамъ, гд приведены слова высокопоставленнаго лица. Эти строчки можно измнить такъ: узнавъ изъ газетъ, что при лтней ревизіи учебныхъ заведеній было прямо и ршительно указано молодежи ея и т. д.’. Во всякомъ случа, концы эти необходимы и переходъ отъ фокуса-покуса,— къ чортъ знаетъ какимъ явленіямъ уродства въ народ,— необходимъ.
Я взялъ тонъ человка, раскаивающагося, въ поученіе молодаго поколнія, въ своихъ подлыхъ поступкахъ. Что мы сдлали? Довели до фокусъ-покуса молодежь. Обобрали и обокрали. Прекратили то-то и то-то. Будутъ (взяты самыя хорошія явленія недавняго прошлаго. Не хотите ли для очистки совсти вмсто ‘Очерки русской жизни’ написать Очерки недавняго прошлаго. Въ прошлое, попранное нами, стариками, я включу отличнйшія явленія изъ земской школьной жизни, все по подлиннымъ документамъ и все въ беллетристической форм. Въ III разсказ будетъ, напримръ, описанъ създъ сельскихъ учителей въ город (теперь этихъ създовъ нтъ), а прежде на нихъ говорили ршительно обо всхъ народныхъ нуждахъ (это съ точностью изъ печатныхъ отчетовъ), такъ что эти общіе публичные разговоры вліяли и на губернскую публику, и на земскихъ людей, присутствовавшихъ на създахъ, и живой обмнъ мысли связывалъ разные роды дятельности, теперь учитель чахнетъ одинъ съ учебникомъ, непосщеніе уроковъ записываетъ, а сказать, что мальчикъ не посщаетъ потому, что отецъ пьянствуетъ, и разсказать еще, отчего онъ сталъ пьяницей (какъ это было на прежнихъ създахъ),— этого теперь нтъ. Живаго наблюденія, поучительнаго для общественныхъ дятелей и связующаго ихъ,— нтъ. Вотъ почему назовите ‘изъ прошлаго’. Будутъ цитаты изъ старыхъ провинціальныхъ газетъ, которыя закрыты, напр., ‘Новгородскій Листокъ’, ‘Камско-Волжскій Встникъ’. А оно, прошлое-то, освтитъ только безобразіе настоящаго. Не будетъ нецензурно, не безпокойтесь. Если это начало вы найдете возможнымъ пустить, хотя бы и съ помарками,— пришлите мн по телеграфу пять словъ: Чудово, Успенскому. Печатаемъ. Даже, какъ видите всего четыре. Я повеселю и напишу хорошій второй очеркъ.
Спасибо, спасибо, дорогой Василій Михайловичъ, за ваше милое письмо. Умиралъ я не на шутку всю эту осень. Каждое доброе слово дорого.

Вашъ Г. Успенскій.

Очерки ‘Концовъ но соберешь’ были только начаты въ декабр 1888 года. Они писались Успенскимъ въ теченіе всей первой половины слдующаго года до новаго и послдняго его большаго путешествія по Россіи, опять-таки на востокъ, къ переселенцамъ.

V.
Болзнь А. В. Успенской.— Успхъ изданія сочиненій Г. И. Успенскаго.— ‘Концовъ не соберешь’.— Въ чемъ мы стали хуже и въ чемъ — лучше за четверть вка?— О Г. В. Іоллос.— По поводу статей о Чемберлэн и Буланже.— Сектантъ штабсъ капитанъ Ильинъ.— Смерть М. Е. Салтыкова.— Письмо изъ публики къ Успенскому о Салтыков.— Новые планы путегнествія.— ‘Раскопка земскаго кургана’ въ Череповц.— Поздка съ В. Ю. Скалономъ въ Оренбургскую и Уфимскую губерніи.— Противъ статей Лапина и кн. Мещерскаго.— О разсказ В. Г. Короленко.— По поводу отставки перваго управляющаго Крестьянскаго банка.— Объ И. В. Успенскомъ.— ‘Исполу’ и крестьянское безземелье.— Несчастный случай съ А. В. Успенской.— Начало тяжкой болзни Г. И. Успенскаго.

Въ средин зимы 1888—1889 г. произошли два событія, имвшія большое значеніе для Г. И. Успенскаго. Около Рождества тяжко захворала жена писателя, Александра Васильевна. Ея болзнь, продолжавшаяся нсколько мсяцевъ, сильно волновала Г. И. и, несомннно, оказала самое неблагопріятное вліяніе и на его здоровье. Другое событіе было, напротивъ, радостное. 3-го декабря 1888 года вышло собраніе сочиненій Глба Успенскаго въ двухъ томахъ большаго формата. Оно имло колоссальный по тому времени успхъ, которому больше всхъ дивился самъ авторъ. 24-го декабря онъ писалъ Соболевскому: ‘Книги мои идутъ, къ моему величайшему удивленію, хорошо. 3,000 разошлось въ дв недли съ портретами, и такъ какъ доска портрета лопнула и новый не готовъ, то теперь идутъ безъ портретовъ. Суворинъ беретъ второй разъ по 400 экземпляровъ’.
Возвращаясь къ тому же предмету въ письм отъ 11-го января 1889 г., Г. И. сообщаетъ: ‘Изъ всхъ концовъ Россіи на мои книги не перестаютъ поступать постоянныя требованія на десятки и сотни экземпляровъ. Все, слава Богу, хорошо въ этомъ отношеніи’.
Еще черезъ мсяцъ, 3-го февраля, оповщая Соболевскаго о разныхъ текущихъ длахъ, Успенскій между прочимъ писалъ: ‘Прилагаю при этомъ письмо Павленкова, изъ котораго вы увидите, какъ положительно блистательно идутъ мои книги. Разсчитывали въ наилучшемъ случа 10 тыс. экземпляровъ распродать въ 2 года. Они почти разошлись въ 2 мсяца. Седьмая тысяча на исход, а вышли они 3-го декабря, а сегодня, когда я пишу эту записку, только 2-е февраля. Худо-худо мн жить, и все-таки нтъ-нтъ да и помилуетъ Богъ!’
А жилось Г. И. въ то время дйствительно худо: роковая болзнь, оборвавшая его литературную дятельность, была уже не за горами. Но писатель все еще усиленно работалъ и часто писалъ въ редакцію. Въ его письмахъ мы находимъ отклики на самыя разнообразныя событія. Такъ, онъ писалъ Соболевскому:.
‘Удивляюсь, что о такихъ вещахъ, какимъ посвящена передовая статья 20-го октября, такъ мало удляется мста. Просто поразительно! Сдлайте милость для общества всего русскаго,— поручите кому-нибудь составить подробную компиляцію для фельетона о послднихъ англійскихъ выборахъ, объ этой покой демократіи, о Чемберлэн, Черчилл. Если ужъ объ этакихъ явлееніяхъ можно говорить разъ въ годъ въ 20-ти строкахъ,— тогда что же есть интереснаго на бломъ свт? Если вы не сдлаете этого и не составите подробной компиляціи фельетона на три, то Богъ съ вами! Не буду я васъ тогда любить! По, пожалуйста, сдлайте. Вашъ Г. Успенскій’.
Съ подобными замчаніями, указаніями и предложеніями Успенскій обращается постоянно къ редакціи: ‘Отличное письмо,— отмчаетъ онъ, — у васъ изъ Ельца, изъ Парижа о психіатрахъ. Вотъ такія помщицкія письма, какъ изъ Ельца,— право, надобно печатать побольше’. ‘Какая отличная статья о Буланже и рабоч. А. М.,— говорятся въ другомъ письм Г. И.,— вотъ это дло,— не по-стасюлевичевски! Европа, Европа! Хорошо. Благородно. Правдиво. Такъ и надо’.
Главной работой самого Успенскаго въ ‘Русск. Вд.’ того времени были очерки ‘Концовъ не соберешь’. По поводу этихъ очерковъ въ письмахъ Г. П. къ редакторамъ газеты сохранилось много интересныхъ страницъ. Въ начал 1889 г. Соболевскимъ было получено слдующее письмо:
‘Дорогой Василій Михайловичъ!
Этотъ фельетонъ и слдующій отвчаютъ на два вопроса:
1) въ чемъ мы за 25 лтъ стали лучше.
и 2) въ чемъ за то же время стали хуже. Первый написанъ по поводу только-что вышедшаго 9 том. соч. Гончарова, и 2-й на основаніи газетныхъ матеріаловъ изъ новыхъ провинціальныхъ газетъ, которыхъ я выписалъ 10 штукъ, внеся трехмсячную плату.
Я думаю, что этотъ обзоръ существенныхъ чертъ времени необходимъ, чтобы была въ очеркахъ опредленная мысль.
1) Лучше мы стали — въ личныхъ своихъ заботахъ объ общемъ благ. Мы стали сложне, искренне (воспоминанія Гончарова доказываютъ, какъ въ этомъ отношеніи мы ушли впередъ).
2) Хуже стали въ проявленіи общественнаго дла. Много суеты и заботь на общую пользу, а общественнаго дла и общественной жизни нтъ.
На ту и другую тему будутъ писаться очерки, будутъ и прямо разсказы. Изъ двухъ одинъ будетъ, я надюсь, разсказъ. А теперь нельзя умстить въ одинъ фельетонъ этихъ двухъ темъ. Не могу ничего писать боле: жена моя въ опасномъ положеніи, хуже и хуже, и я употребляю желзныя усилія, чтобы не пропасть, но придти въ крайнее отчаяніе. Работаю, потому что надо жить, но положительно нахожусь постоянно въ глубочайшемъ нервномъ возбужденіи и не знаю, чмъ это кончится.
Если можете, печатайте эти фельетоны поскоре и вычеркивайте все излишнее безъ церемоніи.
Крпко васъ цлую и
жму добрую вашу руку.

Г. Успенскій.

А. С. мой душевный привть’.
Той же темы касается и письмо отъ 30-го марта, гд Г. И. между прочимъ длится съ Соболевскимъ впечатлніями перваго знакомства своего съ покойнымъ Г. Б. Іоллосомъ, тогда молодымъ сотрудникомъ ‘Русскихъ Вдомостей’, и даетъ интересный отзывъ о сектант штабсъ-капитан Ильин, въ то время только-что получившемъ извстность и вн круга своихъ почитателей и профессіональныхъ противниковъ. Вотъ это письмо:

30-го марта 89 г.

‘Дорогой Василій Михайловичъ!
Посылаю вамъ разсказъ, который я не считаю сумбурнымъ, если бы вы ршились его напечатать, то два слдующіе за нимъ (о чемъ они, — сказано въ конц) я бы написалъ съ истиннымъ удовольствіемъ. Васъ можетъ смутить первая страница,— газетная выписка,— но я могу эту страницу такъ передлать, что даже и имени газеты не будетъ и вообще будетъ разсказано только о слух и сущности этого слуха. Вы все-таки хорошо бы сдлали, если бы напечатали его: много у меня накопилось матеріала изъ провинціальной печати, и онъ положительно укладывается самъ собою въ самые любопытные очерки. Неужели нельзя писать даже о газетномъ слух? Вдь никакого оффиціальнаго извстія а немъ по было, а сущность его ужасна… Если разсказъ не годится, и вы будете опасаться продолженія еще двухъ очерковъ на ту же тему, то все-таки вы припрячьте его.
Видлъ Іоллоса, и онъ оставилъ во мн самое хорошее впечатлніе. Это все вашей школы. Просто любо посмотрть…
Вы прочтите только первую главу очерка,— дальше уже нтъ ничего опаснаго. Въ первой же глав (3 стр.) вы увидите, о чемъ будетъ дло, и можете мн теперь же сказать, продолжать ли или не продолжать.
У меня есть все ученіе того сектанта артиллеріи шт.-кап. Ильина, процессъ котораго въ Митав былъ напечатанъ недавно въ ‘Русск. Вд.’. Въ этомъ процесс капитанъ оказывается сумасшедшимъ, но уже то, что онъ судится за свое ученіе 47 лтъ, говоритъ, что за что-нибудь его судятъ. И точно,— сумасшедшимъ онъ начинается съ момента,, когда думаетъ, что онъ — пророкъ, посланникъ Божій для про1повди ученія, но самое ученіе положительно оригинально, необыкновенно любопытно. Я читалъ Іоллосу отрывки изъ этого ученія, и онънашелъ, что оно достойно того, чтобы познакомить съ нимъ читателя. Никакого ханжества нтъ. Все такъ умно, свтло и такъ оригинально ново, какъ ни въ единомъ сектантскомъ ученіи не бывало. Словомъ, совершенно особенное ученіе.
Хотите, я напишу маленькую замтку, не больше 150-ти строкъ, и приведу только три выдержки изъ ученія Ильина, каждая не больше, какъ въ 10—15 строкъ, и вы увидите, какъ это неожиданно хорошо и ново.
Хорошо бы, если бы вы черкнули мн строчку. Обрадовала бы она меня,— скучно жить на свт, скучно.
Крпко цлую васъ

Г. Успенскій.

А. С. искреннйшій привтъ и поцлуй’.
29-го апрля 1889 года умеръ Салтыковъ. Какое впечатлніе произвела эта смерть на больнаго уже Глба Успенскаго, можно видть по письму его къ Соболевскому отъ 3-го мая. Успенскій продолжалъ еще въ то время работать надъ очерками ‘Концовъ не соберешь’ и начинаетъ свое письмо по обыкновенію съ сообщенія о ход работы:
‘Посылаю окончаніе и скоро пришлю послдній очеркъ ‘Концовъ’. Теперь, по окончаніи ‘Концовъ’, будутъ дв статейки и 2-я статья ‘Но все коту масляница’. Матеріалъ новый, особо любопытный. Всякій разъ, когда накопится такой матеріалъ, буду писать статейку 3-ю, 4-ю и т. д. При малйшемъ проясненіи ума,— напишу разсказъ. Но я такъ измучился за послдніе годы и особенно мсяцы, что вы нкоторое время перемогитесь. Я очнусь.
Жду No ‘Русск. Вд.’ со статьей Михайловскаго. Я получилъ изъ Москвы превосходное письмо отъ неизвстнаго лица о Салтыков и его смерти, подписанное ‘Гимназистъ’, но писалъ его не гимназистъ, а какой-то преумнйшій человкъ, повидимому, пожилой. Почему онъ прислалъ свое письмо мн? Онъ прямо говорить,— кому послать? Успенскому! Видите, какъ надо быть строгимъ къ себ, постоянно чуять ‘публику’. Смерть М. Е. напомнила мн -о ‘настоящемъ’ писател и возбудила желаніе опомниться, не интересоваться мелкими литературными дрязгами и временной литературной суетой суетъ. Можетъ-быть, я и опомнюсь.
Крпко цлую васъ

Г. Успенскій.

Цитатой изъ Салтыкова, изъ его ‘Забытыхъ словъ’, и горькимъ разсужденіемъ по поводу этой цитаты заканчивался и послдній очеркъ Успенскаго изъ серіи ‘Концовъ не соберешь’. Посылая часть этого фельетона, Г. И. писалъ Соболевскому:
‘Посылаю вамъ половину разсказа, который сегодня надюсь окончить. Если только одолю, то другой привезу въ Москву, который будетъ продолженіемъ, по составитъ статью отдльную. Этотъ оканчивается вопросомъ: ‘Что будетъ?’ (не ‘Что длать?’, не ‘Како жить свято’ — это — ужъ но время), а второй будетъ называться: ‘Что будетъ съ фабрикой?’ и 3-й — ‘Что будетъ съ бабой?’ Во 2мъ очерк будутъ собраны вс общанія ‘марксистовъ’ о тхъ превосходнйшихъ временахъ, до которыхъ должна дожить фабрика. Это заимствовано изъ переводныхъ статей. Что будетъ съ бабой?— также компиляція изъ разныхъ статей, изображающая бабу какъ человка, которая никакимъ образомъ не пропадетъ безъ мужика и все сдлаетъ и просуществуетъ на бломъ свт одна и съ дтьми. Какъ и почему капитализмъ долженъ ее (пока!) въ порошокъ растереть! 1-й очеркъ, который прилагаю, объясняетъ, почему теперь нельзя задаваться вопросомъ ‘Что длать?’ и т. д. и почему нельзя относиться къ будущему иначе, какъ спрашивая его ‘Что будетъ?’.
Въ такомъ вид этотъ разсказъ былъ оконченъ Успенскимъ и напечатанъ въ газет. Но въ собраніе сочиненій онъ вошелъ, подъ заглавіемъ ‘Извозчикъ съ аппаратомъ’, въ нсколько измненной редакціи, безъ заключительнаго разсужденія на тему: что будетъ?
О новой поздк Г. И. началъ подумывать въ конц весны 1887 года, когда въ положеніи больной жены его произошла существенная перемна къ лучшему. Въ это время разыгралась извстная исторія закрытія череповецкаго земства. Г. И. очень интересовался этимъ исключительнымъ въ исторіи земскихъ учрежденій дломъ и ршилъ на мст ознакомиться со всми подробностями его, ‘раскопать’,— какъ онъ выразился въ одномъ изъ писемъ къ Посникову,— этотъ ‘земскій курганъ’. Въ ма онъ писалъ изъ Чудова къ Соболевскому:
…’Я бы немедленно ухалъ въ Череповецъ, гд меня ждутъ, чтобы разсказать всю исторію закрытія земства. Тамъ шла борьба земцевъ васильчиковскаго воспитанія съ кулаками рыковскаго типа. Кончилось закрытіемъ земства. Оттуда я имю много приглашеній и, наврное, създилъ бы туда не безъ пользы для себя и для работы. Путь туда новый: по каналамъ, мимо Бло-озера, по Шексн, а оттуда по Шексн, по Волг до Рыбинска или Ярославля. Тутъ все ново для меня… Два мсяца не поздки, а боле или мене близкихъ отношеній съ людьми всякаго званія (какъ было бы въ Череповц) какъ голоднаго волка насытили бы меня живыми впечатлніями’…
Поздка была совсмъ уже ршена, и тогда же онъ писалъ Посникову: ‘На-дняхъ, очень скоро, я васъ увижу, поду чрезъ Ярославль въ Рыбинскъ, а оттуда по Шексн въ Череповецъ: зовутъ земскіе дятели, хотятъ разсказать всю исторію закрытія земства. Вдь этого еще нигд по случалось, не было еще такого полнаго ‘окончанія’. Череповецкое земство началось въ топ Васильчикова (онъ — новгородскій) и одновременно въ тон Рыкова, и благодаря этимъ двумъ теченіямъ пришло къ теперешнему состоянію. Фактовъ и для одного и для другаго теченія много, а разскажутъ еще больше’…
Но случилось такъ, что раньше, чмъ попасть въ Череповецъ, Успенскій совершилъ новое путешествіе на востокъ, къ переселенцамъ. Онъ отправился вмст съ В. Ю. Скалономъ, тогда членомъ совта Крестьянскаго банка, въ Оренбургскую и Уфимскую губерніи. 9-го іюня, уже на обратномъ пути, Г. И. писалъ Соболевскому изъ Нижняго:
‘Поздка моя со Скалономъ по переселенцамъ Оренбургской и Уфимской губ., устроившимся при содйствіи Крестьянскаго банка, была чистое для меня спасеніе. Если бы были средства, я бы остался съ нимъ до конца, т. е. до 1-го августа (онъ ревизоромъ). Долго я жилъ только ‘съ газетами’, а не съ людьми… Сейчасъ посылаю первое письмо (отъ Оренбурга до Уфы) и изъ Ярославля пришлю второе. Оба они, кажется, дльныя. Когда прідетъ Скалонъ (1-го августа), я передамъ ему, что я намренъ писать о переселенцахъ въ третьемъ и четвертомъ письмахъ, и если онъ найдетъ, что мои дальнйшія письма не повредятъ его отчету, то я буду продолжать,— ‘если повредить, не буду. Въ тхъ двухъ письмахъ, изъ которыхъ одно послано Ал. Серг. и которое пошлю изъ Ярославля, никакого отношенія къ ревизіи Скалена нтъ. Впрочемъ, онъ, провожая меня изъ Уфы, спросилъ:
— Ну, когда же мы будемъ читать новыя письма съ дороги?
Что Ник. Конст.? Вотъ поправляется, должно-быть? Да, наврно, поправляется. Если только на душ будетъ спокойная минута, я напишу и ему, и вамъ не о длахъ, а о разныхъ приключеніяхъ, конечно, не любовныхъ. Напримръ.
Капитанъ на пароход (между Тверью и Рыбинскомъ) стоитъ на верхушк, разсматриваетъ что-то впереди и сурово (онъ толстый, грубоватый) говоритъ матросу, отрывисто:
— Михайло! Принеси…!
Михайло скользнулъ внизъ и выскочилъ оттуда съ большимъ биноклемъ.
Вотъ какъ бинокль-то называется на Волг!’
На этотъ разъ изъ путешествія Успенскій возвращался совсмъ не посвжвшій, не ‘повеселвшій’, какъ онъ говаривалъ. Настроеніе писателя было, напротивъ, даже мрачне, чмъ при отъзд изъ Чудова. Онъ чувствовалъ упадокъ силъ и весьма пессимистически смотрлъ на свое будущее. Изъ Нижняго, 9-го же іюня, онъ писалъ Посникову: ‘Прилагаю первое письмо изъ моей поздки со Скалопомъ. Поздка была бы превосходна, если бы у меня были деньги и время, по надо возвращаться домой. Впрочемъ по дорог еще шмыгну въ Череповецъ, посмотрю и постараюсь раскопать (какъ архи-олухъ) тамошній ‘земскій курганъ’ и во всякомъ случа буду въ Чудов къ 20-му іюля… Милый мой, Александръ Сергевичъ! Простите, что кром дловыхъ просьбъ, нтъ въ письм живаго слова. Пропадаю я, дорогой мой! Никакія поздки меня не спасутъ. Кончено мое дло. Плакалъ бы, если бы могъ,— да не могу. Не знаю, можно ли будетъ видть васъ въ Москв? Не знаю.
Крпко цлую васъ,— жму руку. Г. Успенскій’.
Но до осени писатель все еще перемогался. Онъ създилъ въ Череповецъ и описалъ это свое путешествіе (‘По Шексн’), продолжалъ писать очерки ютъ ‘Оренбурга до Уфы’, выступалъ съ полемическими замтками на ‘возраженія’, вызванныя его разоблаченіями нкоторыхъ пепэхвальныхъ дяній мстныхъ сильныхъ людей, готовился полемизировать съ Ланинымъ, издателемъ ‘Русскаго Курьера’, и кн. Мещерскимъ, издателемъ ‘Гражданина’, напечатавшими о немъ какія-то небылицы, собиралъ матеріалы для изданія третьяго тома своихъ сочиненій. Любовно отмчаетъ Успенскій въ своихъ письмахъ и каждое новое интересное явленіе въ нашей литератур (напримръ, разсказы В. Г. Короленко), внимательно слдитъ за печальнымъ ходомъ нашей внутренней политики, какъ разъ въ то время дошедшей до заподозрванія въ неблагонадежности даже крупныхъ петербургскихъ чиновниковъ (напримръ, г. Картанцова, перваго управляющаго Дворянскимъ и Крестьянскимъ банками, тогда обвиняли, и по только газеты извстнаго лагеря, въ обольщеніи дворянъ-землевладльцевъ льготными ссудами подъ землю, съ коварной цлью лишить ихъ земли и передать ее крестьянамъ). Словомъ, еще осенью 1889 г. Успенскій много писалъ и живо откликался на все, что было значительно въ русской жизни того времени. Вотъ два письма его къ Соболевскому, въ которыхъ Г. И. отзывается на вс эти интересы дня. 10-го августа 1889 г. онъ писалъ изъ Чудова….’Въ другомъ пакет, который здсь прилагается, продолженіе IV и У п., нахожу ихъ дльными, т. е. не пустопорожними. ‘Беллетристики’ здсь больше, чмъ въ прежнихъ. Остается еще одно письмо, которое кончу въ скорости. Если будете ихъ печатать, то печатайте раньше концовъ,— т посл. Но вотъ что просто необходимо: надобно, чтобы контора выслала въ двухъ экземплярахъ корректуры этихъ двухъ послднихъ писемъ. Одну изъ нихъ я буду передавать Скалону для прочтенія. Все, что онъ найдетъ нужнымъ удержать для своего отчета, онъ можетъ зачеркнуть, и я тогда только сведу концы съ концами, однако постараюсь но говорить вздору, задлывая такія дыры… Въ другомъ пакет, который здсь прилагается, заключается слдующее. Въ редакцію ‘Русск. Вд.’ было прислано изъ Св. Ключа письмо, въ которомъ нкто, объявляющій себя постороннимъ Ключу лицомъ, однакожъ всячески хочетъ взвалить вину бунта на мужиковъ, а Ст—ва и Кр—скаго оправдать во всхъ отношеніяхъ. Письмо переполнено укоризнами и придирками лично ко мн… А. С. Посниковъ, прочитавъ письмо, плюнулъ, но я полагаю, что все-таки надобно на всякій случай имть въ запас отвтъ’.
Изъ Чудова же 27-го августа Успенскимъ было послано слдующее письмо:
‘Сибиряковъ, узжая въ Сибирь на цлый годъ, поручилъ Павленкову выпустить части XI и XII моихъ книгъ. Матеріалу, т. е. испорченной бумаги, накопилось не на 2, а на 4 тома, но хламу въ этой куч’ бумагъ — тьма, и, слдовательно, необходимо ршительно все переработать, за нсколько лтъ, а для этого надобно мсяца три сидть исключительно надъ этой работой… Вотъ еще какая стряслась на меня пакость. Прилагаю изъ ‘Недли’ лоскутъ, который вы прочтите, пожалуйста, и скажите,— что бы тутъ сдлать? Я хочу и въ ‘Русскій Курьеръ’ Ланину, и въ ‘Гражданинъ’ Мещерскому послать изъ Чудова телеграммы съ отвтомъ, въ какой газет Мещерскій и въ какомъ No ‘Русск. Вд.’ Ланинъ нашли то, что они настрочили, а потомъ написать шутливую замтку объ этихъ двухъ… Вдь срамятся же они… этакіе. Въ замтк я помстилъ бы и ихъ отвтныя телеграммы. Отчего же не касаться этой поистин современнйшей черты безцеремоннаго оплеванія и безропотнаго по этому случаю молчанія. Писать имъ,— письма пропадутъ въ редакціи. На телеграмму обязательно что-нибудь отвтятъ, а не отвтятъ,— то и того лучше. Я бы написалъ смхотворную статью и объ этихъ…. и N—, который защитилъ хозяина аппарата для извозчиковъ и написалъ по этому поводу огромнйшій фельетонъ въ ‘Казанск. Встн.’, и еще кое-что по части критики моихъ произведеній, такъ же внимательной, какъ и Мещерскій, и Ланинъ’.
‘Какъ только мало-мальски опомнюсь, напишу беллетристическій очеркъ, не такой, конечно, прелестный, какой, очевидно, назло мн, чтобы меня растереть въ порошокъ, написалъ прелестнйшій Короленко. Это онъ все для того, чтобы я, съ моими сочиненіями, чувствовалъ себя… Я думаю, что В. Ю. Скалонъ будетъ писать о переселенцахъ въ ‘Русскихъ Вдомостяхъ’, такъ какъ писать о нихъ отчеты въ томъ сочувственномъ крестьянству тон, какъ можно и даже слдовало писать при Картавцев, теперь невозможно. Картавцевъ уволенъ по желанію…. которому разъяснили, что Картавцевъ умышленно выдавалъ дворянамъ большія ссуды, умышленно мирволилъ имъ и такимъ образомъ якобы по доброт и сочувствію далъ имъ задолжать по уши, т. е. довелъ до неминуемой продажи съ публичнаго торга и имлъ при этомъ цлью передачу земли крестьянамъ. Матеріалъ у В. 10. большой, и онъ можетъ обработать его подъ псевдонимомъ Вас. Юрьева безпрепятственно. У меня же. рчи нтъ о Крестьянскомъ банк и его дятельности, а только рчь идетъ о ‘своемъ ум’ крестьянъ разныхъ мстностей, предъявляемомъ при начал жизни на новыхъ мстахъ’…
Но мрачное настроеніе писателя усиливалось со дня на день. 11-го сентября юнъ пишетъ Посникову письмо, изъ котораго видно, что на себ самомъ Успенскій уже тогда поставилъ крестъ.
‘Не смущайтесь размрами прилагаемой при семъ охабки бумаги, именуемой фельетономъ. Здсь больше клею, чмъ здравыхъ идей, и вообще,—
Такъ осенью (когда приходится подыхать) бурливе рка,
Но холоднй бушующія волны.
Ужъ какъ холодно мн, дорогой Александръ Сергевичъ, вы и представить не можете. Распродался я построчно и полистно, получивъ, за все мое нутро полный разсчетъ, и теперь превращаюсь и въ вшалку для собственнаго платья. Съ каждымъ днемъ слабю головой, уничтожаюсь въ размрахъ мысли, деревеню. Словомъ, теперь я прошу только снисхожденія,— ничего путнаго ужъ не напишу, нтъ источника… Дорогой Александръ Сергевичъ! Если напечатаете это послднее письмо, скажите въ контор, чтобы выслали корректуру на нсколько часовъ. Пожалуйста. Возвратите мн послдній очеркъ концовъ (‘На всей своей вол’), онъ скверный, и его нельзя печатать. А это послднее письмо хорошо бы поскоре пропечатать. Вслдъ за нимъ постараюсь одолть разсказикъ. Ужъ не взыщите, но все лучше ‘концовъ’. Крпко васъ люблю и обнимаю. Г. Успенскій’.
Осенью 1889 г. Успенскій уже почти не могъ работать. Свое состояніе юпъ подробно описываетъ въ большомъ письм къ Посникову отъ 26-го октября 1889 г., въ которомъ между прочимъ мы находимъ рядъ яркихъ страницъ, вызванныхъ смертью H. В. Успенскаго.
Вотъ это письмо:

26-го октября 1889 г.

‘Превосходнйшій ангелъ мой, Александръ Сергичъ! Вчера пришелъ Максимовъ, говоритъ: ‘Сердитъ на васъ А. С. Онъ вамъ писалъ, а вы ничего не пишите!’ — Нтъ!— отвтилъ я безумному Максимову, — но сердитъ на меня А. С. Онъ долженъ чувствовать, что я и затихъ-то отъ его сердечнаго письма, именно затихъ, т. е. вотъ ужъ съ мсяцъ, какъ я чувствую себя тихо. Хоть мн и невозможно даже думать, чтобы впереди для меня было лучше, но утихъ, не мучаюсь жизнью и, пожалуй, даже мало думаю о ней, но во всякомъ случа не мучаюсь… Пишу трудно, языкъ у меня сталъ такой, какимъ пишутъ въ святйшемъ синод,— но и это ничего. Это-то, можетъ-быть, пройдетъ. Только ужаса никакого не чувствую, стараюсь не чувствовать и иной разъ тихимъ манеромъ пролежу часиковъ пять.
Была и другая причина, почему я не писалъ, но эта причина особенная. Въ самое послднее время я прочиталъ въ газетахъ: ‘Смоленское дворянское собраніе постановило поднести всеподданнйшую благодарность за дарованное право дворянству и, пользуясь правомъ доврія (верховной власти, ходатайствовать о коренномъ преобразованіи системы классическаго образованія’.
Когда я прочиталъ это извстіе, то сказалъ:
— А! стало-быть, онъ еще въ Смоленск!
И въ этотъ разъ мн отъ милаго моего А. С. стало еще лучше на душ: умно и весело!
Надо-жъ мн когда-нибудь просто чувствовать себ на душ, и поберечь ихъ (чувства) тамъ, а по выщипывать ихъ перомъ на бумагу, не разводить ихъ чернильной водой.
Вотъ я не писалъ, потому что вы мн дали самое успокоительное лкарство и я все время испытываю его благотворное дйствіе.
Такъ вотъ отчего молчаніе-то произошло, голубчикъ вы мой А. С.!
На-дняхъ я, можетъ-быть, васъ увижу,— думаю на два дня пріхать въ Москву. Смерть Н. Усп. омрачила меня ужаснымъ образомъ. Я-то вдь знаю сущность поведенія, которое привело его къ такой погибели. Но нельзя, да и не надо говорить о растлніи его души съ дтскихъ лтъ въ . . . . . . . . сред, гд онъ родился и жилъ, я которую,— увы!— любилъ все время, любилъ ея безбожество и все то, что извстно подъ наименованіемъ ‘жеребячья порода’, издвался надъ свинскимъ житьемъ этой пьяной, сластолюбивой, жадной до плотскихъ удовольствій . . . . . . . . толпы, но все-таки любилъ быть здсь изъ удовольствія издваться надъ ней, любоваться распутствомъ. Священникъ села, гд нтъ барскаго дома, волостнаго писаря и кабака, можетъ спиться или стать на-ряду съ мужикомъ простымъ пахаремъ, но не растлить своей души развратомъ героевъ пошехонской старины, проживающихъ въ барскомъ дом, окруженныхъ дворней. Дворня — именно’ то культурное общество для деревенской аристократіи, кулаковъ, лавочниковъ, кабатчиковъ и кутейниковъ, съ которымъ причтъ былъ въ дружескихъ связяхъ. Я не могу изобразить именно безбожія, которое здсь царило въ юные годы Ник. Вас. и гд у него развилось удовольствіе издваться надъ человкомъ,— желать довести, если можно, всякаго знакомаго, особенно женщину, до пробужденія въ нихъ распутныхъ побужденій и вообще удовольствіе ощущать въ людяхъ дураковъ и подлецовъ и мошенниковъ. Вдь вотъ — Тургеневъ, Толстой, Григоровичъ, Некрасовъ, Помяловскій, Лев.,— словомъ, вс, о комъ написаны его литературныя воспоминанія,— вс плуты, дураки, мошенники, пьяницы. Человкъ прожилъ 52 года и помнитъ, считаетъ нужнымъ помнить почему-то одн только гадости, и всегда сочиняетъ ихъ, вретъ! И что важно — въ этомъ оплеваніи нтъ злобы, но какое-то неисцлимое, въ крови таящееся, желаніе оправдать свою растлнную мысль и поистин преступныя, растлнныя желанія,— подлостями или, по его, б—вствомъ и плутовствомъ всего общества, даже Тургенева, Некрасова и т. д. Если мерзко то, что онъ написалъ и наклеветалъ на писателей, то говорилъ онъ на словахъ во много разъ хуже, и когда живописалъ съ своей точки зрнія, т. е. своей растлнной мыслью, чужія свинства и скотства (инаго онъ но понималъ), то чмъ подле играла его мысль и чмъ гнусне созидались его позорящія людей якобы доказательства подлости,— тмъ ему становилось легче на душ, лицо его оживлялось съ каждой подлостью, по мр возрастанія ея омерзнія. Тутъ онъ былъ молодцомъ, юморъ блисталъ у него, онъ хохоталъ на всю комнату и чувствовалъ себя вполн ободреннымъ для собственнаго распутства.
Я знаю, что вы, да и никто не можетъ и приблизительно понятъ этого растлнія и среды, въ которой единственно оно было существеннымъ свойствомъ взаимныхъ отношеній, сущностью жизни. И я знаю, что то, что я написалъ, не говоритъ о растлніи какъ бы слдовало,— ‘ но вдь этой черты никто бы не могъ должнымъ образомъ изобразить, даже Мих. Евгр. не постигъ бы. Я-жъ руководствуюсь только ужасомъ. Кстати сказать, съ Ник. Усп. я видлся въ теченіе всей его жизни много днями, а скоре часами, да въ промежутк двухъ — трехъ лтъ, и то) я съ пятаго слова чувствовалъ уже страхъ предъ растлнными мыслями, которыя вотъ-вотъ пойдутъ изъ него, и онъ выразить ихъ самымъ ласковымъ, любовнымъ тономъ съ очевиднымъ ощущеніемъ удовольствія и понемногу, какъ гипнотизеръ, отуманитъ всякаго, котораго ему любо будетъ видть въ подломъ вид. Вотъ какая это ужаснйшая личность!..
Кстати, дорогой Александръ Сергевичъ, исправьте непремнно сшибку, которая вкралась въ некрологъ И. В. Усп. Я даже прямо прилагаю ее.
Поправка. Въ некролог H. В. Успенскаго (‘Русск. Вдом.’ No 295) между прочимъ сказано: ‘Разсказы его печатались преимущественно въ ‘Современник’ до закрытія этого журнала въ 1866 году’. Это не совсмъ такъ, въ ‘Современник’ разсказы II. В. печатались съ 58-го года по 62-й годъ. Въ 62.мъ онъ помстилъ народныя сцены ‘Странницы’ въ ‘Русскомъ Встник’, а съ 63-го года сталъ сотрудникомъ ‘Отечественныхъ Записокъ’, ред. А. Краевскаго. Въ конц 60-хъ и начал 70-хъ годовъ писалъ въ ‘Встник Европы’.
Если бы онъ писалъ въ ‘Совр.’ до 66-го года, это значитъ, что это у него были связи съ людьми, а этого у него не было. Да и вообще для достоврности, пожалуйста, исправьте эту ошибку.
Будетъ ли напечатана моя ‘Червоточина’? Я бы желалъ. Въ томъ же 295-мъ нумеръ ‘Русск. Вд.’ перепечатали изъ ‘Новаго Времени’ свднія, доставленныя Дворянскому банку землевладльцами о количеств инвентаря. Что же, разв не правда, что я пишу? На 25 десятины чуть не одна лошадь,— а поля между тмъ вс засяны, вс сжаты, зерно вымолочено, и эти засянныя поля — основаніе для оцнки доходности земли, тогда какъ ихъ засяла нужда крестьянская. Тамъ сказано: большею частью исполу. Это вдь тиранство, а не хозяйство. Исполу — это, прежде всего, крестьянское безземелье, затмъ это доходность земли, въ обработку которой землевладлецъ не тратить ни копйки,— да всего не перечтешь!
Я бы впрочемъ могъ смягчить языкъ. И потому, вотъ что, дорогой Александръ Сергевичъ, письмо это вы получите въ субботу, полагаю, часа въ 3 дня. Если вы не будете печатать ее въ воскресенье, но печатать все-таки ршили, тогда вы отдайте ее въ типографію, а мн пришлите телеграмму: печатать будемъ,— тогда я пріду и при васъ все исправлю.
Да? Превосходный мой А. С.!

Г. Успенскій’.

Поздка въ Москву въ это время, повидимому, не состоялась, такъ какъ вскор Успенскому пришлось писать о покой невзгод, постигшей его. Въ начал ноября произошло несчастье съ А. В. Успенской, незадолго передъ тмъ нсколько оправившейся отъ болзни. Г. И. такъ описывалъ 7-го ноября этотъ случай Посникову:
‘Опять на меня обрушилась нежданная бда! Алекс. Вас., еще не оправившаяся отъ прошлогодней болзни, въ воскресенье, вечеромъ, возвращаясь съ маленькой дочерью и одной барышней отъ знакомыхъ, были вс трое выброшены на мостовую изъ опрокинутыхъ дрожекъ. Опрокинули ихъ какіе-то пьяные саврасы, мчавшіеся съ пьянымъ кучеромъ и зацпившіе колесомъ за колесо дрожекъ, на которыхъ хали наши. Двочка и барышня остались невредимы, а А. В. расшиблась до потери сознанія. Случайно очутившійся въ толп сынъ С. П. Боткина, оканчивающій курсъ мед.-студентъ,— котораго мы не знали,— горячо взялся за дло, собралъ шесть человкъ народу, перенесъ А. В. въ квартиру и положительно спасъ ее, оставался до 4-хъ час. ночи, пока не пріхалъ. спеціалистъ-хирургь. Да! хирургъ понадобился,— на задней сторон головы оказалась рана, просченная до кости. Утверждаютъ, что опасности нтъ, но что мсяцъ одна должна пролежать недвижимо: малйшій подъемъ головы сопровождается головокруженіемъ и рвотой. Она въ полномъ сознаніи теперь,— но что это такое за сознаніе посл прошлогодняго потрясенія… Дло необычайное и пришибло меня окончательно.
Вотъ, дорогой А. С., какъ идетъ жизнь-то!
Крпко цлую васъ, дорогой мой, милый, справедливый.

Г. У спенскій’.

Потрясенный несчастьемъ съ женою, Успенскій совсмъ расхворался: къ коренному его страданію присоединилась еще инфлуэнца.
‘Александръ Сергевичъ, милый мой,— писалъ онъ Посникову,— отнын даю слово ни о какихъ моихъ несчастіяхъ не писать и не думать. Послднее несчастіе пришибло меня безъ всякихъ поучительныхъ послдствій и наилучшимъ образомъ положило предлъ тоскливымъ соображеніямъ: мало ли что можетъ случиться? Къ счастію, я и самъ захворалъ превосходнйшимъ образомъ инфлуэлціей милйшей. Манасеинъ объявилъ лишь, что у меня великолпнйшее гриппозное воспаленіе и что по малой мр дней на десять я осчастливленъ полнйшей возможностью предоставить своему теченію дло дворянское, крестьянское, поповское и вообще судьбы и нити отечества. Гриппъ бьетъ меня въ оба бока такъ, что я надюсь прекратить статейное направленіе мысли не на 10, а на 20 дней, а то и побольше. Говорю это поистин съ удовольствіемъ. Что бы! другое могло бы прервать теченіе моей безсмысленной жизни? Ничего! А вотъ Богъ послалъ инфлуэнцу,— анъ мысли-то у меня и освжатся отъ суеты суетъ’…
Инфлуэнца прошла, но состояніе нервной системы писателя посл всхъ этихъ передрязгъ къ концу 1889 года еще значительно ухудшилось. Онъ писалъ въ то время Посникову:
‘Александръ Сергевичъ! Дорогой мой! Шутки-шутки, а мое нервное разстройство разршилось-таки ужаснйшимъ недугомъ: галлюцинація обонянія, т. е. я ощущаю удушающій запахъ въ комнат, котораго въ дйствительности нтъ… По прізд изъ Москвы я уже чувствовалъ запахъ по временамъ. Но когда со мной случился гриппъ, запахъ сталъ чаще, теперь, послдніе 5—6 дней,— положительно ни дня, ни ночи покою. Ни писать, ни читать ничего не могу. Лчитъ психіатръ Чечотъ и прописалъ лкарство, не надясь на скорое выздоровленіе мое. Въ понедльникъ, въ 1 часъ, я поду къ нему,— начнется лченіе электричествомъ.
Видлъ Михайловскаго.
Скажите Влад. Александр. о слдующемъ обстоятельств: Я досталъ еще экземпляръ отчета Крестьянскаго банка. Совершенно новенькій и чистенькій и возвращу его Скалону. Такимъ образомъ В. А. можетъ распоряжаться тмъ экземпляромъ, который у меня,— какъ ему угодно. Спросите его, прислать ли? Я тотчасъ вышлю. Любопытно, какъ и гд (главное) я досталъ 2-й экземпляръ отчета. Могу сказать — дивны дла твои, Господи.
Крпко цлую и благодарю за добрыя письма. Г. Успенскій’.
Лченіе шло своимъ порядкомъ, но въ состояніи больнаго не происходило существенныхъ перемнъ.
‘Главное, дорогой мой,— пишетъ онъ той же зимой Посникову, — нельзя мн работать, т. е. если я задумаю что-нибудь написать и пропишу часа два,— то положительно разслабваю до невозможности, и, надвигаются болзненныя ощущенія вновь. Вс,— начиная съ Манасеина и Чечота,— говорятъ, что мн необходимъ полнйшій отдыхъ хоть на 1 мсяцъ’.
И только весною слдующаго 1890 года въ состояніи здоровья Успенскаго произошло такое улучшеніе, что онъ на нкоторое время могъ снова вернуться къ литературной работ.

VI.
Возобновленіе литературной дятельности весной 1890 г.— Тюремная выставка и международный тюремный конгрессъ въ Москв.— Каторга и отношеніе властей къ политическимъ каторжанамъ.— Привлеченіе Г. И. Успенскаго къ судебной отвтственности за одно изъ писемъ ‘Отъ Оренбурга до Уфы’.— Новый приступъ болзни.— ‘Крестьяне-богати’.— ‘Всти изъ деревни’.— Третій томъ собранія сочиненій Глба Успенскаго.— ‘Подъ симъ камнемъ…’ — Изъ писемъ 1891—93 гг.

Къ весн 1890 года Г. И. Успенскій нсколько оправился отъ болзни и возобновилъ свою литературную дятельность. Онъ побывалъ въ Москв, постилъ тюремную выставку, устроенную по случаю собравшагося тогда международнаго тюремнаго конгресса, и своими впечатлніями подлился съ читателями ‘Русскихъ Вдомостей’. По поводу этой статьи 20-го іюня Г. И. писалъ Посникову:
‘Былъ я на тюремной выставк разъ пять. Произвела она на меня впечатлніе, и я кое-что набросалъ. Первая половина находится въ редакціи — на имя Вас. Мих. Вторую пишу. 2-я посвящена исправительнымъ колоніямъ и каторг: Сахалинъ, нерчинская тюрьма. Конгрессъ — разсужденіе. Выставка — что на самомъ дл. Разница большая. Но я полагаю, что если эти наброски не появятся скоро, то будетъ ужъ де къ чему помщать. Газета живетъ ежедневными интересами, а если напечатать о выставк, когда она закроется, то это ужъ дло, подлежащее забвенію. Въ ‘Русской Мысли’ повствовать въ іюл о томъ, что было въ іюн, какъ въ ежемс., не поздно,— и тогда, живая душа, отдайте ее Гольцеву. Если же, просмотрвъ, вы найдете, что можно помстить, то хорошо будетъ… Окончаніе я пришлю. Но если вамъ покажется,— глупо написано, то это врно. Дйствительно, должно быть, глупо, потому что я оглуплъ въ лучшемъ вид и,— эва, какъ далеко отчалилъ отъ литературнаго берега. 1-го іюля я расквитаюсь съ Чудовымъ, а въ август увижу живую душу, Александра Сергевича. Можетъ, и въ іюл увижу?’
Въ слдующемъ письм, отъ 22-го іюня, Г. й. указываетъ, чмъ для него была особенно дорога эта тема:
‘Теперь о статейк. Писать ли ее, или не писать? Вотъ насчетъ этого ужъ, ангелочекъ мой, одолжите телеграммкой самаго микроподобнаго содержанія:

Чудово, Успенскому, Присылай. Посниковъ,

а прибавлять дйствительный статскій совтникъ… нтъ! Надо прибавитъ! Надо, надо прибавить,— тогда телеграмма, какъ пуля, вопьется ко мн въ домишко и моментально прилетитъ.
Тогда я быстро допишу, быстро пошлю окончаніе, быстро поду въ Волочекъ.
Если-жъ статейка — швахъ, тогда я быстро перестану писать, быстро поду въ Волочекъ и быстро впорхну въ камеру одиночнаго заключенія д. с. с…
Не знаю, поздоровится ли Рукавишниковскому пріюту. Не Рукавишниковымъ, это — особая статья, а управленію. А затмъ, А. С., пишу статейку, главнымъ образомъ, чтобы о каторг знали добрые люди.
На Кар содержится теперь 3,536 заключенныхъ. Изъ расходовъ (443 тыс.) беру два:
Отопленіе… 9,421 р.
Освщеніе.. 649 р. на 3,500 человкъ заключенныхъ (88 г.)!
Въ прошломъ году за дерзости начальству и нарушенія дисциплины (карійскій бунть политическихъ) наказано плетьми — 1 (женщина). Наказано розгами отъ 30-ти до 100 ударовъ 24 человка (это неполитическіе). 60 человкъ заключено изъ внтюремнаго разряда въ тюрьму (это тоже политическіе). Наказаній розгами всегда бездна, и вообще — настоящая каторга’.
Лтомъ Успенскій чувствовалъ себя относительно лучше, и этимъ сравнительно благополучнымъ моментомъ пользовался для того, чтобы писать, хотя и смотрлъ на эти свои литературные опыты скептически. Такъ, онъ писалъ Посникову 7-го іюля:
‘Дорогой, милый Александръ Сергевичъ! Бога для,— не смущайтесь обиліемъ непомрнымъ всего написаннаго. Я радъ, что хоть слегка начинаю опять шевелить мозгами и написалъ все, что было въ мозгахъ, нимало ихъ не стсняя. Но и печатать всего не слдуетъ,— могутъ быть повреждены и мозги читателя. Все имющееся у васъ и все посылаемое — будетъ на вашихъ глазахъ сокращено самымъ пріятнымъ манеромъ, не больше какъ для одного фельетона. Павленковъ отложилъ печатаніе (третьяго тома сочиненій) до конца іюля, теперь я самъ отлагаю его до тхъ поръ, пока очувствуюсь, и немедленно узжаю на югъ… Ровно въ 12 час. ночи въ понедльникъ явится въ ред. ‘Русск. Вд.’ прохожій странникъ Г. Успенскій.
7-го іюля 90 г.’.
Состоялась ли эта поздка, или нтъ, но конецъ іюля застаетъУспенскаго въ Чудов снова расхварывающимся и озабоченнымъ старыми и новыми хлопотливыми длами. Во-первыхъ, опять возобновились хлопоты по изданію сочиненій, а, во-вторыхъ, надъ Г. И., по его выраженію, ‘стряслось’ еще одно ‘дло’ не изъ пріятныхъ.
Въ письм, присланномъ Посникову вскор посл 24-го іюля, въ отвтъ на обычныя поздравленія московскихъ друзей, Успенскій сообщаетъ о судебномъ преслдованіи, возбужденномъ противъ него дореформеннымъ уфимскимъ судомъ. Одновременно Г. И. прислалъ довольно подробную выписку изъ постановленія уфимской палаты уголовнаго и гражданскаго суда и записку свдущаго лица, къ которому обратился писатель за юридическимъ совтомъ.
Отвть спеціалиста былъ успокоительный, онъ врно предсказалъ исходъ дла, которое, дйствительно, кончилось ничмъ. Но въ свое время, оно, повидимому, все-таки причинило больному писателю немало волненій, и онъ возвращался къ нему въ своихъ письмахъ неоднократно. Поздне, уже осенью, онъ сообщилъ о своемъ допрос у слдователя. Въ іюльскомъ же письм къ Посникову Г. И. передаетъ, какъ до него дошла всть о возникновеніи этого преслдованія и на чемъ оно основано.
‘Милый мой, хорошій Александръ Сергевичъ! Телеграмма, въ которой было ваше имя, обрадовала меня до глубины души. И вс то подписавшіеся — милы и пріятны мн, но я радъ, что вы тутъ же. Здоровье мое вотъ въ какомъ положеніи. ‘Запахъ’ ослаблъ подъ вліяніемъ, во-первыхъ, электричества и трехъ лкарствъ, дйствующихъ на нервы… Дло плохое, такъ какъ чуть только ослабетъ дйствіе, напримръ, хлоралъ-гидрата (вотъ какое средство), который я въ жидкомъ вид, наливъ въ горсть руки, втягиваю носомъ,— такъ запахъ, какъ былъ, такъ и есть. Иногда можно заморить его на цлый день, но съ 12-ти час. ночи до 3-хъ — никакихъ способовъ, и поэтому засыпаю въ 7—8 час. утра, а просыпаюсь въ 3 ч. Ужаснйшее разстройство и невозможность не только работать, да и читать, особливо читать ‘Русск. Вд.’, съ ныншнимъ, ихъ, скорченнымъ въ комочекъ шрифтомъ, похожимъ на человка, который живетъ не въ комнат, а въ ‘углу’, скорчившись и подобравъ ножки и ручки.
Вотъ какое стряслось дло, которому я впрочемъ радъ. Какой-то доброжелатель прислалъ мн изъ Уфы постановленіе уфимской палаты уг. и гр. суда о преданіи меня суду.
Прилагаю это постановленіе. Прочитавъ его, обратите вниманіе на слдующее обстоятельство: обвинительныя слова,— они находятся въ той цитат, которая подчеркнута и начинается со словъ: ‘До чего’… и т. д., и когда вы прочтете эту цитату, то не поймете словъ: такія, новое и конецъ: мропріятіе прав. сената. Къ чему относится все это? По словамъ постановленія къ длу Кол. Но на слдующей страниц, разъясняя дло Коловскихъ, судъ разъясняетъ дло еще Уткина. Откуда онъ взялся?…
Возьмите, пожалуйста, фельетонъ и прочтите цлый столбецъ выше словъ ‘До чего’ и т. д., и вы увидите, что сказалъ о суд дурно на основаніи того, что прав. сенатъ предалъ членовъ суда по длу Уткина, и на этомъ основаніи я привелъ равнозначительноее дло.
Получивъ это постановленіе, я обратился къ нотаріусу (единственному задушевному другу М. Е. Салтыкова В. И—у) съ вопросомъ о томъ, куда меня теперь? Прилагаю его отвть.
Несомннно, что прокуроръ судебной палаты пришлетъ въ редакцію ‘Русскихъ Вдомостей’ повстку на мое имя,— и я бы желалъ, чтобы меня вызвали въ Москву безъ проволочекъ.
Маленькая просьба, которую прошу васъ, пожалуйста, обхлопотать въ контор: напечатать два объявленія такого содержанія: (прилагаю листокъ).
Кром того, нельзя ли поощрить меня небольшой рекламой въ виду того, что въ начал марта выйдетъ мой собств. томъ? Реклама заключается въ такомъ вид:
‘На-дняхъ поступило въ продажу третье изданіе сочиненій Г. Успенскаго въ 10 тыс. экземпляровъ. Изданіе 2-е, въ такомъ же количеств, поступившее въ продажу 3-го декабря 88 года, разошлось къ 1-му августа 89 г.’.
Это вы увидите на помтк о дн выхода книги. Павленковъ, потому только, что желалъ выпустить третье изданіе съ новымъ портретомъ, тысячи дв 3-го изданія пустилъ подъ именемъ втораго со старымъ портретомъ. И такимъ образомъ книга, которая разошлась въ 8 мсяцевъ, обижена прибавкой 4 незаслуженныхъ ею мсяцевъ.
Нельзя ли прибавить посл словъ ‘къ 1-му августа’:
‘Нсколько сотъ экземпляровъ третьяго изданія вслдствіе продолжительной задержки съ полученіемъ новаго портрета, посл 1-го августа, по необходимости были выпущены въ продажу со старымъ портретомъ и какъ второе изданіе. Слдовательно, 2-е изданіе разошлось въ теченіе 8-ми мсяцевъ’.
Если это не хорошо, то все-таки воткните туда, гд ‘намъ сообщаютъ’, вышеприведенныя три строчки.

Отъ всего сердца благодарю
Г. Успенскій’.

Къ этому письму Успенскій приложилъ и слдующую выписку изъ постановленія уфимской палаты уголовнаго и гражданскаго суда. Этотъ документъ переписанъ собственноручно Г. И. и снабженъ въ скобкахъ его же примчаніями.
‘1889. Ноября, 16-го дня. Уфимская палата уголовнаго и гражданскаго суда, въ состав товарища прокурора Д. А. Кудрявцева и членовъ . К. Рубинштейна и Ж. В. Каминскаго, слушали докладъ: Въ No 282 ‘Русскихъ Вдомостей’, отъ 12-го сентября 1889 г., издаваемыхъ подъ редакціей В. Соболевскаго, напечатана фельетонная статья, озаглавленная ‘Отъ Оренбурга до Уфы’ и обращающая на себя особенное вниманіе распространеніемъ среди читающей публики совершенно ложныхъ свдній, относящихся до длъ Коловскихъ съ переселенцами с. Богородскаго Уфимскаго узда, производящихся въ уфимской палат уголовнаго и гражданскаго суда, въ порядк гражданскаго судопроизводства, направленная съ явными оскорбительными для суда цлями. Дословное содержаніе этой статьи предпосланное (ршительно не понимаю или не разобралъ. Прим. Г. И. Усп.) словамъ фельетониста г. Глба Успенскаго: ‘До чего укоренилась и вошла въ обычай привычка ршать въ совершенно превратномъ смысл такія неправильныя дла, свидтельствуетъ новое сообщеніе изъ Уфы, появившееся въ томъ же ‘Волжскомъ Встник’ (179) спустя не боле трехъ недль посл извстія о мропріятіи правительствующаго сената’ /Затмъ выписка, приводимая мной изъ ‘Волиск. Встн.’. Прим. Г. И. У.). Между тмъ, истинная суть дла заключается въ слдующемъ (отсюда переписаны на нсколькихъ листахъ обстоятельства дла Коловскихъ и Уткина {Доброжелатель не приводитъ текста (Прим. Г. И. Успенскаго).}). И затмъ приказали: Въ виду явныхъ и направленныхъ къ дискредитированію дйствія гражданскаго отдленія палаты по приводимымъ въ фельетон ‘Русскихъ Вдомостей’ двумъ дламъ: Колонскаго съ переселенцами с. Богородскаго и о земл Уткина, бьющихъ на особый характеръ громадности цифръ, особенно въ послднемъ дл, (?), и принимая во вниманіе, что сообщеніе неизвстнаго палат корреспондента ‘Волжскаго Встника’ и помщеніе сего сообщенія въ послднемъ подходятъ подъ дйствіе (и… не разобралъ, кажется, ‘и наказаніе’. Прим. Г. И. У.), въ ст. 1,039 улож. о нак. выраженное, а слова корреспондента ‘Русскихъ Вдомостей’, Глба Успенскаго: ‘До чего и т. д.’, написанныя впредь (?) слова ‘неправильныя дйствія’,— удостовряющія, что досел, въ отношеніи преслдованія хищничества, въ гражданскомъ суд палаты царила одна поблажка хищникамъ и отсутствіе праваго суда въ отношеніи обобранныхъ,— подходятъ подъ дйствіе ст. 1,040 улож. о наказ., палата опредлила: 1) Просить прокурора казанской судебной палаты привлечь къ уголовной отвтственности редактора издаваемой въ г. Казани газеты ‘Волжскій Встникъ’ и его корреспондента по обвиненію ихъ въ преступленіи, предусмотрнномъ 1,039 ст. Ул., о нак., 2) просить прокурора московской судебной палаты о привлеченіи къ уголовной отвтственности сотрудника издаваемой въ Москв газеты ‘Русскія Вдомости’, Глба Успенскаго, по обвиненію его въ преступленіи, предусмотрнномъ 1,040 ст. улож. о наказ., для чего копію съ настоящаго постановленія палаты препроводить на распоряженіе прокурора московской судебной палаты, съ приложеніемъ No 282 ‘Русскихъ Вдомостей’, и прокурору казанской судебной палаты, съ приложеніемъ выписки изъ помщенной въ означенномъ No 282 ‘Русск. Вд.’ фельетонной статьи Глба Успенскаго, прося обоихъ господъ прокуроровъ примнить къ сему длу 1,536 ст. улож.
Исполнено это 24-го ноября. Прокурору московск. палаты за No 20,429, а казан.— за No 20,428′.
На другомъ листк писарскимъ почеркомъ выписаны помянутыя въ постановленіи суда статьи Уложенія о наказаніяхъ и другою рукою сдлана слдующая приписка:
‘Совщался по поводу вашего письмо съ прирожденнымъ криминалистомъ, бывшимъ товарищемъ прокурора судебной палаты. Онъ совтуетъ пренебречь, ибо подобныя литературныя дла всегда оканчиваются пустяками. На-дняхъ слышалъ отъ сенатора П. А. Сабурова, что уфимская палата отдается сенатомъ въ полномъ состав подъ судъ за правильныя ршенія по башкирскимъ дламъ. Дружески жму руку. В. И — ъ’.
Новое ухудшеніе въ состояніи здоровья Успенскаго началось въ август, но онъ все-же продолжалъ писать. О ход сваей работы и о теченіи своей болзни въ это время Г. И. часто увдомлялъ Посникова коротенькими письмами. Такъ, 10-го августа Г. И. писалъ изъ Чудова:
‘Дорогой, милый Александръ Сергевичъ, живая душа!
Пропадаю окончательно! Просто ужасъ — что со мною творится! Теперь вся стрльба и нервные жестокіе щипки сосредоточились въ правой сторон живота, между ребромъ и бедромъ. Въ этомъ-то мст у Шелепова и были такія же самыя боли отъ рака. Можетъ, и у меня то же, по просто невыносимо. Хотлъ что-то работать, по щипки, какъ пули, прострливаютъ голову. Чортъ его знаетъ, за что мн такая напасть?.. А весной я сталъ быстро поправляться. Теперь же мн хужево сто разъ, чмъ было въ март и апрл. Ну, не буду выть, мучить васъ, живая душа. И цловать-то не ршаюсь,— скрюченный я калка!
Теперь я ужъ не Г. Успенскій,
а какъ подписаться — не знаю’.
Въ этомъ состояніи Г. И. перебрался въ Петербургъ и оттуда 20-го августа выслалъ все-таки свою рукопись. А какъ давалась ему работа, можно видть изъ слдующаго письма:

‘Дорогой Александръ Сергевичъ!

Не смущайтесь количествомъ бумаги, которую посылаю,— написано просторно и только нсколько строкъ мелко. Пожалуйста, если возможно, напечатайте побыстре. Сейчасъ не могу писать и держать въ рук перо.— изнемогъ и изнемогаю съ каждымъ днемъ боле и боле. Едва живъ. Завтра, поутру, думаю, мн будетъ можно написать вамъ. Боже милостивый, что со мной творится. Весь вашъ

Г. Успенскій.

20-го авг. 90′.
Это было начало его послдней статьи, помщенной въ ‘Русскихъ Вдомостяхъ’,— ‘Крестьяне-богати’. Въ собраніи сочиненій, какъ и раньше въ газет она вошла въ составъ очерковъ ‘Мелькомъ’.
Понятно, что при болзненномъ состояніи автора работа шла туго. Своихъ ‘Богатевъ’ Успенскій писалъ весь августъ и весь сентябрь, съ большими перерывами. По этому поводу онъ писалъ 20-го сентября:
‘Дорогой мой Александръ Сергевичъ! Еле-еле преодоллъ еще частицу ‘Богатевъ’, и не посылалъ бы,— такъ великъ промежутокъ,— но въ этой частиц рчь идетъ о виднномъ, а въ первой частиц шло о читанномъ, стало быть, можно читать эту частицу и не помня первой, она сама по себ, какъ и первая. Затмъ будетъ еще объ Астраханк, но больше, какъ послдній фельетонъ Короленко.
Пересказать не могу моего безъисходнаго положенія. Вчера я видлся съ Василіемъ Михайловичемъ, отъ котораго получилъ записку утромъ, часовъ въ 10. Предполагалось обдать въ 3 часа и до 5-ти. Чтобы этоі исполнить, т. с. не лишить себя удовольствія выйти изъ дома на блый свтъ,— чего-чего я ни предпринималъ съ моимъ бреннымъ тломъ,— лишь бы только преодолть на нкоторое время недвижимое лежанье или сиднье — возможное и лучшее положеніе для бреннаго тла теперь. Слава Богу, а главное, удовольствіе видть Вас. Мих. значительно облегчило на эти часы мои мученія, но вчера же съ вечера, а особенно сейчасъ (6 час. вечера, 20-го), когда я думалъ проводить В. М. на курьерскій,— опять вполн бездыханенъ. Однако попробую похать на курьерскій.
Болящій, подыхающій

Г. Успенскій’.

На слдующій день, 21-го сентября, Г. И. опять писалъ Посникову:
‘Нужно мн на нкоторое время корректуру 2-й статейки о ‘Богатяхъ’. Если но будетъ слишкомъ поздно, то пришлите, а если нельзя, то въ одномъ мст, гд сказано ‘смшеніе трехъ, цвтовъ, краснаго (крыши) и т. д., надо измнить вмсто смшеніе — сочетаніе трехъ — только и всего… Теперь мн опять, конечно, необходимо ‘мелькомъ’ получить 100 — и въ прошлый разъ милйшій Головинъ такъ превосходно разсчиталъ, что я просто былъ очарованъ, Кажется,— какія тамъ деньги я могу получить, когда долженъ выше облака ходячаго? Однако-жь получилась воспись, въ которой великолпнйшимъ образомъ было доказано, что мн слдуетъ получить сто рублей, причемъ въ уплату долга было вычтено 65%. Я вамъ говорю, А. С., что я просто очарованъ.
Столько-то строкъ. Столько-то рублей.
65% тьма заплачено.
Остатокъ 42
(Вотъ прелесть!) Авансъ 58
Итого 100
Вотъ и теперь, дорогой А. С., хорошо бы получить такой очаровательный документъ. Все въ немъ — чудо какъ хорошо!
Вас. Мих. я далъ записку о моемъ дл по 1040-й ст. Дло это было въ московскомъ судебномъ округ, оттуда передано въ петербургскій (судебный слдователь бралъ съ меня показанія 6-го іюля (?)), а теперь опять передано въ московскую судебную палату, очевидно, съ цлью привлечь и редактора ‘Русск. Вд.’. Дло это находится у товарища прокурора г. Москвы X округа. Не будетъ ли такъ добръ С. А. Муромцевъ (іонъ. добрый, славный человкъ) разузнать намренія тов. прокурора и похлопотать о прекращеніи этого дла. Показанія мои при дл.
Крпко цлую моего цлителя

Г. Успенскій’.

Попытки возвратиться къ писательству Успенскій неоднократно длалъ и поздне. Можно сказать, онъ пробовалъ свои силы при малйшемъ улучшеніи въ своемъ здоровь. Порой у Г. И. возникала даже мысль о возобновленіи регулярнаго сотрудничества. Такъ, напр., 25-го декабря 1890 г. онъ писалъ Посникову: ‘Относительно произведенія — надобно исправить первую главу. Я попробую ее написать вновь. По прислать корректуру — будетъ хорошо, такъ какъ половина (съ третьей главы) неокончена и печатать ее въ будущемъ году не подобаетъ, а ужъ лучше печатать статьи 1-ю и 2-ю. Я бы желалъ въ мсяцъ раза два, а то и одинъ продолжать эти Всти изъ деревни. Право, очень, очень много новаго, да и стараго-то пропасть’.
Но вслдъ затмъ самъ же Успенскій налагалъ veto на свои статьи. Такъ, въ послднихъ числахъ того же декабря 1890 года въ письм, отправленномъ съ С. Н. Южаковымъ, который халъ тогда но дламъ въ Москву, Г. И. объявляетъ, что беретъ назадъ свои ‘Всти изъ деревни’, и тутъ же даетъ нелестную и несправедливую оцнку только-что появившемуся тогда третьему тому своихъ сочиненій.
‘Никакимъ образомъ,— пишетъ онъ,— мое бумагомаранье о зем. дач. и о прочемъ но можетъ появиться на свтъ и изумить читателей безсмыслицей напечатанныхъ строкъ. Просмотрвъ корректуру, я еще разъ убдился въ своей умственной погибели. Пожалуйста, прикажите разобрать эту подлость. Употребляю вс усилія, чтобы устроить домашнія дла мсяца на три и ухать въ Кіевъ, гд и буду лчиться. Леічь въ больницу въ Петербург,— это значить огорчить и омрачить всю семью, а въ Кіев,— дло другое: и знать но будутъ, что я въ лчебниц или больниц. Исторію же коей болзни я привезу изъ Петербурга отъ Чечота, такъ что тамъ будутъ знать, что со мной длать.
Книги отправлены на имя Василія Михайловича. Такъ какъ они безъ надписей (положительно рука не поднимается на этой гробовой плит длать какія бы то. ни было надписи, кром ‘подъ симъ камнемъ’),— то сдлайте милость, распорядитесь, чтобы книги попали въ руки тхъ, кто поименованъ въ списк’.
И хотя отзывы печати о третьемъ том, повидимому, и убдили строгаго къ себ автора, что ‘подъ симъ камнемъ’ — опредленіе въ данномъ случа совсмъ не подходящее, все же для него эта книга осталась ‘мрачной’ книгой. 18 то января 1891 г. онъ писалъ Посникову:
‘Дорогой Александръ Сергевичъ! Вчера я прочиталъ рецензію В. И. ?. о 3-мъ том. Ршительно не ожидалъ ничего подобнаго. Я на этотъ томъ смотрлъ какъ на ‘надгробный памятникъ’, и когда хотлъ длать надписи, то рука моя писала: ‘Подъ симъ камнемъ…’ Теперь я вижу, что я еще пока не подъ симъ камнемъ… Оказывается, что Флорентій едоровичъ (Павленковъ) не посылалъ въ редакцію ‘Русск. Вд.’, да и вообще никуда ни книгъ, ни объявленій. Изъ его письма я вижу (по этому поводу), что онъ старается, чтобы мн больше досталось. Дло это пустопорожнее, просто Фл. ед. забываетъ о моей книг, такъ какъ это въ сущности не его изданіе, а мое. Прилагаю поэтому объявленіе и прощу васъ не отказать напечатать его три раза какъ обыкновенно со скидкою 25%, а счетъ препроводите къ Павленкову, адресъ котораго обозначенъ.
Нтъ, слава Богу, пока еще не подъ симъ камнемъ, а книги-то пришлю все-таки безъ надписей: половина написана въ самыя мрачныя минуты юности, а другая въ самыя мрачнйшія минуты старости. Рука не поднимается, чтобы преподнести эту мрачную книгу наилучшимъ друзьямъ. Пусть она прійдетъ безъ надписи.
Получилъ я отъ Павленкова книги только въ прошлое воскресенье и поэтому запоздалъ съ высылкой.

Всмъ сердцемъ преданный Г. Успенскій.

18-го янв. 91 г.’.
Послдующіе годы были для Успенскаго, по его выраженію, годами ‘лютыхъ скорбей’, повсть о которыхъ время-отъ-времени возобновлялась въ его письмахъ къ московскимъ друзьямъ. Вотъ, напр., что писалъ онъ Посникову 1-го августа 1891 г.:
‘Дорогой мой, милый, живая душа, Александръ Сергевичъ! Нахожусь съ самаго перваго момента съ прізда въ Чудово въ самомъ удрученнйшемъ состояніи. Пріхалъ изъ тепла въ холодъ, пришлось раза два топить печь, разверзлись вс язвы, облегченныя купаньемъ, купаться негд. Была рченка, но какой-то предприниматель изрыль ямами ея каменистое дно и устроилъ обширный цементный заводъ. Вода не течетъ, а стоитъ и гніетъ въ глубокихъ ямахъ. Какъ зницу ока бережемъ дождевую воду,— это хорошо, по противные дожди и холодъ сокрушили меня окончательно, съ перваго дня. Очевидно, я не долчился. Сердечная телеграмма вызвала слезу радости и… отчаянія о видимой моей погибели, если я опять не уду на мсяцъ въ теплыя мста…
Н. К. Михайловскій уже не въ Клину, а въ Любани. Обязанъ подпиской не жить въ Московской губ.
Ахъ, милый мой А. Серг., пріхалъ въ Петербургъ, пишу въ пустой квартир и пріхалъ, чтобы устроить поздку. Не знаю, удастся ли это. Что же, писать нечего, кром повсти о лютыхъ скорбяхъ. Если я не совсмъ погибъ,— это животворныя впечатлнія Котова и избушки на курьихъ ножкахъ. Тамъ именно начинала оздоровляться моя башка, въ живой жизни живыхъ людей. Чудеснйшій мой, живая душа, Александръ Сергевичъ, хапунъ (іомкипуръ) души моей! Дай Богъ хапуну здоровья. Всмъ сердцемъ любящій

Чортяка *)’.

*) Г. И. Успенскому очень понравился извстный разсказъ В. Г. Короленко, тогда только что напечатанный въ ‘Русск. Вд.’.
Литературная дятельность Г. И. Успенскаго пресклась среди этихъ ‘лютыхъ скорбей’, прекратилось и его многолтнее сотрудничество въ ‘Русскихъ Вдомостяхъ’, но до конца сознательной жизни писателя не порвалась его связь съ газетой. Объ этомъ онъ самъ говоритъ въ одномъ изъ послднихъ своихъ писемъ къ Посникову такимъ образомъ:

0x01 graphic

‘Вы сами понимаете и знаете, какое животворное впечатлніе произвела на меня ваша телеграмма. Я принялся писать въ отвтъ,— и писалъ много, но все это суета суетъ! Итакъ я глубоко счастливъ искренними отношеніями къ вамъ, Вас. Мих. и по всему умному и сіердечному кругу людей, именующемуся ‘Русскія Вдомости’. II. К. да Салтыковъ — вотъ вс, кто кром васъ всхъ, относились внимательно и снисходительно, когда надо, и вообще сочувственно. Я даже не могу и высказать, что такое въ моей нравственной жизни значатъ ‘Русск. Вд.’ и что бы я былъ, если бы не имлъ этого теплаго пристанища’.
И уже совсмъ больной, изъ Колмова, въ сентябр 1893 года Г. И. Успенскій написалъ Соболевскому слдующія строки, которыми мы и заканчиваемъ нашу статью.

’12-го сентября 93 г.
Колмово.

Дорогой Василій Михайловичъ! Не знаю, какъ мн искупить свою вину,— больше года не давалъ знать о себ, не писалъ писемъ, какъ идетъ мое лченіе, и ничего не написалъ въ ‘Русск. Вд.’. Не въ этомъ главное дло,— а въ томъ, что я въ этотъ годъ много пережилъ и, что лежало на душ, необходимо было писать именно вамъ, Александру Сергевичу,— всю жизнь, лтъ двадцать, вы, дорогой мой Василій Михайловичъ, Александра, Сергевичъ, да и вся редакція ‘Русскихъ Вдомостей’ — непрерывно связаны съ моей жизнью, и моя жизнь неразрывно связана съ вашей жизнью, жизнью Александра Сергевича. Сколько я позналъ ‘жизни’ въ поздкахъ моихъ по Россіи,— и все это благодаря вамъ, благодаря задушевнымъ отношеніямъ и взаимной глубокой любви. Въ послдніе дни сентября я началъ писать мои воспоминанія — и конца не вижу имъ — такъ много я пережилъ и такъ много видть на своемъ вку. Объ Ив. С. Тургенев, о М. Ев. Салтыков, о Вр И. Фигнеръ и многомъ множеств радтелей о русской земл,— первое, что будетъ приведено въ порядокъ,— непремнно вышлю вамъ. Глубоколюбящій васъ Г. Успенскій’.

Владиміръ Розенбергъ.

‘Русскія Вдомости’, 1863—1913. Сборникъ статей. М., 1913

Розенберг Владимир Александрович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Русский рабочий в революционном движении, Плеханов Георгий Валентинович, Год: 1902
  2. Лев Николаевич Толстой, Кони Анатолий Федорович, Год: 1908
  3. Донесение в Главное правление Российско-Американской компании, Врангель Фердинанд Петрович, Год: 1836
  4. На Чеховской заре, Амфитеатров Александр Валентинович, Год: 1911
  5. Автобиографические материалы (1850-1883), Тургенев Иван Сергеевич, Год: 1883
  6. А. В. Дружинин, Некрасов Николай Алексеевич, Год: 1864
  7. Декабрист А. В. Поджио, Белоголовый Николай Андреевич, Год: 1895
  8. Л. Н. Толстой и ‘Русские Ведомости’, Розенберг Владимир Александрович, Год: 1913
Электронная библиотека