А. Покровский.
Русский биографический словарь А. А. Половцова, т. 5: Герберский — Гогенлоэ
Гиляров-Платонов, Никита Петрович, Покровский Александр Иванович, Год: 1911
Время на прочтение: 18 минут(ы)
Гиляров-Платонов, Никита Петрович, (1824—1887 гг.) — магистр Московской духовной Академии (XVI выпуска, 1848 г.), блестящий ее профессор (1848—1855 гг.), либеральный московский цензор (1856—1863 гг.), видный публицист славянофильского толка и популярный редактор-издатель демократической газетки ‘Современные Известия’ (1867—1887). Родился Н. П. 23 мая 1824 г. в уездном городе Московской губернии Коломне, где отец его, Петр Михайлович Никитский, был приходским священником при церкви св. Никиты Мученика, по которой, очевидно, носил и свою фамилию. Обстоятельства своего раннего детства, быт и нравы той патриархальной среды, из которой он вышел, и годы своей училищной и семинарской жизни художественно-беллетристически изобразил сам Н. П. в форме автобиографических воспоминаний, печатавшихся им в ‘Русском Вестнике’, под общим заголовком: ‘Из пережитого’ (с 1883 г.), вышедших затем и отдельно, в двух частях (Москва, 1886 г.). Отсюда мы, между прочим, узнаем, что и самую фамилию ‘Гиляров’ Н. П. получил случайно, унаследовав ее от старшего брата Александра, который, в свою очередь, из Никитского в Гилярова был переименован смотрителем Коломенского училища за свой веселый нрав (hilaris — веселый). Блестяще пройдя низшую и среднюю духовную школу (Коломенское училище и Московскую семинарию), Н. П. завершил свое образование в Московской духовной Академии, курс которой он окончил в 1848 г. вторым магистром, получив за выдающиеся успехи, как стипендиат имени митрополита Платона, вместе с тем и почетную надбавку к своей фамилии: ‘Платонов’.
Молодой, талантливый магистр тотчас же по окончании Академии занял при ней и вакантную кафедру ‘бакалавра по классу библейской герменевтики и учения о вероисповеданиях, ересях и расколах’, а через шесть лет, когда в Академии открылась особая кафедра по расколу, он сделался профессором ‘Церковной археологии и истории раскола в России’. Академическая профессура Н. П. продолжалась недолго, всего лишь семь лет (1848—1855). Но, по признанию самого Н. П., она была лучшей порой его жизни, а по воспоминаниям его учеников и слушателей имела на них огромное, воспитывающее влияние. ‘В нашем курсе, — читаем мы в автобиографических воспоминаниях одного из лучших его учеников, — имел решительное влияние на студентов молодой бакалавр Н. П. Гиляров-Платонов… Все лекции его по предмету ‘учения о вероисповеданиях’ наполнены были общими воззрениями, посвященными критике понятий существующих и разъяснению начал истинных… На лекциях раскрывалась идея свободы совести и в сознание слушателей вводилось начало веротерпимости. Лекции сосредоточивались на истории русской полемической литературы. Бытовая сторона раскола, на которую совсем почти не обращали внимания наши деятели, составляла жизненную стихию лекции нашего наставника, история русской полемики, с одной стороны, очень раздраженной, а с другой — неумелой и курьезной, и то и другое по необходимости, вследствие того, что на одной стороне преобладало убеждение, а на другой официальность, освещалась новым светом, давала на каждом шагу свежие материалы, увлекала слушателей’. (Прот. Г. П. Смирнов-Платонов, Curriculum vitae. Из области воспоминаний и мечтаний. К читателям и соотчичам. Из журн. ‘Детская Помощь’, 1885 г., стр. 39).
Так плодотворно и так блестяще начатая профессура Н. П. вдруг неожиданно и внезапно оборвалась: летом 1855 г. Н. П. принужден был подать в отставку, под несомненным давлением сильного и властного митрополита Филарета. Причина вынужденной отставки одного из лучших тогдашних академических профессоров до сих была мало выяснена, почему мы и позволим себе на ней несколько остановиться. В только что опубликованных к столетнему юбилею Московской Академии (1 окт. 1914 г.) воспоминаниях прот. С. С. Модестова, — также бывшего слушателем Н. П. и сохранившего о нем самую теплую, благодарную память, — ближайшей причиной неожиданной отставки Н. П. выставляется какая-то, якобы написанная им анонимная записка о расколе, шедшая в разрез с тогдашним, неприязненным к старообрядцам, правительственным курсом (из-за сочувствия раскольников Добруджи туркам, в эпоху крымской кампании 1854 г.). ‘Об этой записке заговорили, открыли ее автора, и его немедленно удалили из Академии’ (‘У Троицы в Академии’ — юбил. сборник, стран. 125. М. 1914 г.). С таким упрощенным объяснением загадочной отставки Н. П. трудно, однако, согласиться, главным образом потому, что до сих пор не известно никакой такой либеральной записки Н. П. о расколе, да еще относившейся, именно, к этому времени. Притом, если бы вина была так очевидна и велика (в особенности по тогдашнему масштабу), то и расправа с Н. П. без сомнения была бы гораздо круче и резче, а не произошла бы так тихо, ‘келейно’ и, вероятно, не оставила бы места для тех взаимно-благожелательных и добрых отношений, в каких продолжали состоять митрополит и опальный профессор до конца их жизни. Поэтому ближе к истине, как нам думается, стоит анонимный (ниже открытый) автор одной статьи, вызванной смертью Н. П. и специально посвященной выяснению ‘недоразумения’ между ним и митр. Филаретом. Здесь причиной увольнения Н. П. выставляется недовольство митрополита общим, научно-объективным, а не полемическим (нужным духовной школе) духом преподавания Н. П., причем, в частности, на вид профессору были поставлены его бытовые иллюстрации из жизни русского раскола, сколь заманчивые, столь же и скользкие, и некоторые его ‘неосторожные выражения’ (‘Московские Ведомости’, 1887, No 294. Статья ««, т. е. И. Н. Корсунского, как раскрыл это Субботин в письме к Победоносцеву, — ‘О недоразумении между Гиляровым-Платоновым и митр. Филаретом’). Все это получает тем большую правдоподобность, что вполне согласуется с тем эпиграфом, которым гораздо позднее сопроводил свою статью ‘Логика раскола’ (напечатанную в аксаковской ‘Руси’ в 1885 г.) сам Н. П.: ‘Вы отдаете справедливость русским раскольникам’, тридцать лет тому назад (т. е. как раз в 1855 г.) упрекнул его митр. Филарет и этим самым, по признанию Н. П., замечательно точно определил, как отношение Н. П. к расколу, так и свое принципиальное расхождение с ним по данному вопросу. ‘Митрополит стоял на полемической точке зрения, — комментирует свое недоразумение с ним сам Н. П. — А я себе иначе определял задачу преподавателя в высшем учебном заведении (‘Сборник сочинений’, т. 2, стр. 193 и сл.), полагая ее, как видно из дальнейшего, в анализе исторической сущности русского раскола и его научно-объективном освещении. К этому идейному разногласию случайно присоединились и некоторые более мелкие мотивы, которые едва ли не сыграли даже решающую роль. Летом 1855 г. умер обер-прокурор Св. Синода граф Протасов. В преемники ему молва упорно прочила Андрея Николаевича Муравьева, лицо близкое и к митр. Филарету. А. Н. Муравьев нередко наезжал в Посад и в Академию и был достаточно знаком с профессорами и с их лекциями. Между прочим, либерально-светское направление молодого бакалавра Гилярова-Платонова сильно не нравилось Муравьеву, и он не упускал случая ‘наушничать’ на него митр. Филарету. Но митрополит лично знал Н. П., ценил его, как крупную научную силу, и даже симпатизировал ему, как своему ‘земляку’ по Коломне, почему и не давал хода инсинуациям Муравьева. Теперь же, когда Муравьев из не служащего дворянина грозил превратиться в высшее церковное начальство, Филарет, очевидно, смалодушествовал и поспешил заблаговременно устранить ‘неудобного’ профессора. Но он, во всяком случае, обставил все это довольно мягко и деликатно, распорядившись даже выдать из своих личных средств ‘уволенному бакалавру жалованье за незаслуженное им время (около полугода) до конца года’ (‘Московские Ведомости’, 1887, No 294). Антипатия же Н. П. к A. H. Муравьеву сказалась, между прочим, в одной библиографической заметке, где он дает резкий, но вполне заслуженный урок Муравьеву за его пристрастие к доносительству (‘Библиографическая заметка’. Сборник сочинений, I, 471 и д.). Правда, проф. Субботин в своем письме к Победоносцеву критикует эту версию и, выгораживая Муравьева, говорит, что донос на Н. П. шел через другое лицо — студента из болгар Анфима, жаловавшегося на ‘возмутительный’ либерализм Н. П. лаврскому наместнику Антонию. Но это новое указание нисколько не уничтожает первого, а лишь дополняет его. (См. в 252-й кн. ‘Чтений’ Общества Истории и Древностей Российских исследование В. С. Маркова ‘Переписка проф. Н. И. Субботина’, стр. 488—489. Москва, 1914 г.).
Не задалась Н. П. и его дальнейшая служебная карьера. В мае 1856 г. он получил было место в Московском цензурном комитете и очень быстро завоевал здесь себе имя образованного, справедливого и даже либерального цензора. Конечно, такая репутация Н. П. не замедлила вредно отразиться на его службе: начальство начало коситься на такого цензора и считать его неудобным. Но, ценя образованность, знания и талант Н. П., думали было использовать его для других целей и давали ему трудные и ответственные поручения. Так, в 1857 г. Н. П. получил заграничную командировку, с поручением от министра просвещения обследовать постановку еврейского образования в Западной Европе, а также и собрать материал о литературной деятельности евреев. В два следующих затем года Н. П. командируется в комиссию Я. И. Ростовцева по крестьянскому вопросу и здесь принимает самое видное участие в обработке ‘свода печатных мнений по крестьянскому вопросу’. В тревожные 1860—61 гг., перед самым освобождением крестьян, Н. П. снова возвращается к цензуре и здесь совершает ряд непростительных, с точки зрения начальства, промахов, вследствие чего шефом жандармов графом Шуваловым и аттестуется, как ‘неспособный к занимаемой им должности’. Летом 1862 г. его увольняют из цензурного комитета. Но сначала позлащают эту пилюлю, назначая его чиновником особых поручений V класса при Министерстве народного просвещения. В качестве такового, Н. П. даже командируется министерством в комиссию кн. Оболенского, образованную для выработки законов о печати, опубликованных 6 апреля 1865 г. Уволенный за неспособность цензор едва ли не больше всех других потрудился над выработкой новых законов о печати и немало содействовал расширению гласности и созданию судебных гарантий для печати, взамен прежнего административного произвола. Однако, вероятно, это-то добросовестное усердие Н. П. и повело к тому, что вслед за ликвидацией комиссии, отчислен был от министерства и Н. П., под предлогом сокращения штатов и упразднения его должности.
Последним служебным положением H. П. было место управляющего Московской синодальной типографией, полученное им в 1863 г. при содействии митр. Филарета. Такое возвращение в свое духовное ведомство и самостоятельная, наполовину даже ученая работа была особенно по душе Гилярову-Платонову, и он не хотел ее покидать, несмотря на лестные предложения профессуры от трех университетов, как заявляет об этом он сам (письмо Н. П. к графине Блудовой, от 18 февраля 1866 г. Сборник сочинений, І, предисловие, стр. XXXI). И за четыре года своего управления типографией Н. П. успел сделать для нее, да и для богослужебно-печатного дела, вообще, очень много, так что недаром, митр. Филарет обращал внимание Св. Синода на его особые заслуги, в частности, на его научно-археологические разыскания о более правильной надписи на антиминсах (см. текст этого отзыва в предисл. кн. Шаховского, стр. XXVIII, прим.). Но и здесь не замедлило последовать роковое в жизни Н. П. ‘но’. В начале 1866 г. у синодального обер-прокурора гр. Д. А. Толстого, поддержанного Московской городской думой (в том числе проф. Погодиным), рождается мысль использовать землю и даже часть зданий синодальной типографии в коммерческих целях. Н. П. горячо восстает против такого недостойного употребления важного памятника родной старины: он волнуется, хлопочет, подает рапорты, пишет докладные записки и, наконец, с сильными статьями выступает против проекта даже в печати. Усилия Н. П. не остались бесплодны: неприкосновенность синодальной типографии он отстоял, но отстоял дорогой ценой — ценой своей собственной отставки от службы, последовавшей летом 1867 г. Ею навсегда покончил свои счеты с казенной службой этот честный, но слишком прямолинейный, а потому и слишком ‘беспокойный и неудобный’ чиновник.
Как ни показательна и ни характерна для Н. П. его официальная, служебная карьера, однако все же не она создала ему популярность и обеспечила за ним то, хотя и не слишком показное, но достаточно видное место, какое он по праву занимает в истории развития нашего общественного (в особенности, национального) самосознания. Это сделала обширная и продолжительная его общественно-публицистическая работа. По характеру своего мировоззрения Н. П. был типичным философом-идеалистом 40-х годов. А происхождение из духовной среды и образование в духовной школе сообщили его мировоззрению еще и наклон в сторону истинного православия и просвещенной церковности. Все это невольно роднило его с кружком старших славянофилов, только что сорганизовывавшимся тогда (в половине XIX века) в Москве и объединившим в себе цвет русской интеллигенции (Киреевский, Хомяков, братья Аксаковы, Самарин и др.). Особенно близок был Н. П. с семьей Аксаковых, познакомившись с ними еще в бытность профессором Академии, благодаря соседству с Посадом любимого имения Аксаковых (Абрамцева). Сам старик Аксаков С. Т. крестил даже двух старших сыновей Н. П. (один из них — А. Н. Гиляров — теперь профессор философии в Киевском университете). Вероятно, у Аксаковых же и через них рано познакомился Н. П. и еще с двумя крупнейшими представителями славянофильского кружка, его, так сказать, светскими богословами — A. С. Хомяковым и Ю. Ф. Самариным, с которыми он сошелся особенно близко. В этой блестящей плеяде славных вождей славянофильства Н. П. сразу же занял видное и почетное место, как человек с широким философским кругозором, как ученый богослов-специалист и как знаток церковного быта. ‘Хомяков и Аксаков, — говорит в одном из своих писем Н. П., — подвергали моей предварительной критике свои сочинения’ (из письма Н. П. к Романову, см. в предисл. кн. Шаховского, VI, прим.). ‘Покойный Ю. Ф. Самарин, — пишет он в другом письме, — склонялся предо мною, по моему мнению, даже сверх заслуженного, для Хомякова же я был даже единственным человеком, с которым он признавал полное свое согласие’ (из письма Н. П. к Н. В. Шаховскому, там же). В переписке с, Н. П. Самарин разрабатывал план своего знаменитого предисловия ко второму тому сочинений Хомякова, да совместно с ним же, как известно, он исполнил и самый перевод этого тома с французского на русский язык. Можно даже говорить и об еще большем — усматривать влияние Н. П. и на самого Хомякова. ‘Следы своего косвенного участия, — читаем мы в отзыве Н. П. о ‘богословских сочинениях Хомякова’ (кстати сказать, самом лучшем и глубоком после самаринского предисловия), — усматриваем до некоторой степени даже в содержании, определение, которое дает Хомяков некоторым из таинств, и заметка об условном значении термина Логос напоминают нам о наших изустных беседах и прениях. Затем, оценка, которую дает Хомяков католичеству и протестантству (в первых своих брошюрах), сошлась с собственной нашей, которая, независимо от того, раскрывалась на лекциях в духовной академии, до поразительного, до буквального тожества примеров и сравнений’ (Вопросы веры и церкви, т. II, 212). Отсюда видно, что Н. П. был как бы, своего рода, даже авторитетом в кружке старших славянофилов, недаром его сотрудничество высоко ценилось во всех их органах — ‘Русской Беседе’, ‘Дне’, ‘Москве’ и в аксаковской ‘Руси’. Но сам Н. П. был убежден, что его мировоззрение идет из ‘более широких и более глубоких начал’ (из письма Н. П. к Романову, предисл. кн. Шаховского, VII), чем славянофильство, почему он не чуждался и других течений тогдашней мысли, не исключая даже и западнического направления, в главном органе которого — тогдашнем ‘Русском Вестнике’ — Н. П. был не только очень ценным сотрудником, но и всегда желанным советчиком его редакторов — Каткова и Леонтьева (из письма Леонтьева к Гилярову-Платонову, от 1 мая 1862 г., там же, VII—VIII).
Одно время Н. П. чуть было не сделался собственником газеты ‘Русские Ведомости’. Это было в половине 60-х годов, по смерти основателя газеты Н. Ф. Павлова, оставившего после себя большие долги на газете, в том числе и восемнадцатитысячный долг Министерству внутренних дел. В качестве главного кредитора, министерство и предложило было газету Н. П., со всеми ее правами и обязательствами. Но Н. П. не рискнул взять издание, обремененное долгами, и ‘Русские Ведомости’ остались за наследниками Павлова, а уже от них перешли к Скворцову, впервые упрочившему их положение.
Однако мысль об издании собственной, близкой народу и его нуждам газеты уже давно зрела в голове Н. П. Еще в 1859 г. он вместе с приятелем своим Желтухиным собирался издавать газетку ‘Листок народных нужд’ и по этому поводу писал ему: ‘идея о листке у меня не со вчерашнего дня. Издание у меня живо перед глазами. Вся организация до мельчайшей подробности передумана предавно-давно тому назад. Словом, если бы только деньги да независимое положение, это была бы сила, да какая!’ (из письма Н. П. к Желтухину, там же, XXXIV—XXV.) Денег Н. П. так и не имел никогда, до самой своей смерти, но ‘независимое положение’ с потерей последней казенной службы он, как мы знаем, получил летом 1867 г. A с 1-го декабря того же года он уже и осуществил свою заветную мечту, стал редактором-издателем дешевой демократической газеты ‘Современные Известия’. С тех пор в течение целых 20 лет Н. П. самоотверженно нес бремя издателя, редактора и главного сотрудника своего органа, который в материальном отношении довел его буквально чуть не до нищеты, но зато в моральном смысле поставил его еще выше и создал ему ореол талантливого, глубоко образованного публициста, человека с открытой душой и русским сердцем, неподкупно честного и убежденно-стойкого. ‘Больше нет в Москве, а вместе с нею и в России, публициста, за которым бы единодушно и без возражений признавалось оригинальное, смелое и независимое слово’, — читаем мы в одной из передовиц на смерть Н. П. (‘Москов. Церковные Ведомости’, 1887 г., No 43. ‘Москва 25-го октября’). Разумеется, такая честность и смелость его органа не дешево обошлась самому издателю: она стоила ему 20 цензурных кар, из которых 7 падают на предостережения, а 13 относятся до воспрещения розничной продажи. Особенно чувствительно ударило Н. П. воспрещение розницы в 1877 г. (турецкая война), ‘в самый сенокосный’ (из письма Н. П. к Романову, пред. Шаховского, LIV), как жаловался Н. П., год, когда он сразу потерпел убытку до 30 тысяч. Если прибавить к этому собственную жизненную непрактичность философа-идеалиста Н. П. (из-за этого он сильно пострадал с покупкой бумажной фабрики), его излишнюю доверчивость к людям (благодаря чему его жестоко обокрал заведующий его типографией) и, наконец, конкуренцию народившихся новых уличных листков, льстивших вкусам толпы, то станет понятным полное почти разорение H. П.: имущество его было описано за долги и пошло с аукциона чуть не по пятачку за рубль. Сам Н. П. принужден был после этого переселиться в дешевые меблированные комнаты (на Воздвиженке) и занять грязный, тесненький, почти не отапливавшийся номер. Здесь он проводил свои последние дни все в той же лихорадочной издательской работе, сидя в шубе на своей койке и согреваясь убогим теплом керосиновой печки. Под конец жизни у него блеснула было надежда поправить свои дела получением доходной аренды ‘Московских Ведомостей’, освободившейся со смертью Каткова. Заняв денег на дорогу у своих друзей, в октябре 1887 г. Г. поехал в Петербург хлопотать. Но здесь его постигла полная неудача. ‘И этого последнего удара потрясенный его организм не мог перенести. Гиляров внезапно скончался 13 октября 1887 г., совершенно одинокий, в гостинице ‘Бельвю’ и унес с собой в могилу тайну последних минут своей жизни’ (Предисл. кн. Шаховского, стр. LX). Похоронен Н. П. в Москве, на кладбище Новодевичьего монастыря, где долго священствовал его старший брат А. П., оказавший большое влияние на его развитие, и где провел свои семинарские годы и сам Н. П. Могила его находится в соседстве с могилами двух известных московских профессоров — М. П. Погодина и С. М. Соловьева — его единомышленников и друзей.
Главный трагизм Н. П. состоял в том, что он, в силу тяжело для него сложившихся жизненных условий, далеко не мог в полном блеске и силе развернуть своих богатых способностей и талантов. Но и при таких неблагоприятных обстоятельствах он все же оставил нам большое и ценное духовное наследство. В настоящее время, благодаря стараниям двух друзей и ценителей Н. П. — К. П. Победоносцева и князя Н. В. Шаховского — большая и лучшая часть наследства уже собрана и издана, в виде четырех, довольно внушительных томов: это — ‘Сборник сочинений’ в 2-х томах, М. 1900 г., и ‘Вопросы веры и церкви’ — также в 2-х т. М. 1906 г. Из исследований и статей Н. П. легко убедиться, насколько это был широкий и вместе глубокий, энциклопедически образованный ум. В центре его внимания и интересов стояли вопросы: 1) политической экономии, 2) социальной философии, 3) исторической критики и 4)церковной общественности.
О глубокой продуманности, широте и даже оригинальности социально-философских и политическо-экономических взглядов Н. П. достаточно говорит его статья: ‘Личное и общественное’ (приведшая в восхищение А. С. Хомякова) и его программные наброски ‘Основных начал экономии’. Последние изданы уже после смерти автора и представляют не более, как только черновой конспект подготовлявшегося труда. Но это не помешало проф. И. Т. Тарасову в предисловии к их отдельному изданию заявить, что ‘наброски эти местами таят в себе такую глубину мысли, свидетельствуют о такой широте взглядов, являются результатом такого объективного и всестороннего изучения предмета, что они не только стоят иного целого, но и превосходят многое из появившегося до сих пор в области самостоятельной русской экономической литературы’ (Предисл. И. Т. Тарасова к отдельн. изданию ‘Основные начала экономии’ А. Гальперин, стр. III—IV. Москва, 1889. Сборник сочинений, II, стр. 309, прим.).
Из чисто философских работ Н. П. отметим две: ‘Онтология Гегеля’ и ‘Рационалистическое движение философии нового времени’. Несмотря на то, что они представляют собой две половины одной еще студенческой работы Н. П. (его полукурсового сочинения, написанного в 1846 г.), они отличаются характером полной зрелости и чисто пророческой проницательности. Он едва ли не первый из русских ученых разоблачил мнимо-идеалистический характер германской философии XIX века и под маской философии вскрыл торжество грубого ‘инстинктуализма’, т. е. разгул чисто животных инстинктов у немцев, уже давно сбросивших с себя сдерживающую узду высших моральных начал. A в одной из статей, написанной в 70-х годах, в эпоху так наз. ‘культуркампфа’ Н. П. уже не просто говорил, а прямо кричал об опасности ‘безбожного прусского милитаризма’, заставляющего ‘не только в него веровать, но и ему поклоняться’ (‘Вопросы веры и церкви’, т. II, стр. 53—54).
С характером исторических или, точнее, методологическо-исторических взглядов Н. П. всего лучше знакомят нас две его статьи, вызванные появлением трех первых томов русской церковной истории митр. Макария. Статьи эти: ‘Несколько слов о механических способах в исследовании истории’ и ‘История Русской церкви, Макария, еп. Винницкого’. Здесь автор тонко различает органический и механический методы истории и не менее остроумно противопоставляет отрицательный тип ‘историка-ремесленника’ положительному типу ‘историка-художника’. Попутно он дает и свой собственный, примерный план истории русской церкви (‘Сборник сочинений’, т. I, 269 и сл.), к слову сказать, настолько продуманный, связный и серьезный, что он и до сих пор остается невыполненным и непревзойденным, несмотря на существование хороших руководств — профессоров Знаменского и Доброклонского.
Но особенной обстоятельностью, широтой и глубиной, как это, конечно, и следовало ожидать, отличаются церковно-общественные взгляды Н. П. Он откликался положительно на все злободневные вопросы из данной области. A так как большинство этих вопросов еще не получило своего окончательного разрешения и поныне, то, несмотря на то, что статьи Н. П. написаны в 60—80-х годах, они не утратили своего значения и в наши дни, а некоторые из них, как справедливо отметил издатель их, кн. Шаховской, ‘полны животрепещущего современного интереса’ (‘Вопросы веры и церкви’, т. І. Предисловие кн. Шаховского, стр. II). Такова, например , статья Н. П.: ‘Механизм в духовных семинариях’, вскрывающая основной недуг духовного воспитания и образования, это — его безжизненность , формализм и трафарет, превращающий высокие сами по себе богословские положения в отвлеченные шаблоны, лишенные живого, конкретного смысла, ‘в избитое место, в стертый гривенник’ (‘Вопросы веры и церкви’, т. І, стр. 5—7). Таково же резко-правдивое обличение им нашего духовенства за угашение в нем самого духа пастырства и за подмену его другими, совершенно недостойными интересами: ‘довольно сказать, что современный священник с большим утешением будет примеривать скуфью, чем пойдет с духовной беседой к изнывающему от горя бедняку’ (там же, стр. 515). В целом ряде статей Н. П. резко бичует господство ‘бюрократизма’ в церкви, причем говорит, что ему одинаково противны ‘церковные сатрапы’ как ‘в рясах’, так и ‘в мундирах и вицмундирах’ (там же, стр. 350). ‘Жизнь церкви, — говорит он, — есть выражение веры и любви, т. е. свободы в обоих ее применениях, умозрительном и деятельном. Вера есть свободное восприятие истины, любовь — свободное ее применение’ (там же, стр. 302). ‘Свобода и церковь — в сущности то же’ (там же, стр. 54). ‘Из всех свобод, в которых мы нуждаемся… первая и самонужнейшая есть свобода церкви с свободою веры’ (‘Вопросы веры и церкви’, т. II, стр. 171). И ничто так не вредит насущным интересам религии и церкви, как отсутствие религиозной свободы, как вредный, близоруко-охранительный консерватизм : ‘самое равнодушие-то (к духовным интересам) воспиталось, между прочим, опять излишеством консерватизма, которое в известных размерах способно душить личный замысел, самостоятельность, энергию, живость ума'(там же, т. І, стр. 273). Нечего и говорить, конечно, что Н. П. всецело стоял за свободу совести и, в частности, за дарование самых широких прав нашему старообрядчеству: ‘если давать права, то давать без стеснения. Иначе это будет самообольщение, недоразумение… создастся новое исповедание, ‘казенный’ раскол, как есть казенная церковь’ (том II, стр. 174). Н. П. протестовал против каких бы то ни было ‘гражданских мер’ относительно раскола (II, 7), он был очень невысокого мнения о ‘публичных диспутах’ или собеседованиях с старообрядцами (I, 337) и единственный залог примирения с ними видел в даровании полной свободы и в успехах просвещения (I, 119 и д.). Переходя ко внутренним церковным отношениям, Н. П. много справедливого и веского сказал об ‘архиерейском полновластии и самовластии’, приравнивая его к папской непогрешимости (I, 302). ‘Власть епископа, — говорил он, — не есть власть паши.. Вся беда, что вы архиереев представляете непременно генералами и по табели о рангах подверстываете ‘епархиального начальника’ начальнику губернии и викарного архиерея вице-губернатору’ (II, 14). На самом же деле ‘и епископский чин есть не власть, а дар и служение’ (І, 307). По тому же самому Н. П. не сочувствует и речам о восстановлении на Руси патриаршества, видя в нем не только исторический пережиток, но также поползновение к папизму и отступление от соборного начала, а те пышные титулы, которыми так любят величаться восточные патриархи, он признает даже противоречащими духу христианского смирения и находит, что они являются продуктом скорее политической, чем подлинно христианской истории (II, 175, 177, 194). Как истинный друг христианской церкви, Н. П. горячо ратует за созыв церковного собора (I, 147. II, 224) и за возрождение церковного прихода (II, 25, 112). Касаясь различных, более частных недостатков нашей церковной жизни, Н. П. очень невысокого, чтобы не сказать больше, мнения о наших современных монастырях: ‘кто же не знает, что такое ныне монастыри и что такое иноки?.. Во всяком случае, в приюте для малолетних преступников детям лучше и они из него выйдут чище, чем вышли бы из монастырей, в особенности столичных’ (I, 230). Часто, сильно и горячо откликается Н. П. на больной вопрос для духовенства — о казенном для него жалованье. Н. П. самый убежденный противник казенного обеспечения духовенства, потому что оно свидетельствовало бы о полном моральном крахе духовенства и грозило бы окончательной гибелью для всего пастырского дела. ‘Обратите нас в чиновников и дайте нам жалованье — вот почти общее желание духовенства’, говорит Н. П. (II, 64). ‘Нас возмущает, нас страшит та опрометчивость, с которой духовенство само спешит к своему нравственному гробу’. Да и нравственному ли только? Нет, и к своему материальному упразднению, ибо, — как доказывает Н. П. дальше, — с превращением себя в казенных чиновников, в агентов духовной полиции, в квартальных надзирателей по духовной части, пастыри окончательно растеряют свое стадо и утратят самый смысл своего существования (I, 487).
Мы долго бы еще не кончили, если бы продолжили характеристику и других замечательных взглядов Н. П. на самые разнообразные церковно-общественные вопросы. Его одинаково интересовали как крупные, принципиальные вопросы, напр. о неканоничности нашего синода (II, 115) о церковном и гражданском браке (1, 443), о духовно-судебной реформе (І, 346, 352, 477), о новом академическом уставе (II, 438), о расширении программы съездов духовенства (II, 163), так и более мелкие, чисто практические вопросы, вроде церковного пения (І, 178), борьбы с нищенством (I, 122. II, 107, 114), наград духовенству (II, 260, 262, 483), назначения благочинных (II, 281), института ранних священников (II, 431), поверки церковных сумм и учета старост (II, 70, 75), мер против бродяжничества монахов (II, 333), употребления монастырских доходов, (II, 341, 356), дела игуменьи Митрофании (II, 204, 210, 388, 466) и многих других. И везде у H. П. замечается свежесть мысли и просвещенная широта взгляда, рядом с глубокой религиозностью и истинной церковностью, а также и с блестящим остроумием, нередко переходящим в язвительную колкость, которой многие, и не без основания, побаивались.
Конечно, как всякий человек, Н. П. не был свободен от некоторых увлечений. Такова, например, его неприязнь к евреям и доверчивое отношение к слухам о ‘ритуальных убийствах’, совершаемых ими, точнее, изуверными еврейскими сектантами (І, 47, 92, 269, 399, 418), или еще более резкая оценка русских ‘революционеров’ — Герцена и Лаврова (‘Сборник сочинений’, II, 444, 506). Таково же боязливо-недоверчивое отношение к суду присяжных (II, 82), к классу сельских учителей (II, 132), впоследствии однако по отношению к сельским учителям изменившееся: он был всегда искренен и честен и никогда не стыдился публично отречься от своего мнения, если его убеждали или сам он приходил к противоположному взгляду. Это в особенности ярко сказалось в отношении Н. П. к церковно-приходской школе. Он был крестным отцом церковной школы, так как, именно, его записка о ней, напечатанная еще в 1862 г., легла в основу самого положения о церковно-приходских школах, опубликованного в 1884 г. (см. об этом письмо самого Н. П. к Романову. ‘Сборник сочинений’, II, 127, примечание). И затем, он много раз и с большим жаром отстаивал не только право, но даже обязанность духовенства учить народ, предпочтительно перед всеми сословиями и классами, в особенности перед ‘классом светских сельских учителей (‘Сборник сочинений’, II, 127 и сл., ‘Вопросы веры и церкви’, II, 415). Но после того, как Н. П. неоднократно убеждался, что духовенство тяготится народной школой, что оно не хочет даже Закону Божию учить даром (‘Вопросы веры и церкви’, І, 457, II, 56), он имел мужество отречься от своей идеи и заявить: ‘опыт достаточно показал, что надежды на духовенство тщетны, самые горячие в былое время защитники прав его на народное обучение давно махнули рукой’ (І, 359—360), и тут же приветствует образовательную работу земств и хлопочет о самом широком доступе к учительству всякому желающему.
Сколько-нибудь полной и достойной Гилярова-Платонова биографии еще нет. Лучшая из имеющихся принадлежит кн. Н. В. Шаховскому и помещена к І т. ‘Сборника сочинений’, III—LX, Москва 1899. Главным источником являются его собственные сочинения, изданные в шести томах, а именно: два тома автобиографич. воспоминаний ‘Из пережитого’, изд. товар. Кувшинова, Москва 1886, два тома ‘Сборника сочинений’, изд. Победоносцева, под ред. кн. Шаховского, М: 1899—1900 гг., и два же тома ‘Вопросы веры и церкви’, того же изд. и редактора, Москва 1905—1906 гг. Недурна по своему объективному тону, хотя и слишком сжата, биограф. статья А. Завьялова в ‘Прав. Богосл. Энциклопедии’ &dagger, проф. Лопухина, т. IV, 374—381. СПб. 1903 г. Затем, следуют краткие газетные и журнальные статьи и отдельные случайные заметки, рассеянные в сборниках: ‘Москов. Вед.’ 1869 г., No 25, ‘История Моск. Дух. Академии’, 1879 г., стр. 138, 289, 360, 388, ‘Чтения в Общ. Люб. дух. просвещ.’, 1881 г., ч. III, 1, ‘Филарет. юбилейный сборник’, М., 1883 г., I, 753, ‘Прибавл. к твор. св. Отцов’, 1884 г., XXXIV, 341, ‘Вестн. Европы’ 1887 г., No 11, ‘Историч. Вестн.’ 1887 г., No 12, ‘Москов. Вед.’ 1887 г., NoNo 285—286, 288—289 и 294, ‘Москов. Церк. Вед.’ 1887 г., NoNo 42—44, ‘Нов. Вр.’ 1887 г., NoNo 4176—4180, 4183, 85—86, ‘Правосл. Обозр.’ 1887 г., No 10, ‘Рус. Арх.’ 1887 г., No 12, ‘Соврем. Известия’ 1887 г., NoNo 20—21, ‘Нива’ 1887 г., No 45, ‘Новь’ 1888 г., No 2, Д. Д. Языков, ‘Обзор жизни и трудов покойных русских писателей’. Вып. 7. М. 1892 г., ‘Письма митр. Филарета к Антонию’, III, 336, и IV, М., 1884 г., Прот. Г. П. Смирнов-Платонов, Curriculum vitae. ‘Детская помощь’, 1885 г., стр. 39, ‘Неопознанный гений. Памяти Н. П. Гилярова-Платонова. Статьи, заметки, письма и выдержки, собранные и проредактированные С. Шараповым’. M. 1903 г., ‘У Троицы в Академии’ — юбилейный сборник историч. материалов за сто лет, с 1814—1914 гг. Здесь статья С. Кедрова, ‘Студенты-платоники в Академии’ (в частн. о Г.-П., стр. 221) и академич. воспоминания прот. С. С. Модестова (о Н. П., 125 стр.). Обильный, хотя и невысокий по качеству, преимущественно, полемический материал дает миссионерский охранительный журнал проф. Субботина (преемника Н. П. по академич. кафедре) ‘Братское Слово’ за 1883—1886 гг. Тем же духом проникнуты и другие отзывы Субботина о Н. П., рассеянные в его только что опубликованной переписке с К. П. Победоносцевым. Но собственный отзыв последнего о Гилярове-Платонове был гораздо положительней, объективнее и лучше. См. ‘Переписка проф. Н. И. Субботина’, изд. В. С. Марковым, в 252 кн. ‘Чтений Общ. Ист. и Древн. Российских’, M., 1914 г., стр. 90, 91, 433—434, 489 и др.