![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/gilferding.jpg)
Гильфердинг, Александр Федорович, Лавров Петр Лаврович, Год: 1896
Время на прочтение: 16 минут(ы)
— славист, родился 2 июля 1831 г. По указанию чешского Ригрова Научного Словника семья Г. переселилась из Германии в Москву в начале XVIII в. Отец его Ф. И. Г. был директором дипломатической канцелярии при наместнике Царства Польского, а позднее управляющим архивом Министерства иностранных дел в Петербурге. Ф. И. Г. получил образование в Московском университете. Сам он был католического вероисповедания, а его сын был крещен по обряду православной церкви. Ф. И. дал своему сыну прекрасное образование: он изучил древние и новые языки и сверх того славянские наречия. В числе его учителей был славяновед И. И. Паплонский. Отсюда объясняется, отчего так рано у Г. пробудился интерес к славянству. Между его бумагами оказалась тетрадка с заглавием ‘Краткий очерк истории славянских народов в IX и X столетии’. В этой юношеской работе идет речь о расселении славянских племен, об основании первых славянских государств, проповеди Кирилла и Мефодия.
В 1848 г. А. Ф. Г. поступил в Московский университет на историко-филологический факультет. В московском обществе того времени господствовали представители двух направлений — западники и славянофилы. Большинство профессоров университета были западники, но даже и те из них, которые во многом сходились со славянофилами, отделяли себя от них. Близки к славянофилам были только Шевырев и Бодянский. Г. по связям своего отца примкнул к славянофилам. В славянофильском кружке он сблизился с А. С. Хомяковым, K. С. Аксаковым, Ю. Ф. Самариным и братьями Киреевскими и подчинился влиянию славянофильских идей. Что же касается университетских профессоров, то из сохранившихся писем видно, что несмотря на кратковременное пребывание в Москве Г. привлекло преподавание В. И. Григоровича. В 1852 г. Г. кончил курс в университете первым кандидатом, а в 1853 г. получил степень магистра славянских наречий по защите диссертации: ‘Об отношении языка славянского к языкам родственным’ (М. 1853 г.).
На службу А. Ф. Г. поступил в 1852 г. в Министерство иностранных дел. В 1856 г. он был назначен консулом в Боснию и Герцеговину. После неудач только что окончившейся войны положение нашей дипломатии на востоке было не легкое. Г., интересовавшийся славянством и в 1854 г. выступивший в печати с Письмами по истории сербов и болгар, был достойным кандидатом на это место и с честью занимал этот пост три года, отстаивая интересы сербского населения этих провинций. К счастью, у директора азиатского департамента Е. П. Ковалевского, который известен своим путешествием в Черногорию, он встречал полную поддержку в своей консульской деятельности. В 1859 г. Г. был назначен столоначальником азиатского департамента.
В 1861 г. Г. перешел на службу в Государственную канцелярию и занимал сначала должность экспедитора, а с 27 февраля 1863 г. — помощника статс-секретаря Государственного Совета. В то же время в 60—70-х гг. он был цензором в Петербургском почтамте. 31 дек. 1865 г. Г. получил чин действительного статского советника. В Государственной канцелярии ему пришлось работать в отделении Государственной экономии, которым управлял известный финансист А. П. Заблоцкий-Десятовский. И на этой службе А. Ф. Г. трудился с выдающимся успехом, удивляя, по свидетельству М. И. Семевского, своих сослуживцев быстрой сообразительностью и редким умением войти в суть многосложной работы. Неудивительно поэтому, что во время польского восстания 1863 г. Н. А. Милютин, на которого была возложена задача преобразований в Царстве Польском, в числе других сотрудников пригласил и А. Ф. Г. С этого времени он начал работать в комитете по делам Царства Польского, принимая в то же время участие и в трудах главного комитета об устройстве сельского населения, где он занимал пост помощника управляющего делами. Деятельность Г. за это время была кипучая. Он редактировал официальные бумаги, печатал в газетах статьи о польском вопросе, разъясняя его для русской публики: ‘За что борются русские с поляками’ в ‘Русском Инвалиде’ в апреле 1863 г., ‘В чем искать разрешения польскому вопросу’, ‘Положение и задача России в Царстве Польском’, в июле и декабре того же года для славян в письме Ригру, для Европы в английской брошюре ‘Polish Question’. Г. высказывал взгляд, что ‘польский вопрос может быть упразднен, когда, с одной стороны, польская народность утратит господство не только материальное, но и нравственное, над народностью русскою и литовскою в нашем западном крае и когда, с другой стороны, устойчивая сила крестьянских общин в Царстве Польском переработает своим влиянием старые идеи польского обывательства’. Поэтому ‘в Польше наша обязанность доставить самостоятельность польскому крестьянству и употребить все усилия для распространения серьезного, научного образования. Эти вопросы несравненно важнее всяких вопросов о политическом устройстве царства. Никакое политическое устройство, никакая система управления не может удовлетворить поляков, польский вопрос неразрешим никакими политическими мерами, польский вопрос может быть только упразднен, и упразднить его могут только социальные средства’. Во исполнение этой мысли 19 февраля 1864 г. издан был ряд законоположений, распространявших действие положений 19 февраля 1861 г. на крестьян Привислянского края. Что касается народного образования, то были учреждены десять дирекций для наблюдения над народными школами, которые были освобождены из-под ведения ксендзов и шляхты, а в средних школах введено было преподавание некоторых предметов на русском языке. Устройство учебных заведений завершилось открытием Варшавского университета. По свидетельству Бестужева-Рюмина в составлении этих уставов самое большое значение имел Г., хотя ему и не пришлось осуществить их. Он принимал также участие в начертании мер для сокращения числа католических монастырей, нового административного разделения Царства Польского и в работах по устройству судебной части. Служебные занятия не мешали А. Ф. Г. принимать самое живое участие в ученой и общественной жизни. С 1858 г., состоя действительным членом Географического общества, он сотрудничал в его изданиях и других его трудах. В 1870 г. он был избран председателем этнографического отделения общества. Когда после славянского съезда 1867 г. открылось в Петербурге отделение Московского славянского благотворительного комитета, А. Ф. Г. скоро сделался его председателем и внес необычное оживление в деятельность общества. Он искусно руководил прениями, вдохновлял своими речами, умел находить людей, направлять их деятельность. По его почину устраивались публичные чтения, живые картины. Его усилиями создан был в Праге православный храм.
Как этнограф А. Ф. Г. завершил свою деятельность замечательным трудом по собиранию русских былин. Открытые Рыбниковым сокровища народного эпоса на нашем севере возбуждали у некоторых ученых сомнения. Желая их рассеять, А. Ф. Г. решил отправиться в Олонецкую губернию в апреле 1871 г. Он вернулся из путешествия с богатейшим и прекраснейшим былинным материалом, который впоследствии был издан: ‘Онежские Былины’. Он сам записывал петые речитативом былины. ‘Короткость времени и масса собранного материала делают сборник Г. истинно необычайным явлением в области этнографических исследований: освещенный любопытной картиной местного быта, записанный с гораздо большею точностью, сборник Г. производил еще более сильное впечатление, нежели книга Рыбникова’, говорит А. Н. Пыпин в ‘Истории русской этнографии’, т. II, стр. 221. Свое путешествие Г. описал в статье: ‘Олонецкая губерния и ее народные рапсоды’, помещенной в 3-й книжке ‘Вестника Европы’ 1872 г. В ней мастерски изображен был этот интересный край и быт народа и охарактеризованы приемы певцов. Зимой 1871—1872 г. некоторые из них приезжали в Петербург, пели у Г., а один из них, Рябинин, пел и в Географическом обществе и в Славянском комитете. По ходатайству Г. ему была пожалована медаль. В следующем году летом Г. поехал в Олонецкую губернию вторично. Доехав до Вознесенья, пристани на Свири у берегов Онежского озера, он пересел на трешкот, желая прислушаться к говору простого народа. В Вытегре он почувствовал себя дурно, но, несмотря на то, не хотел лечиться и продолжал путь. Прибыв в Каргополь, он слег и через пять дней скончался от брюшного тифа 20 июня 1872 г. на 41 году от рождения. 4 июля его тело было привезено в Петербург и похоронено в Новодевичьем монастыре. Так неожиданно и трагически пресеклась драгоценная жизнь выдающегося ученого в цвете сил, в разгаре плодотворной ученой и общественной деятельности.
Первые ученые труды Г. посвящены были языку. Под влиянием А. С. Хомякова он стал изучать санскрит. Руководителем в занятиях был К. А. Коссович, а товарищем Микуцкий. Г. ставил задачей доказать большую близость языка славянского и санскрита. Результатом было ‘Сравнение языка славянского с санскритским’, напечатанное в издаваемых нашей Академией ‘Материалах для сравнительного и объяснительного словаря и грамматики’, ч. I—III, СПб., 1854. Недостаток этой работы, по отзыву проф. Ягича в ‘Истории славянской филологии’, заключается в том, что исследователь стремился обнять весь санскритско-славянский лексикон, но сравнение отличалось поверхностностью: допускалось заключение по кажущемуся созвучию, или при близости значений не принимаемы были точные звуковые признаки. Итоги этой работы, выводы из сравнения, составили магистерскую диссертацию ‘Об отношении языка славянского к языкам родственным’ (Москва, 1853). Г. приходил к заключению, что языки славянские и литовский сходятся с санскритом в пяти звуковых законах, которыми они отличаются от языков западной половины индоевропейского племени. Эту близость языков восточной группы к санскриту Г. объяснял более продолжительным ‘доисторическим единством и общением’. В параллель этому приводилось преобладание личности над общиной. Развитие видов славянского глагола составляет преимущество языков славянских перед языками санскритским и литовским. В восточной отрасли индоевропейских языков Г. усматривал сохранение ‘первичных образований’ в противоположность ‘вторичным наречиям’ Запада, а в этой отрасли славянский язык стоит выше санскритского и литовского. Проф. Ягич, отвергающий основательность этих выводов Г., тем не менее признает в его анализе склонения и спряжения несколько верных замечаний и высказывает сожаление, что молодой ученый оставил занятия филологией. В то же время он признает вину за руководителем Гильфердинга Коссовичем, не удержавшим его от произвольных сопоставлений. Но Г. не сразу оставил чисто филологические вопросы. В 1856 г. он напечатал ‘Памятники наречия залабских древлян и глинян’, а в 1859—60 гг. в ‘Академических Известиях’, т. VIII, ‘О наречии померанских словинцев и кашубов’. Занятия языком сказывались и в других трудах Г. В первой главе ‘Древнейшего периода истории славян’, ‘Славяне на ряду других племен арийских’, он прибегал, по словам Ягича, к выводам сравнительного языкознания, пользуясь ими довольно некритически, и однако, защищая вышеизложенную точку зрения, полемизировал против теорий Шлейхера о славяно-германском языке, от которой новейшая наука о языке действительно отказалась. В своей книге ‘Общеславянская азбука’, СПб., 1871, Г. опять-таки дает свою классификацию славянских языков, по поводу которой в отдельности справедливые возражения предложены были И. А. Бодуэном де Куртене в его статье об этой книге в ‘Журн. Мин. Нар. Просв.’ 1871 г., ч. 155. О самой же попытке А. Ф. Г. дать опыт единообразного славянского письма для всех славянских языков И. А. Бодуэн де Куртене отзывается с сочувствием. Но только он справедливо указывает на трудность принятия предложенного Г. письма. Славяне, пишущие латинским письмом, не откажутся от него в пользу кирилловского. А применение кириллицы к передаче славянских звуков, проведенное Г., менее удачно, чем то же самое сделано для сербского языка В. С. Караджичем. С сожалением можно признать, что желательное объединение неосуществимо потому, что славяне, пользующиеся двумя разными алфавитами, в силу многовековой традиции не в состоянии отказаться от принятого одними письма в пользу принятого другими. А потому нисколько не удивительно, что практических результатов этот труд Г. иметь не мог, он только вызвал, со стороны некоторых ученых не совсем для нас понятные нарекания против составителя. Интерес к языку обнаруживался у Г. и при знакомстве с памятниками юго-славянской письменности: им, например, были извлечены собственные имена сербские из найденного им в Сопочанах синодика (рук. его собрания), в исторических трудах он не опускал никогда из виду подобный материал: чрезвычайно напр. важны извлеченные им материалы из статистических списков местностей Эпира и Греческого королевства в особом приложении к истории сербов и болгар ‘Старинные поселения славян на греческой земле’. Интересна его попытка объяснения записи о первых болгарских князьях из яз. мадьярского и сродных ему (теперь отдается предпочтение тюркскому происхождению болгар, но интересно, и Гильфердинг уже признавал, что основная племенная стихия финно-уральская подверглась тюркскому влиянию. Ист. Серб. и Болг., стр. 109). Как известно, и до сих пор не прекращаются усилия ученых объяснить заключающиеся в этом памятнике важные для определения народности болгар-завоевателей данные. И в других случаях Г. не избегал филологических объяснений в своих исторических трудах.
В ближайшем отношении к интересам филологическим стоят труды А. Ф. Г., посвященные судьбам славянской письменности и ее памятникам. Во время своей службы в Министерстве иностранных дел, как русский консул в Боснии и Герцеговине, он находился в счастливых условиях для знакомства с библиотеками этих областей, а также и Старой Сербии, богатых редкими рукописями. Ему удалось во время путешествия благодаря личным знакомствам собрать чрезвычайно ценное рукописное собрание. Большая и наиболее важная часть этого собрания в 1868 г. была принесена его владельцем в дар Публичной библиотеке и описана в отчете за этот год. В нем 101 рукопись и между ними многие очень старые, писанные на пергаменте, очень многие с годами и по содержанию редкие и драгоценные образчики юго-славянского письма. Позднее в 1873 г. поступило в ту же библиотеку дополнительное собрание рукописей греческих, церковно-славянских и турецких, приобретенное после кончины А. Ф. Г., эти рукописи описаны в ‘Отчете за 1873 г.’, СПб., 1875. И, наконец, третья часть его рукописей куплена была известным собирателем Хлудовым и теперь находится в библиотеке Никольского единоверческого монастыря. Таким образом все рукописное наследие покойного осталось у нас в России. Обладая таким богатым рукописным собранием, А. Ф. Г. отчасти сам им воспользовался и опубликовал некоторые важные и новые тексты. Но, как видно из бумаг, хранящихся в Академии Наук, А. Ф. Г. было приготовлено к печати большое собрание разных памятников, найденных им во время путешествия по Македонии в 1868 г. (Каких-либо известий об этом путешествии почему-то не сохранилось. Тем интереснее, что в бумагах академика Куника оказалась визитная карточка А. Ф., полученная 13 ноября 1868 г., с следующей на ней припиской: ‘А. Ф. Г. шлет Аристу Аристовичу поклон с берега Брегальницы и везет ему воды, из него почерпнутой. Штип 18 октября 1868 г.’. Эта приписка была уже напечатана Э. A. Вольтером в журнале ‘Славянство’ No 1). Сюда вошли надписи в церквах, записи и приписки в рукописях, грамоты и пр. Доставив часть этих материалов, Г. предполагал еще напечатать болгарскую летопись как третью часть этого издания, а описание его рукописей, составленное о. Амфилохием, должно было составить вторую часть (письмо на имя Я. К. Грота, подписано 25 февраля 1871 г.). Но из следующего письма от 16 марта того же года видно, что это издание не осуществилось из-за несогласия А. Ф. Г. на условия печатания редакционного характера. В этом втором письме он просил возвратить ему все доставленные им бумаги. Правда, этого не случилось, бумаги остались в Академии, но самое их издание по изложенной программе не состоялось. Часть материалов позднее была напечатана разными лицами, но немало есть и такого материала, который не приведен в известность. Исполнена работа с заслуживающей внимания тщательностью.
Таковы были чисто филологические труды А. Ф. Г. По еще большую известность доставили ему замечательные исторические и публицистические труды по истории славян и славянскому вопросу. В тех и других обнаружился его блестящий талант построения истории того или другого народа при ясном, точном и привлекательном изложении. Огромное значение имело прежде всего то, что Г. прекрасно знал не только прошлое, но и современное положение всего славянского мира. Он был одушевлен идеей национального единства всего славянства. К занятиям историей его подготовляло непосредственное знакомство с славянскими землями, путешествие по ним. Первые его поездки были направлены в крайние северо-западные области славянства. Он при этом посетил северо-западную Германию и кашубов в восточной Померании. Помимо названных выше работ по языку это путешествие облегчило ему изучение истории Балтийских славян, напечатанной в 1855 г. первоначально в ‘Москвитянине’, а позднее в ‘Собрании Сочинений’, IV, 1874. В этом труде особый интерес представляло изложение особенностей быта, отличавшегося большим разнообразием при развитии княжеской власти у одних племен, аристократии у других, демократии у третьих и даже попытках федеративного строя (Бестужев-Рюмин). Особо изложена была ‘Борьба славян с немцами на Балтийском поморье в средние века’, СПб., 1861. С северо-запада славянского мира служба в Министерстве иностранных дел перенесла Г. на славянский юг в Боснию и Герцеговину. В 1856 г. он отправился в Сараево, а в 1859 г. вышла в ‘Записках Имп. Географического общества’ его замечательная и до сих пор сохраняющая интерес книга ‘Босния, Герцеговина и Старая Сербия’, переиздана с небольшим дополнением в III томе ‘Собрания Сочинений’, СПб., 1873. В этой книге живые очерки посещенных местностей и положения их населения, исторические воспоминания, археологические описания храмов и других уцелевших древностей, литературные заметки о рукописях привлекают неослабный интерес читателя. Вполне прав А. Н. Пыпин, который это путешествие Г. по его достоинствам ставит рядом с путешествием по Турции В. И. Григоровича. Кто знает, доживи Г. до того момента, когда после русско-турецкой войны решалась судьба Боснии и Герцеговины, первыми поднявших восстание, быть может ему и удалось бы отстоять в Министерстве иностранных дел независимость этих сербских областей, принесенных в жертву Австрии нашими дипломатами. Такой исход их судьбы наилучшим образом обеспечивал бы отношение к балканским народностям европейских держав, отнимая всякий повод к недовольству захватной политикой Австрии. Интерес Г. к южному славянству сказался еще раньше. В 1854—1855 гг. в ‘Московских Ведомостях’ и ‘Русской Беседе’ за 1859 г. появились ‘Письма об истории сербов и болгар’ (письма эти были переведены на сербский язык М. Миличевичем в двух книгах 1857 и 1860 гг.). Значит отправлявшийся на Балканский полуостров дипломат ехал прекрасно подготовленный для своей деятельности. Оттого и тот интерес к новому славянскому краю, в который он попал, а прекрасным знакомством с южными славянами и Балканским полуостровом на местах объясняются и достоинства переработки ‘Писем’ в новом их издании ‘История Сербов и Болгар’. Во многих местах книги автор пользуется своими личными разысканьями: находка в Белграде особой редакции жития Иоанна Рыльского (стр. 124), объяснения топографических названий на основании показаний уроженцев Герцеговины (стр. 170). Значение этого труда А. Ф. Г. прекрасно оценено проф. Бестужевым-Рюминым. Справедливо он смотрит на эти труды как на положительную новость в нашей исторической литературе. До того времени преобладание фантазии отличало работы Венелина и Савельева-Ростиславича, перевод слав. древностей Шафарика, мало доступный читателю по своему изложению и, надо прибавить, очень тяжелый, обнимал только древний языческий период. Можно еще дополнить и то, что внутренняя жизнь славян не была изложена Шафариком в его ‘Древностях’, только в последнее время эта половина славянских древностей излагается проф. Л. Нидерле. Бестужев-Рюмин отмечает высокие достоинства сочинения Г.: ‘Это не только история событий и даже смены учреждений и бытовых особенностей, нет, это история понятий и воззрений’. Труд русского ученого, и до сих пор сохраняющий интерес и значение, в свое время был выдающимся: ничего подобного не было в ученой литературе. Помимо прекрасного знакомства с источниками и их истолкования замечательны местами художественно набросанные картины и характеристики, напр. Симеона, его сына Петра и др. Интерес Г. должна была, конечно, привлечь и деятельность славянских первоучителей Кирилла и Мефодия и их учеников. Когда в 1862 г. должно было праздноваться тысячелетие изобретения славянских письмен, Г. отозвался несколькими статьями: 1. ‘Когда изобретена славянская азбука?’, 2. ‘Имел ли Кирилл непосредственное влияние на русских славян?’, 3. ‘Кириллица ли изобретена Кириллом?’, 4. ‘Как относятся к Кириллу и Мефодию современные славяне?’. Он отстаивал дату сказания Храбра 855, допускал, что в Хозарии Кирилл и Мефодий имели дело и с русскими славянами, алфавитом св. Кирилла считал Кириллицу, вопреки взгляду Шафарика, выступал против предвзятых тенденций Штульца и Гинцеля смотреть на Кирилла и Мефодия как на людей, преданных Риму. Все эти статьи, независимо от того, могут ли быть приняты проводимые в них мнения, написаны с присущим их автору талантом и имели значение в истории вопроса. Последняя статья особенно интересна высказанным в ней взглядом, что между русскими большего сочувствия к памяти Кирилла и Мефодия можно ожидать от малороссов, что они особенно призваны к участию в развитии между нами славянской идеи (в последнее время прекрасно выясняется славянский характер Кирилло-Мефодиевского общества и участие в нем малороссов и между ними Шевченка). Но в то же время чрезвычайно важно и заключение: ‘если малорусская земля и кажется нам в настоящее время ближе к живому внешнему сознанию славянства, славянского единства и братства, то несомненно также и то, что пока сознание это не усвоится землею великорусскою, пока не сделается тут общественным достоянием, общественным двигателем всей России, и самая идея славянская не достигнет полного осуществления, и наше собственное народное самосознание останется недовершенным’. Как все это правдиво, глубоко и знаменательно! В 1868 г. в ‘Вестнике Европы’ Г. начал печатать очерк славянских древностей. Под заглавием ‘Древнейшая история славян’ вышли две первые главы: ‘Славяне на ряду других племен арийских’ и ‘Венеты’. После Шафарика это была первая попытка объяснения древнейшей эпохи истории славян при помощи выводов сравнительного языковедения (труд Крека, ‘Einleitung in die slavische Literaturgeschichte’, явился позднее, в 1874 г.). С этой стороны Котляревский признавал опыт Г. заслуживающим полного внимания. Наибольшую важность имел разбор известий древних писателей, которые по свидетельству Бестужева-Рюмина Г. разыскивал с большой любовью и увлечением, слабее этимологические объяснения. Сравни выше отзыв И. В. Ягича.
Исполнен интереса и ‘краткий, но блистательный очерк истории Чехии’, по весьма удачному выражению Бестужева-Рюмина. ‘Противоположение чешского элемента и немецкого, при перевесе последнего грозило чехам большой опасностью. Гуситская религиозная идея, нашедши благоприятную почву в живом предании Кирилло-мефодиевской славянской церкви, и в нем черпала свою силу. Чехия при Юрии Подебраде передовая представительница политических идей, идеал современного государства на западе. Роковое значение имел для чехов переход под власть Габсбургов: господство аристократии и католицизма, изгнание братьев и страшная катастрофа 1620 г. положили конец Чехии как государству. Чешское государство умерло при полном господстве аристократии, новая Чехия воскресает из среды простого народа’. Ход чешской истории изображен в этом очерке рельефными чертами, в логической последовательности. Вопросу об отношении гуситства к Кирилло-мефодиевской церкви посвящено было Г. особое сочинение: ‘Гус, его отношение к православной церкви’, СПб., 1871 г. (в том же году появилось и в чешском переводе, второе русское издание с дополнениями И. С. Пальмова, СПб., 1893). Чехи, как известно, отвергают точку зрения, проводимую Г., нам однако кажется, что у Г. этот взгляд высказывается без крайностей, и целый ряд фактов свидетельствует о сохранявшихся у чехов некатолических обрядах, как-то: причащение под обоими видами, причащение младенцев, равным образом живы были и воспоминания о славянской церкви и славянском богослужении у Далимила, сохранившиеся славяно-чешские богослужебные тексты, восстановление славянского богослужения Карлом IV, симпатий к православной церкви Иеронима пражского, сношения гуситов с Константинопольскою церковью. Все это дает основание признавать значение предания о славянской Кирилло-мефодиевской церкви, как одного из факторов гуситского церковного и народного движения ‘внутренней связи между православным крещением Чехии и Гусом’.
Наряду с историческими очерками, в которых Г. знакомил русских читателей с историей славян, он выступал как публицист по вопросам современного славянства и его отношений к нам, русским. Между этими статьями есть такие, которые представляют чисто литературный интерес. Такова напр. помещенная в ‘Русской Беседе’ статья ‘Народное возрождение сербов Лужичан в Саксонии’. В ней находим обзор лужицкой литературы, ее писателей, замечания о лужицком языке и образцы серболужицкой народной поэзии. Подобного же рода статья ‘Гавличек’, в которой даны краткие сведения о чешском поэте и напечатаны обычным нашим письмом тирольские элегии с русским их переводом. Близко к этим двум стоит очерк, посвященный вопросу: ‘Развитие народности у западных славян’. Сперва он вышел в Париже под заглавием ‘Les Slaves Occidentaux’ и затем по-русски в ‘Русской Беседе’ 1858 г. В основу этой брошюры легли личные наблюдения автора во время путешествий по славянским землям 1855—1857 гг. Особенного внимания заслуживают указания на обособленность Польши от остального славянского мира, резкое осуждение взгляда Мицкевича, направленного против русских, сочувствие направлению Мацеиовского и др. Живо представлен ход народного возрождения чехов, мораван и словаков, хорватов, сербов и словинцев, выражено сожаление о розни между чехами и словаками, сербами и хорватами. Изложены условия, при которых славяне в 1848 г. спасли Австрию, и печальное положение, в какое они за эту услугу были поставлены австрийским правительством. Слабые стороны славянства Г. видел в забвении образованным классом западных славян органических начал своего племени. Эта брошюра, по отзыву А. Н. Пыпина, написанная с большим талантом и знанием, у славян вызвала неудовольствие (по Ягичу), а на наш взгляд исполнена справедливых наблюдений и глубокого понимания слабых сторон в положении австрийского славянства. В 1859 г. появилась и другая не менее важная статья ‘Венгрия и славяне’. В ней прекрасно выяснено значение венгров в истории Европы, в их отношении к славянам. Изобличая пристрастное отношение француза Шалена, книгой которого и была вызвана статья, и предостерегая венгров от союза с поляками против остальных славян, Г. призывает их к единению с славянами, с которыми они связаны исторической судьбой. К сожалению, этот призыв не встретил отклика, и политика мадьяр остается и до сих пор враждебной живущим в их половине славянам, словакам, сербам и хорватам. Небольшая статейка ‘Славянские народы в Австрии и Турции’, написанная популярно в 1860 г., предназначена была для журнала ‘Народное Чтение’.
В статье ‘Историческое право хорватов’ Г. касается спорных вопросов между хорватами и сербами. Глубоко правдиво его отрицательное отношение к историческим правам, лучше сказать притязаниям хорватов на Боснию и Герцеговину. Статья ‘Государственное право сербского народа в Турции’ представляет краткий обзор сербской истории за время борьбы сербов с турками. Церковным вопросам посвящены статьи ‘Чем поддерживается православная вера у южных славян?’ и ‘Взгляд Константинопольского грека на болгарские и критские дела’. Сила православия у южных славян в том, что оно тесно слилось с их народностью. Вторая статья представляет защиту болгар от несправедливых притязаний греков.
Целый ряд статей стоит в тесной связи с жгучим польским вопросом. Сюда относятся: ‘Славянские народности и польская партия в Австрии’, ‘Взгляд западных славян на Россию’, далее уже указанные выше ‘Письмо к Ригеру в Прагу о русско-польских делах’ и ‘Польский вопрос’. Во всех этих статьях выясняются польско-русские противоречия, зависящие от различий народного характера, вероисповедания, социальных идеалов, исторического соперничества и борьбы за гегемонию. Условием примирения Г. ставил отказ Польши от притязаний на земли этнографически русские.
В связи с этими статьями находятся статьи, посвященные литовцам и нашим окраинам: ‘Литва и Жмудь’, ‘Россия и ее инородческие окраины на западе’. Г. стоял за освобождение литовцев от польского влияния. Он призывал русских к изучению литовского языка, предлагал даже учреждение литовских кафедр в университетах, ссылался на отношение к литовцам немцев, настаивал на необходимости оказывать поддержку православным литовцам, на предоставлении литовцам преподавания в школах на литовском языке. Г. приветствовал введение в Финляндии финского языка как первый шаг к освобождению этого края от владычества шведского элемента.
Наконец, во втором томе ‘Собрания Сочинений’ находятся еще статьи ‘Древний Новгород’ и ‘Сельская Община’. Первая направлена против взглядов Костомарова в его сочинении ‘Северно-русские Народоправства во времена удельно-вечевого уклада’. Г. оспаривает предположение о малороссийском происхождении новгородцев и находит односторонность в положениях Костомарова о федеративном строе древнерусской жизни и о характеристике борьбы Новгорода с Москвой как борьбы начала свободы с московским самовластием. Статья представляет интерес сопоставлениями с аналогичными фактами из истории других славянских народов. Статья о сельской общине написана в ее защиту по поводу появлявшихся в газетах мнений о необходимости уничтожения сельской общины. О заслугах А. Ф. Г. как этнографа сказано выше при изложении его биографии. Собранные им былины изданы вторым изданием Академией Наук в томах 59, 60 и 61 ‘Сборника’. Издание имело большой успех. Двух первых томов уже нет в продаже.
Обозрение трудов А. Ф. Г. свидетельствует, что в его лице русская наука имела выдающегося и блестящего ученого славяноведа, филолога-этнографа, историка и политика. Глубина мысли, оригинальность взглядов, обширная эрудиция, ясность, логичность и изящество изложения отличают все его труды. Верность началам, которых он держался, правдивость и искренность отличают его как политического деятеля. Привлекательные черты характера в единодушных отзывах близких ему людей воскрешают его образ как человека.
Сочинения А. Ф. Г. появились в особом издании, за что следует быть признательным убеждениям М. И. Семевского: ‘Собрание Сочинений’ А. Г., т. I—ІV, СПб., 1868 г.
В это Собрание не вошли труды А. Ф. Г., относящиеся к языковедению. Не вошли также издания, каковы, например: ‘Старинный сборник сербских пословиц’ А. Гильфердинга. С.-Петербург, 1868, 112 стр. (здесь был издан кирилловским шрифтом писанный латиницей сборник пословиц по одной рукописи 1697 г., хранящейся в библиотеке миноритов в Дубровнике, неточности и ошибки издания указаны Ю. Даничичем в его статье Knji~evna obznana. Rad Jugos. Akad. XII), Неизданное свидетельство современника о Владимире Святом и Болеславе Храбром ‘Рус. Бес.’, 1856. I, Греческая служба свв. первоучителям славянским и житие св. Наума болгарского. ‘Рус. Бес.’, 1859, ІІ, напечатанные в Известиях II отд. Акад. Наук труды и статьи Гильфердинга: Перевод толкований Иоанна Златоустого. 8. 321—326. Приложения к протоколам. — Письмо к редактору о С. Верковиче и о сербском сборнике поучений и житий XV—XVI в. (приводится текст статьи Успение св. Кирилла философа). 6. 381—386. — Памятники наречия залабских древлян и глинян. 5. 433—480. Письмо к редактору (о болгарской надписи 1230 г.) 7. 373—374. — Сравнение яз. слав. с санскритским в Матер. для словаря. — Сербские имена, записанные в помяннике Сопочанского монастыря. 7. 325—330. — О наречии померанских словинцев и кашубов. 8. 41—56. — В библиографическом обзоре ‘К истории издания Известий и ученых З