Geschichte der Wissenschaften in Deutschland, Страхов Николай Николаевич, Год: 1873 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 14 минут(ы)

‘Гражданин’, No 32, 1873

Оригинал здесь — http://smalt.karelia.ru/~filolog/grazh/1873/6auN32.htm

Geschichte der Wissenschaften in Deutschland. Neuere Zeit. Bd. XIII. Geschichte der deutchen Philosophie, v. Dr. Eduard Zeller. Mnchen, 1873. (Исторiя наукъ въ Германiи. Новое время. Томъ XIII. Исторiя нмецкой философiи, Эдуарда Целлера. Мюнхенъ, 1873).

Нмецкiя книги — суть лучшiя книги на свт. Въ сфер мысли и науки Германiя, какъ извстно, иметъ авторитетъ, высоко стоящiй надъ авторитетомъ другихъ просвщенныхъ народовъ. Это умственное владычество тмъ поразительне, что Германiя прiобрла его очень поздно, чтобы завоевать его, она должна была выйти изъ того презрнiя и умственнаго подчиненiя, въ которомъ находилась, и должна была взять верхъ надъ странами, уже давно обладавшими высокою умственною жизнью. ‘Въ середин XVII столтiя’, разсказываетъ Целлеръ, ‘другiе народы (Италiя, Англiя, Францiя, Голландiя) высокомрно смотрли на нмцевъ, считая ихъ мало способными къ наукамъ, и всего меньше готовы были признать способность къ философiи за тмъ самымъ народомъ, который впослдствiи былъ преувеличенно названъ народомъ мыслителей‘ (стр. 1).

Какъ мы знаемъ, это высокомpie къ нмцамъ продолжалось и въ XVIII столтiи и уступило только блестящимъ подвигамъ германскаго генiя, который къ концу этого столтiя создалъ свою литературу и философiю. Съ тхъ поръ побда слдовала за побдой, и умственное владычество Германiи получило силу, которой никогда не имли другiя страны. Германiя стала въ полномъ смысл слова учительницею Европы, а слдовательно и всего мiра. Францiя и Англiя, т дв страны, которыя повидимому могли бы соперничать съ Германiею, покорно преклонились передъ нею. Послушайте Ренана, когда онъ говорить о нмецкой культур и о своемъ первомъ знакомств съ нею, для него это новый высшiй мiръ, какой-то храмъ, въ который онъ вошелъ съ восторгомъ и благоговнiемъ изъ мелкаго мiра французской мысли и науки. Точно такъ и у Карлейля, посвященнаго въ тайны нмецкой философiи, его родная англiйская философiя и наука вызывают величайшее презрнiе. Блестящiй и всесвтно знаменитый писатель Маколей вызвалъ какъ-то у Ренана отзывъ, который мы приведемъ для примра, чтобы показать, какъ далеко взглядъ человка, знакомаго съ германской наукою, отступаетъ отъ обыкновенныхъ сужденiй. ‘Разъ какъ-то я сталъ читать Маколея’, разсказываетъ Ренанъ. ‘Эти рзкiе приговоры, эта враждебность къ своимъ противникамъ, эти явно признаваемые предразсудки, это отсутствiе безпристрастiя и способности понимать противоположные взгляды, этотъ либерализмъ безъ всякой широты пониманiя, что христiанство вовсе не христiанское, — все это возмутило меня. Таковъ бдный родъ человческiй, что для него нужны узкie умы’.

Но Англiя и Францiя — страны слишкомъ своеобразныя, имющiя слишкомъ давнюю, уже крпко сложившуюся и сильно разросшуюся культуру, поэтому он не могли подпасть слишкомъ глубокому влiянiю Германiи, он продолжали жить своею умственною жизнью, хотя и чувствовали, что у нихъ отнято первенство, что власть ихъ потеряна. Но мы, pyccкiе, — другое дло. Не имя своей науки и философiи, неудерживаемые никакими преданiями и обладая хотя безплодною, но на все способною подвижностью, мы постоянно усвоивали себ направленiе нмецкой науки, такъ что все наше просвщенiе главнымъ образомъ есть плодъ германскаго просвщенiя. До послднихъ дней Германiя есть наша учительница и различные фазисы нашей умственной жизни непремнно содержатъ въ себ отраженiе философскаго и научнаго движенiя Германiи.

И такъ новая нмецкая книга, трактующая о важномъ предмет и излагающая намъ современное состоянiе науки, представляетъ для насъ очень важное и интересное явленiе. Въ настоящемъ случа дло идетъ объ исторiи философiи. Спрашивается, чему же насъ учатъ нмцы относительно этого предмета? Знаменитый ученый написалъ исторiю нмецкой философiи, мы съ жадностiю беремся за книгу, но, разумется, не съ тмъ чтобы изучать ученiя Лейбница, Канта, Гегеля — мы и прежде были съ ними знакомы, — а съ тмъ, чтобы найти для себя высшее руководство, получить наставленiе, какъ научнымъ образомъ понимать и обработывать исторiю философiи вообще. Въ чемъ главная задача этой науки и какъ мы можемъ достигать ея?

Къ удивленiю и сожалнiю мы не находимъ въ новой книг никакого отвта на эти вопросы, на вопросы вполн законные, которымъ насъ научила сама же Германiя. Вотъ фактъ, на который мы желаемъ обратить вниманiе читателей. Наша великая учительница очевидно въ величайшемъ смущенiи, она умалчиваетъ о самыхъ существенныхъ пунктахъ науки, а о другихъ говоритъ съ странной осторожностiю, съ безпрерывными и неясными оговорками.

Для того чтобы писать исторiю философiи, нужно самому философствовать, непремнно нужно исповдывать какое-нибудь философское ученiе. Иначе ничего нельзя будетъ понять въ исторiи философiи. Для человка, который вовсе чуждъ философскаго мышленiя, философскихъ убжденiй, вся эта исторiя явится какимъ-то неинтереснымъ вздоромъ. И ныншнее настроенiе умовъ очень близко къ такому взгляду на дло. Для ныншняго времени, когда нкоторую силу имютъ только эмпиризмъ, матерiализмъ и позитивизмъ, самый логическiй взглядъ на исторiю философiи будетъ такой, что философiя есть печальное заблужденiе, отъ котораго по немногу освобождалось и освобождается человчество. Въ такомъ дух написалъ свою исторiю Льюисъ, позитивистъ. Онъ писалъ исторiю философiи такъ точно, какъ физикъ можетъ написать исторiю магiи, химикъ — исторiю алхимiи, астрономъ — исторiю астрологiи. Если занятiе подобными предметами и нельзя считать очень важнымъ дломъ, то все-таки это дло возможное, имющее опредленный смыслъ. Но Целлеръ находится въ гораздо боле затруднительномъ положенiи, чмъ Льюисъ. Онъ не держится никакого взгляда, а между тмъ долженъ былъ написать исторiю философiи.

Дло происходило такъ. Молодой баварскiй король, Максимилiанъ II, другъ знаменитаго композитора Рихарда Вагнера, юноша, исполненный любви къ наукамъ и искусствамъ, задумалъ для славы Германiи и въ поученiе мipy дать намъ исторiю того, чмъ всего больше можетъ гордиться Германiя, исторiю наукъ въ Германiи. Для этого при мюнхенской академiи наукъ была составлена ‘историческая коммиссiя’, которая разослала приглашенiя знаменитйшимъ изъ современныхъ нмецкихъ ученыхъ. Эти знаменитости почти исключительно оказались профессорами, двадцать четыре такихъ знаменитости взялись за дло, и оно исполнено уже больше чмъ на половину.

Вотъ какъ случилось, что Целлеру досталось писать исторiю философiи. Между тмъ чт такое философiя и въ чемъ заключается ея исторiя, онъ не знаетъ. Очень странно сказать, а между тмъ весьма похоже по виду, что онъ даже вовсе не задавалъ себ этихъ вопросовъ. Въ предисловiи онъ не упоминаетъ объ этихъ трудныхъ вопросахъ, но настоятельно жалуется на совершенно другiя затрудненiя, именно на то, что отъ него требовали, чтобы все сочиненiе было въ одномъ том и чтобы оно было написано по возможности популярно. Въ его книг почти тысяча страницъ, но и этого ему было мало. ‘Въ самомъ изложенiи философскихъ взглядовъ’, пишетъ онъ, ‘я принужденъ былъ говорить мимоходомъ о многомъ, что заслуживало бы само по себ боле подробнаго изложенiя, внутреннюю связь и научное обоснованiе ихъ я часто могъ указать только немногими чертами и долженъ былъ опустить или бгло упомянуть о многихъ цнныхъ частныхъ изслдованiяхъ и замчанiяхъ» (Vorrede, s. VII).

Не странный ли прiемъ — въ исторiи философiи излагать разные философскiе взгляды, но опускать, за недостаткомъ мста, ихъ внутреннюю связь и научное ихъ обоснованiе? Для Целлера какъ будто самое важное не философiя и ея развитiе, а та литература, та масса книгъ, которая написана о философiи и которая вроятно украшаетъ стны его кабинета. Изъ-за изложенiя содержанiя этихъ книгъ онъ забываетъ излагать значенiе и связь тхъ идей, которыя ихъ породили. Книга Целлера есть сочиненiе не философа, а филолога, и даже филолога въ дурномъ смысл — такого, для котораго буква, текстъ — важне духа, идеи. Не знаемъ, какъ бы онъ изложилъ внутреннюю связь и научное обоснованiе философскихъ ученiй, если бы вмсто одного тома въ тысячу страницъ написалъ десять такихъ томов, но теперь мы не находимъ въ его книг не только внутренней связи явленiй философiи, но не находимъ и яснаго пониманiя того, чт такое философiя.

Отъ научныхъ требованiй вдь невозможно уклониться. Какъ бы мы ни хитрили, уклоняясь отъ прямаго отвта на существенные вопросы, а прiйдется же гд-нибудь дать косвенное указанiе на то, какъ мы ихъ понимаемъ. Когда, напримръ, пишемъ истоpiю философiи, то хотя бы у насъ эта исторiя была похожа на библiографiю, и тогда намъ прiйдется отвчать на такой вопросъ: какого писателя слдуетъ занести въ эту исторiю и какого нтъ? Кого нужно считать философомъ и кого нтъ? И слдовательно, — что такое философъ?

Посл всего, что было писано и толковано о философiи, Целлеръ конечно не могъ, да и не былъ расположенъ пропустить кого-нибудь изъ замтныхъ философовъ, но по своей жадности къ философской литератур, къ книгамъ, онъ непремнно долженъ былъ впасть въ противоположную ошибку и занести въ свою исторiю тхъ писателей, которые лишь слабо связаны съ философiею. Такъ, не имя мста для изложенiя внутренней связи и научнаго обоснованiя системъ, онъ однако же внесъ въ свою исторiю Лессинга и посвятилъ ему 40 страницъ, то есть вдвое больше, чмъ Шопенгауэру и только въ полтора раза меньше, чмъ Гегелю.

Философъ ли Лессингъ, или нтъ? Чтобы ршить этотъ вопросъ, очевидно нужно знать, что такое философiя. И вотъ Целлеръ, который какъ будто избгалъ всякаго изложенiя своихъ мннiй о философiи, принужденъ высказаться.

‘Kогдa мы слышимъ имя Лессинга, то прежде всего конечно вспоминаемъ о заслугахъ, которыя оказалъ этотъ рдкiй человкъ всей нашей литератур и нашей духовной жизни. Его величiе основывается не на успшной разработк отдльной спецiальности, а на томъ дйствiи, которое онъ производилъ во вс стороны, на тхъ зажигающихъ и озаряющихъ искрахъ, которыя неустанно разсыпалъ этотъ пламенный духъ, чмъ бы онъ ни занимался. Прежде всего онъ для насъ — независимый, самъ на себя опирающiйся характеръ, который безъ отдыха и страха боролся за дло умственной свободы, генiальный, никмъ не превзойденный критикъ, который безпощадно преслдовалъ ложный вкусъ и надувающуюся посредственность, который съ образцовой ясностiю опредлилъ задачу поэзiи и театральнаго искусства, который, очистивъ и ограничивъ каждую область, разъяснилъ отношенiе искусства къ наук, различныхъ искусствъ и видовъ искусства другъ къ другу, философiи къ теологiи и теологiи къ религiи, классическiй писатель, который занимаетъ одно изъ первыхъ мстъ между основателями нмецкаго театра и нмецкой прозы. Только одинъ листикъ его внца, и не тоть, который всего больше бросается въ глаза, принадлежитъ исторiи философiи. Его натура и ходъ его жизни одинаково содйствовали тому, чтобы образовать изъ него перворазряднаго критика, но никакъ не систематика. Какъ мало онъ имлъ расположенiя и призванiя стать систематикомъ видно уже изъ знаменитыхъ словъ, характеризующихъ всего человка: ‘если бы Богъ въ своей правой рук держалъ всю истину, а въ лвой только вчно-живое стремленiе къ истин, хотя бы съ условiемъ — вчно заблуждаться, и если бы мн дано было выбирать, я выбралъ бы лвую руку, чистая истина вдь хороша для одного лишь Бога’. Лессингъ былъ слишкомъ критическая натура, чтобы не подвергать сомннiю своихъ собственныхъ выводовъ, слишкомъ безустанный изслдователь, чтобы успокоиться на какомъ-нибудь положенiи, какъ на незыблемомъ основанiи для дальнйшаго созиданiя, онъ былъ слишкомъ низкаго мннiя о человческой познавательной способности, чтобы нашимъ представленiямъ, какъ скоро они выходятъ за предлы самыхъ общихъ нравственныхъ и религiозныхъ убжденiй, приписать большее значенiе, чмъ лишь простую вроятность, то, чт ему предлагалось какъ несомннное, уже по этому самому было для него подозрительно, но, какъ этого нельзя не видть и какъ это совершенно понятно при такой необыкновенной умственной возбудительности, у него, при всей логической острот, не доставало той степени терпнiя и привычки къ методическому, идущему шагъ за шагомъ, не пропускающему ни единаго посредствующаго члена мышленiю, которая необходима для систематическаго философа. И такъ, если исторiя философiи должна бы была повствовать только о тхъ, которые были основателями или послдователями опредленной системы, то ей слдовало бы пройти Лессинга молчанiемъ. Но если она напротивъ должна говорить о всхъ, которые тмъ или другимъ способомъ содйствовали развитiю и проясненiю философскихъ понятiй, то она не только приметъ Лессинга во вниманie, но и должна будетъ назвать его (за исключенiемъ Канта) величайшимъ изъ философовъ просвтительнаго перiода’. (стр. 349, 350).

Вотъ и разберите, кто философъ и кто нтъ. Разв не всякiй поэтъ, разв не всякiй крупный писатель или ученый способствуетъ тмъ или другимъ способомъ развитiю философскихъ понятiй? По Целлepy выходитъ, что вс они должны быть зачислены въ философы, и многiе конечно въ величайшiе философы своего времени. Какъ бы посмялся Лессингъ, прочитавъ себ такую похвалу, — онъ, такъ строго разграничивавшiй различныя области умственной и художественной дятельности! Если есть научная задача для исторiи философiи, то она, конечно, прежде всего заключается въ томъ, чтобы въ различныхъ видахъ и формахъ, въ которыхъ проявлялось философское мышленiе, найти его всегдашнiя отличительныя черты, показать его отношенiе къ другимъ явленiямъ умственной жизни, найти его спецiальное значенiе въ жизни человчества. Философы, почти также, какъ поэты, суть люди особенные, обладающiе особыми талантами и имющiе особую область творчества. Не только творить поэзiю могутъ лишь немногiе, лишь дйствительные поэты, но и пониманie поэзiи бываетъ доступно людямъ въ различной степени. Тоже самое нужно сказать и о философiи. Лессингъ могъ быть очень способенъ понимать философскiя ученiя, и въ тоже время вовсе не имть настоящаго философскаго таланта.

Н. Страховъ.

(Продолженiе будетъ).

‘Гражданин’, No 33, 1873

Оригинал здесь — http://smalt.karelia.ru/~filolog/grazh/1873/13auN33.htm

Geschichte der deutschen Philosophie, v. Е. Zeller. 1873

(Исторiя нмецкой философiи, Э. Целлера. 1873).

(Окончанiе).

Когда потеряна идея философiи, тогда этa наука не выдляется изъ массы другихъ наукъ, сливается со всякими облacтями умственной дятельности. Но тогда она непремнно окажется излишнею наукою. Самое обыкновенное возраженiе противъ философiи, на которое справедливо ссылаются даже мало способные къ мышленiю люди, будетъ слдующее: частныя науки обнимаютъ собою вс предметы познанiя, зачмъ же еще нужна общая наука? Если философiя хочетъ говорить о душ, о познанiи, то на это есть психологiя, если о веществ, то на это есть физика и химiя, если о развитiи человчества, то на это есть исторiя, и т. д. Философiя иметъ притязанiе на какое-то главенство надъ науками, но науки повидимому не нуждаются ни въ какомъ руководств, он работаютъ и развиваются вполн самостоятельно, и слдовательно философiя есть вещь излишняя.

Но бываютъ времена, когда идея философiи еще боле страдаетъ, когда она не отрицается, а извращается. Очень часто на философiю смотрятъ какъ на подчиненную науку, — именно считаютъ ея принадлежностiю самыя общiя научныя положенiя и думаютъ, что эти положенiя могутъ быть только выводомъ, результатомъ частныхъ наукъ. При такомъ пониманiи философiя не только лишается своего настоящаго мста, но и прямо становится на другое мсто, весьма низкое и на которомъ нтъ даже возможности для какихъ нибудь притязанiй

Вообще отношенiе философiи къ наукамъ есть существенная черта, когда вопросъ идетъ о состоянiи философiи. Конечно развитiе наукъ и развитiе философiи имютъ нкоторый общiй корень во внутренней жизни человчества, но научный духъ извстнаго времени ни въ чемъ не выражается такъ ясно и сильно, какъ въ философiи этого времени. Поэтому если философiя сильна, она неотразимо и плодотворно дйствуетъ на науки, слды ея влiянiя часто простираются на огромное протяженiе, такъ мы до сихъ поръ въ литературномъ и ученомъ язык употребляемъ категорiи Декарта и Локка, и эти категоpiи составляютъ едва ли не большую часть понятiй, употребляемыхъ образованными людьми, когда они вздумаютъ пофилософствовать. Если же науки не хотятъ знать философiи, или даже враждуютъ противъ нея и сами заявляютъ право на ршенiе всякихъ вопросовъ, то это врный признакъ упадка не только философiи, но и истинно-научнаго духа въ наукахъ. Отчeго зависятъ подобныя колебанiя? Не имютъ ли науки и философiя еще боле глубокой основы, движенiе которой составляетъ причину ихъ движенiй? Что свидтельствуетъ объ этомъ исторiя? На вс эти вопросы мы напрасно стали бы искать хоть намека въ книг Целлера.

По обычаю однакоже онъ признаетъ, что прогрессъ идетъ впередъ твердо и неуклонно, и потому разсказываетъ всю исторiю такимъ тономъ, какъ будто она представляетъ рядъ какихъ-то успховъ, хотя и не видно точной связи между ними и того пути, по которому вс они движутся. Но въ конц книги онъ изображаетъ выншнее положенiе длъ, и тутъ, не смотря на всю уклончивость его отъ прямыхъ сужденiй, очень ясно видно, что прогрессъ ни къ чему не пришелъ. Современное положенiе длъ разсказывается такъ:

‘Быстрый полетъ естествознанiя въ послднiя десятилтiя, огромная масса добытыхъ имъ свденiй, блестящiя открытiя, къ которымъ оно пришло, были таковы, что вполн могли дать ему въ общемъ мннiи перевсъ надъ всми другими науками, и именно надъ философiею. По плодотворности своихъ прiемовъ, по твердости и польз своихъ результатовъ оно тмъ боле отодвигало философiю на заднiй планъ, чмъ мене большинство имло ясныхъ понятiй объ ихъ взанмномъ отношенiи, чмъ исключительне подъ философiею, когда ее приходилось сравнивать съ естествознанiемъ, разумлась обыкновенно шеллинговская или пожалуй гегелевская натурфилософiя, чмъ неизвстне было большинству, какъ много само естествознанiе, обязано философiи сколько разныхъ метафизическихъ предположенiй и понятiй оно само употребляетъ, сколько у него съ другой стороны результатовъ составляющихъ лишь гипотезы, неимющiя полной научной достоврности, чмъ легче, наконецъ, былъ опускаемъ изъ виду вопросъ дйствительно ли и въ какой мр собственныя задачи и предметы философiи допускаютъ естественно научный прiемъ обработки. Такимъ образомъ составилось подъ конецъ предубжденiе, что философiя въ наше время сыграла свою роль и ей ничего больше не остается, какъ вполн распуститься въ физику и физiологiю. Самое ршительное выраженie этого мннiя можетъ быть найдено въ матерiализм, который былъ провозглашенъ и исповдуется, Молешоттомъ, Бюхнеромъ, К. Фохтомъ и многими другими, большею частiю физiологами и врачами, между тмъ какъ Кцольбе все больше и больше колебался въ этомъ исповданiи’ (стр. 913).

Попробуемъ отдать себ отчетъ въ томъ, что здсь разсказывается. Какъ ни объясняетъ Целлеръ перевсъ естественныхъ наукъ надъ философiею, онъ очевидно не даетъ полнаго объясненiя. Какимъ образомъ философiя могла пострадать отъ того, что одна изъ отраслей знанiя сдлала большiе успхи? Какъ случилось, что физiологи и врачи смютъ возставать противъ философiи, тогда какъ (по словамъ Целлера) они сами не знаютъ противъ чего возстаютъ? Целлеръ очень справедливо не приписываетъ матерiализму никакого философскаго значенiя и видитъ источникъ его философской роли только въ невжеств тхъ, кто его исповдуетъ. Но какъ же случилось, что невжество взяло верхъ надъ знанiемъ? На эти вопросы нельзя иначе отвчать какъ признавъ, что причина всего явленiя не въ сил естественныхъ наукъ, а въ безсилiи философiи, и что естественныя науки въ этомъ случа обнаруживаютъ въ cеб самихъ очевидный упадокъ научнаго духа, а не какое-нибудь блестящее его развитiе. Разв хорошо состоянiе той науки, которая выходитъ за свои предлы, не различаетъ своихъ основанiй, принимаетъ гипотезы за достоврные результаты? И дйствительно ныншнее движенiе естественныхъ наукъ по сил мысли далеко уступаетъ блестящей эпох развитiя, которую он пережили отъ конца прошлаго столтiя до сороковыхъ годовъ ныншняго.

Но Целлеръ, незыблемо вруя въ прогрессъ, далекъ отъ этихъ мыслей. Онъ не замчаетъ жалкаго состоянiя философiи, къ которому она пришла въ заключенiе своей исторiи, и думаетъ, что все идетъ прекрасно. Онъ продолжаетъ такъ:

‘Этотъ новый матерiализмъ едва ли породилъ какую нибудь научную мысль, которой бы нельзя было найти уже у Дидерота и Гольбаха, однако же онъ не лишенъ вовсе значенiя. Ибо съ одной стороны въ немъ заключается настоятельное требованiе отъ философiи, чтобы она согласовала физiологическiе факты со своими предположенiями, а съ другой стороны въ немъ, хотя не прямо, выразилась потребность связать естествознанiе съ нкоторымъ боле всеобъемлющимъ мiровоззрнiемъ, т. е. съ философiею. Въ самое послднее время эта потребность, со стороны естественныхъ наукъ вообще, чувствуется повидимому въ большей мр, чмъ нсколько лтъ тому назадъ. Именно тотъ изъ нмецкихъ натуралистовъ, который больше другихъ соединяетъ въ себ стремленiе обозрвать природу въ цломъ и въ крупныхъ чертахъ съ многостороннимъ и основательнымъ изученiемъ частностей, Г. Гельмгольцъ, обязанъ своимъ выдающимся положенiемъ не въ малой мр философскому духу своихъ изслдованiй, и дйствительно, исходя отъ физiологiи, онъ пришелъ къ изысканiямъ и выводамъ по теорiи познанiя, въ силу которыхъ онъ во многихъ случаяхъ соприкасается съ Кантомъ, и представилъ весьма цнный взносъ въ его теорiю познанiя. Физiологiя нашего времени вообще оказала значительныя услуги философiи, ближайшимъ образомъ психологiи, и общаетъ оказать еще большiя, съ другой стороны физика находится въ тсномъ отношенiи съ метафизикою, и такое открытiе, какъ напримръ механическая теорiя теплоты, въ силу которой только и стало возможно точне формулировать, научно обосновать и сдлать приложимымъ законъ сохраненiя силы, установленный уже Лейбницемъ, — такое открытiе едва-ли не столько же важно для метафизики, сколько для физики. Это значенiе естественныхъ наукъ не осталось непризнаннымъ и въ нашей философiи, въ послднiя 25 лтъ едва ли явилось сколько нибудь значительное сочиненiе въ области психологiи и метафизики, которое не старалось бы поставить себя въ правильное отношенiе къ этимъ наукамъ и употребить ихъ результаты для поправки и пополненiя своихъ положенiй. Эти стремленiя однакоже еще не привели ни къ какому коренному преобразованiю философской науки, ни къ какой новой общепризнанной систем, настоящее время напротивъ представляетъ такое расхожденiе научныхъ взглядовъ и столько ощупью длаемыхъ попытокъ, что на основанiи историческаго разсмотрнiя невозможно опредлить, скоро ли и какимъ образомъ мы прiйдемъ снова къ какой нибудь философской систем, которая бы господствовала нкоторый, короткiй или долгiй перiодъ времени’. (стр. 914).

Вотъ страница, которая останется памятникомъ великаго упадка философскихъ понятiй въ ныншней Германiи. Целлеръ придаетъ здсь естественнымъ наукамъ такой авторитетъ, такую силу, что онъ очевидно находится въ рабскомъ страх передъ ними, иначе невозможно объяснить такого чрезвычайнаго превознесенiя ихъ. Гельмгольца онъ записываетъ въ философы, приписываетъ естественнымъ наукамъ большiя заслуги въ разсужденiи философiи, и даже ожидаетъ отъ нихъ новой системы. Все это совершенно неврно, не иметь никакого основанiя съ настоящей, съ философской точки зрнiя. Гельмгольцъ есть ученый удивительно остроумный и отлично работающiй, но, увы! безъ всякой оригинальности, безъ всякой способности къ новому взгляду. Это большой силачъ, но умющiй идти только по пробитымъ дорогамъ. Естественныя науки именно въ послднiя 25 лтъ и не оказали никакой услуги философiи, не разработали никакой методы, не пояснили ни одной мысли. Целлеръ ссылается на механическую теорiю теплоты. Вроятно онъ видитъ въ ней какую нибудь ужасную мудрость, но всякiй знающiй дло не долженъ ли признать за вопiющую несообразность мысль, что эта теорiя иметъ какую-нибудь важность для метафизики? Она есть не боле какъ распространенiе механическаго взгляда, то есть Декартовыхъ категорiй, на предметъ, на который ихъ и слдовало распространить. Отъ этого ничего не перемнилось не только въ метафизик, а и въ физик, научные прiемы и общiя основанiя остались т-же.

Да и вообще, исторiя, которую разсказываетъ Целлеръ, невозможна по самой сущности дла. Философiя не можетъ подчиняться въ своемъ развитiи какой нибудь частной наук. Ставить философiю на одну доску съ другими науками, воображать, что результаты ея и другихъ наукъ имютъ одинаковую природу и могутъ замнять и пополнять другъ друга, значитъ утратить всякую идею философiи, что безъ сомннiя и случилось съ Целлеромъ. Но ему очевидно не можетъ прiйти и въ голову, что ныншнее время есть перiодъ упадка, посл недавнихъ побдъ, такая мысль по видимому невозможна ни для одного нмца. И вотъ онъ, не имя возможности отрицать, что теперь состоянiе философiи весьма сомнительно, оканчиваетъ однакоже свою книгу радостнымъ пророчествомъ.

‘Однако, пишетъ онъ, изъ того хода, который до сихъ поръ имла философiя, можно хотя въ общихъ чертахъ заключить о направленiи, которое она приметъ въ ближайшемъ будущемъ’.

‘Нмецкая философiя отъ Лейбница до Гегеля, если брать ее въ цломъ, была идеализмом‘.

‘Въ Гегелевскомъ апрiорическомъ построенiи мipозданiя этотъ идеализмъ достигъ своего систематическаго завершенiя… Когда же, на ряду съ упадкомъ философской производительности посл смерти Гегеля, стала происходить многостороннйшая и плодотворнйшая работа въ области опытныхъ наукъ и преимущественно естествознанiя, то этимъ ясно указывалось, что новая философiя должна вступить въ боле тсную связь съ этими науками, что она должна употребить въ свою пользу ихъ результаты и прiемы, и свой прежнiй слишкомъ исключительный идеализмъ пополнять здравымъ реализмомъ. Да и вся жизнь нашего народа, начиная съ двухъ третей ныншняго столтiя, вступила въ новый фазисъ, въ которомъ политическая и хозяйственная работа получила неожиданный объемъ, нашла себ новыя задачи и достигла результатовъ, о которыхъ прежде нельзя было и мечтать. Но, какъ въ этой области все дло въ томъ, чтобы Германiя изъ-за вншнихъ успховъ не забывала своихъ духовныхъ и нравственныхъ условiй, изъ-за новыхъ задачъ — своихъ прежнихъ идеаловъ, такъ точно и будущее нмецкой философiи прежде всего будетъ зависть отъ того, въ какой степени ей удастся сохранить одинаковую зоркость какъ для фактическаго свойства вещей, такъ и для глубже лежащей ихъ связи, какъ для субъективныхъ, такъ и для объективныхъ элементовъ представленiй, какъ для естественныхъ причинъ, такъ и для идеальныхъ основъ явленiй’ (стр. 915 и 917).

Другими словами — въ настоящее время нмцы отказались отъ того идеализма, въ которомъ состояла ихъ философiя, они нынче увлечены естественными науками и своими неожиданными политическими успхами. Но Целлеръ не хочетъ видть здсь упадка философiи, а признаетъ тутъ новый шагъ къ ея дальнйшему и лучшему развитiю. Незаконный авторитетъ, который прiобрли естественныя науки, для него есть правильное явленiе, хорошiй прогрессъ, и политическiе успхи для него, какъ и для всякаго ныншняго нмца, составляютъ предметъ восторга. Поэтому онъ нимало не жалетъ о погибели той философiи, исторiю которой написалъ, нимало не замчаетъ, что умственная жизнь Германiи ослабла, ему кажется даже, что теперь дло идетъ лучше прежняго. Такiя мннiя, какъ и вся его книга, доказываютъ только, что истинная идея философiи потеряна, та идея, безъ которой нельзя судить ни объ исторiи философiи, ни объ ея будущемъ {Просимъ читателей извинить намъ ошибку, сдланную въ прошломъ нумер. ‘Исторiя наукъ въ Германiи’ затяна не ныншнимъ баварскимъ королемъ, а его отцемъ, Максимилiаномъ II, и только при ныншнемъ корол приводится въ исполненiе ‘Историческая коммиссiя’ первоначально имла и теперь имть цлью вообще изданiе историческихъ памятниковъ и способствованiе всякаго родa историческимъ трудамъ.}.

Н. Страховъ.

Читайте также: