М. А. Осоргин
Герман Лопатин
ПРИМЕЧАНИЯ
Герман Лопатин
(1939, 30 января, No 6517)
Герман Лопатин, Осоргин Михаил Андреевич, Год: 1939
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Осоргин М. А. Воспоминания. Повесть о сестре
Воронеж: Изд-во Воронежск. ун-та, 1992.
Чудище с Нотр-Дам-де-Пари, в обычной позе, подперев голову локтями, смотрело на площадь и пролегавшие улочки, — до чего все это ему знакомо, и камни, и грязь набережной, и дилижанс, и даже отдельные людишки, жители и завсегдатаи квартала! Чудищу был знаком и молодой бородач в живописной широкополой шляпе, несший под мышкой книги и, как будто их недостаточно, косившийся на ларьки парапета. Сейчас этот бородач свернет за угол и забежит в кабачок, — и действительно, взметнув полой широкого сюртука, молодой человек завернул круто и, толкнув ногой дверь, исчез за пыльными стеклами. Войдя, он вывалил на столик книги, поздоровался с хозяином, гарсоном и ожидавшими приятелями и, когда обрушился, наконец, на диван, в кабачке стало светлее от его широчайшей русской улыбки. Мужчины были вида бедняцкого и прекрасной небрежности костюмов — пиджачки при косоворотках, — а женщины одеты прилично, но своеобразно: длинные пальто с двумя рядами пуговиц, юбки почти без фижм, но с воланами, на ногах полусапожки, на головах круглые шапочки, на носах очки, в зубах папироски. Это удивительно, как женщина, самая передовая и свободомыслящая, все-таки что-нибудь да оставит от легкомысленной сестры! И были все молоды на подбор, так что пришедший, в свои тридцать лет, был среди них как бы ветераном и патриархом, и называли его не по фамилии, как друг друга, а почтительно — Герман Александрович. Книжки, которые он принес, разобрали по рукам, вернув ему прочитанные, такую же пачку, и он все отметил в тетради учебного формата. Еще не было тогда в Париже русской библиотеки1, и подкопленные книжки приносились в кабачок для распределения. Были только надежды: писатель Тургенев обещал устроить концерт и раздобыть денег на помещение и первое обзаведение, с ним вел переговоры тот же бородач, Герман Лопатин, уже немалая революционная знаменитость.
Тогда жить начинали очень рано: в семнадцать лет — студент, и с того же возраста — политический деятель. Тогда за десять лет успевали оставлять за плечами биографию, достаточную для авантюрного романа, — а впереди лежала еще длинная дорога для всевозможных приключений, может быть, потому так быстро отрастала и борода, украшенье здорового мужчины. Двадцатилетний Лопатин беспокоил Третье отделение собственной его императорского величества канцелярии. В двадцать один год он очень не нравился Муравьеву-Вешателю, познакомившему его с Петропавловской крепостью. В двадцать два года, оказавшись на свободе, Лопатин утром читал газету — события в Италии были в полном разгаре, Джузеппе Гарибальди бежал с о. Капреры, его было арестовали и вернули на остров, но он обманул бдительность итальянских крейсеров, проскользнув мимо них на утлой лодочке, вырвавшись на свободу — двинулся со своими добровольцами на папский Рим. Так как вырвался на свободу и Герман Лопатин, то ему было естественно оставить Петербург, где делать, было нечего, и махнуть в Италию, где дела было много. И хотя выехал он, конечно, в тот же день, как прочитал газету, но в те времена сообщение было не столь быстрым, и он опоздал. Гарибальди, разбив папские войска при Монтеротондо, был сам разбит французами при Ментоне, как раз в то время, когда неизвестный молодой человек из Петербурга, приехавший ему на помощь, добрался до Флоренции. Поэтому молодой человек повернул обратно и отправился в Ниццу знакомиться с проживавшим там стариком Герценом, — последние, уже ослабевшие звуки ‘Колокола’, последние года жизни изумительного человека! Метеором пронесшись по загранице — метеором вернулся в Россию, в Москву, с серьезнейшими намерениями ‘уплатить долг народу’: кочующие народные учителя, собирание фактов, наблюдений и опытов, аскетизм, периодические взносы сочувствующих, ‘Рублевое общество’2, восемь месяцев Петропавловской крепости и ссылка в Ставрополь. Между Флоренцией и Ставрополем — один год, включая и тюремную бездеятельность, и уже в следующем году молодой человек, приехавший в место ссылки с жандармами, служа в губернской канцелярии (род наказания — как было с Герценом и Салтыковым), суетится, объединяет местную молодежь, преобразует и расширяет общественную библиотеку, вводит в губернии общинно-передельное крестьянское землевладение, собирает для этого сельские и волостные сходы, переписывается со столичными друзьями, у одного из которых находят при обыске его письмо, — и вот опять отрыв от мирной работы, арест и привлечение по нечаевскому делу3. Пожалуй, даже так и лучше, потому что маленькая провинциальная деятельность томила его однообразием, а мысль о том, что со временем он станет правителем канцелярии, могла его заставить ‘повеситься от отчаяния и ужаса и, таким образом, очистить это место для следующего кандидата’. И еще он писал: ‘Челюсти у меня трещат от зевоты’ — и никак не соглашался ‘производить страшное кровопролитие между дамскими сердцами’. Одним словом, арест — это уже путь к свободе для такого энергичного человека. И однажды, когда его выпустили на прогулку, он злоупотребил временем и, не вернувшись на военную гауптвахту, добрался по январскому снегу до Ростова, а оттуда в Петербург, чтобы дальше пробраться за границу с давно заготовленным паспортом. Впрочем, пока он по этому паспорту сплавил за границу П. Л. Лаврова и лишь затем, получив паспорт почтой обратно, выехал сам. Какие были милые и приятные времена, какая простота, какое удобство! В Женеве дружба с Огаревым, в Лондоне с Марксом, избрание в Генеральный совет интернационала, — и неотвязчивая мысль — не съездить ли в Сибирь освободить Чернышевского? И в том же году, в котором он бежал из Ставрополя, он оказался под арестом в Иркутске.
При жандармском управлении для него отделана особая камера — знак особого почета! Но ненадолго. Не дорожа почетом, он попробовал исчезнуть, однако неудачно: по его следам пустились восемь жандармов, успевших вскочить на неоседланных лошадей и догнавших его по горячему следу. Из новой камеры, теперь уже в остроге, убежать трудно. К счастью, он временно выпущен под строжайший надзор, и поэтому, накануне предстоящего нового ареста, он уплыл на двухвесельной душегубке вниз по Ангаре, перебрался на ней через пороги, доплыл до Енисея и вышел в Усть-Тунгуске, проделав в одиночку 2000 старых екатерининских верст (по 700—800 сажен). Затем город Томск и арест на улице. По дальности сибирских расстояний и по длительности сидения в тюрьмах — на все это пришлось затратить целых два года, серьезный вычет из жизни! В 1873 году он опять в иркутском остроге. К счастью, его вызвали в окружной суд — возможность перемены судьбы. И действительно, в перерыве заседания, выведенный подчасхом на крыльцо освежиться, он с молодой легкостью прыгает во двор, отвязывает чужую лошадь и скачет в лес. Дальше уже легче: месяц в лесу, немало разнообразных приключений, и бородатый мужичок добирается до Томска, откуда уже не так далеко в Париж.
Пять лет отдыха от слишком авантюрной жизни: мирная работа, переводы, возня с книгами, беседы с молодежью, впрочем, почти ежегодно поездки в Москву ненадолго по разным делам, — такие мелочи не идут в счет в сложной биографии эмигранта, видавшего виды. Главная квартира, все-таки, Париж, левый берег, Латинский квартал. Лопатин — человек воспитанный, и даже мадам Виардо более или менее терпит его, когда он приходит к Тургеневу хлопотать по разным делам, — не в пример другим посетителям подозрительного вида, соотечественникам знаменитого писателя. Она готова выступить в концерте для основания фонда русской библиотеки в Париже. 15 (27) февраля4 она поет романс Чайковского: ‘Нет, только тот, кто знал свиданья жажду, поймет, как я страдал и как я стражду’. Она была уже старухой. И, однако, когда она произнесла: ‘стражду’, — ‘меня мороз подирал по коже, мурашки бегали по спине’, — говорит Лопатин.
Так родилась на свет нынешняя Тургеневская библиотека в Париже.
Так как пишутся эти строки не для подробного рассказа о жизни Германа Александровича, — какой же культурный русский человек не знает о ней хотя бы в общих чертах, — а только в память двадцати лет его смерти, то минуем этапы его взрослой жизни, вечной смены арестов кипучей деятельностью, пока на сороковом году жизни он не попал снова в Петропавловскую крепость. Спустя три года его присудили к смерти, заменив ее заточением в Шлиссельбурге, где он и провел 18 лет. Его освободила революция пятого года, — и из крепости он вышел с силами надломленными, но еще бодрым стариком и, хотя был назначен в ссылку, скоро оказался за границей.
Это уже на нашей памяти — появление на арене жизни заживо погребенных, людей прошлого. Исторический портрет, человек из легенды, весело смеется и рассказывает анекдот про самого себя. Большой лоб, широкая, окладистая борода, очки, без которых он однажды чуть не пропал при побеге, неизменная толстая часовая цепочка по жилету или фуфайке, презрение к слабости, даже собственной, старое молодечество. Таков был ‘воскресший Лазарь’, как он себя называл.
Вижу его на морском пляже маленького итальянского местечка, где он жил долго, лишь наездами бывая в Париже — центре тогдашней политической эмиграции. Теперь уж подлинный патриарх, но неизменно скучающий по большой общественной работе. Несколько раз он хотел переселиться в Рим и жить самостоятельно, а не в почетной богадельне приютившего его амфитеатровского5 дома, — но у него была только крошечная партийная ‘пенсия’, и он писал: ‘Лучше сказали бы прямо сейчас: 1) Сколько в месяц проживаете сами? 2) Можно ли в Риме устроиться сколько-нибудь по-человечески на 100 франков в месяц? 3) На что будет походить в общих чертах такая жизнь со стороны обстановки н пищи? Писать о моем поживании отказываюсь…’ Жаловаться не любил. Много раз его убеждали писать воспоминания, но он отделывался несколькими страничками,, это было не по вкусу ему, человеку действия, а не слов. Все, что мы о нем знаем,— знаем по записям других, а рассказчик он был замечательный. Его литературное наследство ничтожно, даже если включить его письменные показания при допросах, ничтожно, конечно, в сопоставлении с богатством его жизни. Самый большой его рассказ о самом себе — краткая биография, которую он писал шесть часов по просьбе С. Венгерова6 как материал для 3-го дополнительного тома словаря Брокгауза. В крепости писал стихи, очень плохие, кажется, все шлиссельбуржцы грешили стихами. Как литератор, он был образцом лаконизма. У меня есть его письмо, написанное в день отъезда его из Италии в Россию, вот оно все целиком: ‘Прощайте. Г. Л.’.
Потом была Россия. Не могу назвать, к стыду моей памяти, кто жил рядом с Лопатиным в комнатках петербургской литературной богадельни перед революцией. Он же был стар, слаб, нищенски беден. ‘Есть одна столовка, — говорил он, — где дают то же, что и в здешних, но на гривенничек берут дешевле!’, — и плелся в эту столовку через весь город. Но к нему еще приезжали на поклон, пока Россия не запылала. Когда из-за границы нахлынули эмигранты помоложе и принялись спасать отечество, — Лопатина забыли, потому что о прошлом было некогда думать — предстояло будущее. Так, например, я никак не мог узнать, кто, как и где хоронил его в смутные, холодные и голодные дни конца 18-го года? До Москвы донеслась весть о его смерти, — но в ряду тысячи таких же вестей, тогда на каждый траур полагалось не больше одной минуты. В последний год он еще бывал на собраниях и митингах, иногда даже выступал. Но это была только святая тень Лопатина, его образ старого письма. Материалы о его жизни собраны в книжку ужасной серой бумаги, от которой через полвека останется только труха7. Дорогая бумага припасена для описания подвигов торжествующих победителей, в их списке нет места для имени Германа Александровича Лопатина, народовольца и шлиссельбуржца8.
1 Русская общественная библиотека имени И. С. Тургенева появилась в 1875 г. Одним из главных инициаторов ее создания был знаменитый революционер Г. А. Лопатин (1845—1918). См.: Русская общественная библиотека имени И. С. Тургенева: Сотрудники — друзья — почитатели: Сб. статей / Ред. Т, Л. Гладкова, Т. А. Осоргина. — (Рус. б-ка Ин-та славистики. T. LXXVII1). Париж, 1987.
2 ‘Рублевое общество’ было создано Ф. В. Волховским и Г. А. Лопатиным. Эта революционная организация (1867—1868) называлась так по величине членского взноса.
3 Политический ‘процесс нечаевцев’ проходил в 1871 г.
4 1875 г.
5 Амфитеатров, Александр Валентинович (1862—1938) — русский писатель. После 1920 г. — за границей. См. о нем ниже.
6 Венгеров, Семен Афанасьевич (1855—1920) — русский историк литературы, библиограф.
7 См.: Герман Александрович Лопатин: Автобиография. Показания и письма. Статьи и стихотворения. Библиография / Подг. к печати А. А. Шилов. Пг., 1922.
8 Этюд М. А. Осоргина о Г. А. Лопатине вызвал несколько содержательных читательских отзвуков. См.: Осоргин М. Отклики / Последние новости. 1939. 20 февр. No 6538.