В. Г. Короленко
Георгий Чулков. — ‘Тайга’
Драма. Издательство ‘Оры’. С.-Петербург. 1907
ПРИМЕЧАНИЯ
Георгий Чулков. — ‘Тайга’, Короленко Владимир Галактионович, Год: 1907
Время на прочтение: 4 минут(ы)
В. Г. Короленко. Собрание сочинений в десяти томах.
Том восьмой. Литературно-критические статьи и воспоминания. Исторические очерки
М., ГИХЛ, 1955
Подготовка текста и примечания С. В. Короленко
‘Тайга’! Прежде всего,— что такое тайга? Читатель, даже не бывавший в Сибири, знает, что тайгою называют по местному лес, а так как в Сибири леса преимущественно лиственничные, то значит тайга есть сибирский лиственничный лес. Дело как будто просто, для г. Георгия Чулкова даже слишком просто. Поэтому, при ‘переоценке’ ясных понятий с декадентской точки зрения, он считает нужным дать тайге свои собственные ‘новые определения’. В его драме некто Юрий, недавний житель ‘тайги’, спрашивает у доктора, живущего ‘в тайге’ 13 лет: ‘Скажите, доктор, что собственно значит слово тайга? Этот густой лес, что раскинулся вокруг?’ И доктор отвечает: — ‘Нет, тайгой называется и лес, и земля вместе’. Юрий (полагаю, с недоумением): ‘И лес, и земля вместе?’ Доктор: ‘Да, и лес, и земля, и притом в их священной пустынности’.
Мало вразумительно и едва ли правильно, но кто докажет, что правильность и вразумительность — нужны для всяких определений? Ведь вот и слово металл дает понятие, как будто довольно ясное. Но в этом простом виде оно совсем не интересно. А скажите его особенным образом, да еще прибавьте к нему ‘жупел’,— и замоскворецкие купчихи, по свидетельству Островского,— станут впадать в истерику. Это значит, что к простому понятию прибавлено ‘настроение’, столь интенсивное, что для нервных замоскворецких дам оно становится даже нестерпимым… Повидимому, и тайга дает г. Чулкову ‘настроение’ лишь тогда, когда она является не тем, что она есть в действительности, а только с прибавлением к ней ‘земли в священной пустынности’ и разных небывалых жупелов. По счастливой случайности, это маловразумительное определение мы можем дополнить еще некоторыми чертами, заимствованными у того же автора. Одновременно с ‘драмой’ г. Чулкова мы прочитали его поэтическое произведение, напечатанное в газете ‘Товарищ’ (No 249) и озаглавленное ‘В тайге’. Из него мы узнаем, что г. Чулков ‘сквозь чащу-дрему тайги вечерней с неверным сердцем бродил во сне’… Во время этой интересной прогулки по ‘таежному, нежному и страшному пути’, ‘хранимый словом напевно-ярым’, поэт сделал несколько открытий, даже, можно сказать, откровений, чрезвычайно интересных не только для географов, но и для исконных сибиряков, всю жизнь проводящих в тайге. А именно, он узнал, что
…там в глубинах, забытых богом,
Где клект орлиный заглох в глуши,
И зверь сердитый с могучим рогом
Мох черный топчет в лесной тиши…
…Там лебедь белый в седом тумане
Поет о смерти, зовет, зовет,
И я несмело, во сне-обмане
Пою, как лебедь, зеркальность вод…
Если оставить в стороне самого поэта, который, очевидно, составляет в тайге явление совершенно исключительное и случайное — вероятно, даже никогда небывалое,— то все же окажется, что в той тайге, которую ‘познал’ г. Чулков в своем видении, водятся, во-первых, носороги, во-вторых, зимой на озерах сохраняется ‘зеркальность вод’ и, в-третьих, на этой зеркальности поют лебеди…
В этой-то интересной тайге происходит некое таинственное ‘действо’ между проживающими там людьми, столь же экзотического происхождения, как таежные носороги и лебеди. Это, во-первых, Юрий, личность без определенной физиономии, к коему приезжает невеста (‘сестра Любовь’). Она, конечно, не просто приезжает, а таинственно следует к жениху, и все чувствуют задолго ее приближение (точь-в-точь, как ‘Intruse’ Метерлинка). Волосы у ней ‘темночервонного’ цвета. Ничем больше не замечательна. Впрочем, делает вид, что знает о ‘тайге’ какой-то секрет. На вопрос, что именно,— отвечает: ‘Она сгорит на солнце вместе с землей’. Должно быть читала популярные статейки по космографии и геологии. Затем — доктор. Он материалист, играет на скрипке, причем во время игры держится в самом темном углу (точь-в-точь как ‘Некто в сером’ у Леонида Андреева). Кроме того, он шаманит с якутами. Как мыслитель и врач занят вопросом: следует ли уничтожать лихорадку. Вывод — не следует: ‘сейчас лихорадка серая и скучная, ее нужно сделать золотой. Пусть она соперничает с солнцем’ (стр. 33). Влюбчив. Когда к Юрию приезжает его невеста,— доктор сразу как будто слегка обалдевает и ни с того, ни с сего обращается к ней с заявлением: ‘Ваши волосы, как осенние листья. Или нет… нет! Как волокнистые червленые облака’… Женат на якутке Сулус, но готов, повидимому, предпочесть ей ‘сестру Любовь’, тем более, что Юрий, насколько можно догадываться по намекам автора, в свою очередь начинает безнадежно влюбляться… в ‘тайгу’. В конце концов доктор застреливает свою жену-якутку, по причинам необъяснимым и таинственным. Положим, автор намекает как будто, что ему-то, г. Георгию Чулкову, причины сего преступления небезызвестны. Виновна, дескать, в подстрекательстве на женоубийство никто иной, как… опять-таки ‘Тайга’, которая к тому же ‘сама женщина, быть может, даже она единственная настоящая женщина’ (стр. 20). Смутно намечается следующая уголовная гипотеза: ‘Тайга’ влюбилась в доктора и потребовала убийства соперницы, очевидно, еще не зная, что почтенный эскулап заглядывается уже на ‘червленые волосы’ сестры Любови и начинает проделывать перед ней разные декадентские штучки, вроде игры на скрипице ‘в самом темном углу’…
Едва ли, однако, какой бы то ни было суд, даже военно-полевой,— придал бы значение этим изветам г. Георгия Чулкова. ‘Помилуйте,— сказал бы наверное защитник невинно обвиняемой Тайги,— разве можно верить наблюдениям господ декадентов вообще, а г. Георгия Чулкова в частности? Какой г. Чулков свидетель,— об этом вы можете судить хотя бы из газеты ‘Товарищ’, в коей он всенародно утверждает, будто, бывая в гостях у ‘единственной настоящей женщины’ Тайги, встречал у нее носорогов (или единорогов?) и лебедей ‘поющих на зеркальности вод’, притом еще зимою, когда воды, как известно, замерзают?! Вы скажете, что все эти несообразности он мог видеть во сне. Но тогда, господа судьи,— можно ли полагаться на слово человека, который не только видит ни с чем несообразные сны, но и оглашает их во всеобщее сведение посредством печати? Не очевидно ли вам, что г. Чулков никогда у г-жи Тайги не бывал и что его показания об ее причастности к этому делу так же облыжны, как показания о носорогах и лебедях. Ни в какого доктора она не влюблялась (да едва ли и существуют такие доктора), а значит — не было причины к подстрекательству на убийство почтенной докторши. И если есть здесь какое бы то ни было преступление, то разве — издевательство над здравым смыслом бедного читателя’.
На странице 30-й ‘драмы’ есть небольшой диалог, который представляется как бы символическим и характерным. Юрий спрашивает у своей невесты ‘сестры Любови’: ‘Ведь ты ехала одна?’ Сестра Любовь отвечает: ‘Да, я и тайга’. Выходит как будто, что и тайга г-на Георгия Чулкова тоже ехала… Еще черта для характеристики тайги.
1907
Рецензия впервые напечатана в журнале ‘Русское богатство’ за 1907 год, кн. 5, в отделе ‘Новые книги’ и без изменений включена автором в девятый том полного собрания сочинений, изд. А. Ф. Маркса, 1914 г. Здесь печатается с небольшими авторскими поправками, сделанными на тексте в издании А. Ф. Маркса.
Чулков Георгий Иванович (1879—1939) — писатель и критик. Его творчество находилось под сильным влиянием символизма и импрессионизма.