Гений мира, Кормчий Леонард, Год: 1931 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 17 минут(ы)

Л. Кормчий

Гений мира.
(Роман-легенда)

От издателя

Литва! Отчизна моя! Ты как здоровье,
Лишь тот оценить тебя может,
Кто утратит тебя.
(А. Мицкевич)

Вижу тебя, страна предков, вижу сквозь даль веков, сквозь иго недоли и чуждых влияний, — вижу чистой, неприкосновенной, девственной как невеста перед таинством брака.

Вижу тебя укрытую шелестящей зеленой броней дремучих дубовых лесов, — вижу тебя колыбелью великаго духом и чистаго сердцем народа, чуждаго лжи, лицемерия и злобы, но грознаго в гневе своем и стойкаго в защите права своего.

И под сенью царственных дубов вижу жертвенники Перкунаса, творившаго жизнь в блеске молний и грохоте громовых раскатов. А перед жертвенниками, в отблесках священнаго пламени, вижу старцев, белых от жизненных зим, но с гордыми властными головами и с ясным взором, читавшим далекое будущее в темной загадки веков.

Вижу вас, вдохновенные вайделоты, вожди душ и добрые гении народа, вижу вас в годины бедствий среди несчастных, теряющих надежду и падающих в пучину отчаяния. Вижу вас, одним взглядом вселяющих веру в опустошенныя сердца и одним жестом поднимающих утомленных бойцов на новую битву за Родную Землю.

И вас вижу, тихия голубыя реки, дремлющия средь золота нив и изумруда лесов. Слышу шелест прозрачных струй и шопот спелых колосьев, ожидающих жнеца.

Вижу также и вас, прабабушки, матери сотен поколений… Вижу вас в блеске юности и красоты, озаренных золотом родного солнца и спрятавших это золото в глубинах сердца, а ясность неба в глубине глаз…

Вижу и вас, пахари, черпавшие силу и мощь от лесных просторов и из недр Родимой Земли… Мирные труженики за сохой, вы превращались в героев, когда слышали зов Родины, и отдавали ей свои жизни, с готовностью детей, отдающих должное любимой матери.

Вижу… и сердце замирает в трепете сладком в благоговейном… Это она — Литва, страна моих предков и мать народа, сквозь века пронесшаго в душе светлым и ярким священный огонь, зажженный в седой глубине времен.

И ныне — радуется душа моя — после веков гнета и неволи вижу Литву раскрепощенной, свободной, погруженной в кипучее строительство новой жизни… И одно лишь омрачает радость: самое сердце Литвы, покрытое лаврами неувядаемой исторической славы, колыбель великих князей литовских — Вильно — отторгнуто еще злобой насилия от твоего лона, свободная Литва. Но вижу — и недалеко то будущее, — когда Гедиминова столица вновь станет сердцем Литовской Земли.

Все эти видения нахлынули на меня живым неотразимым роем, когда я прочел роман-легенду Л. Кормчаго, и побудили меня издать ее. ‘Гений Мира’ не только вклад в художественную литературу, но и представляет собою культурную ценность для литовскаго народа.

Вместе с выходом в свет русскаго издания мною предприняты шаги к появлению этой книги и на литовском языке.

Появление в свет в моем издании (‘Школа Жизни’) этой книги, как и ряда других, намеченных и предполагаемых к изданию, явление не случайное.

Основав издательство ‘Школа Жизни’, я поставил себе задачу давать читателю оригинальную литературу, обрисовывающую действительность, как настоящую, так и далекаго прошлаго, и рельефно оттеняющую как добродетель, так и порок. Этим путем ‘Школа Жизни’ будет вести борьбу с наблюдающимся сейчас разложением основ морали, которыми являются религия, семья и гражданский долг.

И этим — деятельностью своего издательства ‘Школа Жизни’ — я на склоне своих дней хочу внести свою посильную лепту в дело строительства жизни моей обновленной Родины.

В. Ф. Бутлер

От автора

Этот роман — попытка рассказать старинное предание в таком виде, в каком много поколений переходило оно из уст в уста.

Оно меняло формы в зависимости от полета фантазии рассказчика, превращаясь то в волшебную сказку, то в быль, покрытую прахом веков.

Я старался сохранить в этом рассказе всю его наивную непосредственность, запечатлеть в том виде, в каком слышал его сам, будучи ребенком, из уст деда.

Место действия романа-легенды — приморская полоса между Неманом и Вислой. Область эту заселяло сильное литовское племя пруссы, о котором и идет речь в романе. Изустные пересказчики легенды называли их просто ‘литовцы’. Я придерживаюсь этого наименования для сохранения общаго колорита легенды.

Время действия — повидимому начало ХIII-го века.

В конце книги читатель найдет примечания, поясняющия названия и термины, встречающиеся в книге. Для удобства они сгруппированы в алфавитном порядке.

Моей Зореньке — единственному другу моему посвящаю.

I. Внучка вайделота.

Тихо догорал день.

Солнце венчало вершины столетних дубов червонно-золотой короной и разсыпало кроваво-красные рубины в говорливой стремнине ручья, голубой лентой опоясавшаго холм.

Холм выдвигался из чащи густого кустарника, точно сторожевая башня на границе зеленаго царства леса. По одну сторону холма разстилались поля, кое-где пересеченныя рощами, по другую — высился лес из могучих кряжистых дубов и вязов… С вершины холма видны были над лесом зубцы башен замка — диковиннаго чудища, воздвигнутаго иноземными строителями.

Девушка, сидевшая на холме под прикрытием кустов, задумчиво глядела на мрачныя башни замка. Лучи закатнаго солнца точно кровью залили их верхушки. В море багрянаго света полоскался штандарт, реявший над главной башней.

Девушка сидела охватив руками ноги и опустив на них подбородок. Волосы ея, золотистые, как хлеба, колыхавшиеся под вечерним ветерком в долине за ручьем, падали свободными прядями на плечи и спину. Венок из руты пышным обручем сдерживал их, мешая ветерку пересыпать их на лоб и глаза — две небесныя бирюзы, горевшия под темными дугообразными бровями.

Багрянец солнца все выше всползал на башни… Зубчатыя стены точно тонули в мраке, сливаясь с лесом. Вот уже только самая высокая конусообразная крыша главной башни отражает кровавый блеск солнца… Но потух и этот прощальный луч солнца, горевший, как пылкий поцелуй на устах, на крыши башни…

Мрачныя тени заволокли замок.

И в то же время раздался звук рога. Тихий и мелодичный, он звучал нежным призывом. По звуку можно было подумать, что охотник протрубил где-то далеко в темной глубине леса.

Но девушку трудно было обмануть. Она встрепенулась, и тихая счастливая улыбка осветила ея лицо. Она повернула голову, всматриваясь в чащу кустарника под холмом, а смуглый от солнца щеки ея вспыхнули, точно под кожей затлел тихий пламень.

В кустах не было заметно движения: тот, кто подал сигнал, пробирался точно безплотное существо, не задавая веток, не производя ни малейшаго шума. Сердце девушки чувствовало его близость, но ни зоркий глаз, ни чуткое ухо не улавливали приближения. Взгляд девушки зажегся гордостью: о, Махор, прекрасный воин, сама рысь может позавидовать его ловкости и легкости движений!

Почти без шелеста раздвинулись кусты у подножья холма, и показался человек. Быстрыми легкими шагами серны пробежал он открытый склон холма и кинулся на траву возле девушки, приветливо протянувшей ему руки.

Это был воин. Высокий и статный мужчина, только что перешедший грань юности. Возле наборнаго серебрянаго пояса, охватывавшаго его стан, висел турий рог, оправленный в серебро. Колчан со стрелами за спиной и легкий лук в руках говорили, что молодой воин предавался только что удалой забаве — гонялся за зверем в пуще. Но не было на нем следов добычи.

— Как вижу, Махор, твоя охота и сегодня была не из удачных, — лукаво улыбнулась девушка.

Улыбнулся и витязь. Его мужественное лицо еще хранило нежность юности где-то в глубине черт. Эта нежность таилась во взоре и под загаром лица, видавшаго уже не одну битву, не раз уже глядевшаго в лицо смерти.

— Мой зверек не нуждается в стрелах и луке. Мне боги послали особенное счастье, — сказал он, отбрасывая лук и нежно глядя на девушку. — Моя голубка сама стремится ко мне, а прочая дичь совсем потеряла цену в моих глазах.

— А что говорят в замке, когда рыцарь Махор, начальник дружины Желя, возвращается с охоты с пустыми руками?

— Со мной шутить осмеливается только Вартом, Бирута, — гордо отвечал охотник. — Но Вартом — мой названый брат. Он не в счет.

Девушка следила за лицом воина взглядом, полным нежности и гордости. Витязь поймал этот взгляд, потянулся к девушке, и его сильная рука обхватила ея стан.

— Но зачем нам говорить об этом, моя голубка, мой цветочек? Времени так мало… Скоро раздастся зов стараго Шимейты, и моя птичка вспорхнет, полетит на зов деда…

— Чтобы завтра снова прилететь сюда, — смеясь прервала Махора девушка.

— Завтра, — протянул недовольно юноша, — завтра Жель ждет в гости самого маркграфа Драко… Мне не удастся вырваться из замка. Ах, Бирута, моя ненаглядная звездочка, нам придется опять разстаться.

— Опять? — тревога прозвучала в вопросе девушки.

— Да. Князь Жель затеял странное дело: решил во что бы то ни стало заключить вечный мир с маркграфом Драко. После того, как мы разбили дружину Драко и самого его взяли в плен, маркграф, кажется, не прочь заключить мир. Чтобы установить дружбу, Жель решил устроить большую охоту в лесах Свентовида в честь маркграфа, и у меня будет по горло дела.

Тучка пробежала по лицу Бируты.

— У тебя будет столько дела, что ты забудешь обо мне, Махор?

— Каждое мгновение я буду думать о тебе! Буду думать о тебе и молить Мильду, чтобы она хранила тебя для меня.

Молодой витязь произнес это с таким жаром, что самое сильное сомнение не устояло бы перед ним. Но сомнений и не было в душе Бируты: она знала глубину чувства своего жениха.

— Долго будет продолжаться эта охота? — спросила она.

— Четыре дня Перкунаса пройдут прежде, чем мы вернемся.

— И ты не найдешь времени заехать к нам? — выскользнув из-под руки Махора, спросила она. — Леса Свентовида не за горами.

Махор смущенно улыбнулся.

— Я боюсь твоего деда, Бирута. Он — старый вайделот, и боги открывают ему души людей. Мы не делаем ничего дурного, но если он прочтет в моей душе тайну наших свиданий, мне придется краснеть, Бирута… Ах, скорее бы настали праздники жатвы! Тогда…

— Тогда, — повторила Бирута, и румянец густо разлился по ея щекам. Она не договорила и спрятала лицо в плече рыцаря.

Сильная рука снова охватила ее. Смуглое от загара лицо Махора выдвинулось перед ея глазами, и девушка ощутила огонь поцелуя на губах. Она ответила на поцелуй точно в сладостном сне, но сразу же отшатнулась движением птицы, стремящейся вырваться из силка. Румянец на щеках стал малиновым.

— Махор, Махор… Ты не должен… ты…

Она лепетала слова безпомощнаго протеста, полная смущения, желая разсердиться. Но в душе ея не было гнева… Поцелуй зажег кровь, и она пылала, наполняя сердце горячим томлением.

— Ты знаешь, что за это я могу сжечь тебя живым, — добавила она, овладев собой. Глаза ея метнули лукавую стрелу из-под пышных полуопущенных ресниц.

Он тоже был смущен неожиданным порывом чувства, которому не мог противиться. Угрызения совести и недовольство собой были написаны на его открытом прямодушном лице: литовец должен уметь сдерживать себя, какой же он витязь, если мог так забыться?

— Сжечь? — он воспрянул и улыбнулся. — О, смерть из твоих рук — блаженство, Бирута… Но если ты гневаешься, то прости меня. Когда сожнут хлеб…

— Тогда я буду твоей женой, Махор, а пока не заставляй меня опускать глаза перед дедом… Лучше разскажи, что задумал Жель. В селении много говорят о нем, и старики недовольно качают головами… Вайделоты тоже недовольны… Слышно, что наш князь все больше уподобляется немцам?

Юный витязь любовался Бирутой. В сумраке, подкравшемся к вершине холма, лицо ея, горевшее еще смущением, смешанным с любовью и нежностью, казалось ему лицом небожительницы, духом, явившимся из недр леса. Ему было не до затей князя Желя, но он покорно отодвинулся от девушки и заговорил, заглушая вздох:

— Жель перенимает от немцев только военную науку, Бирута. Без этого бы мы давно погибли. Когда-то, посылая меня, Вартома и других мальчиков к немцам, он хотел только, чтобы литовцы научились владеть их оружием. И князь создал себе хорошую, сильную дружину, умеющую сражаться с врагами их же оружием. А замок, построенный ему иноземными мастерами, защищает наши земли. У Желя благородное сердце литовца, Бирута, и он никогда не изменит ни своим богам, ни своему народу. Последняя война с маркграфом, хотя и дала нам победу, но сильно разорила народ. Жель думает о благе литовцев и жаждет мира с немцами только для того, чтобы дать покой народу. Жель не охладел к мечу, как говорят это люди, не знающие князя. Благо народа для него выше военной утехи. Трудно найти человека, больше нашего князя проникнутаго думами и заботами о благе народа. Но его не понимают. Даже вайделоты не понимают Желя. В его стремлении усилить народ они видят уклонение от древних обычаев… А наши витязи, перенявшие от чужеземцев страсть к мечу, недовольны тем, что мир заставит их оружие ржаветь на стене.

Бирута слушала, немного сдвинув брови. То, что рассказывал первый витязь дружины Желя о своем князе, казалось, западало в самую глубину ея души. У нея были сомнения, навеянныя толками в селении, и она была рада развеять их.

— Да, — тряхнув головой, сказала она, — Жель не изменит нашим богам. Но дед говорит, что тот, кто перенимает чужие обычаи, и сам не заметит, как оторвется от родных заветов.

— Кто угодно, только не наш князь, — горячо возразил Махор. — Разве он не выполняет всего, что требует обычай и боги от литовца? Разве он не подчиняется всем древним законам, и разве кто-нибудь может упрекнуть его в несправедливости? И разве кто-нибудь, кроме нашего князя, приносит такия обильныя и частыя жертвы богам? Скажи еще, Бирута, найдется ли во всей стране человек, который может сказать, что ушел необласканный с княжьяго двора? Нет, Жель, как добрый отец, заботится о благе народа…

У подножья холма в мраке, скрывавшем кусты, послышался тихий треск, словно хрустнула сухая ветка под чьими-то ногами. Махор схватился за рукоять меча. Девушка придержала его руку.

— Что такое, Махор?

— Мне послышались чьи-то шаги…

И он чутко прислушался.

Но молчала темная глубина кустов под холмом, и молчал лес, насупившийся и мрачный, только ручей шептал внизу, точно кто-то бурчал невнятныя заклинанья против духов ночи.

— Никого… — шепнула Бирута.

И в этот миг донесся из леса зов:

— Бирута!

Звал хриплый старческий голос, и Бирута, услышав его, отпрянула от витязя.

— Я иду! — откликнулась она деду звонким колокольчиком. И нежным шопотом Махору:

— Прощай, мой желанный… Да хранит тебя Потримпос, и да пошлет тебе Перкунас удачу в охоте…

Тихий поцелуй, словно нежный мотылек, коснулся лба витязя, и девушка почти безшумно исчезла с полянки на холм, точно легкая лучезарная Ладо.

Махор, как зачарованный, стоял и смотрел туда, где мрак поглотил стройную фигуру его невесты.

II. Послы от маркграфа.

Четыре всадника мрачными тенями пробирались среди дубов и зарослей кустарника.

Густая листва темным сводом закрывала от путников ночное небо. Сквозь этот свод не проникало ни одного луча звездочки. Было темно как в подземелье.

Лошади осторожно ступали по тропе, точно щупая копытом почву, храпели и кидались в сторону, пугаясь неясных очертаний древесных стволов, выступавших вдруг из ночной тьмы перед самыми их мордами. Железныя руки всадников сдерживали эта попытки смятения, и кони бочком, нетерпеливо перебирая ногами, огибали препятствия и двигались вперед, по тому направлению, где не глаз, а скорее какое-то звериное чутье передняго всадника различало тропинку — дорогу ли, или звериный лаз — неизвестно.

Глухой стук копыт по мягкой почве да железный лязг — звон шпоры или оружия, стукнувшагося о латы, были единственными звуками, нарушавшими тишину ночи. Изредка они разнообразились глухим недовольным фырчанием рыси, долетавшим из леса и пугавшим лошадей, да криком ночной птицы.

— Святой Донат! В этих языческих дебрях нетрудно сломить шею, — заговорил первый всадник. — Куда девался замок Желя? Давно ли, при закате солнца мы видели его башни с вершины холма, а теперь точно дьявол слопал его!

Грубый хриплый голос вырвался точно из бочки, наполнив глухим рокотом чащу.

— Тише, Бертольд, придержи язык, — откликнулся сзади него другой голос, помягче. — Дьявола не долго посадить себе на шею. Не забывай, что мы на земле, не знающей благодати святого Креста Господня. Где же и обитать бесам, как не здесь? В этих местах впору больше молитва, чем упоминание имени врага рода человеческаго.

— Не будь я капитаном кнехтов его светлости, нашего всемилостивейшаго маркграфа, если понимаю, за каким чортом мы путаемся в этой чаще. Святой Варфоломей, помилуй мя грешнаго, но я люблю больше хороший набег, чем мирное посольство. Послушай, домине Вальтенберг, ты — канцлер нашего маркграфа, человек ученый и проел зубы на латыни не хуже любого кардинала… Не можешь ли ты пояснить мне толком, зачем мы едем к этому языческому князю?

— Передать ему, что его светлость господин наш принимает приглашение на охоту и благодарить за эту честь. А кроме того приносит сожаление, что не может из-за государственных дел прибыть лично в замок в назначенный срок, то-есть завтра. А прибудет маркграф прямо на охоту в леса Свентовида десять дней спустя.

Капитана мало удовлетворил этот ответ.

— Все это я знаю. Только все это мало похоже на нашего маркграфа. Неужели у него не чешутся руки поквитаться с Желем за последнюю потасовку?

— Никто не знает, что в мыслях его светлости. Может быть, он полон признательности Желю за то благородство, с которым он выпустил маркграфа из плена, не потребовав даже выкупа?

В голосе Вальтенберга звучали ироническия нотки. Но тонкая ирония была недоступна пониманию капитана

— Так и поверил этому! — буркнул он. — Нет, скорее мир провалится в преисподнюю, чем маркграф Драко откажется от мести. Не в его правилах хлебать кислое пиво с язычниками и отпустить их не потрепавши!

Он замолчал. Впереди виднелся просвет в лесной чаще. Точно из отверстия пещеры увидел капитан несколько звезд, блеснувших в темном небе.

— Хвала св. Гуго, заступнику храбрых, — снова зарокотал его зычный голос, — виден выход из этих дебрей. Мой нюх и на этот раз не обманул меня. Видишь ты, благородный рыцарь пергамента, огонек впереди?

Лошадь Вальтенберга поровнялась с конем капитана. Оба натянули поводья, и маленький отряд остановился.

Впереди в ночном мраке мерцала красная точка, словно отсвет далекаго светильника.

— Если это не бесов огонь над болотом, от чего спаси и помилуй нас Пресвятая Дева, — суеверно крестясь, произнес Вальтенберг, — то весьма возможно, что мы выбрались к жилью.

Похоже на то. Будем держать на огонь и если это жилье, то можем смело постучаться в него. Эти язычники умеют встречать гостей. Кроме того их алюсом и пакайлесом можно неплохо промочить горло. Клянусь моими предками, это лучше, чем блуждать по лесной чаще.

И капитан, а за ним и его маленький отряд, пустил лошадей по направлению к огню, мерцавшему в темени ночи.

*** * ***

Капитан отвесил глубокий поклон старику.

— Пусть небо расточает милости твоему дому, отец, — прогудел он, — и пусть твои боги всегда пребудут с тобой.

Двое путников стояли еще за дверями.

— Войдите и вы, — пригласил Шимейта.

— Это оруженосцы, и они должны присмотреть за лошадями, — пояснил капитан.

— У меня есть кому позаботиться о конях гостей.

Яст и Медлос по знаку Шимейты кинулись из горницы. Вскоре лошадей ввели в обору, а в горницу вошли двое юношей — почти мальчиков в темно-коричневых камзолах. Они низко поклонились Шимейте.

В это время появилась Бирута с кувшином воды в руках.

Она с поклоном опустилась на пол у ног гостей.

— Милостивый Боже! — воскликнул Вальтенберг. — Что она хочет делать?

На тощем лице его, поросшем жидкой растительностью, было написано изумление, граничившее почти с испугом.

— Не мешай ей, друг чернил и пергамента. Это — обычай, и не подчинившись ему мы кровно обидим хозяина. Она омоет наши ноги… Право, я не вижу в этом ничего неприятнаго. Смотрите, какая славная ягодка… Жалко, что такая красавица язычница…

И каждому из гостей Бирута помогла скинуть обувь и собственноручно омыла ноги. Так в седую древность обычай велел литвинке встречать гостей: хозяйка дома должна была омыть дорожную пыль с ног путника, вошедшаго под ея кров.

Пока Бирута омывала ноги гостям, Яст и Медлос под руководством стараго вайделота хлопотали у дубового стола.

Появились резныя корчаги с напитками. Пенный, алюс наполнил комнату тонким запахом меда. Дурманный пакайлес в узкогорлых глиняных кувшинах занял почетное место на столе. Одно за другим выносились блюда из кладовой: дичь, жирные куски свинины и вареная говядина, облеченная в хрустящую прорумяненную корку теста. Все, что было в запасе, ставилось на стол, ибо немилость богов обрушивалась на того, кто не предложит гостю всего, что есть самаго лучшего в его доме.

Турьи рога сошли с полок — из поколения в поколение пили из них добрые крепкие напитки Шимейты и их гости. Самые лучшие, украшенные тяжелой серебряной отделкой рога были пододвинуты гостям. Лучшия яства тоже.

Скинули гости доспехи. В камзоле из алаго шелка капитан Бертольд казался менее воинственным, чем в железном снаряжении воина. Тощий длинный Вальтенберг с любопытством и не без боязни следил за приготовлениями к пиру. В его суеверной душе возникали сомнения о том, может ли верный слуга Христа вкушать пищу и пить вместе с язычниками?

Капитана занимал другой вопрос. Воин, привыкший ко всяким положениям, он не был разборчив в вопросах, касающихся еды и питья. Его мысли занимала Бирута. Он следил за ней масляным взглядом и думал: велико ли наказание ожидает за гробом христианина, польстившегося на язычницу?

Старый Шимейта с низким поклоном пригласил гостей к столу.

Сперва каждому поднес он по очереди турьи рога, наполненные пакайлесом. Их нужно было выпить, сохраняя глубокое молчание, а остатки выплеснуть под стол. Знал это капитан кнехтов и шепнул Вальтенбергу, что нужно сделать. Несколько капель напитка, выплеснутых под стол, были жертвой предкам и домашним духам. В жертве этой было молчаливое пожелание благополучия и благосостояния гостеприимному дому.

Сели за стол. Шимейта видел только гостей перед собой. Он не задал ни одного вопроса, не проявил никакого любопытства ни к личности гостей, ни к тому — зачем и куда они едут. Он знал, что — немцы, непримиримые враги его народа… Может быть, этот краснолицый гигант поразил одного из его сыновей? Но старый вайделот не думал об этом: вошедший под кров литовца — священен для него.

Капитан Бертольд много и шумно болтал. Перемешивая литовскую речь немецкими словами, он рассказал и о цели своей поездки и о себе. В его нескладной грубой речи было много хвастливости. Шимейта слушал его с приветливой улыбкой на устах, но душа его молчала, не откликалась на слова чужеземца: чужды ей были и мысли его и чувства.

Ужин затянулся, перейдя в обжорство и попойку. Долг гостеприимства обязывал литовца накормить гостя до-отвала и напоить допьяна.

Турьи рога не просыхали от напитков. Едва гость ставил на стол пустой кубок — его немедленно наполняли. Алюс сменялся пакайлесом, и крепкий дурман вливался вместе с ним в головы гостей.

Шимейта не выходил из-за стола. Он отдавал краткия приказания Бируте и слугам, и те ухаживали за гостями.

Оруженосцы не имели права сидеть рядом с господами. Они стояли за спинами рыцарей, готовые к услугам. Но литовское гостеприимство и там не забыло их. Кубки алюса, пакайлеса и лакомыя блюда не проходили мимо них.

Вальтенберг пил и ел молча. Он не знал литовской речи и не понимал, о чем болтал его громогласный товарищ. Он быстро охмелел и, откинувшись на широкую дубовую скамью, вскоре заснул. Оруженосцы тоже недолго сопротивлялись буйному действию добрых напитков. Одолел и их коварный пакайлес, теплой негой вливавшейся в жилы и потом вдруг глушивший сознание и сковывавший члены тяжкими оковами сна.

Лишь Бертольд и Шимейта остались за столом.

Лицо капитана стадо багровым, а в глазах все чаще и чаще застывала мутная неосмысленность. Безсвязный смех вырывался из его трубной глотки.

Один Шимейта не проявлял никаких признаков опьянения. По долгу хозяина он ел и пил наравне с гостями, но родные напитки точно не имели никакой власти над ним: ясен и чист был его взор, тверды движения и разумна речь.

Бертольд почти не спускал глаз с Бируты. В пьяном мозгу капитана начинало теряться представление о времени и обстановка. Ему казалось, что он в родных горах Шварцвальда пирует в гостеприимном кабачке, а Бирута — служанка, с которой всегда можно перекинуться солдатской шуткой и, усадив к себе на колени, наградить сочным поцелуем.

И он крикнул на родном наречии:

— Красотка! Полно тебе возиться с горшками! Подсядь лучше к бравому солдату и осуши его губы… Клянусь святым Донатом, после такого вина мне недостает лишь пары твоих поцелуев, чтобы получить блаженство, какого не дадут и тысячи индульгенции. Эй, красавица, сюда!

Бирута ничего не поняла. Но у капитана было в этот миг очень смешное лицо. Она улыбнулась.

— О, чорт возьми мои потроха! — Капитан принял улыбку как знак расположения. — Все вы любите поломаться над бедными мужчинами… Клянусь прахом бабушки, я изловлю тебя!

Он лихо подкрутил жесткий щетинистый ус, прищелкнул языком и сделал попытку встать из-за стола.

— Сейчас… плутовка…Но пакайлес тяжким свинцом налился в ноги. С трудом, опираясь могучими руками о стол, поднялся немец, преодолев силу литовскаго напитка. Но только на мгновение: пакайлес шатнул грузное тело воина, и бравый капитан тяжело упал на скамью рядом с Вальтенбергом. Несколько безсвязных слов сорвалось с его языка… потом громкий храп наполнил трубными звуками горницу.

Тогда поднялся Шимейта и удалился на отдых. За ним Бирута и работники разошлись по своим углам.

III. Литовский бык и немецкий рыцарь.

Рано проснулись оруженосцы немецких рыцарей. Но еще раньше покинул ложе сна старый вайделот. Когда оруженосцы вышли из горницы чистить платье и доспехи своих господ, Шимейта возвращался домой после утренней жертвы Перкунасу. В ста шагах от дома вайделота, скрытая в чаще кустов, вела дорожка на холм, где под сенью священнаго дуба было капище Перкунаса, созданное предками Шимейты. И каждое утро, и каждый вечер старый вайделот совершал священныя жертвоприношения богу грома и жизни.

В это утро молитва и жертвоприношение не просветлили чела жреца. Сумрачно было его лицо. Глубокия морщины сдвигали брови, грозными седыми клочьями свисавшия над глазами.

В темной длинной одежде, отделанной белой тесьмой и отороченной внизу шерстью священных животных, опоясанный семь раз поясом, вытканным из тончайших льняных нитей девами-вайделотками, служительницами Вечнаго Огня, Шимейта походил на посланца из иного мира, ведомаго лишь богам и усопшим.

Мальчики-оруженосцы почувствовали трепет, когда встретили взгляд стараго Шимейты. Один из них даже перекрестился.

— Sancta Maria, Mater Dei, ora рro nobis pecatoribus, — прошептали его губы…

Ясная и светлая, румяная от сна, похожая на зорьку, что золотила сейчас верхушки леса, вышла из дому Бирута. Золото волос собрала она в толстыя косы, на ней была белая рубашка, искусно расшитая цветными нитями. Загорелыя босыя ножки казались выточенными из темнаго дуба — до того оне были плотными, гладкими и крепкими. С песней выбежала девушка выпустить скот, но увидела деда, и песня замерла на ея устах. Почтительно и робко приветствовала она старика, не смея подойти к нему с поцелуем — необычайно суровым было лицо любимаго деда.

‘Что-то недоброе сообщили ему боги’, пронеслась в голове Бируты мысль, холодом сжавшая ея сердце.

В доме послышался протяжный громкий зевок, точно рев диковиннаго зверя. Это капитан Бертольд разставался со сном и прочищал глотку.

Вскоре его громадная фигура вылезла из дверей дома. Лицо немца было огненно-красно и изрядно помято — вчерашняя попойка отражалась на нем. Цвет лица рыцаря соперничал с алым цветом его камзола.

— Ну, Марко! Бутен! — гаркнул он на оруженосцев, — пошевеливайтесь! Все должно блестеть как серебро, — сегодня мы предстанем перед князем… Да поторопитесь… Ага, вот и наш почтенный хозяин… Доброе утро, милейший из язычников! — хохоча во все горло кинул он приветствие Шимейте.

В голове капитана Бертольда еще бродил мутный хмель — отрыжка осушенных накануне рогов пакайлеса. Мысли тяжело ворочались в мозгу, обрывались, иногда внезапно приобретая крайне легкомысленные оттенки. Он направился к вайделоту, сумрачно наблюдавшему за выходом скота на пастьбу.

Звонкий голосок Бируты покрикивал в оборе на коров…

Сперва показались из темени хлева овцы, за ними свиньи… Наконец, громадный красавец-бык остановился в дверях.

Он не спешил покидать место ночного отдыха и повел по сторонам влажной мордой, точно справляясь, все ли в обычном порядке вокруг. Взгляд его упал на капитана Бертольда, и алый цвет кафтана рыцаря приковал его внимание.

Ноздри животнаго нервно задвигались… Бык издал короткое недовольное мычание и опустил голову, выставив вперед острые конические могучие рога.

— Го! го! Вот двурогий приятель, кажется, не одобряет меня, — воскликнул капитан. — Эй ты, черномазое чудище, поди-ка сюда!

И капитан махнул рукою быку.

— Оставь животное, — остановил его Шимейта. — Этот бык не из тех, с которыми можно шутить.

— Ты думаешь? — хвастливо осведомился Бертольд. — Я держивал за рога и не таких молодцов… Ну, что же ты, приятель?

И капитан двинулся к быку. Предостережение Шимейты подзадорило его, а похмелье лишь усиливало врожденное упрямство.

Бык принял вызов. Дерзость краснаго пришельца, казалось, на секунду ошеломила его. В глазах животнаго появились кровавые огоньки. Ниже нагнув голову, устремив острые рога в сторону немца, бык издал короткий гневный рев и кинулся к нему — точно покатилась черная лавина…

Немец был могучим человеком. Упершись правой ногой в землю, отставив левую вперед, он протянул руки, готовясь схватить за рога бешено мчавшееся к нему животное. Эту штуку Бертольд проделывал неоднократно и до сих пор не знал поражений в борьбе с рогатыми противниками…

Но тут случилось нечто непредвиденное. Едва бык поровнялся с капитаном, как от двери дома донесся отчаянный крик:

— Великий Боже!

Это крикнул в ужасе Вальтенберг, вышедший на свет Божий и наткнувшийся на необычайную картину.

Короткий, почти молниеносный взгляд бросил капитан Бертольд в сторону дома, и это решило его поражение. Черная масса подкатилась к нему. Правая рука рыцаря скользнула по рогу животнаго, не ухватившись за него, вслед затем что-то рвануло его бедро, и грузное тело капитана, описав дугу в воздухе, глухо шлепнулось оземь позади быка.

Как вкопанный стоял на месте красавец-бык, дрожа всем телом и поводя глазами, налитыми кровью. Противника не было перед ним. Он готовился повернуться в поисках пропавшаго врага, но к нему подошел Шимейта. Властно и мягко в то же время положил старый вайделот руку на голову разъяреннаго животнаго, и мгновенно бык успокоился. Точно особая сила, с которой невозможно бороться, влилась в него, укротив порыв бешенства. Тихий, как любая из коров его стада, поднял он голову и широким языком лизнул рукав платья старика.

Подбежали работники и увели ставшаго вдруг тихим и покорным быка.

К неподвижному телу капитана кнехтов подбежал Вальтенберг. В панике худощавый немец ломал руки и сыпал проклятьями. Бирута, бледная от испуга, стояла поодаль.

Успокоив быка, Шимейта подошел к поверженному кнехту. Бертольд был без сознания. Весь бок его и нога были залиты кровью. Сквозь прорванную одежду зияла рана, обильно точившая кровь.

Старый вайделот склонился над раненым. Он разорвал одежду, мешавшую осмотреть рану, и знаком приказал Вальтенбергу отойти. В