Генеральша
Генеральша
Генеральша, Чехов Михаил Павлович, Год: 1902
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Михаил Павлович Чехов. Свирель
М., ‘Московский рабочий’, 1969
Генеральша была довольна. Она заехала в ренсковый погреб Сивунова и приказала послать к ней на квартиру ящик шампанского. Когда приказчик спросил с нее деньги, она сказала ему, что она устраивает раут с благотворительной целью — неужели он этого не знает? — и что шампанское, конечно, нужно считать пожертвованным. Приказчик почтительно осклабился и не возразил ничего. Теперь генеральша осуществит свою заветную мечту: она прикажет внести в зал целую льдину, велит вырубить в ней углубление и нальет туда шампанское. Это будет и ново и выгодно.
‘Воображаю, как местные медведи будут поражены’, — думала она дорогой.
В маленькой гостиной она прикажет расставить мебель так, чтобы, когда Юленька Зиновьева встретится здесь с Игнатьевым, их не было видно посторонним. Быть может, они до чего-нибудь договорятся. Мадемуазель, конечно, будет у стола, только вот вопрос об учителе: выпускать его в публику или не выпускать? Впрочем, об этом она еще подумает! Перед танцами будет дивертисмент. Штабс-капитан Янчич прочтет толстовскую ‘Грешницу’, антрепренер городского театра представит сцены в лицах. Других актеров генеральша не пригласит, так как они невежи, а актрисы развратны. Вольф прислал из Петербурга последние французские романы, она прочла их, следовательно, говорить есть о чем. Только вот беда с генералом. Правда, она написала на бумажке полное содержание каждого романа, с тем чтобы он выучил их наизусть, но, когда учитель Иван Федорович стал читать ему эту выписку вслух, он на половине чтения заснул.
‘Что-то мадемуазель стала в последнее время какая-то серая и скучная, — подумала генеральша. — Должно быть, тоскует по своей Швейцарии… Ее бы выдать замуж, да никто, пожалуй, не возьмет…’
Швейцар распахнул перед ней двери, и она вошла к себе в дом. Сбросив ротонду, она стала подниматься по лестнице. Но потом, вспомнив про раут, опять спустилась вниз и направилась к гувернантке. Надо же переговорить обо всем!
Дверь оказалась незапертой. Генеральша вошла да так и остолбенела: у стола, склонившись над работой, сидела мадемуазель и шила детскую распашонку. Тут же стопкой лежали детские простынки. Генеральша как коршун налетела на нее и вырвала из ее рук работу.
— Это для кого? — спросила она строго.
Бедная мадемуазель, застигнутая врасплох, опустила глаза и густо покраснела.
— Для кого эта распашонка? — строго повторила генеральша. — Я жду…
У мадемуазель потекли по щекам слезы. Она наклонилась еще ниже и отвечала:
— Для моего маленького…
— На котором месяце?
— Кончается третий…
— От кого?
Француженка молчала.
— Я вас спрашиваю: от кого?
— О, не заставляйте меня называть его!
— Вы хотите, чтобы я обо всем рассказала генералу?
Мадемуазель молчала.
— Что же, мне еще долго ждать? — спросила генеральша.
Гувернантка залилась слезами и выбежала из комнаты.
Генеральша опустилась на стул. Этого уж она никак не ожидала! Мадемуазель не говорит от кого, но, конечно, это от учителя Ивана Федорыча, который вот уж сколько времени на глазах у всех ухаживает за ней! Да, да! Это очевидно. Но каков молодец! Хороша тоже и m-lle Жюдик! Ах какая неприятность! В доме генеральши заводит разврат, да еще с кем, с учителем ее сына-гимназиста, с этим семинаристом, который вечно смотрит исподлобья! Хорошо еще, что только в нынешнем августе ее дочь отвезли в Петербург в институт, а то прекрасный был бы для нее пример! Ее оставили в доме как компаньонку, чтобы только не лишить ее заработка, а вот на тебе! Каков сюрприз! Нет, генеральша так не оставит этого дела. Она не позволит позорить ее дом, и если уж случился грех, если дело уж зашло так далеко, то она употребит все свои усилия, а заставит этого хваленого Ивана Федорыча жениться на m-lle Жюдик!
И ведь как это все выходит наперекор! Случись это с Юленькой и с Игнатьевым, генеральша только обрадовалась бы этому. Тогда бы она имела в своих руках козырной туз и заставила бы этого гордеца, этого самонадеянного херувима Игнатьева жениться на бедняжке Юленьке, которая так безнадежно в него влюблена!
‘Ах, какая неприятность!’ — подумала генеральша.
— Ну и что вы намерены делать? — спросила она вошедшую m-lle Жюдик.
— Уеду в Швейцарию, к моей бедной матери…
— А ребенок?
Гувернантка глубоко вздохнула и не ответила.
Боже мой, как люди безнравственны! Молодая, красивая девушка, которой поручалось воспитание такого нежного существа, как генеральская дочь, и вдруг отдается такому совсем неинтересному человеку, как этот учитель Иван Федорыч. Точно она не могла найти себе никого поинтереснее! Уж если на то пошло, то генеральша всегда предпочла бы поручика Незнанского этой семинарской кутье. Но какие мещанские вкусы! Тоже и Иван Федорыч!.. Не нашел для своих шашней другого места!
Наконец, если m-lle Жюдик нужны были les petits tours, то она могла бы обратиться к генеральше, которая настолько либеральна, что могла бы устроить это дело гораздо изящнее и в пределах умеренности и аккуратности. Ах, уж эти мещане!
Сейчас же она поговорит с Иваном Федорычем и потребует от него категорического ответа: женится он на m-lle Жюдик или нет? И если он откажется, то она примет свои меры и откроет директору местной гимназии глаза, какого сорта господина он представил на должность преподавателя во вверенной ему гимназии.
Она пошла к себе наверх и приказала позвать к себе Ивана Федорыча. Он вошел к ней, робкий, в длинном семинарском сюртуке, и, откашлявшись в кулак, поцеловал ей руку.
— Это что же такое? — спросила она его строго.
— Виноват, я не расслышал, Анна Сергеевна… — отвечал он.
— В моем доме вы заводите шашни?
— Шашни? — встревожился учитель. — Какие?
— Вы должны непременно жениться на m-lle Жюдик! Слышите? Непременно!
— Я вас не понимаю…
— Отлично понимаете! Вы знаете, о чем я говорю! Если вы честный человек, если вы увлекли несчастную девушку, то вы же должны браком прикрыть ее позор… Слышите? Браком!
— Увлек m-lle Жюдик? — растерялся учитель. — Я?
— Да, да, вы! Больше некому! Вы должны жениться на ней!
— Простите, ваше превосходительство, но вам никто не давал права так разговаривать со мной… Это неделикатно.
— Вы не смеете читать мне нравоучений! Я сама знаю, что деликатно и что неделикатно.
— А вы не смеете говорить мне подобные пошлости и оскорблять мою порядочность! Если я вам больше не нужен, то скажите это прямо, и я уйду, но не навязывайте мне разных m-lle Жюдик! Прошу вас помнить, что у каждого человека есть чувство собственного достоинства!
Учитель повернулся к ней спиной и вышел из будуара.
— Хам! — услышал он позади себя. — Мужик!
Приехала Юленька Зиновьева и, как была, в шапочке и с муфтой, упала к ногам Анны Сергеевны и зарыдала.
— Что такое? — спросила ее генеральша и испугалась.
— Боже мой, я так страдаю! — отвечала Юленька, заливаясь слезами. — Я так страдаю!
— Успокойтесь, душечка… Что такое?
— Я так его люблю!.. Вчера у Дружининых был бал, Игнатьев все время разговаривал с какими-то рожами, танцевал со всеми, а со мной хоть бы один разок! Точно он хотел этим оказать мне явное пренебрежение! Боже мой, за что я так несчастна, зачем я так его люблю!
Она снова зарыдала и упала головой на колени генеральше. Слезы падали у нее из глаз прямо на шелковое платье. Анна Сергеевна подняла ее, отерла ей слезы, поцеловала в обе щеки и дала понюхать спирта.
— Успокойтесь, дитя мое… — сказала она. — Он женится на вас я вам устрою это дело… Вы будете его женою! Только бы нам узнать, нет ли у него какого-нибудь другого романа?
Но как это узнать? У податного инспектора, говорят, есть нянька, которая гадает просто изумительно. Читает как по писаному. Вот что! Они поедут сейчас к ней обе вместе и попросят ее погадать им. Конечно, ее можно было бы пригласить и сюда, но это может получить огласку. Если обе они спустят вуали и поедут на Киселюху на простом извозчике, то их никто не узнает. Нянька их не знает вовсе, податной инспектор тоже: он у них не бывает, и генеральша никогда даже с ним и не встречалась. Право, лучше будет поехать туда самим. Теперь уже десятый час, но ведь это еще лучше: нянька уложила уже, вероятно, своих ребят и теперь свободна.
Они надели ротонды и вышли на улицу. Пройдя два-три квартала, они наняли извозчика и поехали на Киселюху. Крадучись, подошли к окошку податного инспектора и заглянули в него. Среди комнаты стоял стол, и гимназист что-то ел на нем, очевидно ужинал. Вот пробежала девочка со спустившимися чулками, а вот вышла кошка, села на стул и стала лапкой умываться. Со свечой в руке какой-то старик в белом халате прошел через комнату. Это, должно быть, сам инспектор. Вот он вошел опять в нее и вдруг неожиданно направился к окошку, в которое они глядели, и осветил градусник, прибитый снаружи. Свет от свечи упал и на их лица. Это было так неожиданно для них, что они не успели даже отскочить от окошка. Инспектор увидал их, стал всматриваться в окно, а затем они услышали как загремел крюк и как стала отворяться парадная дверь. Опрометью они бросились назад за ворота, вскочили на извозчика и поскакали домой. Какая жалость, что им помешал этот старый хрыч! И нужно же ему было подходить к окну! Но какая у него в доме мещанская обстановка и как серо живут эти чиновники! И этот белый, парусиновый халат… Какое мещанство!
Извозчика они рассчитали, не доезжая до дому.
— Еще пятачок, барыня… — умолял ее извозчик. — Двадцать копеек туда да двадцать оттуда, а вы только тридцать пять копеек дали. Ведь надо по таксе! — Довольно, довольно! — отвечала генеральша. — Будет с тебя! Оптом все дешевле!
У крыльца они простились. Генеральша поцеловала Юленьку в губы и сказала:
— Не беспокойтесь, душечка… Все-таки я разузнаю о нем и женю его на вас… Быть может, зайдете?
— Нет, Анна Сергеевна, уже поздно, — отвечала Юленька. — Мама будет беспокоиться…
— Ну, до свидания!
Анна Сергеевна поднялась наверх и пошла прямо в кабинет к мужу. Она застала его в самом веселом настроении: он насвистывал сам себе и делал антраша вокруг письменного стола, заложив одну руку за спину, а другую вытянув так, точно вел рядом с собою даму. Это он разучивал к завтрашнему рауту шакон. Увидав неожиданно вошедшую жену, он сконфузился, закашлялся и, отойдя к окошку, стал поправлять себе галстук и пушистые седые бакенбарды.
— Я пришла, Пьер, — сказала генеральша, — поговорить с тобой об одном очень серьезном деле…
— О каком, машер? — спросил генерал.
— Насчет Жюдик…
Генерал встрепенулся и затеребил свой галстук.
— Ах, да, да, да!.— отвечал он. — Это очень серьезное дело!
— Ты знаешь? Она беременна…
— Ах, да, да, да… Такая неприятность, знаешь ли… Впрочем… Что ты?! Неужели?
— Да, представь себе!
Генерал засвистал и, заложив руки в карманы пиджака, заходил по кабинету.
— И знаешь, кого я подозреваю? — спросила генеральша.
Генерал встревожился.
— Кого именно? — спросил он.
— Вашего хваленого Ивана Федорыча…
У генерала отлегло от сердца.
— Ты должен заставить его жениться на ней, — продолжала генеральша. — Этого так оставлять нельзя!
— Заставить жениться? — просиял генерал. — Это, знаешь, машер, идея!.. Но как? Ведь он не крепостной!
— Ты вызови его к себе, побрани его хорошенько за этот поступок и заставь его жениться.
— Бранить-то, положим, его не за что… Ну а если он не согласится?
— Пообещай ему место, протекцию, ну-еще что-нибудь.
— Место… протекцию… А знаешь, машер, это идея! Благодарю тебя…
И он поцеловал ее в лоб.
— Ну а как у нас музыка? — спросил он ее, чтобы переменить разговор.
— Я была у полковника… — отвечала она. — Этот солдафон обещал прислать музыкантов, бесплатно конечно, но просил дать каждому из них по бутылке пива и по французской булке… Знаешь, я согласилась! Все-таки это дешевле, чем нанимать тапера. Но какой это невежа! Я попросила его принять эти пиво и французские булки за счет полка, а он мне дерзко отвечал: ‘Ваше превосходительство, я не вор!’ Каков? А?
— Ну что же ты от него хочешь, машер? — ответил генерал. — Ведь армеец! Пехота!
На следующий день был раут с благотворительной целью. Генеральша была в платье декольте, с длинным треном и с напудренными и нарумяненными плечами. В декольте была еще одна барышня — девица Веденяпина, все же остальные дамы были в закрытых платьях. Они конфузились и жались по стенам. Были раскинуты столы, на которых блистало фамильное серебро и расставлены были фрукты и печенье. Лакеи разносили чай. Среди зала, распространяя вокруг себя холодок, стояла большая льдина с шампанским. Долли Слобожанинова стояла около нее и разливала шампанское. Буфета не было, так как это не принято, и мужчины ходили как сонные мухи, не знали, что делать, и втихомолку острили. Слышалось щелканье портмоне и звон выкладываемой монеты. Было скучно.
Генеральша ходила взад и вперед, стараясь соединить общество, и то и дело поглядывала на входную дверь, не идет ли Игнатьев. Теперь уж он не отвертится! Для него и Юленьки устроен отличный уголок, и она постарается сделать так, чтобы Игнатьев сделал Юленьке предложение.
В толпе пронесся шум, и началось двиганье стульями. Вышел штабс-капитан Янчин и, нахмурив брови и проведя рукой по копне черных курчавых волос, прочел ‘Грешницу’. Ему захлопали, и на бис он промелодекламировал под звуки рояля ‘Чуть брезжило зимнее утро’. Он так задыхался, что все думали, что с ним сделается дурно.
— Не правда ли, как он талантлив? — обращалась генеральша к гостям.
— После Янчича, с развязностью бывалого человека, на эстраду взошел антрепренер городского театра, в белых перчатках и с сизой физиономией, и, широко расставив локти, рассказал несколько анекдотов, которыми очень насмешил.
— Премилый толстяк! — восхищалась генеральша.
Лакеи раздвинули стулья по стенам, и музыка заиграла польский. Генерал взял Долли Слобожанинову, поручик Незнанский — генеральшу, и городской голова, только что получивший коммерции-советника и впервые в жизни надевший фрак, пригласил девицу Веденяпину. Но от польского пришлось отказаться, так как, кроме этих трех пар, никого желающих не нашлось.
— Мещане, провинциалы! — шептала, стиснув зубы, генеральша. — Уж не могут и этого! Неужели заводить для вас кадриль и лансье? О, как тяжело жить в такой берлоге!
Сделав обязательные туры, генерал подошел к Ивану Федорычу, угрюмо сидевшему в уголке, взял его под руку и стал ходить с ним по комнате.
— Я прошу вас сделать для меня одолжение… — умолял его генерал. — Бедная девочка так страдает! Если вы женитесь на ней, то я похлопочу за вас в Петербурге… Вы можете сделать карьеру. Моншер, женитесь на ней! А что касается ребенка, то… то, конечно, я его обеспечу! Вы не сомневайтесь в этом.
— Ваше превосходительство, я никогда себя не продавал! — возмутился Иван Федорыч. — Прошу вас избавить меня от дальнейших разговоров на эту тему. Это оскорбляет меня. Я не желаю вашей протекции!
Генерал брезгливо отдернул из-под его руки свою руку и, строго посмотрев на него, отошел к гостям.
‘Кутейник’, — подумал генерал и стал ухаживать за Долли Слобожаниновой.
— Вы сегодня прелестнее, чем когда-либо… — обратился он к ней, обмахивая ее веером из страусовых перьев. — У вас серые глаза, но ведь вы знаете — les yeux gris vont au Paradis…
А в это время генеральша волновалась. Она то и дело посматривала на дверь, не войдет ли Игнатьев, и злилась, что его так долго нет.
‘Что он хочет этим доказать? Если он не хочет прийти для генеральши, то сделал бы это хоть для бедной Юленьки!’
Под конец она не выдержала и послала за ним курьера. Курьер возвратился и сообщил, что они приказали сказать, что их дома нет.
— Так он и сказал? — спросила генеральша.
— Так точно, ваше превосходительство. Сначала спросили, тут ли барышня Зиновьева, а когда я им сказал, что тут, то они сказали, что передай, мол, что я уехал на охоту.
— Хорошо, ступай!
Чаша терпения генеральши переполнилась. Тут не удался этот раут, на который она возлагала столько надежд, а тут вот этакие сюрпризы! Столько затрачено было для этого раута денег и хлопот, а собраны какие-то гроши. Шампанского почему-то не пили, и оно так уже разбавилось водой, что теперь все равно не годится. И все эти мещане-провинциалы настолько не привыкли к культурной жизни, что не умеют себя держать на балу и лепятся по стенам, как сонные мухи… О, она знает, почему у нее так скучно! Они, эти мужики, привыкли коснеть в пьянстве и картах, и если бы она сейчас приказала развернуть ломберные столы и подать водку и ржавую селедку на закуску, то разве было бы так скучно? Ах, как темна еще наша провинция, как трудно в ней работать, создавать жизнь, бороться с безнравственными поступками! Недостает теперь еще, чтобы этот Иван Федорыч отказался от женитьбы на m-lle Жюдик или этот вновь испеченный коммерции-советник перестал давать генералу взаймы — и тогда эффект будет полный!
Она подошла к мужу, и позвала его на пару слов.
— Ах, уж эти жены! — обратился генерал к Долли Слобожаниновой, сияя от восторга. — Toujours fideles, toujours jalouses !..
Долли ласково засмеялась и, закрывшись веером, улыбалась ему глазами.
— Ну что? — обратилась к нему генеральша. — Ты говорил с Иваном Федорычем о Жюдик?
— Говорил.
— Ну и что же он?
— Конечно, отказался! Что он, дурак?
— Наотрез?
— Совершенно… Я предлагал ему протекцию, место, я все делал для него, но он отказался!
Хорошо же! Теперь она знает, что ей делать! Она не потерпит разврата в своем доме и не допустит, чтобы этому человеку вверялись судьбы непорочного юношества. Довольно! Если есть еще гражданский долг у людей, то она покажет, что она способна на него, и сумеет избавить народное просвещение от такого человека, как этот негодяй.
И она подошла к директору гимназии и долго шепотом говорила ему о чем-то, то и дело показывая глазами на учителя. Директор кивал ей головой, осклабив свое лицо, и каждую минуту целовал ей руку. С сознанием исполненного долга она отошла от директора и с торжествующим видом посмотрела на Ивана Федорыча, по-прежнему угрюмо сидевшего в уголку.
— Боже мой, за что я так несчастна! — обратилась к ней Юленька Зиновьева, и слезы градом потекли у нее по щекам.
— Ничего, душечка, — утешала ее генеральша, — мы вас выдадим за другого! Найдем получше и поумнее!
— Но кого же? — спросила Юленька.
Поздно вечером, недовольная собою и людьми, генеральша лежала у себя на кушетке, возмущалась и нервно теребила платок.
— Медведи! Мещане! — восклицала она со злобой, вспоминая о своих гостях. — Чего им, невежам, еще надо?
Боже, как темна еще наша провинция, как тяжело жить с такими людьми! Здесь положительно можно отупеть, сойти с ума с такими господами. Нет, она напряжет все свои усилия, она употребит в дело все свои связи и знакомства и вытащит своего мужа из этой дыры, из этой мещанской, самодовольной берлоги.
‘В Петербург! В Петербург!’