Генерал Махов, Салиас Евгений Андреевич, Год: 1896

Историческая проза
Время на прочтение: 49 минут(ы)
Скачать в PDF

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
ГРАФА
Е. А. САЛІАСА.

Томъ XVIII.

Невста fin de si&egrave,cle.— Мелкіе разсказы.

Изданіе А. А. Карцева.
МОСКВА.
Типо-Литографія Г. И. ПРОСТАКОВА, Петровка, домъ 17, Савостьяновой.

1896.

ГЕНЕРАЛЪ МАХОВЪ.

ИСТОРИЧЕСКІЙ РАЗСКАЗЪ.
(1824 г.).

I.

Стояли іюльскія жары надъ Петербургомъ.
На углу улицъ Шестилавочной и Итальянской, въ небольшой, скромно убранной квартир, сидли въ гостиной, на диван, маленькая благообразная старушка, а около нея, въ кресл — молодой кирасирскій офицеръ съ южнымъ типомъ лица. У старушки, когда-то красивой, блокурой женщины, теперь посдлой, еще сказывалась въ чертахъ лица прежняя, далеко незаурядная красота. Лицо было къ тому же замчательно свжее, блое и почти безъ морщинъ. Сдые волосы, завитые правильными буклями и укрпленные на вискахъ двумя гребешками, своимъ серебристымъ блескомъ, казалось, еще боле молодили его.
Молодой человкъ былъ, напротивъ, крайне смуглъ, съ черными, какъ смоль, кудрями, горбоносый, съ рзко очерченными длинными и густыми бровями и съ большими черными глазами. И даже выраженьемъ лицъ они были совершеннымъ контрастомъ между собой.
Хозяйка и гость бесдовали оживленно, и эта бесда ихъ длилась уже давно. Старушка. говорила плавно, кротко, казалось, разсуждала толково, но въ сущности чувствовалось, что она женщина крайне ограниченная. Офицеръ сначала горячился и волновался, но затмъ стихъ и сталъ грустно озабоченъ. Каждый разъ, что старушка, кончивъ длинную рчь, смолкала, наступала долгая пауза. Офицеръ задумывался и затмъ, придя въ себя, повторялъ снова все ту же фразу.
— Такъ какъ же, Мара Ивановна, стало быть конецъ? Совсмъ таки конецъ всхъ концовъ?
— Да что же длать-то, голубчикъ мой! отзывалась старушка простодушно, но упрямо, и снова, чуть не буквально, начинала говорить то же самое. Ну, разсудите вы сами, якобы со стороны, якобы мы тутъ — ни я, ни вы, ни причемъ! Судьей станьте, какъ сказывается, третейскимъ, и разсудите! Сонюшка моя — не просто двица изъ себя недурная, а писанная красавица. Всмъ это извстно, замужъ ей выйти ничуть не мудрено, хотя бы за генерала.
— За какого генерала?! воскликнулъ офицеръ.— Можно тоже и наскочить! Можно выйти замужъ за генерала Махова.
— А кто такой?
— Есть такой, генералъ Маховъ…
— Мы съ нимъ незнакомы.
— И хорошее дло, что незнакомы.
— Такъ вотъ я и сказываю, продолжала старушка,— Сонюшк моей замужъ выйти ничуть не мудрено. Жениховъ у насъ уже было семь, вы восьмой. Сейчасъ умереть, не лгу! Это вотъ, такъ-сказать, съ нашей стороны. А теперь съ вашей. Вы — молодой человкъ, прекрасной наружности, но поведенія, не скажу легкомысленнаго, а все-таки выражусь — веселомысленнаго. А состоянія никоего… ни ниточки доходной.
— Это послднее, Мара Ивановна, совершенно врно. Но что вы все повторяете: веселомысленно, да веселомысленный. Что вы знаете обо мн худого?
— Это, мой голубчикъ, Христофоръ Егоровичъ, щекотливое дло — мн вамъ сказывать, что я слыхала. Можетъ и лгутъ, а можетъ и правда. Сами вы, конечно, признаться не захотите.
— Хоть что-нибудь скажите?
— Ну, вотъ, вы въ карты любите играть, слышно, большущія деньги выигрываете и проигрываете, а стало-быть, бываетъ,— вертитесь и изворачиваетесь, извините, какъ бсъ передъ заутреней. Что же при этомъ супруга ваша будетъ длать? На мытарство попадетъ! Опять слышно, у васъ друзей много, и друзья все такіе же веселые люди, какъ и вы. Меня даже удивляетъ, что вы собрались жениться. Вамъ бы холостымъ оставаться, послушайтесь вы меня старухи.
— Шутите вы, Мара Ивановна! воскликнулъ офицеръ,— Я же вамъ сказываю, что люблю Софью Павловну и безъ нея жить не могу! А все, что вы, говорите, слыхали обо мн, все преувеличеніе.
Старушка ничего не отвтила, и снова наступило молчаніе.
— Такъ какъ же, Мара Ивановна?
— Голубчикъ мой, слыхали вы сказку про благо бычка? Ну, вотъ то же и съ нами теперь. Я вамъ отвтствую, что дло это совсмъ невозможное. Вотъ вы сказываете, помретъ вашъ дядюшка, получите вы отъ него наслдство. Ну, тогда увидимъ.
— Стало быть, Мара Ивановна, главная сила въ томъ, что я бденъ, а не въ томъ, что про меня дурные слухи ходятъ?
— Да и то, и другое! А все-таки, будь у васъ какое состояніе, не такъ страшно за васъ двиц выходить. А правда вы говорили, что до ста тысячъ наберется.
— Да, около того! страннымъ голосомъ проговорилъ офицеръ.
И посл новаго долгаго молчанія онъ снова вымолвилъ:
— Ну-съ, послдній разъ! Стало быть, отказъ положительный?
Старушка ничего не отвтила и только развела руками. Офицеръ вздохнулъ глубоко.
— Ну, хорошо! А когда приду къ вамъ и скажу, что наслдство получилъ, вы согласны будете?
— Тогда увидимъ.
— Нтъ, Мара Ивановна, эдакъ нельзя! вскрикнулъ онъ,— прямо отвчайте! Когда я представлю вамъ дядюшкинъ капиталъ — получу ли я согласіе ваше?
Вмсто отвта, старушка, подумавъ, отозвалась вопросомъ:
— Около ста тысячъ, сказываете вы?
— Около ста… Ну, семьдесятъ, восемьдесятъ! Все его имущество — капиталъ. И весь пойдетъ мн.
— Ну, что-жъ?.. Тогда, пожалуй!
— Даете слово?
— Да что же длать, надо дать.
— Ну, по рукамъ, Мара Ивановна!
Онъ протянулъ руку старушк, она собиралась сдлать то же самое, но въ это время кирасиръ вымолвилъ:
— Черезъ нсколько дней, черезъ недлю что-ль, привезу деньги и вы — смотрите-на попятный дворъ и не думайте.
Старушка приняла назадъ свою протянутую уже руку и съ удивленіемъ глянула на офицера.
— Какъ же, то-есть, голубчикъ?
— Да такъ-съ.
— Да что же дядюшка-то? При смерти?
Кирасиръ откашлянулся, какъ еслибы поперхнулся вдругъ и выговорилъ:
— Плохъ! Очень даже плохъ! Думаю такъ, что черезъ недлю непремнно на томъ свт будетъ. Что-жъ, вс подъ Богомъ ходимъ. Онъ, можетъ быть, даже завтра скончается.
— Та — акъ… протянула старушка задумчиво и затмъ, когда она снова подала ему руку, офицеръ осторожно и тихо, но все-таки стукнулъ рукой по ея рук, прибавивъ:
— Ударили по рукамъ. Стало быть держать свое слово крпко! улыбнулся онъ какъ-то кисло, чрезъ силу и, поцловавъ руку старушки, простился и вышелъ изъ квартиры на улицу.
Но едва только прошелъ онъ нсколько шаговъ, угрюмо глядя себ подъ ноги, кто-то сталъ предъ нимъ, мшая пройти. Не поднимая глазъ съ мостовой, онъ взялъ вправо, чтобы разойтись, но чуть не натолкнулся совсмъ на даму, взявшую тоже вправо… Онъ собрался взять быстро влво, но сдержанный смхъ заставилъ его поднять голову.
— Охъ, Господи! вымолвилъ онъ тихо… Вы?!
— Что съ вами? Отчего вы такой! весело разсмялась встрчная дама.
Онъ молчалъ и тоскливо смотрлъ на нее.
Это была сама Соня, его возлюбленная. Красивая и стройная двушка была портретомъ своей матери, какой та была въ молодости, то-есть свтловолосая, голубоглазая, съ правильнымъ и мягко очерченнымъ оваломъ лица. Нжная близна лица и легкій розовый румянецъ прибавляли еще боле женственной прелести ясному и кроткому выраженію большихъ голубыхъ глазъ.
— Что съ вами, Христофоръ Егоровичъ? Вы отъ насъ.
— Да. Отъ васъ и опять съ арбузомъ.
— Что? съ удивленьемъ спросила она, но вдругъ, будто вспомнивъ, прибавила укоризненно. Опять? Какъ не стыдно. Зачмъ? Я же васъ просила потерпть… Матушка никогда не согласится. Вотъ получу мсто съ квартирой и тогда я сама себ госпожа, хватитъ жалованья на насъ обоихъ.
— Надюсь, что такого никогда не будетъ, чтобы я жилъ на средства жены. Но вотъ что, Соня… Я не врю въ ваше мсто. Никогда вы его не получите. Да и не нужно оно. Совсмъ не нужно. Ну, а я ждать больше не могу и ршился… Я ршился разбогатть. Мара Ивановна, наконецъ, дала согласіе, съ условіемъ, чтобы у меня былъ капиталъ. Ну, онъ и будетъ. И скоро… Или же вы меня не увидите никогда.
— Капиталъ? Откуда?.. Отъ дядюшки?
— Да, хотя бы и отъ него.
— Врно ли это? Я матушк не говорила, конечно, но сама не врю въ это ваше наслдство.
— Соня… Дядюшка мой… Ну, да что объ этомъ… За то у меня есть другъ, который мн поможетъ… Только надо ршиться.
— Я давно объ этомъ слышу… Если что хорошее, то ршайтесь, чмъ все повторять.
Молодая двушка двинулась. Офицеръ послдовалъ за ней, чтобы проводить ее до дому.
— Мсто я получу даже можетъ быть скоро, заговорила она.
— Повторяю вамъ, Соня. Не нужно оно. Я не могу жить въ Петербург. Теперь, мене чмъ когда-либо. Женившись на васъ — я желаю тотчасъ увезти васъ далеко отсюда.
— Знаю… Но я думала, что вы раздумаете… и согласитесь…
— Никогда. Это невозможно…
Двушка не отвтила, понурилась, и они молча дошли до дому и простились почти грустно.

II.

Кирасирскій офицеръ, по фамиліи Чивеничи, былъ происхожденіемъ Грекъ, сынъ купца съ острова Крита. Пріхавъ съ отцомъ еще ребенкомъ въ Одессу, по торговымъ дламъ, онъ вдругъ очутился одинъ, чуть не на улиц, такъ какъ купецъ скоропостижно умеръ. Мальчикъ былъ взятъ на воспитаніе мелкимъ дворяниномъ и по достиженіи совершеннолтія сталъ россійскимъ подданнымъ. Затмъ Богъ всть какимъ образомъ, при помощи и на средства одной очень богатой старой двицы, онъ сумлъ перебраться въ Петербургъ и поступилъ въ гвардію. Здсь онъ зажилъ сначала очень широко на деньги этой благодтельницы, а затмъ разсорившись съ ней сталъ существовать, изворачиваясь на вс лады, чтобы добывать средства къ жизни. Главнымъ источникомъ доходовъ служила покупка и продажа верховыхъ лошадей. Будучи отличнымъ наздникомъ, онъ покупалъ на заводахъ молодыхъ, красивыхъ коней, объзжалъ ихъ при помощи двухъ берейторовъ-вахмистровъ и дорого продавалъ ‘парадеровъ’ товарищамъ по гвардіи. Въ этомъ отношеніи Грекъ-кирасиръ пользовался даже извстностью. Вс лошади, купленныя у него, были чистокровныя, безъ пороковъ и отлично вызжанными. Въ гвардіи уже начинали хвастаться парадерами выздки Чивеничи.
Второй источникъ дохода были карты, конечно, азартная игра, процвтавшая въ Петербург. Если бы офицеръ могъ посл иного крупнаго выигрыша откладывать хотя бы половину, то былъ бы теперь человкомъ со средствами, но бда была въ томъ, что ныншній выигрышъ становится завтрашнимъ проигрышемъ. И спасибо еще, что въ конц концовъ ни разу не случилось ему проиграться въ пухъ: хватало силы воли останавливаться во время. Чивеничи слдовалъ правилу — проигрывать только чужія, а не свои.
Такимъ образомъ молодой человкъ существовалъ въ Петербург уже лтъ семь и все обстояло благополучно, но на грхъ случилось ему на какомъ-то гулянь въ Лтнемъ Саду встртить двухъ прогуливающихся дамъ: старушку и молодую двушку.
Двушка сразу плнила кирасира настолько, что онъ долго тщетно боролся со своей страстью, и, наконецъ, уступилъ. Онъ никогда не собирался прежде жениться, обзывалъ всхъ женящихся дураками, и былъ глубоко убжденъ, что всю жизнь останется холостымъ. И дйствительно, изъ всхъ двушекъ, которыхъ встрчалъ онъ въ Петербург, ни одна никогда не прельстила его настолько, чтобы онъ могъ начать думать о женитьб.
— Ни красотой, ни умомъ меня не возьмешь! говорилъ онъ товарищамъ. Да и что же? Красота недолговчна, бываетъ, ея на пять лтъ не хватаетъ. Выйдетъ двица замужъ красавицей, а смотришь черезъ пятокъ лтъ пугало ходитъ. А ума мн не занимать стать, не нужно, свой есть. Вотъ на большущихъ деньгахъ я женился бы, да гд ихъ искать? За меня — греческаго россіянина безъ роду и племени, богачка не пойдетъ, а коли и пойдетъ какая, то, стало быть, уже не пріемлемая будетъ, по пословиц ‘на теб, Боже, что никому негоже! На, теб, кирасирище, никому ненужное страшилище!’
Посл встрчи и знакомства со старушкой — вдовой сенатскаго чиновника, Марой Ивановной Вишняковой, Чивеничи забылъ и думать обо всемъ, что прежде проповдывалъ товарищамъ. Свтловолосая, голубоокая красавица Соня быстро, сразу и окончательно, свела его съ ума. Онъ даже и не воображалъ никогда, что въ немъ таилась и молчала способность влюбиться до такой степени.
Разумется, кирасирскій офицеръ былъ радушно и любезно принятъ старушкой-вдовой.
У Вишняковыхъ было мало знакомыхъ, да и то только семейства прежнихъ сослуживцевъ покойнаго сенатскаго чиновника. Гвардейскій офицеръ былъ рдкимъ гостемъ въ этой сред. Молодая двушка, которой было всего восемнадцать лтъ, тотчасъ же отвчала взаимностью. Грекъ, какъ прямой контрастъ ея полу-германской натуры, долженъ былъ ей понравиться.
Видя, куда идетъ дло, Мара Ивановна начала собирать свднія о молодомъ кирасирскомъ офицер, и свднія эти ей были не по душ. Жизнь, которую велъ Чивеничи, могла испугать всякую мать.
‘Еще будь у него какое недвижимое имущество, думала вдова,— тогда куда ни шло. А какъ же жить лошадьми, да картежничествомъ? ‘
Когда кирасиръ ршился, наконецъ, посвататься, то получилъ отъ вдовы формальный отказъ, посл котораго продолжалъ, однако, бывать и посватался еще второй разъ по истеченіи трехъ мсяцевъ и конечно снова получилъ отказъ. Тогда онъ сталъ собираться увезти возлюбленную и двушка сначала соглашалась было, но затмъ передумала. Она испугалась послдствій, ясно увидла, что она такимъ поступкомъ можетъ убить обожаемую мать, и отказалась наотрзъ.
Теперь Чивеничи снова явился во вдов съ тмъ же предложеніемъ и получилъ тотъ же отвтъ въ третій разъ. Этого и слдовало, конечно, ожидать. Права была молодая двушка, прося перестать зря упорствовать, а лучше обождать перемны въ обстоятельствахъ.
Проводивъ возлюбленную до ея квартиры, Чивеничи снова медленно двинулся пшкомъ къ Литейной и Невскому и шелъ озабоченно, задумчиво, не замчая никого.
Онъ ршалъ мудреный вопросъ: что предпринять? У него было три плана достигнуть цли — сдлаться мужемъ Сони.
Едва подвигаясь, онъ только черезъ часъ былъ около Адмиралтейства и здсь, будто обдумавъ все, онъ наконецъ вздохнулъ тяжело и вымолвилъ вслухъ, такъ какъ кругомъ него не было ни души прохожихъ:
— Да, только генералъ Маховъ!.. Другого ничего нтъ!
И ршивъ окончательно важное дло, офицеръ кликнулъ извозчика, слъ и приказалъ хать на Дворцовую набережную. Черезъ нсколько минутъ онъ уже остановился передъ большимъ домомъ и вошелъ во дворъ. Разыскавъ дворника, онъ обратился къ нему съ вопросомъ:
— Вдь вашъ домъ отдается внаймы?
— Точно такъ-съ! отвтилъ плотный круглолицый мужикъ съ большою рыжеватою бородой.— Какъ-же-съ, ужъ вотъ больше полугода, почитай, стоимъ мы пустые. Дорожится хозяинъ.
— А за сколько?
— Три тысячи. Прежде просили и съ половиной.
— Посмотрть можно?
— Сдлайте милость!
И дворникъ, повидимому, обрадовался, что, несмотря на такой кушъ, явился господинъ офицеръ, который, все-таки, желаетъ смотрть домъ. Онъ побжалъ, исчезъ въ дом, а затмъ отворилъ парадный подъздъ.
Черезъ нсколько минутъ кирасиръ и дворникъ уже обходили анфиладу комнатъ большого и красиваго дома въ два этажа съ массой парадныхъ гостиныхъ, съ огромною танцовальною залой и съ хорами для музыкантовъ.
Пройдя по всмъ комнатамъ, офицеръ пожелалъ выйти съ противоположной стороны, чтобы равно видть задній выходъ на дворъ и помщеніе для людей. Осмотрвъ все, онъ опросилъ, въ Петербург ли хозяинъ дома, и узналъ, что домовладльца генерала Брискорна нтъ въ город, но завдуетъ домомъ по довренности его управляющій.
Взявъ адресъ управителя, Чивеничи тотчасъ же отправился и около Николы Морского розыскалъ чиновника — коллежскаго регистратора Егорова — и объяснилъ, что желаетъ нанять домъ. Егоровъ былъ очень доволенъ, такъ какъ въ случа найма ему перепадалъ извстный процентъ отъ домовладльца.
— Только вотъ что, господинъ Егоровъ, я нанимаю домъ для его превосходительства генерала Махова, къ коему поступилъ на-дняхъ частнымъ образомъ какъ бы адъютантомъ. Генералъ — человкъ, какихъ вы и не видывали. Просто страсть! А главное, что ни длаетъ, все поскорй, да поскорй. Ему, какъ шалые или угорлые, вс служатъ. Сегодня я доложу, что квартиру ему нашелъ, завтра же поутру онъ прідетъ ее смотрть. Затмъ, всякія формальности мы исполнимъ посл, такъ какъ генералъ, по своей привычк спшить, передетъ тотчасъ же. Посл завтра, поди, уже будетъ и въ дом.
— Не успете устроиться! замтилъ Егоровъ.
— Какъ устроиться! То-то, я вижу, вы его не знаете! Генералъ прикажетъ походную постель привезти, два стула, да столъ, да этакъ и помстится. А ужъ потомъ и начнутъ возить всякую всячину. Да и обстановка его далече — въ Новгород. Онъ вновь назначенъ въ столицу командиромъ корпуса.
Егоровъ согласился, конечно, на все, но однако Чивеничи снова подтвердилъ ему, что на другой день привезетъ генерала, а затмъ на слдующій день генералъ пришлетъ кое-что, меблируетъ какъ-нибудь дв комнаты и передетъ совсмъ.
— Это ваше дло-съ, какъ вамъ угодно! отозвался Егоровъ.
— А задатокъ получите отъ генерала, конечно, тотчасъ, прибавилъ Чивеничи, прощаясь.

III.

На третій день утромъ у подъзда вновь нанятаго дома, остановилась карета четверней цугомъ и съ форрейторомъ. Изъ нея вышелъ генералъ, а за нимъ кирасиръ. Управляющій, предупрежденный, уже ждалъ и вышелъ на подъздъ, навстрчу.
Генералъ былъ невысокаго роста, но чрезвычайно плечистый, немножко пузатый, съ черными, какъ смоль, волосами, гладко приглаженными, съ черными баками, которыя двумя крючками завивались на щекахъ. Волосы эти какъ-то не шли къ его свтло-срымъ глазамъ, свтлымъ бровямъ и бловатому, а не смуглому лицу. Генералъ вышелъ изъ кареты поддерживаемый двумя лакеями, соскочившими съ запятокъ. По однмъ ливреямъ лакеевъ видно было, что генералъ, помимо своего чина, человкъ важный и богатый.
Управляющій, снявъ картузъ, приблизился.
— Имю честь представиться, выговорилъ онъ почтительно,— управитель сего дома — коллежскій регистраторъ Аанасій Ивановичъ Егоровъ.
— Прекрасно! отозвался густымъ басомъ генералъ.— Но Аанасія Ивановича совершенно не нужно тутъ.
— По долгу своему присутствовать считалъ обязанностью…
— Понятно, долгъ вашъ. Но я говорю: Аанасію Ивановичу тутъ длать нечего. Какое мн дло, что вы — Аанасій Ивановичъ? Будьте вы хоть Сидоръ Егоровичъ или Бова Еруслановичъ, или хоть бы даже Оболдуй Отдуваловичъ — мн какое дло! Это, господинъ Сидоровъ, невжливо! Поняли! Рекомендуйтесь просто: коллежскій регистраторъ Сидоровъ. Разуме?!
— Егоровъ, ваше превосходительство! замтилъ Чивеничи, нсколько склоняясь и старательно вжливо.
— Что?! отозвался генералъ, глянувъ на кирасира черезъ плечо и сдвинувъ брови.
— Ваше превосходительство изволите ихъ называть — Сидоровымъ, а они собственно называются — Егоровымъ…
— Это все равно! отозвался генералъ.— А вамъ стыдно! Вамъ приличествуетъ знать, какъ изъясняться. Съ какой же это стати этотъ Егоровъ для меня ‘они’? Про нашего брата — генерала, пожалуй, можно сказывать ‘они’, а про коллежскаго регистратора подобное не полагается.
— Виноватъ, ваше превосходительство! выговорилъ Чивеничи.
— Ну, вы… Сидоровъ… Или какъ тамъ… Ну, вы… ‘они’… Идите ‘они’ впередъ и показывайте!
Генералъ шагнулъ, а Егоровъ и безъ того человкъ скромный и вжливый, почуявъ съ кмъ иметъ дло, уже пошелъ какъ-то въ припрыжку. Обходя весь домъ, генералъ осматривалъ все, какъ бы съ птичьяго полета. Съ начала Егоровъ хотлъ услужить, подробно показывая всякіе углы и закоулки, но уже два раза получилъ такой окрикъ отъ генерала, что совсмъ запутался и не зналъ, что длать: молчать или разговаривать, показывать и объяснять, или ничего не длать. Онъ даже не зналъ, отвчать ли на вопросы генерала, потому что на одинъ изъ нихъ онъ отвтилъ и получилъ окрикъ. Въ одной изъ горницъ генералъ остановился и спросилъ, удивляясь:
— Что это за окно?
Егоровъ отвтилъ:
— Итальянское, ваше превосходительство.
— Почему итальянское? окрысился генералъ сразу.
— Такъ называютъ…
— Кто называетъ?
— Такъ сказываютъ, ваше превосходительство.
— Кто сказываетъ?!
— Да такъ… я всегда слыхалъ-съ…
— Такъ стало-быть вы что ни услышите, то повторяете. Какую глупость кто ни сморозитъ, а ты, любезнйшій, сейчасъ тоже за нимъ? Почему это окно — итальянское? Почему оно не турецкое, не персидское?
— Не могу знать, ваше превосходительство…
— Не мо-гу зна-ать? протянулъ генералъ.— А-а?! Я, сударь мой, въ войскахъ, коими командую, всхъ ‘немогузнаекъ’ розгами порю. По первому разу — двадцать пять, по второму — пятьдесятъ, по третьему — сто. Такъ у меня во всемъ корпус, сударь ты мой, нтъ теперь ни одного ‘немогузнайки’!
Посл бесды объ итальянскомъ окн, Егоровъ предпочелъ уже ничего не объяснять, а на вопросы генерала вжливо мычать и отвчать только по второму разу.
Обойдя домъ, генералъ заявилъ:
— Помщеніе мало. Гд же мн тутъ? Да и какой же я балъ дамъ въ эдакой зал. У меня по шестисотъ паръ танцуетъ, а разв въ эдакой зал это возможно? Тутъ двсти паръ еле умстятся. Въ эдакомъ дом не знаешь, какъ и Государя Императора примешь. Срамъ! Другого не нашли? обернулся онъ къ офицеру.
— Никакъ нтъ, ваше превосходительство! отозвался тотъ.
— Такъ-таки и нтъ другого въ Петербург?
— Какъ передъ Богомъ клянусь, ваше превосходительство! Всю столицу дв недли объзжалъ, все что есть, все много хуже этого.
— Ну, нечего длать! Дайте этому ‘итальянскому окну’ задатокъ! Ну, двсти, что ли, рублей дайте ему!
— Слушаюсь!
— А я завтра изъ гостиницы переду по походному: кровать, да столъ со стуломъ, остальное все посл, всякая ненужная дребедень. А тамъ какъ-нибудь чрезъ недлю вы ступайте вотъ къ Оболдую Отдуваловичу и съ нимъ условіе правильное напишите. Деньги вс за годъ впередъ уплатите! Заразъ съ плечъ долой.
— Слушаю-съ! отозвался Чивеничи и, обернувшись къ Егорову, онъ прибавилъ, — я сегодня ввечеру заду къ вамъ, привезу задатокъ, а вы будьте такъ добры, приготовьте росписку.
— Не извольте безпокоиться нарочито… Время терпитъ, сказалъ Егоровъ, потому что…
— Какую росписку? перебилъ генералъ.— Это, что за глупости? Никакой росписки не нужно! Что же онъ, откажется что ли отъ полученія денегъ? Такъ я тогда… это итальянское окошко въ Сибирь махну. По моей, по фамиліи! Ты мою фамилію слыхалъ? обернулся онъ къ чиновнику.
— Вотъ они изволили сказывать! показалъ Егоровъ на офицера.
— Ну?..
— Они вотъ изволили сказывать?
— Слышалъ я… Ну?!
Егоровъ развелъ руками, не зная, что отвчать.
— Ну!.. еще громче и уже гнвно крикнулъ генералъ.
И затмъ наступило гробовое молчаніе. Только Егоровъ нарушалъ его сильнымъ сопньемъ.
— Да ты даже, братецъ мой, и не окно, а чучело итальянское! Что онъ сказываетъ? ‘Они изволили сказывать’? Да, что, что-о они изволили сказывать? Ну?! Отомкни уста!
Но Егоровъ такъ растерялся и запутался, что устъ не отмыкалъ и даже уже не помнилъ о чемъ шла рчь.
— Какъ моя фамилія?! прогремлъ вдругъ голосъ генерала на весь огромный домъ. И по всмъ пустымъ комнатамъ зычно откликнулось: илія, илія.
И посл такого гулкаго отклика всего дома, еще тише и смиренне показался голосъ Егорова, произнесшаго:
— Его превосходительство генералъ Маховъ!
— Слава Создателю! Разршился! Ну, такъ вотъ, любезнйшій, я поступаю по моей фамиліи! Коли махну, такъ оно бываетъ, какъ въ сказк сказывается. Какой-то тамъ витязь однимъ рукавомъ махнетъ — городъ изъ земли выростаетъ, другимъ рукавомъ махнетъ — цлаго королевства нтъ, сгинуло. Такъ и я! Коли что, то я…
Генералъ приблизился къ чиновнику, поднялъ руку и, грозясь большущимъ пальцемъ съ перстнемъ подъ самымъ его носомъ, шепотомъ, какъ бы по секрету, протянулъ:
— Коли, что, то того… Во сн не видано и въ-яв не слыхано! Понялъ? Разуме?
— Понялъ-съ, ваше превосходительство! отвчалъ Егоровъ, тоже шепотомъ, какъ бы тоже принявъ это заявленіе за государственную тайну.
Наконецъ, генералъ снова спустился на подъздъ и сталъ садиться въ экипажъ. Два лакея бросились къ карет. Одинъ отворилъ дверцу, другой ловко раствырнулъ складную лстницу. Затмъ оба лакея взяли генерала подъ руки и повели къ карет, а Егоровъ, уже прійдя въ себя, хотлъ свободно вздохнуть, сбывши съ рукъ будущаго квартиранта. Но въ эту минуту одинъ изъ двухъ лакеевъ, державшій генерала обими руками подъ локоть, слегка споткнулся на шагу. Генералъ остановился, высвободилъ свои локти у обоихъ и обернулся къ офицеру, шедшему сзади.
— Г. поручикъ, сдайте мн этого спотыкливаго осла на съзжую подъ росписку. Прикажите дать при себ пятьдесятъ розогъ и явитесь доложить, какъ исполнено мое приказаніе.
— Слушаю-съ, ваше превосходительство! быстро подскочивъ, отозвался Чивеничи.
Генералъ слъ въ карету, лакеи снова быстро и ловко собрали лсенку, захлопнули дверцу и одинъ всталъ на запятки, а другой отошелъ въ сторону. Карета шибко понеслась по Набережной.
— Ну, длать нечего! И какъ это ты, братецъ мой… заговорилъ Чивеничи.— Учатъ васъ, учатъ, а вы все попадаетесь. Теперь я изъ-за этого ступай на съзжую, да гляди, какъ тебя пороть будутъ. Любопытное зрлище! А мн надо было по своему длу на Владимірской быть. Эхъ, право!..
Лакей стоялъ, глупо тараща глаза, руки по швамъ.
— Ну, иди на Снную площадь, знаешь, гд съзжая. А я поду впередъ!
Офицеръ хотлъ двинуться, но чиновникъ-управитель остановилъ его глубокимъ вздохомъ.
— Чего это вы, обернулся Чивеничи,— въ пять этажей вздыхаете?
— Да вотъ-съ, глядючи… Ужъ больно строгъ генералъ вашъ.
Чивеничи разсмялся.
— Это вы такъ сказываете, потому что этому дураку пятьдесятъ розогъ дадутъ? Нтъ, сударь вы мой, поглядли бы вы, да послушали, что я вотъ пятый что ли день слышу и вижу. У васъ, поди бы, вс волосы съ головы выпали. Знаете ли вы, что за человкъ генералъ Маховъ?
— Да вотъ… видлъ-съ.
— Ничего вы не видли. Сотой доли не видли. Съ нимъ дло имть, нынче живъ и невредимъ, а завтра либо на томъ свт, либо въ Сибири.
— Какъ же однако такъ, позвольте. Вдь все-таки же законъ и справедливость… началъ было Егоровъ.
— Да разв для него законъ писанъ?
— А почему же для него не писанъ?
— Ну, вотъ что, г. Егоровъ, коли вы эдакъ разсуждаете, то вы стало быть о генерал Махов никогда не слыхали. И одинъ вамъ мой будетъ совтъ — держаться отъ него елико возможно подальше, а еще того лучше, дружескій вамъ совтъ мой, откажитесь вы отъ управительства, передайте это дло кому другому. А то, пока генералъ будетъ тутъ жить, вы живо успете въ Сибирь пропутешествовать. Ему стоитъ только одно словечко государю доложить и такихъ, какъ вы, тысяча человкъ въ Сибирь уйдутъ.
— Государь нашъ истинный отецъ народа… началъ было Егоровъ, но Чивеничи ближе подошелъ къ нему и шепнулъ:
— Врно, сударь. Да генералъ-то — Іуда и Каинъ. А пока еще онъ самъ-то попадется и волей Монаршей въ Сибири будетъ, мы съ вами сто разъ туда успемъ улетть.
И позвавъ извощика, Чивеничи слъ въ дрожки, а лакей пшкомъ двинулся въ ту же сторону.
— Ты, олухъ! Живе! На дранье-то… крикнулъ ему офицеръ.

IV.

На другой день вечеромъ въ квартир вдовы Вишняковой были гости: два бывшихъ сослуживца ея покойнаго мужа съ женами и дочерьми. Въ дом было празднество по особому случаю.
Въ качеств бывшей воспитанницы Смольнаго монастыря, Соня Вишнякова, благодаря своему прилежанію и успшному окончанію курса, а равно и благодаря своей красот, была лично извстна императриц Маріи еодоровн. По выход дочери изъ института вдова хлопотала о томъ, чтобы, несмотря на свою молодость, ея Соня получила какую-либо должность въ томъ же заведеніи, гд всегда служила примромъ прилежанія и скромности. Ходатайство дошло до вдовствующей императрицы, и она общала это мсто, но нашлись люди, которыхъ вдова съ дочерью неосторожно обошли, и эти люди проводили своихъ и всячески мшали поступленію молодой Вишняковой. Наконецъ теперь вдругъ была получена бумага изъ Смольнаго, что бывшая институтка принята помощницей главной смотрительницы, сверхъ штата, но съ жалованьемъ.
Разумется, въ квартир старушки было ликованіе, и Мара Ивановна пригласила ближайшихъ друзей отпраздновать радостное событіе. Однако, завтная мечта Сони Вишняковой, долго не покидавшая ее ни днемъ, ни ночью, и теперь осуществляемая, какъ будто мало или недостаточно радовала ее. Она была озабочена еще боле…
Случилось это потому, что за время ожиданія этого мста много воды утекло и кой-что новое было въ ея жизни. Когда въ первый разъ пришло ей на умъ воспользоваться благосклонностью императрицы и хлопотать о мст, которое обезпечивало бы ее съ матерью на всю жизнь, она не помышляла о замужеств. Но теперь,— и уже давно,— одна встрча перемнила и направила въ иную сторону вс ея мысли и стремленія. Теперь она мечтала только о томъ, чтобы выйти замужъ за Чивеничи. А онъ не думаетъ и не хочетъ оставаться петербургскимъ жителемъ.
Разумется, офицеру — близкому лицу и полужениху тоже сообщили радостную всть и онъ тоже былъ на вечеринк, явясь довольно поздно и крайне озабоченный. Вс весело разговаривали, только сама виновница торжества была сумрачна, потому что замтила по лицу возлюбленнаго, что въ его длахъ есть что-то новое и недоброе.
Чивеничи хотлось переговорить непремнно глазъ на глазъ съ молодою двушкой, но квартирка была настолька мала, что уединиться было почти невозможно. Однако по его намеку, что ему крайняя нужда перемолвиться съ ней и непремнно сегодня же вечеромъ, молодая двушка, не будучи особенно хитрой, подъ наитіемъ любви, догадалась выйти изъ затрудненія.
Такъ какъ на всхъ вечеринкахъ, гд собирались ея подруги, всегда играли въ разныя игры: въ фанты, даже въ жмурки и другія совершенно дтскія игры, то Соня предложила теперь тоже самое, и посл игры въ веревочку и кольца она предложила игру въ исповдники.
Тотчасъ же было поставлено кресло въ углу небольшой столовой. Въ исповдники первымъ вызвался кирасиръ, а остальные гости стали по очереди подходить къ нему и нашептывать въ его ухо свои вымышленные и, конечно, забавные и смшные грхи.
Чивеничи отвчалъ громко и своими отвтами смшилъ гостей, предательски объясняя грхи ему передаваемые, на затмъ онъ длалъ тоже шепотомъ поученія и напутствія каждой кающейся.
Когда дошла очередь до Сони, то ихъ исповдь оказалась вовсе не забавной для всей остальной публики, сидвшей поодаль. Ничего смшного не произошло, а между тмъ вс присутствующіе и не догадывались, какого рода характеръ приняла игра.
— Отчего вы такъ озабочены? Что случилось? шептала Соня, вмсто того, чтобы говорить какой-нибудь вздоръ.
— Очень важное дло! отвтилъ тоже шепотомъ Чивеничи.
И затмъ офицеръ прибавилъ нсколько словъ вслухъ, наудачу, чтобы сдлать видъ, что никакого серьезнаго разговора между нимъ и молодой двушкой не происходитъ, на то, что онъ сказалъ, не разсмшило присутствующихъ.
— Отвчайте толкомъ, зашепталъ онъ въ вид нравоученія кающейся,— въ случа какой бды со мной, ршитесь ли вы отправиться къ императриц Маріи еодоровн и просить за меня?
Соня смутилась на мгновеніе, но затмъ вымолвила твердо:
— Конечно, пойду!
— Но если вамъ придется просить ради какой-нибудь моей ошибки невольной, по поводу какого-нибудь проступка, по легкомыслію мною совершеннаго. Пойдете ли вы за меня ходатайствовать передъ Государыней?
Молодая двушка поколебалась мгновеніе и выговорила тихо:
— Пойду!
— Даете слово?
— Даю! отозвалась двушка твердо.
Однако, присутствующіе, наконецъ, замтили, что исповдь хозяйки слишкомъ затягивается и вдобавокъ не представляетъ собой ничего любопытнаго и смшного.
— Довольно! Довольно! раздалось отовсюду.
Посл этой игры Чивеничи замтно повеселлъ. И до поздней ночи въ квартир было шумно и весело. Дошло дло и до жмурокъ, и до пятнашекъ съ хохотомъ, гамомъ и возней по всей квартир.
Выйдя отъ Вишняковыхъ около полуночи, офицеръ нанялъ извозчика и похалъ прямо на Дворцовую набережную, несмотря на позднее время. Не звоня съ параднаго крыльца, Чивеничи двинулся черезъ дворъ къ заднему ходу. Дворникъ попался ему навстрчу.
— Генералъ дома? спросилъ онъ.
— Кажись, что дома! отозвался этотъ. На двор ихъ не видлъ. Разв что съ параднаго крыльца вышли.
— Дуракъ! Нешто генералъ можетъ пшкомъ по городу ходить, да еще въ такую пору. Кареты не видлъ у подъзда?
— Никакъ нтъ-съ.
— Такъ понятое дло, что дома. А что экипажи и лошади уже тутъ у васъ?
— Никакъ нтъ-съ. Еще не перезжали. Вотъ только съ сумерекъ и до ночи мы все сундуки съ подводъ таскали. Тяжелющіе — страсть! Руки обломали.
— Еще бы не тяжелые, сказалъ Чивеничи, усмхаясь.
— Да! Генеральскіе впрямь сундуки. Страсть тяжелы! Ужъ и непонятно, что въ нихъ накладено. Оба генеральскіе солдата, да я, да еще сосдніе дворники насилу эти сундучищи втащили наверхъ. Ужъ какая эта поклажа — Богъ его знаетъ.
— Ну, а если казенныя деньги, дуракъ. Серебромъ!
— Да. Вонъ что… Это вотъ врно…
Офицеръ разсмялся весело и поднялся по заднему ходу къ генералу.
Часа въ четыре ночи онъ вышелъ и отправился къ себ на квартиру. Здсь онъ легъ, не раздваясь, на диванъ, чтобы не проспать на утро, ибо долженъ былъ хать ради важнйшаго дла — по порученію генерала Махова.

V.

Въ девять часовъ Чивеничи открылъ глаза, взглянулъ на часы и вскочилъ. Быстро оправивъ свой туалетъ и наскоро умывшись, онъ выхалъ изъ дому.
Черезъ полчаса онъ былъ уже на Большой Садовой, близъ Гостинаго двора, и входилъ въ большую контору, извстную всему Петербургу. Это былъ богатйшій столичный банкиръ изъ Русскихъ.
На большой вывск стояло золотыми буквами: ‘Мняйло Яковлевъ и сыновья’.
Войдя внутрь черезъ стеклянную дверь, офицеръ нашелъ двухъ прикащиковъ въ длиннополыхъ кафтанахъ и спросилъ хозяина. Черезъ минуту вышелъ пожилой, но моложавый человкъ съ русой бородой лопатой, съ легкой просдью и съ свтло-карими, бойкими глазами.
— Вы господинъ Яковлевъ? произнесъ Чивеничи.
— Мы-съ… Что прикажете? отвтилъ купецъ, слегка польщенный словомъ ‘господинъ’.
— Ну, авось съ вами уладится! Весь Петербургъ объхалъ вчера. Чертъ знаетъ, что за столица! Срамота! Сказывали мн, что вы будто первый мняйло во всемъ Петербург, правда ли это?
— Стараемся… А гд же намъ первыми быть? Не такой у насъ капиталъ. А въ чемъ дло-съ?
— Да дло самое дурацкое… Говорю, просто срамъ! Не врится глазамъ, что въ Петербург живешь! Его превосходительство, генералъ Маховъ… Я, чай, слыхали?
— Никакъ нтъ-съ.
— Ну, Богъ съ вами! Опять та же срамота! Какъ же? Живете въ Петербург и о генерал Махов не слыхали! Онъ же новый командиръ всего гвардейскаго корпуса, на сихъ дняхъ будетъ назначенъ на мсто генерала Бистрома. Ну, вотъ онъ принялъ, кажется, казенныя суммы, нужно разныя уплаты совершать, по почт пересылать, его подкузмили безо всякой совсти, передали ему суммы — восемьдесятъ тысячъ — какъ бы вы думали? Чмъ? Серебромъ. Все — серебромъ! Цлковыми. Есть и мелочь. И вотъ генералу желательно, стало быть, какъ можно скорй обмнить рубли на ассигнаціи. Ну, вотъ я изъ-за этого весь день вчера рыскалъ по Петербургу и за этимъ къ вамъ теперь пріхалъ.
— То есть, собственно вамъ желательно имть восемьдесятъ тысячъ — ассигнаціями?
— Ну, да!
— А получать мн придется все серебряной монетой?
— Ну, да, да!
У купца блеснули глаза. Афера была для него лично крайне выгодною, въ особенности на такую крупную сумму.
— Можете? спросилъ Чивеничи.
— Съ нашимъ удовольствіемъ.
— Да вдь сію минуту,— вотъ что… А не посл дождика въ четвергъ.
— Извольте-съ.
— Ну, такъ берите деньги и подемте.
Купецъ было двинулся въ дверь къ себ, но Чивеничи остановилъ его:
— Стойте, г. Яковлевъ. Это ужъ къ длу не идетъ, да все-таки сказать надо. Позабылъ я вамъ пояснить, что генералъ страсть какой злющій, ко всему придирается и не то, что браниться — и драться охотникъ. Вы сами знаете, ужъ коли намъ — офицерамъ въ рыло достается, такъ что же вамъ-то — купцу? Такъ вы себя не подводите.
— Да чмъ же-съ? удивился Яковлевъ.
— Да я не знаю чмъ… Ну, грязныя бумажки что ли попадутся… Мало ли тамъ что! Въ отвт своемъ выразитесь какъ-нибудь, не то, что невжливо, а неосторожно. Сейчасъ и будетъ свтопредставленіе! Ползетъ онъ на васъ съ кулаками и на меня тоже! Можетъ вамъ и ничего не будетъ а ужъ мн непремнно достанется на орхи. Вотъ я вамъ к поясняю: подемъ къ нему, пожалуйста вы поосторожне!
— Слушаюсь. Мы за себя постоимъ.
— Я не ради васъ, что же мн вы? Я васъ не знаю… Я ради себя! Разозлится на васъ, а достанется мн. Привеземъ деньги, сосчитаемъ, вы серебро пересчитаете и, ради Создателя, держите языкъ за зубами! Самое будетъ разсудительное и безопасное. Вы не обижайтесь…
— Помилуйте, за что же? Очень вамъ даже благодаренъ. Что же мн? Я привезу деньги, особливо грязныхъ бумажекъ быть, полагаю, не можетъ. Вотъ считать-то долго придется! Надо бы прихватить помощника. Сказываете — есть и мелочь?
— Мелочи — тысячи на три… А считать — пустое… Я — и мой товарищъ — двое вамъ поможемъ. Вдь съ казной дло имете. Съ генераломъ. И считать то не стоило бы… Обмануть васъ не могутъ.
— Это правда ваша. Да ужъ такъ полагается. Ужъ вы тогда помогите малость.
Купецъ было хотлъ снова выходить, но Чивеничи опять остановилъ его.
— Вы коимъ же способомъ деньги-то сюда доставите?
— А ужъ какъ завсегда, когда случается. Съ собой двухъ ломовыхъ возьмемъ. Вдь это тоже тяжесть порядочная. Мы хоть и сундуки свои захватимъ, да все же ихъ на рукахъ тащить по улицамъ не приходится.
— Одной подводы будетъ довольно, выговорилъ офицеръ,— а таскать, народъ у насъ есть…
— Нтъ-съ! Но крайности требуется телги дв. Да это что-жъ. Возьмемъ. Эй, Ваня! обернулся Яковлевъ къ прикащику. Сбгай ко мн, прикажи сейчасъ закладывать лошадокъ. Какъ изволите сказывать — Дворцовая набережная?
— Да. Домъ Брискорна.
— Слышишь, Ваня! Самъ съ подводами и прізжай! сказалъ Яковлевъ и ушелъ къ себ.
— Да только ты, Ваня, прибавилъ Чивеничи,— у параднаго крыльца съ подводами-то не останавливайся! Избави Богъ, генералъ увидитъ, такой содомъ подниметъ, что страсти! Для кого другого ничего, а для него эта срамота и невжливость, для его званія. Ты възжай во дворъ.
— Слушаю-съ! пискнулъ молоденькій прикащикъ.
Чивеничи слъ къ окошку и, глядя на улицу черезъ мутное стекло, сталъ барабанить пальцами по подоконнику. Въ лиц его всякій знакомый увидлъ бы что-то особенное. По временамъ казалось, что даже судорога сводитъ ему челюсти. Изрдка по лицу пробгала какая-то гримаса и офицеръ сдерживалъ глубокій вздохъ, а затмъ изрдка косился на старшаго прикащика, вжливо стоящаго въ углу.
Наконецъ дверь отворилась и появился Яковлевъ съ довольнымъ, радостно улыбающимся, лицомъ. Въ рук его былъ узелокъ — простая салфетка, туго обтянувшая содержимое. Въ ней были скручены туго восемьдесятъ отдльныхъ пачекъ, перевязанныхъ ниточками и на каждой былъ маленькій бумажный билетикъ съ цифрой, написанной красными чернилами: 1.000.
— Ну-съ, подемте! выговорилъ Чивеничи. И, глянувъ на купца и на узелокъ, онъ слегка вспыхнулъ.
Всю дорогу, сидя рядомъ на извощик, купецъ разспрашивалъ офицера о разныхъ мелочахъ, но офицеръ отвчалъ отрывочно и даже разсяно. Когда они подъхали къ дому, на Дворцовой набережной, Чивеничи ожилъ, встрепенулся. У параднаго подъзда стояла коляска, запряженная тройкой красивыхъ лошадей.
— Ну, идемъ, идемъ! заговорилъ быстро офицеръ, когда они остановились у воротъ.
Но едва только прошли они дворъ и стали подниматься по задней лстниц, какъ были остановлены управителемъ дома Егоровымъ.
— А я васъ все поджидаю, сказалъ чиновникъ какъ-то кисло.— Генералъ мн приказалъ ихъ провести къ себ, а вамъ приказалъ, не мшкая ни минуты, хать по его длу въ Коломну.
— Фу ты!.. И передохнуть не дастъ!.. заворчалъ Чивеничи.— Да и кто же теперь суммы передавать будетъ. Считать! Разв шутка восемьдесятъ тысячъ цлковыхъ пересчитать… Не самъ же генералъ возиться будетъ…
— Приказалъ мн вотъ съ ними перечесть все. Вызвалъ для сего, кисло объяснилъ Егоровъ.
— Никакъ пронялъ онъ васъ!— разсмялся Чивеничи, глядя въ лицо Егорова.
— Что жъ хорошаго… Не мудрено сильному вельмож надъ маленькимъ человкомъ издваться. Но только я въ качеств управителя сегодня послдній разъ на этомъ мытарств… Мое дло деньги съ квартирантовъ получать, а не прислуживать имъ… Въ другой разъ вызоветъ, я не приду…
— Ну ведите господина Яковлева,— сказалъ Чивеничи.— А вы ужъ не обижайтесь, пожалуйста, что мы васъ тащимъ по задней лстниц. Вы знаете сами…
— Помилуйте, помилуйте!— перебилъ Яковлевъ.— Завсегда такъ-съ… Гд же намъ? Разв мы гости?..
— Да помните, пожалуйста, — продолжалъ Чивеничи, — будьте повжливе! Главное ни въ чемъ не прекословьте, хотя бы для виду соглашайтесь. Коли понравитесь генералу, завсегда будете съ нимъ дло имть. И по мсту онъ важный человкъ, да и богачъ страшнющій! У него, сударь мой, милліона два собственнаго капитала. Ей-Богу. Ну, до свиданія. Я еще васъ застану небось…
Чивеничи снова вышелъ со двора и ухалъ.

VI.

Поднявшись по узкой, но чистой задней лстниц въ бельэтажъ, они нашли у дверей солдата съ ружьемъ. Егоровъ прошелъ въ дверь, но когда Яковлевъ хотлъ шагнуть за нимъ, солдатъ протянулъ руку поперекъ двери и, чуть не оттолкнулъ его назадъ, произнесъ бравымъ голосомъ:
— Не приказано!
Яковлевъ съ своимъ узелкомъ невольно попятился. Управитель обернулся и удивился.
— Эхъ, братецъ мой, путаешь, сказалъ Егоровъ.— Видно рекрутъ? Поди, вчера только амуницію нацпилъ?
— Не приказано, ваше благородіе, никого пущать.
— Глупый ты человкъ, коли же я — свой человкъ — прохожу, а купецъ за мной идетъ, со мной вмст, стало-быть, по приказанію самого генерала.
— Не могу знать, ваше благородіе! Не приказано пущать! снова отвтилъ солдатъ, не двигаясь и не отнимая вытянутой передъ Яковлевымъ руки.
— Ну, что длать, обождите! сказалъ чиновникъ — Доложу пойду.
Яковлевъ остался на лстниц. Солдатъ продолжалъ стоять, заграждая дверь. Черезъ минуту явился другой солдатъ и крикнулъ:
— Генералъ приказалъ теб сказать, что ты — молодецъ, исполняешь приказъ, какъ слдуетъ! Кром поставившаго тебя фельдфебеля, никого слушать не долженъ. Молодецъ! Ну, пропусти,
И фельдфебель прибавилъ, обращаясь, къ купцу:
— Пожалуйте!
Яковлевъ переступилъ: порогъ и сталъ озираться. Въ комнат стояли только лари. Слдуя за фельдфебелемъ, онъ прошелъ во вторую горницу. Въ ней было нсколько старыхъ запертыхъ шкафовъ и нсколько стульевъ, а у окна некрашеный и потертый столъ, какъ, бы взятый изъ кухни.
Это была, вроятно, какая-нибудь дежурная комната, такъ какъ на прихожую она не походила. Дверь въ слдующую комнату была притворена.
Фельдфебель, введя Яковлева, сталъ, тихо и осторожно ступая, ходить по горниц.
— Присядьте! вымолвилъ онъ, видя, что Яковлевъ стоитъ недалеко отъ двери.— Можетъ долго еще прождете. Генералъ занятъ.
— Нтъ, что же, я и постою! отозвался купецъ.
Фельдфебель, походивъ, прислъ на копчикъ стула, но видно было, что онъ прислушивается къ малйшему шуму въ дом и готовъ вскочить и быть на ногахъ при малйшемъ шорох.,
Яковлевъ тоже сталъ прислушиваться. Гд-то за дверями слышался разговоръ, но доносился только гулъ, а словъ разобрать было нельзя. Но вдругъ, вроятно, изъ-за отворенной двери, разговоръ сталъ доноситься ясне и одинъ голосъ началъ возвышаться и звучать все громче. Не прошло полуминуты, какъ голосъ уже гремлъ на весь домъ.
Фельдфебель качнулъ головой и поглядлъ въ глаза Яковлева.
Они переглянулись и хотя видли другъ друга въ первый разъ, но ясно перемолвились глазами.
— Онъ оретъ! будто сказали глаза фельдфебеля.
— Ишь онъ у васъ какой! будто сказали глаза купца.
Громкая рчь генерала пересыпалась крпкими ругательствами и угрозами, и вдругъ голосъ сталъ слышенъ уже совершенно явственно, слышалось малйшее слово. Очевидно генералъ перешелъ въ ближайшую комнату.
— Ты, дураковина, забываешь, кричалъ генералъ,— именно забываешь, что я только слово скажи, пальцемъ двинь и онъ у меня съ жандармами улетитъ въ Сибирь. Для тебя, управителя его — онъ важная птица, а для меня онъ — клопъ. Я не однихъ мщанъ да купцовъ гоняю на поселеніе! Коли не знаешь, такъ спроси хоть вотъ у моего адъютанта про недавній случай съ дйствительнымъ статскимъ совтникомъ Расламбековымъ. Сила была въ Петербург, а куда онъ у меня улетлъ? Я только одно словечко государю доложилъ. Понялъ, итальянское окно!
— Понялъ-съ! раздался голосъ, который показался Яковлеву какъ-будто знакомымъ, какъ-будто голосомъ чиновника, который его сюда привелъ, но голосъ этотъ сильно измнился.
— Ну, подавай сюда этого торгаша! вскрикнулъ генералъ.
И Яковлевъ, видавшій виды въ Петербург, все-таки слегка встрепенулся и подумалъ:
‘Чертъ его подери! Какъ разъ изругаетъ, а то и ударитъ ни за что, ни про что. А въ обид тоже хорошаго мало, коли ея не заслужилъ’.
Дверь отворилась. Въ нее не вышелъ, а какъ-то выкатился тотъ же Егоровъ, но потный, съ блестящими глазками и съежившійся, точно будто его исколотили. Молча онъ началъ махать Яковлеву. Купецъ двинулся, но нсколько смущаясь, самъ не зная почему.
‘Чего это я? думалось ему. Что же тутъ? У него деньги и у меня деньги… Промнъ! Пущай злюка? Чего робть? За мной ничего такого нтъ’…
Тмъ не мене купецъ, сильно оробвъ, тревожно переступилъ порогъ двери, открытой передъ нимъ Егоровымъ. Передъ нимъ стоялъ невысокаго роста генералъ съ суровой физіономіей, съ руками, заложенными за спину, и съ распахнутымъ на груди сюртукомъ, на которомъ сіяла звзда, а на ше подъ растегнутымъ воротникомъ вислъ крестъ, какихъ купецъ еще никогда въ столиц не видалъ ни на комъ.
Генералъ молча смрилъ купца съ головы до пять и выговорилъ:
— Здравствуй!
— Здравія желаемъ вашему превосходительству! отчеканилъ Яковлевъ, кланяясь.
— Тутъ, что ли, въ узелк?
— Точно такъ-съ, ваше превосходительство.
— Хорошо счелъ? Ошибки не будетъ?
— Никакъ нтъ-съ! Извольте пересчитать!
— Что-о!?. протянулъ генералъ. Что ты, любезнйшій мой! Съ какого дикаго острова выскочилъ? Или ты, можетъ, это въ шутку? Такъ со мной, братецъ ты мной, шутить не слдъ! Ты, видно, о генерал Махов мало слышалъ? Я буду теб твои гроши тутъ пересчитывать, якобы какой конторщикъ! Ахъ ты дура, дура. Скажи пожалуй! Ну, да ужъ Такъ и быть, добрый у меня стихъ сегодня. Милующій. А то бы право…
И генералъ погрозился пальцемъ.
— Ну, гляди! Видишь вотъ!..
И онъ махнулъ рукой на полъ.
Смутившійся Яковлевъ, глядвшій съ минуты появленія своего въ горницу, и не сморгнувъ, только въ лицо генерала, еще не замтилъ, что на полу въ нсколько рядовъ стояли срые мшечки довольно большого размра и на каждомъ была написана смолою цифра: 1.000.
— Ну, клади на столъ! крикнулъ генералъ. Развязывай!
Яковлевъ приблизился къ столу, стоявшему въ угл, быстро развязалъ свой узелокъ и, вынимая пачки, старательно разложилъ ихъ столбиками по десяти каждый. Онъ хотлъ было, по привычк, снова вымолвить: ‘извольте пересчитать!’ но поперхнулся, кашлянулъ и прикрылъ ротъ рукой.
— ‘Ихъ, Господи! Опять было влопался!’ подумалъ онъ.
— Ну ты! выговорилъ генералъ, обращаясь къ Егорову. Считать все — нечего! Коли посл какая нехватка окажется, я его тотчасъ въ полицію посажу. Глянь только вс ли восемьдесятъ пачекъ.
Егоровъ быстро, но какъ-то горбясь и сгибаясь, подошелъ къ столу, легко и даже будто нжно перетрогалъ вс столбики и пачки и затмъ, обернувшись къ генералу, едва слышно произнесъ:
— Восемьдесятъ пачекъ, ваше превосходительство! Если прикажете, я каждую отдльно пересчитаю.
— Вздоръ! Завертывай опять! Такъ въ этой салфетк и перенеси ко мн въ спальню. Потомъ ему отдашь. Ну, а за промнъ, братецъ ты мой, ласкове заговорилъ генералъ, я ничего не дамъ, потому я тоже не дуракъ: за серебро берешь, а я — бумажки. Ну, садись и считай! Спшить не старайся! Сиди тутъ сколько хочешь, Богъ съ тобой! Хоть цлый день считай, до ночи, мн не помшаешь. Но считай хорошенько потому не я въ мшки клалъ, а наши полковые, да корпусные казначеи. Хорошенько, купчина, считай! Хоть полтины гд не хватитъ, скажи. Теб доплатятъ, а нашихъ считателей отзвонятъ, чтобы въ другой разъ не ошибались. Ну подавай ему! выговорилъ генералъ, обращаясь къ управителю. По порядку!
Егоровъ шагнулъ къ ряду мшковъ, поднялъ первый съугла и, будучи малосиленъ, съ трудомъ перенесъ къ столу и невольно шлепнулъ на столъ. Серебро глухо звякнуло.
— Ишь бухаетъ! разсмялся ласково генералъ.
— Простите, ваше превосходительство. Тяжеловато… извинился управитель.
— Ну, садись, купчина, считай! выговорилъ генералъ. А ты снеси ко мн! обернулся онъ къ Егорову. Да ворочайся и помоги ему. Умъ хорошо, а два лучше.
Управитель положилъ вс пачки въ салфетку, взялъ ее за четыре кончика и, такъ же вжливо сгибаясь, двинулся за генераломъ, медленно зашагавшимъ во внутренніе покои. Чрезъ минуту онъ вернулся назадъ, передалъ Яковлеву его салфетку и выговорилъ угрюмо.
— Вотъ скорохватъ. Сейчасъ вдь вотъ приказывалъ съ вами ссть считать, а теперь гонитъ за гербовой бумагой. Что я ему, деньщикъ что ли, дался.
И Егоровъ вышелъ по задней лстниц.
Между тмъ мняла-купецъ былъ отчасти озадаченъ. Въ мшк не было цлковыхъ, а одна мелочь. Если предположить то же во всхъ восьмидесяти мшкахъ, то очевидно и до вечера не кончишь одинъ. Однако по привычк, Яковлевъ удивительно быстро раскладъ столбиками серебряныя мелкія деньги и, провривъ, снова собралъ ихъ въ мшокъ, завязалъ его и отставилъ на полъ около стола.
Затмъ поднявшись, онъ взялъ второй отъ краю мшокъ и поставилъ его на столъ, началъ быстро развязывать, но оказалось, что этотъ былъ такъ завязанъ и перетянутъ твердой и тонкой, какъ струна бичевкой, что не было никакой возможности развязать его. Пошарилъ купецъ у себя въ карманахъ. Какъ на грхъ перочиннаго ножа съ собой: нтъ.
— Ишь ты вдь! невольно выговорилъ онъ и началъ возиться съ мшкомъ.
Пришлось помогать зубами, но тщетно… Онъ привсталъ, взялъ другой мшокъ. Оказалось, что почти вс такъ же тщательно перевязаны.
‘Придетъ управитель, попрошу у него ножичка’, подумалъ Яковлевъ и, свъ къ мшку, онъ обратился снова къ помощи зубовъ.

VII.

Прошло минуть двадцать, пока Яковлевъ пересчитывалъ деньги перваго мшка. Развязавъ съ трудомъ второй мшокъ и запустивъ туда руку, купецъ остолбенлъ и въ одинъ мигъ обратился какъ бы въ каменную статую. Вдобавокъ и лицо его походило теперь на лицо статуи — ибо стало вдругъ бло, какъ мраморъ.
— Что за чертъ такой? Прости Господи!..
И Яковлевъ робко перекрестился.
— Что же такое? сызнова повторилъ онъ и вскочилъ.
Затмъ оно опять слъ, опять вскочилъ и двинулся было къ дверямъ, но вернулся. И наконецъ будто совершенно не зная, что длать, онъ засуетился и глупо закружился среди комнаты, бросаясь то къ столу, то къ сосчитанному мшку, то къ мшкамъ, стоящимъ въ рядъ.
Во второмъ мшк, который онъ принялся было считать, были не серебряныя деньги, а простые кремни и битыя стекла. Встряхнулъ онъ этотъ мшокъ и звукъ оказался совершенно диковинный, хотя и подходящій. Онъ бросился ко всмъ мшкамъ, сталъ хватать ихъ наугадъ, швырять объ полъ и во всхъ былъ тотъ же звукъ, только подходящій къ звуку серебра. Стало быть, во всхъ остальныхъ — то же…
Яковлевъ вдругъ остервенился, смло шагнулъ въ дверь, черезъ которую удалился генералъ, а на язык его уже были слова:
— Ваше превосходительство, что же это за неприличная шутка?
Но словъ этихъ Яковлевъ не произнесъ, потому что комната, въ которую онъ вошелъ, была пуста. Въ ней стояла походная кровать, столъ, комодъ и стулья. Онъ шагнулъ въ двери. Во второй комнат не только никого не было, но и ничего не было. Онъ бросился въ слдующую, затмъ въ четвертую, въ пятую и пробжалъ по всей огромной квартир съ гостиными и залами. Везд было одинаково пусто, не было ни единаго стула. Выбжавъ на парадную лстницу и не найдя никого, Яковлевъ бросился назадъ по всмъ горницамъ, спутался, заблудился, попалъ въ какой-то темный корридоръ, изъ котораго наконецъ уже совсмъ въ поту отъ бготни и волненія, снова кое-какъ попалъ въ знакомыя горницы, а изъ нихъ и въ ту, гд лежали предательскіе мшки съ кремнями и стекломъ.
Мысль о фельдфебел и солдат на часахъ мелькнула теперь въ его голов и онъ выскочилъ въ прихожую и на лстницу. Но и тутъ было пусто…
Онъ сталъ догадываться…
— Догнать! мелькнуло въ его голов…
И онъ пустился по задней лстниц чуть не бгомъ, прыгая чрезъ ступени, съ опасностью переломать себ ноги и полетть кувыркомъ. Вылетвъ на дворъ, онъ бросился къ дворнику и едва могъ толково объяснить все случившееся, прибавляя чрезъ каждыя три слова:
— Гд генералъ?
— Ухали же! Съ параднаго! отозвался дворникъ.— Обождите, говорю. Вернется и дло разъяснится.
Дйствительно дло разъяснилось и тотчасъ. Къ воротамъ, подъхалъ кто-то… Купецъ бросился въ калитку и ахнулъ отъ радости… Это былъ офицеръ кирасиръ…
— Гд генералъ? Что вы за народецъ… закричалъ онъ.— Бога не боитесь… Такъ на васъ законъ есть…
Чивеничи слзъ съ извозчика и остановился предъ купцомъ, разиня ротъ и вытаращивъ глаза.
— Что вы идола-то представляете. Камни на деньги мнять… Законъ есть. Я до царя дойду…
И Яковлевъ такъ кричалъ, что даже поперхнулся и осипъ.
— Да что ты, чертъ озарной, выговорилъ, наконецъ, Чивеничи.— Спятилъ, что ли? Что съ нимъ такое? обернулся: онъ къ дворнику.
— Въ мшкахъ стекла, да кремни!.. заоралъ Яковлевъ.
И въ нсколькихъ словахъ купецъ объяснилъ все.
— Что! Гд? заревлъ вдругъ офицеръ.— Какіе мшки? Гд генералъ?
— Я, Я у васъ спрашиваю, гд генералъ? крикнулъ Яковлевъ.
— Гд генералъ?! крикнулъ и Чивеничи вопросительно.
— Сгинулъ.
— Враки! Стой! Что же это? Гд?.. Кремни! А мои дв тысячи!..
И Чивеничи вдругъ опрометью бросился по двору на заднюю лстницу, какъ еслибы пустился догонять кого. Разумется купецъ, тоже бгомъ, бросился за офицеромъ, думая злобно:
— Врешь, не уйдешь!
Яковлевъ отъ волненья и отчаянья даже не соображалъ того обстоятельства, что офицеръ самъ явился на лицо посл мошеннической продлки генерала.
Черезъ минуту Чивеничи, Яковлевъ и настигнувшій ихъ дворникъ были уже въ комнат съ мшками…
Чивеничи, вспоровъ два, три мшка ножомъ дворника и разсыпавъ кремень и битое стекло, отошелъ, опустился на стулъ и закрылъ лицо руками.
— Батюшки… Что бываетъ… И мои дв тысячи ухнули.
— Дв?!. Моихъ восемьдесятъ!.. вдругъ не выдержавъ всплакнулъ купецъ-мняла.— Да вы-то нешто не въ стачк съ нимъ? Такъ кто же онъ-то? Откуда?
— Въ полицію! Скоре! крикнулъ Чивеничи, вдругъ вскакивая. Къ оберъ-полицеймейстеру. Живо! Живо!
Прилетвъ оба вмст на извозчик въ канцелярію оберъ-полицеймейстера, и офицеръ, и купецъ заявили о невроятномъ случа.
Дорогою кирасиръ уже кратко разсказалъ купцу, какъ попалъ случайно въ адъютанты къ невдомому генералу частнымъ образомъ. Въ полиціи кирасиръ разъяснилъ толково и подробно, что былъ приглашенъ нсколько дней назадъ къ новому, якобы, командиру корпуса, генералу Махову, въ гостиницу ‘Парижъ’… Генералъ объяснилъ ему по секрету, что ждетъ назначенія на мсто генерала Бистрома и предложилъ ему должность адъютанта, на что онъ съ удовольствіемъ согласился, общая ни единой душ ни въ полку, ни въ обществ, до поры до времени не сказывать. И тотчасъ же онъ началъ исполнять разныя порученія генерала, который при перезд изъ гостиницы въ квартиру взялъ у него взаймы на недлю дв тысячи рублей. Послднее даже могъ засвидтельствовать лакей гостиницы, ибо разговоръ происходилъ при немъ во время завтрака…
Началось слдствіе.
Притянули къ длу и управителя дома, помогавшаго украсть деньги, хотя и безвинно.
Все, что показалъ кирасиръ Чивеничи, подтвердилось. Онъ былъ такой же жертвой мошенничества самозванца и его переодтыхъ солдатъ, какъ управитель дома и какъ самъ купець-мняла.
Но прошла недля и сыскная полиція выбилась изъ силъ. Объ генерал Махов, простоявшемъ три дня безъ прописки въ номер гостиницы ‘Парижъ’, не было ни слуху, ни духу. Ни генерала, ни двухъ ливрейныхъ лакеевъ, ни фельдфебеля, ни солдата…
Только Егоровъ вспомнилъ и показалъ, что солдаты и лакеи были ‘что теб родные братья* совсмъ на одно лицо, только лакеи были малость рыжеваты, а солдаты черноваты, какъ уголь.
Вс, разумется, равно признавали, что главный виновный — чиновникъ управитель. И вина его заключалась въ томъ, что онъ уродился дуракомъ.
Однако въ Кирасирскомъ полку и въ обществ удивлялись странной наивности ‘шалуна’ офицера Грека, темнаго происхожденія. Многіе сомнительно покачивали головами и улыбались двусмысленно.
— Да. А поди — докажи! говорили иные.
Самъ оберъ-полицеймейстеръ выразился улыбаясь:
— Да. Мастера! Ни сучка, ни задоринки. Распречудесно.
И дло о генерал Махов съ купцомъ-мнялой было, наконецъ, ршено предать вол. Божіей, направивъ его ‘подъ красное сукно’.
Яковлевъ заболлъ и хворалъ дв недли, а тамъ всталъ и, горячо помолившись за обдней въ приходскомъ храм, приступилъ снова къ дламъ.
Чрезъ мсяцъ посл случая, надлавшаго шуму въ город, кирасиръ Чивеничи праздновалъ свою свадьбу.
Онъ былъ двояко счастливъ. Онъ женился на двушк, которую любилъ, и вдобавокъ былъ судьбой награжденъ за потерю двухъ тысячъ… получивъ крупное наслдство отъ дяди, умершаго въ Харьков…
Нашлись, однако, люди и на свадьб, что косились на кирасира Чивеничи или перешептывались, поминая имя генерала, у котораго онъ былъ адъютантомъ три дня.
— Не генералъ ли этотъ — дядюшкой ему приходится, шутили нкоторые.
— Нтъ. Дядюшкой приходится ему, воистину, мняла Яковлевъ, шутили другіе/
Объ происшествіи все-таки долго и много толковали въ столиц, часто многіе и спорили… Но на одномъ сходились и мирились вс:
— Чисто сдлано!

VIII.

Прошло около года. Петербургъ, пережившій ужасы страшнаго наводненія въ ноябр, стоялъ унылый, зато первопрестольная Москва веселилась до упаду.
На Рождественскихъ праздникахъ подъ новый, 1825 годъ, къ вечеру, но всмъ московскимъ улицамъ, прилегавшимъ къ генералъ-губернаторскому дому, было усиленное движеніе экипажей, тянувшихся по одному направленію, среди густой толпы звакъ. Генералъ-губернаторъ, князь Голицынъ, давалъ большой балъ, и вся дворянская первопрестольная въ большихъ рыдванахъ шестериками и четвернями цугомъ съзжалась со всхъ концовъ.
Балы генералъ-губернатора бывали всегда многолюдны, шумны и веселы. На этотъ разъ балъ былъ еще оживленне, такъ какъ въ блокаменную прибыло много гостей, бжавшихъ съ береговъ Невы страха ради.
Ужасное наводненіе такъ сильно повліяло на умы многихъ коренныхъ петербургскихъ жителей, а равно зимнихъ гостей изъ провинціи, что они закаялись проживать ради веселья на берегахъ Невы и ршили предпочесть Москву. Несмотря на шутки и остроты надъ бглецами, все-таки ихъ накопилось и спаслось въ Москву довольно много.
Залы и гостиныя генералъ-губернаторскаго дома были полны гостей съ девяти часовъ вечера. Все шло обычнымъ порядкомъ, но передъ полуночью случилось что-то особенное. Вс гости поочереди ходили въ угольную, желтую гостиную, гд пребывалъ самъ генералъ-губернаторъ со своимъ именитымъ гостемъ — голландскимъ посланникомъ.
Многіе, не знавшіе, въ чемъ дло, думали, что гости бгаютъ глядть на посланника — маленькаго лысаго человка, съ бловатыми глазами и въ странномъ для россійскаго ока мундир. Но затмъ оказалось, что дло не въ посланник.
Гости передавали другъ другу, что князь-хозяинъ вытребовалъ у какого-то московскаго богача какой-то драгоцнный камень страшныхъ размровъ, чтобы доказать посланнику, что таковые водятся и въ Москв.
Одни говорили, что якобы князь и посланникъ побились объ закладъ, и послдній поэтому теперь проигралъ князю очень крупный кушъ. Другіе же утверждали, что именитый богачъ-князь не станетъ биться объ закладъ съ почетнымъ гостемъ и выигрывать. И вс по-очереди — кавалеры и дамы, молодежь и старики равно являлись вереницей въ желтую гостиную.
Князь Голицынъ съ посланникомъ и съ нсколькими московскими сановниками сидлъ въ углу за столомъ, заставленнымъ всякимъ угощеніемъ. Въ противоположномъ углу между двумя канделябрами стоялъ красный, раскрытый футляръ, и въ немъ блестла, замчательныхъ размровъ, чуть не въ куриное яйцо, матовая съ темными пятнами жемчужина. Около стола стоялъ одинъ изъ адъютантовъ князя. Кто ни подходилъ, всякій невольно изумлялся великолпной жемчужин. Многіе, однако, уже знали объ ея существованіи въ Москв и называли ея владльца.
Въ числ прочихъ гостей явился въ комнату и кирасирскій офицеръ — петербургскій гость князя. Только наканун прибылъ онъ въ Москву съ молодою женой лишь на нсколько дней, собираясь хать дале. Это былъ Чивеничи. Глаза его заискрились яри вид замчательной жемчужины.
— Это, вроятно, фамильная вещь, сохраняемая въ роду князя? спросилъ кирасиръ у стоящаго близъ стола офицера.
— Никакъ нтъ-съ! отозвался вжливо тотъ. Жемчужина не принадлежитъ князю. Онъ ее только взялъ у владльца, чтобы показать посланнику и гостямъ. И это уже не въ первый разъ. Каждую зиму раза два приходится мн здить по приказанію князя и привозить жемчужину сюда.
— А чья же она? спросилъ Чивеничи.
— Извстнаго московскаго богача, Сивеніуса.
Чивеничи поглядлъ на офицера, потомъ на жемчужину и на нсколько мгновеній задумался, какъ будто сказанное офицеромъ поразило его или навело на какія-нибудь мысли. И черезъ нсколько мгновеній онъ спросилъ снова:
— Этотъ Сивеніусъ — грекъ?
— Да-съ.
— Прізжій??
— Нтъ-съ, онъ всегда живетъ въ Москв.
— Съ какихъ поръ?
— Сказать вамъ не могу.
— И очень богатый человкъ? переспросилъ Чивеничи.
— Говорятъ, что состояніе громадное. Во всякомъ случа, больше пяти милліоновъ, а можетъ быть и вс десять.
Чивеничи перевелъ разговоръ съ адъютантомъ князя на разные пустяки, но это подало ему поводъ остаться въ гостиной, пока вс гости проходили вереницей, продолжая любоваться жемчужиной.
Посл получасовой бесды кирасиръ и адъютантъ князя были уже чуть не друзья. Кирасиръ казался настолько добрымъ и милымъ малымъ, что съ нимъ нельзя было не сойтись въ одну минуту. Чивеничи пригласилъ новаго знакомаго на другой день къ себ откушать, и адъютантъ принялъ приглашеніе съ особеннымъ удовольствіемъ.
Бесда ихъ продолжалась бы, вроятно, еще, но князь подозвалъ адъютанта и что-то приказалъ ему. Офицеръ поклонился и взялъ футляръ съ жемчужиной со стола.
— Куда? уже фамильярно выговорилъ Чивеничи.
— Назадъ отвозить.
— Неужто нельзя до утра оставить? разсмялся Чивеничи.
— Нтъ. Всегда такъ. Только на время бала беремъ. Да и пріятне скоре съ рукъ долой, а то вдь мн же надо у себя ее хранить.
— Да что, однако, она можетъ стоить?
— А чертъ ее знаетъ! усмхнулся адъютантъ.— Говорятъ, тысячъ триста, а можетъ и врутъ. Я за нее двадцать рублей бы далъ!
И, разсмявшись, оба офицера вмст вышли изъ гостиной. Адъютантъ вышелъ на парадную лстницу и на подъздъ, чтобъ исполнить приказаніе князя, а Чивеничи смшался съ толпою гостей.

IX.

Черезъ два дня посл бала два офицера были въ гостяхъ въ большомъ великолпномъ дом близъ Лубянки, у богача грека Сивеніуса, извстнаго на всю Москву своимъ громаднымъ состояніемъ. Эти офицеры были: адъютантъ князя и петербургскій кирасиръ. Первый привезъ второго представить.
Чивеничи объяснилъ Сивеніусу, что они соотечественники, и, конечно, кирасиръ былъ принятъ старикомъ-грекомъ особенно радушно. Съ этого дня Чивеничи сталъ бывать всякій день у богача-соотечественника, проводилъ у него время почти съ утра до вечера, обдая и ужиная, иногда одинъ, иногда вмст съ молодою женой, подружившейся съ дочерьми грека. Вскор Чивеничи сталъ любимцемъ богача, настолько былъ привлекателенъ своимъ добродушно-веселымъ нравомъ и своимъ острымъ, замчательнымъ умомъ.
Такъ прошло недли три.
Однажды утромъ, когда Чивеничи, по обыкновенію, пріхалъ въ гости къ греку, тотъ, встртивъ его въ гостиной въ числ прочихъ гостей, сдлалъ ему знакъ слдовать за собой., Они вышли въ другую горницу.
— Послушай-ка, другъ любезный, жду отъ тебя одолженія, заговорилъ Сивеніусъ.— Прошу дать дружескій совтъ. Приключается со мной такая оказія, что я всю ночь не спалъ. Разсуди дло и посовтуй! Вдь ты Петербургъ хорошо знаешь?
— Какъ свой карманъ! отозвался Чивеничи.
— Слыхалъ ты объ одномъ очень важномъ питерскомъ, генерал,— фамилія его — Маховъ?
Чивеничи задумался.
— Маховъ!.. выговорилъ онъ три раза съ удареніемъ на конц и вдругъ треснулъ себя по лбу.— Ахъ, я телятина! Да это же извстный генералъ Маховъ, любимецъ государя. Маховъ, а не Маховъ!
— Такъ правда это, что онъ важная особа?
— Какъ же нтъ! Извстный на весь городъ.
— Странно, я о немъ никогда не слыхалъ…
— Даже и удивительно!
— Стало, можно ему довриться? спросилъ Сивеніусъ.
— Довриться? Въ какомъ дл? удивился офицеръ.
— А вотъ пойдемъ ко мн!
И хозяинъ провелъ гостя въ свою рабочую комнату, усадилъ у письменнаго стола и, въ числ другихъ бумагъ найдя одну съ большою сургучною печатью, передалъ ее Чивеничи.
— Прочти вотъ!
Чивеничи, прежде чмъ читать, осмотрлъ бумагу и ахнулъ.
— Вонъ какъ! воскликнулъ онъ.— Позвольте васъ поздравить съ будущими повышеніями и отличіями.
— Съ какими?
— Какъ съ какими? Да нешто можно получать Монаршія бумаги и чтобъ изъ этого потомъ ничего не произошло великолпнаго для получателя?
— Да ты читай, читай! выговорилъ нетерпливо Сивеніусъ.
Чивеничи прочелъ бумагу, подъ которой стояла собственноручная подпись Императора Александра Павловича. Государь обращался къ московскому богачу, прося его прійти на помощь къ несчастнымъ, пострадавшимъ отъ наводненія въ Петербург, и пожертвовать что-либо по своему состоянію. Вмст съ тмъ Государь просилъ дать ему возможность полюбоваться замчательною жемчужиной, которою владлъ Сивеніусъ и о которой много толковъ въ Петербург.
Получить пожертвованіе богача-грека, а равно жемчужину привезти въ Петербургъ и отвезти обратно къ владльцу поручалось генералу Махову.
Сивеніусъ прибавилъ, что самъ генералъ, побывавъ у него наканун, заявилъ требованіе Государя на словахъ — держать до поры-до-времени все обстоятельство въ глубочайшей тайн.
Чивеничи, отложивъ бумагу, весело посмотрлъ въ лицо Сивеніуса.
— Ну, что скажешь, другъ?
— Да что же мн сказать тутъ?
— Да ты разсуди. Страннымъ мн кажетъ, чтобы Государь Императоръ соблаговолилъ писать мн, какому-то греку московскому, хотя бы и богатому, да все же-таки человку простому, не чиновному.
— Это же почему? Государь Александръ всему міру извстенъ, какъ человкъ съ великою, но простою душой.
— Такъ-то такъ, но…
— А вотъ что ‘но’, дорогой мой хозяинъ, горячо заговорилъ офицеръ,— слышали ли вы, что Государь, напримръ, гуляя по улицамъ Петербурга, попросилъ извиненія у какой-то старушки за то, что нечаянно зацпилъ ее рукавомъ? Слышали ли вы, какъ Императоръ какого-то старика-помщика, будучи въ пути, довезъ въ собственной коляск до города Смоленска, только потому, что нашелъ его на дорог въ экипаж со сломаннымъ колесомъ? Да и мало ли бы чего я могъ разсказать вамъ о благодушіи великаго Государя, а вы изумляетесь, что онъ пишетъ богатому московскому обывателю и проситъ его помощи бднымъ? Ради того, чтобъ оказать какое-либо благодяніе пострадавшимъ теперь въ Питер, Государь не то, что напишетъ письмо нечиновному богачу, а посулите вы вотъ милліонъ на пострадавшихъ съ условіемъ, чтобы Царь сюда пшкомъ пришелъ,— такъ я вамъ сказываю, что такой Монархъ, съ такой великой душой, какъ Александръ Благословенный, сейчасъ пойдетъ сюда пшкомъ.
— Такъ, стало быть, по твоему, любезный другъ, исполнить все это?
— Понятное дло!
— И ничего тутъ ты не видишь страннаго? Особливо насчетъ соблюденія тайны? Зачмъ же мн тайну соблюдать, деньги я пожертвую и жемчужину передамъ генералу? Скажи, зачмъ тутъ тайна нужна?
— А этого я вамъ сказать не могу!
— Мн это сомнительно!
— Господь съ вами! Да, впрочемъ, что же, откажите!
— Какъ можно! воскликнулъ Сивеніусъ.— Да разв это возможно? А ну, вдругъ что-нибудь приключится?
— Что-нибудь? отозвался Чивеничи.— Зачмъ такъ сказывать? ‘Что-нибудь’ сказывается, когда неизвстно, что должно приключиться, а тутъ прямо понятно, что будетъ.
— Что? дрогнувшимъ голосомъ произнесъ Сивеніусъ.
— Скажетъ Государь, что грекъ Сивеніусъ — невоспитанная и невжливая, извините, скотина, а князь — генералъ-губернаторъ перестаетъ съ Сивеніусомъ водиться, да начнетъ, пожалуй, его кое-гд поталкивать, да прижимать то къ той стнк, то къ другой. Въ конц-концовъ, конечно, Сивеніусу придется собрать вс свои капиталы, продать свои дома и выхать, да не изъ одной Москвы, а, пожалуй, изъ предловъ россійскихъ.
— Вотъ то-то, другъ, и я такъ думаю!
— И справедливо такъ думаете.
— Да какъ же быть?
— Да, понятно, какъ! Что же тутъ спрашивать!
—Ну, а генералъ Маховъ, врно ты сказываешь, что любимецъ Государя?
— Наврно не могу сказать. Помнится мн, что такъ… Помнится мн, было какое-то празднество во дворц и что-то такое тутъ насчетъ генерала Махова разсказывали, что Государь его за что-то облобызалъ и сказалъ:— нтъ у меня такихъ врныхъ слугъ, какъ ты — Маховъ! Это мн что-то помнится, а подъ присягу, понятное дло, не пойду.
— Такъ отдавать? выговорилъ Сивеніусъ, стукнувъ ладонью по столу.
Чивеничи ничего не отвтилъ, разсмялся и, вставъ, сталъ ходить и заливаться звонкимъ смхомъ.
— Хорошо теб смяться, любезнйшій мой! сердито огрызнулся Сивеніусъ.
— Мн даже непонятными кажутъ ваши разсужденія, воскликнулъ офицеръ.— Прізжаетъ къ вамъ генералъ россійской арміи съ Монаршимъ посланіемъ, — вамъ бы прыгать до потолка отъ радости, а вы околесицу порете.
— Правда твоя!! вдругъ ршительно вымолвилъ грекъ.— Такъ сколько же дать на пострадавшихъ?
— Смотря по вашимъ средствамъ! Надо больше… Проценты большіе будутъ на нихъ. Глядите, сами въ генералы вылетите съ одного маху. Не даромъ и генералъ-то этотъ называется Маховымъ. Ужъ коли посланникъ — Маховъ, такъ и вы съ маху именитымъ гражданиномъ станете.
— Тысячъ сто отвалить ассигнаціями?
Чивеничи поморщился.
— Ну, двсти!
Чивеничи вздохнулъ.
— Неужто же больше?
Чивеничи разсмялся.
— Да мн-то что жъ? Подумаешь, он мн пойдутъ!
— Такъ какъ же?
— Эхъ, право. Вдь, судя по тому, что петербургскіе именитые и богатые люди жертвовали, то эти ваши двсти тысячъ — смшное дло. Вдь у васъ, сказываютъ, пятнадцать-двадцать милліоновъ?
— Ну, это враки, братецъ ты мой! До семи, правда, будетъ. Ну, триста! Больше не дамъ. Триста тысячъ ассигнаціями — деньги большія!
— Для меня — огромнйшій. Такихъ мн и во сн никогда не снилось. А для васъ деньги пустыя! глухо произнесъ Чивеничи.
— Ну, больше не могу! ршительно произнесъ Сивеніусъ.
Чивеничи снова громко расхохотался, но будто насилуя себя.
— Чему ты?
— А тому, что кто-нибудь, слушая насъ, подумаемъ, что мы торгуемся и что эти деньги мн надо получать.
— Ну, вотъ что любезный! Окажи услугу. Завтра, будетъ ко мн опять самъ генералъ за отвтомъ. Я тебя прошу быть любезнымъ присутствовать при нашемъ объясненіи.
— Зачмъ? вырвалось у Чивеничи.
— Какъ — зачмъ? Ну, все-таки, хоть одинъ свидтель будетъ у меня. Я только теб ршился объ этомъ оказать, потому что генералъ настоятельно приказывалъ хранить молчаніе обо всемъ до поры до времени. Ты не московскій, не болтунъ — вотъ я и ршился теб сказать. А ты ужъ, будь милостивъ, присутствуй!
— Не желалось бы мн…
— Отчего такъ?
— Да что же мн въ чужомъ пиру — похмлье! Государю угодно, чтобы дло хранилось въ тайн, а вы меня — простого офицера вводите въ это дло. Да еще присутствуй!
Наступила пауза. Наконецъ Чивеничи, поглядвъ въ лицо хозяина, угрюмо молчавшаго, выговорилъ:
— А впрочемъ мн все равно! Можетъ, современемъ я изъ-за этого случая чмъ воспользуюсь.
— Такъ, стало быть, вымолвилъ Сивеніусъ посл новаго молчанія,— по твоему, не доводить до свднія князя и не испрашивать его совта?
— Какъ можно! Ребяческая затя! Скорй раскрыть тайну первой попавшейся нищенк, сообщить обо всемъ всякому простому человку — это останется невдомымъ никому. А сообщить генералъ-губернатору московскому — совсмъ нелпо. Прямое непослушаніе вол Монаршей! Ужъ лучше прямо отказать. Отказъ будетъ невжливъ, но хотя понятенъ. А сановнику объ этомъ разболтать — ребяческое дло.

X.

На другой день, въ ту же пору въ большой гостиной богато-убраннаго дома богача-грека самъ хозяинъ и его пріятель-гость, петербургскій кирасиръ сидли и уже съ часъ времени нетерпливо поджидали другого гостя. Сивеніусъ волновался, Чивеничи тоже, но причины волненія были совершенно-разныя.
Сивеніусъ волновался, потому что ршался выдать триста тысячъ рублей и драгоцнную жемчужину въ руки прізжаго изъ Питера генерала, не сообщая объ этомъ никому, хотя все дло казалось ему по прежнему крайне страннымъ и загадочнымъ. Десять разъ за эти сутки собирался онъ хать къ князю Голицыну, съ которымъ былъ въ хорошихъ отношеніяхъ, и подъ вліяніемъ совтовъ новаго пріятеля-добродушнаго, но умнаго Чивеничи, снова ршалъ соблюсти тайну.
Чивеничи волновался по какимъ-то другимъ соображеніямъ и на вопросъ хозяина о причин смущенія на лиц отвчалъ:
— Самъ не знаю, почему смущаюсь. Непріятно мн, что я въ чужомъ пиру похмлье терплю. Прямое есть желаніе монарха, чтобы въ сію тайну никого не посвящать, а вы меня маленькаго человка, простого офицера въ свидтели почти поставили. Брякнетъ этотъ генералъ Маховъ, что получалъ деньги и вещь при кирасирскомъ офицер. Государь разгнвается, спроситъ, кто такой офицеръ? А Маховъ фамилію назоветъ! Пріду я въ Петербургъ, со мной, пожалуй, непріятное что будетъ. Чего бы проще, приняли бы его безъ меня. На что вамъ свидтель? Я бы вонъ въ сосдней комнат посидлъ… Право бы лучше!
— Да что же — въ конц концовъ, пожалуй, ступай! Да дверь пріотвори, будешь все слышать.
Чивеничи быстро и видимо довольный поднялся съ мста и пошелъ въ сосднюю комнату.
Не прошло нсколько минутъ, какъ по парадной лстниц уже поднимался петербургскій гость. Лакеи бжали впередъ доложить, но Сивеніусъ уже поднялся и шелъ на встрчу.
Невысокаго роста генералъ въ полной парадной форм со всевозможными русскими и иностранными орденами сурово-важно поздоровался съ хозяиномъ. Его прежде черные волосы сильно посвтлли, но не съ сдиной, а просто не были черны какъ смоль, а съ каштановымъ отливомъ, бакенбарды — тоже были свтле, но при этомъ отросли больше, были гуще и длинне, уже не лежали двумя крючками на щекахъ, а ниспадали на высокій военный воротникъ и эполеты.
— Извините, что запоздалъ! Важное дло задержало! сурово выговорилъ генералъ Маховъ. А ваше дло не такое. И потерпитъ.
Сивеніусъ пропустилъ гостя впередъ и, проведя въ гостиную, усадилъ на диванъ.
— Ну-съ, изволили приготовить? спросилъ генералъ.
— Точно такъ-съ! Если прикажите, сегодня въ вечеру пришлю къ вамъ въ гостиницу съ врнымъ человкомъ — моимъ пріятелемъ?
— Это же зачмъ — лишнее лицо вводить въ это дло? Вы, стало-быть, настолько плохо знаете россійскіе законы, что желаніе Монаршее для васъ — ничто!
И генералъ Маховъ, сдвинувъ брови, ястребиными глазами впился въ Сивеніуса.
— Я полагалъ, ваше превосходительство, что такимъ образомъ будетъ…
— Мн совершенно не любопытно знать, что вы полагаете и какъ вы разсуждаете! Мн надо исполнить въ точности повелніе Монарха — получить желаемое имъ или получить отказъ. Извольте мн сейчасъ передать жертвуемыя вами деньги и какую-то тамъ жемчужину. Или прямо извольте отвчать, что вы, въ виду Монаршаго желанія, и въ усъ себ не дуете!
— Помилуйте, ваше превосходительство! Позвольте. Я сейчасъ же принесу сюда. Я только желалъ прежде спросить васъ, могу ли я отнестись къ князю, нашему генералъ-губернатору, и узнать его мнніе… какую сумму мн пожертвовать? схитрилъ Сивеніусъ.
— Вы желаете обратиться за совтомъ къ князю Голицыну? Вы это твердо ршили?
— Да-съ! нершительно выговорилъ Сивеніусъ.
Генералъ гордо закинулъ голову назадъ, поглядлъ свысока и поднялся съ кресла.
— Въ такомъ случа позвольте покинуть васъ и доложить Его Величеству, что вы не пожелали ничего исполнить… Позволить вамъ сноситься съ кмъ бы-то ни было по этому длу — я не могу, такъ какъ не желаю изъ-за васъ пострадать самъ. Ну-съ, прощайте! Не говорю ‘до свиданія’, такъ какъ врядъ ли мы съ вами когда-либо встртимся… Я Русскій человкъ и генералъ. Изъ предловъ Россійской имперіи не вызжаю. А вы, по всей вроятности, чрезъ мсяцъ подете путешествовать очень далеко.
И при этомъ генералъ Маховъ какъ-то весело и игриво дернулъ правою бровью и дернулъ губами. Сивеніусу за этою гримасой представилась сразу почему-то и Сибирь, и кандалы, и всякая чертовщина.
— Позвольте, ваше превосходительство! Будьте столь любезны! проговорилъ онъ, смутившись. И взявъ генерала за руки, онъ, по растерянности, чуть не силкомъ посадилъ его снова на диванъ.— Я сейчасъ, сію минуту!
И уже старый и толстый грекъ, давно спокойный, медленный въ движеніяхъ, преобразился въ мальчугана, завертлся и, усадивъ генерала, въ припрыжку вышелъ изъ гостиной.
Едва онъ исчезъ, какъ изъ другихъ дверей показался Чивеничи, радостный, сіяющій. Маховъ всталъ съ мста и быстро подбжалъ къ нему.
— Ну, послдній разъ прошу, Христофоръ Егоровичъ. Троньтесь, будьте милостивы, дайте по десяти на сотню! произнесъ онъ умоляющимъ голосомъ.
— Никогда! отозвался Чивеничи рзко.
— Подумайте, вдь я же опять все дло веду! Безъ меня ийчего бы не вышло.
— Вздоръ, говорю я вамъ. И безъ васъ вышло бы! Вы мн, повторяю, не нужны. Я завтра сотню генераловъ найду, поймите вы это! Ну, пускай по три на сотню.
— Будьте милостивы. Ну, дайте пять! Я тогда счастливйшій человкъ на всю мою жизнь. Брошу проклятое мое ремесло, за которое мн теперь гроши платятъ. Самъ свое дло начну, самъ буду начальствовать и прославлюсь на всю Россію. Дайте пять!
— Ни за что, хоть сейчасъ отказывайтесь! Сейчасъ Сивеніусу скажу, чтобы вамъ не доврялъ, а самъ чрезъ недлю другого ему генерала пришлю съ такимъ же рескриптомъ. Ну, такъ и быть, десять тысячъ за все! Не хотите — не надо!
Въ дальней комнат раздались шаги. Чивеничи бросился къ дверямъ и снова крикнулъ:
— Десять тысячъ и одиннадцатую на чай! Больше ни гроша! Согласны?
Собесдникъ его махнулъ рукою, быстро вернулся на свое мсто и снова сталъ важнымъ генераломъ. Сивеніусъ явился тотчасъ же въ дверяхъ гостиной, неся большую шкатулку, гд были деньги и красный небольшой футляръ. Вмст съ тмъ въ его рукахъ была бумага, чернильница и гусиное перо.
— Вотъ-съ! произнесъ онъ. Но простите, если я буду все-таки просить васъ, взволнованно выговорилъ грекъ, — дать мн росписку въ полученіи и денегъ, и жемчужины.
— Конечно! Въ этомъ нтъ никакого сомннія,— сказалъ Маховъ.— Разв можно такъ зря деньги и драгоцнность отдавать?
— Такъ, ваше превосходительство… Простую росписку-съ.
— Нтъ. Вы напишите сами все, что угодно.. А я только подмахну: Маховъ. У меня рука очень дрожитъ…
— Слушаю-съ. Я напишу просто полученіе. А вы, пока соизволите сосчитать, произнесъ Сивеніусъ, открывая шкатулку, набитую пачками ассигнацій.
— Излишнее. Вы не долгъ платите, а жертвуете несчастнымъ! отказался Маховъ и какъ-то странно вздохнулъ при вид массы денегъ.
Чрезъ четверть часа генералъ съ деньгами и съ жемчужиной былъ уже далеко.
Въ этотъ же вечеръ у подъзда гостиницы, въ Охотномъ ряду, стояла перекладная телга, съ парой почтовыхъ лошадей.
Въ нумер гостиницы, рыжеватый, и уже пожилой человкъ, небольшого роста, укладывалъ свой чемоданъ… Онъ былъ веселъ, смялся и шутилъ съ гостями, пріхавшими его провожать и проститься. Эти гости, кирасирскій офицеръ и молодая красивая блондинка, его жена, сидли у накрытаго стола, гд только что вс трое отужинали.
— Вотъ что, ваше превосходительство, выговорилъ вдругъ офицеръ.— Генеральское-то одяніе и вс эти волосы — лучше бы тутъ въ печк спалить…
— Какъ можно! Все это мн пригодится! воскликнулъ узжающій.— Это будетъ основаніемъ будущаго моего гардероба. Собственнаго! Не хозяйскаго! Я теперь самъ хозяиномъ стану… Зимой обо мн услышите изъ Харькова или изъ Казани.
Наконецъ, уложивъ все, онъ отослалъ чемоданъ въ телгу и подслъ къ гостямъ.
Молодые люди спросили еще вина и выпили, желая добраго пути узжающему.
— Да полно, Соня… На тебя смотрть тоска возьметъ! воскликнулъ вдругъ офицеръ, взглянувъ на жену, которая, была задумчива и грустна.
— И впрямь… Правда… весело добавилъ рыжеватый пожилой человкъ.— Нечего тревожиться. Вашъ супругъ — геній. Все обстоитъ и будетъ обстоять благополучно. Да и такія ли дла на свт съ рукъ сходятъ.

XI.

Прошло три недли. Однажды въ вечеру богачъ-грекъ, сидя дома, толковалъ чуть не въ сотый разъ со своими домочадцами все о той же своей забот. Изъ Петербурга не было никакого отвта: ни благодарности отъ Монарха, ни возврата жемчужины.
Къ этому присоединялось еще другое обстоятельство. Единственный человкъ, знавшій обо всемъ, бывшій пріятель Сивеніуса, теперь былъ его врагомъ. Кирасиръ, вжливый и простодушный малый, вскор посл визита генерала Махова сталъ себя такъ дерзко вести въ дом грека, что все окончилось стычкой съ хозяиномъ. Богачъ погорячился, пригрозился не пускать къ себ въ домъ офицера. Кирасиръ разобидлся еще пуще и, объяснивъ, что съ такимъ невжей и дуракомъ, какъ Сивеніусъ, знакомства онъ водить не желаетъ, ухалъ. Съ тхъ поръ онъ пропалъ безъ всти. Говорили, что онъ снова вернулся въ Петербургъ въ свой полкъ.
Впрочемъ, ссора съ офицеромъ не могла имть большого значенія, и, конечно, Сивеніусъ жаллъ только, что потерялъ единственнаго свидтеля въ дл, смущавшемъ его.
А молчаніе изъ Петербурга — могло смущать.
Часовъ около десяти хозяину доложили объ адъютант князя — генералъ-губернатора.
Затмъ въ гостиной появился тотъ же молодой офицеръ, который когда-то привезъ Чивеничи представить богачу-греку.
— Чему обязанъ вашимъ любезнымъ посщеніемъ? встртилъ его Сивеніусъ.
— Все съ тмъ же, уважаемый хозяинъ! Его сіятельство снова проситъ одолжить жемчужину показать гостямъ.
Сивеніусъ взволновался и вспыхнулъ. Адъютантъ удивился. Наступило молчаніе.
— Это невозможно, г. офицеръ…
— Какъ — невозможно?
— Я, изволите видть… Я никакъ не могу… Это невозможно! такъ и доложите князю.
— Почему же?
— Могу общать князю, что черезъ недлю, дв, съ моимъ удовольствіемъ. А теперь невозможно.
Несмотря на изумленіе офицера и даже на совтъ его не отказывать въ такомъ простомъ дл, на которое грекъ всегда, соглашался, этотъ упорно стоялъ на своемъ, а объяснить ничего не пожелалъ. Адъютантъ ухалъ, а Сивеніусъ обратился къ своимъ домочадцамъ, совершенно смущенный:
— Что теперь длать? Говорить нельзя,— Царь не приказалъ. Молчать тоже нельзя — обидится вельможа.
Уже поздно, въ одиннадцатомъ часу, когда вся семья собиралась ложиться спать, появился снова посолъ, но уже старшій адъютантъ генералъ-губернатора и съ тою же просьбой: ‘не упрямиться и одолжить жемчужину на полчаса времени’.
И хозяинъ, наилюбезнйше принявъ гостя, снова наотрзъ отказался и снова не пожелалъ объяснить причины. Идя спать, онъ думалъ:
‘Авось все пройдетъ благополучно. Посердится вельможа недльку — дв, а потомъ, когда все дло разъяснится и узнаетъ онъ, въ чемъ оно состояло, то гнвъ на милость положить. Онъ — сильная особа, но Монархъ неизмримо выше и его.
И Сивеніусъ легъ въ постель и долго не могъ заснуть.
То чудилось ему, что онъ сглупилъ невообразимо, то чудилось, что его вызываютъ въ Петербургъ, и самъ Государь Императоръ… Самъ…
И всякая честолюбивая всячина лзла въ голову грека.
На другой день, около полудня, въ дом богача была сумятица, начавшаяся въ швейцарской и перешедшая въ парадныя комнаты.
У подъзда появилась карета генералъ-губернатора, и князь Голицынъ самъ поднимался уже по парадной лстниц.
Именитый сановникъ и московскій властитель еще ни разу не былъ въ гостяхъ у Сивеніуса, котораго ласково принималъ у себя лишь въ торжественные дни. Разумется, увдомленный хозяинъ былъ уже на лстниц и, совершенно растерявшійся, пунцовый отъ смущенія, встртилъ именитаго гостя и, заикаясь, путаясь, старался выговорить какое-то привтствіе.— Вотъ, дорогой хозяинъ, какія дла бываютъ! заговорилъ. князь Голицынъ, уже поднявшись но лстниц и слдуя въ гостиную.— Вотъ какія дла бываютъ! Да! бываетъ, что человкъ въ моемъ положеніи прізжаетъ въ гости, чтобы отплатить за какую-либо любезность, а я пріхалъ, чтобы моимъ визитомъ отплатить за обиду. Да, обида меня сюда привела, а не любезность!
Пройдя въ гостиную, Голицынъ слъ на дивапъ и вымолвилъ стоящему предъ нимъ хозяину:
— Опасался, что я,— князь Голицынъ, украду у тебя твою жемчужину?
Сивеніусъ хотлъ начать что-то говорить. Голицынъ ждалъ, но Грекъ, произнеся нсколько разныхъ фразъ безъ всякой связи между собою, снова смолкъ.
— Что же все это значитъ, любезнйшій? Буду продолжать думать все то же. Ты заподозрилъ, что князь Голицынъ у грека Сивеніуса драгоцнную вещь украдетъ. Такъ помимо своего общественнаго положенія, князь Голицынъ, любезнйшій мой, не бдне Сивеніуса и, пожалуй можетъ такую же жемчужину разыскать на свои собственныя деньги, а не путемъ грабежа. Да и съ поконъ вку Голицыны въ воровствахъ не замчены, смялся князь.
— Простите, ваше сіятельство, но я не могъ… Ключи потерялъ…
— Какіе ключи?
— Ключи потерялъ отъ того самого шкафа, въ коемъ находится футляръ съ вещью,
— А слесарей въ Москв нтъ?
— Жаль очень ломать шкафъ… Портить замокъ надо.. Да и не помню въ которомъ шкафу…
— Неправда. Путаешь. Лжешь, любезнйшій! Побожись вотъ, перекрестись на образъ, что ключи потерялъ.
Сивеніусъ стоялъ руки по швамъ и глядлъ на полъ.
— Вотъ то-то и есть! Говори, почему меня обидлъ?
Но приглядываясь все больше къ хозяину, князь, видлъ, что смущеніе его слишкомъ странно, и черезъ нсколько мгновеній онъ вымолвилъ:
— Тутъ что-то неладно. Сдается мн, что-то тутъ особое… Да вотъ что, любезнйшій. У тебя ли жемчужина-то? Не украли ли ее, а ты почему-либо боишься сказывать? Или продалъ ты ее, и стыдно теб сознаться, какъ богачу, что продалъ и обратилъ въ чистыя деньги? Или сграбили ее у тебя, а ты поневол хочешь вора, теб извстнаго, помиловать. Можетъ, родной сынъ у тебя ее стащилъ?
— Помилуй Богъ! отозвался Сивеніусъ.
— Мало ли какія бываютъ на свт дла. Ты мн одно только отвтствуй: у тебя жемчужина, и ты не захотлъ мн ее прислать, или нтъ ее?
— Нтъ! выговорилъ Сивеніусъ глухо.
— Украли?
— Нтъ-съ…
— Подарилъ ты ее?
— Нтъ-съ… Отдалъ я ее, ваше сіятельство, свезти въ Петербургъ на показъ, но общался хранить сіе втайн.
— Ну, такъ бы и говорилъ! Чего проще…
— Было мн приказано строжайше ничего не сказывать.
— Приказано! Вонъ какъ! Ну, а когда же ты получишь обратно свою вещь?
— Не знаю! развелъ руками Сивеніусъ, и съ такимъ отчаяніемъ, что Голицынъ снова сталъ пристально къ нему приглядываться.
— Опять вижу, что тутъ что-то неладное! Напрасно ты мн не хочешь сказать всю правду. Самъ тревожишься, а успокоенія себ не хочешь, а сказалъ бы мн все, такъ я бы тебя въ нсколько минутъ успокоилъ.
Посл смущеннаго молчанія Сивеніусъ вдругъ вздохнулъ глубоко, махнулъ рукой и выговорилъ:
— Извольте, ваше сіятельство, выслушать!
И грекъ разсказалъ подробно все, и когда Сивеніусъ кончилъ, онъ вымолвилъ:
— И бумага подписана именемъ государя. Александръ?! Такъ и стоитъ? Ясно?..
— Точно такъ-съ.
— Давай ее сюда!
Сивеніусъ бросился къ себ въ кабинетъ и вернулся съ бумагой въ рукахъ. Голицынъ прочелъ ее, долго, внимательно разсматривалъ подпись, затмъ сложилъ бумагу, положилъ къ себ въ карманъ и покачалъ головой.
— Умница ты, а эдакую глупость дозволилъ надъ собою совершить! Ну, что же, поищемъ, можетъ быть и найдемъ! Я сейчасъ же пошлю курьера къ государю вмст съ этою бумагой.
— Да неужели же,— воскликнулъ Сивеніусъ,— все это обманъ, все скоморошество: и генералъ, и бумага, и самая подпись эта?!..
— Не глупый ты человкъ, но, видно, ‘на всякаго мудреца довольно простоты’. Подпись государеву ты знать не можешь, какъ я ее знаю. Но могъ бы ты разсудить, что не станетъ монархъ какому-то московскому греку письма писать и денегъ просить, а паче того не станетъ просить того, чего въ дворцовыхъ кладовыхъ видимо-невидимо есть. У русскихъ императоровъ почище твоей жемчужины водятся всякія коронныя драгоцнности. Общаюсь теб, что сдлаю все, что отъ меня зависитъ, для розысковъ. Увренъ даже, что Государь Императоръ повелитъ строжайше дло разъяснить и виновныхъ разыскать. Съ денежками ты простись! Отъ нихъ, поди, ни гроша не осталось, а жемчужину истратить по мелочамъ нельзя, а коли продано кому, то ее завдомо краденую купившій долженъ возвратить по принадлежности. И что бы теб стоило послать ко мн спросить, есть ли такой генералъ Маховъ? Я всхъ русскихъ генераловъ, понятно, лично не знаю, но по именамъ всхъ знаю.
— Да меня, ваше сіятельство, уврилъ офицеръ Чивеничи, что онъ знаетъ этого генерала.
— Какой Чивеничи?
— Кирасиръ петербургскій…
— Уврилъ тебя, что генералъ Маховъ существуетъ на свт?
— Точно такъ-съ. И любимецъ къ тому же Императора.
— Прекрасно! Съ этого надо было теб начать. Чивеничи этого мы прежде всхъ найдемъ, попросимъ его снова повторить, что такой любимецъ у Государя есть и попросимъ его нашихъ сыщиковъ познакомить съ его превосходительствомъ генераломъ Маховымъ. Вотъ уже маленькій слдъ у насъ и есть. Этотъ самый Чивеничи насъ доведетъ до генерала, а генералъ доведетъ до жемчужины съ деньгами. Успокойся и жди! Да заруби себ на носу — при другихъ подобныхъ обстоятельствахъ обращаться къ князю Голицыну, благо ты его знаешь и благо онъ готовъ одолжить теб всегда и всячески.
Князь Голицынъ ухалъ, а Сивеніусъ, уже увренный вполн въ томъ, что былъ жертвой мошенничества, ршилъ общать сыскной полиціи обихъ столицъ двадцать тысячъ, чтобы найти слды преступниковъ. Только теперь, почему-то, греку представлялось ясно, что главный герой дерзкаго обмана былъ не генералъ Маховъ, а офицеръ Кирасирскаго полка. Будто чутье заговорило въ немъ…

XII.

Прошелъ мсяцъ.
Оказалось, что князь Голицынъ напрасно похвастался тмъ,: что кирасиръ-офицеръ доведетъ сыскъ до генерала Махова, а этотъ до трехъ сотъ тысячъ и жемчужины.
Кирасиръ оказался выбывшимъ изъ полку еще осенью прошлаго года и даже не имлъ права носить мундиръ въ бытность свою въ Москв.
Чивеничи въ Петербург давно и слдъ простылъ. Замученная полиціей, старушка Вишнякова плакалась и убивалась, но искренно увряла, что не знаетъ, гд зять и ея дочь. Съ самаго отъзда ихъ въ Москву, она не имла отъ дочери никакого извстія.
Дло было, конечно, доложено государю Александру Павловичу, и несмотря на строгое приказаніе немедленно разыскать виновнаго — ничего сдлать было нельзя. Какъ мнялу Яковлева, ‘чисто’ обдлалъ генералъ Маховъ, такъ же ‘чисто’, мастерски былъ обокраденъ богачъ грекъ. Разница была въ томъ, что первое дло было простымъ мошенничествомъ, а второе уже крупнымъ, отчасти государственнымъ преступленіемъ, такъ какъ обманъ былъ совершенъ именемъ императора.
И до весны дло затихло. Два раза вспоминалъ объ немъ Государь и два раза узнавалъ, что ‘есть надежды’ накрыть бывшаго кирасира. Но это была ложь. Надеждъ никто никакихъ имть не могъ.
Наконецъ, однажды, когда ледъ очистилъ Кронштадтъ и открылась навигація, сыщики, хорошо помнившіе общанныя награды со стороны Сивеніуса, вспомнили о томъ, что многихъ ‘знатныхъ’ мошенниковъ изъ иностранцевъ и изъ своихъ тянетъ весною путешествовать въ Европу… безвозвратно.
На одномъ изъ первыхъ же кораблей, отходящихъ въ Германію, сыщики нашли двухъ пассажировъ, которыхъ попросили вернуться въ Петербургъ: молодого человка и молодую, красивую женщину.
Она вернулась къ матери на Шестилавочную улицу и заболла горячкой, отъ позора и горя. Онъ, взятый въ полицію, вскор же былъ, по приказанію Государя, посаженъ въ Шлиссельбургскую крпость. Но ни денегъ, ни жемчужины при немъ не нашлось, и онъ клялся, что генерала Махова не видалъ со времени мошеннической продлки съ купцомъ-мнялой, при которой и самъ пострадалъ. Въ Москв же, хотя и бывалъ онъ у Сивеніуса, но о появленіи тога же генерала Махова у богача-грека не имлъ никакого понятія.
Разумется ему отвтили:
— Второй разъ не отвертитесь, и пока не сыщется генералъ — посидите въ крпости.
Пришло лто…
Однажды въ душный іюльскій вечеръ обыватели города. Казани съзжались и сходились въ мстный деревянный театръ, полу-балаганъ… Прізжая труппа актеровъ давала представленіе, и такъ какъ подобными зрлищами городъ не былъ избалованъ, то театръ наполнялся сверху до низу — и мстнымъ дворянствомъ, и чиновничествомъ, и купечествомъ, и простымъ народомъ.
На этотъ разъ шла комедія въ четырехъ дйствіяхъ: Сердитый Городничій или Держи ухо востро.
Среди перваго же дйствія въ театр случился казусъ, странный и загадочный. Въ тотъ моментъ, когда на сцен появился самъ городничій съ племянникомъ, въ партер раздался голосъ:
— Господи Іисусе, Творецъ милостивый…
Вс обернулись на восклицавшаго. Это былъ, судя по одежд и по бород, купецъ…
— Должно быть сумашедшій! ршила публика и занялась представленіемъ… Но чрезъ нсколько минутъ, когда городничій началъ грозно распекать какого-то писаря, скверно написавшаго бумагу, снова публика невольно оглянулась на. купца.
— Господи! Да что же это такое! Господи! восклицалъ, купецъ.
Публика зароптала, кой-кто началъ смяться уже не актерамъ, а зрителю.
Полицейскій направился къ нарушителю благочинія въ театр и попросилъ его вонъ.
— Простите, ради Создателя! Позвольте остаться. Больше не буду,— повинился этотъ.
— Выходите вонъ, настаивалъ квартальный надзиратель.
— Вотъ Христосъ Богъ, больше не буду! взмолился купецъ жалостливо.
Публика заступилась за него. Раздались голоса вліятельныхъ губернскихъ лицъ: ‘Оставьте’!
Купца оставили на его мст, снова водворилась тишина, представленье продолжалось, и первый актъ окончился безъ всякаго нарушенья порядка.
Когда занавсъ опустился, многіе изъ публики, поднявшись, невольно устремили глаза въ то мсто, гд былъ странно заявившій о себ зритель, но его не было на своемъ мст. Вставъ одинъ изъ первыхъ, онъ уже выходилъ изъ театра и спрашивалъ у встрчныхъ: въ театр ли находится губернаторъ.
— Здсь. Въ первой лож! былъ отвтъ.
Зритель, назвавшись петербургскимъ 1-ой гильдіи купцомъ Яковлевымъ, сталъ настоятельно просить полицейскаго доложить губернатору тотчасъ же, что онъ желаетъ передать ему нчто очень важное. Губернатору доложили, и онъ вышелъ въ корридоръ, нсколько удивленный. Купецъ Яковлевъ въ нсколькихъ словахъ разсказалъ о мошенничеств, жертвой котораго онъ сталъ годъ назадъ въ Петербург, по милости генерала Махова, и затмъ прибавилъ и о дерзкомъ случа съ богачемъ московскимъ грекомъ, о которомъ слышалъ отъ самого петербургскаго полиціймейстера и который приписывался тому же ‘чудному’ генералу, не состоящему въ спискахъ россійской арміи.
Три раза заставилъ губернаторъ купца разсказать себ все подробно, заставилъ равно и объяснить толково догадку купца. Сначала губернаторъ принялъ купца за безумнаго, а затмъ счелъ его очень и очень не глупымъ. Къ тому же Яковлевъ готовъ былъ все подтвердить подъ присягой, готовъ былъ отвчать въ случа какой ошибки всмъ своимъ состояніемъ тысячъ во сто, и, наконецъ, онъ объяснилъ умно и ловко, что такъ какъ московское дяніе генерала Махова извстно Государю, то Его Величеству станетъ и лично извстно и пріятно, если справедливость восторжествуетъ.
Второе дйствіе уже началось, а губернаторъ, человкъ умный и дльный, все еще толковалъ и соображалъ, объяснясь съ купцомъ глазъ на глазъ.
— Вы ручаетесь мн всмъ вашимъ состояніемъ, что не ошибаетесь? спросилъ онъ наконецъ ршительно, какъ бы въ послдній разъ.
— Ваше превосходительство, разсудите. Человкъ — тотъ же. То же лицо, т же волосы, такъ же говоритъ, такъ же ходитъ, такъ же кричитъ, какъ на меня кричалъ… Ну, онъ и онъ самый! Хоть казните меня, буду это сказывать.
— Ладно. Посл представленія идите прямо ко мн сюда.
Чрезъ два часа, когда комедія окончилась, въ корридор у губернаторской ложи встртились два человка. Одинъ пришелъ самъ, другого привелъ квартальный надзиратель,— и по требованію начальника губерніи онъ явился ‘какъ есть’, то-есть въ костюм городничаго, парик и накладныхъ бакенбардахъ котлетками.
Это былъ антрепренеръ прізжей труппы, а равно и главный актеръ на роли ‘благородныхъ отцовъ’, происхожденіемъ царскосельскій мщанинъ Климовъ.
— А, здравствуйте, сказалъ, выйдя изъ ложи, губернаторъ.— Славно играете. Первый сортъ. Я васъ позвалъ чтобы познакомить васъ вотъ съ нимъ. Это петербургскій купецъ Яковлевъ. А это вотъ-съ… обернулся губернаторъ къ Яковлеву. Это его превосходительство, генералъ Маховъ… Вдь такъ я сказываю? обернулся онъ къ актеру.
Актеръ странно двинулся, будто шарахнулся отъ удара въ грудь, и молчалъ. Но глаза его загорлись лихорадочнымъ огнемъ, а лицо измнилось, несмотря на румяны и блилы.
— Ну-съ… ваше превосходительство… Гд триста восемьдесятъ тысячъ и жемчужина?
Климовъ молчалъ и шатался, глядя обезумвшими глазами и на губернатора и на Яковлева.
— Вспомните, быстрое признаніе облегчаетъ участь виновнаго… Между временнымъ заключеніемъ въ тюрьм и каторжною работой въ рудникахъ — большая разница.
Актеръ вдругъ повалился въ ноги и выговорилъ, рыдая:.
— Простите… Все разскажу…

——

Чрезъ три мсяца посл случая въ Казанскомъ театр, двсти восемьдесятъ тысячъ и жемчужина были возвращены Сивеніусу, а восемьдесятъ тысячъ мнял Яковлеву, причемъ, вроятно, деньги грека перешли купцу… Главный виновникъ — бывшій кирасиръ, сидвшій въ Шлиссельбург, отдалъ все добровольно за общаніе, вмсто каторги, быть высланнымъ изъ предловъ Россіи въ Турцію.
Жена его пожелала слдовать за нимъ.
‘Благородный отецъ’ отсидлъ три года въ смирительномъ дом.
Салиас Евгений Андреевич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Засекинский дом, Салиас Евгений Андреевич, Год: 1892
  2. Такие дни, Салиас Евгений Андреевич, Год: 1906
  3. Финт, Салиас Евгений Андреевич, Год: 1906
  4. Свадебный бунт, Салиас Евгений Андреевич, Год: 1886
  5. Жизнь и чудеса юродивой Елены Ягуновой, подвижницы Троицкого монастыря, Жакова Вера Николаевна, Год: 1936
  6. Повесть Смутного времени, Толстой Алексей Николаевич, Год: 1922
  7. Максим Созонтович Березовский, Кукольник Нестор Васильевич, Год: 1844
  8. Нежданное богатство, Соловьев Всеволод Сергеевич, Год: 1881
Электронная библиотека