ГАЗЕТЧИКЪ.
ГАЗЕТЧИКЪ.
Будничная поэма.
I.
II.
III.
Газетчик, Льдов Константин, Год: 1890
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Лтъ пять тому назадъ вставалъ я очень рано
И выходилъ гулять… Люблю я въ зимній день
Прозрачную волну морознаго тумана
И утреннихъ небесъ сквозную полутнь,
И домикъ весь въ снгу, и въ ине плетень,
И кружево втвей, поникнувшихъ такъ нжно…
Въ столиц я люблю, накинувши небрежно
Свободную шинель, по улиц идти
И вдумчиво глядть на все, что по пути
Невольно будитъ мысль, приковывая взоры.
Люблю я на снгу песчаные узоры
И дворниковъ ряды, равняющихъ панель,
И въ лавкахъ суетню, и спущенныя шторы
За стеклами домовъ… Закутавшись въ шинель,
Я ускоряю шагъ… Мн медлить какъ-то стыдно,—
Вс лица встрчныя какъ будто говорятъ,
Что дло есть у нихъ, что вс они спшатъ…
Въ восьмомъ часу утра гуляющихъ не видно, —
Мелькаютъ школьники да писари палатъ,
Артельщики, купцы… Улыбки не скользятъ
По сумрачнымъ чертамъ. Житейскія заботы
Развяли съ зарей очарованье сновъ:
Напрасно я ищу плнительныхъ слдовъ.
Недавней ласки грезъ, какой-то нжной ноты,
Сверный Встникъ.
Напрасно… Ночь прошла. Для горя и трудовъ,
Для вчной, какъ нужда, томительной работы
Проснулся этотъ людъ, невзрачный, бдный людъ…
И больно мн за нихъ… Куда они идутъ?
Куда влечетъ ихъ жизнь безплодною волною?..
И мнится мн норой, что въ дымк полутьмы
Какъ будто призраки проходятъ предо мною,
Какъ будто узниковъ, ушедшихъ изъ тюрьмы,
Опять ведутъ въ тюрьму, и, сумрачны, суровы,
Они встрчаютъ день, какъ прежнія оковы…
Но въ этотъ ранній часъ я все-таки люблю
Бродить но улицамъ задумчиво, тоскливо,
Люблю слдить волну житейскаго прилива,
Въ очахъ подмтить мысль и передать свою,
И дале идти, вникая молчаливо
Въ таинственную рчь… Все ярче зимній день,
Все гуще, все пестрй прохожихъ вереница, —
И на моихъ глазахъ, развявъ ночи тнь,
Какъ будто оживетъ уснувшая столица…
И я иду домой, и радуюся я,
Что стройно начатъ день и въ книг бытія
Дочитана еще пвучая страница…
У дома скромнаго, въ которомъ я живу,
Женя привтствуетъ почтительнымъ поклономъ
Газетчикъ пожилой, и дружелюбнымъ тономъ
Докладываетъ мн:
— ‘Поджогъ на Острову,
Убійство на Пескахъ, замтка про комету,
Статья Буренина!.. Прикажете газету?’
Я иногда беру, и каждый разъ старикъ
Бесдуетъ со мной, заимствуя языкъ
И складъ своихъ рчей изъ фельетонныхъ- сценокъ.
Слова избитыхъ фразъ, когда онъ говоритъ,
Даютъ его лицу комическій оттнокъ,
Наивный и смшной, но яркій колоритъ…
Какъ важно смотритъ онъ, какъ взоръ его горитъ!
Какъ передъ знаменемъ, передъ листомъ печатнымъ
Склониться онъ готовъ съ волненьемъ непонятнымъ,
Какъ будто-бы онъ самъ не скромный продавецъ,
А бойкій журналистъ, передовой боецъ
Той арміи пера, которая по свту,
Ликуя, пронесла побдный стягъ — газету!..
Особенно хвалилъ мн странный продавщикъ
Одно дешевое, но скверное изданье,
Его крикливое, потшное названье
Я часто по утрамъ выслушивать привыкъ.
Дивился я не разъ на тщетное старанье
Насильно навязать противный мн листокъ…
Тутъ что-то не спроста… Но, какъ всегда, случайно
Сама раскрылась мн загадочная тайна.
Однажды я сойти на улицу не могъ,
А мн была нужна афиша иль газета,
Послалъ служанку я. Она пропала гд-то,
Но вскор юноша какой-то мн принесъ
Все то, что я просилъ… На ласковый вопросъ, —
Кмъ присланъ онъ ко мн?— отвтилъ онъ спокойно,
Что видлся съ отцомъ и что отецъ послалъ
Съ газетами его. Онъ говорилъ такъ стройно,
И голосъ юноши пріятно такъ звучалъ,
И возбуждалъ къ нему невольное влеченье…
— ‘Вы служите, мой другъ?’ спросилъ я въ заключенье.
— ‘Два года съ небольшимъ, онъ тихо отвчалъ, —
Служу наборщикомъ’, и робко мн назвалъ
Газету мелкую, которую такъ гордо
Хвалилъ его отецъ, и вышелъ отъ меня…
И зазвучалъ во мн, ликуя и звеня,
Какъ будто чудный звукъ органнаго аккорда,
Какъ будто новый міръ раскрылся предо мной, —
И старый продавщикъ, наивный и смшной,
Съ его пристрастіемъ къ сомнительной газет —
Обрисовался мн въ иномъ. отрадномъ свт…
Я цлый міръ любви открылъ нежданно тамъ,
Гд видлъ только цль для остроумной шутки…
Такъ ходятъ иногда съ улыбкой по цвтамъ,
Какъ будто по ковру, безпечныя малютки,
И топчутъ ихъ, и мнутъ, — не зная, что плыветъ
Изъ чашечекъ цвтовъ пахучій, нжный медъ…
Съ полмсяца прошло. Однажды я столкнулся
Съ газетчикомъ моимъ, стоявшимъ на углу.
Про сына я спросилъ. По хмурому челу
Сбжала тнь морщинъ, газетчикъ встрепенулся
И сына сталъ хвалить. Онъ кратко, какъ умлъ,
Всю драму пояснилъ. Сынку его, Волод,
Недолго привелось рзвиться на свобод.
Учился славно онъ, но вскор заболлъ,
Потомъ скончалась мать. Володя сталъ трудиться,
Чтобъ содержать семью, и, вотъ, ужъ третій годъ
При типографіи въ наборщикахъ живетъ.
Прилежный юноша не пересталъ учиться,
Онъ пишетъ по ночамъ и прозой, и стихомъ,—
Но отдавать въ печать труды свои стыдится…
И старый продавщикъ, поникнувши челомъ,
Сталъ сожалть о томъ, что самъ къ труду не годенъ,
Что сынъ его — талантъ, и, будь лишь онъ свободенъ,
Онъ могъ бы прогремть… Затмъ старикъ опять
Излюбленный листокъ мн началъ предлагать.
И я его купилъ. Покаюсь передъ свтомъ, —
Пристрастіемъ любви и я подкупленъ былъ, —
И на мгновеніе душою покривилъ,
Забывъ свою вражду къ двусмысленнымъ газетамъ…
Съ тхъ поръ мн каждый день пріятель старый мой
Про сына говорилъ. Однажды, утромъ рано
Я, въ думы погруженъ, шелъ медленно домой,
Обдумывая нить печальнаго романа.
Вдругъ слышу голосъ я:
— ‘Побда, торжество!
Прочтите-ка стихи Володи моего, —
Редакторъ принялъ ихъ и помстилъ въ газет’…
О, если есть у васъ родныя сердцу дти
И испытали вы, какъ сладокъ ихъ успхъ,
Поймете вы, друзья, какъ былъ и мн понятенъ
Слпой восторгъ отца… Есть лиліи безъ пятенъ,
Есть слезы чистыя, есть полный мысли смхъ,
Но чувства сильныя доступны не для всхъ,
И счастливъ тотъ, кто, вкъ свой скромно доживая,
Воскреснувши въ другихъ, увидитъ наконецъ
На милой голов сіяющій внецъ…
Но въ комъ любовь къ другимъ не тенлится святая,
Тотъ гаснетъ одинокъ, на вки отцвтая…
Я взялъ домой стихи, въ нихъ плось про любовь,
Подъ пьесой значилось ‘Владиміръ Корольковъ’.
На первый разъ стихи довольно были сносны, —
Описывались въ нихъ извивы облаковъ,
И ивы сонныя, и дремлющія сосны,
И неизбжная ‘печальная луна’,
И, для созвучья къ ней, какъ водится, ‘она’.
Я разсмотрлъ стихи и вывелъ заключенье,
Что авторъ очень юнъ, что чуждо вдохновенье
Душ его, увы, и что рифмуетъ онъ
По образцамъ чужимъ, что, врно, онъ влюбленъ
И что полезне ему, чмъ пть любовь и розы,
Вернуться къ языку понятной, трезвой прозы…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
За первымъ опытомъ Володи Королькова
Послдовалъ второй и третій, а затмъ
Касаться началъ онъ и обыденныхъ темъ,
И прозою писать. Онъ не былъ мастеръ слова,
Но бойко онъ умлъ закончить фельетонъ
И вышутить врага. Наивный, свтлый тонъ
Лирическихъ стиховъ смнился понемногу
Обычной рзкостью пристрастнаго пера…
И понялъ скоро я, что съ колеи добра
Уходитъ Корольковъ на темную дорогу,
Гд такъ продажно все, гд будитъ все тревогу,—
Что размняетъ онъ всю долю серебра,
Которую послалъ душ его Создатель, —
На мдные гроши…
Откуда-то узналъ
Газетчикъ старый мой, что тоже я писатель,
И сталъ мн предлагать, какъ истинный пріятель.
Отдать мои стихи въ излюбленный журналъ…
— ‘Тамъ платятъ хорошо. Подумайте, — Волод
Въ редакціи самой квартиру отвели!
О чемъ ни пишетъ онъ, — о кражахъ, о погод, —
За все ему даютъ пригоршнями рубли.
Пойдетъ онъ далеко. Я за него спокоенъ,
И скоро, можетъ быть, благодаря ему,
Мстечко теплое на старости займу,
И отдохну душой, и буду я пристроенъ…’
Растрогался старикъ. Счастливая слеза
Прокралася, блеснувъ, на добрые глаза…
Казалось, говоря съ волненіемъ о сын,
Устами онъ приникъ къ невдомой святын
И шлетъ Создателю, поникнувши челомъ,
Какъ странникъ, спасшійся отъ гибели въ пустын,
Изъ сердца льющійся, восторженный псаломъ!..
Ушелъ я отъ него въ раздумій отрадномъ,
О правд мыслилъ я и вчной красот…
Есть доля горечи въ плнительной мечт,
Есть вянье мечты въ сомнньи безпощадномъ…
Смшалось все вокругъ. Въ туман непроглядномъ
Клубящейся, какъ дымъ, житейской суеты
Цвтутъ незримые, пахучіе цвты…
Рождается любовь и въ капищ порока,
Межъ иглами шиповъ таятся почки розъ,
И часто, опустивъ растроганное око,
Скрываемъ мы слезу при вид чистыхъ слезъ,
При вид слезъ любви, пролившихся нежданно…
Пусть въ жизни все подчасъ такъ мрачно, такъ туманнно,
Но сердце чувствуетъ, что въ мір разлита
Гармонія любви, святая красота, —
И правды ищутъ взоръ и разумъ неустанно,
И, встртивъ на пути, привтствуютъ: ‘Осанна!’
Какъ мчатся въ бурный день до небу облака,
За днями мчались дни. Какъ ласточки, недли
Слагались въ мсяцы и стаями летли,
И въ море вчности житейская рка
Вливалася, шумя… Незримая рука
Смнила осенью пылающее лто
И осень хмурую серебряной зимой…
Промчался ровно годъ. Пріятель старый мой
Куда-то запропалъ. Исчезновенье это
Я объяснилъ легко. Должно быть, я ршилъ,
На мсто ‘теплое’ газетчикъ поступилъ.
Порадовался я и, признаюся, вскор
Совсмъ о немъ забылъ… Чужія грусть и горе
Волнуютъ доле, чмъ радость и успхъ,
Печалятъ слезы насъ, но часто звонкій смхъ
Наводитъ лишь тоску, и съ горечью во взор
На счастье мы глядимъ…
Однажды поутру
Приносятъ письма мн. Я съ трепетомъ беру
Изъ равнодушныхъ рукъ закрытыя посланья,
Волнуюсь я всегда, какъ будто отъ письма
Угрозой ветъ мн, угрозою страданья…
Я радости не жду, съ тревогой упованья
Не медлю рвать конвертъ… Почтовая сума,
По счастью, въ этотъ день грозила мн напрасно:
Въ одномъ письм нашелъ я сотню милыхъ словъ,
Набросанныхъ, шутя, — и нжно, и неясно, —
Въ другомъ — на свадьбу звалъ Владиміръ Корольковъ.
Печатно приглашалъ онъ всхъ своихъ знакомыхъ,