М.Н. Катков
М.Н. Катков
Газета ‘Весть’ и петербургская консервативная партия
Газета ‘Весть’ и петербургская консервативная партия
<,1>,
Москва, 14 марта 1867
<,2>,
Москва, 18 марта 1867
<,3>,
Москва, 31 марта 1867
Газета ‘Весть’ и петербургская консервативная партия, Катков Михаил Никифорович, Год: 1897
Время на прочтение: 17 минут(ы)
Статья наша в No 51 ‘Московских Ведомостей’ не понравилась в той среде, которая имеет своим органом газету ‘Весть’. Это весьма естественно, но гораздо интереснее то, что вдохновляющие эту газету политические мужи, выражая свое против нас негодование, невольно обнаружили самих себя, как нередко случается с людьми при сильных душевных движениях. Они объявляют нашу статью выражением самого красного образа мыслей, изделием эмиссаров социализма и революции, называют ее колокольною, припоминая этим эпитетом блаженной памяти ‘Колокол’, и видят в нас сообщников Огрызка и Сераковского, ревнителей нигилизма, продолжателей Чернышевского. Но в запальчивости своей эти господа не заметили, что, характеризуя таким образом, статейку, которая им не понравилась, они выставили на вид только самих себя. В статье, вызвавшей их неудовольствие, идет речь об агитации, которую ведут люди старых порядков против преобразований, составляющих всю славу нашего настоящего и заключающих в себе все наше будущее. Мы высказывались против вотчинной полиции, которая была бы возобновлением крепостного права в самом худшем его смысле, без патриархальности отношений, которые были в его основании, и без взаимных экономических интересов, которые соединяют господина с рабом. В этом, и только в этом, состоял весь смысл нашей статьи. Понятны были бы протестации этих господ, именующих себя консервативною партией, против улик, с которыми мы против них вышли, они могли бы называть наши улики ложью, а нас клеветниками, но они провозгласили нас красными демократами, не значит ли это удостоверить собственноручною подписью в справедливости обвинений, которым эта партия подвергается?
Если протестовать против вотчинной полиции, против духа сословной исключительности, против привилегий, основанных на рабстве или гражданском бесправии народа, если все это есть революция, социализм, нигилизм, то мы всегда были социалистами, нигилистами и революционерами. Никто с более искренним сочувствием не приветствовал отмены крепостного права и другие реформы, которые за ней следовали и вытекали из ней как из своего начала. ‘Весть’ замечает, что в прежнюю пору нас самих называли крепостниками: мало ли как называли нас? Вот и теперь ‘С.-Петербургские Ведомости’ с своим обычным простодушием утверждают, что мы были орудием в руках лиц, имеющих ‘Весть’ своим органом: этим лицам лучше, нежели кому-нибудь, известно, как мало в этом смысла и как далеко это от истины. Каковы бы ни были наши мнения и результаты нашей деятельности, верно по крайней мере то, что мы не служили органом не только партии, стоящей за ‘Вестью’, но и никакой партии ни в обществе, ни в администрации. В последнем нумере этой последней газеты сказано в похвалу нашей деятельности, будто она служила органом дворянству, землевладельческим интересам: ничего не может быть ошибочнее этого. Успешно или нет, мы служили органом только тому, что казалось нам справедливым и разумным. Если нам приходилось защищать интересы землевладения, то мы защищали не их, а справедливость и здравый смысл. Мы желали видеть сохраненным все, что в нашем дворянстве есть достойного и полезного для страны, но никто сильнее нас не высказывался против сословной организации дворянства и ни в ком не найдет себе более решительных противников всякая тенденция к удержанию или приобретению привилегий, основанных на гражданском неравноправии народа или на вотчинной полиции. Напрасно ‘Весть’ или стоящие за ней лица хватают наши выражения, дабы прикрывать ими сущность своих мыслей и тяготений: мы столь же мало принадлежим к их кругу, как и мало заслуживаем те рукоплескания, которыми, с голоса ‘Вести’, приветствуют нас ‘С.-Петербургские Ведомости’ как своих. Мы не имеем чести принадлежать ни к тем, ни к другим. Как никакие ругательства, так и никакая лесть никогда на нас не действовали, и чем мы были в начале нашей деятельности, тем остаемся и теперь. Мы начинали нашу деятельность не только не поощряемые телеграммами и адресами, как свидетельствуют ‘С.-Петербургские Ведомости’, но вопреки направлениям, под властью которых находилось общественное мнение. Выражения общественного сочувствия приобретала наша деятельность всегда после, — в начале же мы были одиноки, и публике известно, легко ли было нам удерживать нашу позицию. Люди, стоящие за ‘Вестью’, считают себя теперь в силе, и из ‘убогой газетки’, как ее прежде называли, она играет теперь роль большого пана, но если мы прежде не подавали ей руки, потому что не замечали ее, то она еще менее может сказать, чтобы мы спешили подать ей руку теперь, когда она стала заметна.
Говоря о ‘Вести’, мы отнюдь не разумеем издателей этой газеты, имена которых значатся на ней и из которых теперь, как мы замечаем, остался лишь один. Имя этой газеты есть только символ для обозначения партии, которая сформировалась за последнее время в Петербурге и которая имеет способы действовать гораздо опаснее, помимо печати. Мы далеки от того, чтобы заподозривать чьи-либо намерения, и хотим верить, что в числе лиц, идущих в этом направлении, есть весьма добросовестные и благонамеренные, которым надобно только протереть свои глаза, чтоб иначе взглянуть на вещи, но мы убеждены, что в настоящее время нет у нас направления, менее совместного с благом страны, — скажем решительнее, — более вредного, как это. Мы никому не навязываем нашего убеждения, но, имея его, мы считаем своим долгом высказать его прямо. Эта партия ратует против нигилизма, но она не замечает того, что стоит на одной с ним почве, что между нигилизмом и ею есть, говоря немецким словом, Zusammengehorigkeit [единство (нем.)], что эта партия и нигилизм относятся друг к другу как положительный и отрицательный полюсы одной и той же силы. Консервативная партия такого рода, как та, что скрывается за ‘Вестью’, не заслуживает иметь наряду с собою иных либералов, кроме нигилистов. Если бы в самом деле эта самозванно-консервативная партия успела осуществить свои планы и вполне раскрыть себя в нашей внутренней политике, то красный демократизм получил бы у нас смысл и право бытия, raison d’etre [оправдание (фр.)].
‘Весть’, укоряя нас за статейку в No 51, приводит из ‘Московских Ведомостей’ за 1863 год наши слова: ‘Бывшие крепостники легко могут оказаться в скором будущем самыми полезными и самыми надежными членами земства’. Что же? Мы не ошиблись, громадный опыт доказал, что мы не ошиблись. Наше дворянство, которому принадлежало крепостное право, показало себя способным не только предать его полному забвению, но и дать достойных деятелей новому земству, в организации которого нет сословного начала, нет дворянства. Но тогда мы говорили о бывших крепостниках, теперь же, говоря о партии ‘Вести’, нам доводится говорить о настоящих, и об этих мы иного мнения. Хотя ‘Весть’ выдает себя за орган дворянства, но дворянство не давало ей этого права, и всем известно, что она пользуется дворянством только как удобным предлогом для своей агитации.
Повторим, мы готовы верить, что не все примыкающие к тому направлению, которое высказывается в ‘Вести’, ясно сознают, что оно значит и к чему оно ведет. Из этой среды выглядывают лица, которые обнаруживают, быть может, искреннее желание способствовать тому или другому полезному делу, но мы не думаем, чтоб они могли внушить к себе доверие, пока не выйдут из своего двусмысленного положения, не пересмотрят своих понятий и не откажутся от всякой связи с тенденциями, в значении которых нельзя сомневаться.
Мы возвращаемся к потаенным преобразователям наших преобразований. Они вошли в силу не далее как в прошлом году и присвоили себе титул консервативной партии. Этим они выдали себя за выражение здравых инстинктов общества и как бы стали на страже существующего порядка против безумных разрушителей. Но обыкновенно партии, зовущие себя консервативными, хлопочут не о том, чтобы возбуждать вопросы о преобразованиях, а напротив, в случае преобразований отстаивают основы существующего порядка. Сформированная в Петеребурге консервативная партия, имеющая своим органом газету ‘Весть’, напротив, так и дышит преобразованиями. Весь установившийся в нынешнее царствование порядок вещей подвергается ею вопросу, во все в этом порядке желает она внести дух движения и реформы. Почему же она консервативная, — почему не назвалась она либеральною или прогрессивною партией?
Дух и свойство ее таковы, что ее интересам как нельзя лучше способствовало то печальное и бессмысленное брожение, которое за несколько лет пред ее появлением оказывалось на поверхности нашей общественной жизни и которое получило характеристическое прозвище нигилизма. Пытливым наблюдателям нередко приходил на ум вопрос: откуда брало силу это ничтожество, называемое нигилизмом? Как могло оно приобрести значение в обществе сколько-нибудь цивилизованном и почему оно так мало встречало себе противодействия из тех сфер, где должны бы быть особенно крепки понятия общественной нравственности и это самое начало собственности, которое так пестрит теперь столбцы ‘Вести’?
‘Весть’ требует нас к ответу, укоряя нас в непоследовательности и в противоречии собственным мнениям, которыми, как она ретроспективно ублажает нас, стяжали мы себе славу. Она свидетельствует, что мы прежде действовали в том самом смысле, в каком теперь действует она. Если б это было так, то нам оставалось бы только поздравить себя с переменой образа мыслей и славу, в которую руководителям ‘Вести’ угодно облекать наше прошедшее, возвратить им с благодарностью.
В улику нам ‘Весть’ приводит несколько выражений из того, что нами было писано в 1863 году, когда обсуждался проект земских учреждений. Эти выхваченные из наших статей бессвязные и отрывочные фразы сосредоточивают, по мнению ‘Вести’, всю нашу деятельность, весь образ мыслей наш, от которого мы теперь, по ее свидетельству, отказались и поступили в нигилисты.
Если б и в самом деле при обсуждении проекта земских учреждений мы высказывали соображения, которые потом оказались бы в наших собственных глазах несостоятельными, то мы не сочли бы этого постыдным для себя и охотно сознались бы в своих ошибках. Мы могли бы утешить себя тем, что ошибки наши были ошибками людей, добросовестно искавших лучшего. Преобразователем была указана цель, и к ней могли вести разные пути, видя цель достигнутою, хотя бы и не тем путем, который нам казался более надежным и верным, мы тем не менее во имя собственных стремлений должны были бы считать себя удовлетворенными. Интерес честных людей в вопросах общественных не в том, чтобы настоять на своем, а чтобы способствовать лучшему.
Но мы отнюдь не находимся в том положении, в каком желают представить нас вожди консервативной партии ‘Вести’. Если мы ополчаемся против этой soidisant [якобы (фр.)] консервативной партии, то не вопреки тем началам, которых всегда держались, а именно в силу этих начал. Наше прошедшее имеет столь же мало общего с направлением этой партии, сколько и настоящее, и солидарность, в которую ей угодно ставить себя с воззрениями, высказанными нами в 1863 году, есть совершенно мнимая. С несравненно большим правом может эта охранительная партия, сформировавшаяся в прошлом году в Петербурге, претендовать на связь с образом мыслей польской консервативной партии, которая в самый разгар восстания в 1863 году с невозмутимым спокойствием духа советовала русскому правительству опереться на Польшу против революционных страстей, кипящих в русском народе и сосредоточенных главным образом в Москве. Эту теорию польских патриотов белой кости подтверждали в начале прошлого года красноречивые перья во французских журналах, и эту же теорию неумолкаемо развивает теперь ‘Весть’, приноравливаясь к обстоятельствам и стараясь подействовать на наше дворянство соответственными цели идеями, как в прежнюю пору ловкие люди действовали на нашу учащуюся молодежь другими идеями, которые также соответствовали цели. Теперь в интересах этой мнимо-консервативной партии раздувать значение нигилизма и пугать им общественное мнение. По ее учению, русский народ есть сосуд нигилизма, и давать ему жизнь значит разнуздывать противуобщественные страсти и способствовать развитию всего дурного. Начало всего дурного есть начало создаваемого ныне порядка вещей: это крестьянская реформа, которая есть архинигилизм, затем мировые посредники — нигилизм, мировые судьи — нигилизм, новое судоустройство — нигилизм, земские учреждения — нигилизм, национальная политика — нигилизм. Посреди столь великих нигилизмов и нам, в свою очередь, досталась честь быть маленьким нигилизмом.
Не только наши бедные мнения, но и самые возвышенные предметы могут подвергаться злоупотреблениям. Разве те лжеучения, которые губили нашу молодежь, не были злоупотреблением самых великодушных чувствований, и не во имя ли любви к ближнему и сострадания к неимущим прокладывал нигилизм доступ себе к молодым и незрелым умам? Самые дикие учения коммунизма не суть ли в основе своей извращенные инстинкты религиозного свойства?
Начало собственности есть великое начало, без него не может стоять гражданское общество, без него невозможна цивилизация, но из этого отнюдь не следует, чтоб оно не могло быть предметом злоупотребления и орудием обмана.
Смеем уверить господ, руководящих консервативною партией ‘Вести’, что мы нимало не изменились в нашем образе мыслей, и каковы мы были в 1863, таковы и теперь. Что мы говорили в ту пору, то можем повторить и теперь, за исключением разве того, что утратило практическое значение и перестало быть уместным. Если мы ошибались, то разве в лицах, но и то ненадолго.
‘Весть’ полагает, что так называемая консервативная партия, которой она служит органом, помышляет только о том, чтоб осуществить нашу программу земского устройства, которую развивали мы в 1863 году. Много чести! Но полно, так ли?
В дворянстве мы видели силу, созданную историческим развитием русского народа, и полагали, что силу эту следует не губить, а возвратить народу, от которого она была оторвана особою организацией, и поставить ее в условия, чтоб она могла успешно действовать на пользу народа как его живая сила.
Когда возник вопрос о новой организации нашего земства, мы прежде всего и с особенною настойчивостью развивали мысль, что земство должно упразднить собою дворянскую организацию и наследовать ей в ее правах. Вот основная мысль нашей программы, которую старались мы в наших мыслях согласовать как с общею пользой, так и с правильно понятыми интересами самих лиц дворянского сословия. С той точки зрения, которой мы держались, требовалось не уничтожение дворянских прав, но обобщение их. По отмене крепостного права сумма дворянских прав, за исключением весьма немногих и несущественных привилегий, более ослабляющих, нежели усиливающих положение дворянства и дающих ему несвойственное ему подобие польской шляхты, — обозначает лишь свободного человека, каким призван быть весь русский народ. Тех ли мнений газета ‘Весть’?
Развивая наши мнения о земской организации, мы встречали наибольшее противодействие из тех самых сфер, которым ‘Весть’ служит органом. Лица того направления, которое она представляет собою, как тогда, так и теперь тщательно разграничивают le zemstvo и le dvorianstvo и хлопочут о том, чтобы похерить le zemstvo и наградить le dvorianstvo вотчинною полицией, тем более что этим преобразованием как нельзя лучше разрешились бы и все вопросы, затрудняющие Россию, особенно польский. Улучшение крестьянского быта — вот начало всех реформ нынешнего царствования, вотчинная полиция и порядок вещей, тесно с нею связанный, от которого Россия, осенившись 19 февраля 1861 года крестным знамением, считала себя освобожденною, — вот венец здания, который готовит нам консервативная партия ‘Вести’.
Высказывая наши мнения, мы никогда не имели претензии навязывать их правительству или общественному мнению. Не все, что казалось нам ясным и убедительным, было ясно и убедительно для других. Новая земская организация не упразднила дворянскую, и окончательное слияние сословий осталось вопросом будущего. Но мы имели утешение видеть, что во внутреннюю организацию земства не внесено сословное начало. В земстве, как оно создано законодателем, ничего не основано на юридическом различии общественных состояний, в земстве нет ни дворянства, ни крестьянства, ни мещанства, в нем есть только различные степени собственности, различные виды землевладения. Вот почему считаем мы должным дорожить земскою реформой наряду с другими великими преобразованиями нашей эпохи. С течением времени многое в земских учреждениях изменится и улучшится согласно с действительными потребностями жизни и благоустройства, но всякое изменение будет к лучшему лишь при сохранении и развитии того начала, которое положено в основу этих учреждений. Вот слова, которыми мы приветствовали земские учреждения тотчас по обнародовании закона, их создавшего. ‘Мы не можем, — так говорили мы, — не указать на одно, по нашему мнению, самое важное значение нового закона. Он впервые призывает у нас к жизни земство как великую, всеобъемлющую общественную силу. Это одно уже сообщает новому закону высокую цену. Впервые теперь является у нас цельное земство, свободное от существовавшей доселе организации по правам состояния, и впервые является общественная группа землевладельцев. Это великий шаг. Регламент учреждений может измениться, они могут уступить свое место другим, но это останется. Останется земство как типическая физиономия русского народа. В этом главная сила закона. Да здравствует же русское земство! Слава Монарху, призывающего его к жизни!’
Это ли воззрение берут вожди ‘Вести’ в основу своих преобразовательных планов?
‘Весть’ в улику нашего непостоянства приводит слова наши из 1863 года о том, что в земских собраниях большинству придется состоять из дворян. Но что мы говорили тогда, то оправдалось потом на деле. В губернских земских собраниях, состав которых не предустановлен законодательно, а выходит из свободного выбора уездных собраний, где уравновешены законом различные элементы земства, громадное большинство членов состоит везде из дворян, и лишь самая незначительная часть из лиц других сословий. Разница только в том, что, по нашему предположению, дворяне были бы в земских собраниях не пришельцами из другого мipa, какими они являются теперь, что ставит их нередко в фальшивое положение, а коренными членами самого земства. Русское дворянство, слава Богу, еще не приняло того характера, какой замышляют сообщить ему понятные радикалы. Оно находится на пути к народу, с которым должно составлять единое целое, а не к разным шляхтам, с которыми, по учению ‘Вести’, должно оно быть солидарно помимо и против своего народа.
Когда обсуждался проект земских учреждений, мы имели в виду русское дворянство, которое тогда более чем когда-либо было проникнуто чувством своей национальности, — мы имели перед собою то самое дворянство, которое достославно понесло на себе все тяготы, сопряженные с улучшением крестьянского быта и выставило для этой великой реформы целый ряд честных и самоотверженных деятелей, — которое в своих собраниях выражало горячее сочувствие судебной реформе, возвещавшей России суд, равный для всех, хотя с новым судоустройством дворянство лишалось одной из своих главных привилегий, — которое желало свободы печати, — которое, наконец, желало упразднения своей сословной организации, мы имели в виду дворянство, которое в чувстве объявшего весь русский народ патриотизма готовилось всем жертвовать для охранения государственного единства России от врагов внешних и внутренних. То ли это дворянство, которое имеют в виду вожди консервативной партии ‘Вести’? Предоставляем им самим решить этот вопрос.
Говоря о так называемой партии, имеющей своим органом газету ‘Весть’, мы спрашивали, почему эта партия, дышащая преобразованиями и переменами, зовет себя консервативною. Почему она не либеральная, не прогрессивная?
В этом замечании нашем ‘Весть’ хочет видеть простодушие или недобросовестность и, по-видимому, склоняется к последнему члену дилеммы: она находит, что мы лживо толкуем значение консервативных партий, и объясняет нам, что значение таковых заключается в том, чтоб ‘охранять вечные охранительные начала’. Охранять вечные начала! Охранять охранительные начала! Какое изобилие охранительности! Эти вечные начала, охранительные и охраняемые, суть собственность, семейство, религия, а в России, сверх того, монархия и династия.
Итак, нам доводится теперь узнать, что вечные начала, на которых зиждется весь мip, суть дело партии. Собственность есть дело партии, семейство — дело партии, религия — дело партии наконец, сверх того, специально в России монархия и династия суть дело партии. И эта партия, стоящая на страже собственности, семейства, религии и, сверх того, монархии и династии в России, есть новосформированная в Петербурге консервативная партия ‘Вести’. Какой простодушный расчет на несообразительность ближних! И таким-то образом объясняя значение свое как партии консервативной, messieurs de la ‘Весть’ весьма развязно упрекают других в недобросовестности…
Определение консервативной партии, предлагаемое ‘Вестью’, имеет одно несомненное достоинство, — достоинство оригинальности. Оно так оригинально, что в целом мipe не встречает ничего себе подобного. Мудрые политики, ведущие ‘Весть’, то и дело ссылаются на Англию. В вопросе о политических партия действительно Англия есть страна классическая. Там все распределяется между двумя проходящими через весь народ великими партиями, консервативною и либеральною, существующими в продолжение веков, и самое правление там есть правление партий: одна сменяется у государственного кормила другою, и во взаимнодействии партий, в их борьбе и в их чередованиях заключается все движение политической жизни страны. Либеральная партия в Англии есть партия по преимуществу правительственная, между тем как консервативная сидит большею частью в оппозиции: следует ли отсюда заключать, что в Англии управляют делами враги собственности, семейства, религии и династии и что граф Дерби стоит на страже вечных начал, а граф Россель штурмует их, и что вся политическая жизнь Англии заключается в борьбе между людьми благомыслящими и разбойниками?
Консервативная партия есть политический термин, имеющий твердое значение. Вносить в употребление подобных терминов неопределенность есть злоупотребление. Брать слово с определенным значением и в то же время подлагать ему значение произвольное есть подлог, недозволительный ни для какой партии, хотя бы охраняющей вечные охранительные начала. Консервативная партия как политический термин означает ту сторону политической жизни, которая в общем движении заботится о том, чтобы не поколебались основы существующего порядка, предоставляя противоположной партии возбуждать вопросы об изменениях и преобразованиях, в которых заключается весь смысл истории и в которых обнаруживается ‘вечный’ закон человеческих обществ. Если ‘Весть’ есть партия консервативная, то ей много дела и за тем, чтоб охранять основы законно утвержденного порядка, а не возбуждать вопросы о дальнейших оного изменениях. Но дело в том, что кроме партий, стоящих на одной почве и имеющих в виду общую пользу, могут быть партии другого рода, которые относятся с ненавистью к существующему. Партия ‘Вести’, как мы понимаем ее, ошибается в своем значении и неправильно именует себя. Она хлопочет о переменах и преобразованиях, но предпочитает называть себя охранительною, в сущности же, она ни то, ни другое. Она есть партия реакции, попятного движения, точно так же враждебная существующему, как и всякая революционная. Партией ‘Вести’ провозится контрабанда под флагом охранительных начал, точно так же как противуобщественные учения вносятся в незрелые умы под прикрытием либерального флага. Торжество тайных стремлений партии ‘Вести’, неправильно именующей себя консервативною, было бы торжеством не каких-либо вечных или охранительных начал, а начал, весьма враждебных России, — враждебных ее народу, ее государству, ее цивилизации. Если б эта так называемая партия добилась своего, то она дала бы право на существование всем дурным элементам… Так называемая партия ‘Вести’ уже и теперь, по собственному сознанию, действует в солидарности с антирусскими партиями, и если она выражается не тем языком, каким изъяснялись наши нигилисты, то из этого отнюдь не следует, чтобы то искусственное брожение умов, которое обнаруживалось на поверхности нашей общественной жизни, не условливалось в известной степени правилом: ‘Чем хуже, тем лучше’.
Возвращаясь к нам в каждом своем нумере, ‘Весть’ полагает, что мы чувствуем себя огорченными и оскорбленными вследствие того, что она отнесла нас к области нигилизма. Смеем уверить ее почтенных водителей, что мы нимало ни огорчены, ни оскорблены этим их распоряжением, напротив, мы приняли его с тем удовольствием, каким обыкновенно сопровождается ощущение комического. Это забавно и отнюдь не огорчительно. Но это было несколько и поучительно, ибо обнаружило сущность сей так называемой консервативной партии, которая в сочувствии реформам нынешнего царствования, начиная с освобождения крепостных, видит признак нигилизма. Если нам что-либо могло показаться оскорбительным в суждениях о нас ‘Вести’, то разве только то, что она считала возможным затянуть нас в солидарность с собою. Пусть она трактует нас нигилистами: этому мы посмеемся, но пусть только она не смешивает наших мнений со своими стремлениями: это было бы действительно обидно.
Последний нумер ‘Вести’ появился с двумя передовыми статьями, из коих одна посвящена новому судоустройству, а другая — полемике с нами о значении дворянства.
Недавно в этой газете было перепечатано из ‘Московских Ведомостей’ письмо князя Друцкого-Соколинского о том, как в имении, порученном его надзору, безнаказанно чинился в продолжение двух лет открытый разбой и как наконец эта долгая история завершилась смертоубийством. ‘Весть’ лишь мимоходом коснулась этого вопиющего дела и не сочла нужным посвятить ему особую статью. Почему? Во-первых, потому, что дело происходило не в Виленской и не в Волынской губернии (какой бы гвалт подняла она, если бы нечто подобное случилось там!), да еще потому, что в тех местах, где совершилось это дело, нет ни мировых судей, ни окружного суда, ни публичного процесса, ни присяжных, и, стало быть, придраться было не к чему. Зато ‘Весть’ не упускает ничего, что может быть истолковано в неблагоприятном для нового судоустройства смысле. Здесь каждое лыко ставит она в строку, и теперь удары ее падают на институт присяжных. В Петербургском окружном суде присяжные отпустили чиновника Протопопова, который судился за занесение руки на своего начальника. Мы не имеем достаточно данных для того, чтоб убедиться в справедливости или несправедливости вердикта, данного по этому делу присяжными. Они признали действие подсудимого припадком умопомешательства. Действие помешанного не подлежит вменению, это очевидно, но действительно ли было тут умопомешательство об этом могут быть различные мнения. ‘Весть’ негодует на присяжных, зачем они, признав поступок Протопопова умоисступлением, не приговорили подсудимого к врачебному пользованию. Вот до чего доходит эта партия в своей вражде к новым учреждениям! Как будто присяжные могут присуждать не только наказание, но и способ лечения, в котором подсудимый может нуждаться. В своей ревности против института присяжных, составляющих столь существенную и дорогую часть нового суда, ‘Весть’ находит, что состав наших присяжных слишком демократичен. Она имеет дух утверждать, что в других цивилизованных странах, где имеется суд присяжных, именно в Англии, списки составляются из элементов высшего, чем у нас, разбора, и что у нас будто бы, напротив, в присяжные берется всякий уличный бродяга. Но ценз и общественное положение наших присяжных не только не ниже, но выше, чем в Англии, на которую ‘Весть’ по этому случаю ссылается. В качестве присяжных заседают в английских судах люди самые простые и не имеющие политических прав, у нас же большинство присяжных, напротив, состоит из людей, принадлежащих к высшим общественным слоям. Бесцеремонность, с которою ‘Весть’ обращается с своими читателями, доходит до того, что в этой же самой статье, где она упрекает состав наших присяжных в крайнем демократизме и этим объясняет исход протопоповского дела, она сообщает, что судившие это дело присяжные были большею частью из чиновников. Из каких же элементов составлять списки присяжных, дабы угодить ‘Вести’? Не из одних ли крупных землевладельцев? Но ведь служба присяжных есть повинность, а не право, и повинность эта была бы действительно невыносимо тяжкою, если бы нести ее пришлось столь малочисленному классу, как господа крупные землевладельцы. Не проще ли просто-напросто похерить присяжных и кстати подчинить суды канцеляриям и полицейским управлениям, которые были всевластны при прежних порядках и с которыми умели очень хорошо ладить прежние обладатели крепостного права, особенно крупные?
Что касается до значения дворянства, то ‘Весть’ убеждается наконец, что во взглядах своих на этот предмет она совершенно расходится с нами. Она находит, что мы проповедуем ломку существующего, говоря о несостоятельности особой дворянской организации. Но если партия ‘Вести’ не сочувствует нам в этом отношении теперь, то мы и прежде точно так же не заслуживали ее сочувствия. Не принадлежа ни к консервативным, ни к либеральным партиям, мы трактовали вопрос о дворянстве и с консервативных, и с либеральных точек зрения: мы трактовали его и в интересе самих лиц дворянского сословия, и в общем интересе государственной пользы и народного блага, и с какой стороны ни подходили мы к этому вопросу, мы всегда убеждались в несостоятельности особой дворянской организации и всего более высказывались против особых юридических состояний или особых гражданских пород, которые занесены к нам из чужи и от которых все другие европейские страны уже успели давно освободиться.
‘Весть’ смеется над своими читателями, говоря, что сочувствует юридическому равенству народа, и протестуя в то же время против слияния сословий, против упразднения сословной организации. Сословная организация и есть то, что называется юридическим неравенством. Потомственные сословия суть не что иное, как особые, не равные между собою юридические состояния. ‘Весть’ отличает юридическое (гражданское) равенство от политического: первое будто бы она допускает, а протестует только против последнего. Что же в сущности? В сущности она под консервативным флагом провозит контрабандный товар. Распространяясь о политических правах, партия ‘Вести’ протестует против обобщения тех элементарных прав, которыми определяется полнота личной свободы в гражданском обществе и которые у нас остаются еще исключительною принадлежностью одного состояния, между тем как во всех прочих цивилизованных странах они давно уже стали общим достоянием.
Водители ‘Вести’ изъявляют сочувствие юридическому равенству, хорошо, — как же они протестуют, например, против переложения натуральной повинности на денежную? Юридическое равенство есть вместе и финансовое. Или они думают, что дело юридического равенства у нас совсем окончено и что в этом отношении ничего не остается делать? Что лица всех других сословий должны всегда пребывать в крепостных отношениях к своим обществам и что подушная подать, нигде не существующая, должна навеки оставаться типом русской финансовой системы?
Ссылаясь на Англию, эти господа должны были бы повернее ознакомиться с бытом этой страны. Именно в этой-то стране политических градаций нет и следов чего-либо похожего на особые юридические состояния или потомственные сословия, между тем как в нравах демократической и революционной Франции еще живут предания дворянства, а ее финансовая система сильно грешит против равенства. Идеал, который носится пред мысленными взорами водителей ‘Вести’, есть не что иное как польская шляхта, которая была народов в народе, государством в государстве и которая заела народ и погубила государство.
‘Весть’ почему-то особенно восторгается теми мнениями, которые мы высказывали в 1863 году, но эти же самые мнения высказываем мы и теперь. Вот что писали мы в 1863 году, рассматривая вопрос о дворянстве с самой консервативной точки зрения, когда речь шла о земских учреждениях:
Что такое дворянство? Если взять дворянство как политическое сословие, то есть если взять ту часть дворянства, которая имеет право участвовать в дворянских собраниях, то это не что иное как соединение людей, которые отличаются от своих сограждан родовыми преданиями, известною мерою землевладения и образования, наконец, привычкой управлять, приобретенною на государственной службе. Все эти черты делают людей, принадлежащих к дворянству, особенно полезными членами политического общества, но в общем гражданском быту этот класс людей сливается с дворянством как одним из узаконенных состояний, пользующимся определенными преимуществами… Это выделяет дворян из среды прочих земских сословий и образует из дворян особую группу, имеющую свои отдельные интересы и потому неспособную действовать именем земства и в интересах земства… Думают действовать консервативно, сохраняя за дворянством сословную организацию. Но разве стоит сохранять форму, не сохраняя содержания? Разве самому дворянству приятно сделаться призраком? Не лучше ли позаботиться о сохранении сущности дела, не вернее ли позаботиться о том, чтобы дворяне, освободившись от сословной замкнутости, могли остаться с пользой для земства на том месте, где поставила их история? История поставила этих людей во главе русского общества, много перенес русский народ, много лишений претерпел он, чтобы в среде его образовался класс людей, обеспеченных в своем положении и способных заниматься не только своими частными, но и общественными делами… Но, с другой стороны, Россия очевидно не может пользоваться этим классом как следует, и законодательство никак не может предоставить ему все те дела, которыми управлять он способен, если сохранится за ним характер организованного сословия. Было бы вопиющею несираведливостию отдать дела земства в руки одного сословия. Эта организация была уместная, когда дворяне представляли собою двадцать миллионов людей, совершенно безгласных. Теперь эти безгласные люди получили голос, который должен быть слышен наряду с голосом дворянства, и потому теперь необходимо изменить прежнюю сословную организацию дворян-землевладельцев. Эта организация оказывается несоответствующею новому порядку вещей, и вся сила преобразования должна быть направлена сюда.
Впервые опубликовано: ‘Московские Ведомости’. 1867. 15, 19 марта, 1 апреля. No 59, 63, 73.