ГАВРИЛИАДА
ГАВРИЛИАДА
I
II
III
IV
V
Гаврилиада, Брюсов Валерий Яковлевич, Год: 1918
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Валерий Брюсов. Мой Пушкин. Статьи, исследования наблюдения
М.—Л., Государственное издательство, 1929
В бумагах Пушкина сохранился такой набросок, относящийся к началу 30-х годов:
На это скажут мне с улыбкою неверной:
‘Смотрите, вы поэт — уклонный, лицемерный,
Вы нас морочите. Вам слава не нужна?
Смешной и суетной вам кажется она?
Зачем же пишете?’ — Я? для себя! — ‘За что же
Печатаете вы?’ — Для денег! — ‘Ах, мой боже!
Как стыдно!’ — Почему ж…
Раньше, в 1824 году, Пушкин высказал ту же мысль в письме к кн. П. Вяземскому (8 марта): ‘Я пишу для себя, а печатаю для денег’, и повторял ее не раз в других письмах, в ‘Разговоре Книгопродавца с Поэтом’, в ‘Родословной моего героя’.
И действительно, Пушкин всю жизнь оставался верен этому афоризму: ‘Пишу для себя, печатаю для денег’, притом не только второй его половине, но и первой. Пушкин продавал (‘бросал толпе, рабыне суеты’) лишь ‘плоды’ своего труда, а не самый труд, и в этом смысле называл свою лиру ‘свободной’. Начиная новое произведение, Пушкин никогда не задумывался над тем, напечатает ли он его или принужден будет оставить в своих тетрадях и сообщить лишь близким друзьям. Известно, что даже ‘Евгения Онегина’ Пушкин начал без надежды увидеть его в печати, и тогда писал кн. Вяземскому: ‘О печати и думать нечего’, брату: ‘Бируков ее (поэмы) не увидит’, А. А. Бестужеву: ‘Если когда-нибудь она и будет напечатана, то верно не в Москве и не в Петербурге’.
Число стихотворений Пушкина, не напечатанных при его жизни, огромно. Здесь есть и лирические строфы, слишком интимные для печати, и эпиграммы, слишком для нее колкие и политические оды, слишком вольные, и целые поэмы. Замечательно, что художественный уровень этих произведений нисколько не ниже, чем стихов, предназначавшихся для широкого распространения. Пушкин работал над теми своими стихами, которых он мог остаться единственным читателем, теми же самыми методами, с тем же упорством и вниманием, как и над всеми другими своими созданиями, и по праву применял он к себе стихи Андрэ Шенье:
без отзыва утешно я пою,
И тайные стихи обдумывать люблю.
Только этим правилом ‘пишу для себя’, только этой любовью ‘обдумывать тайные стихи’ можно объяснить создание ‘Гаврилиады’, поэмы, печатать которую полностью не решаются и теперь, через семьдесят лет после смерти Пушкина, и самое существование которой едва не повлекло за собой тяжкие беды для автора. Черновых ‘Гаврилиады’ до нас не дошло (они были, вероятно, истреблены Пушкиным), но мы знаем, что такие плавные, безукоризненные стихи давались Пушкину только после упорной работы, и мы не можем сомневаться, что существовало два или три варианта поэмы, прежде чем она приняла свой окончательный вид. В тот самый год (1822), когда Пушкин писал в одном письме: ‘На конченную свою поэму я смотрю, как сапожник на пару своих сапог, и продаю с барышом’, — он же работал над поэмой, которую, кончив, не мог продать ни за грош и которую сам признавал ‘опасными стихами’. Нужно ли большее доказательство, что искренно были написаны стихи о поэте:
Твой труд
Тебе награда, им ты дышишь…
‘Гаврилиада’ занимает среди сочинений Пушкина особое положение, так как автор принужден был от нее отречься.
В июне 1828 года дворовые люди некоего штабс-капитана Митькова донесли петербургскому митрополиту, что ‘господин их развращает их в понятиях православной веры’, читая им по рукописи ‘развратное сочинение под заглавием Гаврилиады’. При доносе была приложена и рукопись поэмы. Дело было доведено до государя, который повелел вести его генерал-губернатору и образовать для разбора особую комиссию из гр. В. Кочубея, гр. П. Толстого и кн. А. Голицына.
К ответу вскоре был привлечен и Пушкин, потому ли, что на рукописи стояло его имя, или потому, что на него, как на автора поэмы, указал Митьков. При первом допросе, в августе 1828 года, Пушкину были поставлены вопросы: а) им ли была писана поэма ‘Гаврилиада’? б) в котором году? в) имеет ли он у себя оную? Пушкин, как указано в официальном ‘деле’, на эти вопросы ‘решительно отвечал, что сия поэма писана не им, что он в первый раз видел ее в лицее в 1815 или 1816 году, и переписал ее, но не помнит куда девал сей список, и что с того времени он не видел ее’.
Этот ответ не удовлетворил государя, и он повелел Толстому вновь призвать Пушкина и спросить у него: ‘От кого получил он в 15-м или 16-м году, находясь в лицее, упомянутую поэму, изъяснив, что открытие автора уничтожит всякое сомнение по поводу обращающихся экземпляров сего сочинения под именем Пушкина’. Ответ Пушкина на этот новый вопрос дошел до нас в подлиннике, вот он:
‘1828 года, августа 19, нижеподписавшийся 10 класса Александр Пушкин вследствие высочайшего повеления, объявленного г. главнокомандующим в С.-Петербурге и Кронштадте, быв призван к с.-петербургскому военному губернатору, спрашиваем, от кого именно получил поэму под названием Гаврилиада, показал: — Рукопись ходила между офицерами гусарского полка, но от кого из них именно я достал оную, я никак не упомню. Мой же список сжег я, вероятно, в 20-м году. Осмеливаюсь прибавить, что ни в одном из моих сочинений, даже из тех, в коих я наиболее раскаиваюсь, нет следов духа безверия или кощунства над религиею. Тем прискорбнее для меня мнение, приписывающее мне произведение жалкое и постыдное’.
28 августа ответ Пушкина был доложен государю. На докладе, со слов государя, рукою Бенкендорфа написано такое решение: ‘Гр. Толстому призвать Пушкина к себе и сказать ему моим именем, что, зная лично Пушкина, я его слову верю. Но желаю, чтобы он помог правительству открыть, кто мог сочинить подобную мерзость и обидеть Пушкина, выпуская оную под его именем’. После этого Пушкин был призван к допросу в третий раз.
Дальнейший ход дела изложен в протоколе комиссии от 7 октября так: ‘Главнокомандующий в С.-Петербурге и Кронштадте, исполнив вышеупомянутую собственноручную его величества отметку, требовал от Пушкина, чтобы он, видя такое к себе благоснисхождение его величества, не отговаривался от объявления истины, и что Пушкин по довольном молчании и размышлении спрашивал: позволено ли будет ему написать прямо государю императору, и получив на сие удовлетворительный ответ, тут же написал к его величеству письмо и, запечатав оное, вручил графу Толстому. Комиссия положила, не раскрывая письма сего, представить оное его величеству, донося и о том, что графом Толстым комиссии сообщено’.
Содержание письма Пушкина к государю в точности неизвестно. Но ‘дело’ после этого письма было прекращено.
Заметим еще, что Пушкин во время хода этого дела, 1 сентября, писал в частном письме кн. П. Вяземскому: ‘Ты зовешь меня в Пензу, а того и гляди, что я поеду далее: ‘Прямо, прямо на восток’. Мне навязалась на шею преглупая штука. До правительства дошла, наконец, Гаврилиада, приписывают ее мне, донесли на меня, и я, вероятно, отвечу за чужие проказы, если кн. Дм. Горчаков не явится с того света отстаивать права на свою собственность. Это да будет между нами’
Итак, Пушкин несколько раз определенно отрекся от ‘Гаврилиады’ и даже указал, как на ее автора, на другое лицо’
Можно ли верить этому отречению? — Решительно нет.
Есть известие, что у кн. Вяземского была полная рукопись ‘Гаврилиады’, писанная Пушкиным (см. Примечания), но сохранилась ли она, неизвестно. Зато есть автограф даже более убедительный: программа этой поэмы, составленная Пушкиным’ как составлял он обычно программы и других своих больших произведений. Рукопись руки Пушкина можно было бы выдавать за список, сделанный им с чужого оригинала, но одно существование этой программы в кишиневской тетради уже неопровержимо доказывает принадлежность ‘Гаврилиады’ Пушкину.
Затем в той же кишиневской тетради Пушкина есть набросок стихотворения, которое нельзя истолковать иначе, как намеками на ‘Гаврилиаду’. Среди бессвязных, недоконченных строф мы читаем здесь такие стихи:
Прими в залог воспоминанья
Мои заветные стихи…
И под печатью потаенной
Прими опасные стихи…
Не удивляйся, милый друг,
Ее израильскому платью…
Вот Муза, резвая болтунья,
Которую ты так любил.
Она раскаялась, шалунья,
Придворный тон ее пленил…
Ее всевышний осенил
Своей небесной благодатью,
Она духовному занятью
Опасной жертвует игрой…
В этих набросках еще трудно уловить общий остов слагавшегося стихотворения, но основная мысль его совершенно ясна: это обращение, envoi к кому-то (кн. Вяземскому? Н. С. Алексееву?) при посылке ‘Гаврилиады’.
Автор ‘Гаврилиады’ в конце поэмы называет себя:
Друг демона, повеса и предатель.
Выражения эти вполне подходят к Пушкину. ‘Предателем’ т. е. предателем в любви, мог назвать себя Пушкин, вспоминая ‘коварные старанья преступной юности своей’, ‘повесой’ называл он себя и в других стихотворениях, как, например, ‘а я, повеса вечно праздный’, ‘другом демона’ был он как друг А. Н. Раевского.
Кн. П. А. Вяземский, 10 декабря 1822 года, посылая А. И. Тургеневу значительный отрывок из ‘Гаврилиады’, писал про нее вполне определенно, как про поэму Пушкина: ‘Пушкин прислал мне одну свою прекрасную шалость’.
Уже всех этих ‘формальных’ и ‘документальных’ доказательств совершенно достаточно, чтобы установить авторство Пушкина. {Есть еще известие, будто несколько стихов ‘Гаврилиады’ предназначались потом для стихотворения Д9 октября 1825 года’ (см. Грот, ‘Пушкин’, 2-е изд., стр. 280). Но известие это, сообщаемое одним С Д. Комовским, по справедливости подвергается сомнению. Полагают, что Комовский, огорченный тем, что Пушкин ни разу не упомянул его имени в своих стихах, попытался сам пополнить этот пробел и смастерил ‘из стихов ‘Гаврилиады’ будто бы новую, пропущенную строфу ’19 октября 1825 года’ (см. Сочинения Пушкина, изд. Ефремова, том VIII, стр. 223).}
Но, быть может, еще убедительнее доказательства, так сказать, внутренние, почерпаемые из самой поэмы, ее строения, ее языка.
Форма ‘Гаврилиады’ вполне соответствует обычным формам поэм Пушкина, с фабулой, развивающейся сжато и быстро, со смелыми лирическими отступлениями, при необыкновенной стройности составных частей. Стих ‘Гаврилиады’ — прозрачный, кристальный стих Пушкина, тайной которого владел он один и ‘подделать’ который мог бы только поэт, не уступающий Пушкину по дарованию. Образы поэмы четки и ярки, эпитеты точны и обдуманны, многие отдельные места поистине составляют драгоценные жемчужины русской поэзии.
Наконец, весь стиль, вся манера в ‘Гаврилиаде’ чисто пушкинские. Вот несколько примеров.
Пушкин любил называть глаза — ‘томными’ или ‘внимательными’. Мы читаем у него: ‘И томных дев устремлены на вас внимательные очи’, или: ‘Их томный взор, приветный лепет’. В ‘Гаврилиаде’ соответственно этому:
Но что же так волнует и манит
Ее к себе внимательные очи.
Высокий стан, взор томный и стыдливый.
Вообще слово ‘томный’ встречается у Пушкина очень часто, столь же часто встречается оно и в ‘Гаврилиаде’. Вот еще пример:
И нежилась на ложе томной лени.
(Этот стих к тому же напоминает другой, из стихотворения ‘Желание’: ‘Душой заснуть на ложе мирной лени’.)
Пушкин любил ‘красоте’ придавать эпитет ‘стыдливый’. Например: ‘Она покоится стыдливо в красе торжественной своей’, ‘Стыдливо-холодна, восторгу моему едва ответствуешь’. В ‘Гаврилиаде’ читаем:
И к радостям, на ложе наслаждений,
Стыдливую склонили красоту.
В послании Н. С. Алексееву Пушкин упоминает ‘докучливую мать’, тот же эпитет встречается и в ‘Гаврилиаде’:
При матери докучливой и строгой.
В ‘Бахчисарайском фонтане’ есть стих: ‘Язык мучительных страстей‘. В ‘Гаврилиаде’ это выражение повторяется буквально:
…тайный глас мучительных страстей.
В ‘Руслане и Людмиле’ есть выражение. ‘Любви готовятся дары‘, в ‘Гаврилиаде’ сказано почти так же:
Его любви готовя новый дар.
Таких же параллелей можно было бы привести немало. Вот еще несколько выражений ‘Гаврилиады’, которые трудно не признать ‘пушкинскими’:
И снова ждет пленительного сна.
В те дни, когда от огненного взора
Мы чувствуем волнение в крови.
Когда тоска обманчивых желаний
Объемлет нас…
Скучна была их дней однообразность.
В объятиях ленивой тишины.
И счастлива в прелестной наготе.
Можно утверждать одно: если ‘Гаврилиада’ написана не Пушкиным, то одновременно с ним жил в России другой, равный ему по дарованию поэт, обладавший к тому же поразительным даром имитации.
Как же должны мы относиться к отречению Пушкина от своей поэмы?
Прежде всего надо вспомнить положение Пушкина в то время, когда возникло дело о ‘Гаврилиаде’ (август 1828 г.). Не прошло еще и двух лет, как Пушкин был возвращен из ссылки. Ему были очень памятны месяцы, ‘высиженные глаз на глаз со старой няней, в Михайловском’. Правительство имело немало поводов смотреть на него косо. Летом 1827 года разыгралось дело о стихах ‘Андрей Шенье’. В октябре того же года наделала шуму встреча Пушкина с Кюхельбекером-
С другой стороны, незадолго перед тем Пушкин впервые повстречался с H. H. Гончаровой. Новая, могущественная любовь наполняла его душу. Новые надежды встали перед его воображением. Вместе с тем Пушкин был уже далек от неверия своей юности. Близились годы религиозных раздумий, приведших к таким стихотворениям, как ‘Отцы-пустынники’, ‘Как с древа сорвался’, ‘Галуб’. В 1828 году Пушкин был уже автором ‘Бориса Годунова’, уже создавал ‘Полтаву’.
И вдруг на него падает обвинение, что он — автор кощунственной поэмы, которую государь называет ‘мерзостью’, обвинение в преступлении против первых параграфов нашего законодательства. Что могло грозить Пушкину? только ли немилость двора? а может быть, и в самом деле — поездка ‘прямо на восток’, ‘рудники сибирские’! Во всяком случае все здание некоторого спокойствия и некоторой независимости, воздвигнутое с таким трудом, рушилось. Рушилась и надежда на брак с H. H. Гончаровой.
Вероятно под влиянием таких невеселых дум Пушкин и писал тогда:
Снова тучи надо мною
Собралися в тишине,
Рок завистливый бедою
Угрожает снова мне.
Сохраню ль к судьбе презренье?
Понесу ль навстречу ей
Непреклонность и терпенье
Гордой юности моей?
Пушкин не сохранил ‘презренья’ к судьбе, не понес ей навстречу ‘непреклонность’ своей ‘гордой юности’. Он попытался обмануть своих судей, ‘отпирался’ (по выражению кн. А. Н. Голицына), сваливал свою вину на другого — сначала на каких-то ‘офицеров гусарского полка’, потом (письмо к кн. Вяземскому) на кн. Д. П. Горчакова. И только, так сказать, ‘припертый к стене’ явно выраженным недоверием государя — решил, наконец, прибегнуть к его великодушию.
Первое уверение Пушкина, что он получил ‘Гаврилиаду’ в лицее, в 1815 или 1816 году от офицеров гусарского полка, не заслуживает опровержения. До 1815 года, т. е. до подвига, совершенного самим Пушкиным, никто не мог написать такой поэмы порусски: не существовало для того ни языка, ни стиха.
Столь же неправдоподобно и уверение, что автор ‘Гаврилиады’ — кн. Д. П. Горчаков. Хотя сам Пушкин хвалил в его сатирах ‘слога чистоту’ (‘Городок’), но стих Горчакова во всех его подлинных произведениях, характерный до-пушкинский стих, даже более близкий к стиху XVIII века, чем к стиху Жуковского и Батюшкова.
Кроме того, Пушкин не мог серьезно уверять кн. Вяземского, что автор ‘Гаврилиады’ — кн. Горчаков, когда сам послал кн. Вяземскому ‘Гаврилиаду’ как ‘свою шалость’. То место в письме Пушкина, где говорится о кн. Горчакове, нельзя счесть ничем иным, как косвенным предупреждением кн. Вяземскому: опровергать в обществе слухи об авторстве Пушкина. Опасаясь обычной в те дни перлюстрации писем, Пушкин не решился выразиться определеннее, но кн. Вяземский понял его и писал ему в ответ: ‘Сердечно жалею о твоих хлопотах по поводу ‘Гавриила’, но надеюсь, что последствий худых не будет’.
Заметим, что, намекая как на автора ‘Гаврилиады’ именно на кн. Горчакова, Пушкин поступал очень осторожно. Горчаков и ранее был известен, как автор разных нецензурных стихов. Новая такая поэма не изменяла ничего в его худой или доброй славе. Лично же кн. Горчакову никаких неприятностей угрожать не могло: он был уже вне земного суда, так как скончался четыре года назад, в 1824 году.
Что касается письма Пушкина, которое было передано государю нераспечатанным, то, как мы говорили, содержание его неизвестно. Возможны два предположения: Пушкин в этом письме называл или того же кн. Д. П. Горчакова, или себя. Есть косвенное указание в пользу второго предположения.
В программе записок, продиктованной кн. А. Н. Голицыным, членом комиссии по разбору дела о ‘Гаврилиаде’ и лицом очень близким к Николаю Павловичу, под 30 декабря 1837 года записано следующее: ‘Гаврилиада’ Пушкина. Отпирательство Пушкина. Признание. Обращение с ним государя. Важный отзыв самого князя, что не надобно осуждать умерших’. Последние слова добавлены тем лицом, которому кн. А. Н. Голицын диктовал свою программу.
Кн. Голицын, по положению своему, мог знать лично от государя содержание письма Пушкина. Только это, неизвестное нам письмо Пушкина и могло быть тем ‘признанием’, о котором говорит Голицын: все другие показания Пушкина были именно ‘отпирательством’. Заключительный ‘отзыв князя’ можно истолковать так: он желал оставить себе напоминание (на то время, когда будет обрабатывать свою ‘программу’), что не должно осуждать уже покойного (1837 г.) Пушкина за проступок его молодости.
Если в письме к государю Пушкин, действительно, назвал автором ‘Гаврилиады’ себя, с него до некоторой степени снимается и обвинение в сознательной лжи, которое очень многим казалось несовместным с образом Пушкина.
Время написания ‘Гаврилиады’ определяется тем, что программа ее написана среди чернового наброска послания к Чаадаеву, помеченного 6 апреля 1821 года. В декабре 1822 года ‘Гаврилиада’ была уже в руках кн. Вяземского. Таким образом, ‘Гаврилиада’ была создана с половины 1821 по конец 1822 года.
За это время в поэзии Пушкина встречается целый ряд созданий, одетых в ‘израильское платье’, целый ряд образов, почерпнутых из Библии. Тогда были написаны: ‘Десятая заповедь’, переводы из ‘Песни песней’, ‘Еврейке’, ‘Свободы сеятель пустынный’ и наброски ‘адской поэмы’, действие которой должно было происходить в аду. Судя по этим стихам, надо заключить, что тогда среди ‘цариц сердца’ у Пушкина была какая-то еврейка, к которой и относится обращение ‘моя Ревекка’. Возможно, что и вся ‘Гаврилиада’ обращена к ней, по крайней мере так позволяют думать стихи:
Зачем же ты, еврейка, улыбнулась
И по лицу румянец пробежал?
Я не тебя, Марию описал.
Ах, милая, ты, право, обманулась.
Несколько позже (в начале 1824 года) Пушкин в письме, послужившем поводом к его ссылке, писал: ‘Читаю Библию, святой дух иногда мне по сердцу…’
Литературные образцы для ‘Гаврилиады’ Пушкин мог найти в поэмах на библейские сюжеты любимца своей юности Парни. Отдельные стихи ‘Гаврилиады’ довольно близко напоминают некоторые места этих поэм.
‘Гаврилиада’ написана пятистопным ямбом, притом пятистопным ямбом первого периода пушкинского творчества. До 1830 года Пушкин в пятистопном ямбе всегда строго соблюдал мужскую цезуру после второй стопы. Так написаны стихотворения ‘Желание’ (1821 г.), ’19 октября’ (1825 г.), перевод отрывка ‘Девственницы’ (1825 г.), ‘Я вас любил’ (1829 г.), эпиграммы на Каченовского (1829 г.), весь ‘Борис Годунов’ и вся ‘Гаврилиада’. В ‘Домике в Коломне’ Пушкин сам говорил:
Признаться вам, я в пятистопной строчке
Люблю цезуру на второй стопе.
Но начиная с 1830 года Пушкин начинает позволять себе некоторые вольности в этом стихе. Не только он допускает женскую цезуру после второй стопы (единичные примеры чего встречаются у него и раньше), но и цезуру после третьей стопы и даже стихи без определенной цезуры. Таких стихов сколько угодно: в отрывке ‘В начале жизни’, в драмах 1830 года, в ‘Русалке’ и в том самом ‘Домике в Коломне’, в котором прославляется ‘в пятистопной строчке цезура на второй стопе’. Вот несколько примеров:
По видом величавая жена. (‘В начале жизни’.)
Другой женообразный, сладострастный. (Ibid.)
Ведь рифмы запросто со мной живут. (‘Домик в Коломне’.)
Из мелкой сволочи вербуют рать. (Ibid.)
Он сутки замертво лежал, и вряд ли. (‘Скупой рыцарь’.)
Мне дам и герцога. Проклятый граф. (Ibid.)
Ребенком будучи, когда высоко. (‘Моцарт и Сальери’.)
Последней в Андалузии крестьянки. (‘Каменный гость’.)
Да подговаривать вас, бедных дур. (‘Русалка’.)
Этот список из стихов 1830—1837 годов можно было бы сделать очень длинным. Напротив, до 1830 года у Пушкина пятистопные ямбические стихи без мужской цезуры на второй стопе составляют величайшее исключение. Если мы не ошибаемся, во всем ‘Борисе Годунове’ только один подобный стих, {В ‘Борисе Годунове’:
Ты, отче патриарх, вы все, бояре. (Спб. IV.)} в ‘Гаврилиаде’ — ни одного, и это может служить лишним доказательством, что ее автор — Пушкин.
История распространения ‘Гаврилиады’ среди читателей еще не изучена. Если в письме к А. А. Бестужеву под ‘Благовещением’ разумеется именно ‘Гаврилиада’, надо будет признать, что Пушкин сам сообщил свою поэму по меньшей мере двум лицам: кн. Вяземскому и А. Бестужеву. То обстоятельство, что ‘Гаврилиада’ оказалась в руках штабс-капитана Митькова, человека вообще чуждого литературе, доказывает, что поэма в 20-х годах получила уже широкое распространение. В позднейшие годы жизни Пушкин (так рассказывает кн. Вяземский) не терпел даже упоминания о ‘Гаврилиаде’ в своем присутствии.
1908-1918.