Гаспар Гаучо, Рид Томас Майн, Год: 1879 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 125 минут(ы)

Томас Майн Рид

Гаспар Гаучо

Gaspar the Gaucho: A Tale of the Gran Chaco (1879)

Роман

I. Гран-Чако

Разверните карту Южной Америки и взгляните на местность, расположенную между реками Рио-Саладо, Парана и Парагвай. В верхнем течении протекающей на юго-восток от Анд Саладо вы увидите город Сальту, а в верховьях стремящегося с севера Парагвая — крепость Коимбру. Соединив мысленно оба города чертой, вы обозначите между упомянутыми реками область — очень мало известную, но едва ли не самую интересную на всем материке Южной Америки. В ее прошлом много романтичного, а ее настоящее полно таинственности. В наше время страна эта так же мало исследована, как во времена Мендосы и Писарро. Вам хочется узнать название этой области, юный читатель? Это область Гран-Чако.

Жители этой территории наводят ужас на окрестное население, которое поэтому старательно избегает всяких отношений с ними.

Существующее мнение, будто испанцы во времена Колумба покорили всю Америку и господствовали над всеми племенами краснокожих, — чистейшее историческое заблуждение. Движимые жаждой наживы и попутно желанием распространить христианство, испанские конкистадоры [conquistador — завоеватель (исп.)] обошли обе части Американского материка, но все же осталось много областей, куда они не заглянули. Некоторые из этих забытых областей по обширности своей равны территории Англии. К числу этих местностей принадлежит область Набахоа на севере, земля доблестных Гуахиров в центре, Патагония и Арауко на юге и, наконец, Гран-Чако, лежащая между Кордильерами, Перуанскими Андами и реками Параной и Парагваем. Эта огромная, как целая империя, территория осталась до сих пор неисследованной, Путешественники, предпринимавшие экспедиции в глубь этой области, быстро бросали свое намерение и возвращались назад.

Попытки иезуитских и францисканских миссионеров насадить там христианство также не имели успеха. Дикие племена Гран-Чако не покорялись ни мечу, ни кресту.

Три больших реки — Рио-Саладо, Рио-Бермехо и Пилькомайо — протекают по территории Чако и соединяются с Параной и Парагваем. Они плохо известны географам. Сравнительно недавно была сделана попытка ознакомиться с рекой Рио-Саладо, но это удалось лишь в верхней части течения, находящейся в колонизованных областях, потому что по ее берегам рыщут хищные дикари.

Еще менее известны географам Рио-Бермехо и Пилькомайо. Верховья Пилькомайо находятся в Аргентине и Боливии и там на ее берегах немало городов и селений, дальше река теряется в области Гран-Чако. Даже устье Пилькомайо не исследовано, хотя река эта впадает в Парагвай как раз напротив древнейшей испанской колонии — столицы Парагвая Асунсьона. На берегах дельтообразного, болотистого и густо поросшего сочной зеленью устья Пилькомайо нет и признака города или поселка, они встречаются лишь в верховьях реки.

Никогда не ступала нога белолицего в область Чако, никогда не высилась здесь церковная колокольня с крестом. Европейцы избегают Гран-Чако не потому, что эта область была мало пригодна для колонизации. Гран-Чако не бесплодная территория, как Патагония, не сырая лесистая низменность, как побережья Амазонки или дельта Ориноко. Необъятные зеленеющие саванны, рощи тропических деревьев, среди которых чаще всего встречаются пальмы, здоровый климат, плодородная почва делают Гран-Чако похожей на огромный парк или сад, насаженный самим Господом Богом, и несомненно привлекли бы сюда переселенцев, если бы не коренное туземное население. Туземцы по природе охотники, а не земледельцы, и не желают пускать на свою территорию пришлых колонистов. Эти воинственные краснокожие индейцы отбили пытавшиеся покорить их войска и с не меньшим успехом изгнали искателей руды и миссионеров. Эти независимые дикари — лихие наездники. Они, как кентавры, носятся на своих резвых лошадях по равнинам Чако. Они не любят жить оседло, а перекочевывают от одной ароматной рощи к другой, словно пчелы, перепархивающие от цветка к цветку. Где им понравится, там и раскинут они свои шатры, там и расположатся табором. Конечно, они дикари, но признайтесь, читатель, вы завидуете их беспечному образу жизни? Не так ли? Я слышу, вы отвечаете: ‘да’. Ну, так следуйте за мной в область Гран-Чако.

II. Парагвайский деспот

Я сказал, что в Чако не было европейских колонистов, теперь упомяну об одном исключении. В 1836 году в ста милях от устья Пилькомайо стоял домик несомненно европейской постройки. Он был незамысловатой архитектуры, с бамбуковыми стенами и крышей из пальмовых листьев, но отличался от хижин индейцев величиной, большой крытой навесом верандой, конюшнями для скота и сараями для сохранения маиса, маниока и других продуктов тропического сельского хозяйства.

Внутреннее убранство дома тоже указывало на присутствие хозяев европейцев. Вся мебель была из бамбука — местного производства, но красивая, изящная, удобная. На полу были постланы циновки из пальмовых листьев, кое-где протянуты гамаки, на стенах развешаны картины — местные ландшафты, скрипка, гитара и кипа нот дополняли убранство жилища.

Комнаты и веранду заполняли чучела животных, птиц и пресмыкающихся, наколотые на пальмовые прутики насекомые, бабочки, блестящие жуки, наконец образцы разных растений и минералов. Собственником этой богатой коллекции был выходец из Германии, берлинский естествоиспытатель Людвиг Гальбергер.

Странно было видеть жилище прусского ученого затерянным в этой глуши, далеко от всего цивилизованного мира, среди степей, где бродят лишь краснокожие туземцы, ненавидящие ‘бледнолицых’.

Чтобы объяснить, каким образом немецкий натуралист попал в негостеприимный край Гран-Чако, следует сказать несколько слов о его предшествующей жизни в Америке.

Четверть века тому назад, когда в Парагвае властвовал жестокий диктатор доктор Хосе Франсия, в благословенном крае жил известный натуралист, друг и соратник знаменитого Гумбольдта, Эме Бонплан. Как истинный ученый, Бонплан был скромен, и многие из его научных открытий приписывают теперь его другу Гумбольдту, с которым они вместе совершали научные экспедиции. Бонплан мирно спит, давно всеми забытый, на берегах Наравы, среди чудной природы, которую он так любил, а между тем потомство должно было бы чтить его имя не меньше имени славного Гумбольдта. Я остановился здесь, однако, на личности Бонплана не для того, чтобы рассказывать его биографию, а потом, что не будь Бонплана, не очутился бы в Южной Америке и Людвиг Гальбергер, переселившийся сначала на Ла-Плату, а потом и в Парагвай по примеру этого французского философа-натуралиста.

Бонплан жил не в самом Парагвае, а на другом берегу реки, в Аргентинской Республике, и занимался здесь разведением плантаций парагвайского чайного дерева. Мирное племя индейцев гуарани полюбило ученого за его ласковый и кроткий характер и стало помогать ему разводить чайное дерево. Дела пошли прекрасно.

Французский ученый достиг, казалось, вершины счастья, как вдруг с севера надвинулась туча, омрачившая это счастье. Молва о его успешной деятельности дошла до диктатора Парагвая тирана Франсии, который считал культуру чая в числе многих других исключительной монополией Парагвая, иными словами — своей собственностью. Правда, Бонплан жил на не подвластной ему территории Аргентинской Республики, но Франсия привык уважать одно право — силу штыка. В городе Корриентесе, где жил французский ученый, гарнизона не было, и однажды темной ночью четыреста подкупленных диктатором злодеев переплыли Парану, разорили плантацию, перебили немногочисленных слуг Бонплана, а его самого взяли в плен и отвезли в столицу Парагвая.

Ослабленная внутренними междоусобными войнами Аргентина не протестовала. Ее мало интересовала участь иностранца. Попытки освободить Бонплана, предпринятые английским консулом и комиссией, командированной французским правительством, не привели ни к чему. Если бы Бонплан был знатного рода, лорд или какой-нибудь князек, для его освобождения снарядили бы войско, но он был только ученый, натуралист, и его оставили томиться в плену целых девять лет. Правда, заключение не было для него особенно тяжелым. Франсия понял, с кем имеет дело, и, уважая ученого, оставил его на свободе под честное слово. Бонплан быстро сошелся с парагвайцами, которые полюбили его за скромный нрав. Это не могло понравиться Франсии, в конце-концов он снова велел схватить своего пленника и перевезти его на противоположный берег реки, на Аргентинскую территорию. Так Бонплан очутился на свободе, но без всякого имущества, кроме одежды, которая была на нем.

Он снова поселился близ города Корриентеса, начал насаждать чайные плантации и мирно умер на восьмидесятом году жизни, с чистой, незапятнанной репутацией, окруженный счастливой семьей.

III. Охотник-натуралист

Судьба Людвига Гальбергера несколько напоминает судьбу Бонплана. Он приехал в Южную Америку с научной целью. Гальбергер был не только натуралист, но и страстный любитель охоты. Его чрезвычайно привлекали пампасы с их пумами, ягуарами, страусами, табунами диких лошадей.

Как и Бонплан, Гальбергер прожил девять лет в Парагвае, но добровольно. Чем же объяснить это добровольное заточение? Ярого натуралиста пленили черные очи парагвайской девушки, пленили больше, чем яркое оперение самых красивых птиц и разноцветные крылышки самых красивых бабочек.

Белокурый — Guero — так называли парагвайцы чужеземца — приглянулся молодой парагвайке, и она вышла за него замуж. Ей было всего четырнадцать лет, ему — двадцать с небольшим. Четырнадцатилетняя невеста? — удивится читатель. Женщины южных рас и стран развиваются очень рано, и в испанской Америке женщины в тринадцать и четырнадцать лет бывают уже женами и матерями.

Молодые супруги прожили счастливо около десяти лет. Сын, вылитый отец, и дочь, как две капли воды похожая на мать, оживляли дом веселым детским щебетанием. Когда умерла сестра хозяйки, в доме появился сирота — племянник Киприано.

Гальбергер жил в двадцати милях от портового города Асунсьона, в степи, и показывался в столице только тогда, когда нужно было отправить на корабле редкие экземпляры убитых им животных, птиц или коллекции пойманных бабочек и жуков. Многие музеи Германии и других стран украшены коллекциями и чучелами, изготовленными Гальбергером. Вообще же, как истый натуралист, он избегал городского шума.

Гальбергер жил довольно зажиточно. Дом у него был полная чаша, с довольно большим штатом прислуги из местного племени гуанов. Верный слуга ученого, Гаспар, игравший роль мажордома, тоже был выходцем из этого племени.

Жизнь Людвига Гальбергера текла спокойно и счастливо, как вдруг и над ним, как некогда над Бонпланом, грянул гром. Хорошенькая в четырнадцать лет жена Гальбергера к двадцати четырем годам стала пышной красавицей. Она понравилась диктатору Парагвая. Собственность своих подданных доктор Франсия привык считать своей. Он начал частенько навещать Гальбергера. Зная диктатора, Гальбергер понял, что теперь его спасение в одном — бежать из Парагвая. Верная и любящая жена предупредила его о грозящей опасности.

Они решили бежать во что бы то ни стало, все равно куда. Но сделать это было нелегко. По законам страны, изданным тем же тираном, иностранцу, женившемуся на туземке, запрещалось увозить жену с ее родины иначе, как с разрешения правителя. Гальбергер был иностранец, его жена — туземка, а правитель — не кто иной, как Хосе Гаспар Франсия. Просить диктатора о разрешении увезти из Парагвая жену было бы безумием. Надо было бежать. Но куда?

В лесах Парагвая их скоро разыщут сборщики чая и хинной коры — каскарильеры, состоящие на службе диктатора, да и вообще вся система правления Франсии была основана на шпионстве и, куда бы ни укрылись беглецы, они могли быть уверены, что их выдадут Supremo [Верховный, высший (исп.)], как величали раболепно деспота. На границе Аргентины Франсия расставил военные сторожевые посты, от их бдительного ока не укроется никакая лодка. Значит, спасаться в шлюпке по реке нечего и думать.

Долго ломал голову Людвиг Гальбергер над планом бегства и наконец решил… бежать в Чако! Если бы любому парагвайцу предложили выбрать одну из двух бед — гнев Франсии или бегство в Гран-Чако, он сказал бы, что это значит броситься из огня да в полымя. Никто из жителей Асунсьона не решился бы высадиться на противоположном берегу реки, омывающей стены крепости. Дерзнувшего вступить на территорию Чако европейца неминуемо ожидала смерть от копья какого-нибудь това или гуайкуру, или еще более ужасный, чем смерть, плен.

Людвиг Гальбергер не боялся, однако, дикарей Гран-Чако и вот почему. Во время перемирия между парагвайцами и жителями Гран-Чако последние часто наезжали в Асунсьон для сбыта шкур убитых ими зверей и птиц. Случилось раз, что вождь племени това Нарагуана после обильных возлияний Вакху, отстав от товарищей, заблудился на улицах города. Уличные мальчишки затравили бедного дикаря. Гальбергер разогнал их.

Благодарный за оказанную услугу вождь дал Гальбергеру слово, что будет покровительствовать ему и что он свободно может путешествовать по Гран-Чако.

С тех пор перемирие между Гран-Чако и Парагваем было нарушено, и парагвайцы не могли выходить на противоположный берег реки, но Гальбергера это не смущало, он верил слову Нарагуаны и решил идти просить его защиты и покровительства.

К счастью, дом Гальбергера был недалеко от берега. Выбрав ночь потемнее, Гальбергер забрал жену, детей, слуг, верного Гаспара и все, что поценнее из домашнего скарба, переправился через реку Парагвай, поднялся несколько километров вверх по течению Пилькомайо и достиг стана племени това. Вождь и его подданные встретили беглецов радушно, помогли им выстроить дом, наловили диких лошадей и привели из степей рогатого скота. Вот каким образом в 1836 году среди закрытой для бледнолицых Гран-Чако появился домик европейца Гальбергера.

IV. Ближайшие соседи

Дом естествоиспытателя был выстроен поодаль от реки. С веранды дома и из его окон открывался очаровательный ландшафт. Обычно представляют пампасы и прерии однообразными и мертвыми равнинами, но это не так. Зеленеющая саванна расстилается перед глазами, волнистая, как затихающее после бури море. Там и сям виднеются заросли акаций, пальмовые рощи, стоящие одиноко пальмы с грациозно разветвляющимися и выделяющимися своим тонким узором на небесной лазури листьями. Красивая саванна не мертва. Она живет. В какое бы время дня вы ни взглянули на нее, непременно увидите либо стадо оленей, либо менее крупных косуль, либо южно-американских страусов, спокойно расхаживающих или бегущих с вытянутой вперед длинной шеей и развевающимся, как шлейф, хвостом — вероятно, их напугала красно-бурая пума или прыгающий в густой траве, как огромная кошка, пятнистый ягуар. А вот пролетел в карьер табун диких лошадей с развевающимися по ветру густыми гривами и хвостами. Как дивно хороша дикая, не тронутая человеком природа!

Иногда мимо дома Гальбергера скакали не простые табуны диких лошадей, а мчались всадники, сидя верхом или стоя на лошадях. Цирковые наездники тоже скачут стоя на лошадях, но скакать по кругу — дело нехитрое. Попробовали бы они проделать то же самое по прямой в необъятной степи! Непременно свалились бы с коня, как спелая груша с дерева. А степным наездникам не нужно ни седла, ни площадки на спине лошади, недаром их прозвали ‘красными кентаврами Чако’.

Гальбергер нарочно поселился в саванне, подальше от толдерии — поселка това, потому что намеревался по-прежнему охотиться за зверями, птицами и насекомыми. Он надеялся, минуя Парагвай, доставлять свои коллекции через Рио-Бермехо и Парану в город Корриентес, имеющий торговые связи с Буэнос-Айресом. Вождь Нарагуана обещал предоставлять ему не только конвой своих храбрых слуг, но и рабов-каргадоров — носильщиков для переноски вьюков. У знатных индейцев, как у кафров и арабских купцов в Африке, есть рабы.

Прошло три года с тех пор, как натуралист поселился в Чако. За это время ему удалось собрать огромную коллекцию, от продажи которой можно было выручить несколько тысяч долларов, и он собрался продать ее. Когда Нарагуана об этом узнал, он обещал прислать ему людей. Но прошло больше недели, и никакой вести, никакого гонца от Нарагуаны не было. Обычно же не проходило недели, чтобы сам вождь това не явился на ферму. Только Киприано радовался, что индейцы, особенно сын Нарагуаны Агуара, целую неделю не навещают их семью. Киприано ненавидел молодого индейца, потому что тот чересчур заглядывался на его хорошенькую кузину Франческу. Остальных же членов семьи Гальбергера такое долгое отсутствие гостей из толдерии удивляло.

Нарагуана никогда не нарушал данного слова, и Гальбергер не имел основания сомневаться в нем и на этот раз, а потому не ехал сам к вождю и терпеливо ждал обещанного конвоя. Когда, однако, прошло три недели, а от краснокожего вождя не было никакой вести, Гальбергер начал беспокоиться. В Чако много враждующих между собой индейских племен. Что, если одно из них напало на деревню това, вырезало все мужское население, а женщин увело в плен? Вероятность этого существовала, и, чтобы убедиться в справедливости или несправедливости своего предположения, Гальбергер велел оседлать коня и решил отправиться в деревню.

— Возьми меня с собой, папа! — услышал он голос дочери.

— Поедем, Франческа, — ответил Гальбергер.

— Подожди минутку, я сейчас приведу своего коня.

Франческа действительно не заставила себя долго ждать.

— Возьми с собой Гаспара, Людвиг, — мягко посоветовала жена, не любившая, когда муж уезжал один или с таким ненадежным спутником, как дочь. — Ты знаешь, в степи небезопасно.

— Дядя, позволь и мне ехать с вами, — попросил Киприано, не допускавший, чтобы кузина отправилась без него в индейскую деревушку.

— И мне, — подхватил Людвиг, старший сын Гальбергера.

— Не возьму ни того, ни другого. Разве можно оставить мать одну, Людвиг? К тому же я задал вам обоим урок, который вы должны выучить. Не бойся, милая, — обратился Гальбергер к жене, — мы теперь не в Парагвае, и наш старый приятель Франсия и его приспешники нам не страшны. Гаспару я тоже назначил работу и не хочу отрывать его от нее. До деревни рукой подать и, если все обстоит благополучно, часа через два мы вернемся обратно. Итак, вперед, Франческа!

И, махнув на прощанье рукой, он тронулся в путь. Франческа ударила слегка хлыстом своего скакуна и последовала за отцом.

Разные чувства теснились в груди трех членов семьи, оставшихся на веранде, в то время как они смотрели вслед отъезжавшим. Людвигу было досадно, что его не взяли на прогулку, но и только, Киприано был глубоко огорчен, и ему было не до ученья, а хозяйку дома мучило смутное предчувствие чего-то недоброго. Настоящая дочь Парагвая, она привыкла верить во всемогущество диктатора. Ей казалось, что нет на земле уголка, где от него можно скрыться. От колыбели привыкла она слышать рассказы о силе и мощи ужасного, неразборчивого в средствах деспота. Даже в Чако под покровительством вождя това она никогда не чувствовала себя в безопасности. Теперь же, когда что-то произошло с Нарагуаной и его племенем, жену Гальбергера постоянно преследовало чувство смутной тревоги, почти страха. Она смотрела вслед удаляющимся мужу и дочери, и на душе ее стало так жутко, что она вздрогнула. Сын и племянник заметили это и принялись ее успокаивать, как могли, но тщетно. Соломенная шляпа Гальбергера скрылась за гребнем холма, фигурка дочери исчезла вдали еще раньше. Что-то словно оборвалось в сердце сеньоры и, осенив себя крестным знаменем, она прошептала:

— Madre de Dios! Мы их больше никогда не увидим!

V. Покинутая деревня

Гальбергер и Франческа скоро доехали до индейской деревушки, но, к удивлению своему, не увидели в ней ни одного краснокожего. Деревня словно вымерла. Бамбуковые, крытые пальмовой листвой хижины стояли пустые.

Спешившись и обойдя несколько хижин и малокку — помещение для сельских сходов — Гальбергер убедился, что в деревне нет ни души. Исчезли все, и стар, и млад. Тщательный осмотр даже успокоил его. Если бы население стало жертвой набега враждебного племени, на улицах всюду валялись бы трупы убитых, а вместо хижин остались бы лишь груды пепла. Уходя из деревни, индейцы захватили с собой и всю домашнюю утварь. Очевидно, они не бежали, спасаясь от бедствия, а спокойно ушли кочевать, взяв все необходимое.

Удивительно только, что Нарагуана не предупредил о своем уходе. Да и куда могли отправиться това? Если бы на охоту или в военный поход, в деревне остались бы женщины и дети, а тут деревня вся словно вымерла.

Прежде чем возвращаться домой, Гальбергер внимательно осмотрел следы копыт лошадей и вьючных животных, на которых уехали жители, чтобы знать, в каком направлении они скрылись. Следы вели сначала по берегу реки, потом поворачивали в степь. Трава еще была свежепримята верховыми лошадьми и обозом, кое-где валялась поломанная домашняя утварь, брошенная за ненадобностью.

Солнце стояло еще высоко, и можно было вернуться домой засветло, но Гальбергер забыл, что обещал жене скоро возвратиться, и не спешил. Ему хотелось узнать, в каком направлении двинулись индейцы — по берегу Пилькомайо или по небольшому притоку, впадающему в реку милях в десяти от деревни? Пришпорив лошадей, отец и дочь поскакали галопом. Почти сразу же они заметили следы множества копыт: индейцы поехали вдоль берега Пилькомайо.

Гальбергер собирался уже вернуться домой, чтобы на следующий день вместе с Гаспаром пуститься в дальнейшую разведку, как вдруг его поразило следующее обстоятельство — среди следов копыт диких лошадей он увидел следы одной подкованной лошади. Кроме того, от опытного взгляда жителя саванн не укрылось и то, что следы лошадей това старые, а следы подкованного коня более свежие: всадник проехал около недели тому назад. Кто же это — европеец или краснокожий? Индейцы не подковывают своих скакунов, но как мог бледнолицый отважиться заехать в пределы Чако, гостеприимно открытого лишь одному белому — Гальбергеру?

Охотник-натуралист собирался уже переплыть верхом приток Пилькомайо, чтобы проследить индейцев дальше, как вдруг с противоположного берега послышались голоса и смех, они приближались.

Берега обеих рек густо поросли мелким кустарником, над которым кое-где возвышались красивые пальмы. Из-за этой растительности не было видно говорящих. Только в одном месте степные животные и табуны диких лошадей, приходя на водопой, проложили тропинку и как бы открыли брешь в зеленой стене. Через эту брешь Гальбергер увидел кавалькаду из тридцати всадников. Они ехали по двое в ряд, причем первые двое держались несколько впереди других. В то время, как индейцы, живущие в лесах, ездят гуськом, населяющие пампасы краснокожие любят ездить по двое, а иногда колонной. За исключением двух всадников, скачущих впереди, наездники были одеты просто и бедно. Нижняя часть туловища была прикрыта белой бумажной или ярко-полосатой шерстяной тканью. Одежда эта сродни шароварам северных индейцев, но ее не дополняют, как у них, мокасины: на юге жарко, а привычные к верховой езде краснокожие почти не сходят с коня, так что им незачем защищать свои ноги от камней и песка.

Обнаженные от колен до пят ноги всадников так же, как и обнаженный торс, были точно изваяны резцом Праксителя. Тела их не были раскрашены, как у других краснокожих, киноварью, мелом и углем. Их бронзовая кожа дышала здоровьем. Единственными их украшениями были ожерелья из раковинок или семян различных растений.

Индейцы ехали на низкорослых, но красивых лошадках с длинными хвостами и волнистыми гривами. Шкуры буйвола или оленя заменяли седла, травяные веревочки — уздечки и, несмотря на это, они мастерски правили своими быстрыми конями. Всадники были как на подбор, молодые, не старше двадцати лет. Волосы на их головах были сбриты, только на макушке и затылке оставлены густые длинные пряди, ниспадавшие ниже пояса и спутывавшиеся иногда с хвостом коня.

Из двух всадников, ехавших впереди поодаль от остальных, один был краснокожий. От остальных он отличался лишь возрастом и богатством одежды. По всему видно было, что это вождь. Одет он был в свободную белую тунику из бумажной ткани, на обнаженных руках красовались золотые браслеты, на ногах ниже колена — украшения из раковин, на голове — утыканная яркими перьями южноамериканского попугая богато расшитая повязка. Но великолепнее всего было его пончо, предмет гордости гаучо, выделанное из шкуры косули, тонкое, как перчатка, на котором нитками и бусами самой яркой окраски были расшиты цветы и другие узоры.

Если юношу по стройности и красоте можно было сравнить с Аполлоном, то его спутник был скорее похож на сатира. Этот высокий, мускулистый тридцатилетний человек был несомненно белый, хотя одет был, как гаучо, в широкие шаровары, плащ, а голова его была обмотана шелковым шарфом на манер тюрбана. Недаром вид он имел какой-то зловещий: это был Руфино Вальдес, известный преступник, способный на самые низкие злодейства. В Асунсьоне все знали его как совершившего немало убийств наемника Франсии.

VI. Старый враг

Если бы Гальбергер знал, что случилось в действительности в деревне, если бы понял, что это за кавалькада, он немедленно поскакал бы вместе с дочерью домой и, забрав семью и слуг, поспешил бы бежать и оттуда. Но он не ожидал ничего враждебного. Всадников он еще не мог разглядеть, слышал только их веселые голоса, да если бы и увидел, не нашел бы нужным бежать, так как твердо верил в покровительство Нарагуаны и чувствовал себя на территории Чако в полной безопасности. Слыша топот лошадей и людской говор, Гальбергер был уверен, что это това возвращаются в свою деревню.

Вдруг у него, однако, мелькнула мысль: ‘Что, если это индейцы враждебных племен ангвите или гуайкуру? Ведь тогда они его встретят как недруга. В таком случае лучше не попадаться им на глаза, а скорее мчаться домой. Беда только, что, возвращаясь, придется выехать из зарослей и скакать по открытому месту, правда, очень недолго, но все же достаточно, чтобы враги увидели его с противоположного берега. До фермы — двадцать миль. Мчаться все время, надеясь уйти от краснокожих кентавров, слишком рискованно. Будь Гальбергер один, он доверился бы резвости своего доброго коня, но с ним была Франческа на маленьком пони. Поэтому разумнее всего было спрятаться в зарослях, выждать, когда проедут индейцы, и тогда уже бежать. Оглянувшись вокруг, Гальбергер увидел у самого берега заросли сумаха. Обвитые ползучими растениями, эти деревья представляли непроницаемый для глаз лабиринт. Отец и дочь направили своих лошадей по протоптанной тапирами в роще тропинке и, может быть, было бы лучше, если бы уехали подальше. Но Гальбергеру хотелось посмотреть, что это за индейцы: ведь это могли быть и его друзья из племени това. Он приказал дочери придержать пони, и оба притаились в кустах.

Франческа была не городская изнеженная девушка. Она выросла в степи и ничего не боялась. Положив руку на шею пони, она успокаивала и сдерживала его, относясь к происходящему не менее сознательно, чем отец.

Ждать им пришлось недолго. Индейцы выехали из кустарников на открытое место на противоположном берегу реки. Хотя их разделяло расстояние в четверть мили, отец и дочь ясно видели, что это действительно индейцы, а зоркие глаза девушки разглядели даже и то, что это индейцы из племени това. Она узнала и молодого вождя в ярком плаще.

— Это това, отец, — прошептала она, — а один из всадников, едущих впереди, — Агуара.

— О! В таком случае нам нечего бояться, — со вздохом облегчения ответил отец. — Мы можем прямо поехать им навстречу. Вероятно, они возвращаются в деревню. Где это они могли так долго оставаться, удивляюсь. Теперь нам с ними по пути. Но что это значит? Рядом с Агуарой едет белый. Кто бы это мог быть?

Гальбергер и его дочь пристально вглядывались в лицо спутника Агуары. Зрение у Франчески или чутье было лучше, чем у отца, только она первая узнала этого человека.

— Папа, — с ужасом прошептала она, — это тот человек, который приходил к нам в Асунсьоне и который так не нравился маме, — сеньор Руфино.

— Ш-ш! — остановил ее с испугом отец. — Придержи своего пони. Ни шагу вперед!

Бояться было чего! Руфино был его злейшим врагом. Это он в бытность их в Парагвае нанес оскорбление его молодой жене — именно ему диктатор поручил переговорить с ней.

Почему же Руфино оказался теперь в обществе това и находится рядом с сыном их вождя? Они едут и беседуют самым дружеским образом. Нет никаких оснований предполагать, что Руфино попал в плен к индейцам. Уж не заключил ли Нарагуана снова мир с парагвайцами? Может быть, этот самый Руфино Вальдес прибыл в качестве посла от диктатора для заключения договора? Если так, то Гальбергеру придется плохо, потому что одним из условии договора, вероятно, будет требование выдачи его и всей его семьи диктатору. Неужели, однако, Нарагуана способен на такой низкий поступок? Нет, этого быть не может. Почему только вождь не предупредил своего белого друга о том, что покидает деревню? Почему это внезапное бегство? Уж не означало ли это измену?

В любом случае присутствие Руфино обещает мало хорошего. От него можно ждать только зла, даже смерти. Тяжелое предчувствие шевельнулось в сердце Гальбергера, предчувствие, перешедшее почти в уверенность, что ему не сдобровать. Гальбергер понимал, как эта дружба для него опасна. Приспешник Франсии, конечно, не забыл старую вражду к нему. Вальдес славится своим искусством опытного проводника и от него не скроешься в этой чаще. Следы копыт лошади и пони остались на мягкой земле на берегу реки. Вальдес и индейцы их заметят и разыщут отца и дочь. Как жаль, что они не бежали по тропинке, проложенной тапирами, пока еще было время. Теперь уже поздно.

Такие мысли мучительно роились в голове Людвига Гальбергера в то время, как он, пригнувшись к седлу, смотрел через брешь в густой листве на приближающуюся к реке кавалькаду индейцев. Чем ближе подъезжали они, тем больше росла в нем уверенность, что они с дочерью погибли.

VII. Вальдес

Чтобы объяснить, каким образом Вальдес очутился в обществе това и их молодого вождя, а также почему индейцы покинули свою деревушку, следует сказать, что старый Нарагуана умер через несколько дней после того, как навестил в последний раз Гальбергера.

Умер он не в своей деревне, а в священном для това городе в центре Чако, где были похоронены его предки. Здесь находились могилы това. Могилы эти были в виде высоких деревянных построек. Почувствовав приближение смерти, Нарагуана велел перенести себя на носилках в Священный город, где он родился. С ним вместе отправилось и все племя. Вот почему Гальбергер не застал в деревне ни души.

Тот, кто очутился бы три недели назад на берегу реки, стал бы очевидцем интересной картины — переправы целого племени, перекочевывающего на другое место. Мужчины переправлялись верхом на лошадях, женщины и дети — в лодках из звериных шкур. Лай собак, крик и плач детей смешались в общий гул. Смеха не было слышно, потому что все были опечалены болезнью своего старого вождя. А болен он был так серьезно, что, прибыв в Священный город, на второй же день умер, и тело его было выставлено на таком же сооружении, на каком белели кости его предков. Прах индейцев не предается земле, а покоится в воздушных могилах.

Смерть Нарагуаны не прошла бесследно для племени това. Хотя во главе племени и стоит вождь, но образ правления у них скорее республиканский, чем монархический. Нового вождя избирают, а не назначают по наследству. На этот раз избранным все-таки оказался сын Нарагуаны, Агуара, пользовавшийся популярностью среди молодых индейцев това.

Сама по себе смерть старого вождя не могла вызвать особой перемены в отношении това к Гальбергеру, если бы не другое обстоятельство.

Дело в том, что диктатор Парагвая Франсия послал Руфино Вальдеса разыскивать ускользнувшие от него жертвы. Вальдес взялся за это потому с большим рвением, что у него были личные счеты с ‘немцем’, и еще более давняя неприязнь к его верному слуге Гаспару. Сначала Руфино думал, что разыскать беглецов будет очень легко, так как едва ли они могли уйти за пределы страны, границы которой так строго охраняются. Он обыскал, однако, все уголки Парагвая и не нашел их. Тогда Франсия поручил ему отправиться в соседние территории и продолжать поиски. Он надеялся, что в силу им самим изданного закона ему удастся добиться от соседних правительств выдачи жены Гальбергера, как урожденной парагвайки.

Двухлетние поиски Руфино остались безрезультатными: он ездил в Корриентес, Буэнос-Айрес, Монтевидео, Коимбру, но нигде не напал на след беглецов. Ему и в голову не приходило, что они могут быть в Чако. Никто не знал о дружбе Гальбергера с вождем това, а предполагать, чтобы европеец решился искать защиты и спасения в Гран-Чаке было трудно. Руфино и сам боялся перейти границу этой дикой страны.

Однажды в Коимбре Вальдес случайно разговорился с несколькими индейцами из Чако, не из племени това, но жившими по соседству с ними, и узнал, что в Гран-Чако, на берегах Пилькомайо поселился какой-то европеец с женой и детьми. По описанию это был не кто иной, как охотник-натуралист. Вальдес поспешил в Парагвай и доложил обо всем своему повелителю.

Обрадованный Supremo пообещал удвоить награду за поимку беглецов. На беду в это время в Асунсьон пришла весть о смерти Нарагуаны. Франсия увидел в этом предлог примириться с соседями и отправил Вальдеса в Чако в качестве эмиссара для переговоров. Одним из условий мирного договора должна была быть выдача европейца, который так долго пользовался гостеприимством старого вождя.

Снабженный порядочной суммой денег, до которых дикари такие же охотники, как цивилизованные люди, Вальдес поднялся вверх по реке Пилькомайо и добрался до деревни това. Так как дом Гальбергера стоял не на самом берегу реки, а в степи, то Вальдес проехал, не заметив его. В индейской деревне он тоже не застал ни души, но по следам покинувших деревню това добрался до другого города. Следы копыт подкованной лошади, замеченные Гальбергером на берегу реки, и были следы коня Вальдеса.

VIII. Договор двух негодяев

Мы видели уже результаты переговоров Вальдеса с молодым Агуарой — между обоими установились самые дружественные отношения. Достигнуть этого оказалось вовсе не трудно. Приехав в Священный город через два дня после похорон Нарагуаны, Вальдес застал краснокожих еще в глубоком горе: они оплакивали своего вождя, а потому встретили европейца не так сурово, как обычно. Хитрому эмиссару удалось добиться заключения мира. Сделать это оказалось несложно — Вальдесу понадобились лишь льстивые слова и щедрая раздача золота, которым его снабдил Франсия. Старейшины — sagamores, — голос которых имел значение, согласились заключить мир. Об одном только не обмолвился Руфино — об охотнике-натуралисте: он инстинктивно чувствовал, что старейшины не нарушат слова, данного их покойным вождем, который, умирая, завещал им беречь чужеземца. Итак, коварный Вальдес ни слова не сказал на совете старейшин о Гальбергере.

Он сказал об этом Агуаре, от которого не без основания ожидал сочувствия. Вальдесу не надо было долго присматриваться к юноше, чтобы догадаться, что он неравнодушен к Франческе. Узнав об этой слабости молодого вождя, Руфино сумел воспользоваться ею. Послушаем, о чем разговаривали они на обратном пути.

— Вы преспокойно можете оставить девушку у себя, — нашептывал Вальдес. — Моему повелителю надо только восстановить нарушенный Гальбергером закон. Вы сами знаете, сеньор Агуара, что закон наш запрещает иностранцам увозить наших женщин за пределы страны. Этот человек иностранец, приехавший из-за моря, а сеньора — урожденная парагвайка. Да ведь и как он ее увез! Ночью, как настоящий вор!

Не стал бы слушать таких речей старый Нарагуана. С негодованием прервал бы он коварного Вальдеса и не изменил бы своему другу. Агуара же слушал и не протестовал.

— Чего вы от меня хотите, сеньор Руфино? — спросил он на ломаном испанском языке, каким изъясняются индейцы из Чако.

— Если вы так щепетильны и боитесь обидеть человека, которого называете другом вашего отца, вы можете не принимать в деле личного участия. Не мешайте только и предоставьте нам исполнить закон, о котором я говорил.

— Каким же образом?

— Наш президент пошлет отряд солдат, чтобы арестовать беглецов и вернуть их на нашу территорию. С тех пор, как вы заключили с нами мир и мы стали друзьями, вы должны выдавать наших врагов. Если вы сделаете это, Supremo осыплет своими милостями и подарками все племя това и прежде всего их молодого вождя, о котором он говорил всегда с уважением.

Глаза тщеславного и жадного Агуары заблестели от этой лести и мысли о подарках.

— Разве я должен буду выдать всю семью, — спросил он, — отца, мать?..

— Нет, — прервал его негодяй, взглянув на молодого индейца, как демон, — вождь това может оставить себе ту, которая украсит его двор. Девушка была прелестна, когда я ее видел в последний раз, думаю, она прекрасна и теперь, если ваше солнце не уничтожило ее красоты. У нее был двоюродный брат Киприано, юноша ее лет. В Асунсьоне поговаривали, что со временем их повенчают.

— Не достанется она Киприано! — решительно воскликнул Агуара.

— Как же вы помешаете этому, друг мой? — спросил искуситель. — Кажется, молодые люди любят друг друга. Что же касается ее отца, он, как все бледнолицые иностранцы, гордится своим происхождением и ни за что не отдаст свою дочь в жены краснокожему, даже если бы это был один из славнейших вождей Чако. Он скорее согласится видеть ее мертвой.

— Правда? — презрительно покачал головой индеец.

— Правда, — подтвердил Вальдес. — Так что в сущности вам все равно, останутся они здесь или их увезут в Парагвай. Есть только один способ помешать ей выйти замуж за Киприано…

— Какой? — нетерпеливо спросил Агуара.

— Разлучить их. Пусть отца, мать, сына и племянника увезут в Парагвай, а девушка останется в Чако.

— Но как же это?

— Вы хотите, чтобы ваши люди не догадались о вашем участии в этом деле? — епотом спросил Вальдес.

— Да. Только слушайте, сеньор Руфино, хоть я и вождь това и мои спутники исполнят все, что я им ни прикажу, но старики могут возмутиться, если я нанесу оскорбление другу моего отца. Я не могу действовать свободно, как вы этого от еня требуете.

— Я же вам говорил, что этого вовсе не нужно, не мешайте только действовать другим. Разрешите мне прислать стаю парагвайских волков против этого стада, которое ваш покойный батюшка так заботливо оберегал. Я ручаюсь вам, что они возьмут только овцу и оставят вам ягненочка. Пусть потом ваши това прибегут на помощь: старого барана и овечки уже не будет, они успеют спасти только девушку и, конечно, отведут ее ради безопасности в вашу же деревню, сеньор Агуара. Верьте моему слову, никто не станет требовать ее у вас обратно. Согласны?

— Тише! — сказал Агуара, оглядываясь на своих индейцев. Он готов был на низкий поступок, но ему не хотелось, чтобы об этом знали. — Нас могут услышать. Я согласен.

IX. Злодей

Между тем всадники подъехали к реке и пустили своих лошадей вброд. Ничего не подозревавшие о заговоре своего вождя с Вальдесом спутники со смехом и шутками последовали за ними.

Существует ошибочное мнение, будто американские краснокожие — хмурые, сумрачные люди. Может быть, это еще справедливо по отношению к старикам, да и то не всегда. Молодость же отличается веселостью. Молодые индейцы резвятся, как европейские уличные мальчишки, и проводят дни в играх. От европейцев они заимствовали игру в поло. Скачки на лошадях и стрельба из лука их любимые развлечения.

Видя, что вождь занят какими-то переговорами с белым и не обращает на них внимания, сопровождавшие Агуару юноши занялись своими любимыми играми.

Когда они достигли берега, хитрый, как лисица, парагваец, умевший выслеживать добычу, заметил на земле свежие следы копыт подкованных лошадей, причем одни из них — следы пони — были значительно меньше других. Его спутник молодой индеец тоже увидел их и тотчас же разгадал их происхождение. Ему лучше, чем кому-либо, были известны следы копыт пони Франчески. Сколько раз, увидев их, он мчался вдогонку за наездницей, надеясь обменяться с ней хоть несколькими словами. Теперь при виде знакомых следов у него вырвался радостный крик. Он оглянулся, думая, что увидит где-нибудь молодую девушку верхом на ее красивом пони, но ее не было.

Между тем Гальбергер с дочерью притаились в чаще и, никем не замеченные, наблюдали за всадниками, прислушиваясь к их разговору. Громко говорили только бледнолицый и вождь. Они совещались относительно найденного на земле следа. Вальдес слез с лошади, внимательно осмотрел следы, потом поспешно вскочил в седло, как бы готовясь к погоне.

— Их было только двое, — сказал он. — Это ясно. Вы думаете, что это отец и дочь? Как жаль, что мы не застали их, чтобы поздороваться с ними. Это упростило бы дело. Вы заполучили бы в клетку цыпленка, и мать не налетела бы на вас, а я быстро выполнил бы возложенное на меня поручение. Впрочем, они не могли далеко уехать. До жилища чужеземца двадцать миль, говорите вы? Если они не спешили возвращаться домой, — а может быть, Франческа и спешила, так как с ней не было ее милого Киприано, — мы могли бы догнать их. Как вы думаете? Не попробовать ли?

Расчет старого искусителя оказался верен. Равнодушный до этого Агуара оживился при намеке на ‘милого Киприано’ и стремительно вскочил на коня, готовый мчаться в погоню.

Они поехали по берегу, не отрывая глаз от следов. Следы исчезали у брода.

— Ага? Они, вероятно, выехали здесь из чащи и поехали вверх по реке! — догадался Вальдес.

— Нет, — ответил Агуара, — ближайший путь к их дому лежит вниз по реке, мимо нашей деревни.

— Ш-ш!.. — прервал его парагваец и, наклонившись к нему, прошептал: — Как будто где-то бряцает уздечка. Не спрятались ли они в кустах? Подождите здесь, а я пойду осмотрю эти заросли.

— Как хотите! — согласился молодой вождь.

— Дайте мне двух-трех человек в проводники. Я не боюсь этого хилого чужеземца в зеленых очках, но все же некоторое подкрепление не помешает.

— Возьмите, сколько угодно.

— Довольно будет и двух. Вот хоть этих.

Он указал на двух индейцев чуть постарше других. Вид у них был злой. За свое короткое пребывание среди племени това Вальдес успел познакомиться со многими из них. Недаром указал он теперь на двух индейцев из свиты Агуары: он успел подкупить их.

По знаку вождя они последовали за Вальдесом. Доехав до тропинки тапиров, парагваец, к великому своему удовольствию, заметил, что следы лошади и пони поворачивают в этом направлении. Раздвинув листву длинным копьем, он и его два спутника въехали под густой сводзелени. Затем послышался топот и зашуршали ветви. Вальдес и индейцы бросились в погоню. Немного спустя раздались сердитые возгласы мужских голосов и резкий крик девушки. Грянул выстрел, за ним второй, третий. Женский голос зарыдал. Потом словно кто заставил женщину замолчать — наступила тишина.

Сердце забилось в груди Агуары. Он хорошо знал, кого преследовал Вальдес. Неужели парагваец убил обоих — отца и дочь? Или это Гальбергер уложил на месте Вальдеса и двух това? Но тогда зачем бы девушке плакать? Отчего она потом так быстро замолчала?

Между тем снова послышался топот лошадей и из чащи выехали четверо: трое мужчин и женщина с обмотанной тряпкой головой, чтобы не кричала. Острие копья Вальдеса было в крови, одна рука его, тоже окровавленная, висела, как сломанная. Один из индейцев едва держался на лошади, — у него была огнестрельная рана в груди. Второй индеец вел под уздцы пони женщины. Это была Франческа. Агуара сразу узнал ее по голосу.

— Что вы сделали с ее отцом? — спросил он вполголоса.

— Это уже мое дело, — злобно усмехнулся Вальдес. — Он меня хорошо отделал, — указал он на свою руку, — ну, да и я его не пощадил. — При этих словах он взглянул на острие копья. — А теперь, сеньор Агуара, решайте, куда вы отвезете вот ее, — он кивнул на закутанную фигуру, сидевшую на пони, — к матери или, лучше сказать, к красавчику-кузену, или же, как подобает будущей царице това, к себе?

Намек на кузена опять подействовал на Агуару и он ни минуты не колебался над выбором дороги. Он и его свита переправились обратно через реку и вместе с пленницей Франческой Гальбергер поехали в свой стан.

X. Гаучо Гаспар

По волнистой равнине от дома Гальбергера к деревне това скакал всадник. Он был средних лет, хорошо сложен, роста выше среднего, с мягкими, как у пантеры, повадками, с решительным, честным, открытым лицом. Черные глаза его сверкали умом и отвагой. На нем был яркий шерстяной полосатый плащ, окутывавший всю его фигуру. Это было пончо — своеобразная одежда жителей берегов Ла-Платы и Параны. Из-под плаща виднелись спускающиеся до колен белые бумажные штаны. На ногах — высокие самодельные сапоги из содранной с лошадиных ног шкуры, в которой копыто приходится на пятку. Кожа эта выбелена, как свадебная перчатка, украшена вышивкой и представляет собой удобную и красивую обувь. Прикрепленные шпоры придают этой оригинальной обуви вид средневековых рыцарских сапог. На голове всадника была широкополая шляпа со страусовым пером. От нее на затылок спускался защищающий от жгучих лучей южноамериканского солнца яркий цветной шарф. Не менее живописна была и сбруя коня. Седло было покрыто несколькими покрывалами, из которых верхнее, коронилья, было простегано. Плетеная из конского волоса уздечка украшена серебряными кольцами и кистями. Такие же украшения красовались на груди и шее скакуна. Вот портрет героя нашей повести, гаучо Гаспара.

Как уже сказано выше, Гаспар был верный слуга и домоправитель Людвига Гальбергера. Только вместо черного фрака, белого галстука, белых чулок и мягких туфель европейских мажордомов гаучо, уроженец Аргентины, носил живописный костюм испанского всадника или бандита. Он мастерски владел арканом, или лассо, умел поймать дикую корову или жеребенка, словом, слуга был на все руки.

Читатель, верно, угадал, зачем Гаспар выехал после полудня из дома. Гальбергер с дочерью поехали утром в индейскую деревушку. Обеспокоенная их долгим отсутствием госпожа Гальбергер послала за ними Гаспара.

Отправив его, она несколько успокоилась. Не такой был человек Гаспар, чтобы вернуться, не добившись своего и не исполнив поручения. Впрочем, на этот раз гаучо немного отклонился от прямого пути — в индейскую деревню. Только он выехал в степь, перед ним появились два страуса — самец и самка. Вспомнив, что хозяин еще накануне поручил ему убить самца-страуса для научной цели, Гаспар прельстился красотой оперения медленно бежавших перед ним птиц и припустил коня вскачь. Приблизившись, он вынул из седла аркан, повертел им над головой в воздухе и бросил. Самец упал на траву со спутанными ногами. Тогда гаучо слез с лошади и прирезал птицу.

— Ничего себе туша! — проговорил он, взваливая убитую птицу на седло. — Весом, пожалуй, в четверть быка. Лучше было бы мне не встречаться со страусом. Что сказала бы сеньора, если бы знала, как я замешкался. Ну, надеюсь, она ничего не узнает.

Говоря это, гаучо крепко прикрутил веревками добычу к седлу, снова вскочил на коня и оглянулся, чтобы определить направление. В погоне за птицей он сбился с дороги, а в степи легко заблудиться. Пальмовые рощицы, разбросанные кое-где, похожи одна на другую. Нигде ни возвышенности, ни высокого холма, всюду только однообразная чуть-чуть волнистая равнина.

— Проклятый страус! — сердито выругался Гаспар, сердясь на себя и на соблазнившую его птицу. — Из-за него я теперь опоздал. Что же мне делать? Даже дороги домой я не найду. Да и незачем ехать домой, ничего не разведав. Буду ездить теперь вдоль и поперек по равнине, пока не нападу на дорогу, которой ехал!

Взглянув на склоняющееся солнце, гаучо все-таки нашел возможность определить направление, так как знал, что индейская деревушка расположена на западе. Придерживаясь этого направления, он скоро доехал до дерева омбу. Под этими тенистыми деревьями, которые индейцы считают священными, туземцы часто строят свои жилища. Здесь хижины не было, но гаучо хорошо знал это дерево, потому что не раз отдыхал в его тени после охоты. Оно стояло на полпути от дома Гальбергера до индейской деревни. Обрадованный тем, что выехал на прямую дорогу, Гаспар пришпорил коня, чтобы наверстать потерянное время. Он посматривал по сторонам, думая, что вот-вот хозяин и его дочь попадутся ему навстречу. Однако он доехал до самой деревни, не встретив никого, и не менее Гальбергера был удивлен, не застав в деревне ни души.

Вид покинутой деревни поразил его. Но Гаспар не привык долго задумываться. Он объехал всю деревню, останавливался перед каждым домом и громко звал хозяина. Никакого ответа. Только где-то завыл волк, забежавший в покинутый людьми поселок и не менее Гаспара удивленный безлюдьем. Гаучо еще раньше заметил на дороге следы копыт лошади своего хозяина и пони его дочери. Он поехал по следам и, проскакав галопом миль десять, очутился на берегу притока. Тут он увидел множество других следов, перепутанных в каком-то смятении.

Внимательно приглядевшись, Гаспар угадал, однако, что вся кавалькада переправилась через реку. Последовав ее примеру, он нашел продолжение следов на противоположном берегу. Всадники, очевидно, поднялись вверх по течению Пилькомайо. Среди многочисленных следов копыт гаучо отыскал след подкованной лошади, но тотчас же понял, что это не лошадь его хозяина. Подкова была больше и шире. След пони исчез совершенно — его затоптали другие лошади.

Снова переплыл гаучо реку и стал разыскивать следы хозяйских лошадей. Они привели его к сумаховой роще, где скрывались Гальбергер и его дочь. Проехав около трехсот метров по тропинке тапиров, Гаспар выехал на полянку. Здесь при лучах заходящего солнца глазам его представилось зрелище, от которого кровь сначала застыла в его жилах, а потом закипела, как лава. Крик удивления и негодования вырвался из его уст. Перед ним, склонив голову почти до земли, стояла оседланная лошадь, а на земле неподвижно лежал человек. Гаспар тотчас же признал в нем своего хозяина.

XI. Безмолвный спутник

На следующий день лучи яркого, как зарево, восходящего солнца пробивались сквозь ветви пальм, растущих по берегам Пилькомайо. Два всадника выехали из сумаховой рощи, в которой накануне прятался от Вальдеса и его сообщников Людвиг Гальбергер.

Они ехали по поросшему деревьями холму, причем первый всадник вел под уздцы лошадь второго. Когда они достигли вершины, перед ними раскинулась возвышенная равнина. Кое-где виднелись пальмы да в местах, где была вода, появлялись ивы. Приподнявшись в стременах, один из всадников часто пытливо вглядывался вдаль, как будто опасался встретить врага.

Солнце стояло уже высоко. Внимательно присмотревшись к загорелому, озабоченному на этот раз лицу всадника, мы узнали бы гаучо Гаспара.

Его спутника признать было труднее. Широкополая, надвинутая на лоб шляпа скрывала лицо. Голова его так странно поникла, что подбородок почти касался груди. От шеи до колен закутанный плащом, он сидел неподвижно в седле, не говорил ни слова и даже не правил лошадью. Она шла, повинуясь ведущему ее первому всаднику.

Можно было бы подумать, что гаучо возвращался из похода и вел за собой пленника. Спутник его был точно привязан к седлу или так покорен своей судьбе, что даже не думал о побеге. На самом деле Гаспар был человек самый миролюбивый и никого в плен не брал.

Не обращал внимания на товарища и гаучо. Он был поглощен наблюдением и зорко смотрел вдаль, иногда бормоча что-то про себя.

— Ехать по берегу не годится. Кто бы ни были черти, натворившие столько зла, они, может быть, еще близко, и если я встречусь с ними, со мной будет то же, что с ним. Лучше уж сделать крюк, но ехать домой не по берегу. Если това приложили руку к этому злодеянию, — а я думаю, что они причастны к делу, — они должны быть недалеко. Некоторые из них могли даже возвратиться в свою деревню. Нелегко будет проехать через равнину незамеченным. Впрочем, пока в степи не видно ни души.

Снова окинул он взором зеленеющую степь. Неподалеку мирно паслось стадо оленей и прогуливалась стая страусов. Животные не были бы так беззаботны, если бы на равнине были индейцы. Это несколько успокоило Гаспара.

— Пожалуй, попытаюсь проехать равниной. Да ничего иного и не поделаешь. Надо же добраться до дома и поскорее. Ах! Бедная сеньора! Что-то она теперь думает? И что только с ней будет, когда мы вернемся?.. Не знаю, как я ей все скажу. Она, конечно, упадет в обморок. Мало потерять одного, нет, — тут сразу двое! Однако, что же я мешкаю. Времени терять нельзя. Дорогой обдумаю, как лучше всего подготовить сеньору, чтобы удар был не так силен. Ах! Бедняжка!

XII. На обратном пути

В то время как гаучо ехал со своим несловоохотливым спутником по опушке леса, на противоположном берегу реки к броду приближался другой всадник, судя по одежде и сбруе лошади, не индеец. Это был Руфино Вальдес. Исполнив возложенное на него поручение, он спешил к Франсии с докладом.

Вальдес переночевал в лагере и выехал на заре. Агуара настаивал, чтобы он вернулся с ним вместе в город, но хитрый парагваец уклонялся под разными предлогами. Вождю очень не хотелось отпускать его, но удерживать его он тоже не мог: ведь парагваец не был пленником. Обещание вернуться с богатыми дарами подействовало на индейца сильнее других доводов, и он дал наконец Вальдесу разрешение ехать.

Между тем Агуаре было неприятно возвращаться в город с пленницей без парагвайца. Он боялся, что това не одобрят кровавой расправы с отцом пленницы, и ему хотелось свалить всю вину на Вальдеса, который на самом деле и был главным виновником разыгравшейся драмы. Было бы лучше, если бы парагваец лично присутствовал при встрече вождя с народом и сам принял вину на себя. Ведь Вальдес говорил что-то о личных счетах с охотником-натуралистом, това же, как и некоторые другие племена индейцев, знают обычай мести.

Но именно по этой-то причине парагваец и не хотел вернуться с вождем к его племени. Он хорошо понимал, какая опасность угрожает ему от народа, за гостеприимство которого он заплатил таким оскорблением. Он знал, что старики и друзья покойного Нарагуаны будут возмущены, узнав об ужасной судьбе, постигшей безобидного иностранца, так долго жившего под покровительством старого вождя. Руфино Вальдес и не думал исполнить свое обещание вернуться в лагерь това. Он ехал через реку, радуясь, что ему так хорошо удалось устроить дело, и строя планы нового злодеяния, для которого ему, однако, приходилось проехать немного вверх по течению Пилькомайо.

Вальдес ехал не без опаски, останавливаясь на каждом повороте дороги и озираясь по сторонам. Пока он перебирался через реку, он внимательно осмотрел противоположный берег, но никого не увидел. Еще не рассвело и в темноте он не мог видеть следов лошади Гаспара.

— Еще слишком рано, — ухмыльнулся он самодовольно. — Они еще не начали поиски пропавших и не найдут их раньше сегодняшнего вечера.

Между тем лошадь его выплыла на противоположный берег как раз против сумаховой рощи, где накануне было совершено убийство. Глаза его злобно сверкнули.

— Недурно было бы взглянуть, как обстоит дело, — пробормотал он. — Мы слишком поспешно уехали, и могло легко случиться, что он еще жив. Девушка так кричала и ее так трудно было оторвать от отца, что я не уверен, убил ли я его. В таком случае он может уползти, или слуги, высланные за ним, найдут его. Лучше посмотреть. Ведь это задержит меня всего на десять минут. Если нужно, я его прикончу.

И Вальдес взглянул на острие своего копья. Пришпорив лошадь, злодей въехал в сумаховую рощу. Так тигр, которого вспугнули, возвращается к оставленной им добыче.

Вот Вальдес едет по тенистой тропинке тапиров, вот и памятная полянка, где совершено убийство. И что же? Он не верит своим глазам: он не видит ни трупа, ни живого человека.

XIII. Вальдес отказывается от преследования врага

Крик изумления и досады вырвался у Вальдеса, а по его мертвенно бледному, с бликами от пробивающегося сквозь листву света лицу скользнуло выражение ужаса.

— Тысяча чертей! Что бы это значило? — прошептал он, осматривая поляну. — Неужели он ушел? И даже наверняка. Исчезла и его лошадь. Припоминаю!.. Глупцы, мы оставили лошадь!.. Уж очень мы спешили! Ну вот он и вскарабкался кое-как на коня и теперь уже дома.

Чтобы лучше осмотреть местность, Вальдес хотел уже спешиться, как вдруг до него долетел звук, заставивший его поспешно вскочить в седло. То был топот копыт.

— Чу!.. Это, должно быть, он, — прошептал парагваец. Привычное ухо Вальдеса ясно различало не только стук копыт, но и то, что он постепенно слабел, удаляясь.

— Это он! Лошадь едет тихо. Оно и понятно… Остановилась!.. Что же мне делать?

Вальдес раздумывал недолго. При слабом свете чуть брезжившей зари он увидел в чаще другую тропинку, проложенную тапирами, и на ней совсем свежие следы копыт. Судорожно сжав в руке копье, всадник поскакал по этой тропинке. Теперь он уже не оглядывался опасливо, он мчался вперед, уверенный, что скоро настигнет израненного до полусмерти Гальбергера.

Каково же было удивление Вальдеса, когда, выехав на вершину холма, вместо одного он увидел двух всадников. Один, конечно, тяжело ранен, но другой здоров. И кто же этот другой, полный сил наездник? Человек, которого Руфино Вальдес боялся и ненавидел до глубины души. Гаспар, гаучо, его давнишний соперник, отбивший у него парагвайскую красавицу, в которую он был некогда влюблен!

Страх одержал, однако, верх над чувством ненависти. Их двое, а он один, да еще с одной рукой на перевязи. Правда, Гальбергер еле держался в седле, но зато Гаспар силен и здоров. О! Он уже знаком с его силой. Раз они боролись не на жизнь, а на смерть, он был уже во власти гаучо, но тот выпустил его, подарив ему жизнь. Ни за что на свете не решился бы Руфино Вальдес вступить опять в поединок с Гаспаром, Парагваец быстро повернул, и лошадь его рванулась с места, словно наступила на гремучую змею. Успокоив животное, он притаился в кустах и стал смотреть вслед отъезжавшим. Только когда они скрылись за холмами, Вальдес вздохнул свободно. Старая ненависть и ревность проснулись в нем. Злоба душила его при мысли, что Гаспар снова стал ему поперек дороги, помешав довести до конца начатое дело. Поток проклятий вырвался из уст Руфино.

— Поезжайте себе, господа, домой! Счастливо оставаться! — пробормотал он. — Не очень-то будет весело у вас в гнезде после того, как вы не досчитаетесь цыпленка. Не скоро забудете вы его. Тем временем я поеду в Асунсьон и вернусь с дюжиной верных квартелеров. Во всем виноват этот дурак сын Нарагуаны. Если бы не его трусость, теперь я ехал бы в Парагвай с двумя пленными. Но ничего. Ждать придется недолго. Дня через три я буду в Асунсьоне, а еще через три вернусь сюда с небольшим отрядом. Итак, через неделю Гаспара Мендеса не будет в живых. Однако, надо торопиться. Что, если Гальбергер узнал меня? Не думаю. Было еще совсем темно. А если видел, что тогда? Тогда, конечно, они поймут, что я еще вернусь и не один. В таком случае они наверняка попытаются опять бежать. Куда? Пока Франческа в плену у молодого това, нечего рассчитывать на его покровительство. Я заручился поддержкой среди това. Молодежь подкупил стеклянными бусами, стариков — червонцами. А пока това на моей стороне, беглецы не найдут пристанища в Гран-Чако. А теперь поезжайте себе. До свиданья через неделю и при более выгодных для меня условиях.

Еще долго развевались в далекой степи страусовые перья на шляпе Гаспара. Наконец они исчезли из вида.

Когда миновала опасность встретиться с Гаспаром, Вальдес начал размышлять спокойнее. Его поразило прежде всего, почему это всадники едут так тихо, почти шагом? Никто в степи не ездит шагом, а уж о гаучо и говорить нечего: они всегда несутся вскачь.

— Ничего нет удивительного в том, что они ползут, как улитки, — решил он вдруг. — Гораздо удивительнее, что Гальбергер вообще способен еще ехать верхом. Ведь я вонзил ему копье в ребро. Должно быть, оно соскользнуло, встретив на пути твердый предмет, пряжку или пуговицу. И дурак же я: оставил его, не удостоверившись, убит ли он. Ну, теперь об этом нечего жалеть. В другой раз буду осмотрительнее.

Через несколько времени Вальдеса занял другой вопрос — почему они поехали по этой дороге? Хотя он и не знал в точности, где жилище Гальбергера, Агуара сказал ему, что ближайший путь туда по берегу реки.

— Ах! Догадываюсь, — продолжал он, — сеньор Гальбергер старается объехать стороной деревню това, которые на него напали, чтобы не попасть им вторично в руки. Я думаю, его удивила измена друзей. Ведь он не знает, что Нарагуана умер. Тем лучше для меня! Пока они поедут кругом, я поскачу прямой дорогой по берегу. Мы скоро увидимся. А теперь, не мешкать! Как диктатор обрадуется вести, которую я ему привезу!

С этими словами Вальдес повернул коня и поехал обратно, сначала по тропинке шагом, потом, выехав на открытое место, во весь опор, так что только страусовые перья развевались на его большой черной шляпе.

XIV. Отчего они не возвращаются?

Тревожную ночь пережили обитатели дома Гальбергера. Даже чернокожие слуги, видя свою госпожу в отчаянии, не ложились спать.

Чем больше проходило времени, тем сильнее несчастная женщина предчувствовала что-то недоброе. Если бы ей сейчас сказали, что и муж, и дочь ее убиты, это ничуть не удивило бы ее, да и не могла бы она и страдать сильнее, чем уже страдала.

Сын тщетно старался успокоить ее, придумывая всевозможные причины, которые могли задержать отца и сестру, однако ему не удавалось разогнать ее черные мысли. Также безуспешны были и старания Киприано, который и сам мучился не меньше госпожи, думая об участи кузины, которую любил.

Молодость всегда полна надежд, и юноши утешали как могли бедную женщину.

— Не отчаивайся, мама! — говорил Людвиг, стараясь казаться спокойным. — Они вернутся к утру, а может быть, и раньше. Отец ведь часто запаздывает, иногда даже ночует в степи.

— Только когда Гаспар с ним, никогда, если он один или с Франческой! — ответила мать.

— Гаспар, наверно, нашел их и теперь с ними. Как ты думаешь, Киприано?

— Конечно, — убежденно сказал Киприано, хотя сам не верил тому, что говорил. — Гаспар прекрасно выслеживает и уж следы-то лошади дяди он увидит и найдет его и кузину.

— Ах, куда-то приведут его эти следы! Мне страшно!.. — вздыхала госпожа Гальбергер.

— Не бойся, тетя! — воскликнул Киприано. — Кажется, я догадываюсь, что могло их задержать.

— Что? — в один голос спросили Людвиг и его мать, в глазах которой блеснула искорка надежды.

— Вы знаете, как дядя способен увлечься, когда встретит интересное животное или птицу? Он тогда способен забыть все. Может быть, он убил в степи редкого зверя и остался охранять его, если он слишком велик, чтобы немедленно доставить домой.

— Нет, нет, — ответила сеньора, и луч надежды погас в ее глазах. — Этого не может быть.

— И очень может быть, — настаивал юноша, — я не все сказал.

Глаза Людвига и матери опять устремились на него с вопросом и надеждой.

— Я думаю, что он поймал страуса.

— Ну, что за диковина страус! Он видит их каждым день.

— Да, но не каждый день удается поймать такую птицу. Я еще вчера слышал, как дядя говорил Гаспару, что ему нужен страус-самец. По дороге в индейскую деревню или на обратном пути он встретил страуса и погнался за ним, а Франческе велел ждать. Вы не знаете, что значит охотиться за страусом. Хитрая птица то трусит шажком, точно подставляя шею под лассо, то пустится стремительно бежать, увлекая за собой охотника. Так можно заехать за несколько километров. А тут еще надо возвращаться к Франческе. Не следует отчаиваться!

Но и это не успокоило бедную женщину. Душа ее болела и никакие уговоры на нее не действовали.

— Все это не то, не то! — воскликнула она. — Если бы он увлекся преследованием страуса, Гаспар уже разыскал бы их и все они давно были бы дома. Я чувствую, что они не вернутся!

— Не говори так, мама! — сказал Людвиг, целуя ее в мокрую от слез щеку. — Предположение Киприано очень правдоподобно, но если он ошибается, я знаю другую возможную причину задержки отца. Я думаю, что их задержали в индейской деревушке. Старый Нарагуана любит выпить. Вероятно, он задал пир и ни за что не хочет отпустить отца. Лакомые до гварапо [Водка из сока сахарного тростника], индейцы все перепились и не отпускают гостей.

— Но Гаспар-то почему же не вернулся? Ведь вы слышали, что я ему наказывала?

— Гаспар ворчит, но тоже не может уйти. Как это ни неприятно, а должны исполнить глупую фантазию старого вождя и отец с сестрой. Они ночуют в деревне и приедут утром к завтраку. Не плачь же, мама!

Увы! Предсказания Людвига не оправдались. Настало утро. Степь ожила. Забегали разные звери. Над степью как зловещее предзнаменование пролетела стая черных ястребов. Гальбергер с дочерью не вернулись.

Уже полдень. В далекой степи по-прежнему не видно ни одного человеческого существа. Несколько позднее, когда от предметов начали падать на землю длинные тени, по степи промчался всадник, но он ехал не к дому, а от него. Это был Киприано. Он не выдержал, оставил тетку и брата и выехал сам в поиски за дядей и горячо любимой сестрой.

XV. Утомительное путешествие

За два часа до заката гаучо и его спутник увидели дом Гальбергера. Издали он казался не больше голубиного гнезда. Желтые тростниковые стены его утопали в зелени. Всадники ехали медленно. Любой гаучо преодолел бы пройденное ими расстояние за каких-нибудь два часа, а они ехали целых восемь. К тому же из предосторожности им приходилось часто останавливаться, делать крюк, чтобы быть не на виду, а под прикрытием пальмовой рощи.

Странно также, что спутник гаучо был так молчалив и неподвижен. За всю дорогу он не проронил ни слова, не переменил положения, не пришпорил лошади, и поводья у него висели, перекинутые через седло. Только шляпа спустилась еще больше и почти закрыла его лицо.

Гаспар вовсе не торопился. Вот и теперь, достигнув вершины холма, он остановил лошадь, вторая остановилась сама. Вдали виднелась эстансия Гальбергера, а он все медлил. Ему страшно было возвращаться.

‘Под этой кровлей, — думал он, — трепетно бьются от страха три сердца. Ах! Только бы одно из них не разорвалось от горя! Что скажет бедная сеньора, когда увидит его? Она не переживет этого горя. А бедный Киприано! Как он будет горевать о своей кузине! Вся семья будет в отчаянии’.

Он взглянул на небо и мысленно продолжал:

‘Через два часа солнце сядет. Я подожду, пока стемнеет. Не хочется привозить его домой при дневном свете. Надо подумать, как ее подготовить. Лучше бы мне не видеть этих слез, не слышать этих стонов!’

Подумав так, гаучо слез с лошади и привязал обеих лошадей к дереву. Спутник его по-прежнему остался в седле, а сам он лег на землю, чтобы лучше поразмыслить.

Лишь только Гаспар лег на землю, он услышал отдаленный гул, заставивший его вскочить и насторожиться. Это был топот копыт. Действительно, вскоре показался всадник.

— Да это Киприано! — воскликнул гаучо. — Не дождался моего возвращения и выехал мне навстречу.

Гаспар вскочил на коня и поскакал к Киприано, чтобы подготовить его к ужасному зрелищу, которое его ожидало под деревом, где привязана была лошадь со всадником.

— Ну что, Гаспар? — взволнованно закричал, завидев его, Киприано. — Ты не нашел их? Ах! Вижу, что не нашел!

— Успокойтесь, я нашел их, — отвечал гаучо. — Вот один из них.

— Только один? Кто?..

— Ваш дядя, но — увы…

— Мертвый? Я догадываюсь по твоему тону. А где же моя кузина? Жива ли она? Скажи, Гаспар, скажи скорее!

— Будьте мужественным, сеньор! Вероятно, с ней не случилось ничего ужасного. Я не нашел ее, но уверен, что она жива. Что же касается дяди, приготовьтесь к самому ужасному. Соберите все свои силы и следуйте за мной.

Гаспар повернул назад, к дереву. Киприано молча последовал за ним. Когда юноша увидел убитого Гальбергера, он разразился страшными криками отчаяния и ярости.

XVI. Мертвый

Снова солнце над пампасами, а сеньора все не видит вдали тех, кого так страстно ждет. Не вернулись и те, кто отправился в поиски за ними…

Расстилавшаяся перед госпожой Гальбергер степь казалась ей страшным чудовищем, проглатывающим всех, кто отваживается ехать по ней. Когда же сумерки стали гуще, темнее, ей почудилось, что чья-то невидимая рука опустила над равниной саван, окутавший се близких, вероятно, безвозвратно пропавших…

Мать с сыном стояли на веранде до тех пор, пока не стемнело совсем. Вместе с ночными тенями в души вкрадывалось отчаяние. Все ушли от нее. Только Людвиг с ней. Может быть, не вернется и Киприано. Уж если опытный, знающий степь, как свои пять пальцев, Гаспар не нашел ее мужа и дочь, то где уж Киприано их найти! Возможно, они захвачены врагами в плен, возможно, убиты… Та же участь постигла, вероятно, и самого Киприано, поехавшего по их следам.

Как ни ужасно было предчувствие, действительность была еще ужаснее. И как нарочно, за мгновение до роковой встречи с возвращающимися, как последний луч солнца перед грозой, у бедной женщины мелькнула надежда — лежавшая на веранде собака вдруг с лаем бросилась в окутанную мраком степь.

Мать и сын побежали к балюстраде. Казалось, вся жизнь их зависела от одного звука.

Топот приближающихся лошадей показался им лучше всякой музыки. А вот показались и силуэты всадников.

Крик облегчения вырвался из груди исстрадавшейся женщины. Мигом сбежала она с веранды во двор. Побежал за ней и Людвиг. Вот всадники уже близко, но почему их только трое?

— Это, должно быть, отец, Франческа и Гаспар, а Киприано разъехался с ними, — сказала госпожа Гальбергер. — Позже вернется, конечно, и он.

— Нет, матушка, — прервал ее Людвиг. — Киприано приехал. Я вижу его белую лошадь.

— Ну, так, верно, Гаспар отстал и едет сзади.

— Что-то не видно никого сзади, — продолжал Людвиг. — Едут двое взрослых, а третий — Киприано.

Между тем всадники приблизились. Месяц на минуту вышел из-за туч и осветил лицо Гаспара, Гальбергера и племянника.

— А где же Франческа? — воскликнула бедная мать. — Где моя дочь?

Ответа не последовало. Гаспар печально опустил голову, как ехавший за ним Гальбергер.

— Что это значит? — закричала бедная женщина и бросилась к мужу. — Что вы сделали с моей Франческой?

Гальбергер не проронил ни слова, не пошевелился при виде жены. Она обвила руками его колени:

— Что же ты молчишь, Людвиг? Милый Людвиг, отчего ты мне не отвечаешь? О! Я знаю теперь все! Ее нет в живых!

— Она жива, но вот он… — прошептал ей на ухо Гаспар.

— Кто — он?

— Ваш муж, сеньора, и мой господин.

— Господи! Неужели это правда!

Госпожа отпрянула, потом обвила руками холодное тело, плотно привязанное к седлу, сдернула шляпу… Шляпа выпала из ее рук, перед ней был мертвец. Сеньора вскрикнула и упала на землю, как подкошенная. При свете луны лицо ее казалось мертвенно бледным.

XVII. По горячим следам

На следующий день после того, как привезли домой тело охотника-натуралиста, солнце снова заходило над равниной Гран-Чако, золотя вершины пальм. Стада стройных оленей и красивых пятнистых косуль, наевшись досыта степной травы, мирно шли на водопой. Они не боялись охотников. Их покой нарушали только красная пума да желтый ягуар, ошибочно называемый в Южной Америке тигром.

На берегу Пилькомайо, в тридцати милях от дома Гальбергера, где оплакивали хозяина, и в двадцати милях от деревушки това у костра сидели трое: сын, племянник убитого и гаучо Гаспар. Такая отлучка из дома на следующий же день после возвращения тела Гальбергера может показаться странной. Поэтому сразу надо сказать, что они выехали из дома, чтобы преследовать убийц отца и похитителей дочери. И хотя они не могли сказать наверняка, кто это сделал, но догадывались, что это индейцы. Только индейцы могли оставить такие следы на берегу реки.

Догадку подтверждал и тот факт, что среди следов копыт оказались и следы подкованной лошади. Туземцы же никогда не подковывают своих лошадей. Правда, могло случиться, что какой-нибудь индеец украл лошадь у европейца и ездил на ней, но тогда следы подков были бы видны только в двух направлениях: вниз по реке и обратно. На самом же деле отпечатки этих следов оставлены были четыре раза, и в последний раз — совсем недавно по направлению к деревне.

Осмотрев внимательно эти следы, друзья увидели, что они идут от брода к сумаховой роще, по тропинке тапиров к месту, где совершено было убийство и трава окрашена кровью. Все это доказывало, что всадник на подкованной лошади принимал участие в преступлении, может быть, даже играл в нем главную роль.

Выследил врага главным образом гаучо. Людвиг и Киприано старались лишь помочь его наблюдениям.

Они выехали из дома рано утром. Гальбергера похоронили очень быстро, потому что при такой жаре нельзя было откладывать похороны. Вдова не только не удерживала сына и племянника, она даже торопила их. Ведь у нее было двойное горе. Пропала ее дочь, и несчастная мать надеялась, что они ее разыщут. Она не боялась остаться одна, с ней были верные слуги. Все были убеждены, что Франческа жива.

Ни Гаспара, ни Людвига, ни тем более Киприано не надо было торопить. Все они готовы были пожертвовать жизнью, лишь бы вернуть Франческу ее матери. Когда они выехали в степь, у них не было еще никакого определенного плана. Их только беспокоила участь молодой девушки и они помнили только одно: надо спешить. Наступила ночь, пришлось сделать привал. У костра друзья стали обдумывать план действий. Прежде всего следовало быть очень осторожными, потому что злодеи, так предательски убившие Гальбергера, не пощадят и их. Прежде, чем развести костер, Гаспар внимательно осмотрел окрестности, привязал лошадей, а Людвигу и Киприано велел зажечь сухой хворост. Костер развели за пальмовой рощицей так, чтобы его не было видно издалека. На костре в котелке кипела вода.

XVIII. Кто ехал на подкованной лошади

Пока гаучо возился около лошадей, Людвиг и Киприано обсуждали у костра, кто мог убить Гальбергера и похитить сестру.

— Это дело индейцев из племени това, — сказал Киприано.

— Не может быть, Киприано! — воскликнул Людвиг. — Зачем им убивать моего отца?

— Ну, причина-то есть, хотя бы у одного из них.

— У кого?

— У Агуары.

— Агуара! Почему ты подозреваешь именно его?

— Он сделал это, чтобы захватить твою сестру.

— Что ты говоришь, Киприано? — удивился Людвиг.

— Да, я давно заметил, что сын вождя заглядывается на Франческу.

— Негодяй! — возмутился Людвиг. Он действительно не замечал того, что не скрылось от глаз ревнивого Киприано. К тому же сам факт, что краснокожий дикарь влюбился в его сестру, казался ему невероятным. Сын прусского натуралиста со своими предрассудками не мог допустить и мысли об этом.

— Ты не ошибаешься, Киприано? — спросил он.

— Ничуть. Агуара часто держал себя с Франческой очень развязно. Однажды я даже чуть не побил его, но дядя, боясь поссориться с Нарагуаной, защитил его.

— А отец знал что-нибудь об этом?

— Я думаю, что нет. Я даже не хотел говорить ему.

Все это было для Людвига новостью. Невольно он проникся подозрениями Киприано. Но что бы он ни думал о сыне, Нарагуану он не мог считать виновником преступления: вождь това — друг отца и их защитник.

— Не может быть, — повторял он, — не может быть!

— А между тем это так! — настаивал Киприано. — Когда дело идет о личной выгоде, мало кто остановится перед изменой. Виноват старый вождь или нет, судить не берусь, а вот в виновности сына не сомневаюсь. Помяни мое слово, Людвиг, это дело рук индейцев из племени това!

— Но куда они могли скрыться? И почему ушли так неожиданно, не предупредив отца? Все это очень странно.

— Я не вижу ничего странного. Сын уговорил отца согласиться похитить Франческу. Старый вождь, чтобы избежать встречи с отцом, ушел вперед и увел с собой все племя. Теперь они где-нибудь в отдаленной части Чако и надеются, что мы не разыщем их. Франческа, конечно, с ними. Но мы во что бы то ни стало должны найти ее, хотя бы это стоило нам жизни! Не правда ли, Людвиг?

— Непременно, — ответил Людвиг, и в голосе его звучала решимость. В это время к ним подошел Гаспар.

— Не пора ли нам поужинать, молодые господа? — сказал он и начал готовить ужин, вытащив из седла кусок холодной баранины и маисовый хлеб. Когда закипела в котелке вода, он заварил чай и вынул из погребца кокосовые чашки и трубочки бомбильи, заменяющие ложки. Парагвайцы пьют свой чай [Парагвайский чай матэ заваривают из листьев местной породы падуба] не так, как европейцы, а сосут его через трубочки.

Путники ели баранину, маисовый хлеб, запивая горячим чаем, и продолжали сидеть у потушенного из осторожности огня. Киприано поделился своими подозрениями и с Гаспаром, которому давно уже приходила в голову та же мысль. Он тоже заметил, что молодой вождь неравнодушен к Франческе. Все предположения Киприано казались ему правдоподобными. Поужинав, все трое легли спать, так и не додумавшись до чего-нибудь определенного. Легли они, закутавшись в плащи и подложив седла под голову. Киприано долго не мог заснуть: его мучили тревожные мысли. Однако усталость взяла свое и, наконец, заснул и он. Не спал только гаучо.

‘Только один человек на свете мог искать смерти моего дорогого хозяина, — думал он. — Человек этот Supremo. Воображаю, как он искал нас, когда мы бежали из Парагвая! Но то было два года тому назад. За это время всякий другой забыл бы свой адский замысел, но не таков Франсия. Он никогда не прощает. Я бы нисколько не удивился, если бы все это оказалось делом его рук. А тут еще эти следы подков… Четыре раза проскакал какой-то европеец и в последний раз недавно — следы совсем свежие. Он ехал в ту сторону, за индейское селение.’

Какое-то время Гаспар лежал, глядя на звезды и как бы стараясь прочитать в них скрытую от людей тайну.

— Sangre de Cristo! [Кровь Христова (исп.)] — воскликнул он вдруг. — Да ведь это же и есть настоящая причина убийства хозяина и похищения его дочери!

— Что с тобой, Гаспар? — спросил разбуженный его возгласом Киприано.

— Ничего особенного. Меня укусил москит, но я убил его.

Хотя Гаспару и казалось, что он нашел ключ к решению загадки, все же он решил держать свою догадку в тайне. Киприано снова заснул, а Гаспар принялся разматывать дальше нить своих мыслей.

‘Франсия, наверное, давно знал, где мы находимся. Удивительно, что он не сделал этого раньше. Не раз предостерегал я хозяина, но он верил в дружбу Нарагуаны. Това враждовали тогда с парагвайцами, теперь, кажется, что-то изменилось в их отношениях, иначе зачем бы индейцам покидать толдерию?.. Очевидно, к ним приезжал какой-то белый, — об этом свидетельствуют следы подков. А этот белый не кто иной, как посланец Supremo. Легко догадаться, кого он послал. Руфино Вальдеса, конечно, и это он убил моего господина! Жаль, что мысль эта не пришла мне в голову раньше, хотя бы вчера. Должно быть, он проезжал этой дорогой, и один. Жаль, что мы не повстречались! Я бы свел старые счеты с сеньором Руфино!.. Но мы еще можем встретиться, тогда один из нас останется на месте и думаю, что останусь не я!..’

После этих размышлений гаучо поплотнее укутался в пончо и заснул. Проснулся он, когда заря уже занялась над Чако и птицы защебетали в роще.

XIX. Находка

Выпив, как и накануне, чая и поев баранины с хлебом, друзья пустились в дальнейший путь по берегу Пилькомайо. Перед ними шли следы пони Франчески, а также двойные следы подкованной лошади. Милях в двадцати от места, где в реку впадает приток, похитители, по-видимому, остановились на ночлег. Видны были разбросанные по траве остатки пищи и два потухших костра. Было похоже, что индейцы останавливались здесь ночи две тому назад.

Надо было отдохнуть лошадям, и всадники расположились у опушки рощи. Сначала они не увидели ничего, кроме полуобгоревшего хвороста и угля от костров, обглоданных костей дичи и скорлупы страусовых яиц. Трава была примята, вероятно, пасшимися на привязи лошадьми. Ночевавшие здесь люди были индейцы, это было несомненно, но к какому племени они принадлежали, оставалось загадкой.

Людвиг и Киприано уже вскочили на лошадей и рвались в дальнейший путь, а гаучо продолжал осматривать соседние кусты, все еще не отчаиваясь найти подтверждение своей догадки. Скоро он действительно нашел в траве шар величиной с крокетный. Это был круглый камень, обтянутый коровьей кожей. Гаспар тотчас же узнал оружие южноамериканских гаучо — болу.

— Что это, Гаспар? — спросили его молодые люди.

— Бола.

— Ее забыли здесь индейцы?

— Да, и из этого я заключаю, что индейцы эти — обитатели Чако. Это их туземное очень страшное оружие. Другие индейцы носят по два и даже по три таких шара, привязанных к веревке, жители же Чако не привязывают их, а просто бросают, как мяч. Но этот мяч — не детская игрушка. Я сам видел, как метко они бросают болу, попадая на расстоянии тридцати метров прямо в голову животного. Такие шары легко теряются в траве. Вот этот шар несомненно принадлежал индейцу из племени това.

— Почему все-таки ты так думаешь, Гаспар? — настаивал Киприано.

— Потому что из всех индейцев, населяющих Чако, только това пользуются такими болами без привязи. Этот мяч был в руках какого-нибудь изменника из племени това. Не знаю, кто убил моего господина, но вы правы, Киприано, вашу кузину похитил Агуара.

— Скорее, Людвиг! — воскликнул Киприано. — Подумай только! Франческа в руках этого дикаря! Так поспешим ей на помощь!

Сердце Людвига тоже разрывалось от боли и гнева. Оба юноши и Гаспар помчались снова по горячим следам.

XX. Препятствие

Скоро, однако, появилось неожиданное препятствие, грозившее замедлить или даже вовсе остановить погоню за неприятелем. Препятствием этим была вискачера, или поселение вискачей.

В степях по берегам Ла-Платы и Параны нельзя проехать и двадцати миль, чтобы не наткнуться на норы этого кролика северных стран. Вискача несколько крупнее кролика и по очертанию головы похожа на большую крысу. Длинный хвост и короткие передние лапки придают вискаче еще большее сходство с крысой. Три пальца на задних лапах этого зверька побудили ученых дать ему видовое название ‘трехпалый’. Такие же пальцы у агути и так называемой гвинейской свинки.

Вискача роет такие же норки, как североамериканский сурок, называемый луговой или степной собакой. Как это ни странно, в норах тех и других ютятся иногда птицы из породы сов. Ученые долго не знали, пользуется ли эта птица гостеприимством четвероногих или забирается в их норки как враг. Последнее предположение оказалось вернее, так как в желудке убитых птиц находят остатки вискачей, служащих им пищей.

В норках вискачей и степных собак гнездятся и змеи, чаще других гремучие. Совы пожирают также и их.

Вискача имеет обыкновение собирать все, что ей попадается: камни, корни, комья сухой глины, кости, и таскать их к своей норке, перед отверстием которой образуется таким образом целая кучка всякого добра. Дарвин рассказывает, что один путешественник, потерявший в степи часы, нашел их перед норкой вискачи.

Агути любят селиться в бесплодных равнинах Патагонии, вискачи же роют свои норки преимущественно в жирной глинистой, богатой растительностью почве пампасов. Их пищу составляют корни чертополоха и дикого артишока. Вискачи совсем не водятся по ту сторону Уругвая, хотя там почвенные условия вполне подходят для них. Можно было бы подумать, что преградой к движению животных на восток была река, на самом деле не так. Парана гораздо шире Уругвая, а между тем вискачи переплыли ее и поселились на ее западном берегу.

Наши друзья мало думали об этих интересных животных: им было только досадно, что они встретили на пути их колонию. Ехать прямо через изрытую зверьками равнину значило ехать шагом. Лошади каждую минуту могли провалиться и сломать себе ногу, потому что грызуны провели под землей целые галереи. Тем не менее, окинув взглядом равнину и не видя конца холмикам вискачей, всадники решили, что объезжать их было бы слишком долго, и поехали прямо.

— Не везет нам, — сказал Гаспар. — Черт возьми, вся равнина изрыта! Делать нечего, поедем прямо.

— Я тоже думаю, что это лучше всего, — ответил Киприано.

— Только будьте осторожны, господа, — предупредил гаучо. — Смотрите под ноги лошадям и не приближайтесь к норам. Да что я болтаю! Поеду-ка я лучше сам вперед, а вы следуйте за мной.

С этими словами он направился через равнину, осторожно пробираясь между холмиками. Молодые люди ехали следом за ним.

Вискачи ничуть не пугались неожиданно появившихся всадников. Они садились на задние лапки и с любопытством посматривали вокруг, убегая только тогда, когда люди подъезжали совсем близко. Целый час ехали друзья по изрытой равнине и наконец выбрались на ровное место. Чтобы наверстать потерянное время, они пришпорили лошадей и поскакали дальше.

XXI. Вальдес вывихнул плечо

Когда Гаспар сердился на неожиданное препятствие в виде норок вискачей, он не подозревал, что те же животные оказали ему существенную услугу, задержав на дороге его злейшего врага.

В ста милях от изрытой зверьками равнины, на востоке, по дороге в Асунсьон находилась такая же равнина. Почти в то же время, что и наши друзья, по ней, направляясь к берегу Парагвая, мчался всадник. Лошадь его была вся в мыле, но он пришпоривал ее, а иногда погонял и древком копья. Можно было подумать, что всадник сошел с ума или спасается от преследующего его врага, хотя ехал он по открытой степи и нигде не было видно ни единого живого существа, которое могло бы ему угрожать. Так жестоко обходившийся со своей лошадью всадник был не кто иной, как Руфино Вальдес.

Он спешил, чтобы поскорее порадовать парагвайского деспота приятным известием, а затем, захватив с собой отряд солдат, вернуться в усадьбу Гальбергера.

Всадника ожидала щедрая награда, и от самого лагеря индейцев он безжалостно гнал своего скакуна. Он не жалел животного, как любят и жалеют своих коней гаучо. Ему было безразлично, хоть бы лошадь и пала на берегу Парагвая, лишь бы она доставила его до места.

Наконец конь выбился из сил, начал спотыкаться.

— До берега не больше двадцати миль, — шептал про себя всадник. — Выеду ли я близко к Асунсьону? Вот вопрос. Но все равно, на берегу много сторожевых постов, и солдаты укажут мне дорогу к городу.

Вальдес почти не смотрел на тропинку, по которой ехал. Он знал, что едет на восток. Солнце садилось. Длинная тень всадника и лошади падала прямо перед ним. Вальдес ехал точно по стопам другого исполина всадника.

Но вот солнце село, ночная тень быстро надвинулась со всех сторон. Зато прямо впереди на небе выплыл месяц. Нигде на севере месяц не светит так ярко, как в южных степях Чако. Близость цели и лунная ночь соблазнили Вальдеса, он решил не останавливаться на ночлег и, пришпорив измученного, с израненными до крови боками коня, помчался дальше.

Между тем тропинка, по которой он ехал, кончилась. Взглянув под ноги спотыкающейся лошади, Вальдес увидел, что заехал в вискачеру — покрытую норками местность. Занятый своими дьявольскими планами, он не заметил, как забрался на эту изрытую почву. Кругом с криком разлетались испуганные совы.

Вальдес хотел было свернуть и натянул поводья, но лошадь вдруг споткнулась. Поводья выпали у него из рук. Послышался точно треск сухого сучка. Это хрустнула сломанная нога лошади. Падая, всадник и сам вывихнул себе ключицу больной руки и лишился чувств.

Долго лежал он на залитой лунным светом равнине, не слыша криков ночных птиц, не видя с любопытством посматривавших на него похожих на крыс животных.

Когда Вальдес пришел в себя, он пролежал еще целые сутки, потом ползком, как раненый на поле брани, добрался до Асунсьона. Прибыл он туда лишь на третий день, и Гаспар со спутниками выиграли таким образом время.

XXII. Дерево-барометр

Выехав из вискачеры, Гаспар снова принялся внимательно выслеживать неприятеля.

— Что ты нашел нового? — спросил его Киприано.

— Не нашел, а потерял, сеньор.

— Что?

— След подкованной лошади. Следы пони видны по-прежнему, а следы лошади неизвестного нам всадника исчезли.

Все трое принялись разыскивать их, медленно разъезжая вперед и назад, но поиски оказались тщетными.

‘Теперь понятно, почему мы видели свежие следы копыт в обратном направлении на берегу реки, — продолжал Гаспар. — Кто бы ни был таинственный всадник, краснокожий или европеец, переночевав с индейцами в лагере, он поутру расстался с ними. Я так и знал, что за спиной Агуары и индейцев кто-то скрывается. Это он, конечно’.

Гаспар сказал последние фразы про себя. Он еще не сообщил Киприано и Людвигу о своих подозрениях относительно Вальдеса и Франсии.

— Не станем теперь заботиться об исчезнувшем всаднике, — заметил Гаспар. — Нам надо спешить за индейцами.

С этими словами он пустил коня галопом. Юноши последовали его примеру. Так ехали они без отдыха целый час, преимущественно по берегу Пилькомайо, иногда же — там, где берег оказывался слишком отвесным, — уклоняясь в сторону.

Выехав на одну из таких скалистых возвышенностей берега, Гаспар остановился. Недалеко от тропинки, по которой они ехали, виднелось дерево с перистой листвой. Это был один из многочисленных видов мимоз, растущих в равнинах Южной Америки и особенно часто встречающихся в Гран-Чако. Дерево было покрыто ярко-желтыми цветами. Оно-то и обратило на себя внимание Гаспара.

Подъехав к мимозе, Гаспар сорвал цветущую ветку и с любопытством, словно ботаник, начал рассматривать ее. Он хорошо знал это растение и его свойства.

— Ну что, Гаспар? — крикнул ему с нетерпением Киприано. — Что ты разглядываешь цветочки? Ведь знаешь, что нам время дорого!

— Знаю, — озабоченно возразил Гаспар. — Но если дерево предсказывает верно, нам придется на время отказаться от преследования индейцев и подумать о себе.

— Что это значит? — в один голос спросили Людвиг и Киприано.

— Взгляните, господа, на эти цветы.

— Я ничего не вижу особенного! — воскликнул Киприано.

— А я замечаю, — сказал Людвиг, получивший от отца некоторые сведения по ботанике. — Венчики цветов почти закрылись — явление необычное в это время дня. Утром мы проехали мимо нескольких уннаи — так называется это дерево — и я не заметил, чтобы их цветы были закрыты.

— Подождите немного и понаблюдайте, — посоветовал Гаспар.

Цветы уннаи продолжали закрываться на их глазах.

— Уннаи никогда не лжет, — сказал Гаспар. — Ему надо верить. Он предсказывает нам страшную грозу. Если гроза застанет нас в степи, нас унесет ветром или ливнем. Надо укрыться. Скорее, господа, через минуту будет поздно!

Вскочив на лошадей, молодые люди помчались галопом.

XXIII. Пленница

В то самое время, когда друзья отъехали от дерева-барометра, милях в сорока или пятидесяти по равнине ехали несколько всадников. Это Агуара со свитой молодых индейцев возвращался в свою резиденцию.

С тех пор как мы видели этих индейцев в последний раз, их численность изменилась. Один из краснокожих, раненный во время нападения на Гальбергера, умер по дороге, труп его висел, перекинутый через седло и привязанный к нему.

Вальдес, как и предполагал Гаспар, оставил това после первого же привала. Зато рядом с Агуарой во главе отряда ехала дочь убитого Гальбергера.

Пленница не была связана. Никто не опасался, что она вздумает бежать, да она и сама не думала об этом, зная, что ей не ускакать на своем пони от индейских всадников.

Франческа была страшно бледна. Ее белокурые волосы рассыпались по плечам, взгляд был безучастен: она не смотрела, куда едет, ей было все равно, свалится она с пони, попадет ли под копыта других лошадей. Агуара ехал рядом и не спускал с нее покорного, кроткого взгляда. Он смотрел на нее не как на пленницу, а как на свою повелительницу.

Франческа видела, как убили ее отца. Но после этого ужасного удара никто не нанес ей ни малейшей обиды. Агуара уверял ее, что не хотел убивать ее отца и свалил всю вину на Вальдеса. Разве она не знает, что ее отец и Руфино были старыми врагами? Желая оправдаться, хитрый дикарь уверял, что он даже поссорился с Вальдесом из-за убийства Гальбергера и что парагваец бежал, боясь мести. Краснокожий вождь ни разу не назвал Франческу своей пленницей и объяснил ей, что ее лишь потому не отвезли домой, что това грозит война с враждебными племенами гуайкуру, которых они и выехали выслеживать, когда случилось несчастье. Не могли же они оставить ее одну в степи. Агуара обещал позже отвезти Франческу к матери, теперь же ей придется ехать с ними вместе в толдерию. Так старался хитрый Агуара обмануть свою пленницу.

Однако Франческа не поверила ему. Несмотря на свой юный возраст, умом она была не ребенок. Она знала, что молодой вождь това неравнодушен к ней и понимала опасность своего положения. Кроме того, девушка слышала отрывок разговора Агуары с Вальдесом, когда они въехали в сумаховую рощу, перед убийством ее отца. Все это только усилило в ней чувство отвращения к краснокожему вождю, которое она давно питала к нему. Франческа не только не отвечала на льстивые речи, но даже не взглянула на индейца. Недавнее прошлое наполняло ее душу такой скорбью, что она не могла думать о будущем. Забывая о присутствии Агуары, она думала только об отце. О смерти Нарагуаны Франческа еще не знала.

Спутники Агуары не резвились, как в начале поездки. Не слышно было веселых криков и смеха. Один из товарищей был убит, и это печалило и пугало их. Они не знали, что скажут старейшины из племени, узнав, при каких обстоятельствах погиб молодой това.

Подтверждением этих грустных мыслей был разговор двух молодых това, беседовавших о своем вожде и завидовавших его счастью — захвату красавицы-пленницы.

— Если бы был жив Нарагуана, он ни за что не допустил бы этого, — сказал тот из них, который был постарше.

— Нарагуана умер. Кто же станет теперь перечить Агуаре? Он наш вождь и может поступить с пленницей, как ему вздумается.

— Ты забываешь о старейшинах. Помнишь, как дружен был наш прежний вождь с отцом пленницы? Мне рассказывали, что даже перед смертью Нарагуана завещал нам охранять бледнолицего чужеземца, пока он останется в Чако. Хорошо мы его защитили — нечего сказать: мы помогли его убийце и увозим дочь его в плен! Как-то посмотрит на это народ! Многие старики из нашего племени любили Гальбергера не меньше, чем сам Нарагуана. Им не понравится, что мы нарушили волю покойного вождя. О, я думаю, народ возмутится, когда встретит нас.

— Ничего! Народ любит нашего молодого вождя и не станет противиться его желанию. Он хочет жениться на бледнолицей девушке и сделать ее нашей царицей. Она такая красавица, что его желание вполне понятно. Но вот не взбунтуются ли от ревности девушки това? Что-то скажет Насена…

Разговор их был прерван криком одного из ехавших впереди всадников. Это был крик, предупреждавший об опасности, и все поняли его. Мигом вскочили индейцы на седла и стали смотреть вдаль. Наездники скакали, стоя на спинах лошадей, сидеть осталась только пленница да безжизненное тело убитого това по-прежнему висело через седло.

XXIV. Тифон

Индейцы покинули берег Пилькомайо на одном из поворотов реки и поехали через перешеек, образуемый ее изгибом. Эта низменная часть, затопляемая в дождливое время, опаляемая жаркими лучами солнца во время засух, была лишена всякой растительности и покрыта густой пылью.

Они проехали половину этой безотрадной пустыни, когда один из наиболее опытных воинов, ехавших впереди, подал сигнал тревоги. Крик этот вызвало явление природы, которое довольно часто наблюдается в Чако: это надвигающаяся гроза. Впрочем, как ни старались това увидеть причину тревожного крика, они не видели ни на земле, ни на небе никаких признаков близкой грозы. Небо было безоблачно. Покрытая пылью равнина по-прежнему сверкала на солнце. День клонился к вечеру, и длинные тени всадников падали на землю.

— Что это такое? — спросил Агуара испустившего тревожные крик индейца. — Ты боишься, что нам угрожает какая-нибудь опасность?

— Смотри! — указал тот на горизонт. — Видишь?

— Ничего не вижу.

— Разве ты не замечаешь эту бурую полосу?

— Вижу словно туман над рекой.

— Это туча, и туча грозовая. Вот она поднимается и скоро покроет все небо.

— Она похожа на дым.

— На всем пространстве нет ни травы, ни деревьев, нечему гореть и дыму неоткуда быть.

— Так что же это? Ты знаешь?

— Это пыль.

— Пыль, говоришь? Что же это, скачет табун диких лошадей или всадники из племени гуайкуру?

— Ни то, ни другое. Это будет пострашнее!.. Если зрение не обманывает меня, это тифон.

— Ах! — воскликнул Агуара. — Ты думаешь, это тифон?

— Я уверен в этом.

Страшное слово ‘тифон’ облетело ряды всадников. Многие, знавшие по опыту, как опасно это явление, произносили его с ужасом.

Между тем облако поднялось выше, разрослось вширь, приняло желтоватый оттенок наподобие лондонского смога. Мало-помалу сквозь него начали проникать огненные змейки молний. Там, где зловещая туча не успела закрыть небо, по-прежнему светило солнце и воздух был прозрачен, как и раньше. Не было ни малейшего ветерка.

Такая тишина, однако, была неестественной. Стало жарко и душно.

Минут через десять после того, как облако показалось на горизонте, подул порывистый, ледяной ветер, чуть не сбрасывавший всадников с седел. Густая тьма окутала все вокруг. Солнечный диск померк.

Бежать или искать убежища было негде и некогда, а между тем быть настигнутым бурей на этой равнине было страшно и опасно. Крики ужаса послышались отовсюду, но всех их перекрыл голос того, кто первый возвестил о надвигающейся опасности:

— Спешивайтесь и прячьтесь за лошадей! Закройте лица плащами, если не хотите ослепнуть!

Все повиновались беспрекословно, спешились и старались удержать лошадей на месте.

Между тем Агуара схватил под уздцы пони и отвел его в тыл каравана, где можно было рассчитывать на наибольшую защиту от ветра. Бережно, как друг, как нежный брат, снял он Франческу с седла и поставил ее на землю. Он все еще не терял надежды завоевать ее сердце.

— Звездочка моя, жизнь моя, — говорил он на туземном наречии, которое она немного понимала, — опасность, которая нам угрожает, скоро минует. Ляг, прошу, это спасет тебя.

Сняв с себя расшитый перьями плащ, он окутал им девушку с головой и ласково просил ее лечь на землю. Франческа машинально повиновалась, хотя тифон не испугал ее.

Но вот налетел ураган. Лошади заржали от страха и боли. Вихрь нес с собой не только пыль, но и песок, сучья, камни, причинявшие серьезные ранения. В довершение всего ветер поднял покрывавший равнину налет пыли и это вызывало резкую боль в глазах. Если бы индейцы не закутали лиц плащами, многие из них лишились бы зрения.

Буря бушевала целый час. Ветер выл, пыль, песок, камни хлестали обнаженные тела това. Иногда им с трудом удавалось удержать против ветра своих лошадей и устоять самим. Сверкала молния, беспрерывно гремел гром. Наконец полил холодный, точно лившийся прямо со снежных вершин Кордильер, дождь.

Буря окончилась так же внезапно, как началась. В воздухе пыли как не бывало. Превращенная дождем в толстый слой грязи, она покрыла землю. На чистом безоблачном небе снова засияло солнце.

Гроза миновала. Она пронеслась в другую часть необъятной равнины Чако.

Омытые дождем тела индейцев блестели, как бронза. Только кое-где из царапин сочилась кровь. Поправив сбрую и седла, всадники сели на коней и отправились в дальнейший путь. Их молодой вождь снова поехал впереди, рядом с пленницей.

XXV. Пещера

Дерево-барометр предупредило Гаспара и его спутников именно о той грозе, которая врасплох настигла индейцев. Хотя преследователи были за несколько миль от похитителей, гроза надвинулась на них всего на полчаса позже. Но буря не застала их в открытом месте. Они успели спрятаться в пещере, которую указал им Гаспар. Гаучо два раза бывал раньше в этой местности: однажды во время охоты вместе со своим покойным хозяином и еще раньше он проходил по этой равнине в качестве пленника племени гуайкуру, к счастью, ему удалось бежать. Пещеру Гаспар нашел, охотясь вместе с натуралистом, она находилась в четырех милях от Пилькомайи, на берегу ручья.

Друзья мчались от дерева уннаи через равнину галопом. Не оставалось сомнения, что надвигается гроза. На горизонте появилась желтоватая туча. Стало жарко и душно, как в раскаленной печи. Потом повеял ледяным дыханием ветер и солнце померкло на небе.

Всадники вовремя доскакали до пещеры и укрылись от холодного дыхания ледяного ветра, от ударов, поднимаемых вихрем камней и сухих веток.

— Слава Богу, доехали! — сказал гаучо. — Скорее, друзья мои!

С этими словами он ввел под уздцы свою лошадь в пещеру. За ним зашли Людвиг и Киприано.

Но это еще не все. Гаспар предупредил, что ураган нанесет пыль во все уголки пещеры. Пыль эта способна, по его словам, проникнуть в закупоренную бутылку. Чтобы не подвергаться опасности задохнуться, следовало завесить вход в пещеру плащами.

Подул холодный ветер и занес в отверстие грота облако пыли и сухих листьев. Вокруг царил мрак. Изредка, прорезая тьму, вспыхивали молнии. Затрещали сломанные вихрем сучья деревьев. Маленький ручеек грозил превратиться в бурный поток.

Людвиг и Киприано были уже знакомы с ураганами и их последствиями. Они помнили, как еще в бытность их в Асунсьоне пыль проникала в замочные скважины дверей, во все щели стен и полов. Поэтому они не заставили гаучо повторять его совет, а быстро схватили свои пончо и, скрепив их кое-как вместе, закрыли ими отверстие пещеры.

— Теперь нам нечего бояться бури! — сказал гаучо.

XXVI. Непрошенный гость

Они очутились в темноте. Но Гаспар нашел и тут способ устроиться поудобнее. Он достал огарок восковой свечи и предложил спутникам поужинать остатками баранины, на что они охотно согласились, так как не на шутку проголодались.

Хорошо знакомый с очертаниями пещеры, Гаспар свободно расхаживал взад и вперед. Вытащив из кармана седла свечу, он рассказал, что на похоронах его покойной матери мошенники ксендзы сдули с него по пяти песо за каждую свечу, потому что они были ‘священными’. Тогда Гаспар решил припрятать огарки дорогих свечей, и вот один из них теперь и пригодился. Говоря это, он ударил огниво и кремень, чтобы добыть огонь.

Вдруг до слуха друзей донесся странный звук. Лошади тоже услышали его и тревожно заржали. Этот крик хорошо знаком жителям Южной Америки. Где бы его ни слышали, в залитой ли солнцем равнине, в темном ли лесу, крик ягуара наводит ужас на людей, животных и птиц.

— Тигр! — испуганно прошептал Гаспар, прислушиваясь к новому крику, раздавшемуся на этот раз ближе и громче.

— Где?— шепотом спрашивали друг друга юноши.

В пещере беспокойно топали встревоженные лошади. Снаружи завывала буря. Трудно было разобрать, где ревет ягуар. То казалось, что он снаружи, то чудилось, что он в самой пещере. Грузно ударившееся о растянутые у входа плащи тело животного рассеяло сомнения. Ягуар старался укрыться в пещере от бури.

Между тем врага ожидали. Друзья поспешно вынули из седла ружья и приготовились стрелять. Так как это животное кошачьей породы видит и в темноте, Гаспар не захотел давать преимущества противнику и засветил свою восковую свечу.

Вероятно, ягуар жил в этой пещере и, встретив у входа неожиданную, мешавшую ему укрыться от бури преграду, сердито зарычал.

Выстроившись перед входом в грот, друзья держали ружья наготове. Киприано предложил стрелять через плащи, но Гаспар отсоветовал. Стреляя таким образом, легко промахнуться, а между тем рассвирепевший ягуар был бы еще опаснее.

Разъяренное животное яростно заревело и бешено ринулось ко входу. Плащи упали. Порыв ветра загасил свечу, и снова все погрузилось во мрак. Тут началась какая-то странная возня. Ягуар как-то глухо ворчал, фыркал и кричал, барахтаясь в темноте на полу пещеры.

— Святой Яго! — первым догадался Гаспар. — Зверь запутался в наших пончо. Стреляйте скорее! Цельтесь туда, откуда слышен шум. Пли!

Все трое выстрелили и, должно быть, не промахнулись. Не слышно стало ни рева, ни фырканья, только вьюга выла на равнине да грохотал гром.

— Убит, — сказал Гаспар, снова зажигая восковой огарок. Действительно, огромная пятнистая кошка лежала, запутавшись в плотной ткани. Израненная пулями, она еще дышала. Гаспар прикончил ягуара ударом ножа в горло.

— Вот тебе за твою дерзость. Зачем ты помешал ужинать трем голодным путешественникам? — сказал он.

XXVII. Между двух огней

Вытащив тело убитого зверя из плаща, друзья хотели снова завесить отверстие пещеры, но заметили, что это уже не нужно. Первые сильные порывы прошли, ветер дул вдоль лощины, мимо пещеры и только изредка в нее залетали листья и сучья.

— Теперь нет больше опасности ослепнуть от пыли, — заметил гаучо. — Не стоит завешивать вход. Вот только может быть другая опасность, страшнее пыли и песка.

— Какая? — спросили его.

— Второй тигр. Эти животные никогда не живут поодиночке. Обычно где самка, там и самец. Мы убили хозяйку и можем быть уверены, что за ней следом явится сюда и хозяин. Следует встретить его со всеми почестями.

Людвиг и Киприано посмотрели по направлению входа в пещеру, как бы ожидая уже увидеть там ягуара.

— Рассчитывать на то, что он запутается в плащах, как его супруга, трудно. Это была просто счастливая случайность. Оставить пещеру открытой тоже нельзя, — размышлял Гаспар. — Нам пришлось бы всю ночь не смыкать глаз.

— Нельзя ли завалить вход вот этими камнями? — предложил Киприано, указывая на большие глыбы, обвалившиеся с потолка пещеры.

— Идея неплохая, — похвалил Гаспар, определяя на глаз величину входного отверстия. — Это можно сделать.

Приятели молча принялись за работу. Они притащили к отверстию грота несколько крупных сталактитовых глыб, которые должны были служить основанием завала. Но едва они успели перетаскать с полдюжины камней, послышался хорошо знакомый им крик ягуара. На этот раз ягуар не ревел, а храпел и фыркал. Скоро храп перешел, однако, в протяжное ворчание и закончился лаем, похожим на лай цепной собаки, которую какой-то шум разбудил в конуре. На этот раз не могло быть сомнения: ягуар находился с ними вместе в пещере.

— Боже милостивый! — воскликнул Гаспар. — Сам хозяин дома! То-то мы не могли разобрать, где ревет зверь! Самка рычала снаружи, а самец отвечал ей из пещеры. Где же теперь это животное?

Все трое вглядывались в глубину пещеры, но ничего не видели. Испуганные лошади снова заметались.

— Зарядите ружья!— скомандовал Гаспар. — Если тигр нападет на нас, а это более чем вероятно, ножи не помогут.

Все трое схватили ружья, но — увы! — пороха и пуль под рукой не оказалось. Они были спрятаны в седле Киприано, а лошадь забилась от страха в отдаленный угол пещеры.

Взяв свечу, Киприано пошел искать ее. Испуганное животное, дрожа, забилось в углубление между двух выступов скал.

Киприано уже хотел подойти к лошади, как вдруг на выступе скалы он увидел желтое тело с черными пятнами. Пламя отсвечивало в сверкающих глазах ягуара.

Друзья отступили на несколько шагов. Чтобы дойти до лошади Киприано, надо было непременно пройти под каменным навесом, на котором растянулся ужасный зверь. Ягуара раздражало движение людей и он, свирепея все больше и больше, каждую минуту готов был броситься на них. Инстинктивно, почти машинально охотники отступали все дальше и дальше, отказавшись от мысли защищаться ружьями и рассчитывая уже только на свои ножи. Людвиг советовал даже оставить лошадей и уйти совсем из пещеры. Буря утихла. Только слышны были раскаты грома, шум дождя да журчание потока. Все это было не так страшно, как ягуар. Однако Киприано и Гаспар не согласились оставить лошадей на съедению зверю. Что они будут делать пешие среди равнины Чако? Они будут беспомощны, как потерпевшие крушение моряки, очутившиеся на плоту посреди необъятного океана!

Они колебались недолго. Сама судьба решила за них. Отступая от опасного животного, они дошли до самого входа в пещеру. Тут они убедились, что отступление отрезано. Вздувшийся от ливня поток вышел из берегов и вода подступала к самой пещере. Течением уносило стволы и сучья деревьев, даже обломки скал. Ни пеший, ни конный не мог перебраться через бурный поток. Друзья очутились между двух огней.

XXVIII. Ракета

Никто не пожелал бы себе такой участи — быть заключенным в одной пещере с королевским бенгальским тигром, или с деспотом тропических лесов Америки — ягуаром. Ягуар, хоть и меньше тигра, так же опасен и кровожаден, как и он. Самец иногда бывает величиной с самку индийского тигра. Он очень силен. Гумбольдт видел однажды, как ягуар протащил убитую им лошадь по глубокому оврагу до вершины холма. Путешественники Чуди, Дарвин и Д’Орбиньи тоже говорят о необычайной силе ягуара.

Неудивительно, что, хорошо знакомые с нравами и обычаями ягуаров, наши друзья боялись страшного зверя.

При слабом свете свечи видно было, что ягуар продолжал лежать на выступе скалы. Глаза его горели, как угольки. Он сердито ударял хвостом, отбивая от стен небольшие сталактиты, и иногда рычал, открывая пасть и обнаруживая свои красные десны и ряд сверкающих белых зубов. Каждый раз, когда он рычал, лошади начинали бешено метаться по пещере. Друзьям предстояла страшная схватка. Они были почти безоружны. Что значили их ножи в сравнении с когтями и зубами ягуара!

На минуту задумался даже никогда не унывающий Гаспар. Но он не был бы гаучо, если бы не вышел из затруднения. Действительно, ему сразу же пришла в голову какая-то мысль. Осторожно пробрался он к своей лошади, стоявшей в глубине пещеры, принялся шарить в карманах седла и вытащил полдюжины каких-то предметов, похожих на сигары, заостренных с одной стороны и с перьями на другом конце.

Людвиг и Киприано выросли в населенной испанцами части Америки, где бой быков — излюбленная забава. В принесенных Гаспаром предметах они узнали тортерильи, которые употребляют с той же целью, что и бандерильи: дразнят быков, когда пикадоры выгоняют их на арену, перед первым нападением матадора. Гаспар был сам когда-то пикадором и участвовал в бое быков в Росарио. Оставшимися у него тортерильями он нередко забавлял индейских юношей, когда они приходили в дом Гальбергера. Дикарей всегда очень веселил этот маленький фейерверк. Отправляясь в путь, Гаспар подумал, что при встрече с индейцами тортерильи могут пригодиться ему, и сунул в седло несколько штук.

Итак, Гаспар взял в одну руку эти ракеты, в другую — свечу и направился к продолжавшему лежать на выступе ягуару. Зверь ворчал и лаял время от времени. Приблизившись на шесть шагов, гаучо зажег от свечки острый конец тортерильи и бросил ее в ягуара так, что она вонзилась в его шкуру.

Почувствовав укол, ягуар сердито заворчал. Когда же загорелся порох ракеты, осыпая его дождем искр, он заревел от испуга, как безумный, спрыгнул с выступа и бросился к выходу пещеры. Людвиг и Киприано едва успели посторониться. Во время замешательства свеча потухла. Как комета со сверкающим хвостом, пронесся ягуар, освещая пещеру. Сталактиты заблестели, как тысячи бриллиантов.

Но ягуар выскочил из грота, и в пещере стало темно. Послышался всплеск воды. Это животное тяжело рухнуло в воду. Ракета, без сомнения, погасла, но с ней вместе погасла, вероятно, и жизнь животного. Царь лесов Америки, ягуар, утонул в бурном потоке.

Убедившись, что враг бежал с поля битвы, Гаспар отыскал свечу, еще раз зажег ее и сказал:

— Ну, теперь кошки не будут тревожить нас ночью своим мяуканьем, а если в пещере окажутся еще и котята, мы их утопим. Теперь, молодые господа, прошу к столу, никто не помешает нам ужинать и пить матэ!

XXIX. Ночь в пещере

Буря прошла, но наступившая ночь не позволила друзьям продолжать преследование врага. Вздувшийся от ливня и затопивший всю лощину ручей тоже встал перед ними непреодолимым препятствием. Поток несся так стремительно, что унес бы слона, не то что всадника с конем. Попробовать переплыть ручей вплавь значило тоже идти на верную смерть.

Гаспар объяснил друзьям, что им ничего иного не остается делать, как переночевать в пещере. К полуночи, однако, вода пошла на убыль. Ручей вошел в свои берега, успокоился и мирно журчал, озаряемый месяцем. На юге грозы проходят так же быстро, как приходят. Выглянув из пещеры и увидев это, рвавшийся в погоню за врагом Киприано стал уговаривать товарищей не дожидаться рассвета и ехать дальше. При свете луны они могли бы достигнуть берега реки. Но Гаспар не согласился.

— Мы мало выиграем от того, что выедем ночью, — сказал он. — Нам придется переправляться через десятки маленьких ручьев, впадающих в реку, тогда как к утру они пересохнут, и мы будем двигаться несравненно быстрее. ‘Тише едешь, дальше будешь’, говорит пословица, сеньор Киприано. К тому же мы все равно должны отдохнуть несколько часов. Если мы совсем не будем спать, то умрем от усталости. Что касается меня, я страшно хочу спать. Думаю, что и вы, и сеньор Людвиг тоже не прочь соснуть часок-другой. После дождя земля везде сырая и легко простудиться. Здесь, в пещере, сухо, как в норке вискачи, и ничто не нарушит нашего покоя.

Киприано согласился с этими доводами, и они остались в пещере. К счастью, там нашелся хворост. Вероятно, тут когда-то ночевали и разводили костер индейцы. Вскипятив на костре воду, друзья напились чаю, поужинали, потолковали о приключениях дня. Накормили они также и лошадей, нарезав травы в ущелье скалы. Затем, разостлав на земле плащи и подложив под голову седла, они уснули. Первым уснул Людвиг, за ним Гаспар. Пещера наполнилась его храпом, похожим на храп тапира. Последним забылся сном Киприано. Все смолкло. Только лошади ударяли иногда подковой о камень да раздавался богатырский храп гаучо.

XXX. Священный город

Пока молодые люди отдыхали в пещере, преследуемые ими това прибыли в Священный город. Так называлось индейское селение, расположенное на равнине на берегу красивого озера с множеством поросших пальмовыми рощами островков. Пальмы с веерообразными и перистыми листьями обрамляли и весь берег озера.

В четырехстах ярдах от берега озера высился одинокий холм, имеющий форму усеченного конуса. Плоская вершина его была увенчана деревьями. На вершине этого холма и находились могилы умерших това. Сотни трупов покоились на особого рода деревянных лесах. Ветер и жгучее солнце Чако высушивали их, как египетские мумии. Это и было кладбище. Как и прилегающий город, индейцы считали его священным. Сам город раскинулся по берегу озера у самого подножия холма и состоял из нескольких сотен пальмовых или бамбуковых хижин. Улиц в нем не было, хижины были размещены беспорядочно. Несколько домов побольше и покрасивее группировались вокруг площади, посреди которой возвышалось здание местного парламента, уже упоминаемая малокка. У индейцев това был, как уже сказано, скорее республиканский, чем монархический строй правления.

К сожалению, у краснокожих республиканцев существуют такие же противоречия во взглядах, как у некоторых цивилизованных народов. Признавая себя свободными, они не признают права на свободу за другими. Так, у них много невольников. Это по большей части захваченные во время войн индейцы других племен. Не брезгуют това и белыми невольниками. Много белолицых рубят в их городе дрова и таскают воду. Это, очевидно, европейцы, захваченные в плен во время нападений на колонии Сантьяго, Сальту и Тукуман.

Невольники также пасут стада. Они ютятся в переносных шатрах, похожих на вигвамы, или палатки северо-американских индейцев. В землю вколачивают несколько шестов, связывают их вверху вместе и прикрывают этот остов лошадиными шкурами. В Северной Америке для этой цели употребляются шкуры буйволов.

К вечеру того дня, когда буря настигла това в покрытой пылью равнине, Агуара и его свита подъезжали к Священному городу. Приближалась полночь, когда они миновали кладбищенский холм.

Жутко стало Агуаре, когда он взглянул на холм, где еще так недавно был погребен старый вождь. Если бы был жив отец, сын не проезжал бы здесь с дочерью Людвига Гальбергера в качестве пленницы! И почудилось Агуаре, что тень покойного отца сурово, с упреком посмотрела на него!

Стремясь уйти от этого укоризненного взгляда, молодой вождь пришпорил лошадь и поскакал галопом вперед, впервые оставив Франческу под охраной одного из своих приближенных.

Доехав до толдерии, он направился не прямо к своей хижине, ближайшей к зданию малокки, а объехал ее кругом, стараясь не будить спящую деревню. Хижина, перед которой он остановился, одной стороной прилегала к склону холма. Здесь Агуара спешился и, приподняв заменявшую дверь лошадиную шкуру, крикнул:

— Шебота!

Из хижины вышла отвратительная старуха с черными, несмотря на старость, волосами, нависшими над морщинистым лицом. Из глубоких орбит зловеще блестели серые глаза. Это была колдунья племени това Шебота.

Молча, скрестив на груди костлявые руки, склонилась она перед вождем, не отвечая на приветствие и как бы ожидая его приказаний.

— Шебота, — сказал он властно, — я привез с собой пленницу, молодую бледнолицую девушку. Возьми ее в свою хижину и позаботься о ней. Она скоро подъедет. Приготовься встретить ее!

Шебота наклонилась еще ниже, в знак того, что готова исполнить его приказание.

— Никто не должен видеть ее и разговаривать с ней, по крайней мере в первое время. Не пускай к ней никого, кроме своего безумного белого раба. Он безопасен, но других никого не пускай. Ты поняла меня, Шебота?

Колдунья молча поклонилась.

— Ну, хорошо! — сказал вождь и, вскочив на коня, поспешил навстречу своей свите.

С этого дня Франческа Гальбергер поселилась у старой ведьмы.

XXXI. Снова неудача

Друзья проснулись задолго до рассвета. От баранины у них осталась одна кость, и они позавтракали вяленым мясом, припасенным запасливым Гаспаром. Так как в степях часто не бывает соли, его вялят на солнце, нарезав тонкими ломтиками. Такой способ сохранить мясо применяется не только в Чако, где оно называется чарки, но и во всей испанской Америке — в Мексике, Калифорнии, там это сушеное мясо называется тасахо и сесина.

Вяленое мясо — не особенно вкусное блюдо. Недостаточно провяленное, оно имеет неприятный запах и цвет. Испанцы варят его с чесноком, луком и массой пряностей, благодаря которым оно теряет свой неприятный запах. Однако вяленое мясо незаменимо для путешественников. В необъятной степи нет гостиниц, где бы можно было пополнить истощившиеся запасы, а сушеное мясо можно возить сколько угодно в седле.

Подкрепившись этой снедью и выпив матэ, путники вывели из пещеры лошадей и поехали. Ручей давно вошел в свои берега, и тропинка просохла.

Каково же было их удивление, когда они, выехав в степь, вместо зеленеющей саванны, по которой скакали накануне, увидели перед собой темно-бурого цвета равнину. Восходящее солнце придавало ей красноватый оттенок.

— Боже! — воскликнул с ужасом гаучо. — Я так и думал, что это случится.

— Как это странно!.. — сказал Людвиг.

— Этого надо было ожидать, господа.

— Отчего это произошло? — удивился Людвиг.

— Очень просто, — вздохнул Киприано, — поднятая ветром пыль осела на равнине, а дождь превратил ее в жидкую грязь.

— Это еще не беда… — проговорил Гаспар.

— Уж не угрожает ли нам какая-нибудь новая опасность? — с ужасом взглянули на Гаспара юноши.

— Опасность — не опасность, а задержка.

— Какая?

— Если эта полоса жидкой грязи тянется до самого берега реки, мы не увидим следов неприятеля. Ведь земля на вершок покрыта этой тиной.

Слова эти очень опечалили юношей. Если следы похитителей Франчески уничтожены, трудно будет найти хищников в беспредельной степи Чако.

— Нечего мешкать, — сказал Гаспар, когда они вдоволь нагляделись на безотрадное зрелище. — Едемте к реке! Будь что будет!

Всадники пришпорили лошадей и помчались галопом. Лошади шлепали по грязи, отбрасывая комья копытами. Через полчаса они достигли берега Пилькомайо. К великому своему огорчению, они увидели, что слой грязи покрывал и берег. Горячее тропическое солнце уже превратило его в сухой пласт. Ни о каких следах не могло быть и речи…

— Черт бы побрал эту бурю! — с досадой воскликнул гаучо. — Случилось то, чего я боялся!

XXXII. Преграда

Всадники остановились на минуту, не зная, куда ехать. Впрочем, они недолго раздумывали. Вероятно, индейцы поехали дальше по берегу. Они решили ехать в том же направлении и скоро достигли места, где ручей впадал в реку. Меньше ли пыли осело на отвесных берегах потока, смыло ли ее быстрым течением, только на обоих берегах ясно виден был отпечаток копыт. Очевидно, индейцы переправились в этом месте через ручей.

Ручей успокоился после бури, и всадники легко перешли его вброд. Дальше следы индейцев снова исчезли под густым слоем размытой дождем и засохшей на солнце пыли. Можно было предположить, что това и далее следовали по берегу, однако они могли и сократить путь, направившись им одним известной тропой через степь.

Отъехав несколько шагов в сторону, Гаспар снова вернулся на берег.

— По-моему, нам лучше держаться берега реки. Милях в тридцати отсюда река круто поворачивает, и я припоминаю, что там начинается проложенная индейцами тропинка. Наверное, краснокожие пошли этой дорогой. Она ведет через покрытую пылью равнину, авось нам посчастливится найти на ней следы неприятеля!

Людвиг и Киприано беспрекословно последовали за гаучо. Теперь всадники скакали быстрее — им не надо было смотреть на землю, отыскивая следы. Их немного задерживали только бесчисленные маленькие ручьи, стекающие в реку, которые приходилось переходить вброд. Один из потоков оказался таким глубоким и широким, что всадники остановились, не решаясь переправиться через него. Надо было перебираться вплавь, и это не остановило бы ни всадников, ни их лошадей — степные лошади плавают, как выдры, — но противоположный берег был страшно крутой. Лошади ни за что не могли бы подняться на такую крутизну.

— Ну, этот поток нам не перейти! — сказал гаучо.

— Почему? — спросил Киприано.

— Он очень глубок.

— Можно переплыть.

— Переплыть-то можно бы, но как выйти? Взгляните на противоположный берег, он гладкий, как стена. Кошке не вскарабкаться на него, не то что лошади. Пустившись вплавь в этом месте и не имея возможности выбраться из воды, мы непременно пойдем ко дну.

— Что же делать? — спросил с волнением Киприано.

— Я припоминаю, что поблизости есть брод, — сказал Гаспар. — Не знаю только, вверх или вниз по течению. Проклятая буря все перековеркала, покрыла всю равнину пластом грязи! Помню, там было большое дерево с обломанными ветвями. Э, да вот оно! Я узнаю его.

Милях в двух действительно виднелось одиноко стоящее дерево.

— Едемте туда, господа, — пригласил Гаспар. — Вплавь или вброд, но мы переправимся через поток.

XXXIII. Неожиданная добыча

Болотистая мягкая почва не позволяла ехать быстро. Всадники осторожно и медленно двигались к дереву. Наконец им попался участок твердой почвы, по которому можно было ехать быстрее, не опасаясь увязнуть.

— Шесть месяцев тому назад, — рассказывал дорогой Гаспар, — мы с покойным хозяином переходили в этом месте брод. Вода не доставала до стремян. После недавнего ливня уровень воды мог подняться, но все же не настолько, чтобы мы не переплыли ручья. Это обычное место переправы и потому по обе стороны реки к броду ведет дорога. Берега отлогие, мы не утонем и нас не унесет течением.

— Отлично, — ответил Киприано.

Некоторое время всадники ехали молча.

— Боже мой! — воскликнул вдруг Гаспар. — Чуть не забыл!

— Что такое? — спросили его спутники

— Здесь нас ожидает приятный сюрприз.

— Какой? — с любопытством спросил Киприано.

— До сих пор мы шли наугад. Теперь мы точно убедимся — здесь ли прошли това. Если индейцы следовали берегом реки, они должны были переправиться через поток в этом месте и на отлогом берегу мы наверняка увидим их следы.

Между тем юноши подъехали к дереву, которое служило им указателем. Гаспар приблизился к нему первый и подозвал к себе друзей. Он показал им что-то очень интересное: в воде бродило целое стадо длинноногих, похожих на журавлей белых птиц. С черными клювами, голой шеей и ярко-красным зобом, они были очень похожи на молодых солдат, кстати, испанцы их так и называют.

— Великолепно! — воскликнул гаучо. — Уж если эти благовоспитанные господа шлепают по воде на своих длинных ногах, значит, здесь неглубоко. Посмотрим-ка, однако, на птиц.

Не замечая, что за ними наблюдают, журавли продолжали свое занятие. Они ловили рыбу. То и дело птицы вытаскивали из воды добычу. Рыбки бились и после краткой борьбы исчезали во вместительном горле журавля.

— Они завтракают, — сказал гаучо. — Пора и нам подумать о еде. Солнце стоит высоко, да и у меня в желудке пробил адмиральский час. Жаль только, что у нас ничего нет, кроме этого сухого чарки… Пресвятая Дева! Да что же это со мной! Неужели мой мозг покрылся таким же слоем грязи, как все вокруг? Ничего, кроме чарки, говорю я. Нет, мы пообедаем повкуснее! Вы увидите, молодые господа! Только отведите поскорее лошадей в кусты!

С этими словами Гаспар поспешно спрятался в кусты. Молодые люди последовали его примеру и ждали, что будет дальше. Приказав спутникам оставаться в кустах и сдерживать лошадей, чтобы они не испугали птиц, гаучо спешился, взял лассо, осторожно пошел вперед и скоро скрылся из виду. В последний раз друзья видели его на самом берегу. Он двигался ползком, как кошка или кугуар, подстерегающие добычу. В течение десяти минут ничего не было слышно. Людвиг и Киприано думали, что Гаспар замышляет что-то против журавлей, и приподнялись в стременах, чтобы взглянуть на птиц. Журавли продолжали ловить рыбу, не подозревая о близости врага.

Скоро, однако, спокойствие их было нарушено. Птицы стали озабоченно вытягивать шеи и посматривать по сторонам. Послышались тревожные крики. У некоторых от испуга выпала из клюва пойманная рыба, другие поспешно проглотили добычу. Наконец вся стая закричала, захлопала похожими на паруса крыльями и улетела.

Улетели, однако, не все. Один журавль остался в ручье. Увлекаемый кем-то к берегу, он бил по воде своими белыми крыльями. Движения птицы были судорожными, было видно, что ее шею обвила какая-то веревка. Это было лассо Гаспара.

Скоро появился гаучо, неся птицу под мышкой.

— Поздравьте меня, господа! — закричал он. — Я несу вам хороший обед. Сегодня мы будем есть рыбу и дичь.

С этими словами он разрезал птице ножом зоб и оттуда выпало несколько совершенно свежих рыб порядочного размера. Реки Южной Америки богаты рыбой. Американский натуралист Гасиц и известный естествоиспытатель Альфред Уоллес утверждают, что в одной Амазонке и ее притоках водится до двух тысяч разных видов рыб. Не менее богаты рыбой Ла-Плата и ее притоки.

Гаспар развел костер и стал жарить рыбу. Через двадцать минут рыба, вынутая из желудка журавля, перешла в желудки наших друзей.

XXXIV. Электрические угри

— Я могу вас порадовать хорошими вестями, — сказал во время обеда гаучо.

— Какими? — с любопытством спросили спутники.

— Как я и предполагал, краснокожие прошли этой дорогой.

— Ты нашел их следы?

— Да, там, где лошади переходили поток. Я видел их, когда подстерегал журавля. Пока все обстоит хорошо. Нам следует, однако, перебраться на противоположный берег, может быть, мы увидим, в какую сторону индейцы пошли дальше.

Поспешно проглотив свой незатейливый обед, друзья сели на лошадей и направились к броду.

Ручей оказался вовсе не так мелок, как они думали, глядя на расхаживавших по воде птиц. Дело в том, что в русле ручья был слой ила, который выдерживал легкие тела птиц, но грузные лошади с всадниками провалились сквозь этот пласт и должны были идти по брюхо в воде.

Не очень-то приятно было пробираться по липкой тине! Но всадники справились бы с этой задачей, если бы не встретили другое неожиданное препятствие. Едва они достигли середины потока, как вдруг лошадь ехавшего впереди Гаспара остановилась, задрожала и захрапела. За ней остановились и другие. На лице Людвига выразилось удивление. Киприано был в ужасе. Не менее озабочен был и гаучо, потому что знал настоящую причину остановки лошадей.

— Что это, Гаспар? — спросил Людвиг.

— Угри! — ответил гаучо.

— Угри? Ты шутишь, Гаспар? — переспросил юноша недоверчиво.

— Ничуть. Хорошо было бы, если бы это была шутка. На самом деле нам грозит серьезная опасность. Святая Дева! — воскликнул он, почувствовав толчок, как от электрической батареи. — Это электрические угри. Их десятки, сотни, тысячи вокруг нас! Погоняйте лошадей! Старайтесь выбраться из воды или мы погибли!

Юноши начали пришпоривать лошадей. Испуганные животные с трудом повиновались. На них действительно напали гимноты, или электрические угри. Они обвивались вокруг ног, ударяли лошадей по брюху, пуская в ход оружие, которым наделила их природа. Испуганные четвероногие вместо того, чтобы бежать от опасности, продолжали нырять и биться в воде или замирали, как разбитые параличом, тяжело дыша и покрывая воду пеной.

Электрические удары передавались и всадникам. Видя страшную опасность, они понукали лошадей, били, пришпоривали их чтобы заставить выйти из ручья. Борьба между всадниками и их скакунами была ужасной. Наконец гаучо и Киприано удалось выбраться на берег.

— Слава Богу, спасены! — воскликнул Гаспар, чувствуя под собой твердую почву.

Краска сбежала, однако, с его лица, и он снова задрожал, точно под влиянием электрического тока, когда, оглянувшись, увидел Людвига все еще в нескольких метрах от берега — он не мог справиться со своей лошадью. Животное, казалось, потеряло способность двигаться, а юноша сидел в седле в каком-то полузабытье. Гаспар понял опасность положения.

Внезапно счастливая мысль осенила гаучо. Он схватил свое лассо и, взмахнув им в воздухе, набросил петлю на плечи юноши. Людвиг свалился с лошади в воду. Гаспар за веревку вытащил Людвига на берег.

Этим дело не кончилось. Надо было спасти и лошадь. Задача была, конечно, трудная. Сняв лассо с тела юноши и расправив петлю, Гаспар бросил лассо вторично, ловко задев за высокое седло лошади. Умел бросать лассо Гаспар, знал, что надо делать, и его конь. Лишь только всадник бросил лассо, конь поскакал вперед, потянув за собой тяжелое тело безжизненно свалившегося в воду товарища.

Таким образом спаслись и лошадь и всадник. Невидимые опасные существа упустили свою добычу.

— Спасены, слава Богу! — сказал еще раз Гаспар.

XXXV. Под рожковым деревом

Многие заслуживающие доверия путешественники говорят об опасной силе электрических угрей.

Наши путешественники испытали ее на себе. Нападение угрей не прошло бесследно. Лошади продолжали дрожать и приседать, и не было возможности ехать на них дальше. Сами всадники тоже чувствовали слабость, особенно Людвиг. Влияние электрического тока все еще сказывалось на их организме. Волей-неволей пришлось остановиться, как ни досадна была такая задержка.

— В конце концов мы потеряем не особенно много времени, — утешал всегда жизнерадостный гаучо. — Наши лошади и без того устали, шлепая по липкой грязной дороге. Все равно нам пришлось бы отдыхать. Между тем мы нигде не нашли бы лучшего места для привала. Через три-четыре часа солнце сядет. Выехав завтра пораньше, мы наверстаем потерянное время. Лишь бы не встретилось на пути новое препятствие.

Никто не спорил с Гаспаром. Неприятнее всего была остановка для Киприано, но и он видел, что ничего не поделать — надо дать отдых лошадям.

Недалеко от берега на склоне небольшого холма была роща. Должно быть, пыльный вихрь не залетел сюда или дождем смыло всю пыль, только листва деревьев и трава были чистые и блестящие.

— Прелестное местечко для ночлега, — сказал Гаспар.

Когда друзья стали снимать с лошадей седла и сбрую, оказалось, что вьюк со всевозможными дорожными припасами, привязанный к седлу Людвига, исчез — вероятно, упал в воду. С ним вместе исчезли чарки, матэ, хлеб, лук, котелок, все припасы и вся утварь. Друзьям нечего было есть, не в чем вскипятить воду. Идти искать потерянный вьюк нечего было и думать. Даже храбрый Гаспар не решался подвергнуться второй раз нападению гимнотов. К тому же поток был широк. Неизвестно, в каком месте упала ноша. Тяжелые предметы, конечно, пошли ко дну. Бившаяся в воде лошадь, может быть, втоптала их в речной ил. Пришлось примириться с мыслью лечь спать без ужина, хотя Гаспар не терял еще надежды раздобыть чего-нибудь поесть. Может быть, журавли опять придут на рыбную ловлю, и тогда он поймает своим лассо наловившую рыбы птицу.

Путешественники развели костер, чтобы обсушиться, и легли, утомленные дорогой, еще испытывая на себе влияние электрического тока.

Мало-помалу силы вернулись. Даже Людвиг пришел в себя. Ожили понемногу и лошади. Они щипали листья альгаробии, или рожкового дерева, и его бобы — любимую пищу степных лошадей и рогатого скота. В штатах Аргентины спелые плоды этого полезного дерева употребляются и людьми.

— За неимением лучшего можем поужинать бобами альгаробии и мы, — сказал Гаспар, глядя на то, как лошади едят длинные стручки. — Мне не раз случалось есть их во время моих странствий. В некоторых местностях из этих бобов готовят муку и пекут очень вкусный хлеб.

— Можно подумать, Гаспар, что ты путешествовал в Палестине, — сказал Людвиг. — Иоанн-Креститель питался плодами этого дерева и других, подобных ему. Помнишь, в Евангелии говорится, что он питался акридами и медом диких пчел. Многие думают, что он ел действительно насекомых, акрид, и это вполне возможно, так как арабы и другие азиатские и африканские племена употребляют их в пищу. Я же думаю, что под акридами разумеются плоды рожкового дерева, из семейства акации, которое арабы называют кроб, а мы — альгаробией.

Гаспар с удовольствием выслушал этот небольшой доклад. Он радовался, что Людвиг понемногу отвлекается от своих грустных мыслей и начинает интересоваться окружающим. Слушал внимательно и Киприано.

— Я мало знаю о далеких странах, о которых вы говорите, сеньор Людвиг, — сказал гаучо, стараясь поддержать разговор. — Я человек не ученый. Но мне известно, что в областях Сантьяго и Тукуман, где я путешествовал, жители почти исключительно питаются бобами этого дерева. Их едят и богачи, и бедняки, ими же кормят скот. Если Небо не пошлет нам чего-нибудь получше, отлично поужинаем бобами и мы. О, не думайте, что я жду манны небесной, как во времена Моисея. Но мало ли съедобных вещей на равнине Чако! Надо только уметь их найти. Однако длинноногие рыбаки не возвращаются. Должно быть, их очень испугал крик пойманного мной их товарища. Ну, обойдемся сегодня без дичи. Авось к утру журавли проголодаются не меньше нас и снова отважатся на рыбную ловлю.

Гаучо смолк, замолчали и юноши. Всех одолевала дремота. Скоро все смолкло, слышно было только, как хрустят стручки под зубами лошадей.

XXXVI. Беседа о гимнотах

Первый нарушил молчание Гаспар. Решительно, он проголодался.

— Хорошо было бы поймать угря, — сказал он. — Знатный был бы ужин!

— Неужели ты говоришь об электрических угрях, Гаспар? — удивился Людвиг.

— Да, молодой господин.

— И ты стал бы есть их?

— Еще как!

— Разве их едят?

— Если бы вы попробовали сами, то не сомневались бы. Электрические угри, — хотя они и живут в тине и, как говорят, питаются ею, — лакомый кусочек. Только прежде, чем готовить такого угря, следует вырезать ноздреватую часть мяса, благодаря которой он испускает искры.

— Как выглядят эти угри, Гаспар? Я никогда не видел их, — спросил Людвиг.

— Неужели никогда? — удивился Киприано.

— Никогда. Отец рассказывал мне о гимнотах — таково их научное название — я знаю, ими кишат реки Парагвая, но мне не случалось видеть их.

— Я-то часто видел их, — сказал Киприано. — Особенно памятен мне один случай, о котором я до сих пор не рассказывал, но расскажу сегодня, если хотите.

— Пожалуйста, расскажи.

— Слушайте же. Недалеко от деревни, где я родился и жил, пока меня дядя не взял к себе, был пруд. В нем было много угрей. Мы, мальчики, часто забавлялись, бросая в пруд собак и поросят. Нам интересно было смотреть, как животные, очутившись в неприятном обществе, бросались из воды на берег. Раз мы загнали в пруд старую корову и привязали ее веревками к двум деревьям на разных берегах, так что она не могла сдвинуться с места. Долго прыгала она под ударами электрических угрей, наконец, выбившись из сил, не упала в воду и не утонула. Мы только хохотали. Бедное животное! Теперь я понимаю, какие муки оно испытало.

— Ты это называешь неприятным случаем?

— Нет. Меня и моих приятелей ожидало наказание за наши злые проделки.

— Кто вас наказал?

— Учитель. Корова-то была его единственной животиной! Ну и задал же он нам взбучку! Век помнить буду. Право, этого наказания было вполне достаточно без сегодняшнего дополнения.

Когда Киприано кончил свой рассказ, Людвиг попросил Гаспара описать ему угря.

— Электрический угорь похож на простого, — сказал гаучо, — только он, при одинаковой длине, гораздо толще. Спинка его темно-зеленого цвета, горло и брюшко — светлее, с красноватыми пятнышками там и сям, как у ящерицы. Электрические угри меняют цвет в зависимости от возраста, а еще больше от воды, в которой живут, в зависимости от того, проточный ли это ручей или грязный пруд, вроде того, о котором только что рассказывал сеньор Киприано. Есть несколько пород этих угрей. Наиболее опасны те, которые на нас напали, — с широкой головой, большой пастью с острыми зубами, плоским хвостом и парой плавников у шеи. Не приведи Бог встретиться с этими безобразными червями в воде! Впрочем, они не всегда такие злые. Когда мы с хозяином переправлялись через эту реку, мы вовсе их не видели. Должно быть, они выплыли из ила после грозы. Может быть, есть какая-нибудь связь между молнией и электрическими искрами угрей. Сегодня они словно взбесились. А все-таки хотел бы я поджарить одного из этих бешеных угрей! — неожиданно закончил свою речь Гаспар.

— Послушай, Гаспар, разве их едят? — недоверчиво спросил опять Людвиг. — Я никогда не слышал, чтобы их ели или продавали на рынке, как другую рыбу.

— Сотни, тысячи людей едят их. Во многих местах на угрей существует большой спрос. Едят их и европейцы, и краснокожие. Некоторые племена индейцев предпочитают их всякому мясу, дичи и рыбе и специально занимаются их ловлей.

— Как же их ловят?

— Чаще всего копьем. Когда угри выплывают из тины на поверхность воды, подстерегающие их рыбаки вонзают в них копье, как китобои гарпун. Руками угря не возьмешь. Копье привязано к веревке, чтобы угорь не ускользнул. Но тут гарпунщик должен быть осторожен, чтобы веревка не намокла: если только она намокнет, электрический ток пройдет по ней и даст толчок рыбаку. Это удивительно: сухая веревка не проводит тока, а мокрая служит проводником электричества.

— Это и отец мне говорил, — подтвердил Людвиг.

— Странно, — сказал Киприано.

— Я вам скажу кое-что, что еще больше удивит вас, — продолжал Гаспар. — Поверите ли, из такого угря можно добыть искры, как из трута и огнива, и зажечь костер! Говорят, что некоторые рыбы заключают в себе фосфор. Но не всякий знает, что при помощи электрического угря можно зажечь костер.

— Правда ли это, Гаспар? — усомнился Людвиг.

— Правда, сеньор Людвиг. Ваш покойный батюшка при мне произвел этот опыт. Раз, когда мы с ним охотились, мы нашли в тине пересохшего пруда угря. Отец ваш взял проволоку, одним концом ее пощекотал угря, другой засунул в кучку пороха. Порох вспыхнул и поджег сухие листья и хворост сложенного нами костра, на котором мы потом поджарили и самого угря! Ах! Если бы мы могли поджарить угря на нашем костре!

Закончив беседу об электрическом угре, друзья завернулись в просохшие плащи. Уже смеркалось. Журавли так и не вернулись. Путники легли спать на пустой желудок.

XXXVII. Без завтрака

Друзья спокойно спали под рожковым деревом. Только Людвигу снились гимноты. Ему казалось, что они окружают его, тащат в липкую тину, где он задыхается. Он с криком проснулся.

Товарищи спали и не слышали его крика. Убедившись, что это был сон, Людвиг снова закрыл глаза, заснул и спал на этот раз без кошмаров. Утром все трое проснулись свежие и бодрые.

Солнце еще не встало. В тропических странах ночи бывают холодные, и путешественники развели костер, чтобы обогреться. Стряпать им было нечего. Обогревшись у огня, они стали думать о завтраке. На дереве росли стручки, но не в чем было варить их — котел потеряли при переправе. Можно было спечь овощи на горячей золе, но Гаспар все еще не терял надежды раздобыть что-нибудь более питательное. Утром легче всего охотиться на дичь, и он ждал, что вот-вот какая-нибудь птица попадется под выстрел его ружья или в петлю его лассо.

Он не ошибся. Лишь только первые лучи восходящего солнца осветили вершины деревьев, Гаспар заметил вдали крупных птиц. Это были не журавли, а птицы с еще более длинными ногами и шеей — страусы.

— Парочка страусов! — радостно прошептал Гаспар.

Людвиг и Киприано подошли к нему и стали смотреть на приближающихся к ручью и к дереву, под которым укрылись охотники, птиц. Страусы шли медленно и степенно, останавливаясь время от времени пощипать травки или проглотить камушек. Друзья взялись за ружья. К счастью, они были заряжены. Гаспар уже готовился выстрелить, потому что птицы приблизились на расстояние выстрела, как вдруг страус-самец вытянул шею, зашипел, испустил звук, похожий на фальшивую ноту духового инструмента, вильнул хвостом и был таков. За ним последовала и его подруга. Гаучо не мог прийти в себя от изумления: страусы не могли видеть ни его, ни его хорошо укрывшихся за деревом спутников.

— Что могло испугать их? — подумал Гаспар, но тут же понял, что страусов испугал высоко поднявшийся над деревом дым костра. Птицы увидели, что поблизости расположился их злейший враг — человек.

— Проклятье! — воскликнул гаучо. — Напрасно мы развели костер, из-за него мы остались без завтрака. Впрочем, еще посмотрим!

Он заметил, что страусы замедлили шаг и даже совсем остановились. Вот они смотрят на поднимающийся спиралью к небу дымок, смотрят скорее с любопытством, чем со страхом. Наконец они стали снова щипать траву, ни дать ни взять — гусак со своей гусыней. Время от времени птицы, однако, поднимали головы и настораживались: им все-таки казалось, что они не в полной безопасности.

— Ружья нам не понадобятся, — сказал Гаспар. — Страусы напуганы и теперь не подойдут к нам близко. Преследовать же их верхом — значит без особенной пользы потерять целый день. Лучше позавтракать стручками.

Гаучо взглянул на висевшие в изобилии на дереве рожки.

— Э! Придумал, как нам захватить этих двух важно расхаживающих господ! — воскликнул он вдруг.

— Как? — спросил Киприано.

— Притворившись журавлями.

— Журавлями? — удивился Людвиг. — Что это значит, Гаспар?

— А вот сейчас увидите. Сам-то я слишком толстый для того, чтобы подражать такой стройной птице, как журавль. А вот сеньор Киприано как раз подходит для этой роли.

Юноши никак не могли понять, что замышляет гаучо, но они так привыкли верить в его находчивость, что терпеливо ожидали результата его выдумки и на этот раз.

XXXVIII. Подражание журавлю

Не теряя времени, Гаспар принялся осуществлять свой план, и молодые люди скоро поняли, в чем он заключался.

Порывшись в сумке седла, Гаспар вытащил белую как снег тонкую полотняную рубашку с расшитыми грудью и манжетами, которые носят гаучо по праздникам.

— Жаль пускать в ход лучшую мою рубашку, но делать нечего, — сказал он. — Впрочем, что с ней случится? Выстирать и подкрахмалить, и опять она будет парадная. А теперь, сеньор, — обратился он к Киприано, — прошу вас: разденьтесь и наденьте эту рубашку.

Сняв с себя куртку и штаны, молодой парагваец покорно облекся в праздничную рубашку.

Между тем Гаспар достал из своего неистощимого мешка ярко-красный шелковый шарф и обвязал им шею юноши. Потом он вынул из костра холодную обгорелую головню, заострил ее, почернил конец сырым порохом и привязал веревкой к шее Киприано в виде клюва.

Таким образом Киприано преобразился и издали мог сойти за журавля. Индейцы часто пускаются на эту хитрость, чтобы заманить пугливых птиц.

— Отлично! — залюбовался на свое произведение Гаспар. — Вы настоящий журавль, и если сумеете хорошо подражать птице, мы сегодня позавтракаем не стручками, а дичью.

Киприано давно понял, что от него требуется, и спешил испробовать военную хитрость. Он только не знал, какое оружие захватить ему с собой: ружье, болу или лассо, которыми он владел не хуже самого гаучо.

— Ружье было бы вернее, — сказал Гаспар, — но если поблизости есть краснокожие, они придут на выстрел, а нам это вовсе не желательно. Поэтому пользуйтесь лучше болой или лассо.

— Что лучше? — спросил Киприано. — Мне ведь все равно.

— Петля лассо иногда соскальзывает с шеи страуса. Бола, обмотавшись вокруг ноги птицы, мешает ей бежать. Возьмите лучше болу.

Говоря это, он протянул Киприано длинную веревку с двумя шарами — оружием, которым Киприано владел в совершенстве.

Спрятав под рубашкой болу и ружье, Киприано отправился на охоту. Следовало подойти к страусу как можно ближе, чтобы поймать его. Если не удастся набросить аркан, придется убить птицу пулей.

Людвиг и Гаспар смотрели вслед удаляющемуся товарищу. Страусы уже успокоились и мирно бродили по степи. Они приблизились к берегу. Пользуясь этим, мнимый журавль крался вдоль берега, прячась за кустарниками. На минуту он совсем исчез из виду. Страусы еще раньше заметили его, но не испугались, приняв его за такую же длинноногую птицу, как и они сами. Не испугались они и тогда, когда журавль-самозванец появился всего в двадцати шагах от них. Они только удивились, что журавль расхаживает так одиноко.

Но вот журавль сделал странное, совсем не журавлиное движение. Страусы подозрительно подняли головы и удивленно вытянули длинные шеи. Послышалось тревожное шипение. Птицы хотели бежать, но было поздно.

Вокруг ног самца обвилась веревка, что-то ударило его, и он тяжело рухнул на землю.

— Ура! — закричали Гаспар и Людвиг и побежали к страусу, в то время как ‘журавль’ вышел им навстречу из кустов.

— Я мог бы подстрелить и самку, но не хотелось производить шума, — сказал он.

— Зачем нам самка? — ответил гаучо. — Этот красавец дня на два обеспечит нас завтраком, обедом и ужином.

С этими словами он прирезал птицу. Потом друзья сняли запутавшуюся вокруг ног страуса веревку и торжественно потащили огромную добычу к костру. Страус был весом с откормленного теленка.

XXXIX. Страус

Гаспар нарезал несколько ломтиков от филе птицы. Скоро весело затрещал огонь и в утреннем воздухе вкусно запахло жареным.

К завтраку Киприано переоделся в свое платье. За едой речь шла о южноамериканских страусах. Киприано часто охотился на страусов. Людвиг много слышал об этой птице от отца. Но Гаспар знал о птицах много такого, о чем не слыхивали оба юноши. И вот гаучо принялся рассказывать.

— Есть несколько пород страусов, — начал он. — Я лично видел страусов трех пород. Одни из них величиной не больше индюка. У них не особенно длинные ноги, а перья потемнее этих. Они кладут меньше яиц, но яйца эти такие же крупные, как яйца больших страусов. На скорлупе — голубоватые пятнышки. Я видел страусиное гнездо на пути в Буэнос-Айрес, в Патагонии. Климат там холоднее, и страусы этой породы не встречаются в более жарких частях Америки. Наш страус принадлежит к самой крупной породе, которая водится в Чако и избегает стран с прохладным климатом. Третья порода страусов крупнее патагонских и меньше страусов Гран-Чако: она неизвестна ученым натуралистам. Не правда ли, сеньор Людвиг?

— Отец рассказывал мне о маленьких страусах, живущих южнее Рио-Негро и на берегах Магелланова пролива, но никогда не говорил о третьем виде птиц этого семейства.

— Ну, а по-моему, есть три породы страусов, — продолжал Гаспар. — О двух других я знаю мало, а вот эти страусы хорошо мне знакомы. Я охотился на них столько раз, сколько дней в году. Много споров было о том, кладут ли несколько самок яйца в одном гнезде. Я убежден, что да. Я видел своими глазами, как несколько самок подходили в течение дня к одному гнезду, конечно, для того, чтобы положить яйца. Правда, самки довольно беззаботно разбрасывают свои яйца просто так в прерии. Гаучо думают, что самки бросают эти яйца для того, чтобы птенцы, когда вылупятся из яиц, находили себе пищу. Впрочем, эти разбросанные яйца никогда не находят расклеванными, а всегда целыми. Я думаю, что птицы бросают яйца просто потому, что нет поблизости гнезда или потому, что оно уже полно. К тому же на гнезде обычно сидит самец, который не подпускает никого близко.

— Правда ли это, что самец высиживает яйца? — спросил Людвиг.

— Правда. Яиц в гнезде до пятидесяти. Я сам раз сосчитал. Это доказывает, что одна самка не может их положить. Когда она положила бы последние, первые уже испортились бы. Когда самец сидит на гнезде, он так же зол, как старая утка, высиживающая утят, но гораздо опаснее. Один гаучо хотел согнать страуса с гнезда, но был отброшен им с такой силой, словно его лягнул мул. А как свирепо шипит страус, сидящий на гнезде!

— Верно ли, что страусы могут плавать? — опять задал вопрос Людвиг.

— Как лебеди. Впрочем, что я говорю! Плавающий страус вовсе не похож на лебедя. Он плавает под водой, только шея и плечи высовываются из воды. Ужасно смешно видеть стадо страусов, переплывающих реку. Да и вообще страус любопытная птица, и в то же время очень полезная, мы знаем это лучше, чем кто бы то ни было, и должны благодарить Небо за то, что оно привело нам навстречу этого страуса.

Охота на страуса, завтрак, беседа у костра заняли порядочно времени. Солнце стояло высоко на небе. Кончив пир, друзья стали седлать лошадей и готовиться в дальнейший путь.

Они помнили, что цель их путешествия — не забава, а печальная необходимость, и потому спешили. Остатки мяса страуса они привязали вместо потерянного вьюка к седлу Людвига, печень и сердце завернули в листья подорожника и тоже захватили с собой. Гаспар уверял, что этой провизии им хватит на два дня.

Утомленные накануне борьбой с гимнотами, промокшие до костей путники не успели вечером осмотреть местность и отыскать следы преследуемых индейцев. Даже Гаспар не сделал этого и не потому, что забыл, а потому, что рассчитывал сделать это утром, после ночного отдыха. Однако утром они увлеклись охотой на страуса и только теперь, собравшись в дальнейший путь, пошли отыскивать следы похитивших Франческу индейцев.

Юноши вывели лошадей из рощи и спустились с холма к берегу. Долго искать не пришлось. Кроме следов собственных лошадей, они тотчас увидели знакомые следы индейской кавалькады. Но следы эти были видны лишь на откосе берега, дальше в равнине они исчезали все под тем же слоем грязи. Гаспар не унывал однако. У него вырвалось радостное восклицание.

— Нашел дорогу, по которой пошли краснокожие! — ответил он на вопрос Киприано о причине его радости. — Теперь я знаю их путь так же хорошо, как если бы сам ехал с ними.

— Как ты узнал это? — спросил Киприано.

— Подите сюда! — подозвал гаучо молодых людей. — Видите, копыта лошадей направлены вниз по течению потока. Это доказывает, что, переправившись через поток, индейцы поехали по правому его берегу к реке, в которую он впадает. Чего же нам больше? Мы можем преследовать врага дальше.

Киприано и Людвиг были другого мнения. Им хотелось найти следы пони Франчески и, оставив гаучо около лошадей, они пошли их отыскивать. Скоро они действительно нашли несколько следов копыт лошадки. С печалью Людвиг смотрел на них, а у Киприано вырвалось проклятие по адресу похитителей.

Сев на лошадей, они отправились вниз по течению притока к реке. Тут на берегу следы снова исчезли после бури. Но гаучо был уверен, что индейцы проехали именно здесь, и пригласил друзей следовать за ним через низину, покрытую грязью.

Солнце уже скрылось за горизонтом, когда всадники достигли равнины. Их ожидало безотрадное зрелище. Вместо обычной белоснежной скатерти равнину покрывал пласт глины. Проложенной караванами тропинки не было и следа.

Гаспар предполагал, что тропинка эта вела от крутого поворота реки на запад, но это было только предположение. Далеко раскинулось однообразно серое, печальное пространство. Нигде ни камня, ни деревца, которые нарушили бы это однообразие. Даже на берегу реки не было зеленеющих кустарников, на которых мог бы отдохнуть глаз, потому что тут начиналось болото. Путешественникам оставалось одно — ехать наугад, куда глаза глядят, по бесконечной пустыне. Пускаться в путь на ночь глядя им не хотелось, и они решили остановиться на ночлег.

Ночь была, однако, не из веселых. Неизвестность тревожила их. Киприано же эта ночь показалась бесконечной. Но снилось нашим друзьям, что впереди их ожидает удача, что они скоро нападут на след индейцев и больше его не потеряют.

XL. Равнина

Встав чуть свет, путники позавтракали мясом страуса и тронулись в путь.

При свете восходящего солнца равнина казалась все такой же безотрадной, как и при лучах заката.

— Чтобы выехать из этой трясины, надо ехать на запад, — сказал Гаспар. — Солнце укажет нам путь. Однако следует спешить. Если мы останемся в этой местности дня на три-четыре, мы умрем от жажды. На всем этом пространстве нет пресной воды.

С этими словами гаучо подогнал коня, за ним поскакали и спутники. Они ехали рядом. В безграничной пустыне, без дорог, без тропинок тысячи всадников могли бы беспрепятственно скакать в ряд. Ехали они, оставляя за собой белые следы: копыта пробивали верхний темный слой глины и обнажали белый пласт скрытой под ним пыли.

Время от времени гаучо посматривал на солнце, чтобы убедиться, что они едут в западном направлении.

Так проехали они около десяти миль. Гаспар стал поглядывать, не виднеется ли впереди дерево, холм или скала, но вспомнив вдруг, что они едут по солнцу, поднял глаза на небо и ужаснулся. Темное облако скрыло солнце.

— Боже мой! — воскликнул он. — Счастье изменило нам!

— Что случилось? — спросил Киприано. — Неужели эта тучка так напугала тебя?

— Если солнце не выглянет из-за туч, мы погибли. А я почти уверен, что облака не рассеются сегодня. Взгляните, они заволокли все небо!.. Мы собьемся с дороги.

— Почему? — удивился Людвиг, менее знакомый с жизнью в пампасах.

— В пустыне нет дорог, молодой господин. Ну-ка, скажите мне теперь, где запад, север или юг? Вот то-то и оно! Без солнца мы пропали, как червяки, как слепые котята.

— Полно, Гаспар, — остановил его Киприано. — Вовсе мы не пропали. Может быть, нам придется двигаться вперед несколько медленнее, вот и все.

Людвиг и гаучо с удивлением взглянули на спокойное, даже веселое лицо Киприано. Что он такое придумал?

— Оглянитесь на оставленные нами в равнине следы! — сказал Киприано. — Ведь они идут по прямой линии?

— Да, — ответил Гаспар, — и только благодаря солнцу. Ах! Если бы оно продолжало светить! Но я вас перебил, молодой господин. Пожалуйста, говорите!

— Не вижу, почему бы нам не ехать дальше по той же прямой линии, — продолжал Киприано.

— Браво, сеньор Киприано! — догадался вдруг гаучо. — Я вижу, вы меня перехитрили. Но я нисколько не сержусь. Напротив, я горжусь таким способным учеником, как вы.

Людвиг молча с удивлением смотрел на обоих. Что придумал Киприано? Чему так обрадовался Гаспар? Наконец Киприано объяснил ему свою идею.

— Мы можем ехать друг за другом, — сказал он Людвигу. — Последний будет направлять едущих впереди, держась старого следа. Благодаря пыли следы эти видны далеко и мы можем держаться прежнего направления.

— Послушай, Киприано, ты настоящий гений! — восторженно воскликнул Людвиг.

Не теряя времени, они двинулись в дальнейший путь. Людвиг поехал впереди, за ним Гаспар, в хвосте остался Киприано, взявший на себя на этот раз роль проводника.

XLI. Гуськом

Странное зрелище представляли для непосвященных три всадника, передвигающихся по равнине друг за другом на расстоянии ста метров. Так как все они ехали галопом, можно было подумать, что первый спасается от двух остальных, причем лошадь последнего безнадежно отстает. Третий всадник кричит что-то второму, а тот повторяет его возглас, как эхо, скачущий впереди молчит, это еще больше подтверждает догадку, что он спасается от преследователей.

Если бы кто-нибудь, однако, мог настолько приблизиться, чтобы слышать слова, которые они кричат, он удивился бы, что между всадниками самые дружеские отношения. Возгласы же довольно однообразны. Слышатся преимущественно слова ‘вправо’, ‘влево’. Сообразно с этим приказанием едущий впереди изменяет направление.

Так проехали они несколько миль, как вдруг Людвиг неожиданно и круто повернул влево.

— Вправо! — закричал ему Киприано.

— Вправо! Вправо! — повторял за ним Гаспар.

Но Людвиг, не слушая, продолжал ехать в противоположную сторону.

Уж не понесла ли его лошадь? Не случилось ли чего с самим Людвигом? Что, если это влияние электрических угрей? Поведение юноши по меньшей мере странно, чтобы не сказать хуже.

Подозрения Гаспара и Киприано подтверждались все больше и больше. Проскакав метров триста, Людвиг обернулся к ним, снял шляпу и стал махать ею, как сумасшедший.

— Ах, бедняга! — сказал Гаспар, — он слишком долго оставался в реке с угрями и теперь помешался! Несчастная семья! Погиб еще один ее член! Сумасшествие хуже смерти.

Те же мысли были в голове у глубоко опечаленного Киприано.

Они уже приготовились ехать за ним в погоню, но Людвиг вдруг остановился, надел шляпу и стал смотреть на землю. Что взбрело в его больной ум?

Что же увидели Гаспар и Киприано, когда приблизились к нему? Они чуть не сошли с ума от радости, не веря своим глазам! На буром фоне глины виднелось множество белых следов проехавших здесь лошадей.

— Скорее сюда! — звал их Людвиг. — Посмотрите-ка, что я вам покажу.

И он указал на широкую полосу взрытой копытами пыли. Очевидно, преследуемые ими индейцы проскакали здесь.

Ни Киприано, ни Гаспар не сказали Людвигу, какие подозрения зародились у них по поводу его поведения.

— Отлично, Людвиг, — сказал Гаспар. — Вы тоже превзошли меня. Вы напали на след неприятеля. Теперь мы можем ехать без помощи солнца.

— Эти следы приведут нас в лагерь или город това, к шатру негодяя Агуары, — заметил Киприано. — О! Если б мы были уже там!

— Потерпите немного! — проговорил Гаспар. — Скоро мы будем там. А теперь, прежде чем ехать дальше, осмотримся немного и отдохнем.

Путники слезли с лошадей и стали внимательно разглядывать следы индейцев.

Следов было множество и они были перепутаны. Кроме следов копыт, ясно были видны отпечатки человеческих ног, местами рыхлая земля была примята, как будто на ней кто-то лежал. Странным казалось то, что ясно было видно — люди и лошади двинулись отсюда на запад, но откуда они пришли — не было видно, как они очутились здесь, было неизвестно.

Однако это могло казаться странным только людям, не знакомым со свойствами тифона, Гаспар прекрасно понял все.

— Краснокожие дошли до этого места, когда их настиг тифон, — сказал он. — Они легли на землю и переждали его здесь. Вот почему земля местами примята. Теперь мы знаем, в какое время индейцы были здесь. Это было приблизительно тогда, когда мы спрятались в пещере и сражались с тигром. Должно быть, они переждали здесь ливень и поехали дальше, когда шел лишь маленький дождь. Это видно по тому, что земля тут чуть намокла. Теперь нам остается только гнаться за ними как можно скорее.

Они сели на лошадей и поскакали по следам индейцев. Теперь не было больше необходимости тянуться гуськом, и всадники поехали рядом.

XLII. Жемчужное ожерелье

Теперь уже не было опасности сбиться с дороги. Следы индейцев ясно виднелись на полосе двадцати метров в ширину. Когда индейцы выступают против врага, они идут в определенном порядке. Тут же следы лошадей свидетельствовали, что наездники скакали как попало. Там и сям встречались следы копыт отдельных лошадей. Очевидно, некоторые всадники скакали поодаль. Должно быть, буря разбила строй. К тому же индейцы были уверены, что нигде поблизости нет неприятеля.

Впрочем, наши друзья не слишком раздумывали обо всем этом, а спешили вперед.

Киприано все время внимательно смотрел на землю, не теряя из виду мелких следов пони. Вдруг он вскрикнул: на дороге лежало хорошо знакомое ему жемчужное украшение.

— Это ожерелье сестры! — воскликнул и Людвиг, увидев блестящие жемчужины.

Гаспар тоже помнил, что Франческа носила ожерелье. Гаучо очень ценят жемчуг и носят иногда жемчужные браслеты.

Киприано поднял ожерелье. Оно оказалось целым. Нитка не порвалась и жемчуг не рассыпался. Должно быть, просто расстегнулась застежка. Вокруг не заметно было никаких следов борьбы. Вероятно, девушка потеряла свое украшение просто в смятении, во время бури.

Находка придала друзьям бодрости. Она казалась им счастливым предзнаменованием того, что они скоро найдут и освободят из плена и владелицу этого ожерелья.

Окрыленные надеждой, всадники помчались дальше. Наконец вдали показались вершины пальм, вид которых еще больше обрадовал их и заставил подстегнуть лошадей. За час до заката солнце выглянуло из-за туч. Всадники выехали с равнины, покрытой пылью, и увидели снова зеленую степь. Пыли как не бывало. Циклон прошел стороной, не захватив эту местность.

Киприано вспомнил, что Гаспар сказал как-то, что ехать им недалеко и что они скоро достигнут цели, и попросил гаучо объяснить эти слова.

— Старый вождь Нарагуана рассказывал мне, что в племени това есть город, где они погребают своих покойников. Я как-то совсем забыл об этом, да и не мудрено, ведь мы так спешили. Так вот, он говорил, что индейцы перекочевывают в этот город и живут там. Чаще, впрочем, они переселяются туда перед смертью. Я думаю, что сейчас индейцы находятся именно там. А город этот, насколько я понял, расположен по эту сторону равнины. Нарагуана рассказывал о каком-то холме, который высится над городом. Если бы нам только найти этот холм!

С этими словами Гаспар оглянулся и радостно воскликнул:

— Да вот и холм!

Друзья действительно увидели холм с плоской, точно дно опрокинутой чашки, вершиной. До него было несколько миль.

— Не надо подъезжать ближе! — с опаской сказал Гаспар. — Пожалуй, мы и так слишком близко подъехали.

Снова выглянуло солнце из-за скрывавших его туч, наступал час заката.

— Напрасно изволили показываться, — с усмешкой обратился к солнцу Гаспар. — Теперь вы нам больше не нужны. Лучше было бы даже, если бы вы снова спрятали свое лицо.

— Почему? — спросили Людвиг и Киприано, удивленные этим странным обращением.

— Потому что теперь не время и не место, нас могут увидеть. Представьте, что у индейцев на холме расположен сторожевой пост и там кто-нибудь находится. Впрочем, вздор! Без подзорной трубы они нас увидеть не могут, а едва ли они настолько цивилизованы, что владеют таким инструментом. Но все же оставаться здесь небезопасно. Чем скорее мы уедем отсюда, тем лучше. Поищем где-нибудь прикрытие. Да вот, сам Бог посылает нам кров. — Гаспар указал на деревья, густо обросшие кустарником и представлявшие надежное место для ночлега.

Въехав в чащу, всадники поспешно стали обсуждать дальнейший план действий. Вид холма и воспоминание о том, что рассказывал старый вождь Нарагуана, убедили их, что они находятся вблизи Священного города това. Невольный страх охватил их перед входом в него. Увереннее всех чувствовал себя Людвиг. Не зная, что Нарагуана умер, он твердо верил в его дружбу и не сомневался, что, узнав о предательском убийстве своего бледнолицего друга и похищении его дочери, вождь накажет злодеев и освободит Франческу.

Людвиг настаивал на том, чтобы ехать прямо в город и просить о помощи Нарагуану. Киприано был не так доверчив. В его глазах все индейцы были предатели и изменники, а това в особенности. Образ коварного Агуары стоял перед ним как живой.

Пошатнулось доверие к Нарагуане и у гаучо. Он советовал не выходить из чащи, пока совсем не стемнеет. К его мнению прислушались все. Путники не зажигали костер и тихо притаились в чаще. Только стая болтливых попугаев ара щебетала в листве пальм.

XLIII. В Священном городе

Солнце зашло над равниной Чако. Холм бросал длинную черную тень. На спокойной и гладкой, как зеркало, поверхности озера отражалась красивая листва пальм. Только крупные мускусные утки, лебеди с черными шейками и другие водяные птицы нарушали покой сонного озера. В более мелких местах, на островах, расхаживали, как на ходулях, длинноногие фламинго и журавли.

Чудный живописный ландшафт представляли окрестности Священного города това.

Если бы кто-нибудь зашел в этот вечерний час в город, он застал бы и тут картину мирного спокойствия. Дети играли перед хижинами, девушки сидели за работой: одни плели корзины, другие — маты из пальмовых волокон и гамаки.

Женщины постарше стряпали на разложенных под открытым небом кострах. Некоторые вытапливали мед из добытых мужьями сот диких пчел.

Мужчины группами стояли на площади вокруг малокки. Впрочем, их было очень немного. Большинство еще не возвратилось домой, они скачут по равнине, загоняя стада овец, коз и коров. Това занимаются скотоводством. Охота, так же как и набеги на врага или на европейские колонии, для них занятие второстепенное. Их нельзя назвать дикарями в настоящем значении этого слова. Когда Писарро покорил детей солнца, как называли себя жители Перу, перуанцы бежали от жестокости испанцев в Чако, где поселились среди това, и те заимствовали от них некоторые ремесла: научились прясть нитки, ткать и окрашивать ткани в разные цвета, шить и расшивать их разными узорами. Особенно красивы вышивки перьями. Грубые солдаты Кортеса и Писарро не могли надивиться красоте этих оригинальных индейских вышивок. Из всех племен Южной Америки това самые искусные мастера в этом туземном ремесле.

Недаром так волновался Агуара, возвращаясь в Священный город вместе с Франческой Гальбергер. С тех пор прошло три дня, а он все еще не успокоился. Хотя он скрыл от народа подробности смерти отца Франчески, но индейцы все-таки узнали, что охотник-натуралист был убит. Агуара сказал им, как и своей пленнице, что убийцей был Вальдес, и что, защищаясь от него, Гальбергер застрелил молодого воина това. Дочь Гальбергера привезена не в качестве невольницы, ее возвратят домой при первой возможности.

Так оправдывался сын Нарагуаны перед теми, кто смотрел на него с укором.

Агуара не посмел взять Франческу в свой дом и никому не говорил о своих замыслах. Он оставил девушку у ворожеи Шеботы, надеясь, что время и старая колдунья помогут ему добиться своего.

Агуара не спешил завладеть своей пленницей, отчасти из боязни осуждения народом, отчасти потому, что был уверен, что ее никто не отнимет у него. Отец ее убит, мать и братья захвачены Вальдесом в плен и увезены в Асунсьон.

Агуара пользовался популярностью среди молодых това и спутники его, видевшие убийство Гальбергера, молчали, также опасаясь гнева старейшин.

Тем не менее убийство Гальбергера возбудило толки и подозрения, особенно среди стариков — приближенных старого вождя. Нашлись даже охотники разузнать обо всем подробнее в Парагвае, что было очень легко, раз с парагвайцами заключен мир. Как это ни странно, некоторые хотели требовать у парагвайского диктатора выдачи заключившего мир посла.

Все это пугало молодого вождя. Гроза собиралась над его головой и он не без основания боялся поплатиться за свой низкий поступок потерей власти.

XLIV. Индейская красавица

В то время как вождю угрожал народный гнев, его пленнице грозила другая беда — ревность соперницы, которая замышляла погубить ее.

Насена была дочерью старого воина, пользовавшегося уважением народа, друга покойного Нарагуаны. Отец ее умер и был погребен на холме, там же, где покоился прах вождя.

Несмотря на бронзовый цвет лица, Насена была красавицей. Не одна андалусская девушка позавидовала бы красоте ее стана. В этот тихий вечер Насена сидела на берегу озера на стволе срубленной пальмы. На ней был живописный наряд индейских девушек.

Насена приглянулась Агуаре еще задолго до того, как он стал вождем. Тогда он еще не видел белокурой Франчески и любил Насену. Теперь Насена знала, что он разлюбил ее и женится на другой.

Насена сидела и думала о своем горе. Вдруг она встала и вскрикнула так, словно сердце ее разбилось.

Лицо ее, впрочем, выражало скорее гнев, чем страдание. Она вскрикнула, как молодая самка ягуара, которую ранила стрела охотника. Насена заговорила. Странное дело, она была одна, а между тем, казалось, говорила с кем-то, стоящим совсем близко. Это она обращалась к божеству — духу озера.

— Услышь меня, дух! — восклицала девушка, подняв голову и протянув руки над водой. — Скажи, правда ли это, что он женится на ней?

Она замолчала и прислушалась, но ответа не последовало. Ответ прозвучал в ее собственном сердце.

— Конечно, женится. Зачем бы ему иначе и привозить ее сюда? Он налгал старейшинам. Он лгал и мне, когда клялся в любви и целовал меня. Клятвопреступник! Он сделает другую царицей, и мне придется кланяться ей и служить, как одной из приближенных! Никогда! Лучше я утоплюсь в этом озере!

Так думала и говорила индейская девушка, которой едва минуло пятнадцать лет. Но любовь берет свое везде, невзирая на возраст, расу, сословие, точно так же и ревность. Страсть одинаково терзает сердце дикарки и знатной дамы.

— Отчего бы не умереть сейчас? — продолжала мрачно Насена. — Чего еще ждать? Я все узнала. Брошусь со скалы, и все будет кончено. Не будет больше страданий.

В этом месте было глубоко. Не раз ныряла Насена с этого мыса в озеро и плавала, как наяда. Теперь она бросится не для того, чтобы выплыть… — Нет! — сказала она решительно. — Еще не время. Дочь вождя това не должна умирать так. Она должна отомстить тому, кто обманул ее. Пусть умрет сначала изменник, потом умрет и Насена. К чему ей жизнь?

Но вот гнев снова сменился печалью. Насена опустила голову на грудь. Руки ее беспомощно упали. Она была воплощением отчаяния.

Насена хотела уже уйти, но послышались шаги, и она увидела юношу. Это был ее брат Каолин.

— Сестра, — сказал он, пытливо вглядываясь в ее лицо, — тебя преследуют какие-то черные мысли?

— Нет, — отвечала она, стараясь казаться спокойной. — Я смотрела на озеро, на птиц, резвящихся в лучах заходящего солнца.

— Ты что-то невеселая, Насена. Я давно замечаю это и, кажется, знаю причину.

Насена побледнела, потом покраснела и ничего не ответила.

— Не скрывай от меня ничего и отвечай мне правду. Прошу тебя, Насена, сестра моя.

— Что такое, Каолин? — не то смущенно, не то с испугом взглянула она на него.

— Он тебе изменил?

— Изменил!.. — воскликнула она и густо покраснела. — Брат, если бы не ты, а кто-нибудь другой сказал мне это, я бы… Чтобы мне, твоей сестре, можно было изменить! Вижу, ты знаешь все, и не стану скрывать от тебя ничего. Я любила Агуару, люблю его и сейчас. Он клялся, что любит меня, но теперь я вижу, что он меня обманывал.

— Он только позабавился тобой! — воскликнул с негодованием юноша. — Моя сестра, дочь полководца това, равная ему по знатности происхождения! О! Он за это поплатится. Будь терпелива, Насена! Не говори никому о нашем сегодняшнем разговоре. Ты будешь отомщена.

Каолин ушел, оставив сестру одну на берегу озера, а она прислонилась к стволу пальмы и дала волю слезам.

Когда Насена выплакалась, ей стало как будто легче. В ее глазах блеснул луч надежды.

— Ну, а если я ошибаюсь? — прошептала она. — Что, если Агуара по-прежнему верен мне, а Каолин его убьет? О! Если бы узнать правду! Шебота знает и скажет мне всю правду. Она велела мне прийти на холм сегодня ночью.

Но надежда вспыхнула в сердце девушки, как последняя искра потухающего огня, вспыхнула и замерла. Личико Насены снова омрачилось, она уже была уверена, что Шабота скажет ей только плохое.

XLV. Воздушное кладбище

Когда сумерки окутали землю и болтливые ара замолчали, всадники выехали из своей засады.

Часа через два они подъехали к подошве холма. Выплывшая из-за туч луна снова заставила их искать прикрытия. Они спрятали лошадей в тени утеса. Впрочем, они не рассчитывали надолго останавливаться. Все было заранее обдумано, оставалось действовать.

Не зная, что Нарагуана умер, Людвиг по-прежнему настаивал на том, чтобы ехать прямо в город. Киприано колебался. Гаспар был решительно против.

— Вы торопитесь, сеньор Людвиг, — сказал он, — а я повторяю вам, что тише едешь, дальше будешь. Сейчас полночь. Ну что мы сделаем, если приедем туда? Краснокожие и встают, и ложатся рано. Теперь все спят. Нас встретят только собаки. Приятная встреча, нечего сказать! Голодные псы съедят нас. Утром люди смогут защитить нас от них. К тому же ночью или днем, по-моему, нам лучше проникнуть в город незаметно. Сначала следовало бы одному из нас хорошенько все высмотреть. Город лежит по ту сторону холма. Взобравшись на вершину, мы увидим, как на ладони, улицы и то, что происходит там, а потом уже сможем смело въехать в город.

Киприано и Людвиг согласились с гаучо и решили переночевать на вершине холма.

Крутые склоны холма густо поросли деревьями и кустарниками. Надо было найти тропинку.

— Если това погребают умерших именно на этом холме, — а другого холма поблизости нет, — вероятно, прямо от города должна вести дорога, по которой двигаются похоронные процессии. Но маленькая тропочка должна быть и с этой стороны, — сказал Гаспар.

Он оказался прав. Скоро они нашли твердо выбитую узкую тропинку, начинавшуюся между развесистым хлопчатником и огромной агавой.

— Сюда, — указал Гаспар, направляя свою лошадь. — Только будьте осторожны, берегитесь острых колючих листьев агавы, которые могут жестоко поцарапать вас. — И гаучо сам наклонил голову, проезжая под агавой.

Всадники ехали молча друг за другом по узкой тропинке. Слышен был только стук лошадиных копыт.

Через четверть часа они достигли вершины. Здесь глазам их представилось необычное зрелище.

Такие холмы с усеченной вершиной не редкость в Гран-Чако. Но на обширной площадке этого холма находились странные сооружения, похожие на леса строящегося дома, они стояли рядами. Это были воздушные могилы. Так индейцы това хоронили особенно знатных людей.

Мавзолеи эти были выстроены из стволов пальм, крыша над ними возводилась из пальмовых листьев. Месяц заливал своим светом эти оригинальные усыпальницы, тени их ложились на мягкую рыхлую почву.

— Это то кладбище, о котором мне рассказывал Нарагуана, — сказал Гаспар. — Что же, место недурное. Я был бы не прочь, чтобы мои бренные останки похоронили так. Только я хотел бы иметь друзей, которые чинили бы мою гробницу, не то хрупкая постройка живо рассыплется, а с ней вместе и кости.

Гаспар поехал по аллее между двумя рядами воздушных могил.

— Надо выехать на ту сторону, — заметил он. — Я помню, вождь рассказывал мне, что город расположен на запад от холма.

Одно из сооружений было несколько больше других по размерам. Оно, очевидно, было недавно выстроено, и на земле валялись щепы. Гаспар остановился, решив, что здесь отлично можно привязать лошадей, которых незачем брать с собой на ту сторону.

Привязав лошадей к столбам, друзья отправились на противоположную сторону площади. Перед ними лежал действительно индейский городок, или толдерия, расположенная на берегу озера, которое блестело, как зеркало. Юноши жадно ловили малейший шум.

Не видно было ни дыма, ни света. Город спал, только слышался лай собак, ржание лошадей, блеяние овец.

Гаспар был прав, говоря, что в полночь все краснокожие спят в своих хижинах.

Видя, что ночью ничего не сделаешь, друзья вернулись к лошадям. Сначала они хотели переночевать под лесами, но раздумали. Привязанные к столбам лошади могли свалить ночью сооружение, и на спящих посыпались бы сверху кости какого-нибудь мертвого вождя. Под воздушными мавзолеями не было травы, а вся земля была взрыта. Гаспару больше нравилась мягкая лужайка, с которой они только что наблюдали сонный город. Его манила в свою гостеприимную тень большая смоковница, дерево со множеством воздушных корней, образующих вокруг ствола род беседки. Там можно было укрыться от ночной росы и от любопытных глаз.

Итак, путешественники перешли под смоковницу. Спать они легли без ужина, потому что боялись развести огонь. К счастью, они плотно пообедали и не были голодны. Привязав лошадей к дереву, они легли на мягкой траве.

Зная, что местность небезопасна, друзья решили спать по очереди, чтобы кто-нибудь оставался на страже. Первый взял на себя эту обязанность Гаспар, а Людвиг и Киприано, завернувшись в пончо и подложив под голову седла, пожелали друг другу доброй ночи и если не заснули, то по крайней мере замолчали.

XLVI. Гаспар узнает покойника

Чтобы как-нибудь скоротать время, гаучо вылез из-под смоковницы и отправился осматривать кладбище. Подобные усыпальницы Гаспару не раз случалось видеть в Гран-Чако и раньше, и его интересовала не их архитектура. Им руководило предчувствие, что он откроет что-то необычное, проливающее свет на многие тайны. Неплохо было также ознакомиться с местностью, это могло бы потом пригодиться. Мы уже сказали, что одна из усыпальниц была сооружена совсем недавно. На столбах ее были глубокие зарубки, чтобы легче было подняться. Вероятно, родственники погребенного часто приходят украшать могилу цветами, иногда, может быть, приносят жертвы духу этого Священного места. Гаучо решил взобраться наверх.

Невольный страх закрался в его душу, когда он замыслил нарушить покой священного места. К тому же следовало быть осторожным. Индейцы ревниво оберегают свои кладбища и если застигнут человека, который нарушает покой их предков, могут предать виновного смерти.

Впрочем, гаучо колебался недолго. Он принялся взбираться по первобытной лестнице на возвышение.

Месяц уже склонялся на горизонте и крыша не мешала его косым лучам проникать на площадку. При их свете гаучо увидел фигуру человека, окутанную в разные ткани. Разложенные вокруг доспехи и знаки отличия свидетельствовали, что покойник был знатный това, может быть, вождь. Тут находились копья, щиты, лассо, болы. Некоторые предметы лежали, другие были вывешены на стропилах крыши. Были тут также седло, чепрак, стремена, уздечка — образцы убранства лошади гаучо. Только знатные индейцы пампасов, главным образом вожди, владеют такой богатой сбруей и добывают они ее от гаучо во время своих разбойничьих набегов.

Глядя на эти трофеи, на оружие и охотничьи принадлежности, Гаспар убедился, что это могила вождя. В довершение убранства тут же красовались богатые одежды, золотые браслеты, бисерные пояса, ожерелья, украшения из перьев. Кроме того, тело усопшего было покрыто с ног до головы богато расшитой мантией.

Все это нисколько не удивило Гаспара Мендеса, хорошо знавшего обычаи индейцев арауканов, имеющих много общего с племенами Чако. Ему только показался глупым обычай выставлять такие дорогие предметы роскоши на дождь и непогоду. Гаучо собирался уже сойти на землю, но его угнетало какое-то предчувствие. Он остановился. В это время месяц выглянул из-за облака и особенно ярко осветил предмет, который Гаспар тотчас же узнал. Это была войлочная тирольская шляпа Гальбергера, которую он подарил вождю Нарагуане в знак дружбы. Так вот оно, предчувствие! Гаспар сдернул покрывало с лица покойника и увидел Нарагуану!

XLVII. Гаспар отчаивается

— Нарагуана умер! — воскликнул гаучо, продолжая смотреть на безжизненное тело. — Вот оно что! Неужели это правда?

И Гаспар снова приподнял покрывало с лица мертвеца. Луна ярко осветила морщинистое, высохшее от ветра лицо Нарагуаны. Кожа, обтянувшая широкие скулы, ввалилась на щеках. Когда-то лукавые черные, как угли, глаза дикаря были закрыты. Страшен, как сама смерть, был усопший вождь това, но это был несомненно он.

— Да, это он! Высох, как мумия. Старик был древний. Но как бы то ни было, для нас его смерть большое несчастье.

Гаспар поглядел в сторону дерева, под которым спали его юные друзья, и лицо его приняло печальное выражение. Такое страдание, такое горе отражались на нем только тогда, когда гаучо нашел в сумаховой роще тело своего убитого господина. Завеса спала с глаз Гаспара и он увидел, что ему и юношам грозила впереди страшная опасность. Все их надежды были на Нарагуану, но Нарагуана умер и ничего не мог сделать для них.

‘От него нам теперь не ждать помощи! — подумал гаучо. — Кроме него, некому о нас позаботиться. Тысяча чертей! Невеселое будущее! Теперь я все понимаю, — гаучо пристально вглядывался в черты мертвеца. — Он умер недели две-три тому назад. Этим объясняется спешное бегство това из одного города в другой. Перед смертью больной вождь не мог известить нас о своем переезде. Его нельзя винить за это. От его сына, бессердечного и сумасбродного юноши, ничего хорошего ждать нельзя. Он любит Франческу, как настоящий дикарь, до безумия. Тем хуже для нее, бедняжки! Тем меньше для нас шансов ее освободить. Да, плохо дело! Отец умер и никто не мог помешать Агуаре привезти сюда свою пленницу. Странно только, что он встретил Гальбергера так далеко от дома. Можно было бы подумать, что индеец выслеживал, когда ученый выедет со своей фермы. Но тогда кругом в степи были бы следы, а я не видел свежих следов даже близ индейской деревни, кроме следов подкованной лошади. Никто не приближался к дому. Может, кто-нибудь подъехал с той стороны реки навстречу индейцам? Надо будет хорошенько посмотреть, когда мы опять вернемся на берег. Вернемся ли только?.. Теперь это более, чем сомнительно… Однако медлить нельзя, — думал гаучо, слезая с лесов. — Старый вождь нам не поможет. Прощай, Нарагуана! Мир твоему праху! Доброй ночи!’

Цепляясь руками за столб, Гаспар осторожно спустился на землю, но не пошел сразу к смоковнице, под которой спали Людвиг и Киприано.

— Как жаль их тревожить! — сказал он. — Не хочется даже рассказывать им то, что я сейчас узнал. Но делать нечего, придется. Обстоятельства переменились, должны и мы переменить свой план. Теперь уж мы не можем въехать в город, как предполагали. Не везет нам!

С этими словами Гаспар направился от гробницы к развесистой смоковнице, под которой спали юноши.

XLVIII. Плохие новости

Спал, впрочем, только Людвиг. Нельзя сказать, что он меньше, чем Киприано, сознавал опасность положения, он просто был менее привычен к поездкам по степи, больше уставал да и удары гимнотов сильно подействовали на его нервную систему. Сон одолел его. Была еще одна причина, позволявшая Людвигу спать. Он по-прежнему твердо верил в дружбу Нарагуаны и надеялся на успешное завершение их приключений. Может быть, ему снился старый вождь, о близости которого он и не подозревал.

Зато Киприано не смыкал глаз. Недолго лежал он, завернувшись в свой плащ. Отсутствие гаучо удивило юношу, однако позвать его он боялся: могли услышать индейцы, и Киприано стал терпеливо ждать его возвращения. Когда Гаспар подошел к смоковнице, он сразу его увидел,

— Где ты был, Гаспар? — спросил юноша.

— Бродил по могилам.

— Ты увидел там что-то плохое?

— Почему вы так думаете, сеньор?

— Потому что у тебя такой вид.

При свете луны Киприано разглядел тревожное выражение лица гаучо.

— Нам грозит какая-то опасность? Не скрывай от меня, прошу тебя! — сказал он, видя, что Гаспар колеблется.

— Я скажу вам все, только придется разбудить Людвига: я хотел рассказать, когда мы все будем в сборе. Вы угадали, я опечален, потому что узнал неприятную новость. Впрочем, может быть, я преувеличиваю, и дело вовсе не так скверно.

Несмотря на утешение Гаспара, Киприано ожидал самого худшего. Ему захотелось поскорее узнать все и он стал будить спящего Людвига.

Людвиг не понимал, зачем его разбудили. Тогда Гаспар подошел к ним близко, так близко, чтобы можно было говорить, не повышая голоса, и рассказал им все.

Людвиг и Киприано сразу поняли весь трагизм положения. Со смертью Нарагуаны угасла последняя надежда. Теперь им самим, может быть, грозит смерть.

Тем не менее они не предались отчаянию. Надо было обсудить дальнейший план действия. Но ничего не приходило в голову. Гаспар первый нарушил молчание. Он обратил внимание друзей на то, что они не в безопасности. Одна из лошадей испугалась пролетевшей над ней совы, застучала копытами и топот ее гулко раздался по всему кладбищу. Что, если ей вздумается заржать в ответ на доносящееся из города ржание? Последствия могут быть самые плачевные. Индейцы, конечно, удивятся, услышав ржание лошади на холме, на кладбище.

— Надо завязать лошадям головы, и отвести их на противоположную сторону холма, — сказал Гаспар. — В случае погони мы будем ближе к тропинке, по которой пришли сюда. Прикройте, господа, головы животных плащами и отведите их в кусты.

Это приказание сразу же было выполнено.

— Вот так, — продолжал Гаспар. — Никто не тронет их в этих кустарниках. Пусть стоят до утра. Но если нам придется спасаться, помните, это будет скачка не на жизнь, а на смерть. Нет более Нарагуаны, который мог бы защитить нас от волка, похитившего нашего дорогого ягненочка… Но мы вырвем ее из его когтей. Жив Нарагуана или умер, мы спасем ее и без него. Я знаю способ! — прибавил Гаспар, увидев, какое впечатление произвело на слушателей его упоминание о волке и ягненке.

Гаспар покривил душой, сказав, что знает способ, как спасти Франческу. Он просто хотел утешить Киприано и Людвига. Когда же его стали расспрашивать, он промолчал. Как Людвиг, он тоже верил в дружбу Нарагуаны к Гальбергеру и не мог представить себе старого вождя изменником, поэтому и уповал на его помощь. Теперь он узнал, что старый вождь умер, что он не участвовал в убийстве Гальбергера и похищении его дочери. Вероятно, все эти события случились уже тогда, когда Нарагуана, закутанный в расшитую мантию, спал вечным сном в своей воздушной могиле. Кто бы ни был убийца и похититель, ответственность за это двойное преступление лежит на сыне и преемнике Нарагуаны.

Просить Агуару о возвращении пленницы было бы смешно и бесполезно. Разве можно заставить тигра выпустить из когтей пойманную добычу? Каким же путем освободить Франческу? На настойчивые вопросы Киприано гаучо ответил уклончиво:

— Надо запастись терпением, сеньор Киприано. Прежде всего нам нельзя оставаться здесь. Пойдемте на ту сторону кладбища. Оттуда нам будет видно все, что происходит в городе и, в случае тревоги, легче будет бежать. Только, чур, не шуметь. Не надо тревожить сон старого Нарагуаны!

И они пошли на противоположную сторону кладбища.

XLIX. Маскарад

На западном склоне холма змеилась ведущая в город дорога. Она была гораздо шире восточной тропинки. Веками двигались по ней похоронные процессии. Как стражи, стояли у вершины холма по обе стороны дороги два утеса.

Друзья взяли оставленные под смоковницей ружья и пончо, прошли по дороге и притаились у одного из утесов, от которого падала длинная тень.

— ‘Сидеть стоит не дороже, чем стоять’, — вспомнил Гаспар старую испанскую поговорку и присел на уступ утеса.

Его примеру последовали Людвиг и Киприано. Спускаться ниже было бы небезопасно: путников могли заметить. Здесь же они сидели под прикрытием мелкого кустарника и в тени утеса. Залитые лунным светом улицы города были видны, как на ладони.

Киприано снова пристал к Гаспару, чтобы он рассказал ему о своем плане, но у самого гаучо было лишь смутное представление о том, что можно предпринять.

— По-моему, нам прежде всего надо действовать быстро, — сказал он и задумался.

— Один из нас должен переодеться индейцем, — прибавил он наконец, — и под видом краснокожего проникнуть в город.

— Понимаю, — отозвался Киприано. — Но это очень опасно. Если его поймают…

— Опасно, конечно. Если индейцы его поймают, они ему размозжат череп или сожгут заживо. Но рискнуть все равно придется. Я довольно хорошо знаю обычаи индейцев и потому пойду сам. Я был в плену у гуайкуру, и мне удалось бежать от них, переодевшись краснокожим.

— Как же ты это сделал? — спросил Людвиг.

— Я убил своего сонного стража его же оружием и переоделся в его платье. В карманах дикаря я нашел какую-то краску, которой намазался, вот так и сошел за краснокожего. Целую неделю шел я до Парагвая, толкался между палаток гуайкуру, среди дикарей, и никто не заподозрил неладного. Таким же образом рассчитываю я проникнуть в город това и спасти Франческу.

— Все, что у меня есть, будет твоим, Гаспар, только спаси ее! — взмолился Киприано.

— Мы оба отдадим тебе все, что имеем! Я уверен, мать согласится отдать тебе весь дом за спасение сестры.

— Что вы, что вы, молодые господа! — укорил их гаучо. — Гаспару Мендесу ничего не надо за исполнение его долга по отношению к людям, близким его господину. Он готов лечь костьми за них. Мы все плывем в одном челне, который может спасти нас или пойти ко дну. Но мы не утонем. Мы выплывем из этого гибельного моря. Не надо отчаиваться. Нарагуана умер, но есть на небе Господь, который не покинет нас в беде. Помолимся ему!

Они преклонили колени, а Людвиг, по просьбе Гаспара, прочитал молитву Господню.

L. Прогулка в полночь

Когда они встали, Гаспар снова заговорил о своем намерении переодеться индейцем и пробраться в город. Опасность не пугала его.

Вот только где достать одежду? Но Киприано вспомнил, как просто ловкий Гаспар сделал из него журавля, и не сомневался, что он и теперь легко выйдет из положения.

— Если бы мне только подвернулся здесь какой-нибудь това! Я живо поменялся бы с ним костюмом, как тогда в плену у гуайкуру, — сказал Гаспар. — Впрочем, одежда у това несложная, сшить ее не хитрое дело. Шаровары можно будет сделать из моей рубашки, а сверху я накину пончо. Вот и все!

— А цвет лица тебя не выдаст? — спросил Людвиг.

— Выдал бы, но я сделяю его темнее, — засмеялся Гаспар. — Впрочем, я и так порядочно загорел. Ноги и руки я намажу коричневой краской, она есть у меня в седле. Мое пончо сослужит мне службу, ведь краснокожие нередко носят такие плащи, содранные ими, без сомнения, с плеч какого-нибудь гаучо, неосторожно удалившегося от европейского поселения.

— Все-таки, Гаспар, тебя могут узнать, если ты пойдешь днем, — сказал Людвиг.

— Потому-то я и пойду в город в сумерки, — ответил гаучо. — Я рассчитываю проникнуть туда завтра вечером, после солнечного заката. Индейцы будут загонять скот и не заметят пришельца.

— Положим, что ты проберешься никем не замеченный, — допытывался Людвиг. — Что же дальше?

— Что дальше — это зависит от обстоятельств. Как посчастливится. Только знайте, не такой человек Гаспар, чтобы засунуть руку в осиное гнездо без уверенности, что он добудет меду.

— А ты уверен в этом? — спросил Киприано, в глазах которого блеснула надежда.

— Конечно, уверен. Иначе мы бы просто отправились домой. Но я надеюсь, что мы вернемся не иначе, как с сеньоритой.

— Лучше я сам пойду в город и умру там, чем возвращаться без Франчески! — воскликнул Киприано.

— Успокойтесь, молодой господин! — остановил его Гаспар. — Если мой план удастся, вам незачем будет ни идти в город, ни умирать. Только бы мне разыскать тут одного знакомого индейца, которого я спас от смерти!.. Он был болен, а я дал ему лекарство, которое взял у Гальбергера. Больной выздоровел и поклялся, что будет мне вечно благодарен и, если мне что-нибудь понадобится, охотно поможет. Мы с ним потом очень подружились. Ему можно верить. Это не простой индеец, а из вождей, поэтому он пользуется определенным влиянием среди краснокожих.

— У меня тоже есть знакомый това, который наверняка помог бы нам, если бы удалось с ним переговорить. Это брат Насены, Каолин, — вспомнил Людвиг.

Киприано с удивлением взглянул на Людвига. Он тоже был знаком с молодой индианкой и ее братом, но его удивило, что Людвиг произнес имя Насены, как будто думал о ней. Действительно, молодой натуралист мечтал о девушке, хотя никогда никому не выдавал своей тайны.

— Помнишь, как дружны мы были с Каолином? — продолжал он, не замечая любопытного взгляда брата. — Мы вместе с ним ходили ловить рыбу. Я думаю, он принял бы сейчас мою сторону против Агуары.

— Тем лучше, — сказал Гаспар. — Если я не найду своего приятеля, мы обратимся к вашему. Останемся здесь до завтрашнего вечера. Тем временем я переоденусь. В сумерках я пойду шататься вокруг хижин, как другие краснокожие, и разыщу своего приятеля. Так как он знатный человек, найти его будет нетрудно. Я попрошу его помочь мне вырвать Франческу из когтей Агуары.

План Гаспара показался друзьям вполне приемлемым и осуществимым.

Вдруг они услышали звук приближающихся шагов. Тень утеса падала на тропинку и мешала видеть идущего. Постепенно в полумраке обрисовалась закутанная во что-то белое и воздушное фигура. Это была женщина, вернее, девушка. Когда она вышла из полосы тени и лунный свет осветил ее прекрасное лицо, Гаспар и Киприано тотчас же узнали ее, но ничего не сказали. Людвиг же не мог удержаться.

— Насена! — воскликнул он.

LI. Колдовство

Боясь, что Людвиг заговорил слишком громко, Гаспар схватил его за плечо. Все трое застыли без движения, как сфинксы.

Молодая индианка шла, как бы ожидая встретить кого-то. Так молодая лань робко выходит из чащи, услышав голос оленя.

Когда она отошла подальше, Гаспар прошептал:

— Она, должно быть, пришла на свидание.

Слова эти произвели на Людвига неприятное впечатление.

— Пусть идет. Мы остановим ее на обратном пути. Но где же он? Как не стыдно заставлять себя ждать? Со мной этого не случалось… Шш! Она уже пришла.

Девушка остановилась между гробницами, пытливо вглядывалась в тьму и прислушивалась. Никого не видя и не слыша ничьих шагов, она позвала сначала тихо, потом громче:

— Шебота!

— Это не имя ее друга! — пробормотал Гаспар в то время как Людвиг облегченно вздохнул. Оба они слышали раньше имя колдуньи.

— Она зовет старую ведьму! — продолжал Гаспар. — Зачем она ей понадобилась в таком месте и в такой час? Должно быть, Насена поссорилась с возлюбленным.

Послышались шорох, вздохи и кашель. Звуки эти доносились откуда-то снизу. По дорожке поднималось какое-то существо. Казалось, оно ползло на четвереньках. Девушка увидела его и признала в нем Шеботу. Молча ждала она ее на площадке.

Продолжая охать и стонать, иногда останавливаясь, чтобы перевести дух, старая ворожея проковыляла мимо наших друзей и приблизилась к девушке. Месяц осветил их. Это был явный контраст: Шебота — сухая и костлявая и Насена — обворожительная своей молодостью и красотой, стройная, как пальма, с правильными чертами лица, чудными глазами. Мы уже знаем, что привело ее сюда.

После небольшой паузы ведьма перевела дух и спросила:

— Зачем Насене понадобилась Шебота?

— Разве ты не знаешь сама?

— Знаю, что сестра Каолина любит нашего молодого вождя. Это ни для кого не тайна.

— О! Не говори этого! Я думала, что этого никто не знает.

— Что за беда? — возразила колдунья. — Насена прекрасна, ей нет равных по красоте в нашем племени, у нее нет соперниц. Не сравнится с ней даже девушка с голубыми глазами и золотистыми волосами, которая живет под кровлей Шеботы. Напрасно Насена ревнует к бледнолицей девушке.

— Ты уверена в этом, Шебота, милая?! — воскликнула девушка и в голосе ее зазвучала надежда. — Если это так, я отдам тебе все свои амулеты, ожерелья, плащи. Не бойся, я не обижу тебя.

— Насена очень щедра, — сказала вещунья и глаза ее алчно заблестели при мысли о таких подарках. — Шебота уверена и докажет тебе это. Смотри!

С этими словами Шебота вынула из-за пазухи коровий рог, закупоренный пробкой.

— Вот тебе снадобье, — продолжала она. — Одной капли его достаточно, чтобы приворожить к тебе сердце Агуары.

— Какая ты добрая, Шебота! Как мне тебя отблагодарить, чем наградить?

— Благодарить не стоит, — ухмыльнулась колдунья. — Лучше награди меня так, как обещала. Обещания, сама знаешь, не всегда исполняются, поэтому скажи, что можешь ты дать мне сейчас?

Девушка дотронулась до массивной золотой цепи, висевшей у нее на шее, потом взглянула на украшенные жемчугом и драгоценными камнями браслеты, красовавшиеся некогда на руках бледнолицых женщин в Сантьяго или Салье, и, сняв их, отдала Шеботе.

Жадная старуха не удовлетворилась этим, она так и впилась глазами в цепь, потребовав и ее. Девушка рассталась и с этим украшением. Колдунья взглянула на ее расшитый пояс и повязку, надетую на волосы. Эти красивые предметы не представляли, однако, особенной ценности и Шебота оставила их красавице.

На этот раз ей было довольно и этого, она долго с наслаждением смотрела на драгоценные вещи, потом спрятала их за пазуху.

— Шебота знает еще и другие чары, — сказала она. — У нее есть сонные капли, от которых никто не просыпается. Если лекарство, которое я тебе дала, не поможет, и Агуара…

— Ты же сказала, что это верное средство? — перебила ее девушка, и личико ее затуманилось. — Разве есть какое-нибудь сомнение, Шебота?

— Любовь самая сильная страсть. Ее труднее всего побороть и потому всегда есть сомнение в силе волшебных напитков.

Шебота прекрасно знала, что ее чары не вернут Насене сердца Агуары и, не желая лишаться будущих подарков, прошептала ей на ухо:

— Если Насена хочет усыпить бледнолицую девушку другим волшебным напитком, Шебота сделает это.

Друзья не слышали, что она прошептала, но по выражению лица Насены могли догадаться, что кудесница предложила ей что-то ужасное, что она отвергла.

— Нет! — воскликнула девушка, и в глазах ее вспыхнуло отвращение. — Никогда! Никогда! Она не виновата, что Агуара мне изменил. Я не стану мстить ей. Если он обманул меня, он и должен быть наказан. Ему отомстит мой брат.

— Твой брат! — засмеялась старуха, обиженная отказом. — Ну, тогда пусть Каолин и поправляет дело, а мои услуги тебе, пожалуй, больше не нужны.

И Шебота сделала вид, что собирается уходить.

— Если твои услуги не нужны больше ей, мне они нужны! — закричал Гаспар, выскочив из засады, и схватил колдунью.

Киприано в то же время подхватил Насену.

— Теперь, Шебота, поговорим со мной! — продолжал гаучо.

Колдунья вырывалась, но не могла освободиться из его железных объятий.

— Не сопротивляйся! — прикрикнул он и так встряхнул старуху, что ее старые кости затрещали. — Только попробуй крикнуть! Я заткну тебе глотку навсегда. За мной, господа! На ту сторону холма. Пусть один из вас отведет туда девушку.

Обхватив старую колдунью, Гаспар потащил ее, как пойманного волка. По безмолвному соглашению Киприано передал Насену Людвигу, и тот бережно нес ее на руках. Насена молчала. Она знала, что тот, в чьих руках она находится, — товарищ детства ее брата, и не боялась его.

— Не бойся, Насена, — услышала она его нежный шепот. — Я друг твоего брата. Я не буду предателем.

Поняла ли Насена значение его последних слов или нет, только она не ответила и молча позволила перенести себя на другую сторону кладбища.

LII. Неожиданная союзница

Гаспар притащил колдунью к тропинке и бросил ее на землю, как связку хвороста. Однако он не выпустил ее из рук и, еще раз приказав ей молчать, велел Киприано принести лассо. Скрутив старухе веревкой руки, он закутал ей голову своим плащом. Теперь она уже не могла кричать. Потом гаучо привязал ее концом лассо к столбу лесов одной из могил. Людвиг и Киприано не могли понять, для чего он это делает. Насена стояла не связанная рядом с Людвигом и не выказывала ни малейшего страха.

Говоривший довольно сносно на языке това Гаспар подошел к Насене.

— Ты знаешь всех нас, — сказал он ей. — Мы тоже знаем все, даже твою самую сокровенную тайну. Мы слышали твой разговор с Шеботой, слышали, как она тебе лгала. Она могла сдержать только одно свое обещание — умертвить ту, которую ты считаешь разлучницей.

Девушка вздрогнула при этих словах.

— Ты с негодованием отвергла ее подлое предложение, — продолжал Гаспар. — Мы видели и слышали все. Я предложу тебе другое, Насена, чего ты, надеюсь, не отвергнешь.

Насена молча слушала.

— Ты можешь избавиться от своей соперницы иначе, действуя по правде и справедливости. Помоги нам увезти ее так, чтобы Агуара не нашел ее.

— Да, помоги нам! — с мольбой повторил Киприано.

— Не откажи нам, Насена, — попросил и Людвиг. — Ведь она мне сестра! Вспомни, у тебя самой есть брат!

Еще когда Гаспар только начал говорить, девушка со свойственным ее расе инстинктом поняла, чего от нее хотят.

Она и сама рада была помочь им, но все-таки притворилась, что не понимает.

— Как может вам помочь Насена? — спросила она.

— Помоги нам освободить ее из плена. Ведь она в заключении? — сказал Гаспар.

— Да.

— Где? — продолжал допрашивать гаучо.

Киприано с ужасом ожидал ответа. Он боялся, что Насена ответит: ‘В шатре вождя’.

— У нее, — указала девушка на связанную Шеботу. — Ей поручено стеречь белую пленницу.

— Отлично! — воскликнул Гаспар. — А пока Шебота здесь, никто не охраняет пленницу!

— Увы! Ее стерегут! — возразила молодая индианка.

— Кто? — задал вопрос Гаспар.

— Белый невольник. Он давно живет в нашем племени. Его привезли откуда-то с юга. Он прислуживает Шеботе и сторожит в ее отсутствие белую пленницу.

— Хорошо! — обрадовался гаучо. — Везет нам! — сказал он вполголоса, обращаясь к товарищам. — Надеюсь, что этот белый не стал еще совсем индейцем. Если он раб, мы отпустим его на свободу или возьмем его с собой. Не правда ли, Насена?

— Да.

— Ты согласна помочь нам?

— Соглашайся! — попросил Киприано.

— Сестра моя, Насена! — взмолился Людвиг.

— Я боюсь, что она отомстит мне, — указала Насена на старую колдунью.

— Ее мести нечего бояться. Если хочешь, Шебота…

— Не тронет волоска на твоей голове, — перебил Гаспар, — она будет далеко. Эта достойная женщина совершит с нами длинное путешествие, если ты только согласишься освободить белую девушку из плена. Так как?

Узнав, что колдунью увезут, Насена согласилась. Их интересы совпадали, и Агуара, может, еще вернется к ней…

Насена рассказала обо всем, что происходит в селении и где спрятана пленница.

Отпуская ее в город, Гаспар сказал:

— Передай белому невольнику, который сторожит пленницу, что оба они свободны. Он больше не раб Шеботы. Такие же белые, как он, люди придут и возьмут его и отвезут его на родину, где бы она ни была. Я уверен, что этим мы подкупим его.

— Не знаю! — усомнилась Насена.

— Почему ты думаешь, что нет?

— Белый невольник не в своем уме. Кроме того, он боится Шеботы. Мы все ее боимся. Шебота, уходя, велела ему стеречь пленницу, и он ни за что не ослушается. Не знаю, позволит ли он мне переговорить с ней.

— Вот оно что! — воскликнул Гаспар. — Невольник безумный. Так скажи ему, что ты пришла по поручению Шеботы.

— Все равно не пустит.

— Но что же тогда делать? Все наши планы рушатся.

Гаспар ударил себя по лбу. Ему пришла в голову счастливая мысль.

— Знаю, что мы сделаем! — сказал он и прежде, чем Людвиг и Киприано успели спросить, исчез между могил.

Подойдя к привязанной к столбу Шеботе, он быстро снял обмотанный вокруг ее головы плащ и нащупал на ее шее что-то похожее на четки, это было сделанное из человеческих зубов ожерелье. Колдунья носила его, чтобы внушать больше страха. Гаспар подумал, что это ожерелье может сослужить им службу против самой колдуньи.

Взяв ожерелье, гаучо снова завернул старухе голову плащом и сказал Насене:

— Возьми это и покажи слабоумному невольнику. Если он не совсем лишен рассудка, он поверит, что ты пришла от имени Шеботы и пустит тебя к пленнице. Как действовать дальше, ты знаешь сама.

Насена взяла страшные бусы. Она была уверена, что этот атрибут колдуньи подействует на раба.

Не сказав ни слова, девушка повернулась и пошла плавно и быстро по тропинке.

Друзья смотрели ей вслед, пока она не исчезла в темноте. Они ни минуты не сомневались, что она исполнит обещание. Личные интересы побуждали ее действовать с ними заодно.

LIII. Обманутый тюремщик

Глубокая ночь. Месяц спрятался. Темно и безмолвно в городе. Все спят. Огни погасли в хижинах. Улицы пустынны.

Только в хижине-пещере Шеботы тускло горит свеча из воска диких пчел с фитилем из пальмового волокна. Хижина прислонилась одной стеной к склону холма. Ее почти не видно из-за густых деревьев. Свечка дымит, красноватое пламя освещает страшные предметы: кости и черепа обезьян, чучела змей, ящериц и других пресмыкающихся, зубы аллигатора и ягуара, рыло тапира и муравьеда, много разных птиц, насекомых, пресмыкающихся и рыб.

Все эти вещи расположены напротив входа, чтобы не только входящие в хижину, но и просто проходящие мимо могли их видеть. А чтобы еще больше внушить страха суеверным дикарям, посредине всей этой коллекции Шебота поставила человеческий череп.

Красноватый свет свечи, который освещал всю эту чертовщину, светил также на прелестное личико Франчески Гальбергер.

Шебота ушла, и девушка осталась одна. Она сидела на низкой бамбуковой кровати, опустив голову на руки. Золотистые волосы струились между пальцами и падали на шкуру большого пампасского волка, постланную вместо матраса.

Свеча догорала и иногда с треском вспыхивала. Франческа была все так же печальна, как тогда, когда ее везли в плен. Она стала еще бледнее, выражение ее лица было еще безнадежнее. Она почти не спала с тех пор, как выехала вместе с отцом в степь, и до того дня, как ее привезли в хижину Шеботы. Черные мысли и теперь мучают ее и не дают ей забыться сном. А когда она засыпает, ей снится отец, лежащий на земле в предсмертной агонии. Над ним, чудится ей, как сам сатана, стоит с окровавленным копьем Вальдес.

Но не только прошлое угнетает Франческу. Она боится за себя и за оставшихся дома мать и брата. Думает она и о дорогом Киприано, которого любит так же нежно, как он ее.

Тяжело на душе у Франчески, когда она думает о них. Она видела, как дружелюбно говорил Вальдес с индейцами и была уверена, что всем ее близким грозит опасность. Часто задавала она себе вопрос, куда поехал Руфино: назад ли в Парагвай или в их степной домик, чтобы завершить свое дьявольское злодеяние, начатое убийством? Во всяком случае он не оставит в покое семью Гальбергера, в этом девушка была уверена.

Вот и теперь черные мысли не давали спать Франческе. Беспокоило ее и отсутствие Шеботы. Колдунья никогда не уходила на ночь из дома. Отчего ее сегодня нет так долго? Тем не менее девушка не пыталась бежать. Она хорошо знала, что это не удастся ей. Хозяйки дома нет, но у двери, скорчившись, сидит человек. Это такой же, как она, белый невольник. Может быть, было время, когда он так же томился, как она. Неволя сделала его безумным и теперь он покорился своей судьбе. Он — верный раб Шеботы. Никакая собака не сторожит так, как он.

Франческа никогда не пыталась подкупить своего стража, не пыталась даже переступить порог хижины. Она даже не помышляла о бегстве.

Вот и теперь она думала не о побеге, а о том, кто появится сейчас в открытой двери хижины. Что, если это будет не Шебота и не ее невольник, а хозяин обоих, Агуара!

До сих пор молодой вождь не обижал Франческу. Он всегда был вежлив с ней и уверял в своей дружбе. Но что-то подсказывало девушке, что это личина, которую он в один прекрасный день сбросит. Несмотря на протесты Агуары, она была уверена, что он участвовал в убийстве ее отца.

Раздались чьи-то шаги. Франческа вскочила со своего места и стала с ужасом прислушиваться. Она знала походку Шеботы и слышала, что это не она. Кто же мог прийти в хижину в такое время? Жилище колдуньи считалось у това священным. Без ее зова никто не смел переступить порога ее хижины, кроме Агуары.

Исключительное отношение вождя к Шеботе пугало Франческу. Это, видимо, его шаги. Страх охватил девушку. Сердце забилось у нее в груди. Шаги все приближались… но нет, это не шаги мужчины… Походка слишком легкая… Это не Агуара.

Шаги замерли, но через открытую дверь послышался мягкий женский голос. Незнакомка разговаривала со стражем. Сначала они обменялись обычными приветствиями, потом страж спросил, что женщине нужно.

— Мне надо поговорить с бледнолицей девушкой.

— Нельзя. Шебота не позволяет никому приходить сюда.

— Мне Шебота позволила, даже велела. Она послала меня с поручением к пленнице. Сама она занята и не может прийти сейчас.

— Может быть, ты и правду говоришь, но как мне это узнать? — недоверчиво засмеялся тюремщик. — Не скажу, что ты лжешь, но что-то не верится мне. Не станет Шебота давать поручений такой красавице.

— Разве ты меня знаешь?

— Ты сестра Каолина, красавица Насена.

— Так почему же ты мне не веришь? Сестра Каолина не станет лгать. Почему ты думаешь, что я тебя обманываю?

— Иногда красавицы-то и обманывают! — вздохнул невольник, словно вспомнив что-то давно пережитое. — Я не верю тебе, хотя ты и красива, хотя ты и сестра Каолина.

— Посмотри на это и ты поверишь.

Насена показала ему страшное ожерелье колдуньи.

— Это дала мне Шебота, в доказательство того, что она позволила, даже приказала мне переговорить с пленницей.

При виде отвратительного ожерелья колдуньи недоверие стража исчезло. Он знал, как Шебота дорожила этим ожерельем, как ревниво оберегала его, давая лишь в крайних случаях. Невольник не спросил, зачем она дала его Насене, и только кивнув на дверь головой, сказал:

— Иди!

LIV. Спасительница

Франческа достаточно понимала язык това, чтобы догадаться по разговору Насены с тюремщиком, что девушка хочет переговорить с ней. Ее удивило, что Насена пришла так поздно ночью, и она не могла догадаться, по какому поводу. Она несколько раз видела Насену, но никогда с ней не разговаривала. Сестра Каолина явно избегала ее и никогда не приходила в дом Гальбергера. Когда они встречались, Франческе всегда казалось, что Насена недружелюбно смотрит на нее. Между тем девушке никогда и в голову не приходило обидеть чем-нибудь сестру Каолина, который был так дружен с ее братом. Вспомнив сердитые взгляды, какими награждала ее Насена, Франческа не ждала ничего хорошего от ее посещения.

Тем более удивилась она, когда не увидела на лице вошедшей никакого враждебного выражения. Напротив, Насена ласково и покровительственно улыбнулась пленнице. Действительно, ревности Насены как не бывало, когда она увидела свою соперницу такой беспомощной, такой жалкой. Мысль, что она избавится от нее навсегда, тоже радовала ее.

— Хочешь быть свободной? — прямо спросила она, и в голосе ее прозвучало желание освободить пленницу.

— Зачем ты спрашиваешь? — недоверчиво взглянула на нее Франческа.

— Потому что Насена может дать тебе свободу, если ты хочешь.

— Хочу ли? — воскликнула девушка. — Ты смеешься надо мной! Конечно, хочу. Но как ты освободишь меня?

— Насена возвратит тебя твоим бледнолицым.

— Они далеко отсюда. Разве ты отвезешь меня к ним?

— Нет. Но ты ошибаешься. Твои друзья близко. Они ждут тебя.

На мгновение глаза пленницы засветились давно потухшим огоньком надежды. Но недоверие снова овладело ею.

— О ком ты говоришь, Насена? — спросила она.

— О твоем брате, бледнолицем юноше, о твоем двоюродным брате и гаучо, который привел их сюда. Все трое ждут тебя недалеко от города, по ту сторону холма. Насена говорила с ними и обещала привести тебя. Белая сестра! — сказала она тоном, который не позволял усомниться в ее искренности. — Не будь так недоверчива. Насена сдержит свое слово. Она отдаст тебя твоему брату и другу, который ждет тебя с таким нетерпением.

Пленница удивленно взглянула на свою освободительницу. Неужели Насена угадала ее тайну? Каким образом?.. Ведь не выдал же ее Киприано, с которым она виделась и говорила? Франческа забыла, что индианка несколько лет жила недалеко от них и со свойственной ее расе проницательностью, хотя она и не бывала у них в доме, угадала, что между Франческой и ее кузеном существует чувство нежнее братского.

Между тем Насена стала торопить ее, снова напоминая о дорогом человеке, который ждет.

Франческа не заставила себя долго уговаривать.

— Я верю тебе, Насена, — сказала она. — Ты назвала меня своей белой сестрой. Я готова следовать за тобой всюду.

Франческа протянула Насене руку. Индианка взяла ее и уже хотела выйти за дверь, как вдруг вспомнила о стражнике. Лицо ее омрачилось. Ей пришла в голову мысль, что он помешает им бежать.

Франческа поняла ее колебания. Зная, что тюремщик может слышать их, они стали шепотом советоваться.

Насена, как более опытная, решила выйти не скрываясь, как бы с согласия Шеботы. Если он остановит их, они постараются бежать. За дверью слышались тяжелое дыхание невольника — он страдал астмой — и его шаги. Медлить было невозможно.

Держа друг дружку за руки, девушки перешагнули порог.

— Я забыла сказать тебе, — сказала Насена стражу, — что увожу ее. Шебота велела привести к ней бледнолицую пленницу.

— Ты не смеешь сделать это! — сердито закричал невольник. — Шебота убьет меня, если узнает, что я отпустил пленницу.

— Но сама Шебота приказала мне.

— Я ничего не знаю об этом.

— Ты забыл, что я тебе дала?

Насена указала на страшные четки, которые он взял от нее как залог.

— Не забыл, — сказал невольник, встряхнув ожерелье так, что зубы застучали. — Но я не могу отпустить с тобой бледнолицую девушку. Это может стоить мне жизни.

— Зачем тебе жизнь в неволе? — вдруг спросила Франческа на его родном языке.

Невольник вздрогнул, удивленно взглянул на молодую девушку и потер глаза, как будто проснулся от долгого сна.

— Что ты говоришь? — воскликнул он. — Свобода! Свобода!.. Я давно лишен ее… Я раб Шеботы… Я никогда не буду свободен.

— Можешь, если хочешь, сейчас же быть свободным.

— Хочу ли? Ты шутишь? Только покажи мне дорогу и пусть Шебота…

— Шебота тебе ничего не сделает. Слушай меня. — Франческа говорила медленно. — Мы с тобой одного племени, одной расы. За мной приехали друзья. Они близко. У тебя тоже должны быть друзья, там, на родине. Отчего бы тебе не вернуться к ним?

— Отчего бы не вернуться? — повторил он. — Если ты возьмешь меня с собой, я пойду.

— Я охотно возьму тебя с собой. Бежим скорее!

С этими словами Франческа взяла за руку своего недавнего тюремщика.

Удивленная таким внезапным проявлением ума у человека, которого все давно считали помешанным, Насена молча пошла вперед. Пленники последовали за ней, попросив ее указывать им путь.

LV. Неудачное падение

Когда Насена отправилась в город, гаучо и его товарищи стали готовиться в обратный путь. Они решили спуститься с холма по тропинке. Уходя, Насена обещала привести пленницу к подошве холма. На этом оканчивалась ее миссия, дальше они должны были действовать сами.

Местом встречи назначено было начало тропинки у хлопчатника. Насена хорошо знала это дерево. В детстве она играла под ним, позже отдыхала в его тени. Тропинка эта была кратчайшим путем к холму. Боялись друзья лишь одного — что Насена не приведет с собой Франческу. Только Людвиг не сомневался.

Странное дело, к его радости по поводу освобождения сестры примешивалась нотка грусти. Он знал, что Насена помогает им не из чувства дружбы. Ее заставляет действовать ревность. Она освобождает пленницу, чтобы досадить Агуаре. Но Людвиг никому не сказал о своих подозрениях. Разговаривать, впрочем, было и некогда. После ухода Насены Гаспар подал сигнал к отъезду и они засуетились около лошадей.

— Незачем нам оставаться в этом грустном месте, — сказал Гаспар, седлая коня. — Если краснокожая красавица обманет нас, мы попадемся здесь, как в западне. Нас окружат и отрежут нам отступление. Чем раньше мы выберемся отсюда, тем лучше. На равнине мы по крайней мере можем ускакать от преследователей. Скорее прочь отсюда! Досадно только, что нам придется тащить с собой Шеботу, хотя, конечно, она не тяжелая. Это просто мешок с костями.

— Неужели ты хочешь взять ее с собой, Гаспар? — удивлялся Киприано.

— А как же иначе? Если мы отпустим ее, за нами тотчас пошлют погоню. Если оставим привязанной к столбу, завтра утром в городе станут ее искать и, не доискавшись, придут сюда. А место здесь самое подходящее для старой ведьмы.

— Нельзя ли отвести ее в лес и там привязать к дереву? — спросил Киприано. — В частом кустарнике ее никто не увидит. А если замотать ей голову, как сейчас, она не сможет и кричать.

— Все это ни к чему! — отвечал Гаспар. — Как мы ее не спрячем, ее найдут. Эти краснокожие, как змеи, проползут сквозь какие угодно тернии. Кроме того, у них, как вам это самим очень хорошо известно, есть собаки с великолепным, как у гончих, чутьем. Они за полмили почуют старуху и приведут своих хозяев туда, где она спрятана.

— Да, при таких условиях, конечно, они найдут ее, — сказал Киприано.

— А если не найдут, подумайте, как это будет ужасно! — заметил Людвиг.

— Отчего ужасно? — удивился Киприано. — Тем лучше для нас, если не найдут.

— Но для нее-то каково! Привязанная к дереву Шебота должна будет умереть от голода и жажды. Как ни отвратительна колдунья, мы сами будем на лучше ее, если поступим с ней так жестоко.

— Да, сеньор Людвиг, — согласился с ним для вида гаучо, — может быть, вы и правы. Но не о чем спорить. Мы не можем привязать Шеботу к дереву и оставить ее уже потому, что тогда нам самим грозит подобная участь: нас прикрутят к дереву, как пук хворосту, и поджарят на медленном огне. Есть еще один способ избавиться от Шеботы, не увозя ее с собой.

— Какой? — спросил Киприано, видя, что гаучо не решается высказаться.

— Пристукнуть ее хорошенько или прирезать. Не дурно было бы также повесить эту негодяйку. Тогда индейцы найдут ее, но она не расскажет им, в какую сторону мы ускакали. Вижу, что сеньору Людвигу не нравится мой способ.

— Что угодно, только не это! — с ужасом воскликнул юноша.

— Тогда не остается никакого другого выхода, как взять ее с собой. Я согласен быть галантным и посажу ее на свое седло. Если вам надоест тащить ее с собой, можете бросить ее электрическим угрям, когда мы будем переправляться через реку. Пусть себе позабавятся ее косточками.

В другое время слова Гаспара, может быть, вызвали бы смех, но теперь юношам было не до веселья. Людвиг только улыбнулся, а Киприано слушал гаучо недовольно, так как думал о Франческе и ему было не до плоских шуток.

— Тащи ее скорее сюда, Гаспар! — сказал он нетерпеливо. — Нам надо спешить.

Шутки не мешали, однако, Гаспару справляться с делом. Оседлав лошадей, он пошел за Шеботой и приволок старую колдунью, фигура которой походила на тюк тряпья.

Водрузив ее на седло и приказав сидеть смирно, он сел сзади нее. Не рассчитывая везти старуху всю дорогу, Гаспар не привязал ее к седлу. Это было крайне неосмотрительно. Когда всадники стали спускаться по крутой тропинке с холма, стук подков разбудил спавших в густой листве обезьян, и они жалобно завыли. Лошади испугались непривычного крика и понесли. Больше всех испугалась лошадь Гаспара. Она взвилась на дыбы, потеряла равновесие и упала.

Когда несколько оглушенный падением Гаспар встал, он убедился, что дальше поедет один. Колдунья исчезла.

LVI. Гнев женщины

Ничего удивительного в исчезновении Шеботы не было. Как только старуха ощутила под ногами почву и почувствовала, что Гаспар не держит ее, она тотчас же на четвереньках поползла в кустарник. Как затравленный собаками барсук, скрылась она в тернистых кустарниках, куда не решилась бы залезть даже собака.

Каждая тропинка склона холма была хорошо знакома Шеботе. Добравшись до ближайшей из них, она выпрямилась и, осмотревшись, быстро, как молодая, зашагала обратно по направлению кладбища. Тот, кто видел ее сгорбленную фигуру раньше, не узнал бы ее. Два сильных человеческих инстинкта руководили Шеботой: месть и алчность. Вместе со страшным ожерельем из зубов Гаспар снял с шеи Шеботы и драгоценное украшение Насены, которое хотел возвратить девушке, когда она приведет к ним Франческу.

Гнев душил Шеботу при мысли, что ее адские замыслы не удались. Несмотря на одышку, колдунья быстро взбиралась на холм, пока не достигла вершины. Там она, как человек, которому знакома каждая могила, стала пробираться по кладбищу.

Она не боялась погони, потому что знала, что ее враги ни за что не вернутся. Их разговор с Насеной она не слышала, но догадалась об их планах. Она узнала гаучо и его спутников и понимала, что они явились сюда не иначе, как с целью освободить пленницу, которую ей поручено охранять. Из того, что пришельцы освободили Насену и отпустили ее в толдерию, Шебота заключила, что девушка согласилась помочь увести невольницу. Но это не удастся ей. Шебота помешает. И колдунья во весь дух побежала к деревне.

Крик удивления вырвался у нее, когда она, войдя в хижину, не нашла своего раба. Она окликнула его, ответа не последовало. Восковая свеча догорала, слабо освещая атрибуты колдовства, но в комнате никого не было.

Шебота вышла из хижины и вгляделась в окружающий мрак. Если бы кто-нибудь видел ее глаза, сверкающие, как угли! Вся она пылала жаждой мести. Окликнув еще раз своего раба и не получив ответа, колдунья поняла, что он тоже обманул ее, если только не обманули его самого. Тогда она направилась к шатру Агуары.

Ночь стояла теплая. Дверь была открыта настежь. Шебота прислушалась: кто-то ровно дышал. Агуара спал.

— Проснись, сын Нарагуаны! — позвала она.

— Что случилось, Шебота? — недовольно спросил он, проснувшись.

— Вставай скорее! Твои враги близко. В самом племени твоем завелась измена. Нас с тобой обманули.

— Кто обманул? — удивился Агуара. — О каких врагах говоришь ты? Кто эти изменники?

— Узнаешь все. Пока достаточно сказать, что твоя бледнолицая пленница убежала.

— Убежала! — воскликнул вождь, вскакивая со своего ложа. — Ты правду говоришь, Шебота?

— Пойди в мою хижину, сам увидишь.

— Незачем. Я тебе верю. Но скажи, как, когда и куда она могла убежать? Говори скорее!

Шебота рассказала, как они встретились с Насеной на холме и как, по ее мнению, произошли последующие события. Она высказала и предположение, что сестра Каолина помогла пленнице бежать, а раб Шеботы тоже бежал. Словом, клетка пуста. Птичка вылетела.

Шебота знала, в какую сторону скрылись беглецы. Пока она ехала с Гаспаром, он, не остерегаясь, говорил с товарищами о назначенном месте встречи. Несмотря на обмотанное вокруг головы пончо, Шебота услышала слово ‘хлопчатник’.

Агуара знал хлопчатник не хуже Насены. Мальчиком он резвился под этим деревом, взбирался на его сучья.

Теперь он забыл невинные детские забавы. Вне себя от гнева, полуодетый, выбежал вождь из шатра и потребовал, чтобы ему подали коня.

Между тем колдунья разбудила других индейцев. Те, по приказанию вождя, побежали за лошадьми и приготовились в погоню.

Агуара первый вскочил на коня и, не дожидаясь других, помчался по тропинке, ведущей у подножия холма к хлопчатнику.

LVII. Опять в плену

Отчаяние Гаспара, заметившего исчезновение Шеботы, не поддается описанию. Ни сам он, ни лошадь не получили ушибов от падения, но это мало радовало его. Из уст его вырвался целый поток проклятий.

Проклятия, которыми он напутствовал колдунью, мало помогли — Шебота бесследно скрылась в частом кустарнике. Гаспар, однако, быстро опомнился и от слов перешел к делу. Надо было думать, как спастись от погони, которую наверняка вышлет за ними Шебота.

— Тысяча чертей! — выругался он еще раз, садясь в седло. — Кто бы подумал, что бабушка такая шустрая! Но это вовсе не смешно. Казалось, все так хорошо устроилось, а тут вот эта неудача! Нечего, однако, ротозейничать! Может быть, еще не все пропало. Надо поскорее ехать к хлопчатнику.

С этими словами он поскакал дальше. Людвиг и Киприано следовали за ним.

Обстоятельства очень изменились с тех пор, как друзья условились с Насеной относительно места встречи, и Гаспар решил не ждать девушку у дерева, а выехать ей навстречу по дороге, ведущей у подножия холма к городу. Разойтись они никак не могут. Плотно выбитая рогатым скотом и лошадьми дорожка видна и ночью. Чем скорее они встретят беглянку, тем легче им будет уехать от преследователей.

Если бы ночь была лунная, человек, стоящий на вершине, мог бы видеть на огибающей подошву холма тропинке две направляющиеся навстречу друг другу группы. В одной он узнал бы Гаспара и двух друзей, в другой — Насену, Франческу и раба Шеботы. Девушки шли впереди. Невольник отстал от них шагов на тридцать. Насена знала дорогу и потому вела Франческу за руку. Им осталось идти каких-нибудь полмили, и они встретили бы своих спасителей, если бы не помешало неожиданное обстоятельство. Они были уже совсем близко, могли слышать голоса, но не видели друг друга в темноте. Всадники ехали молча, боясь, чтобы топот лошадей не выдал их.

Между тем в тишине ночи вдали раздался топот других лошадей. Насена первая услышала его. Она остановилась и прислушалась. Звук становился все яснее, это погоня. Конечно, их преследует Агуара.

Когда они бежали из хижины Шеботы, всюду было темно, все спали. Кто мог разбудить вождя и сказать ему о бегстве пленницы? Насена недоумевала.

Сестра Каолина была уверена, что Шебота в плену у сурового гаучо. Вот почему она еще сомневалась, что это за ними выслана погоня и что их преследует Агуара.

А между тем это он. Другие всадники отстали от него. Он мчался дальше, не ожидая их. Ему хотелось догнать беглянку прежде, чем она дойдет до места встречи, где ее ожидают друзья и защитники.

Агуара не ошибся в расчетах. Вот он догнал раба Шеботы.

— Где твоя пленница? — закричал вождь.

Узнав его, невольник испугался и не ответил. Агуара не стал ждать ответа. Он услышал испуганные женские голоса. Ударив изо всей силы помешанного, вождь помчался дальше.

Теперь Насена была уверена, что за ними погоня, и знала, кто их преследует. Она узнала голос Агуары, когда он говорил с невольником. Она слышала также глухой удар, раскроивший череп несчастному. Топот копыт все приближался. Насена все еще продолжала держать свою спутницу за руку и не знала, как ей поступить. Не лучше ли пустить Франческу бежать одну, самой же задержать Агуару?

Но было уже поздно. Агуара настиг их. Соскочив с коня, он схватил обеих девушек за руки. С проклятием сжал он кулак и ударил Насену так, что она со стоном упала на землю. Прежде, чем она успела встать, Агуара снова вскочил на коня и, сжимая в своих объятиях пленницу, поскакал обратно в город.

LVIII. С Богом!

Друзья услышали крики девушек. И до Агуары донеслись мужские голоса и топот лошадей. Заслышав их, Франческа закричала:

— Людвиг, Киприано, Гаспар, спасите!

Ее крик был услышан. Всадники мчались, как безумные. Но темнота и незнание местности мешали им и помогали Агуаре. Если бы Франческа не продолжала кричать, они давно отказались бы от преследования.

Ни за что не догнали бы они Агуару, если бы сама Немезида не помогла им, наказав вождя. Когда он приблизился к месту, где нанес жестокий удар рабу Шеботы, лошадь его испуганно захрапела и метнулась в сторону, в кусты. Прежде чем Агуара успел выбраться из кустов, чья-то сильная рука схватила лошадь за голову и зажала ей ноздри. Другая могучая рука стиснула горло самому Агуаре. Это Гаспар остановил лошадь, а Киприано сдавил шею всаднику.

Вождю това угрожала смерть или плен. Вместо того чтобы храбро лицом к лицу встретить опасность, ловкий индеец выпустил из рук свою жертву, а сам соскользнул на землю и, как змея, пополз в кусты. Оставил он также и своего коня.

Франческа упала сначала в объятия брата, потом ее нежно и крепко обнял Киприано. Гаспар напомнил им, однако, что теперь некогда и рано еще поздравлять друг друга, что надо скорее бежать.

— Кажется, счастье снова улыбнулось нам, — сказал он. — Вот нам судьба послала славную лошадку, так что никому из нас не придется ехать вдвоем в седле, не говоря уже о том, что с нами не будет старой ведьмы. Едем скорее! Время не терпит!

Франческу посадили на лошадь вождя. Все остальные сели на собственных лошадей. Они не вернулись к хлопчатнику, а оставив тропинку, поскакали прямо через равнину.

Им очень хотелось подойти к убитому или раненому Агуарой невольнику, но Гаспар сказал, что задерживаться так долго опасно. Полупомешанный и к тому же опасно раненный человек мог только помешать им бежать от погони.

Людвигу и его сестре хотелось повидать еще раз и Насену, но гаучо отговорил их. Как бы для того, чтобы успокоить их, Насена сама подала голос.

— Поезжайте с Богом! — напутствовала она на довольно чистом кастильском наречии.

Гаучо приподнялся в стременах и ответил ей на приветствие. Затем Гаспар пришпорил коня и поскакал впереди, остальные последовали за ним.

LIX. Враги или друзья?

Проблеск радости еще раз мелькнул в когда-то счастливом доме Гальбергера, в котором уже давно поселилось горе. Поездка Людвига, Киприано и Гаспара удалась. Они привезли домой Франческу целой и невредимой. Радуясь встрече с любимыми детьми, которых она считала безвозвратно погибшими, несчастная вдова на мгновение, казалось, забыла о своей ужасной потере. Конечно, такое забвение не могло быть продолжительным. Вся горечь недавней утраты снова овладела ее мыслями.

Подробный рассказ Франчески об убийстве отца и догадки Гаспара относительно дальнейших планов злодеев озаботили вдову. Драма не окончилась. Опасность грозила бедной девушке и ее близким в будущем.

Теперь вдова знала, чья рука нанесла ей тяжелый удар, кто совершил убийство и кто замыслил его. Предположения гаучо оправдались. Франческа узнала Вальдеса.

Не такой был человек диктатор Парагвая, чтобы оставить свои злые замыслы не доведенными до конца. Он или сам поспешит в дом Гальбергера, или пошлет туда подкупленных убийц. Каждый час, каждую минуту можно было ждать их нападения с востока, тогда как с запада мог явиться Агуара со своими индейцами.

Все это отравило радость свидания. Беглецы приехали домой, но и здесь они не чувствовали себя в безопасности.

Напротив, оставаться здесь было опаснее, чем где бы то ни было. Куда бежать дальше, они не знали. Во всем Чако не было уголка, где бы они могли скрыться от преследования.

От Священного города това беглецы скакали три дня, не зная отдыха ни днем, ни ночью, мчась во весь опор. Но как ни скоро ехали они, они знали, что Агуара недалеко. И вот, пробыв дома не более часа, они стали собираться в дальнейший путь. Верные слуги, индейцы из племени гуано, оседлали им других лошадей и мулов. Но куда ехать? Вот вопрос. Никогда еще перед гаучо не возникала такая неразрешимая задача.

Чтобы хорошенько обдумать положение, Гаспар ушел подальше от домашней суматохи, в степь. Тут возвышался небольшой холм. С вершины его он стал смотреть на юг. С востока ли придут враги, с юга ли, все равно они должны подойти со стороны Пилькомайо. Не в первый раз стоял Гаспар на этой вершине и наблюдал. С тех пор как они вернулись домой, он через каждые десять минут прибегал сюда. Но до сих пор он не видел ничего угрожающего. В зеленой степи не появилось ни одного человека. Был полдень. Лучи жгучего тропического солнца падали прямо. Птицы и четвероногие животные спрятались в свои гнезда и норы. Над знойной степью парили только ястребы — символы скорее смерти, чем жизни. Они как бы предвещали несчастье. Если бы Гаспар мог видеть то, что видно было птицам с высоты их полета, он испугался бы еще больше. По степи по направлению к усадьбе неслись на расстоянии мили одна от другой три группы всадников. Ехали они разными дорогами и с разных сторон. Одна поднималась вверх по течению Пилькомайо, другая ехала вниз по течению той же реки, третья удалялась от берега в степь. Первая группа состояла из скачущих попарно всадников. Одежда, оружие, посадка изобличали в них солдат. Это были парагвайские квартелеры, с Руфино Вальдесом во главе. Он был еще очень бледен, рука у него была на перевязи, но он ехал по поручению парагвайского диктатора в дом Гальбергера, чтобы довершить его разорение. Не случись с Вальдесом несчастья в вискачере, не сломай его лошадь ногу, друзья застали бы уже дом пустым. Вернувшаяся из плена дочь не увидела бы матери.

Вторая группа всадников состояла из индейцев това, под предводительством Агуары. Это были молодые люди, друзья и сторонники юного вождя. Их насчитывалось около сотни и вооружены они были длинными копьями и болами. Созванные наспех, они ринулись в погоню за беглецами, но все-таки опоздали. Пленница и ее друзья успели достичь усадьбы несколько раньше. Агуара торопил их. Разгневанный дикарь решил не только захватить пленницу, но убить ее брата, Киприано и всех, кто помогал ей бежать.

Третья группа состояла также из всадников того же племени. Только это были не юноши, а взрослые индейцы. Предводительствовал ими, однако, молодой человек, брат Насены, Каолин. Рядом с ним ехала и сама красавица Насена. Этот отряд поскакал на защиту бледнолицей пленницы в погоню за Агуарой. Лишь только Агуара выехал со своими сторонниками, вопреки общественному мнению и советам старейшин племени в народе вспыхнул бунт. Спешно было созвано народное собрание, которое низложило Агуару и провозгласило вождем Каолина. Нечего и говорить, что все это случилось благодаря Насене. Она подговорила брата поднять восстание. После того, как Агуара ударил ее, любовь к нему умерла в ее сердце и превратилась в ненависть и жажду мести. Между тем Агуара не подозревал, что его преследуют и что на его место избрали другого вождя.

Каолин со своими сторонниками был ближе к дому Гальбергера, чем Агуара. Они проехали кратчайшим путем через степь, опередили Агуару и рассчитывали встретить его у самого дома.

Гаспар заметил их первый. Он меньше всего ожидал нападения с той стороны, откуда они показались.

— Боже правый, мы погибли! — воскликнул он, завидев их. — Бежать поздно.

На его возглас прибежали Людвиг и Киприано. Все трое с ужасом смотрели на приближающийся отряд индейцев. Об отступлении нечего было и думать. Никакая попытка к бегству не могла удаться. Сопротивление было тоже бесполезно — это значило бы лишь ускорить свою гибель. И вот они стояли и молча ждали врага — ведь кто же это мог быть, как не мстители за недавнее поражение своего вождя?

Какова же была их радость, когда они увидели, что во главе отряда скачет не Агуара, а Каолин, а с ним рядом его сестра Насена! Эта девушка пожелала им счастливого пути, когда они спасались бегством. Не могла же она теперь быть заодно с их недругами?

Скоро они убедились, что Насена привела на помощь союзников и защитников.

LX. Возмездие

Недолго оставался Каолин в доме Гальбергеров. Юный вождь отличался решительностью и энергией. Сказав, зачем он приехал, он поспешно выступил со своими воинами в степь по направлению старой деревни това, откуда должен был приехать его соперник, а также и другой враг, о котором рассказал ему Гаспар.

Гаучо отправился вместе с индейцами. Людвиг и Киприано хотели тоже ехать, но Гаспар настоял, чтобы они остались дома защищать хозяйку и ее дочь.

Каолин помчался со своей доблестной дружиной в степь. Сестра сопровождала его. Ей тоже советовали остаться, но она отказалась. Она не могла найти себе покоя, пока не отомстит оскорбившему ее изменнику Агуаре.

Ее брат и все воины тоже жаждали встречи с врагом. Ярость их не была так сильна, когда они приехали в усадьбу, но здесь они узнали о возможности нападения другого, более ненавистного врага, и сердца дикарей вскипели гневом. К тому же у Каолина были личные счеты с Вальдесом. Он и его сторонники не признавали навязанного им Агуарой мира с парагвайцами и рвались в бой с парагвайскими квартелерами.

Хотя гаучо и ехал впереди отряда индейцев, он не был их проводником. Това знали местность лучше его, не раз охотились они в этой степи за страусами и изъездили ее вдоль и поперек.

Направляясь по дороге к старой деревне, Каолин не намеревался, однако, доехать до нее. В долине Пилькомайо есть прибрежный утес, с вершины которого видно далеко вверх и вниз по течению реки. Глубокая лощина прорезает скалу.

Подъехав к скале, Каолин и Гаспар спешились и стали подниматься на вершину. Отсюда они увидели то, что ожидали. С обеих сторон по берегу приближались вооруженные люди: отряд Агуары и отряд солдат. Последних легко было распознать по блеску их копий и ружейных штыков. Оба отряда были на равном расстоянии от покинутой деревни това. Вот они въехали в город, встретились. Каолин видел, как они остановились и вступили, по-видимому, в переговоры. Взаимное недоверие, однако, быстро исчезло. Во главе обоих отрядов стояли мошенники, которые тотчас же узнали друг друга, пошли навстречу и пожали друг другу руку. Стали здороваться и их подчиненные.

После этих проявлений дружбы всадники спешились, как будто намереваясь расположиться лагерем. Уже собиравшийся идти устраивать в овраге засаду, Каолин остался на холме, чтобы наблюдать дальше.

Между тем солнце село. Долина Пилькомайо утонула в красноватых сумерках. Поднявшийся от реки туман окутал деревню. Однако перед наступлением ночи Гаспару и Каолину удалось еще разглядеть, как квартелеры с высоко поднятыми копьями и развевающимися на шлемах перьями стали попарно выезжать из деревни. Было еще настолько светло, что можно было различить и двух всадников, ехавших впереди. Они отличались друг от друга одеждой. На одном красовалась расшитая перьями мантия: это был Агуара, Каолин узнал его, в другом гаучо признал своего злейшего врага — Руфино Вальдеса.

Гаспар Мендес сгорал от нетерпения избавиться навсегда от своего врага, а Каолин жаждал смерти человека, оскорбившего его сестру. Поэтому они не остались ни минуты больше на вершине утеса, а поспешили к сопровождавшим их храбрецам. Каолин велел своим людям засесть в самом узком месте оврага, а сам встал на выступе, так что мог достать своим длинным копьем обе стороны ущелья.

Скоро наступил момент возмездия за обиду, нанесенную сестре. Сама Насена была тому свидетельницей. Со сжатыми губами и суровым выражением лица она стояла тут же, как бы ожидая печального и тяжелого зрелища. Ей не было жалко Агуару. Удар, который он нанес ей, превратил ее любовь в ненависть. Она не только не останавливала брата, но своим молчанием поощряла его к мести.

Едва успели устроить засаду, как послышался топот лошадей и всадники обогнули угол утеса. Первыми ехали молодой вождь Агуара и Вальдес, увидев которого Гаспар вспомнил все зло, что тот ему причинил, вспомнил убийство любимого им Гальбергера и едва удержался, чтобы не выскочить и не начать схватку, но Каолин остановил его. Он сам взмахнул копьем. Агуара с криком упал сраженный. Другим взмахом копья Каолин уложил на месте и Вальдеса.

Ехавшие сзади солдаты остановились. Вдруг над головами их прозвучал дикий военный крик племени това, и с утеса дождем посыпались болы — это ужасное оружие, разбивающее черепа.

Квартелеры не выдержали и, повернув лошадей, поскакали обратно. Они были уверены, что това предательски завели их в засаду и, оставив в темном ущелье человек двенадцать убитыми и ранеными, миновали индейскую деревню и поскакали вниз по течению реки по направлению Парагвая.

Что же касается дружины убитого Агуары, то, видя, что вождь убит, она и не подумала мстить за него и сражаться со своими единоплеменниками. Узнав о тайных замыслах Агуары и о его соглашении с Вальдесом, индейцы решили, что оба негодяя понесли заслуженное наказание.

LXI. Заключение

Пробыв два дня в своей старой резиденции, оба отряда индейцев вернулись в Священный город това. С ними вместе поехала сеньора Гальбергер с детьми и верными слугами. Само собой разумеется, что с ними был и Гаспар Мендес. Поехали они не в качестве пленников, а как почетные гости. Това взяли их под свое покровительство. Защита была нужна им, конечно, больше, чем когда бы то ни было, потому что едва ли можно было ожидать, что парагвайский диктатор оставит их в покое, и они не могли считать себя в безопасности в своем домике среди степи.

Зато в Священном городе ничто не угрожало им. Их приняли так радушно, как сделал бы это сам Нарагуана, ведь спасший их от гибели Каолин был теперь вождем това.

Впрочем, они недолго пользовались его гостеприимством. Скоро после прибытия в Священный город они узнали, что умер тот, кто причинил им столько страданий. Хосе Франсия, который наводил ужас не только на живущих в Парагвае, но и за пределами его, предстал перед Судьей злых и добрых. Странное дело, его не переставали бояться и после смерти. Забитые и запуганные подданные еще долго говорили о нем со страхом, только называли его не Supremo, а Defunto [Покойный].

Госпожа Гальбергер могла теперь спокойно возвращаться на родину, но Гаспар отговорил ее, опасаясь, чтобы ее не обвинили в том, в чем она была неповинной — в убийстве Вальдеса. Он советовал ей поселиться в Аргентинской Республике, стране свободы, стране, где исповедовали католичество и где жили гаучо. Она послушала его совета, и семья поехала через степь, через большие реки в Аргентину. Сам Каолин сопровождал их с отрядом храбрецов. Насена тоже поехала провожать их.

Проводив гостей за пределы Росарио через реку Рио-Саладо, индейцы простились с ними, но сестра Каолина, Насена не вернулась с братом в Священный город. Она осталась с тем, кто стал ей дороже брата, с другом детства Каолина, Людвигом, который вытеснил из сердца девушки былую страсть и покорил ее.

Мы могли бы продолжать свою повесть дальше и вместо прошлых страданий и бедствий описать мирное счастье наших друзей. Читателю, может быть, небезынтересно узнать, что стало с его старыми знакомыми через десять лет после их переселения в Аргентину. На пути от Росарио к недавно основанным немецким колониям на реке Рио-Саладо, вблизи старинной миссии Санта-Фе выстроена большая ферма — красивый жилой дом со службами и сараями для скота. Это дом вдовы Гальбергер. С ней вместе живут сын и племянник, сеньор Киприано, который женат на ее дочери. Сын вдовы, Людвиг, женат на красавице-индианке.

Живут они зажиточно и по всему видно, что богатство их нажито честным трудом. Семья живет дружно и также дружны между собой дети Людвига и Киприано.

Всем хозяйством, как когда-то на ферме на берегу Пилькомайо, по-прежнему заведует верный домоправитель гаучо Гаспар Мендес.

К О Н Е Ц

——————————————————

Компьютерный набор/OCR, редактирование, спелл-чекинг Б.А. Бердичевский, 2001.

Источник: Золотой век, Харьков, ‘ФОЛИО’, 1995

http://citycat.ru/litlib/cbibl_.html