Гарибальди и Мадзини.
Гарибальди и Мадзини.
I.
II.
III.
IV.
V.
VI.
А. М.
‘Русская Мысль’, No 12, 1882
Гарибальди и Мадзини, Майков Аполлон Александрович, Год: 1882
Время на прочтение: 27 минут(ы)
Въ 1833 году въ Марсели впервые встртились два молодыхъ итальянца, которымъ суждено было играть впослдствіи одинаково важную роль въ историческихъ событіяхъ, волновавшихъ Италію въ теченіе послдняго пятидесятилтія. Оба они были еще молоды, оба одинаково любили свою родину и мечтали объ ея освобожденіи. Первому было 29 лтъ, но онъ уже усплъ извдать тюрьму и изгнаніе, его имя извстно было во всей Италіи. Основанная имъ тайная организація разросталась съ каждымъ днемъ, проповдь единства и освобожденія родины отзывалась въ сердц каждаго итальянскаго патріота и имя молодого проповдника было одинаково извстно какъ въ правительственныхъ сферахъ, такъ и въ сред всхъ тхъ, кто былъ недоволенъ положеніемъ длъ въ Италіи. Это былъ Джіузеппе Мадзини, основатель общества ‘Молодая Италія’ и редакторъ журнала того же имени.— Второму было 23 года. Молодой морякъ, цвтущій юноша, полный силы и энергіи, онъ только-что выступалъ на поприще общественной дятельности. Одушевленный такою же безграничною любовью къ родин, какъ и Мадзини, но не имя ни его опытности, ни связей, онъ искалъ человка, который могъ бы научить его работать для освобожденія Италіи, и въ лиц Мадзини нашелъ такого человка. Это былъ Джіузеппе Гарибальди, будущій диктаторъ освобожденной Италіи. У обоихъ была одна великая цль и оба въ теченіе цлой жизни ни разу не измнили ей, но часто шли въ ней разными путями, часто не понимали другъ друга и становились почти во враждебныя отношенія другъ къ другу. Только тогда, когда часть ихъ задачи была уже выполнена, когда смерть одного изъ нихъ заставила умолкнуть клеветниковъ, когда исчезло раздраженіе, вызывавшееся мелкими столкновеніями,— итальянцы поняли, что дятельность обоихъ не только вела къ одной и той же цли, но и въ одинаковой мр способствовала достиженію ея.
Нсколько мсяцевъ спустя посл этой первой встрчи Гарибальди уже покидаетъ Италію и Европу, приговоренный въ смерти. Его время еще не пришло, въ Италіи наступилъ длинный періодъ подготовительной работы, на которую былъ способенъ только Мадзини. Общество ‘Молодой Италіи’ продолжало свою дятельность. Вступая въ среду общества, каждый членъ его клялся всми силами содйствовать тому, чтобъ Италія превратилась въ свободное, единое республиканское государство, пропагандировать идеи общества и примыкать къ каждому движенію, которое будетъ начато во имя этой программы. ‘Во имя Бога и Италіи,— такъ гласила написанная самимъ Мадзини формула клятвы,— во имя мучениковъ итальянскаго дла, врожденною всмъ людямъ любовью, которую я питаю къ стран, гд родилась моя мать, гд. будутъ жить мои дти, ненавистью, которую я чувствую ко злу, къ узурпаціи, къ несправедливости и произволу, краскою стыда, которая разливается по лицу моему каждый разъ, когда въ присутствіи гражданина другой страны мн приходится сознаваться, что у меня нтъ ни правъ, ни отечества, ни національнаго знамени, слезами итальянскихъ матерей, которыя оплакиваютъ сыновей своихъ, погибшихъ на плах, въ тюрьм или изгнаніи, страданіями милліоновъ людей — клянусь вполн и навсегда посвятить себя Италіи…’ Итальянская молодежь, воспламененная пламеннымъ краснорчіемъ Мадзини, зачитывалась его журналомъ, число республиканскихъ кружковъ росло и по всей Италіи началось броженіе, которое то тамъ, то здсь прорывалось наружу въ вид разрозненныхъ попытокъ возстанія, вспыхивавшихъ въ различныхъ городахъ полуострова, но не приводившихъ еще ни къ какому практическому результату. Будучи самъ ‘неисправимымъ’ республиканцемъ, Мадзини тмъ не мене не считалъ себя въ прав навязывать итальянской націи свою программу, онъ неутомимо проповдывалъ республиканскія идеи и всми силами старался убдить итальянцевъ, что только республика способна дать имъ прочныя гарантіи свободы, но всегда готовъ былъ подчиниться вол націи, еслибъ она высказалась за иную форму государственнаго строя. ‘Ассоціація не желаетъ навязывать націи свое собственное знамя,— писалъ Мадзини, говоря о ‘Молодой Италіи’.— Когда нація будетъ свободна, она сама провозгласитъ свою священную, непоколебимую волю’. Поэтому ближайшею цлью Мадзини было освобожденіе страны отъ иноземнаго ига,— освобожденіе во что бы то ни стало, хотя бы даже въ союз съ монархіей. Потомъ, посл достиженія этой ближайшей цли, должна была начаться жирная, плодотворная работа для установленія свободы боле широкой,— такой свободы, ‘которая превратила бы націю въ братскій союзъ счастливыхъ людей, живущихъ собственнымъ трудомъ и коллективно трудящихся для общаго блага’. Такова была итальянская программа Мадзини. Но для того, чтобы подобный идеалъ могъ быть осуществленъ въ одной стран, необходимо, чтобъ онъ встртилъ помощь и сочувствіе среди другихъ націй, такъ какъ въ противномъ случа общеевропейская реакція безъ труда задушила бы каждое единичное движеніе. Вотъ почему Мадзини старается пропагандировать свои идеи и вн Италіи, вотъ почему, живя въ Швейцаріи, онъ пытается составить изъ изгнаниковъ различныхъ національностей международное общество ‘Молодой Европы’, задача котораго должна была состоять въ распространеніи республиканскихъ идей во всхъ европейскихъ государствахъ. Кром Гарибальди врядъ ли кто-либо пользовался когда-нибудь такимъ громаднымъ вліяніемъ на итальянское общество и въ особенности на молодежь, какъ Мадзини въ первый періодъ своей дятельности. Каждое слово этого человка, безусловно чистаго и безупречнаго въ своей частной и общественной жизни, было проникнуто такою врой, такою безграничною любовью къ родин, къ своему народу и всему человчеству, что даже теперь, когда читаешь его воззванія въ итальянскому народу, невольно поддаешься вліянію его обаятельнаго краснорчія. Мудрено ли, что т, кого такъ близко касалось каждое слово этихъ воззваній,— т, кто имлъ случай испытать на себ чарующее впечатлніе, которое производила на всякаго личность Мадзини,— готовы были смло идти за нимъ и жертвовали жизнью за свободу родины, которую онъ училъ^ихъ любить больше всего на свт.
Посл отъзда Гарибальди въ Америку Мадзини живетъ изгнанникомъ въ Швейцаріи, въ Лондон, но душа его — въ далекомъ отечеств, вдохновенная проповдь его не умолкаетъ, и во всхъ углахъ Италіи молодежь жадно ловитъ каждое слово апостола свободы и національнаго единства. Братья Бандьера, воодушевленные этою проповдью, жертвуютъ жизнью въ безплодной, преждевременной попытк возстанія, вся Италія волнуется, подготовляется движеніе 1848 года, и въ то время, какъ Гарибальди въ Америк, во глав своего итальянскаго легіона, бьется за свободу чуждаго народа, Мадзини подготовляетъ въ Италіи репутацію будущаго вождя онъ печатая подробные отчеты о его подвигахъ. Но вотъ въ 1846 году на папскій престолъ вступаетъ Пій IX. Политическая амнистія и проекты либеральныхъ реформъ, ознаменовавшіе начало его царствованія, возбуждаютъ въ итальянскихъ патріотахъ самыя блестящія надежды и они готовы видть въ пап вождя національнаго единства. Гарибальди спшитъ въ Европу съ остатками своего легіона и предлагаетъ свою шпагу къ услугамъ папы. Мадзини, мене легковрный, пишетъ къ пап письмо и излагаетъ въ немъ ту политическую программу, исполненія которой ждутъ отъ него итальянцы. Шесть мсяцевъ спустя папа снимаетъ маску — и иллюзіи итальянскихъ патріотовъ разрушены.
1849 годъ. Папа бжалъ изъ своихъ владній. Римъ свободенъ. Національное собраніе провозглашаетъ республику и римскій народъ избираетъ Мадзини въ число своихъ представителей. Для того, чтобы понять, съ какими чувствами Мадзини възжалъ при такихъ условіяхъ въ ворота Вчнаго города, нужно знать, какое значеніе имлъ для него Римъ. Онъ твердо врилъ, что Италія призвана Провидніемъ служить путеводною звздой народовъ по пути прогресса, ‘что ей суждено положить начало новой жизни и могучему союзу европейскихъ націй’. А сердце Италіи было въ Рим. Римъ былъ для Мадзини тмъ же, чмъ Іерусалимъ былъ для крестоносцевъ. Вотъ въ какихъ словахъ самъ Мадзини передаетъ ощущенія, которыя онъ испытывалъ, вступая въ Римъ въ март 1849 года: ‘Римъ былъ мечтою моей юности, обновляющей идеей всхъ моихъ стремленій, краеугольнымъ камнемъ всего моего міросозерцанія, религіей души моей, и когда я въ этотъ памятный мартовскій вечеръ вступалъ въ ворота города, мною овладло глубокое чувство благоговнія, граничившее съ обожаніемъ. Римъ былъ для меня тмъ, чмъ остался и до сихъ поръ, несмотря на его глубокое паденіе,— храмомъ человчества. Настанетъ день, когда Римъ положитъ начало религіозному перерожденію, которое въ третій разъ создастъ нравственное объединеніе Европы…’
Римскіе граждане удостоили великаго итальянскаго патріота высшей почести. Мадзини, Саффи и Армеллини были назначены членами тріумвирата, на нихъ была возложена трудная задача управленія молодою республикой въ это тяжелое время. У воротъ Рима уже кипла битва. Французы высадились въ Чивита-Веккіи. Въ то время, какъ Мадзини неутомимо работаетъ въ город, издавая декреты, ведя длинную переписку съ представителями французскаго правительства, заботясь о продовольствіи города и арміи,— Гарибальди, который также поспшилъ на помощь къ возставшему Риму, организуетъ защиту и собственнымъ примромъ одушевляетъ своихъ солдатъ. Какъ часто цеховые военные люди смялись надъ жалкими, оборванными волонтерами Гарибальди, надъ этимъ сбродомъ, составленнымъ изъ дтей и искателей приключеній, неумлыхъ, неопытныхъ, не привыкшихъ къ дисциплин, а между тмъ эти жалкіе оборванцы во всхъ кампаніяхъ, въ которыхъ принималъ участіе Гарибальди, дрались такъ, какъ не дерется ни одинъ наемный солдатъ, и одерживали побды, когда правильныя войска Виктора-Эмануила обращались въ постыдное бгство. Въ числ волонтеровъ Гарибальди находилось даже не мало такихъ, которыхъ прошлое было далеко не безупречно, но онъ утверждалъ, что любовь въ отечеству искупаетъ все. Вліяніе Гарибальди на своихъ солдатъ было изумительно. Одинъ видъ его фигуры, величаво-спокойной и увренной въ самыя критическія минуты, электризовалъ и воодушевлялъ даже труса. Во время битвы онъ не знаетъ страха, хладнокровно слдитъ за ходомъ сраженія подъ градомъ пуль, а если нужно, и самъ, впереди всхъ, бросается на приступъ непріятельской позиціи. Вн битвы онъ такой же плебей, какъ и его солдаты, самъ сдлаетъ свою лошадь, спитъ на голой земл съ сдломъ подъ годовой и наравн со всми выноситъ лишенія и тягости похода. Вн военной дисциплины онъ братъ и товарищъ солдата. Вотъ почему, независимо отъ его стратегическаго таланта, ему удавалось совершать такія чудеса, вотъ почему онъ съ горстью храбрецовъ, проникнутыхъ идеей освобожденія родины, обращалъ въ бгство цлыя войска и бралъ неприступныя крпости. Гарибальди былъ богомъ своихъ солдатъ, отличиться, умереть у него на глазахъ за отечество, за Италію, въ пылу воинственнаго одушевленія, казалось многимъ изъ нихъ высшимъ счастьемъ, и люди спокойно шли на смерть и умирали съ гордою улыбкой, прокричавъ въ послдній разъ: ‘Да здравствуетъ Италія! Да здравствуетъ Гарибальди!’
Мы не станемъ описывать осаду Рима и геройскую роль, которую игралъ въ его оборон Гарибальди. Къ несчастью, онъ не былъ главнокомандующимъ римскихъ войскъ и принужденъ былъ подчиняться другому лицу, которому, какъ оказалось, такая задача была совсмъ не по плечу. Уже въ начал іюня Гарибальди зналъ, что Римъ не въ силахъ будетъ долго продержаться, что ему оставалось только пасть съ честью. Наконецъ ночью 21-го іюня французы овладли брешью и проникли въ городъ. Ужасная всть, несмотря на ночное время, распространилась съ быстротою молніи, по всему городу загудлъ набатъ, улицы мгновенно наполнились народомъ, вс спшили на Яникульскій холмъ, гд собрались главнокомандующій, военный министръ, Гарибальди и другіе сановники республики. Народъ съ оружіемъ въ рукахъ требовалъ, чтобы Гарибальди тотчасъ организовалъ колонну изъ городскихъ жителей и немедленно отбросилъ непріятеля за предлы городской черты. Но Гарибальди воспротивился этому проекту, который былъ вполн одобренъ главнокомандующимъ, Розелли, онъ понималъ, что Римъ не въ состояніи будетъ держаться, что гибель его зависла не столько отъ взятія бреши, сколько отъ торжества реакціи во Франціи. Еслибы даже удалось въ эту ночь выгнать непріятеля изъ Рима, исходъ войны былъ бы несомнненъ. Тмъ не мене Гарибальди ршился бы на этотъ шагъ, еслибы не былъ увренъ, что съ безпорядочною толпой, совершенно не привыкшею къ огню, среди темной ночи, аттака кончится всеобщею паникой и безполезнымъ кровопролитіемъ. Въ виду этого онъ настоялъ, чтобы военныя дйствія были отложены до утра. На другой день, посл перваго неудачнаго приступа, онъ окончательно убждается, что защищаться доле невозможно, и велитъ отступать, несмотря на то, что народъ желаетъ битвы до послдней крайности. ‘Римъ погибъ, но погибъ посл чудной, геройской защиты,— говоритъ Гарибальди въ своемъ мемуарахъ.— Паденіе Рима посл такой осады было равносильно торжеству демократіи во всей Европ. У насъ оставался только одинъ исходъ — прорваться сквозь цпь непріятелей и, подобно Сципіону, перевести войну на Карагенъ. Нашимъ Карагеномъ былъ Неаполь…’
Какъ жестоко ошибались т, кто видлъ въ Гарибальди простого авантюриста, кондотьери, для котораго война была цлью жизни, наслажденіемъ, кто считалъ его безразсуднымъ, отчаяннымъ храбрецомъ, готовымъ проливать кровь своихъ согражданъ, какъ воду, изъ любви къ войн, къ опасностямъ, къ смлымъ предпріятіямъ!… Никто глубже его не чувствовалъ всхъ ужасовъ войны, которая отняла у него лучшихъ друзей, его жену, его дорогую Аниту. Сердце его обливалось кровью, когда на глазахъ его гибли тысячи молодыхъ людей. Не даромъ даже въ счастливыя минуты, въ дни апогея его славы, среди привтствій восторженной толпы, среди дружеской бесды лицо его такъ часто омрачалось выраженіемъ глубокаго горя. Въ эти минуты передъ глазами его проносились кровавыя картины, которыми была такъ богата его боевая жизнь. Онъ никогда не былъ солдатомъ въ душ, онъ ненавидлъ войну. Только пламенная любовь въ родин, пламенная ненависть къ ея угнетателямъ влекли его на поле битвы, но лишь только кончалась война, онъ спшилъ на свою одинокую Капреру и съ любовью отдавался мирной семейной жизни, занимался земледліемъ, охотой, читалъ, работалъ. Онъ никогда не считалъ войну своимъ ремесломъ. Когда, незадолго до смерти, ему пришлось, ради узаконенія двухъ младшихъ дтей своихъ, совершить обрядъ гражданскаго брака съ послдней своею женой, онъ съ полнымъ правомъ могъ отвтить на обычный вопросъ о профессіи: ‘Я — земледлецъ’. Вн военнаго времени никто никогда не видалъ на немъ оружія, ‘Я не солдатъ,— отвтилъ онъ итальянцамъ, подносившимъ ему почетную шпагу, — я не люблю военнаго ремесла. Увидавъ, что въ отцовскій домъ мой ворвались разбойники, я вооружился, чтобы прогнать ихъ. Я — работникъ. Предки мои были работниками, и я горжусь этимъ’.
Восемь дней еще длилась агонія Рима. Французскія пушки гремли день и ночь, разрушая вковые памятники, роскошные дворцы и жилища бдняковъ. Матери съ грудными дтьми на рукахъ принуждены были скитаться ночью безъ убжища. Плачъ, крикъ, стоны умирающихъ наполняли воздухъ, заглушаемые ревомъ пушекъ… Но никому и въ голову не приходила мысль о сдач города. Улицы были буквально усяны изуродованными трупами, вс безъ исключенія артиллеристы были перебиты на римскихъ батареяхъ и замнены простыми линейными солдатами. Національное собраніе объявило свои засданія непрерывными и и продолжало вдать общественныя дла погибающаго города подъ пулями и ядрами. 29-го іюня, посл страшной бомбардировки, длившейся до полуночи, силы осажденныхъ были окончательно истощены. Въ полночь непріятельскія пушки наконецъ умолкли и въ продолженіе двухъ часовъ надъ городомъ стояла мертвая тишина. Въ 2 часа утра послышались три пушечныхъ выстрла. Часовые дали тревогу. Французы врывались въ городъ сквозь новую брешь близъ воротъ Св. Панкратія. Гарибальди во глав небольшого отряда бросился на встрчу непріятелю. ‘Признаюсь,— говоритъ онъ въ своихъ мемуарахъ,— что въ эту минуту я потерялъ всякую вру въ будущее и имлъ только одно желаніе — умереть въ бою. Д бросился со своимъ отрядомъ на французовъ. Что было потомъ, я не знакъ Въ продолженіе двухъ часовъ я дрался, какъ бшеный. Когда настало утро, я весь покрытъ былъ кровью. У меня не было ни одной раны. Это было настоящее чудо’.— ‘Въ эту ночь,— пишетъ историкъ Векки, одинъ изъ самыхъ храбрыхъ защитниковъ Рима,— Гарибальди былъ величественне, чмъ когда-либо. Его мечъ сверкалъ какъ молнія, всякій, на кого онъ опускался, падалъ мертвымъ. Кровь новаго противника смывала кровь предыдущаго. Это былъ Леонидъ при ермопилахъ, Феруччіо передъ замкомъ Гависсаны. Я каждую минуту съ трепетомъ ждалъ его смерти,— но, нтъ, онъ оставался на ногахъ, неуязвимый, непоколебимый, какъ рокъ’.
Среди этой рзни на мсто битвы прибываетъ встникъ изъ національнаго собранія. Гарибальди требуютъ въ Капитолій. Это было его спасеніемъ, онъ искалъ омерти и несомннно былъ бы убитъ, еслибы доле оставался на под битвы. ‘Когда я появился въ дверяхъ залы,— разсказываетъ Гарибальди,— вс депутаты поднялись со своихъ мстъ и привтствовали меня аплодисментами. Не понимая, что могло вызвать въ нихъ такой необыкновенный энтузіазмъ, я сталъ искать причины его вокругъ себя и на себ. Я весь покрытъ былъ кровью, моя одежда была пронизана пулями и изодрана штыками, согнувшаяся отъ долгой работы сабля только на половину входила въ ножны’. Что длать? Какъ поступить въ эту послднюю, отчаянную минуту?… Таковы были мучительные вопросы, которые задавало себ національное собраніе. Эти же вопросы были заданы и Гарибальди. ‘Покинуть Римъ во глав всхъ вооруженныхъ волонтеровъ, которые захотятъ за нами послдовать,— отвтилъ онъ.— Тамъ, гд будемъ мы, будетъ и Римъ!’ Это же предложеніе раньше его было сдлано Мадзини, но большинство собранія отвергло его, не ршившись принять на свою отвтственность такой отчаянный шагъ посл всхъ тяжелыхъ жертвъ, который принесло уже населеніе города. Посл короткаго совщанія собраніе вотировало слдующій декретъ: ‘Во имя Бога и народа! Учредительное собраніе прекращаетъ оборону, которая сдлалась невозможною, и остается на своемъ посту’. Все было кончено. 2-го іюля Гарибальди собралъ на площади Ватикана своихъ волонтеровъ и обратился къ нимъ съ слдующею краткою рчью: ‘Солдаты! я предлагаю вамъ голодъ, жажду, утомленія, опасность, смерть. Отечество зоветъ насъ. Кто слдуетъ за мною?’ — 4.500 человкъ откликнулись на этотъ призывъ, и во глав ихъ Гарибальди началъ новую Одиссею. Но съ паденіемъ Рима пало и всеобщее одушевленіе, которое овладло было итальянскимъ народомъ. Тщетно Гарибальди старается поднять возстаніе въ Тосканскихъ владніяхъ,— число его волонтеровъ уменьшается съ каждымъ днемъ. Наконецъ, онъ отводитъ ихъ въ республику Санъ-Марино, распускаетъ здсь большинство своего войска, а самъ съ сотнею храбрецовъ пробивается сквозь ряды австрійцевъ и на ихъ глазахъ пускается въ море на тринадцати лодкахъ… Впереди его ждало новое горе — смерть обожаемой жены его, геройской Аниты, которая пріхала къ нему въ Римъ на восьмомъ мсяц беременности и не разставалась съ нимъ вплоть до послдней минуты, а потомъ — плнъ и необходимость покинуть родину…
А Мадзини?… Пока гремла битва, пока Гарибальди стоялъ подъ пулями, тріумвиратъ, душою котораго былъ Мадзини, работалъ съ лихорадочной энергіей. Организація защиты и продовольствія, безпрерывныя дипломатическія сношенія съ непріятелемъ, казалось, должны бы были поглощать все время тріумвировъ, а между тмъ они находили время позаботиться и о повседневныхъ интересахъ народа. Декретъ о раздач государственныхъ земель наиболе нуждающимся земледльцамъ, декретъ объ устройств даровыхъ квартиръ для бднаго населенія города въ помщеніяхъ инквизиціи и многія другія распоряженія показывали, какова была бы въ будущемъ дятельность новаго правительства, еслибы римская республика восторжествовала. Гуманность, терпимость даже по отношенію къ врагамъ — вотъ т принципы, которые руководили тріумвирами республики, и въ особенности Мадзини, въ продолженіе всей ихъ короткой дятельности. ‘Римляне! неаполитанскіе плнники — первый залогъ побды въ стнахъ города,— такъ гласилъ декретъ тріумвирата посл первой побды надъ неаполитанскимъ войскомъ, которое выступило на защиту папы.— Во имя Бога и народа, личности ихъ должны быть для насъ священны… Докажите имъ, что римляне умютъ не только побждать, но и прощать. Да здравствуетъ республика!’ А два дня спустя былъ уже обнародованъ слдующій декретъ относительно французскихъ плнниковъ: ‘Принимая во вниманіе, что Римъ и французскій народъ не воюютъ и не могутъ воевать другъ съ другомъ, принимая во вниманіе, что Римъ во имя права и долга защищаетъ свою независимость, но оплакиваетъ всякое нападеніе, направленное противъ обихъ республикъ, какъ преступленіе противъ священныхъ для каждой изъ нихъ принциповъ,— тріумвиратъ постановляетъ: 1) французы, взятые въ плнъ 30 апрля, свободны и будутъ отосланы во французскій лагерь, 2) римскій народъ сегодня, въ полдень, братски простится съ храбрыми солдатами французской республики, нашей сестры’.
Когда національное собраніе вотировало прекращеніе обороны и возложило на тріумвиратъ обязанность вступить въ переговоры съ французскимъ генераломъ, Мадзини отказался на-отрзъ, заявивъ, что онъ былъ избранъ для того, чтобы защищать республику, а не разрушать ее, и подалъ въ отставку. Саффи и Арнеллини послдовали его примру. Мадзини не могъ понять, не хотлъ допустить, чтобы Римъ, этотъ вчный, святой городъ, былъ не въ силахъ сопротивляться. Ршеніе собранія казалось ему преступною трусостью, граничившею съ измной. На слдующій день онъ отправилъ въ собраніе свой протестъ: ‘Въ послднюю, ршительную минуту,— писалъ онъ,— вы измнили своей миссіи,— вы измнили, сами того не подозрвая, великой итальянской иде, выразителемъ которой былъ Римъ. Какъ избранникъ народа, я торжественно протестую передъ вами, передъ лицомъ народа, передъ лицомъ Бога’. Посл того, какъ французы заняли Римъ, Мадзини, окруженный врагами изъ реакціонной партіи, еще боле недли остается въ город, несмотря на убжденія друзей, умолявшихъ его позаботиться о своей безопасности. Дло въ томъ, что въ католическихъ и французскихъ журналахъ появился рядъ вымысловъ относительно террора, который будто бы былъ организованъ Мадзини въ Рим во время осады, и Мадзини ршилъ остаться въ город, чтобы враги его не имли повода говорить, что онъ укрылся бгствомъ отъ мести своихъ жертвъ. И во всемъ Рим, въ присутствіи французскаго войска, не нашлось ни одного человка, который ршился бы выдать трибуна, хотя была полная возможность сдлать это тайно, не рискуя ничмъ. ‘Я не имлъ духа покинуть Римъ,— говорилъ Мадзини.— Съ душою полною той глубокой тоски, которую долженъ испытывать человкъ, присутствующій на похоронахъ своей возлюбленной, присутствовалъ я при распущеніи собранія, при отъзд членовъ правительства, отправлявшихся въ изгнаніе. Я помню, какъ друзья умоляли меня ухать изъ Рима и поберечь себя для боле счастливыхъ дней. Ахъ, еслибъ я въ то время думалъ только о самомъ себ, еслибъ я могъ предвидть неблагодарность и одиночество, которыя ожидали меня въ будущемъ, я бы сказалъ имъ: если вы меня любите, дайте мн умереть вмст съ Римомъ!’ Наконецъ онъ ухалъ, и снова потянулись тяжелые дни изгнанія, лихорадочной работы, томительнаго ожиданія и горькихъ разочарованій…
Теперь работа сосредоточивалась въ Ломбардіи. Мадзини — то въ Лондон, то въ Швейцаріи, то на родин, среди друзей и враговъ — агитируетъ, организуетъ, ведетъ дятельную пропаганду, пишетъ, говоритъ, и въ Ломбардіи возникаетъ обширная ассоціація рабочихъ, ближайшая цль которой — опять-таки освобожденіе, единство Италіи. Въ 1853 году — неудачная попытка возстанія въ Милан, въ 1857 году — геройская экспедиція Пизакане, возмущенія въ Гену и Ливорно, и везд душою движенія — Мадзини, этотъ удивительный, желзный человкъ, который не знаетъ усталости, котораго не въ силахъ сломить никакія преслдованія, никакія неудачи. ‘Дйствуйте, дйствуйте, во что бы то ни стало!’ — таковъ былъ его девизъ, и въ этой неусыпной, неутомимой дятельности заключается въ значительной дол причина того громаднаго вліянія, которое онъ имлъ на своихъ соотечественниковъ. Ни на минуту не давалъ онъ заснуть итальянскому обществу, ни на минуту не позволялъ забыть итальянцамъ, что ихъ родина еще не свободна, что единство Италіи еще не осуществилось. Посл самыхъ жестокихъ пораженій, когда въ Италіи партія дйствія падала духомъ, а Гарибальди удалялся на Капреру и терпливо ждалъ новаго благопріятнаго момента, горячая проповдь Мадзини не умолкала, ободряла, будила, воспламеняла. По всмъ городамъ Италіи, въ Лондон, во всей Англіи Мадзини агитировалъ въ пользу объединенія Италіи, собиралъ деньги, организовалъ комитеты для доставленія оружія, и когда наступило время дйствія, когда Гарибальди покидалъ свой островъ,— все уже было готово: деньги, оружіе, люди. Вліяніе Мадзини было такъ велико въ Италіи, что даже Викторъ-Эмануилъ, уступившій давленію общественнаго мннія и ршившійся объявить войну Австріи, добивался его содйствія и вступилъ съ нимъ въ переговоры. И Мадзини не прочь содйствовать даже Виктору-Эмануилу, онъ добивается прежде всего объединенія Италіи и готовъ поступиться своею республиканскою программой, готовъ поддерживать монархію, лишь бы она искренно и энергично взялась за выполненіе своей объединительной миссіи. Но онъ плохо вритъ въ искренность пьемонтскаго правительства, зорко слдитъ за его дйствіями и всегда готовъ порвать союзъ, когда убждается, что союзникъ не исполняетъ своихъ общаній. Въ то время, какъ доврчивый Гарибальди весь отдается плану освобожденія Италіи подъ знаменемъ Виктора-Эмануила и спшитъ принять участіе въ войн противъ Австріи, Мадзини, за шесть мсяцевъ до обнародованія договора объ уступк Ниццы и Савойи Наполеону, печатаетъ и распространяетъ условія этого договора, предостерегая итальянцевъ противъ союза съ пьемонтскимъ правительствомъ. ‘Наполеонъ требуетъ Ниццы и Савойи для себя,— писалъ онъ,— неаполитанскаго трона для Мюрата и престолъ центральной Италіи для своего двоюроднаго брата. Вавуръ согласился на эти условія’.
Исходъ войны съ Австріей извстенъ. Австрійцы были разбиты, миръ заключенъ. Но сильно разочаровались патріоты, мечтавшіе, что дрались за освобожденіе Италіи: Венеція осталась въ рукахъ Австріи, герцоги моденскій и тосканскій снова были утверждены въ своихъ владніяхъ, Болонья была возвращена пап и, наконецъ, Савойя и Ницца перешли къ Франціи. Но пьемонтское правительство ошиблось, разсчитывая, что возбужденный надеждами итальянскій народъ молча помирится съ такимъ исходомъ войны. Центръ Италіи снова поднимается. Тоскана и Болонья отказываются принять прежнія правительства и желаютъ присоединиться къ Пьемонту. Король сначала колеблется, боясь Наполеона, но наконецъ принужденъ уступить общественному мннію и принять въ составъ своего королевства эти новыя территоріи. Мадзици длаетъ новую попытку итальянизировать войну и склонить короля открыто провозгласить освобожденіе всей Италіи, вмсто того, чтобъ ограничиваться борьбою изъ-за отдльныхъ провинцій. ‘Партіи исчезнутъ,— писалъ онъ королю,— останутся только Италія и вы’. Планъ его былъ слдующій: король станетъ во глав движенія центра и провозгласитъ единство Италіи, Гарибальди поспшитъ въ Неаполь, который не замедлитъ подняться и присоединиться въ Пьемонту. Такимъ образомъ вся Италія соберется около короля, онъ будетъ располагать войскомъ въ 500.000 человкъ и сможетъ дать отпоръ всякому вншнему вмшательству въ дла Италіи. Викторъ-Эмануилъ нсколько времени колебался и, наконецъ, отказалъ. Тогда Мадзини ршился дйствовать самостоятельно и, если возможно, въ союз съ Гарибальди. Но и Гарибальди вначал скептически отнесся къ смлому плану Мадзини поднять югъ Италіи и затмъ идти на Римъ, онъ назвалъ его ‘мадзиніанскою мечтой’ и отказалъ въ своемъ содйствіи. Тмъ не мене Мадзини не покинулъ своего плана и одинъ съ своими друзьями сталъ готовить экспедицію, которая должна была отправиться въ Сицилію подъ начальствомъ двухъ республиканцевъ — Розалино Пило и Квадріо. Тогда не вытерплъ и Гарибальди, онъ общалъ присоединиться къ движенію и 11-го мая 1860 года дйствительно высадился въ Марсали, на западномъ берегу Сициліи, со своею знаменитой ‘тысячью’. Во глав отряда разввалось трехцвтное знамя съ надписью ‘Italia е Vittorio Emanuele’. По убжденіямъ Гарибальди не былъ монархистомъ,— и онъ тоже мечталъ о республик,— но при настоящихъ условіяхъ считалъ своею обязанностью поддерживать Виктора-Эмануила, такъ какъ врилъ въ его искренность и былъ убжденъ, что республиканская партія одна не въ силахъ будетъ осуществить трудное дло объединенія Италіи. Даже Мадзини еще разъ ршился пожертвовать своею республиканскою программой, чтобы въ союз съ Гарибальди и подъ знаменемъ Виктора-Эмануила добиться перваго и главнаго условія освобожденія родины — единства. ‘Братья,— писалъ онъ своимъ сицилійскимъ друзьямъ въ март 1860 г.,— теперь не время разсуждать о республик или монархіи, на очереди стоитъ вопросъ о національномъ единств, о жизни или смерти’. ‘У меня нтъ никакихъ республиканскихъ замысловъ,— пишетъ онъ въ іюл того же года одному изъ своихъ друзей.— Крикъ: ‘да здравствуетъ республика!’ — показался бы мн при теперешнихъ условіяхъ преступленіемъ. Я вполн мирюсь съ настоящею постановкою дла’.
Передъ горстью героевъ, плохо вооруженныхъ, непривычныхъ къ военной дисциплин, какъ пыль разлетаются стройные полки непріятеля, который былъ въ десять разъ сильне ихъ. ‘Qui si fa ritalia una о si muore!’ — восклицаетъ Гарибальди, бросаясь впереди всхъ на приступъ крпости Калатафини, и эта мысль, казалось, дйствительно одушевляла каждаго изъ его солдатъ и превращала его неопытное войско въ непобдимую армію. Походъ ‘тысячи’ былъ апогеемъ славы Гарибальди: каждаго одушевляла увренность въ побд, въ осуществленіи завтнаго объединенія Италіи’, каждый шелъ на смерть какъ на праздникъ. При Калатафини окончательно ршена была судьба экспедиція: посл такой побды неудача была невозможна, вся страна трепетала отъ восторга и рвалась на помощь къ освободителямъ. ‘Калатафини!— писалъ Гарибальди много лтъ спустя,— если въ послднія минуты моей жизни друзья увидятъ на устахъ моихъ послднюю торжествующую, гордую улыбку, она будетъ вызвана воспоминаніемъ о теб, ты была самою славною побдой народа…’ Передъ Палермо героевъ ожидала армія въ 24.000 человкъ, сильная артиллерія и эскадра. Но ршеніе Гарибальди непоколебимо. ‘О demania Palermo, о morti!’ — и въ его устахъ такія слова — не пустая фраза. 27-го мая онъ — въ Палермо. Сицилія свободна. Гарибальди провозглашаетъ себя диктаторомъ.
А Мадзини неутомимо работаетъ въ Италіи, набираетъ волонтеровъ, собираетъ деньги, отправляетъ въ Сицилію людей и оружіе. И Гарибальди, и Мадзини, каждый въ своей сфер, въ одинаковой степени были душою этого движенія, но на долю Гарибальди выпала блестящая, славная роль: его имя было на всхъ устахъ, онъ переходилъ отъ одного торжества къ другому, и всюду населеніе съ восторгомъ привтствовало его, какъ освободителя, а Мадзини, все еще осужденный на смерть тмъ самымъ правительствомъ, для котораго онъ вмст съ Гарибальди ковалъ новую ворону, въ сторон отъ этого блестящаго праздника объединенія Италіи длалъ свое трудное дло и въ награду пожиналъ клевету. Умренная партія боялась этого пламеннаго республиканца и всюду распространяла слухъ, что Мадзини тайно конспирируетъ противъ Гарибальди и готовитъ республиканское движеніе. Это было даже отчасти причиною, почему онъ не похалъ въ Сицилію въ Гарибальди, хотя всею душой рвался туда. Онъ понималъ, что его мсто — не на пол битвы, и, кром того, боялся даже повредить успху дла своимъ присутствіемъ, такъ какъ враги не замедлили бы указать на его отъздъ, какъ на новое доказательство какихъ-то тайныхъ замысловъ.
19 августа Гарибальди переправился въ Калабрію. Въ неаполитанскомъ войск царствовала страшная деморализація, въ теченіе трехъ недль изъ рядовъ его выбыло 40.000 человкъ. Это была цлая армія, побжденная однимъ звукомъ имени Гарибальди. Наконецъ, 10 сентября Гарибальди, опередивъ свое войско, одинъ, въ сопровожденіи десяти человкъ свиты, възжаетъ въ ворота Неаполя, занятаго непріятельскимъ гарнизономъ въ 14.000 человкъ. Но что значилъ этотъ гарнизонъ, когда на улицы города высыпало все населеніе Неаполя, ждавшее Гарибальди какъ избавителя, какъ бога, какъ воплощеніе итальянскаго единства?… При появленіи его восторгу не было предловъ, всякій рвался взглянуть на обожаемаго вождя, коснуться края его одежды, вс ликовали, плавали отъ радости и умиленія. Въ теченіе десяти часовъ сряду не умолкали восторженныя демонстраціи толпы. Гарибальди, который тотчасъ по прибытіи въ Неаполь долженъ былъ заняться не терпвшими отлагательства государственными длами, принужденъ былъ безпрестанно отрываться отъ работы и показываться въ окн, чтобы нсколько успокоить толпу, которая не могла насмотрться на своего идола. Около восьми часовъ вечера, когда ликованіе и крики, казалось, достигли крайнихъ предловъ, фра Пантолео, францисканскій монахъ, присоединившійся въ Гарибальди въ Сициліи и сопровождавшій его въ Неаполь, появился на балкон и объявилъ народу, что генералъ усталъ и легъ спать. Крики тотчасъ смолкли. ‘Отецъ нашъ спитъ’,— говорили другъ другу неаполитанцы шепотомъ, и огромная толпа молча разошлась. Ни одного крива не слышалось боле, но вс поднимали кверху указательный палецъ. Это былъ нмой символъ единства Италіи, равносильный восклицанію: ‘Viva l’Italia ипа!’
Но Мадзини не могъ удовлетвориться освобожденіемъ Сициліи и Неаполя. Безъ Рима единство Италіи для него немыслимо. И вотъ онъ снова агитируетъ, вербуетъ волонтеровъ и всми силами старается склонить короля не терять времени и двинуться въ Римъ. Но Викторъ-Эмануилъ все еще боялся Мадзини и устами одного изъ своихъ министровъ даже публично заявилъ, что не можетъ войти съ нимъ въ союзъ, такъ какъ цль его въ сущности — не освобожденіе Рима, а провозглашеніе республики. Отряды Мадзини, готовые къ выступленію въ Римъ, были задержаны правительственными войсками и принуждены были направиться къ Неаполю. Негодованіе Мадзини не знало предловъ. ‘Такъ дйствуйте же,— говоритъ онъ въ открытомъ письм къ монархической партіи,— чего вы боитесь? Республики?— Нтъ: мы вамъ всегда говорили, что еслибы даже сочли своимъ долгомъ конспирировать въ пользу республики, то предупредили бы васъ о нашихъ намреніяхъ. Нашего личнаго честолюбія?— Нтъ: вы знаете, что лишь только объединеніе Италіи осуществится, хотя бы подъ знаменемъ монархіи, мы добровольно вернемся въ изгнаніе… Такъ знайте же, что мы не уступимъ никогда. Мы сильны и ршились дйствовать во что бы то ни стало. Народъ намъ сочувствуетъ. Если вы побдите насъ въ одномъ мст, мы поднимемся въ другомъ. Мы хотимъ единства Италіи. Если и вы стремитесь къ той же цли, мы будемъ съ вами,— если нтъ, мы будемъ съ Италіей’.
Въ римскихъ владніяхъ вспыхиваетъ возмущеніе, и Гарибальди издаетъ прокламацію, въ которой заявляетъ, что намренъ двинуться въ Римъ. Пьемонтское правительство всполошилось. ‘Если мы не будемъ въ римской области прежде Гарибальди,— писалъ Кавуръ Талейрану,— то мы пропали’.— ‘Если вы черезъ три недли не ринетесь въ Римъ,— въ свою очередь пишетъ Мадзини къ Гарибальди,— то ваши начинанія будутъ безполезны’. Но было уже поздно: Гарибальди не могъ привести въ исполненіе своего плана,— въ Умбрію и Марки двинулось королевское войско, посланное, но словамъ самого короля, ‘для разсянія этого сборища людей всякихъ странъ и разныхъ націй, которое составилось здсь, представляя собою новый видъ иноземнаго вмшательства и худшій изъ всхъ прочихъ’,— противъ этого сборища людей, завоевавшаго для Виктора-Эмануила цлое королевство. Мадзини поспшилъ въ Неаполь и началъ агитировать въ пользу римской экспедиціи. Но клевета сдлала свое дло. Въ Неапол Мадзини встртили съ недовріемъ и даже искренніе патріоты сторонились отъ него, какъ отъ непримиримаго республиканца, котораго вмшательство способно только повредить длу національнаго объединенія. Наконецъ, потерявъ послднюю надежду организовать римскій походъ, Мадзини, не дождавшись прибытія короля, покинулъ Неаполь.
Остатки неаполитанской арміи побждены въ блестящей, ршительной битв при Вольтурно. Гарибальди, несмотря на совты Мадзини и многихъ изъ своихъ друзей, убждавшихъ его не уступать завоеванныхъ провинцій королю, пока не осуществилось объединеніе Италіи, организуетъ плебисцитъ. Народъ высказывается огромнымъ большинствомъ въ пользу присоединенія къ пьемонтскому королевству, Гарибальди слагаетъ съ себя диктатуру и детъ на встрчу къ королю, который спшитъ въ Неаполь, чтобы принять изъ рукъ его новую ворону. Блестящая свита короля холодно, чуть не съ пренебреженіемъ, встртила этого страннаго генерала въ фантастическомъ плебейскомъ наряд, но за то крестьяне, сбжавшіеся со всхъ сторонъ, чтобы посмотрть на своего освободителя, въ свою очередь не обращали вниманія на короля, и какъ ни старался Гарибальди заставить ихъ привтствовать своего новаго монарха, по всему пути въ Неаполю Викторъ-Эмануилъ слышалъ только восторженные криви: ‘Viva Calibardo!’ Нсколько дней спустя Гарибальди удалился на Капреру. Сложивъ съ себя власть, всесильный диктаторъ увозилъ съ собою на свой островъ пятьдесятъ лиръ и мшокъ бобовъ, которыми онъ намревался засять на Капрер свое поле.
Впереди его ждали горькія разочарованія: безплодная борьба въ парламент, гд онъ является депутатомъ отъ Неаполя, безплодная попытка экспедиціи въ Венецію, неудавшаяся благодаря вмшательству итальянскаго правительства, и, наконецъ, злополучное, постыдное дло при Аспромонте, гд Гарибальди падаетъ, пораженный итальянскою пулей, тяжело раненный солдатами того самаго правительства, для котораго собирался завоевать еще Римъ. Мадзини въ это время жилъ въ итальянской Швейцаріи, въ Лугано. ‘Всякій, кто бы услышалъ крикъ, который вырвался у него при этомъ извстіи,— разсказываетъ одинъ изъ его друзей,— не могъ бы доле сомнваться въ глубокой привязанности его къ Гарибальди, несмотря на вс существовавшія между ними разногласія’.
Около двухъ лтъ спустя, когда Гарибальди постилъ Англію, англійскій народъ показалъ, какъ онъ уметъ цнить героя, котораго итальянское правительство отблагодарило пулями и тюрьмой. Такого пріема, какой Гарибальди встртилъ въ Лондон весной 1864 года, никогда не удостоивалась въ этой стран ни одна коронованная особа. Въ Соутгамптон ему была устроена пышная торжественная встрча, въ которой принимали участіе цвтъ англійской аристократіи, муниципалитеты многихъ городовъ и депутаціи отъ рабочихъ ассоціацій. Въздъ его въ Лондонъ былъ такою тріумфальною процессіей, какой, быть-можетъ, никогда еще не видала столица Англіи. Шесть часовъ хала его коляска по улицамъ Лондона, останавливаясь на каждомъ шагу среди тсной толпы народа, которая сопровождала героя итальянской независимости оглушительными криками. Женщины поднимали своихъ дтей, чтобы дать имъ взглянуть на Гарибальди. ‘God bless you, Garibaldi! God bless you!’ — кричалъ народъ и на всхъ лицахъ изображался искренній, неподдльный восторгъ. Вс эти люди, для личнаго благосостоянія которыхъ Гарибальди, разумется, не сдлалъ и не могъ сдлать ровно ничего, смутно понимали, что этотъ человкъ въ плебейскомъ наряд — самъ плебей, сынъ народа и боецъ за народныя права, что между нимъ и тми, для которыхъ война есть ремесло, нтъ ничего общаго, что этотъ знаменитый полководецъ, пролившій такъ много крови, только и мечтаетъ о такомъ будущемъ, когда вс силы человчества будутъ посвящены мирному труду. Въ это время въ Лондон жилъ Мадзини. Гарибальди, конечно, поспшилъ постить его, а нсколько дней спустя они встртились на данномъ въ честь Гарибальди обд. Когда вс услись за столъ, Мадзини первый всталъ со стаканомъ въ рук. ‘Мой тостъ,— сказалъ онъ,— будетъ заключать въ себ все то, что намъ дорого, за что мы боремся. Пью за свободу народовъ, пью за дружескій союзъ народовъ, пью за того человка, который своею дятельностью служитъ живымъ воплощеніемъ этихъ великихъ идей,— за Гарибальди!…’ Затмъ всталъ Гарибальди и сказалъ, поднимая стаканъ съ марсалой: ‘Я намренъ сдлать заявленіе, которое долженъ былъ сдлать уже давно: здсь есть человкъ, который оказалъ огромныя услуги моей родин и длу свободы. Когда я былъ молодъ, когда мною руководили лишь смутныя, неопредленныя стремленія, я искалъ человка, который могъ бы помогать мн совтомъ и руководить мною въ молодые годы.
Я искалъ его, какъ жаждущій ищетъ воды. И я нашелъ такого человка. Въ немъ одномъ сохранился священный огонь, онъ одинъ бодрствовалъ, когда вс спали. Онъ сдлался и всегда оставался моимъ другомъ. Никогда не потухалъ въ немъ священный огонь любви къ родин и свобод. Этотъ человкъ — Мадзини. Пью за моего друга, за моего учителя!’
Такіе люди, какъ Гарибальди и Мадзини, не могли не любить и не уважать другъ друга. Разница во взглядахъ и въ темперамент часто разъединяла ихъ въ періоды борьбы и горячей дятельности, но каждый изъ нихъ былъ слишкомъ чистымъ, искреннимъ человкомъ, чтобы не оцнить даже въ противник той глубокой, безконечной любви въ общему идеалу, которая въ одинаковой степени одушевляла ихъ обоихъ. А между тмъ какъ различно сложилась судьба ихъ! Если въ жизни Гарибальди и было много горя и разочарованій, за то на долю его выпали и такія минуты торжества, которыя даются немногимъ людямъ. Не только итальянскій народъ, но народы всего цивилизованнаго міра преклонились передъ безупречнымъ рыцаремъ свободы, онъ умеръ съ сознаніемъ, что его дятельность оцнена человчествомъ, что память его будетъ безсмертна, какъ та идея, которой онъ служилъ. Далеко не такова была судьба Мадзини, который, конечно, не мене любилъ эту идею и, конечно, боле страдалъ за нее, которому Италія настолько же обязана за свою независимость, какъ и Гарибальди. Вчно въ изгнаніи, вчно скрываясь и скитаясь, часто безъ крова и пріюта, вчно непонятый и оклеветанный, онъ пережилъ столько несправедливости и неблагодарности, что можно только удивляться, какъ не потухла въ немъ любовь къ человчеству, какъ съумлъ онъ сохранить въ себ тотъ ‘священный огонь’, который онъ первый зажегъ въ сердцахъ итальянской молодежи.
Въ 1867 г. Гарибальди начинаетъ снова проповдывать походъ въ Римъ, въ твердой увренности, что король не станетъ сопротивляться этому предпріятію. Но на этотъ разъ итальянское правительство уже не церемонилось. При Аспромонте оно убдилось, что, несмотря на всю популярность имени Гарибальди, оно смло можетъ принимать самыя ршительныя мры противъ этого слишкомъ ужь горячаго патріота, который не трепеталъ передъ всемогущимъ Наполеономъ и дерзалъ мечтать объ освобожденіи Рима, несмотря на то, что ‘великодушный союзникъ Италіи’ не разъ заявлялъ противъ этого освобожденія ршительное veto. При первыхъ приготовленіяхъ въ походу Гарибальди былъ арестованъ и заключенъ въ крпость Александрію, хотя личность его, какъ члена парламента, была неприкосновенна. Возмущенный до глубины души, онъ посылаетъ съ однимъ изъ своихъ друзей письма къ американскому и англійскому посланникамъ, въ которыхъ, какъ гражданинъ этихъ государствъ, проситъ защиты отъ преслдованій итальянскаго правительства. Скажите этимъ господамъ,— прибавляетъ онъ,— что я отказываюсь быть гражданиномъ страны, въ которой, министры первые нарушаютъ законы’. Правительство не ршилось долго держать Гарибальди въ заключеніи онъ былъ отвезенъ на Капреру, но съ этихъ поръ вокругъ острова постоянно крейсировало нсколько королевскихъ кораблей, капитанамъ которыхъ было строжайше приказано ни подъ какимъ видомъ не допускать, чтобъ онъ покидалъ островъ или велъ сношенія съ континентомъ.
Посл несчастнаго тирольскаго похода 1866 года, дороги Гарибальди и Мадзини окончательно расходятся. Мадзини окончательно отрекается отъ союза съ итальянскимъ правительствомъ и ршаетъ развернуть независимое республиканское знамя. Онъ окончательно пришелъ къ убжденію, что союзъ между распубликанскою партіей и монархіей невозможенъ, что правительство Виктора-Эмануила не только само не ршается взять на себя иниціативу объединенія Италіи, но, напротивъ, всегда и всюду тормозитъ и парализуетъ дятельность патріотовъ, въ которыхъ оно видитъ скоре враговъ, чмъ друзей. Въ особенности возмущало его отношеніе правительства къ Гарибальди. Недовріе къ себ, къ республиканцамъ ‘Молодой Италіи’ онъ еще могъ понять и извинить. Каждый изъ нихъ смотрлъ на монархію какъ на орудіе, которое слдовало отбросить, какъ скоро будетъ достигнуто объединеніе Италіи, какъ скоро послдній иноземный узурпаторъ покинетъ итальянскую почву, и Мадзини не удивлялся, что правительство не перестаетъ видть въ немъ врага и не хочетъ врить даже въ искренность его временнаго содйствія. Но отношеніе правительства къ Гарибальди казалось ему непростительнымъ, преступнымъ. Гарибальди не былъ революціонеромъ въ буквальномъ смысл этого слова. Мечтая объ итальянской республик, о соединенныхъ штатахъ Европы въ далекомъ будущемъ, онъ не врилъ въ возможность быстраго осуществленія республиканской программы въ Италіи. Первымъ этапомъ на пути въ свобод, по его мннію, должна была быть твердая конституціонная монархія съ либеральнымъ національнымъ правительствомъ, со всенародно избраннымъ королемъ, и онъ ршился поддерживать Виктора-Эмануила во что бы то ни стало, несмотря на вс его колебанія, несмотря на вс проявленія недоврія и неблагодарности въ себ. Поведеніе правительства приводило его въ негодованіе, онъ, также какъ и Мадзини, въ послднее время плохо врилъ въ его искренность, но тмъ не мене надялся, что сила событій все-таки приведетъ Виктора-Эмануила къ выполненію возложенной на него миссіи объединителя націи. Вотъ почему, вырвавшись изъ своего плна на Капрер, пробравшись ночью въ маленькой лодк мимо королевскихъ судовъ, онъ снова развертываетъ свое старое знамя съ надписью ‘Italia е Vittorio Emanuele’, во глав отряда волонтеровъ снова идетъ на Римъ и спшитъ какъ можно скоре переступить границу папской области, чтобы въ стран враговъ укрыться отъ преслдованій туринскаго правительства, которое выслало противъ него свое войско. Въ этой экспедиціи Мадзини и его друзья уже не принимали никакого участія, хотя дло и касалось освобожденія дорогого Рима. Дло освобожденія родины теперь для Мадзини было связано только съ республиканскимъ знаменемъ.
Печальный исходъ экспедиціи Гарибальди извстенъ. Французскія войска, высадившіяся въ Чивита-Веккіи, окружили гарибальдійцевъ, изъ четырехтысячнаго отряда тысяча человкъ легли на мст въ битв при Ментан. По ничто, казалось, не въ силахъ было сломить удивительную энергію Гарибальди. Разбитый, окруженный врагами, оставленный королемъ, онъ ршается отступить, уступая убжденіямъ друзей, но въ голов его уже готовы новые планы. ‘Пусть наши друзья во Франціи и во всемъ мір не падаютъ духомъ,— nous recommencerons la besogne!’ — говоритъ онъ, отступая къ границ. Въ Перуджіо его снова арестуютъ по распоряженію правительства и опять водворяютъ на Капреру.
Оффиціальная пресса, привыкшая видть въ Мадзини источникъ всхъ волненій, принялась обвинять его и за эту неудачную попытку, которой, какъ мы уже сказали, онъ не содйствовалъ. Но какъ бы то ни было сочувствіе Мадзини, несмотря на вс разногласія, было на сторон Гарибальди, и теперь, при мысли, что французы опять у воротъ его святого города, онъ не могъ оставаться равнодушнымъ зрителемъ. ‘Быть или не быть?— писалъ онъ,— вотъ вопросъ, который поставленъ намъ въ присутствіи иностранца. Французскіе солдаты высадились въ Чивита-Веккіи! Бреннъ у воротъ Рима! Хотите ли вы встртить ихъ съ мечомъ въ рукахъ, ‘какъ ваши предки, или предпочитаете склонить голову и покрыть себя позоромъ, какъ трусливые, выродившіеся потомки героевъ?… Баковъ бы ни былъ вашъ отвтъ, онъ ршитъ вашу будущность. Быть или не быть?…Отъ настоящей минуты зависитъ ваша участь’.
Посл этого начинается періодъ усиленной реакціи, обыски, аресты, преслдованія. Мадзини, живя въ Швейцаріи, продолжаетъ агитировать. Наконецъ, итальянское правительство требуетъ его выдачи, утверждая, что онъ ведетъ въ Италіи обширную конспирацію, имющую цлью грабежъ и убійства. Мадзини, въ длинномъ письм, съ негодованіемъ протестовалъ противъ этой клеветы.
Въ 1870 году Мадзини, жившій въ то время въ Англіи, отправляется въ Сицилію, въ которой готовилось республиканское движеніе. Онъ не врилъ въ успхъ этого возстанія, но ршился принять въ немъ участіе, быть-можетъ надясь встртить тамъ смерть. Даже его желзная энергія утомилась. Пора было отдохнуть. На пути въ Сицилію, на мор, Мадзини былъ арестованъ и отвезенъ въ Ганту. Здсь онъ былъ заключенъ въ высокой, неприступной башн крпости. Боясь возстанія, арестовавшій его генералъ стянулъ въ Ганту войска, а въ гавани стояло пять военныхъ кораблей. При такихъ условіяхъ друзья заключеннаго, конечно, должны были отказаться отъ всякой попытки освободить его. Но правительство боялось долго держать его въ заключеніи, здоровье его было слабо, а еслибъ онъ заболлъ и умеръ въ тюрьм, вся Италія поднялась бы въ единодушномъ негодованіи. Два мсяца спустя онъ былъ освобожденъ. Избгая всякихъ демонстрацій, Мадзини на разсвт покинулъ Ганту. Съ горькими, печальными думами халъ онъ теперь по Италіи. Много дорогихъ надеждъ было разбито. Для него освобожденіе Италіи и Рима, о которомъ возвщала вся Европа, не осуществилось, для него ‘великая душа Италіи все еще лежала въ могил, которую три вка тому назадъ вырыли для нея имперія и папство’. Не о такой свобод мечталъ онъ для своей родины. Онъ не хотлъ останавливаться даже въ Рим,— ему было больно при такихъ условіяхъ вновь увидть городъ, въ который онъ когда-то възжалъ съ такими свтлыми надеждами. Одну ночь только провелъ онъ въ Рим, да и то потому, что въ этотъ вечеръ поздъ не шелъ дальше. Остановился онъ въ гостиниц подъ чужимъ именемъ и на другое утро, никмъ не узнанный, продолжалъ свое путешествіе. Нсколько дней прожилъ онъ въ Гену, ночью постилъ могилу матери и затмъ покинулъ Италію, чтобъ отправиться въ Англію. Но не долго прожилъ онъ и въ Англіи. Несмотря на вс разочарованія, онъ не могъ покинуть дла, которому посвятилъ всю жизнь. Онъ отправился въ Швейцарію, въ Лугано, чтобъ издавать тамъ новую газету — La Roma del popolo. Когда-то онъ надялся издавать ее въ Рим, какъ скоро тамъ будетъ провозглашена республика.
А Гарибальди тмъ временемъ по-своему мстилъ Франціи за Ментану. Лишь только успла пасть имперія, лишь только надъ ратушей Парижа снова появилось трехцвтное республиканское знамя, больной старикъ поспшилъ предложить свои услуги правительству республики. За осаду Рима, за Ниццу, за Ментану онъ отплатилъ французскому народу кровью итальянскихъ волонтеровъ и повелъ подъ прусскія пули собственныхъ сыновей. Въ этой кампаніи онъ оказался единственнымъ французскимъ генераломъ, который ни разу не былъ разбитъ. Гарибальди часто сравнивали съ средневковыми кондотьери. Да, если хотите, это былъ своего рода кондотьери — храбрый, независимый вождь пестрой толпы волонтеровъ, всегда готовый спшить туда, гд угнетенный народъ борется за свою независимость,— кондотьери, который зачастую вмсто жалованья могъ предложить своимъ солдатамъ только ‘голодъ, жажду, утомленіе и смерть’, который всею душой желалъ мира, но не считалъ себя въ прав вложить въ ножны свой мечъ, пока на свт существуютъ угнетатели и угнетенные.
Позорно отплатило бордоское національное собраніе великодушному Гарибальди за услуги, оказанныя Франціи. Оскорбленный враждебными выходками консервативнаго большинства, онъ принужденъ былъ оставить залу засданій, въ которую явился только для того, чтобы сложить съ себя депутатское званіе, которымъ почтили его избиратели четырехъ департаментовъ Франціи. Бшеные крики прервали его на первыхъ словахъ, со всхъ сторонъ посыпались упреки, обвиненія. ‘Qu’est ce que c’est que a?’ — презрительно воскликнулъ Тьеръ.— ‘a, c’est Garibaldi,— отвтилъ чей-то негодующій голосъ,— Гарибальди, который стоитъ больше, чмъ вы вс вмст взятые!’ Не добившись слова, Гарибальди вышелъ изъ палаты, и восторженные крики, которыми встртили его на площади толпа народа и національная гвардія, доказали ему, что французскій народъ лучше уметъ цнить его заслуги, чмъ правительство Франціи. Изъ Бордо Гарибальди отправился въ Марсель, а оттуда прямо на Капреру.
Поселившись въ Лугано, больной, физически разбитый, Мадзини цлый годъ еще проработалъ надъ изданіемъ своей новой газеты. Весной 1872 года онъ опасно заболлъ, перезжая черезъ Альпы, и слегъ въ Пиз, въ дом одного изъ своихъ друзей. 10 марта его не стало. Тогда началась вчная иронія судьбы. Бездомный скиталецъ, у котораго въ теченіе большей части жизни не было отечества, который такъ недавно еще былъ освобожденъ отъ тяготвшаго надъ нимъ смертнаго приговора и выпущенъ изъ итальянской тюрьмы, теперь вдругъ превратился въ національнаго героя. Изъ всхъ городовъ Италіи посыпались въ Пизу адресы съ выраженіемъ печали по поводу смерти великаго патріота. Муниципалитетъ Генуи немедленно телеграфировалъ, требуя его тла. Трупъ его былъ набальзамированъ, и въ Пизу со всхъ сторонъ стекались итальянцы, желавшіе взглянуть въ послдній разъ на бренные останки апостола объединенія. 15 марта все населеніе Пизы, безчисленные друзья Мадзини, депутаты отъ различныхъ городовъ и ассоціацій, прибывшіе со всхъ концовъ Италіи, сопровождали его гробъ на желзную дорогу. Въ Болонь, въ Парм, во всхъ городахъ, черезъ которые двигалась похоронная процессія, народъ встрчалъ и провожалъ гробъ итальянскаго трибуна. Въ Гену, въ день его похоронъ, вс магазины и театры были закрыты и весь городъ убранъ былъ траурными флагами. 17 марта, въ полдень, Мадзини похоронили, согласно его желанію, возл могилы его матери. Безчисленная толпа сопровождала гробъ его на кладбище, кром жителей Генуи въ процессіи участвовало 50.000 человкъ, пріхавшихъ изъ всхъ провинцій Италіи, двадцать два оркестра играли похоронный маршъ… 22 іюня этого года, на одной изъ площадей Генуи, ему воздвигнутъ великолпный памятникъ. На высокой колонн изъ благо мрамора стоитъ его статуя, внизу, на ступеняхъ пьедестала, сидитъ плачущая Италія, а возл нея юноша держитъ знамя съ девизомъ — ‘Dio е ророіо’.
На десять лтъ Гарибальди пережилъ своего ‘учителя’, но эти десять лтъ были для него тяжелымъ временемъ. Его мучительная болзнь съ каждымъ годомъ усиливалась, правительство, которому онъ вврилъ судьбу своей дорогой Италіи, не оправдывало его ожиданій, многіе изъ прежнихъ друзей и товарищей перешли въ реакціонный лагерь. къ этому присоединились еще серьезныя непріятности въ семейныхъ длахъ, которыя заставили его наконецъ, посл долгихъ колебаній, принять денежную помощь и пенсію отъ правительства. Враги Гарибальди часто пользовались этимъ фактомъ, какъ доказательствомъ того, что въ сущности онъ былъ далеко не такъ безкорыстенъ, какъ увряли его поклонники, даже многіе изъ друзей его порицали этотъ поступокъ. Но, повторяемъ, только тяжелая необходимость вынудила его принять эти деньги, и сдлалъ онъ это не ради себя. Самъ онъ продолжалъ жить все тою же боле чмъ скромною жизнью въ своемъ маленькомъ домик на Капрер, больной, измученный, печальный. Да и отъ кого же онъ принялъ деньги, какъ не отъ итальянскаго народа, которому отдалъ свое здоровье, силы, всю свою жизнь, лучшихъ друзей, ради освобожденія котораго не только никогда не задумывался подвергать опасности свою собственную жизнь, но даже жизнь дтей своихъ. Возможно ли допустить, чтобъ итальянскій народъ отказалъ ему въ этой помощи, еслибъ онъ обратился съ подобною просьбой прямо къ нему? Самый несчастный итальянскій нищій снялъ бы съ себя послднюю рубашку, чтобы помочь Гарибальди.
Въ 1870 году этотъ желзный человкъ еще разъ появляется въ Рим. Скованный хроническимъ ревматизмомъ, онъ едва способенъ двигаться, но сердце его по-прежнему юно, въ душ не угасла вра, въ голов новые планы. Въ Рим онъ основываетъ ‘Демократическую лигу’, а въ начал 1882 года, за нсколько мсяцевъ до смерти, предпринимаетъ послднее путешествіе по Италіи, посщаетъ Миланъ, Неаполь, Палермо. Родные и друзья его были убждены, что онъ не вынесетъ этого путешествія, но ничто не въ силахъ было удержать его отъ исполненія задуманнаго плана. Онъ хотлъ въ послдній разъ повидаться съ итальянскимъ народомъ и проститься съ нимъ. Печальное это было путешествіе. Восторженные крики народа умолкали при вид блдной, исхудалой фигуры страдальца, который не въ состояніи былъ даже говорить и съ грустной, искаженной отъ боли улыбкой, сквозь слезы смотрлъ на тснившуюся вокругъ его экипажа толпу, народъ молча плакалъ, встрчая и провожая своего любимца. Все знали, что это — послднее свиданіе. 16 апрля Гарибальди покинулъ Палермо и отправился обратно на Капреру, а 2-го іюня телеграфъ разнесъ по всей Италіи печальную всть о его смерти. Мы не будемъ говорить о впечатлніи, которое произвела эта всть въ Италіи и во всей Европ, газеты въ свое время такъ подробно описывали вс манифестаціи по поводу его смерти, все это еще такъ живо въ памяти читающей публики, что мы не видимъ надобности повторять общеизвстные факты.