Ганъ Исландецъ.
РОМАНЪ ВЪ ДВУХЪ КНИГАХЪ.
Переводъ съ французскаго А. СОКОЛОВОЙ.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія Е. Евдокимова, Б. Итальянская, 11. 1884.
— Вотъ до чего доводитъ любовь, сосдъ Ніэль! Бдняжка Гутъ Стерсенъ не лежала бы теперь на этой большой черной плит, какъ морская звзда, забытая отливомъ на отмели, если-бы заботилась только о починк челнока и ветхихъ стей своего отца. Да утшитъ святой Усуфъ нашего стараго товарища въ постигшемъ его несчастіи!
— Да и женихъ ея, — подхватилъ чей-то пронзительный дрожащій голосъ: — этотъ красавецъ Жилль Стадтъ, не лежалъ-бы тутъ рядомъ съ ней, если бы вмсто того, чтобы волочиться за богатствомъ въ проклятыхъ рудникахъ Рерааса, онъ качалъ люльку маленькаго брата подъ закоптлой кровлей своей хижины.
— Э! Матушка Олли, твоя память старетъ вмст съ тобою,— возразилъ сосдъ Ніэль, къ которому обращена была первая рчь.— У Жилля никогда не было брата и тмъ трудне бдной вдов Стадтъ переносить свое горе. Хижина ея теперь совсмъ осиротла и взоры матери, ища утшенія въ неб, будутъ встрчать лишь ветхую кровлю, подъ которой виситъ опустлая люлька сына, въ цвт лтъ простившагося съ жизнью.
— Несчастная мать!— вздохнула старая Олли:— а парень самъ виноватъ… зачмъ понесло его въ Рераасскія рудокопни?
— Право,— сказалъ Ніэль:— эти адскіе рудники берутъ съ насъ по человку за каждый аскалонъ мди. Не такъ-ли, кумъ Брааль?
— Рудокопы — это безумный народъ,— отвтилъ рыбакъ.— Чтобы жить, рыба не должна покидать воды, а человку не слдъ спускаться въ ндра земли.
— Но если работа въ рудникахъ нужна была Жиллю Стадту, чтобы сыграть свадьбу съ своей невстой?— замтилъ изъ толпы молодой парень.
— Э!— прервала его Олли:— разв можно подвергать жизнь свою опасности ради страсти, которая не стоитъ такой жертвы. Нечего сказать, славное брачное ложе доставилъ Жилль своей возлюбленной!
— Значитъ, молодая двушка утопилась съ отчаянія, узнавъ о смерти своего жениха?— освдомился другой любопытный.
— Что за вздоръ!— грубо закричалъ какой-то солдатъ, расталкивая толпу.— Я хорошо знаю эту двочку, она действительно была помолвлена съ молодымъ рудокопомъ, придавленнымъ обваломъ скалы въ шахтахъ Сторваадсгрубе, близъ Рераасса. Но она также была любовницей одного изъ моихъ товарищей, и когда третьяго дня она тайкомъ отправилась въ Мункгольмъ отпраздновать съ своимъ дружкомъ смерть жениха, лодка ея наткнулась на подводный камень и Гутъ утонула.
Смшанный шумъ голосовъ поднялся въ толп. ‘Врешь, служба’ кричали старухи, молодежь молчала, а сосдъ Ніэль ехидно напомнилъ рыбаку Браалю свое глубокомысленное изреченіе: ‘Вотъ до чего доводитъ любовь!’ Солдатъ, не на шутку раздраженный сварливымъ бабьемъ уже послалъ ему названіе: ‘старыхъ вдьмъ кираготской пещеры’, оскорбительный эпитетъ, съ которымъ трудно было безропотно примириться, какъ вдругъ повелительный грубый голосъ, закричавшій: ‘тише, тише, болтуны!’ положилъ конецъ препирательствамъ.
Все смолкло, подобно тому какъ при крик птуха водворяется тишина въ сред раскудахтавшихся куръ.
Прежде чмъ продолжать нашъ разсказъ, не лишне будетъ описать мсто, гд происходила вышеописанная сцена. Читатель, безъ сомннія, уже догадался, что мы въ одномъ изъ тхъ зданій, которыя человколюбіе и общественное призрніе посвящаетъ для послдняго пріюта безвстныхъ труповъ, по большей части самоубійцъ, жизнь которыхъ не богата была красными днями.
Здсь безучастно толпятся любопытные, зваки холодные или сердобольные, но часто безутшные друзья и родные, которымъ долгая, невыносимая неизвстность оставила эту послднюю горькую надежду.
Въ эпоху давно минувшую, въ стран мало цивилизованной, куда мы переносимъ читателя, еще и не помышляли превращать эти убжища въ вычурно мрачные памятники, какъ то длаютъ теперь наши столицы, блещущія золотомъ и грязью. Солнечные лучи не проникали туда и, скользя по артистически украшенному своду, не освщали ряда возвышеній, изголовья которыхъ готовятъ какъ бы для сна. Если отворялась дверь сторожки, взоръ, утомленный зрлищемъ голыхъ, изуродованныхъ труповъ, не могъ отдохнуть, какъ въ наше время, на изящной мебели и рзвящихся дтяхъ.
Смерть являлась здсь во всей своей отвратительной нагот, во всемъ ужас: тогда не пытались еще украшать полуистлвшій скелетъ лентами и саваномъ.
Помщеніе, въ которомъ происходила вышеописанная сцена, было обширно, а парившая въ немъ темнота придавала ему еще боле фантастическіе размры. Дневной свтъ проникалъ туда лишь черезъ низенькую, четырехугольную дверь, ведшую къ Дронтгеймской пристани, да въ отверстие, вырубленное топоромъ въ потолк, откуда, смотря по времени года, падали дождь, градъ или снгъ на трупы, расположенные какъ разъ противъ отверстія.
Желзная балюстрада, высотою по грудь взрослаго, длила это помщеніе во всю ширину. Въ переднее отдленіе входили постители через вышеупомянутую четырехугольную дверь, въ заднемъ — виднелось шесть длинныхъ чернаго гранита плитъ, размщенныхъ въ рядъ и параллельно другъ дружк. Боковая, маленькая дверь служила входомъ въ каждое отдленіе для сторожа и его помощника, которые занимали остальную часть зданія, примыкавшую къ морю.
Рудокопъ и его невста лежали рядомъ на двухъ смежныхъ гранитныхъ плитахъ. Тло молодой двушки начало уже разлагаться, судя по широкимъ синимъ и багровымъ полосамъ, которыя тянулись вдоль ея членовъ, соотвтственно ходу кровеносныхъ сосудовъ. Черты лица Жилля были мрачны и суровы, но трупъ его такъ страшно былъ изуродованъ, что невозможно было судить, тотъ-ли это красавецъ, о котором говорила старая Олли.
Перед этими-то обезображенными останками, среди молчаливой толпы начался вышеприведенный разговоръ.
Рослый, сухощавый человкъ пожилыхъ лтъ, скрестивъ руки и опустив голову на грудь, сидлъ въ самомъ темномъ углу морга {Морг — помщенiе, гд въ теченіе извстнаго срока выставляютъ тела убитыхъ или самоубійцъ неизвстнаго званія.} на поломанной скамь. Казалось, онъ не обращалъ ни малйшаго вниманія на происходившее вокруг него, но вдруг поднявшись съ мста, онъ крикнулъ: ‘Тише, тише, болтуньи!’ и протянулъ руку солдату.
Воцарилась тишина. Солдатъ обернулся и громко расхохотался при вид новаго собесдника, изможденное лицо котораго, рдкiе, растрепанные волосы, длинные пальцы и полный костюмъ изъ оленьей кожи достаточно оправдывали столь неожиданную веселость. Между тмь въ толп женщінъ поднялся сдержанный говоръ:
— Это сторожъ Спладгеста {Спладгестъ — названіе морга въ Дронтгейм.}. Это адскій тюремщикъ мертвецовъ! — Это дьявольскій Спiагудри! — Проклятый колдунъ…
— Тише, болтуньи, тише! Если сегодня день вашего шабаша, спшите къ вашимъ помеламъ, не то они улетятъ безъ васъ. Оставьте въ поко этого благороднаго потомка бога Тора.
Съ этими словами Спіагудри, попытавшись скроить граціозную улыбку, обратился къ солдату:
— Ты сказалъ, товарищъ, что эта жалкая женщина…
— Старый негодяй! — пробормотала Олли: — Мы дйствительно для него жалкія женщины, такъ какъ наши тла, попадись они въ его когти, не принесутъ ему по такс боле тридцати аскалоновъ, межъ тмъ какъ за любой негодный остовъ мужчины онъ иметъ врныхъ сорокъ.
— Тише, вдьмы! — повторилъ Спіагудри: — Право, эти чортовы дочери что ихъ котлы, какъ согрются, начинаютъ шумть. Скажи-ка мн, мой храбрый воинъ, твой товарищъ, любовницей котораго была Гутъ, безъ сомннія наложилъ на себя руки, потерявъ ее?..
Эти слова произвели взрывъ долго сдерживаемаго негодованія.
— Слышите, что толкуетъ басурманъ, старый язычникъ? —закричало разомъ двадцать пронзительныхъ, нестройныхъ голосовъ: — ему хочется заполучить еще новаго покойника ради лишнихъ сорока аскалоновъ!
— А если бы и такъ, — продолжалъ сторожъ Спладгеста: — Нашъ милостивый король и повелитель Христіернъ V, да благословитъ его святой Госпицій! — разв онъ не объявилъ себя покровителемъ всхъ рудокоповъ, такъ какъ они обогощаютъ его королевскую казну своимъ скуднымъ заработкомъ.
— Не слишкомъ ли много чести для короля, сосдъ Спіагудри, — замтилъ рыбакъ Брааль:— когда ты сравниваешь королевскую казну съ сундукомъ твоей мертвецкой, и его особу съ своей?
— Сосдъ! — повторилъ Спіагудри, уязвленный такой фамильярностью: — Твой сосдъ! Скажи-ка лучше твой хозяинъ, такъ какъ легко можетъ статься, что со временемъ я и теб, мой милйшій, одолжу на недльку одну изъ моихъ каменныхъ постелей. Впрочемъ,— добавилъ онъ, смясь: — я вдь заговорилъ о смерти этого солдата въ надежд видть продолженіе обычая самоубійствъ подъ вліяніемъ сильныхъ, трагическихъ страстей, внушаемыхъ подобными женщинами.
— Хорошо, хорошо, великій хранитель труповъ, — сказалъ солдатъ: — но что хотлъ ты сказать своей милой гримасой, такъ удивительно похожей на послднюю усмшку висльника?
— Чудесно, мой храбрый воинъ! — вскричалъ Спіагудри: — я всегда думалъ, что подъ каской латника Турна, побдившаго діавола саблей и языкомъ, кроется боле ума, чмъ подъ митрой Ислейфскаго епископа, сочинившаго исторію Исландіи, или подъ четырехугольной шапкой профессора Шонинга, описавшаго нашъ соборъ.
— Въ такомъ случа послушай меня, старый кожанный мшокъ, брось эту мертвецкую и продай себя въ кабинетъ рдкостей вице-короля въ Берген. Клянусь теб святымъ Бельфегоромъ, тамъ на всъ золота скупаютъ экземпляры рдкихъ животныхъ. Однако, что же ты хотлъ мн сказать?
— Если трупъ, доставленный сюда, вынутъ изъ воды, мы обязаны платить половину таксы рыбакамъ. Вотъ потому-то я и хотлъ просить тебя, славный потомокъ латника Турна, уговорить твоего злополучнаго товарища не топиться, а избрать какой либо иной способъ покончить свое существование. Ему не все ли равно, а умирая, онъ наврно не захочетъ обидть бднаго христіанина, который окажетъ гостепріимство его трупу, если только утрата Гутъ натолкнетъ его на такой отчаянный поступокъ.
— Ну, здсь ничего не выгоритъ, мой сердобольный и гостепріимный тюремщикъ. Плоха надежда на моего товарища, что онъ сдлаетъ теб удовольствіе, воспользовавшись твоей соблазнительной гостинницей о шести постеляхъ. Неужто ты думаешь, что другая какая нибудь валкирія не утшила его въ потер этой? Клянусь моей бородой, ваша Гутъ уже давно порядкомъ надола ему.
При этихъ словахъ буря, минуту тому назадъ висвшая надъ головой Спіагудри, обрушилась всей своей тяжестью на злосчастнаго солдата.
— Что, несчастный негодяй! — кричали старухи: — Такъ-то вы нами дорожите? Вотъ любите посл этого такихъ бездльниковъ.
Молодухи все еще молчали, нкоторыя изъ нихъ даже находили, что этотъ бездльникъ недуренъ собой.
— Ого! — сказалъ солдатъ: — шабашъ-то снова расходится. Мучения Вельзевула поистин ужасны, если ему каждую недлю приходится выслушивать подобные хоры!
Неизвстно, чмъ кончилось бы это новое препирательство, если бы въ эту минуту всеобшее вниманіе не было привлечено шумомъ, несшимся съ улицы.
Шумъ постепенно усиливался и вскор толпа полунагихъ мальчишекъ, крича и вертясь вокругъ закрытыхъ носилокъ, которыя несли два человка, въ безпорядк ворвалась въ Спладгестъ.
— Это откуда? — спросилъ сторожъ морга носильщиковъ.
— Съ Урхтальскихъ береговъ.
— Оглипиглапъ! — закричалъ Спіагудри.
Малорослый лапландецъ въ кожанной одежд появился на этотъ зовъ въ одной изъ боковыхъ дверей и сдлалъ знакъ носильщикамъ слдовать за нимъ. Спіагудри тоже пошелъ съ ними и дверь захлопнулась, прежде чмъ толпа любопытныхъ успла угадать по длин трупа, покоившагося на носилкахъ, мужчина то былъ, или женщина.
Всевозможныя предположенія и догадки прерваны были появленіемъ Спіагудри и его помощника, которые внесли трупъ мужчины во второе отдленіе морга и положили его на одну изъ гранитныхъ плитъ.
— Давненько ужъ не попадалась мн такая прекрасная одежда, — промолвилъ Оглипиглапъ, качая головою.
Приподнявшись на цыпочкахъ, онъ прикрылъ мертвеца красивымъ капитанскимъ мундиромъ. Голова трупа быда обезображена, все тло въ крови. Сторожъ нсколько разъ окатилъ его водою изъ стараго поломаннаго ведра.
— Клянусь Вельзевуломъ! — закричалъ солдатъ: — Это офицеръ нашего полка!.. Кто бы это могъ быть?.. Ужъ не капитанъ ли Болларъ… съ горя, что потерялъ своего дядю? Но нтъ, онъ его прямой наслдникъ. — Не баронъ ли Рандмеръ? Вчера онъ поставилъ на ставку свое имніе, но завтра же вернетъ его съ замкомъ противника въ придачу. — Быть можетъ это капитанъ Лори, у котораго утонула собака, или казначей Стункъ, которому измнила жена? — Однако во всхъ этихъ поводахъ я не нахожу ни малйшей уважительной причины къ самоубійству.
Толпа зрителей увеличивалась съ каждой минутой. Въ это время молодой человкъ, прозжавшій по пристани, примтилъ это стеченіе народа, соскочилъ съ лошади и, бросивъ поводья слдовавшему за нимъ слуг, вошелъ въ Спладгестъ.
Вновь прибывшій одтъ былъ въ простой дорожный костюмъ, вооруженъ саблей и закутанъ въ широкій зеленый плащъ. Черное перо, прикрпленное къ его шляп брильянтовымъ аграфомъ, ниспадало на его благородное лицо и колыхлось надъ его высокимъ лбомъ, обрамленномъ длиннымя каштановыми волосами, его забрызганные грязью сапоги и шпоры свидтельствовали, что онъ прибылъ издалека.
Когда онъ вошелъ въ Спладгестъ, какой-то малорослый приземистый человкъ, закутанный тоже въ плащъ и пряча свои руки въ огромныхъ перчаткахъ, спрашивалъ солдата:
— А кто теб сказалъ, что онъ самоубійца? Что онъ не самъ покончилъ съ собой, это также врно, какъ то, что крыша вашего собора не загорлась сама собой.
Подобно тому, какъ обоюдоострый мечъ наноситъ двойную рану, такъ и эти слова породили два отвта.
— Нашъ соборъ! — повторилъ Ніэль: — Его кроютъ теперь мдью. Говорятъ, что это злодй Ганъ поджегъ его, чтобы доставить работу рудокопамъ, среди которыхъ находился его любимецъ Жилль Стадтъ.
— Что за чортъ! — вскричалъ въ свою очередь солдатъ: — Кто сметъ спорить со мной, со мной, вторымъ стрлкомъ Мункгольмскаго гарнизона, что этотъ человкъ не пустилъ себ пулю въ лобъ?
— Этотъ человкъ былъ убитъ, — холодно возразилъ малорослый субъектъ.
— Скажите на милость, какой оракулъ! Отваливай, твои маленькiе срые глазки видятъ такъ же зорко, какъ и руки въ этихъ длинныхъ перчаткахъ, въ которыя ты прячешь ихъ среди лта.
Глаза незнакомца сверкали.
— Ну, служба, моли своего патрона, чтобы эти руки не оставили въ одинъ прекрасный день своего отпечатка на твоей рож.
— А, посмотримъ! — вскричалъ солдатъ, вспыхнувъ отъ гнва, но вдругъ сдержалъ себя и добавилъ: — Нтъ, не слдъ говорить о поединк при мертвыхъ.
Малорослый человкъ пробормоталъ что-то на незнакомомъ язык и замшался въ толпу.
— Его нашли на Урхтальскихъ берегахъ, — произнесъ чей-то голосъ.
— На Урхтальскихъ берегахъ? — повторилъ солдатъ: — Капитанъ Диспольсенъ долженъ былъ высадиться тамъ сегодня утромъ, возвращаясь изъ Копенгагена.
— Капитана Диспольсена еще нтъ въ Мункгольм.
— Говорятъ, что Ганъ Исландецъ скитается на этихъ берегахъ.
— Въ такомъ случа весьма возможно, что это капитанъ, замтилъ солдатъ: — если Ганъ отправилъ его на тотъ свтъ. Кому неизвстна проклятая манера Исландца убивать свои жертвы такъ, чтобы он имли видъ самоубійцъ.
— Каковъ изъ себя этотъ Ганъ? — спросилъ кто-то изъ толпы.
— Великанъ, — отвчалъ одинъ.
— Карликъ, — поправилъ другой.
— Разв его никто не видлъ?
— Тотъ, кто видлъ его въ первый разъ, видлъ его въ послдній.
— Шш! — сказала старая Олли. — Говорятъ, только троимъ удалось перекинуться съ нимъ человческимъ словомъ: это окаянному Спіагудри, вдов Стадтъ и бдняг Жиллю, который лежитъ теперь здсь. Шш!
— Шш! — послышалось со всхъ сторонъ.
— Ну, — вдругъ вскричалъ солдатъ: — теперь я убжденъ, что это капитанъ Диспольсенъ. Я узнаю стальную цпь, которую подарилъ ему при отъзд нашъ узникъ, старый Шумахеръ.
Молодой человкъ съ чернымъ перомъ поспшно вмшался:
— Ты дйствительно увренъ, что это капитанъ Диспольсенъ?
— Клянусь Вельзевуломъ, это онъ! — отвтилъ солдатъ.
Молодой человкъ быстро вышелъ изъ Спладгеста.
— Ступай, найми лодку въ Мункгольмъ, — приказалъ онъ слуг.
— Но, сударь, а какъ же генералъ?
— Ты отведешь къ нему лошадей, завтра же я самъ буду у него. Кажется, я воленъ поступить, какъ мн заблагоразсудится… Ступай, скоро ужъ вечеръ, а мн дорога каждая минута. Лодку!
Слуга повиновался и нсколько минутъ слдилъ глазами за своимъ юнымъ господиномъ, который удалялся отъ берега.
Читатель знаетъ уже, что дйствіе нашего разсказа происходитъ въ Дронтгейм, одномъ изъ четырехъ наиболе значительныхъ городовъ Норвегіи, хотя и не служившемъ резиденціей вице-короля.
Въ 1699 году — время дйствія нашего разсказа — Норвежское королевство было еще соединено съ Даніей и управлялось вице-королями, жившими въ Берген, столиц, далеко превосходящей Дронтгеймъ величиною, мстоположениемъ и красотой, не взирая на пошлое названіе, которымъ окрестилъ ее знаменитый адмиралъ Тромпъ.
Со стороны залива, отъ котораго Дронтгеймъ получилъ свое названіе, городъ представлялъ привлекательное зрлище. Гавань, достаточно широкая, хотя корабли и не всегда могли проникать въ нее безъ затрудненія, представляла собою родъ длиннаго канала, уставленнаго съ правой стороны судами датскими и норвежскими, съ лвой же — иностранными кораблями — дленіе, предписанное королевскимъ указомъ. Въ глубин залива виднлся городъ, расположенный на прекрасно обработанной равнин и высившійся надъ окрестностями длинными шпицами своего собора.
Эта церковь — одинъ изъ лучшихъ образцовъ готической архитектуры, насколько можно судить по книг Шонинга, котораго съ такимъ ученымъ видомъ цитировалъ Спіагудри и который описалъ соборъ, прежде чмъ частые пожары успли обезобразить его, — церковь эта имла на своемъ главномъ шпиц епископальный крестъ — отличительный знакъ собора, принадлежавшего лютеранской епископіи Дронтгейма. Въ синеватой дали за городомъ рисовались блоснжныя, льдистыя вершины Кольскихъ горъ, похожія на остроконечный бордюръ античной короны.
Посреди гавани, на разстояніи пушечнаго выстрла отъ берега одиноко высилась на груд скалъ, омываемыхъ морскими волнами, крпость Мункгольмъ, мрачная тюрьма, заключавшая тогда въ своихъ стнахъ узника, знаменитаго блескомъ своего продолжительнаго могущества и своимъ быстрымъ паденіемъ.
Шумахеръ, вышедшій изъ низкаго сословія, былъ осыпанъ милостями своего монарха, затмъ съ кресла великаго канцлера Даніи и Норвегіи попалъ на скамью измнниковъ, былъ возведенъ на эшафотъ и изъ милости брошенъ въ уединенную темницу, вдали отъ обоихъ королевствъ. Т люди, которыхъ онъ самъ вывелъ изъ ничтожества, теперь низвергли его, не давъ даже права жаловаться на неблагодарность. Могъ ли онъ жаловаться, видя какъ ломаются подъ его ногами т ступени, которыя онъ самъ воздвигалъ для своего возвышенія?
Основатель дворянскаго сословія Даніи видлъ изъ глубины своей темницы, какъ вельможи, созданные имъ, длили промежъ себя его собственныя почести. Графъ Алефельдъ, его смертельный врагъ, наслдовалъ его канцлерское достоинство, генералу Аренсдорфу, какъ великому маршалу, достались воинскія почести, епископъ Споллисонъ сдлался попечителемъ университета. Единственный изъ его враговъ, который не былъ ему обязанъ своимъ возвышеніемъ, — это графъ Ульрикъ Фредерикъ Гульденлью, вице-король Норвегіи, побочный сынъ короля Фредерика III. Онъ былъ великодушне всхъ.
Къ этой-то мрачной Мункгольмской скал медленно приближалась лодка молодаго человка съ чернымъ перомъ.
Солнце быстро опускалось къ горизонту за массу крпости, которая прерывала его лучи, падавшіе столь отлого, что крестьянинъ на отдаленныхъ восточныхъ холмахъ Ларсиниа могъ слдить за двигавшейся передъ нимъ по верестняку не ясной тнью часоваго, расхаживавшаго на самой высокой башн Мункгольма.
Эндрю, распорядись, чтобы черезъ полчаса подали сигналъ къ тушенію огня. Серсиллъ смнитъ Дукнесса у главной подъемной ршетки, а Мальдивій пусть станетъ на платформ большой башни. Необходимъ строжайшій надзоръ со стороны башни Шлезвигскаго Льва. Не забудьте также въ семь часовъ выстрлить изъ пушки, чтобы подняли цпь въ гавани… нтъ, нтъ, я забылъ, что ждутъ капитана Диспольсена. Напротивъ, надо зажечь маякъ и посмотрть, горитъ ли Вальдерлонгскій, объ этомъ уже послано туда приказаніе, — а главное, чтобы была готова закуска для капитана. Ну теперь все, ахъ нтъ, чуть не забылъ посадить на два дня подъ арестъ втораго стрлка Торикъ Бельфаста, который пропадалъ гд-то цлый день.
Эти приказанія отдавалъ сержантъ подъ черными, закоптлыми сводами Мункгольмской гауптвахты, находившейся въ низкой башн, высившейся надъ главными воротами крпости.
Солдаты, къ которымъ онъ обращался, бросали игру или поднимались съ коекъ, спша исполнить приказанія, и на гауптвахт водворилась тишина.
Черезъ минуту мрный плескъ веселъ послышался со стороны залива.
— Ну, должно быть это капитанъ Диспольсенъ, — пробормоталъ сержантъ, открывая маленькое ршетчатое окошко, выходившее на заливъ.
Лодка дствительно причалила къ желзнымъ воротамъ крпости.
— Кто тамъ? — окликнулъ сержантъ хриплымъ голосомъ.
— Отвори! — былъ отвтъ: — Миръ и безопасность.
— Входъ воспрещенъ: есть ли у васъ пропускъ?
— Есть.
— А вотъ посмотримъ. Если же вы налгали, клянусь всми святыми, я заставлю васъ отвдать воды залива.
Затмъ отвернувшись и закрывъ окошко, онъ прибавилъ:
— Однако это не капитанъ!
Свтъ блеснулъ за желзными воротами, ржавые запоры заскрипли, засовы были подняты и пріотворивъ калитку, сержантъ принялся разсматривать пергаментъ, предъявленный ему вновь прибывшимъ.
— Проходите, — проговорилъ онъ: — позвольте, впрочемъ, — прибавилъ онъ поспшно: — вамъ надо оставить здсь брильянтовую пряжку вашей шляпы, такъ какъ въ государственныя тюрьмы нельзя входить съ драгоцнными украшеніями. Въ регламент ясно сказано, что только ‘король и члены королевской фамиліи, вице-король и члены его фамиліи, епископъ и командиры гарнизона исключаются изъ этого правила’. Вы наврно не обладаете ни однимъ изъ этихъ титуловъ?
Молодой человкъ безъ возраженій отстегнулъ пряжку и кинулъ ее вмсто платы рыбаку, который доставилъ его къ крпости. Лодочникъ, опасаясь, чтобы онъ не раскаялся въ своей щедрости, поспшилъ широкимъ пространствомъ моря отдлить благодяніе отъ благодтеля.
Между тмъ какъ сержантъ, ворча на неблагоразуміе правительства, злоупотребляющаго правомъ входа въ государственныя тюрьмы, задвигалъ тяжелые засовы и мрный стукъ его ботфортъ раздавался на ступеняхъ лстницы, ведшей на гауптвахту, молодой человкъ, перекинувъ плащъ черезъ плечо, быстрыми шагами прошелъ подъ черными сводами низкой башни, миновалъ длинный плацъ-парадъ и артиллерійскій паркъ, гд находилось нсколько старыхъ негодныхъ кулевринъ {Пушка стариннаго образца.}, которыя можно видть теперь въ Копенгагенскомъ музе. Предупрежденный окликомъ часоваго, онъ подошлъ къ подъемной ршетк, которая поднята была для осмотра его пропуска.
Отсюда, въ сопровожденіи солдата, онъ ни минуты не задумываясь и какъ бы хорошо знакомый съ мстностью, направился по діагонали одного изъ четырехъ квадратныхъ дворовъ, примыкавшихъ по бокамъ къ главному круглому двору, посреди котораго высилась обширная и круглая скала съ башней подъ названіемъ Замка Шлезвигскаго Льва и гд заключенъ былъ своимъ братомъ Рольфомъ-Карликомъ герцогъ Шлезвигскій, Джоатамъ Левъ.
Мы не станемъ описывать здсь Мункгольмской башни, тм боле, что читатель, заключенный въ государственную тюрьму, пожалуй станетъ опасаться, что оттуда нельзя спастись черезъ садъ. Опасеніе напрасное, такъ какъ замокъ Шлезвигскаго Льва, назначенный для высоко поставленныхъ узниковъ, между прочими удобствами доставлялъ имъ возможность прогуливаться въ довольно обширномъ запущенномъ саду, гд среди скалъ вокругъ высокой тюрьмы и въ оград крпостныхъ стнъ росли кусты остролиста, нсколько старыхъ тиссовъ и черныхъ сосенъ.
Поровнявшись съ подошвой круглой скалы, молодой человкъ взошелъ по грубо вырубленнымъ въ ней ступенямъ, которыя вели къ одной изъ башенъ ограды, служившей входомъ въ центральное зданіе. Тутъ онъ громко затрубилъ въ мдный рогъ, полученный имъ у часоваго опускной ршетки.
— Отворите, отворите! — съ живостью закричалъ голосъ изнутри. — Это наврно окаянный капитанъ!…
Дверь отворилась в вновь прибывшій, войдя въ плохо освщенную комнату готической архитектуры, примтилъ молодого офицера, небрежно развалившагося на груд плащей и оленьихъ шкуръ, близъ одного изъ тхъ ночниковъ съ тремя рожками, которые наши предки подвшивали къ розеткамъ потолка, но который въ эту минуту стоялъ на полу. Богатство и изысканная роскошь его костюма составляли разительный контрастъ съ голыми стнами и топорной мебелью комнаты.
Не выпуская книги изъ рукъ, онъ полуобернулся къ вошедшему.
— Это вы, капитанъ? Добро пожаловать! Безъ сомннія вы не предполагали, что заставляете ждать человка, не имющаго чести васъ знать, но мы скоро познакомимся поближе, не правда ли? На первыхъ порахъ дозвольте мн выразить вамъ мое искреннее сожалніе, что вы вернулись въ этотъ гостепріимный замокъ. За тотъ недолгій промежутокъ времени, который я провелъ здсь, я сдлался такъ же веселъ, какъ и сова, прибитая вмсто пугала къ воротамъ башни. Клянусь дьяволомъ, когда я вернусь въ Копенгагенъ на свадьбу моей сестры, и четыре дамы изъ цлой сотни не признаютъ меня! Скажите, пожалуйста, не вышли ли изъ моды банты изъ красныхъ лентъ у подола кафтана? Не переведено ли какихъ нибудь новыхъ романовъ этой француженки, мадмуазель Скюдери? У меня теперь ея Клелія, которою наврно еще зачитываются въ Копенгаген. Теперь, когда я томлюсь вдали отъ столькихъ прелестныхъ глазокъ, эта книга мое единственное утшеніе… потому что какъ ни хороши глазки нашей узницы, — вы знаете о комъ я говорю — они ничего не говорятъ моему сердцу. Ахъ! ужъ эти порученія родителя!.. Сказать по секрету, капитанъ, мой отецъ — пусть это останется между нами —поручалъ мн… понимаете… приволокнуться за дочерью Шумахера. Но вс старанія мои пошли прахомъ: это не женщина, а прекрасная статуя, она плачетъ по цлымъ днямъ и не обращаетъ на меня ни малйшаго вниманія.
Молодой человкъ, не имвшій до сихъ поръ случая прервать болтовню словоохотливаго офицера, вскрикнулъ отъ удивленія.
— Что? Что вы сказали? Вамъ поручили обольстить дочь несчастнаго Шумахера?
— Обольстить! Пожалуй, если теперь такъ выражаются въ Копенгаген, но тутъ самъ дьяволъ спасуетъ. Представьте себ, позавчера, находясь на дежурств, я спеціально для нея надлъ роскошныя французскія брыжи, полученныя мною прямо изъ Парижа, ну и что-жъ бы вы думали, она ни разу не взглянула на меня, не смотря на то, что я раза три или четыре проходилъ чрезъ ея комнату, брянча новыми шпорами, колесцо которыхъ будетъ пошире ломбардскаго червонца. Это вдь самый новйшій фасонъ, не правда-ли?
— Боже мой! — прошепталъ молодой человкъ, сжимая голову руками: — это ужасно!
— Не правда-ли? — подхватилъ офицеръ, ложно истолковавъ смыслъ этого восклицанія: — Ни малйшаго вниманія ко мн! Невроятно, а между тмъ сущая правда!
Страшно взволнованный, молодой человкъ заходилъ по комнате большими шагами.
Не хотите ли перекусить, капитанъ Диспольсенъ? — крикнулъ ему офицеръ.
Молодой человкъ опомнился.
— Я вовсе по капитанъ Диспольсенъ.
— Что! — вскричалъ офицеръ грубымъ тономъ, поднявшись съ своего ложа: — Но кто же вы, если осмлились проникнуть сюда, въ такой часъ?
Молодой человкъ развернулъ свой пропускъ.
— Мн надо видть графа Гриффенфельда… я хочу сказать, вашего узника.
— Графа! Графа! — пробормоталъ офицеръ недовольнымъ тономъ: — Однако, бумаги ваши въ порядк, за подписью вице-канцлера Груммонда Кнуда: ‘Предъявитель сего иметъ право во всякое время дня и ночи входить во вс государственныя тюрьмы’. Груммондъ Кнудъ — братъ старшаго генерала Левина Кнуда, губернатора Дронтгейма, и вы должны знать, что этотъ старый воинъ воспиталъ моего будущаго зятя…
— Очень вамъ благодаренъ, поручикъ, за эти семейныя тайны. Но, быть можетъ вы и безъ того слишкомъ много распространялись о нихъ?
— Грубіянъ правъ, — подумалъ поручикъ, закусивъ себ губы: — Эй! Тюремщикъ! Тюремщикъ! Проводи этого господина къ Шумахеру, да не ворчи, что я отцпилъ у тебя ночникъ о трехъ рожкахъ съ одной свтильней. Мн интересно было разсмотрть поближе вещицу временъ Скіольда-Язычника или Гавара-Перерубленнаго, и къ тому же теперь вшаютъ на потолокъ только хрустальныя люстры.
Между тмъ какъ молодой человкъ и его проводникъ проходили по уединенному саду крпости, поручикъ — эта жертва моды — снова принялся упиваться любовными похожденіями амазонки Клеліи и Горація Криваго.
Между тмъ слуга съ двумя лошадьми въхалъ на дворъ дома дронтгеймскаго губернатора. Соскочивъ съ сдла и тряхнувъ головой съ недовольнымъ видомъ, онъ хотлъ было отвести лошадей въ конюшню, какъ вдругъ кто то схватилъ его за руку и спросилъ:
— Что это! Ты одинъ, Поэль! А гд же твой баринъ? Куда онъ двался?
Этотъ вопросъ сдланъ былъ старымъ генераломъ Левиномъ Кнудомъ, который, примтивъ изъ окна слугу молодого человка, поспшилъ выйти на дворъ. Устремивъ на слугу испытующій взоръ, онъ съ безпокойствомъ ждалъ его отвта.
— Ваше превосходительство,— отвтилъ Поэль съ почтительнымъ поклономъ: — моего барина нтъ уже въ Дронтгейм.
— Какъ! Онъ былъ здсь и ухалъ, не повидавшись со мной, не обнявъ своего стараго друга! Давно онъ ухалъ?
— Онъ пріхалъ и ухалъ сегодня вечеромъ.
— Сегодня вечеромъ!.. сегодня вечеромъ!.. Но, гд же онъ остановился? Куда отправился?
— Онъ сошелъ съ коня на пристани у Спладгеста и переправился въ Мункгольмъ.
— А!.. Кто бы могъ думать, что онъ такъ близко… Но зачмъ его понесло въ замокъ? Что онъ длалъ въ Спладгесте? Вотъ по истин странствующій рыцарь! А виноватъ въ этомъ все я: къ чему было давать ему такое воспитаніе? Мн хотлось, чтобы онъ былъ свободенъ, не смотря на свое сословіе…
— Ну, нельзя сказать, чтобы онъ былъ рабомъ этикета, — замтилъ Поэль.
— Да, но за то онъ рабъ своихъ прихотей. Однако, теб пора отдохнуть, Поэль… Скажи мн,— вдругъ спросилъ генералъ, на лиц котораго появилось озабоченное выраженіе: — скажи мн, Поэль, порядкомъ вы колесили?
— Нтъ, генералъ, мы прибыли сюда прямо изъ Бергена. Мой баринъ былъ не въ дух.
— Не въ дух! Что бы это могло произойти у него съ родителемъ? Можетъ быть ему не по душ этотъ бракъ?
— Не знаю, но говорятъ, что его свтлость настаиваетъ на этомъ брак.
— Настаиваетъ! Ты говоришь, Поэль, что вице-король настаиваетъ? Но если онъ настаиваетъ, значитъ Орденеръ противится.
— Не могу знать, ваше превосходительство, только мой баринъ былъ не въ дух.
— Не въ дух? Знаешь ты, какъ принялъ его отецъ?
— Въ первый разъ — это было въ лагер близъ Бергена — его свтлость сказалъ ему: ‘Я не часто вижу васъ, сынъ мой.’ — ‘Тмъ отрадне для меня, государь и отецъ мой’, отвтилъ мой баринъ: ‘если вы это замчаете’. Затмъ онъ представилъ его свтлости подробный отчетъ о своихъ поздкахъ по сверу и вице-король одобрилъ ихъ. На другой день, вернувшись изъ дворца, мой баринъ сказалъ мн: ‘меня хотятъ женить, но сперва мн необходимо повидаться съ генераломъ Левиномъ, моимъ вторымъ отцомъ’. Я осдлалъ лошадей и вотъ мы здсь.
— Правда ли, мой добрый Поэль,— спросилъ генералъ голосомъ, дрожащимъ отъ волненія: —онъ назвалъ меня своимъ вторымъ отцомъ?
— Точно такъ, ваше превосходительство.
— Горе мн, если этотъ бракъ не пришелся ему по сердцу! Я готовъ скоре впасть въ немилость у короля, чмъ дать свое согласіе. А между тмъ — дочь великаго канцлера обоихъ королевствъ!.. Да кстати, Поэль! Извстно Орденеру, что его будущая теща, графиня Альфельдъ, со вчерашняго дня находится здсь инкогнито и что сюда же ждутъ самого графа?
— Я не слыхалъ объ этомъ, генералъ.
— О! — пробормоталъ старый губернаторъ: — Онъ должно быть знаетъ объ этомъ, если съ такой поспшностью оставилъ городъ.
Благосклонно махнувъ рукою Поэлю и отдавъ честь часовому, который сдлалъ ему на караулъ, генералъ, еще боле озабоченный, вернулся въ свое жилище.
Когда тюремщикъ, пройдя винтовыя лстницы и высокія комнаты башни Шлезвигскаго Льва, открылъ наконецъ дверь камеры, которую занималъ Шумахеръ, первыя слова коснувшіяся слуха молодого человка были:
— Вотъ наконецъ и капитанъ Диспольсенъ.
Старикъ, произнесшій эти слова, сидлъ спиною къ двери, облокотившись на рабочій столъ и поддерживая лобъ руками. Онъ одтъ былъ въ шерстяную черную симарру, а въ глубин комнаты надъ кроватью виднлся разбитый гербовый щитъ, вокругъ котораго порванныя цпи орденовъ Слона и Даннеброга, опрокинутая графская корона была прикрплена подъ щитомъ и два обломка жезла, сложенные на крестъ, дополнили собою эти странныя украшенія. — Старикъ былъ Шумахеръ.
— Нтъ, это не капитанъ, — отвтилъ тюремщикъ и, обратившись к молодому человку, добавилъ: — вотъ узникъ.
Оставивъ ихъ наедин, онъ захлопнулъ дверь, не слыхавъ словъ старика, который замтилъ рзкимъ тономъ:
— Я никого не хочу видть, кром капитана.
Молодой человкъ остановился у дверей, узникъ, ни разу не обернувшись и думая, что онъ одинъ, снова погрузился въ молчаливую задумчивость.
Вдругъ онъ вскричалъ:
— Капитанъ наврно измнилъ мн! Люди!.. Люди похожи на кусокъ льда, который арабъ принялъ за брильянтъ. Онъ тщательно спряталъ его въ свою котомку и когда хотлъ вынуть, то не нашелъ даже капли воды…
— Я не изъ тхъ людей, — промолвилъ молодой человкъ.
Шумахеръ быстро вскочилъ.
— Кто здсь? Кто подслушивалъ меня? Какой-нибудь презрнный шпіонъ Гульденлью?..
— Графъ, не злословьте вице-короля.
— Графъ! Если изъ лести вы такъ титулуете меня, ваши старанія безплодны. Я въ опал.
— Тотъ, кто говоритъ съ вами, не зналъ васъ во время вашего могущества, но тмъ не мене онъ вашъ искренній другъ.
— И все-же, чего-нибудь хочетъ добиться отъ меня: память, которую хранятъ къ несчастнымъ, всегда измряется видами, которые питаютъ на нихъ въ будущемъ.
— Вы несправедливы ко мн, благородный графъ. Я вспомнилъ о васъ, вы-же меня забыли. Я — Орденеръ.
Мрачные взоры старика сверкнули радостнымъ огнемъ. Невольная улыбка, подобная лучу, разскающему тучи, оживила его лицо, обрамленное сдой бородой.
— Орденеръ! Добро пожаловать, скиталецъ Орденеръ! Тысячу кратъ благословенъ путникъ, вспомнившій узника!
— Однако, вы забыли меня? — спросилъ Орденеръ.
— Я забылъ васъ, — повторилъ Шумахеръ мрачнымъ тономъ: — какъ забываютъ втерокъ, который, пролетая мимо, освжилъ насъ своимъ дуновеніемъ. Счастливы мы, что онъ не превратился въ ураганъ и не уничтожилъ насъ.
— Графъ Гриффенфельдъ, — возразилъ молодой человкъ: — разв вы не разсчитывали на мое возврашеніе?
— Старый Шумахеръ ни на что не разсчитываетъ. Но тутъ есть молодая двушка, которая еще сегодня замтила мн, что 8-го мая минулъ годъ съ тхъ поръ, какъ вы ухали.
Орденеръ вздрогнулъ.
— Какъ, великій Боже! Неужели ваша Этель, благородный графъ!
— А то кто-же?
— Ваша дочь, графъ, удостоила считать мсяцы со времени моего отъзда! О! Сколько печальныхъ дней провелъ я съ тхъ поръ! Я объздилъ всю Норвегію, оть Христіаніи вплоть до Вардхуза, но путь мой всегда направленъ былъ къ Дронтгейму.
— Пользуйтесь вашей свободой, молодой человкъ, пока есть возможность. Но скажите мн наконецъ, кто вы? Мн хотлось бы знать васъ, Орденеръ, подъ другимъ именемъ. Сынъ одного изъ моихъ смертельныхъ враговъ носитъ это имя.
— Быть можетъ, графъ, этотъ смертельный врагъ боле доброжелателенъ къ вамъ, чмъ вы къ нему.
— Вы не отвчаете на вопросъ. Но храните вашу тайну, можетъ быть я узнаю со временемъ, что плодъ, утоляющiй мою жажду, — ядъ, который меня убьетъ.
— Графъ! — вскричалъ Орденеръ раздражительно: — Графъ! — повторилъ онъ тономъ мольбы и укора.
— Могу-ли довриться вамъ, — возразилъ Шумахеръ: — когда вы постоянно держите сторону этого неумолимаго Гульденлью?..
— Вице-король, — серьезно перебилъ молодой человкъ: — только-что отдалъ приказаніе, чтобы впредь вы пользовались безусловной свободой внутри башни Шлезвигскаго Льва. Эту новость узналъ я въ Берген и безъ сомннія вы немедленно получите ее здсь.
— Вот милость, на которую я не смлъ разсчитывать, о которой ни съ кмъ-бы не ршился говорить кром васъ. Впрочемъ, тяжесть моихъ оковъ уменьшаютъ по мр того, какъ возростаютъ мои лта, и когда старческая дряхлость певратитъ меня въ развалину, мн скажутъ тогда: ‘ты свободенъ’.
Говоря это, старикъ горько усмхнулся и продолжалъ:
— А вы, молодой человкъ, сохранили-ли вы ваши безумныя мечты о независимости?
— Въ противномъ случа, я не былъ-бы здсь.
— Какимъ образомъ прибыли вы въ Дронтгеймъ?
— Очень просто! На лошади.
— А въ Мункгольмъ?
— На лодк.
— Бдный безумецъ! Бредитъ о свобод и мняетъ лошадь на лодку. Свою волю приводитъ онъ въ исполненіе не своими членами, а при посредств животнаго или вещи, а между тмъ кичится своей свободой!
— Я заставляю существа повиноваться мн.
— Позволять себ властвовать надъ извстными существами — значитъ давать другимъ право властвовать надъ собой. Независимость мыслима лишь въ уединеніи.
— Вы не любите людей, достойный графъ?
Старикъ печально разсмялся.
— Я плачу о томъ, что я человкъ, я смюсь надъ тми, кто утшаетъ меня. Если вы еще не знаете, то убдитесь впослдствіи, что несчастіе длаетъ человка недоврчивымъ, подобно тому, какъ удачи длаютъ неблагодарнымъ. Послушайте, вы прибыли изъ Бергена, скажите мн какой благопріятный втеръ подулъ на капитана Диспольсена. Должно быть счастіе улыбнулось ему, если онъ забылъ меня.
Орденеръ пришелъ въ мрачное смущеніе.
— Диспольсенъ, графъ? Я нарочно прибылъ сюда поговорить съ вами о немъ. Зная, что онъ пользуется вашей довренностью…
— Моей довренностью? — съ безпокойствомъ прервалъ узникъ: — Вы ошибаетесь. Никто въ мір не пользуется моей довренностью. Правда, въ рукахъ Диспольсена находятся мои бумаги, бумаги чрезвычайно важныя. По моей просьб онъ отправился къ королю въ Копенгагенъ, и даже я долженъ признаться, что разсчитывалъ на него боле, чмъ на кого либо другого, такъ какъ во время моего могущества я не оказалъ ему ни малйшей услуги.
— Да, благородный графъ, я его видлъ сегодня…
— Ваше смущеніе подсказываетъ мн остальное, онъ измнилъ.
— Онъ умеръ.
— Умеръ!
Узникъ скрестилъ свои руки, голова его упала на грудь. Затмъ, устремивъ взоръ на молодаго человка, онъ тихо произнесъ.
— Не говорилъ ли я вамъ, что счастіе улыбнулось ему!..
Обратившись къ стн, на которой висли знаки его низвергнутаго величія, онъ махнулъ рукой, какъ бы для того, чтобы удалить свидтелей горя, которое онъ пытался побороть.
— Не о немъ скорблю я: однимъ человкомъ меньше или больше, не все ли равно, и не о себ: чего мн терять? Но дочь моя, моя злополучная дочь!.. Я буду жертвой этого гнусного заговора, а тогда что станется съ дочерью, у которой отнимутъ отца?..
Онъ cъ живостью обернулся къ Орденеру.
— Каким образомъ онъ умеръ? Гд вы его видли?
— Я виделъ его въ Спладгест, но неизвстно, самъ-ли онъ покончилъ съ собою или былъ убитъ.
— А это чрезвычайно важно узнать. Если онъ былъ убитъ, я знаю откуда направленъ былъ ударъ, и тогда все пропало. Диспольсенъ везъ мн доказательства заговора, затянного противъ меня, эти доказательства могли спасти меня и погубить моихъ враговъ… Они сумли ихъ уничтожить!.. Несчастная Этель!..
— Графъ, — сказалъ Орденеръ: — завтра я скажу вамъ какимъ образомъ онъ умеръ.
Не отвтивъ ни слова, Шумахеръ проводилъ выходившаго изъ комнаты Орденера взоромъ, выражавшимъ такое спокойствіе отчаянія, которое ужасне спокойствія смерти.
Очутившись за дверью комнаты узника, Орденеръ не зналъ въ какую сторону ему направиться. Ночь наступила, и въ башн царила темнота.
Отворивъ на удачу первую попавшуюся дверь, онъ вошелъ въ длинный коридоръ, освщенный лишь луной, по которой быстро пробгали блдныя облака. Ея печальный свтъ падалъ по временамъ на узкія высокія окна, рисуя на противоположной стн какъ бы длинную процессію призраковъ, которые разомъ являлись и исчезали въ глубин галереи.
Молодой человкъ медленно перекрестился и направился на красноватый свтъ, слабо мерцавшій въ конц коридора.
Дверь была полуоткрыта. Молодая двушка, колнопреклоненная передъ простымъ алтаремъ въ готической молельн, читала въ полголоса молитвы Святой Дв, молитвы простодушныя, но возвышенныя, въ которыхъ душа, возносясь къ Матери всхъ скорбящихъ, просила только ея заступничества.
Молодая двушка одта была въ черный крепъ и блый газъ, какъ бы желая показать, что дни ея до сихъ поръ протекали въ горестяхъ и невинности. Несмотря на ея скромный костюмъ, на всемъ существ ея лежалъ отпечатокъ натуры исключительной. Ея глаза и длинные волосы были черны какъ смоль — красота рдкая на свер, ея взоры, блуждавшіе по сводамъ часовни, казалось, скоре были воспламенены экстазомъ, чмъ потушены сосредоточенностью въ самой себ. Словомъ, это была два съ береговъ Кипра или полей тибурскихъ, облеченная въ фантастическіе покровы Оссіана и распростершаяся предъ деревяннымъ крестомъ и каменнымъ алтаремъ Спасителя.
Узнавъ молящуюся, Ореденеръ вздрогнулъ и чуть не лишился чувствъ.
Она молилась за своего отца, молилась за низвергнутаго властелина, за старца узника и покинутаго всми, и громко прочла псаломъ освобожденія.
Она молилась и за другаго, но Орденеръ не слыхалъ имени того, за кого она молилась, не слыхалъ, такъ какъ она не произнесла этого имени, она прочла только гимнъ Суламиты, супруги, ожидающей супруга и возвращенія возлюбленнаго.
Орденеръ отошелъ отъ двери. Онъ благоговлъ передъ этой двственницей, мысли которой летли къ нему, молитва — таинство великое, и сердце его невольно переполнилось невдомымъ, хотя и мірскимъ восхищеніемъ.
Дверь молельни тихо отворилась и на порог появилась женщина, блая въ окружающей ее темнот. Орденеръ замеръ на мст, страшное волненіе охватило все его существо. Отъ слабости онъ прислонился къ стн, вс члены его дрожали и біеніе его сердца раздавалось въ его ушахъ.
Проходя мимо, молодая двушка услышала шорохъ плаща и тяжелое, прерывистое дыханіе.
— Боже!.. — вскричала она.
Орденеръ кинулся къ ней, одною рукою поддержавъ молодую двушку, онъ другою тщетно пытался удержать ночникъ, который выскользнулъ у нея изъ рукъ и потухъ.
— Это я, — нжно шепнулъ онъ.
— Орденеръ! — вскричала молодая двушка, когда звукъ голоса, которого она не слыхала цлый годъ, коснулся ея слуха.
Луна, выглянувшая изъ-за облаковъ, освтила радостное лицо прекрасной двушки. Робко и застнчиво освободившись изъ рукъ молодаго человка, она сказала:
— Это господинъ Орденеръ?
— Это онъ, графиня Этель…
