Гамлет, принц датский, Шекспир Вильям, Год: 1601 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 97 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ГАМЛЕТЪ,

ПРИНЦЪ ДАТСКІЙ.

ТРАГЕДІЯ

ВИЛІАМА ШЕКСПИРА.

Переводъ въ проз съ Нмецкаго по А. В. Шлегелю

А. М. ДАНИЛЕВСКАГО.

ВИТЕБСКЪ.

1878.

Дозволено цензурою. С.Петербургь, 23 Сентября 1878 года.

Типографія Наслдниковъ М. Б. Неймана, Замковая ул., д. Цытрынко.

ПОСВЯЩАЮ

РОДНОМУ БРАТУ МОЕМУ ВИКТОРУ.

ПРЕДИСЛОВІЕ.

Почти вс переводы Шекспира, существующіе въ нашей литератур, написаны блыми стихами и доступны только для людей посвященныхъ въ область спеціально шекспировской, такъ сказать, литературы.

Предпринимая перевести съ нмецкаго на русскій языкъ въ проз трагедію Шекспира ‘Гамлетъ, Принцъ Датскій,’ я имлъ единственно въ виду передать эту пьесу въ такомъ вид, чтобы она была какъ можно боле доступна большинству читающей публики. Съ этой цлью я позволилъ себ, въ крайнихъ случаяхъ, излагать нкоторыя слова и фразы въ боле простой и краткой форм, какъ они изложены у Шлегеля, но, по возможности, слдовалъ буквально этому геніальному переводчику Шекспира, и льщу себя надеждой, что такой переводъ, какъ настоящій, если хотя отчасти передаетъ красоты одного только Шлегеля, будетъ для меня лучшей похвалой и наградой.

Излишне было-бы писать родъ трактата о твореніяхъ Шекспира — цлый отдлъ литературы созданъ но поводу твореній этого гиганта между поэтами. Я нахожу возможнымъ высказать нсколько только впечатленій, которыя на меня производятъ главныя лица этой лучшей, по моему мннію и чувству, изъ шекспировскихъ трагедій.

Вс лица созданы необыкновенно естественно, хотя говорятъ часто весьма искуственнымъ языкомъ, но это дань, которую и самъ Шекспиръ долженъ былъ заплатить своему вку.

Полоній — это старая придворная лиса, но ни въ какомъ случа его нельзя представлять себ шутомъ.

Король — злодй въ полномъ смысл слова, пользуется ловко своимъ положеніемъ, низкій въ душ человкъ, но отлично разыгрываетъ роль свою и, въ этомъ отношеніи, не уступаетъ даже Людовику XIV.

Королева — женщина характера деспотическаго, тщеславная, была бы чудовищемъ въ женскомъ род, если бы не любовь къ сыну, которая придаетъ ей гуманность и даже прелесть, какая отражается въ ея материнскихъ чувствахъ къ Гамлету. Это львица, которая становится опасной, когда задваютъ ея первенца.

Офелія, которой роль не въ полн обрисована поэтомъ — это прелестная роза, сорванная съ роднаго куста, которой первый шагъ на сцен говоритъ, что счастіе ея не на земл и что ее ждетъ преждевременная гибель, такъ поэтично описанная въ пьес королевой.

Наконецъ Гамлетъ добрая, честная и благородная въ высшей степени душа, окруженъ такими условіями и людьми, отъ которыхъ и боле сильная натура содрогнулась и падала бы духомъ, какъ и онъ. Кром нершительнаго характера, поэтъ не поскупился подарить своему герою и много другихъ слабыхъ сторонъ: Гамлетъ крайн самолюбивъ и раздражителенъ, что свойственно всмъ слабымъ натурамъ, его поступокъ съ бумагами на корабл совсмъ уже не рыцарскій. Но за то миическая фигура Гамлета изливается отъ времени до времени такими думами, за которыя этотъ типъ сдлался образцомъ героевъ всхъ трагедій въ мір, любимцемъ самыхъ тонкихъ умовъ и вкусовъ, онъ озарилъ безсмертное чело Шекспира — которымъ такъ давно и справедливо гордится Англія — такими яркими лучами, которые исчезнутъ только тогда, когда изчезнетъ все высокое и изящное, присущее нашему духу.

А. Д.

ЛИЦА къ ГАМЛЕТУ, принцу Датскому.

Клавдій, король датскій.

Гамлетъ, сынъ прежняго и племянникъ настоящаго короля.

Полоній, оберъ-камергеръ.

Гораціо, другъ Гамлета.

Вольтимандъ, |

Корнелій, |

Розенкранцъ, } придворные.

Гильденштернъ, |

Осрикъ, |

Дворянинъ.

Священникъ.

Марцелло |

} офицеры.

Бернардо |

Франциско, солдатъ.

Рейнгольдъ, слуга Полонія,

Фортинбрасъ, принцъ норвежскій.

Духъ отца Гамлета, бывшій король Гамлетъ.

Капитанъ.

Посланникъ.

Трупа актеровъ.

Слуга.

Гертруда, королева датская и мать Гамлета.

Офелія, дочь Полонія.

Придворные мущины и дамы, офицеры, солдаты, матросы, могильщики, посланцы и прочая прислуга.

Мсто дйствія въ Гельзингер, въ 4-й только сцен 4-го дйствія равнина въ Даніи.

ДЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.

СЦЕНА I.

Гельзингеръ. — Терраса передъ замкомъ.

Франциско на часахъ, Бернардо входитъ.

Бернардо. Кто здсь?

Франциско. Отвчайте мн, остановитесь и скажите: кто вы!

Бернардо. Многая лта королю!

Франциско. Бернардо?

Бернардо. Онъ самъ.

Франциско. Вы приходите минута въ минуту на свои часы.

Бернардо. Только-что пробило двнадцать, ступай спать, Франциско.

Франциско. Спасибо за смну! Холодъ страшный, мн что-то нездоровится.

Бернардо. Все-ли было тихо?

Франциско. Мертвая тишина.

Бернардо. Ну, спокойной ночи! Если встртишь моихъ товарищей, Гораціо и Марцелло, скажи имъ пусть идутъ скоре!

Франциско. Мн кажется, они идутъ. Стой! Кто идетъ?

Гораціо и Марцелло входятъ.

Гораціо. Другъ здшней страны,

Марцелло. Вассалъ датскаго короля.

Франциско. Спокойной вамъ ночи!

Марцелло. Будь здоровъ, храбрый солдатъ! Кто тебя смнилъ?

Франциско. Теперь на часахъ Бернардо. Спокойной ночи! (Уходитъ.)

Марцелло. Эй, Бернардо!

Бернардо. Не вамъ спрашивать, вы отвчайте. А, и Гораціо здсь?

Гораціо. Отчасти — какъ постороннее лицо.

Бернардо. Здравствуйте! здравствуйте, другъ Марцелло!

Гораціо. Ну что, сегодня оно опять являлось?

Бернардо. Я ничего не видлъ.

Марцелло. Гораціо говоритъ, что это одно только воображенье и не-хочетъ врить въ привидніе, которое мы видли два раза. А потому я пригласилъ его сюда, чтобы онъ былъ съ нами сегодня на часахъ съ тмъ, что, если снова прійдетъ явленіе, пусть убдится самъ и заговоритъ съ нимъ.

Гораціо. Пустяки, пустяки! Оно не прійдетъ.

Бернардо. Садитесь же и мы разскажемъ вамъ снова то, что видли дв ночи сряду, во что вы такъ упорно не хотите врить.

Гораціо. Хорошо, сядемъ, пусть Бернардо разсказываетъ.

Бернардо. Прошлой ночи, когда таже самая звзда свтила, на томъ же мст, гд теперь горитъ, мы видли, Марцелло и я, въ то время пробило уже часъ —

Марцелло. Тише! Стой! Оно идетъ опять!

Духъ входитъ въ латахъ.

Бернардо. Точь въ точь образъ покойнаго короля.

Марцелло. (къ Гораціо.) Ты ученый, поговори съ нимъ, Гораціо.

Бернардо. Разв оно не похоже на короля? Взгляни на него, Гораціо!

Гораціо. Совершенно похоже, я цпеню отъ ужаса и изумленія.

Бернардо. Оно, какъ будто, хочетъ, чтобы къ нему заговорили..

Марцелло. Гораціо, говори!

Гораціо. (къ духу.) Кто ты, дерзающій являться по ночамъ, въ той благородной и воинственной одежд, которую обыкновенно носилъ король покойный? Заклинаю тебя небомъ: говори!

Марцелло. Оно оскорбилось.

Бернардо,.Смотрите, оно уходитъ.

Гораціо. Остановись и говори! Говори, я заклинаю тебя, говори! (Духъ уходитъ.)

Марцелло. Оно скрылось и говорить не хочетъ.

Бернардо. Ну, что скажете теперь Гораціо? Вы дрожите, поблднли: это немного побольше воображенія? Что вы думаете объ этомъ?

Гораціо. Какъ Богъ святъ, я никогда-бы не поврилъ, если-бы не видлъ ясно собственными глазами.

Марцелло. Разв не похоже оно на короля?

Гораціо. Какъ ты на самаго себя. Точно такой-же панцырь былъ на немъ, когда онъ боролся съ гордымъ Норвежцемъ, такой-же видъ имлъ онъ тогда, когда въ пылу борьбы ударилъ тяжелой скирой объ ледъ. Это что-то необыкновенное.

Марцелло. Вотъ уже два раза такой воинственной походкой, въ это-же глухое ночное время, оно проходитъ мимо насъ.

Гораціо. Наврно сказать, какое значеніе этого явленія я не могу,но, судя по всему, оно предвщаетъ нашему государству необыкновенное смятеніе.

Марцелло. Садитесь-же, друзья, скажите мн, кто знаетъ зачмъ такая грозная стража по ночамъ? Зачмъ день въ день льютъ пушки и закупаютъ военные снаряды въ чужихъ краяхъ? Зачмъ кипитъ работа на верфяхъ и народу не даютъ покоя ни по праздникамъ, ни днемъ, ни ночью. Кто объяснитъ мн это?

Гораціо. Я могу, покрайней мр, какъ говорятъ. Послдній король, тотъ, котораго образъ только-что являлся намъ, былъ, какъ вы знаете, вызванъ на бой честолюбивымъ Фортинбрасомъ, королемъ Норвежскимъ, нашъ храбрый Гамлетъ (такимъ его весь свтъ считалъ) побдилъ Фортинбраса, который, въ силу заключеннаго договора, утвержденнаго закономъ и рыцарскимъ обычаемъ, съ жизнію потерялъ вс земли, перешедшія въ собственность побдителя. Нашъ-же король обязался, съ своей стороны, соотвтственную часть своихъ земель уступить Фортинбрасу, если-бы послдній остался побдителемъ. Такимъ образомъ земли Фортинбраса достались Гамлету. И вотъ теперь юный Фортинбрасъ, нося въ груди неукротимый пылъ и злобу, набралъ по всмъ угламъ Норвегіи толпу отчаянныхъ головъ, на все готовыхъ за хлбъ и воду и вздумалъ (что не безъ извстно и нашему государству) силою оружія отнять у насъ, утраченныя отцомъ его, земли. И вотъ чмъ можно объяснить наши вооруженія, вотъ причина усиленной стражи, необыкновеннаго движенія и тревоги въ государств.

Бернардо. Иначе нельзя и думать, вотъ почему, какъ разъ теперь и посщаетъ нашъ постъ это страшное видніе въ оружіи, похожее такъ на короля, виновника этой войны.

Гораціо. Это всталъ прахъ, чтобы смутить глаза нашего духа. Когда Римъ, какъ пальма, гордо поднимался, передъ самымъ убійствомъ великаго Юлія, пустли гробницы, мертвецы въ саванахъ кричали и бродили по улицамъ цлыми толпами, Тогда являлись кометы съ огненными хвостами, выступала кровавая роса, солнце покрылось пятнами, влажная звзда, управляющая царствомъ Нептуна, затмилась, какъ будто въ день страшнаго суда. И вотъ, точно такія-же явленія грозныхъ событій (обыкновенно предвстники роковыхъ переворотовъ,) высланы теперь небомъ и землей противъ страны и нашего народа.

Духъ снова входитъ.

Гораціо. Но тише! Оно опять идетъ. Я загорожу ему дорогу, хотя-бы пришлось погибнуть. Стой, привидніе! Владешь-ли ты языкомъ или только одними звуками: говори ко мн! Нужно-ли совершить честное дло, которое можетъ тебя успокоить: говори ко мн! Посвященъ-ли ты въ тайну судьбы страны, которую, можетъ быть, слдуетъ предупредить: о, говори! Зарылъ-ли ты въ ндрахъ земли награбленныя при жизни сокровища, вокругъ которыхъ вы, духи, какъ говорятъ, бродите посл смерти: скажи объ этомъ! Остановись и говори! (Птухъ поетъ.) Останови его, Марцелло!

Марцелло. Можно ли его ударить аллебардой?

Гораціо. Руби, если не захочетъ остановиться!

Бернардо. Оно здсь.

Гораціо. Оно здсь.

Марцелло. Оно ушло.

(Духъ уходитъ.)

Мы оскорбили величественное видніе, расчитывая покорить его, съ помощью грубой силы. Оно неуязвимо, какъ воздухъ, и наши удары для него не боле, какъ оскорбительная шутка.

Бернардо. Оно хотло уже говорить, но птухъ, какъ разъ въ это время заплъ.

Гораціо. И тогда оно исчезло, какъ гршное существо, испуганное для него ненавистнымъ звукомъ. Я слыхалъ, что птухъ, подобно утренней труб, пробуждаетъ своимъ громкимъ и яснымъ крикомъ бога дня, въ это-же время отовсюду: изъ моря, огня, земли и воздуха спшитъ блуждающій духъ и кроется въ свою обитель. Что это врно, доказало намъ явленіе.

Марцелло. Оно поблднло и изчезло при крик птуха. Говорятъ, что передъ праздникомъ Рождества Христова, ранніе эти птицы поютъ цлую ночь: тогда будто-бы ни одинъ духъ бродить не сметъ, ночи здоровы, не падаютъ зловщія свтала, русалки не поютъ и вдьмы не колдуютъ — такое блаженное и святое это время.

Гораціо. И я такъ слышалъ и отчасти этому врю. Но смотрите: утро, одтое въ пурпуръ, уже занимается надъ росой высокаго холма. Оставимъ стражу, и я совтую разсказать все, что видли мы ночью, молодому Гамлету. Можно поклясться жизнью,что духъ, съ нами нмой, съ нимъ наврно будетъ говорить. Согласны-ли вы сказать ему объ этомъ, какъ требуютъ этого любовь и долгъ нашъ?

Марцелло. Непремнно нужно сказать. Я знаю гд мы его, наврно, найдемъ сегодня.

СЦЕНА II.

Государственная зала въ замк.

Король, Королева, Гамлетъ, Полоній, Лаэртъ, Вольтимандъ, Корнелій, придворные чины и свита входятъ.

Король. Хотя память о смерти Гамлета достойнаго брата нашего еще свжа, хотя сердце наше должно-бы скорбть еще и государство носить глубокій трауръ, но разсудокъ побдилъ на столько чувства, что мы среди глубокой о покойномъ скорби не позабыли и сами о себ. И такъ, мы, съ бывшей намъ сестрой, съ теперешней королевой и царственной вдовой, съ наслдницей воинственной страны, вступили въ бракъ. Съ притупленной радостью, соединили мы ясные глаза съ глазами влажными отъ слезъ, похоронное торжество со свадебнымъ пиромъ, мы положили, такъ сказать, на всы по ровной дол и счастья и горя, мы не противурчили и мудрымъ совтамъ вашимъ, которыми вы надляете насъ такъ щедро. Благодаримъ за все! Теперь, вы знаете уже, что юный Фортинбрасъ, пренебрегая достоинствомъ и силой нашей, расчитываетъ, что, со смертью нашего блаженной памяти брата, государство разстроено и пришло въ упадокъ, Увлекаемый этой надеждой и корыстью, онъ шлетъ настойчиво къ намъ пословъ, и требуетъ возврата тхъ земель, которыя уступлены на законномъ основаніи его отцомъ нашему храброму брату. Вотъ что знаемъ мы объ немъ. Скажу теперь объ нашихъ планахъ и о цли настоящаго собранія. Дло вотъ въ чемъ: мы шлемъ письмо къ Норвежцу, къ дяд юнаго Фортинбраса, слабому, больному, едва-ли знающему о планахъ племянника, чтобы онъ остановилъ дальнйшее его движеніе, тмъ боле, что наборъ людей и содержаніе войска производятся въ его земляхъ. А потому посылаемъ васъ, храбрый Вольтимандъ, и васъ, Корнелій, съ поклономъ къ старому Норвежцу, уполномочиваемъ васъ вести переговоры съ королемъ, но не дале тхъ предловъ, которые изложены здсь въ этомъ документ. Прощайте, поспшите, какъ можно скоре.

Корнелій и Вольтимандъ. Теперь, какъ и всегда, мы поспшимъ на сколько это будетъ возможно.

Королъ. Въ этомъ мы не сомнваемся. Всего хорошаго въ пути сердечно вамъ желаемъ.

(Вольтимандъ и Корнелій уходятъ.)

Ну, Лаэртъ, что скажете вы теперь? Вы, кажется, о чемъ-то просили: что это такое было, Лаэртъ? Дльно вы все можете сказать Датчанину и не будете даромъ словъ терять. Просите. Разв я вамъ отказывалъ когда нибудь, не ожидая даже просьбы? Не столько голова родная сердцу, рука не можетъ быть боле услужлива устамъ, сколько датскій престолъ благосклоненъ къ твоему отцу. Чего желаешь ты, Лаэртъ?

Лаэртъ. Ваше Величество, позволенія возвратиться во Францію, откуда я, хотя охотно, явился въ Данію исполнить долгъ при торжеств, коронованія, но теперь мои чувства и мечты снова стремятся къ Франціи и ожидаютъ только вашего милостиваго разршенія.

Король. Позволяетъ-ли вамъ отецъ? Что скажетъ Полоній?

Полоній. Государь, настойчивыми просьбами онъ вынудилъ у меня позволеніе, и я, наконецъ, къ своему почти противу воли данному, согласію, приложилъ печать. И я прошу, позвольте, Ваше Величество, пусть детъ.

Король. Пользуйся-же благопріятной минутой: время твое и наслаждайся твоими дарованіями въ волю. А теперь, мой племянникъ Гамлетъ и мой сынъ —

Гамлетъ. (въ сторону) Больше, чмъ родственникъ, но мене всего другъ.

Король. Какъ, еще до сихъ поръ висятъ надъ вами тучи?

Гамлетъ. Нисколько, но, какъ сыну, мн кажется солнце блещетъ слишкомъ ярко.

Королева. Брось уже, добрый Гамлетъ, мрачный цвтъ и посмотри на Данію веселымъ глазомъ. Не ищи постоянно съ опущенными рсницами благороднаго отца твоего. Ты знаешь, что это общій законъ для всхъ: что живетъ, должно умирать и стремиться отъ временнаго къ вчному.

Гамлетъ. Да, королева, это общій законъ.

Королева. Хорошо, почему же онъ кажется для тебя такимъ страннымъ?

Гамлетъ. Кажется, королева? Нтъ: есть, для меня ‘кажется’ не иметъ никакого значенія. Ни мрачное покрывало, добрая матушка, ни общепринятая траурная одежда, ни глубокій вздохъ стсненнаго дыханія, ни потоки слезъ въ глазахъ, ни лице, поникнувшее долу, ни какая тоска и грусть, ничто не можетъ дать понятія обо мн, все это только кажется: все это можно и съ играть. Но то, что больше всего, что кажется — ношу въ груди, остальное все — одно только украшеніе и нарядъ печали.

Король. Это прекрасно и длаетъ честь твоему сердцу, Гамлетъ, что ты объ отц такъ жалешь. Но ты знаешь, что и у отца твоего умеръ отецъ, у того тоже умеръ отецъ и, оставшійся въ живыхъ наслдникъ, долженъ, изъ дтскаго почтенія, надть на нкоторое время трауръ. Но упорно предаваться печали, это дло безбожнаго упрямства, скорбь не свойственная человку, указываетъ на волю непокорную небу, закоренлое сердце и мятежный духъ, показываетъ слабый и не совсмъ еще развитый умъ. О чемъ мы знаемъ, что оно не избжно, что оно обыкновенно, какъ одна изъ самыхъ обыкновенныхъ, осязаемыхъ чувствами, вещей: зачмъ-же такъ близко принимать ихъ къ сердцу? Полно-же! Это преступленіе противу неба, преступленіе противу мертвыхъ, преступленіе противу законовъ природы, противурчитъ въ высшей степени разсудку, котораго коренное ученіе — смерть отцевъ, и который вчно взываетъ отъ первой смерти до послдней: ‘это должно быть такъ’. Мы просимъ, бросьте безполезное горе и считайте насъ своимъ отцомъ, пусть знаетъ свтъ, что вы всхъ ближе къ нашему престолу и что боле сильной любви къ сыну никакой отецъ имть не можетъ. Что-же касается того, что вы хотите отправиться обратно въ Виттенбергъ, въ университетъ, это въ высшей степени противно нашимъ желаніямъ. Мы убдительно васъ просимъ остаться здсь подъ кроткимъ блескомъ очей нашихъ, какъ первый нашъ придворный, племянникъ, сынъ.

Королева. Я надюсь, Гамлетъ, что ты не откажешь въ просьб матери: пожалуста, останься съ нами, не узжай въ Виттенбергъ.

Гамлетъ. Охотно повинуюсь вамъ, королева.

Король. Отлично, вотъ любезный и прекрасный отвтъ! Будьте, какъ мы сами въ Даніи! Пойдемъ, супруга! Эта добровольное и дружеское согласіе Гамлета развеселило сердце мое, и въ честь этого пусть сегодня громъ орудій возвщаетъ облакамъ о каждомъ веселомъ тост, который провозглашаетъ Данія, когда-же король будетъ пить заздравный кубокъ, пусть загремятъ вмст и небо и земля. — Пойдемъ.

(Король, королева, Лаэртъ и свита уходятъ).

Гамлетъ. О растопись, наконецъ, ты, слишкомъ крпкое мясо, исчезни и испарись, какъ роса! Или, если-бы Предвчный не установилъ законъ противъ самоубійства! О Боже, Боже! какимъ пошлымъ, ничтожнымъ и не пригоднымъ кажется мн весь строй этого міра! Съ отвращеніемъ гляжу я на него! Это заглохшій садъ, въ которомъ выростаютъ смена однхъ только сорныхъ и ядовитыхъ травъ. Нужно-же, чтобы случилось такъ? Два мсяца, какъ умеръ! — Нтъ, это много, и двухъ мсяцевъ нтъ еще, такой превосходный монархъ! въ сравненіи съ которымъ этотъ — все равно, что Сатиръ подл Апполона, любившій мою мать такъ нжно, что кажется зефиръ небесный не смлъ-бы прикоснуться къ ея лицу. Небо и земля! Можно ли было думать? Она была такъ предана ему, что ея любви, казалось, и предла нтъ. Но въ одинъ лишь мсяцъ — я не въ состояніи представить себ этого! Слабость — имя твое, женщина! Въ какой нибудь короткій мсяцъ, прежде чмъ башмаки износились, въ которыхъ она шла за гробомъ моего отца, какъ Ніоба, вся въ слезахъ — она, да она, о небо! Зврь безчувственный скорблъ-бы боле — обвнчена уже съ дядей, съ братомъ моего отца, который на него однако-же такъ похожъ, какъ я на Геркулеса: въ одинъ лишь мсяцъ! Прежде чмъ соль коварныхъ слезъ сбжала съ заплаканныхъ очей, она уже была женой другого! — О, какая подлая поспшность броситься такъ скоро на ложе, оскверненное кровосмшеніемъ! Это ничтожно, изъ этого добра не можетъ быть. Сердце чуть не разорвется! потому что языкъ говорить несметъ.

Гораціо, Бернардо и Марцелло входятъ.

Гораціо. Да здравствуетъ Ваше Высочество!

Гамлетъ. (къ Гораціо) Я радъ, что васъ здсь вижу: Гораціо — если память мн еще не измнила?

Гораціо. Онъ самый, принцъ, и всегда вашъ бдный и покорнйшій слуга.

Гамлетъ. Называйте меня своимъ добрымъ другомъ, замните первое названіе послднимъ. Что длаете вы съ тхъ поръ, какъ пріхали изъ Виттенберга, Гораціо? (къ Марцелло) Марцелло?

Марцелло. Ваше Высочество —

Гамлетъ. Я очень радъ васъ видть. (къ Бернардо) Здравствуйте? (къ Гораціо) Серьезно, что привело васъ сюда изъ Виттенберга?

Гораціо. Праздношатательство, мой принцъ.

Гамлетъ. Пусть и врагъ этого объ васъ не скажетъ, вы никогда не въ состояніи убдить меня въ этомъ. Я знаю, что вы не любите жить праздно, Чмъ, однако-же, вы занимаетесь въ Гельзингер? Вы еще здсь научитесь пьянствовать, пока удете.

Гораціо. Я пріхалъ на погребеніе вашего отца.

Гамлетъ. Пожалуста, коллега, не издвайся надо мной, ты врно пріхалъ на свадьбу моей матери.

Гораціо. Дйствительно, мой принцъ, она что-то скоро посл того случилась.

Гамлетъ. Экономія, Гораціо! Экономія! Печеніе погребальнаго пира пригодилось на закуску къ свадебному столу. Лучше-бы мн на небесахъ встртить злйшаго врага, чмъ пережить тотъ день, Гораціо! Мой отецъ — мн представляется, что я какъ будто вижу моего отца.

Гораціо. Гд, принцъ?

Гамлетъ. Въ глазахъ моего духа, Гораціо.

Гораціо. Я его когда-то видлъ, это былъ храбрый король

Гамлетъ. Это былъ настоящій мужъ, въ полномъ значеніи этого слова: подобнаго ему никогда не увижу.

Гораціо. Мой принцъ, я думаю, что я его видлъ прошлой ночи.

Гамлетъ. Видлъ, кого?

Гораціо. Мой принцъ, короля, вашего отца.

Гамлетъ. Короля, моего отца?

Гораціо. Успокойтесь и выслушайте внимательно, что я вамъ разскажу объ этомъ чуд, чему свидтелями были вотъ и они.

Гамлетъ. Ради самого Создателя, разсказывай!

Гораціо. Дв ночи сряду оба, Марцелло и Бернардо, стоя на часахъ, среди гробовой тишины, въ полночь, вотъ что видли: тнь, совершенно какъ вашъ отецъ, въ панцыр, вооруженная съ головы до ногъ, является передъ ними, идетъ мимо, медленно и величественно, трижды проходитъ передъ ихъ оцпенлыми отъ ужаса глазами и такъ близко, что чуть не задваетъ ихъ жезломъ, они-же, какъ-бы превратившись въ студень отъ страха, онмли и ничего не могли сказать. Съ ужасомъ, въ глубокой тайн, они объ этомъ сообщили мн. На третью ночь я былъ съ ними на страж и тамъ, какъ они разсказывали, въ тоже время, въ томъ-же вид, буквально врно, явилось привидніе. Я зналъ вашего отца, вотъ дв руки — он не такъ похожи другъ на друга.

Гамлетъ. Гд-же это было?

Марцелло. На террас, гд мы стояли на часахъ.

Гамлетъ. Вы ничего не говорили съ нимъ?

Гораціо. Напротивъ, принцъ, но оно не отвчало, въ одно время, казалось, оно подняло голову и сдлало движеніе, какъ будто-бы хотло говорить: какъ вдругъ заплъ птухъ и, при этомъ крик, оно быстро ускользнуло и исчезло изъ нашихъ глазъ.

Гамлетъ. Очень странно.

Гораціо. Клянусь жизнію, благородный принцъ, это правда, мы считали долгомъ нашимъ объ этомъ сообщить вамъ.

Гамлетъ. Это серьезное, серьезное дло, господа, оно начинаетъ меня тревожить. Вы сегодня на часахъ?

Вс. Да, Ваше Высочество.

Гамлетъ. Въ панцыр, говорите вы?

Вс. Въ панцыр, Ваше Высочество.

Гамлетъ. Съ головы до ногъ?

Вс. Съ головы до ногъ.

Гамлетъ. Не видли вы лица его?

Гораціо. Напротивъ, шлемъ былъ поднятъ.

Гамлеть. Какъ-же выглядлъ онъ, мрачнымъ?

Гораціо. Его лице выражало скоре страданіе, чмъ гнвъ.

Гамлетъ. Блдный или красный?

Гораціо. Чрезвычайно блдный.

Гамлетъ. Глаза его смотрли на васъ?

Гораціо. Очень пристально.

Гамлетъ. Какъ жаль, что я при этомъ не былъ.

Гораціо. Вы бы наврно пришли въ ужасъ.

Гамлетъ. Очень можетъ быть, очень можетъ быть. И долго оно оставалось?

Гораціо. Сотню можно насчитать, не торопясь.

Марцелло и Бернардо. Дольше, дольше.

Гораціо. Когда я видлъ, это продолжалось не боле,

Гамлетъ. Съ сдою бородой, не такъ-ли?

Гораціо. Какую онъ носилъ при жизни — черная съ просдью.

Гамлетъ. Сегодня я буду самъ на часахъ, можетъ быть оно снова придетъ,

Гораціо. По всей вроятности.

Гамлетъ. Если оно явится въ образ моего благороднаго отца, я буду говорить къ нему, хотя бы самъ адъ поднялся и заставилъ меня молчать. Я прошу васъ всхъ: если вы до сихъ поръ ни кому не говорили объ явленіи, то и впредь сохраните эту тайну крпко, и, чтобы ни случилось ночью, знайте все про себя, но никому ни слова. За вашу любовь я не останусь у васъ въ долгу. Затмъ, прощайте! Между одиннадцатью и двнадцатью я прійду къ вамъ на террасу.

Вс. Къ услугамъ Вашего Высочества.

Гамлетъ. Вмсто услугъ, любите меня такъ, какъ я васъ люблю. И такъ, прощайте!

(Гораціо, Марцелло и Бернардо уходятъ).

Гамлетъ. (одинъ) Духъ моего отца въ оружіи? Это не даромъ: я предчувствую какую нибудь гнусную продлку. Какъ-бы скоре ночь! А пока, будь покойна, душа моя! Подлыя дла, прикрой ихъ хоть шаръ земной, сами собой всплывутъ на верхъ. (уходитъ).

СЦЕНА III.

Комната въ дом Полонія.

Лаэртъ и Офелія входятъ.

Лаэртъ. Мои вещи уже на корабл. Прощай! И, когда будетъ благопріятный случай, не спи, сестра, и напиши объ себ.

Офелія. Можешь-ли ты въ этомъ сомнваться?

Лаэртъ. Что-же касается Гамлета и его любовныхъ пустячковъ, считай это мимолетнымъ настроеніемъ духа, броженіемъ крови, это фіялка еще въ цвтущей пор молодости, рано созрвшая, не постоянная, мила, но не прочна, ароматъ и удовольствіе одной минуты — не боле.

Офелія. Не боле?

Лаэртъ. Иначе и не смотри на это! Природа стремится къ развитію не только величія и страстныхъ желаній нашего тла, но, вмст съ этимъ храмомъ, быстро растутъ и внутреннія стремленія души и духа. Онъ, можетъ быть, тебя и любитъ: до сихъ поръ обманъ и коварство не оскверняютъ чистоты его намреній, но опасность въ томъ, что онъ не можетъ располагать собой. Онъ боле, чмъ кто другой, долженъ подчиняться судьб своего рожденія. Онъ не можетъ, какъ обыкновенные люди, сдлать по вол своей выборъ потому, что отъ его выбора зависитъ безопасность и счастіе цлаго государства. Онъ самъ находится въ зависимости отъ согласія того политическаго тла, въ глав котораго стоитъ. Если онъ, какъ говоритъ теперь, и любитъ тебя, разсуди сама хорошенько, на сколько этому можно врить, и можетъ ли онъ располагать словомъ и дломъ, въ виду основныхъ законовъ, которые требуютъ для браковъ царственныхъ особъ согласія Даніи. Подумай, какъ можетъ пострадать честь твоя, если ты будешь внимать слишкомъ доврчиво его пснямъ — утеряешь сердце и невинность. Страшись этого, Офелія! страшись этого, дорогая сестра, скрой свои чувства далеко отъ соблазна страстей: самая цломудренная двица нескромна тогда даже, когда передъ луной обнажаетъ прелести свои. Сама добродтель не властна противу козней! Червь подтачиваетъ вешнее дитя прежде, чмъ распустится цвтокъ и для самой ранней и свжей, какъ роса, юности, ядовитое дыханіе самое опасное. Будь же осторожна! Страхъ — это безопасность наша. И, безъ врага, наша юность полна внутреннихъ волненій.

Офелія. Достоинство такого прекраснаго наставленія я сохраню, какъ стража, въ груди моей, однако-же, любезный братъ, не поступай и ты подобно лицемру-проповднику, который указываетъ другимъ тернистый путь къ спасенію, а самъ, какъ наглый и пошлый сластолюбецъ, идетъ по цвтистой дорог порока и издвается надъ собственнымъ своимъ совтомъ.

Лаэртъ. О, этого не бойся! Однако мн уже давно пора, — но вотъ отецъ идетъ.

Полоній входитъ.

Лаэртъ. Еще разъ благословеніе и еще разъ благополучіе мн въ пути: случай предстоитъ удобный, еще разъ сказать: прости.

Полоній. Еще здсь, Лаэртъ? Ай, ай! На бортъ, на бортъ! уже попутный втеръ надуваетъ парусъ и тамъ тебя зовутъ. Вотъ теб мое благословеніе —

(кладетъ руку па голову Лаэрта).

и эти правила твердо помни: не говори все, что знаешь, ничего не длай, необсудивши, какъ слдуетъ. Будь веселъ, но никогда не пошлъ. Испытаннаго друга прижми къ сердцу желзными цпями. Не позволяй себ жать руку первому встрчному. Берегись заводить ссору, когда-же это необходимо, поступи такъ, чтобы врагъ тебя боялся, Выслушивай всякаго, но не всякому разсказывай, принимай отъ всхъ совты, но сохраняй свое мнніе. Носи одежду дорогую, какую позволяетъ теб карманъ, но не вычурную, богатую, но не пеструю: одежда часто объясняетъ человка. Ты дешь во Францію, гд любятъ щеголять одеждой и люди высшаго класса, отличаются изящными манерами и знаютъ въ этомъ толкъ. Не длай долговъ, но не давай и въ займы, себя или друга погубить этимъ легко: долги ведутъ къ разоренію. Но прежде всего, будь вренъ самому себ, изъ этого вытекаетъ, какъ день изъ ночи, то, что никто въ теб никогда не ошибется. Прощай! мое благословеніе да содйствуетъ теб во всемъ!

Лаэртъ. Остаюсь съ глубочайшимъ уваженіемъ къ вамъ, батюшка.

Полоній. Теб нужно спшить, иди, тебя ожидаютъ слуги твои.

Лаэртъ. Прощай, Офелія, и помни то, что я теб сказалъ!

Офелія. Это останется въ памяти моей подъ крпкимъ замкомъ, а ты самъ возьми ключь отъ него.

Лаэртъ. (къ отцу и сестр). Прощайте! (уходитъ).

Полоній. Что это такое, Офелія, о чемъ онъ теб говорилъ?

Офелія. Если позволите, о принц Гамлет рчь была.

Полоній. Да, легокъ на помин! Я слышу, что онъ съ нкоторыхъ поръ очень часто проводитъ съ тобою время и что ты сама въ обращеніи съ нимъ свободна и даже слишкомъ, можетъ быть, любезна. Если это такъ — какъ говорятъ, хотя только для того, чтобы меня предостеречь — я долженъ теб сказать, что ты хорошо не понимаешь сама себя, какъ прилично это моей дочери и твоей двичьей чести. Что такое между вами? скажи мн правду!

Офелія. Не такъ давно и не разъ онъ сдлалъ мн признаніе въ склонности своей.

Полоній. Вотъ какъ, склонность! Ты говоришь, какъ ребенокъ, неопытный въ такихъ щекотливыхъ длахъ. И ты вришь этимъ признаніямъ, какъ ты ихъ называешь?

Офелія. Я не знаю, батюшка, что я должна думать?

Полоній. Такъ слушай-же: думай, что ты дурочка, что ты приняла его признанія за чистую монету, которая не иметъ никакой цны. Нтъ, веди себя умне, въ противномъ случа твоя глупость (чтобы не говорить по пустому) можетъ кончиться твоимъ позоромъ.

Офелія. Онъ настойчиво уврялъ меня въ своей любви, какъ того требуетъ приличіе и честь.

Полоній. Да, мало чего, что ты называешь это приличіемъ: вотъ выдумала что!

Офелія. И въ словахъ своихъ клялся небомъ и всми святыми, мой милый батюшка.

Полоній. Да, силки на куропатокъ! Я уже знаю, когда кровь кипитъ, какъ легко языкъ расточаетъ клятвы. Этотъ пламень, дочь моя — боле блестящій, чмъ согрвающій и гаснущій уже въ самомъ общаніи — не принимай за огонь. Съ этой минуты, будь поскупе на эти невинныя свиданія, цни себя по больше и не будь готова являться на всякое востребованіе. Что-же касается лично къ принцу Гамлету, врь ему такъ: онъ еще молодъ и что позволено ему, то не можетъ быть позволено теб. Однимъ словомъ, Офелія, не врь его клятвамъ: ибо они обманъ, не то, чмъ кажутся по наружности, это не больше, какъ заступники порочныхъ покушеній, которые поддлываются подъ благочестивые и священные обты для того, чтобы лучше обольстить. Разъ на всегда: ты должна тотчасъ распорядиться такъ, чтобы не убивать, по обыкновенію, время на разговоры съ принцемъ Гамлетомъ. Берегись, я теб говорю, теперь ступай своей дорогой!

Офелія. Слушаю, батюшка. (оба уходятъ).

Сцена IV.

Терраса.

Гамлетъ, Гораціо и Марцелло входятъ.

Гамлетъ. Какой рзкій втеръ и холодъ не стерпимый.

Гораціо. Да, втеръ пронзительный.

Гамлетъ. Который часъ?

Гораціо. Я думаю, скоро двнадцать.

Марцелло. Двнадцать уже пробило.

Гораціо. Въ самомъ дл? Я не слышалъ, наступаетъ, значитъ время, когда обыкновенно проходитъ духъ.

(Трубы и залпы изъ орудій слышны за сценой).

Что это значитъ, принцъ?

Гамлетъ. Король кутитъ всю ночь, напившись до пьяна, какъ бшенный пляшетъ, и когда наливаетъ онъ рейнвейнъ и поднимаетъ тостъ, трубы и литавры торжественно гремятъ.

Гораціо. Это такой обычай?

Гамлетъ. Ну да, но по моему мннію (хотя я здсь родился и воспитанъ такъ) этотъ обычай нужно-бы скоре бросить, чмъ слдовать ему. Наши оргіи прославили насъ во всхъ странахъ свта, насъ бранятъ и обзываютъ пьяницами, и дйствительно, эта страсть кладетъ позоръ на вс наши славныя и блестящія дла. Такая участь постигаетъ часто и отдльныхъ людей. Вслдствіе-ли врожденныхъ недостатковъ, которые ихъ позорятъ (хотя безвинно, потому что въ рожденіи своемъ никто не виноватъ), вслдствіе-ли слишкомъ горячей крови, которая переступаетъ предлы разсудка, или вслдствіе пороковъ, пріобртенныхъ привычкой, которая часто покрываетъ ржавчиной блескъ благородныхъ нравовъ — людей этихъ, говорю, заклейменныхъ самой какъ-бы природой, пусть будутъ добродтели ихъ чисты, какъ милосердіе неба и такъ много, сколько человкъ только можетъ ихъ имть — молва не пощадитъ и одинъ порокъ покроетъ все заразой, такъ, гранъ дурного увлекаетъ всъ всхъ благородныхъ достоинствъ въ собственный свой позоръ.

Духъ входитъ вооруженный.

Гораціо. Смотрите, принцъ, оно идетъ.

Гамлетъ. О, ангелы и духи безсмертнаго Бога, помогите!

(онъ стоитъ минуту, онмвши отъ ужаса).

Духъ-ли ты блаженный, или діяволъ, приносишь-ли эфиръ небесный, илъ адскій паръ, коварны, или добры замыслы твои: приходишь ты въ такомъ непостижимомъ вид, но я буду говорить къ теб, зову тебя Гамлетомъ, государемъ, отцемъ, королемъ Даніи: о, дай отвтъ! Пусть не погибну я въ слпомъ не знаніи! Напротивъ, скажи: зачмъ твои благочестивыя кости, принятыя въ царство смерти, расторгли саванъ гробовой? Зачмъ могила, въ которую ты опущенъ съ миромъ, раскрывши мраморную челюсть, выбрасываетъ теперь тебя? Чмъ объяснить себ, что ты, мертвецъ, закованный въ броню, вновь посщаешь лунное сіяніе и наполняешь тревогой ночи, зачмъ приводишь насъ, слпцовъ природы, въ такой невыразимый ужасъ, что набгаютъ мысли, которыхъ душа постичь не можетъ? Зачмъ? Скажи! Что должны мы длать?

(Духъ зоветъ рукой Гамлета).

Гораціо. Оно зоветъ васъ идти за нимъ, какъ будто хочетъ наедин сообщить вамъ что-то.

Марцелло. Смотрите, какъ дружески оно зоветъ васъ куда-то въ даль, но не ходите съ нимъ!

Гораціо. Не ходите, ни въ какомъ случа.

Гамлетъ. Оно не хочетъ говорить: такъ я пойду за нимъ.

Гораціо. Не длайте этого, принцъ!

Гамлетъ. Чего-же тутъ бояться? Жизнь свою цню я мене булавки, а душ что можетъ оно сдлать, когда она такая-же безсмертная, какъ оно само? Оно опять зоветъ, я пойду за нимъ.

Гораціо. А если оно васъ манитъ въ морскую бездну, принцъ, можетъ быть на грозную вершину той скалы, что виситъ надъ морской пучиной? И тамъ, принявши какой нибудь ужасный образъ, лишитъ разсудокъ силы и повергнетъ васъ въ безуміе? Подумайте! Мсто само собой наводитъ призраки отчаянія, когда глядишь оттуда въ морскую пропасть и слышишь ревъ бушующей волны.

Гамлетъ. Оно все машетъ рукой. (къ Духу) Иди! я за тобой.

Марцелло. (удерживая Гамлета) Не ходите, принцъ!

Гамлетъ. Прочь руки!

Гораціо. Послушайте насъ, не ходите.

Гамлетъ. Судьба моя зоветъ и напрягаетъ малйшій нервъ, какъ жилы немейскаго льва.

(Духъ машетъ.)

Оно машетъ снова: пустите, Ради Бога! (вырывается.) Я въ духа превращу того, кто вздумаетъ меня держать! Прочь, говорю! (къ духу.) Иди же впередъ! я слдую за тобой.

(Духъ и Гамлетъ уходятъ.)

Гораціо. Онъ совсмъ ума лишился.

Марцелло. Пойдемъ за нимъ! Намъ не слдовало-бы его слушать.

Гораціо. Пойдемъ! Какой будетъ этому конецъ?

Марцелло. Что-то не ладно въ королевств Даніи.

Гораціо. Можетъ быть Господь еще помилуетъ.

Марцелло. Пойдемъ за нимъ.

(Вс уходятъ.)

СЦЕНА V.

Отдаленное мсто на террас.

Духъ и Гамлетъ входятъ.

Гамлетъ. Куда ведешь меня? Говори, я дальше не иду!

Духъ. Слушай!

Гамлетъ. Я готовъ.

Духъ. Близится уже время когда мн снова нужно погрузиться въ срный и дымный пламень,

Гамлетъ. О, бдный духъ!

Духъ. Обо мн не жалй, но внимательно слушай то, о чемъ я буду говорить.

Гамлетъ. Говори! Долгъ мой — слушать тебя.

Духъ. И отомстить, какъ только ты услышишь.

Гамлетъ. Что такое?

Духъ. Я духъ твоего отца: осужденный на нкоторое время скитаться по ночамъ, а днемъ быть въ бездн вчнаго огня, пока не будутъ очищены грхи мои земные. Если-бы не запрещено было мн открыть внутреннюю тайну моей темницы, я сорвалъ-бы завсу изъ такихъ вещей, самая малйшая изъ которыхъ сокрушила-бы душу твою, молодая кровь твоя оцпенла-бы въ жилахъ, глаза-бы выступили изъ черепа на выкатъ, растрепались-бы локоны твои и каждый волосъ сталъ-бы дыбомъ, какъ иглы у разъяреннаго ежа, но этого предвчнаго откровенія не постигнуть смертнымъ людямъ. — Слушай, слушай, слушай! Если ты любилъ когда нибудь своего дорогаго отца —

Гамлетъ. О, Боже!

Духъ. Отомсти подлое и небывалое еще убійство его!

Гамлетъ. Убійство?

Духъ. Да, подлое какъ всякое убійство, но это злодйство — неслыханное и противуестественное.

Гамлетъ. Скоре разскажи объ немъ: на крыльяхъ, быстре мысли, быстре, какъ мечты влюбленныхъ, я полечу на мщеніе.

Духъ. Ты кажешься душой готовъ: но разв-бы ты не содрогнулся и тогда, когда-бы ты былъ боле вялъ, чмъ жирная трава, гніющая на берегахъ рки Леты! И такъ, Гамлетъ, слушай: сказали, что будто-бы, когда я спалъ въ саду, меня ужалила змя, такимъ придуманнымъ разсказомъ о моей кончин обмануто все царство, но знай, мой благородный юноша: змя, ужалившая и лишившая жизни твоего отца, носитъ теперь его корону.

Гамлетъ. О, ты, мое пророческое предчувствіе! Мой дядя!

Духъ. Да, онъ, развратный любодй, разрушилъ бракъ, волшебнымъ словомъ и коварствомъ (проклятое умнье соблазнять) увлекъ на грхъ наружно добродтельную королеву. О, Гамлетъ, какая это ужасная измна! Она измнила искренней любви моей, измнила клятв, которую мы оба дали подъ внцомъ и, безъ стыда, бросилась въ объятія преступника природой обиженнаго въ сравненіи со мной! Но какъ добродтель ничто прельстить не можетъ, предстань предъ ней порокъ, хоть въ риз духовъ небесныхъ, такъ страсть, соединенная хотя-бы съ ангеломъ чистйшимъ, пресыщается наконецъ небеснымъ ложемъ и падаетъ въ развратъ. Но стой! Мн кажется, я слышу, какъ утренній втерокъ струитъ и сокращу разсказъ. Когда я спалъ въ саду, обыкновенно посл обда, подкрался дядя твой съ бутылкой блены и влилъ мн въ ухо ядъ: сокъ этой проклятой травы бжитъ, какъ ртуть, въ сосудахъ тла и претворяетъ въ воду кровь. Такъ было и со мной. И я, въ одно мгновеніе, какъ Лазарь, покрылся весь корой смертельныхъ струпьевъ. Такимъ образомъ во сн, убитый рукою брата, я вдругъ лишился жизни, короны и жены, безъ причащенія, исповди и соборованія, обремененный тяжкими грхами, предсталъ на страшный судъ.

Гамлетъ. Это ужасно, ужасно! ничего не можетъ быть ужасне!

Духъ. Не потерпи, если въ теб есть хоть капля здоровой крови, чтобы королевское ложе Даніи было-бы мстомъ кровосмшенія и сладострастія. Но какъ-бы ты ни вздумалъ приняться за это дло, не погуби души своей, не замышляй ничего противу матери, пусть судитъ ее небо — въ груди ея и безъ того колючій тернъ. Прощай: мн пора! Свтлякъ предсказываетъ, что близко утро: его мерцающій свтъ уже блднетъ. Прощай, прощай, прощай и помни обо мн! (уходитъ).

Гамлетъ. О, вы, вс силы небесныя! Земля! И что еще? Не вызвать-ли и адъ? — Ну, полно! Стой, стой, сердце! Вы, жилы мои, не падайте тотчасъ, держите меня крпко и прямо! — Помнить о теб? Да, бдный духъ, я буду помнить, пока память будетъ здсь въ несчастномъ череп моемъ. Помнить о теб? Да, я вычеркну изъ листовъ воспоминанія вс мелкія исторіи, вс выраженія и вс образы, замченныя въ книгахъ, слды прошедшаго, пріобртенные въ юности и наблюденіемъ, и твое велніе одно только безъ всякой недостойной его примси, должно жить въ мозгу моемъ: да, клянусь Богомъ! — О, въ высшей степени недостойная и коварная женщина! О, злодй! презрнный, проклятый злодй! — Памятную книжку сюда! Я долженъ это записать: что можно смяться, хохотать и быть однако-же злодемъ, по крайней мр наврно знаю, что въ Даніи это возможно. (пишетъ) Тутъ стоите, вы, дядя! Теперь пароль мой слова: ‘Прощай, прощай и помни обо мн!’ Я поклялся въ томъ.

Гораціо. (за сценой) Принцъ! принцъ!

Марцелло. (за сценой) Принцъ Гамлетъ!

Гораціо. (за сценой) Да сохранитъ его Господь Богъ

Гамлетъ. (Ршительно про себя) Такъ пусть и будетъ!

Марцелло. (за сценой) Го, го! Принцъ!

Гамлетъ. Га, сюда ребята! сюда, соколы, сюда!

Гораціо и Марцелло входятъ.

Марцелло. Каковы дла, Ваше Высочество?

Гораціо. Что случилось, принцъ!

Гамлетъ. О, чудеса!

Гораціо. Сообщите намъ, дорогой принцъ.

Гамлетъ. Нтъ, вы откроете тайну.

Гораціо. Я никогда, клянусь небомъ, принцъ!

Марцелло. Я тоже не скажу.

Гамлетъ. Что вы скажете? Въ силахъ-ли душа человческая думать объ этомъ? — Однакоже вы намрены молчать?—

Гораціо и Марцелло. Да, клянемся небомъ, принцъ!

Гамлетъ. Нтъ въ цлой Даніи злодя, который не былъ-бы въ то-же время и отъявленный негодяй.

Гораціо. Не для чего было являться духу, что-бы сказать намъ только это.

Гамлетъ. Дйствительно, вы правы. И такъ, безъ лишнихъ формальностей, я полагаю, пожмемъ другъ другу руки и разойдемся, длайте, что хотите — у всякаго есть къ чему нибудь призваніе и охота — что касается меня, несчастнаго, я, если хотите знать, пойду молиться.

Гораціо. Это одни извороты, слова безъ опредленнаго значенія, принцъ.

Гамлетъ. Мн сердечно больно, что вы обижаетесь. Да, мой дорогой, сердечно.

Гораціо. Нтъ никакой обиды, принцъ.

Гамлетъ. Но, клянусь св. Патрикомъ, есть обида, Гораціо, горькая обида. Что-же касается явленія, то я вамъ доложу, что это вполн достойный уваженія призракъ. Любопытство узнать, что у меня съ нимъ за дло, преодолйте, какъ сами знаете. А теперь, мои дорогіе, насколько вы друзья, школьные товарищи, военные люди, не откажите мн въ маленькой услуг.

Гораціо. Въ чемъ дло, принцъ? Мы готовы.

Гамлетъ. Ни въ какомъ случа не говорите никому, что вы видли ночью.

Гораціо и Марцелло. Никогда, принцъ!

Гамлетъ. Хорошо, но поклянитесь.

Гораціо. Честное слово, принцъ, я никогда не скажу.

Марцелло. Я тоже даю честное слово.

Гамлетъ. На меч моемъ клянитесь!

Марцелло. Мы уже клялись, принцъ.

Гамлетъ. Не шутя, на меч моемъ, не шутя!

Духъ. (подъ землею) Клянитесь !

Гамлетъ. Ага, мой другъ! и ты это говоришь? Ты тамъ, честнйшее существо? Такъ и быть — послушайте товарища изъ подземелья — и приготовьтесь исполнить клятву!

Гораціо. Скажите клятву!

Гамлетъ. Никогда не говорить того, что вы видли: клянитесь на меч моемъ!

Духъ. (подъ землею) Клянитесь!

Гамлетъ. Здсь и тамъ? Перемнимъ мсто! — Сюда, господа, идите и кладите снова руки на меч моемъ: никогда не говорить того, что вы слышали, клянитесь на моемъ меч!

Духъ. (подъ землею) Клянитесь!

Гамлетъ. Молодецъ, старый кротъ! Неужели такъ шибко роешь? О, превосходный минеръ! — Еще разъ перемнимъ мсто, друзья!

Гораціо. Клянусь солнцемъ, это необыкновенно странно.

Гамлетъ. Такъ нужно и встрчать его, какъ встрчаютъ странника, пришедшаго издалека! На небесахъ и на земл есть боле такихъ вещей, о которыхъ вашей школьной мудрости и не снится, Гораціо. Но, будемъ продолжать! Здсь, какъ и передъ тмъ, клянитесь: (въ чемъ да поможетъ вамъ Господь) какъ бы странно я ни велъ себя, какимъ бы чудакомъ я ни притворялся на будущее время: если будете въ то время видть меня, ни сложеніемъ рукъ, ни качаніемъ головы, ни двусмысленнымъ словомъ, какъ напримръ: ‘да, да, мы знаемъ.’ — Или: ‘мы могли-бы, если-бы хотли’ — Или: ‘да, если-бы мы могли сказать’ — Или: ‘между вами есть такіе, если-бы они только смли’ — и тому подобными темными намеками не откроете тайны, что вы знаете обо мн что нибудь, что вы ничего подобнаго не сдлаете, въ чемъ да поможетъ вамъ Господь и милосердіе Его въ часъ скорби, вотъ въ чемъ клянитесь!

Духъ. (подъ землею) Клянитесь!

Вс. Клянемся!

Гамлетъ. Миръ, миръ съ тобой, встревоженный духъ! И такъ, любезные друзья, прощайте, и на сколько можетъ такой бдный человкъ, какъ Гамлетъ, доказать вамъ свою любовь и дружбу, за этимъ, съ Божіей помощью, дло не станетъ. Пойдемъ, и объ одномъ только прошу — никому ни слова! Насталъ хаосъ временъ: о, горе мн, когда подумаю, что я рожденъ установить въ немъ порядокъ! Пора, пойдемъ вс вмст!

(Вс уходятъ).

ДЙСТВІЕ ВТОРОЕ.

СЦЕНА I.

Комната въ дом Полонія.

Полоній и Рейнгольдъ входятъ,

Полоній. Отдай ему эти деньги и бумаги, Рейнгольдъ!

Рейнгольдъ. Слушаю.

Полоній. Но поступишь. ты весьма недурно, добрый Рейнгольдъ, если прежде, чмъ его увидишь, соберешь свднія объ его поведеніи,

Рейнгольдъ. Я тоже самое думалъ сдлать.

Полоній. Вотъ это хорошо сказано! отлично сказано! Видишь-ли, прежде всего спроси ты мн: кто есть изъ Датчанъ въ Париж, кто, какимъ образомъ и какъ живетъ, съ кмъ и сколько проживаетъ, если ты такими окольными путями замтишь, что они знаютъ моего сына, то приступи поближе, пока не попадешь вопросами прямо въ цль. ‘Я то-же его знаю, хотя издалека, или такъ напримръ: ‘я знаю его отца, его друзей, отчасти и его самаго.’ Понимаешь-ли, Рейнгольдъ?

Рейнгольдъ. Отлично понимаю.

Полоній. ‘Отчасти и его,’ но, можешь сказать, ‘что знаешь его мало и если это дйствительно тотъ самый, то онъ буянъ занимается тмъ и тмъ’ — посл того выдумай какой хочешь гршокъ, который будто-бы за нимъ водится, только не какой нибудь гадкій, который могъ-бы задть честь его, этого берегись, нтъ, такъ, какія нибудь буйныя, разгульныя выходки, свойственныя юности и свобод.

Рейнгольдъ. Напримръ: играть.

Полоній. Да, или-же, что онъ любитъ выпить, драться, буянить, вздорить, навщать гризетокъ — это еще можешь сказать.

Рейнгольдъ. Но это можетъ его позорить, баринъ мой.

Полоній. Нисколько, душа моя, если ты съумешь дать длу надлежащій видъ. Ты не долженъ представлять его такъ, какъ будто-бы онъ находится подъ вліяніемъ непобдимой страсти: не то я думаю, покажи его недостатки въ приличномъ свт, что-бы они казались только недостатками свободы, взрывами пылкой натуры, волненіемъ неукротимой крови, которая властна всякаго вводить въ соблазнъ.

Рейнгольдъ. Но, любезный баринъ —

Полоній. Съ какою цлью ты долженъ это длать?

Рейнгольдъ. Именно, я-бы желалъ это знать.

Полоній. Ахъ, какой-же ты! Мой планъ состоитъ вотъ въ чемъ и, какъ я думаю, это будетъ дудочка, на которую манятъ птицу: бросишь ты на личность сына небольшую тнь, какъ будто-бы онъ не безупреченъ — замть хорошо! Если твой собесдникъ, котораго ты выпытываешь, будетъ знать что нибудь подобное о молодомъ человк, будь увренъ, онъ такъ начнетъ: ‘любезный господинъ,’ или ‘другъ,’ или ‘мой почтеннйшій,’ какъ принято въ той стран называть и обращаться къ другимъ.

Рейнгольдь. Отлично!

Полоній. Посл того, какъ онъ это сдлаетъ: — онъ сдлаетъ — да, что-же я хотлъ сказать? Ахъ, чортъ возьми, я что-то хотлъ сказать. На чемъ я остановился?

Реингольдъ. На слов: онъ такъ начнетъ.

Полоній. На слов: онъ такъ начнетъ. — Да, онъ начнетъ такъ: ‘я этого господина знаю хорошо, я видлъ его вчера, или очень недавно, или когда-бы тамъ ни было, съ тмъ и тмъ, и, какъ вы говорите, онъ велъ игру большую, тамъ видли его кутящимъ, тамъ подрался онъ за игрой въ мячь, или-же: ‘я видлъ, какъ онъ отправился въ веселый домъ’ (желая сказать о дом терпимости) и тому подобное. — Видишь-ли, какимъ образомъ, на ложную приманку, можешь поймать настоящую правду—рыбу, вотъ какъ мы, тонкій и просвщенный народъ, умемъ окольными путями, подкопомъ, съ помощью ворота, достигнуть прямо цли, такимъ образомъ, какъ я теб совтую и учу, ты можешь узнать о сын все. Я думаю ты понялъ, не такъ-ли?

Рейегольдъ. Понялъ.

Полоній. Ну, ступай съ Богомъ! Прощай!

Рейнгольдъ. Мой добрйшій баринъ —

Полоній. Самъ слди за его направленіемъ.

Рейнгольдъ. Это я врно сдлаю.

Полоній. Да, чтобы онъ прилежно занимался музыкой!

Рейнгольдъ. Слушаю.

Полоній. Прощай!

(Рейнгольдъ уходитъ.)

Офелія входитъ.

Полоній. Ну что, Офелія, что слышно?

Офелія. Ахъ, любезный батюшка, я такъ испугалась!

Полоній. Чего? Скажи, ради Бога!

Офелія. Когда я шила въ своей комнат, вдругъ принцъ Гамлетъ — въ разорванномъ плащ, безъ шапки, въ грязныхъ и опустившихся чулкахъ, блдный, какъ рубаха, съ дрожащими колнями, съ лицемъ, полнымъ такой невыразимой скорби, какъ будто-бы онъ вырвался изъ ада для того, чтобы разсказать объ его ужасахъ, — въ такомъ вид онъ вошелъ во мн.

Полоній. Съ ума сошелъ отъ любви?

Офелія. Я не знаю, но боюсь, дйствительно, не отъ любви-ли?

Полоній. Что-же онъ говоритъ?

Офелія. Онъ схватилъ меня за руку и сжалъ крпко, посл того отклонился назадъ не боле, какъ на разстояніе руки. Другую же руку, приложивши вотъ такъ надъ глазомъ, столь пристально мн смотрлъ въ лице, какъ будто-бы хотлъ писать съ меня портретъ. Долго стоялъ онъ такъ, наконецъ, пожавши слегка мн руку, и, трижды покачавъ головой то въ одну, то въ другую сторону, такъ страшно и глубоко вздохнулъ, какъ будто-бы съ этимъ вздохомъ самъ онъ погибалъ. Посл того, онъ пустилъ меня и, обвернувши голову назадъ, не смотря куда идетъ, ушелъ и до послдней минуты глазъ не спускалъ съ меня.

Полоній. Ступай со мной, ступай, я хочу вдтъ короля. Это врное помшательство отъ неукротимой любви, которое приводитъ къ отчаянному ршенію, какъ и всякая другая страсть, которыя здсь подъ луной насъ мучатъ. Мн жаль — признайся, можетъ быть ты сказала ему передъ тмъ что нибудь слишкомъ непріятное?

Офелія. Нтъ, добрйшій отецъ, я только, какъ вы приказали, отослала письма и запретила ему приходить.

Полоній. Отъ этого онъ и помшался. Мн жаль, что я его такъ плохо понималъ. Я боялся, что онъ только шутитъ и хочетъ тебя увлечь, ахъ, проклятая моя подозрительность! Намъ старымъ людямъ, повидимому, такъ свойственно съ нашими понятіями переступать за предлы, какъ часто случается молодымъ людямъ бытъ опрометчивыми. Нужно идти къ королю, пойдемъ! Скрыть передъ нимъ эту любовь гораздо опасне для насъ, чмъ разсказать объ ней. Пойдемъ!

(оба уходятъ.)

СЦЕНА II.

Комната въ замк.

Король, Королева, Розенкранцъ, Гильденштернъ и свита входятъ.

Король. Здравствуйте, Розенкранцъ и Гильденштернъ! Мы не только желали очень видть васъ, но, нуждаясь въ вашихъ услугахъ, мы торопились пригласить васъ пріхать сюда, какъ можно скоре. Вы слышали уже о радикальной перемн, какая случилась съ Гамлетомъ, я выражаюсь такъ потому, что онъ ни по наружности, ни по духу не похожъ на то, что былъ. Что-бы это могло быть, если не смерть отца, отъ чего онъ такъ забывается, я не могу понять. Я прошу васъ обоихъ — такъ какъ вы съ дтскихъ лтъ съ нимъ воспитывались и близко знаете его характеръ — останьтесь на нкоторое время при двор, устройте разнаго рода развлеченія и при этомъ старайтесь разузнать и попасть на слдъ того, что-бы такое было, намъ неизвстное, отъ чего страдаетъ онъ и чему мы, безъ сомннія, желали-бы помочь.

Королева. Объ васъ, Господа, онъ часто говорилъ. Я наврно знаю, что никого онъ такъ, какъ васъ, не любитъ. Если вы хотите сдлать намъ большое одолженіе: пожалуста, не откажите остаться у насъ на нкоторое время — на васъ вся наша надежда, награда-же за труды ваши будетъ вполн достойна короля.

Розенкранцъ. Вашему Величеству принадлежитъ власть и право скоре повелвать намъ, чмъ просить.

Гильденштернъ. Повинуемся и готовы вс силы наши и услуги повергнуть къ стопамъ вашимъ — располагайте ими, какъ угодно.

Король. Спасибо, Розенкранцъ и любезный Гильденштернъ!

Королева. Спасибо, Гильденштернъ и любезный Розенкранцъ! Немедленно навстите моего сына, онъ ужасно измнился. Проведите ихъ кто нибудь и укажите, гд теперь Гамлетъ!

Гильденштернъ. Дай Богъ, чтобы наше общество и наши старанія были ему пріятны и полезны!

Королева. Далъ-бы Богъ, аминь!

(Розенкранцъ, Гильденштернъ и нкоторые изъ свиты уходятъ).

Полоній входитъ.

Полоній. Ваше Величество, послы возвратились изъ Норвегіи, очень. довольные.

Король. Ты всегда былъ отцомъ пріятныхъ извстій.

Полоній. Не правда-ли? Будьте уврены, Ваше Величество, что я посвящаю вс силы мои и душу сперва Богу, а потомъ Божьею милостію моему королю. А теперь-то, я думаю, (не ужъ-то этотъ мозгъ не попадаетъ уже такъ врно на настоящій слдъ дичи, какъ бывало прежде) что отыскалъ настоящую причину сумасшествія Гамлета.

Король. О, скажите пожалуста скоре: это меня очень занимаетъ.

Полоній. Сперва выслушайте пословъ, мой докладъ будетъ заключеніемъ, какъ дессертъ на большихъ обдахъ.

Король. Вы сами сдлайте имъ честь и представьте ихъ.

(Полоній уходитъ).

Онъ говоритъ, любезная Гертруда, что будто-бы открылъ источникъ болзни вашего сына.

Королева. Я боюсь, что единственная причина этого — одна: смерть отца его и наше скорое вступленіе въ бракъ.

Король. Хорошо, мы испытаемъ его.

Полоній возвращается съ Вольтимандомъ и Корнеліемъ.

Король. Здравствуйте, любезные друзья! — Вольтимандъ, скажите, что привозите вы отъ нашего брата, короля норвежскаго.

Вольтимандъ. Взаимный отвтъ на вашъ дружелюбный поклонъ и чувства. По первому нашему слову, послалъ онъ за племянникомъ и остановилъ наборъ солдатъ, который онъ считалъ приготовленіемъ къ войн съ Поляками, но, узнавши обстоятельне, онъ нашелъ, что затвалась экспедиція противъ Вашего Величества. Огорченный, что по болзни и по старости такъ обманутъ, онъ арестовалъ Фортинбраса, сдлалъ ему строжайшій выговоръ и заставилъ его дать клятву — ни въ какомъ случа не поднимать оружія противъ Вашего Величества. Обрадованный этимъ, старый король норвежскій назначилъ ему три тысячи червонцевъ содержанія въ годъ и уполномочилъ набранныя войска употребить въ дло противъ Поляковъ. (подаетъ граммоту) Здсь вотъ обстоятельная его просьба къ Вашему Величеству, чтобы вы соизволили разршить переходъ черезъ ваши предлы на такихъ условіяхъ и гарантіяхъ, какія здсь изложены.

Король. Мы на это согласны, въ свободное время прочтемъ, обсудимъ и отвтъ дадимъ. При этомъ благодаримъ васъ за успшные труды,отдохните и приходите обдать вмст. Мы всегда рады васъ видтъ у себя!

(Вольтимандъ и Корнелій уходятъ).

Полоній. И такъ, кажется, это дло благополучно кончилось. Государь и милостивйшая Государыня, разбирать здсь, что такое царское величество, что такое преданность, почему день — днемъ, ночь — ночью, время — временемъ: это-бы значило и ночь, и день, и время терять напрасно. Такъ какъ сжатость есть душа остроумія, многорчивость — тло и наружная прикраса, я постараюсь быть, какъ можно кратче. Вашъ благородный сынъ — умопомшанный, умопомшаннымъ я называю его: ибо въ чемъ и состоитъ умопомшательство, какъ ни въ томъ, что человкъ длается точь въ точь, какъ, умопомшанный? Но пусть будетъ такъ.

Королева. Говорите больше толкомъ, поменьше вычурности!

Полоній. Какъ честный человкъ, я нисколько не люблю вычурности. Умопомшанный онъ, это истина, что это истина, это жаль, и жаль что это истина. Однако, это безтолковая фигура, ну ее, я хочу безъ вычурности приступить къ длу, и такъ, мы считаемъ его сумасшедшимъ, остается намъ изслдовать причину эффекта, или, правильне сказать, причину дефекта, потому-что этому дефектъ-эффекту должна быть причина. И такъ, теперь дло состоитъ вотъ въ чемъ: судите сами! (вынимаетъ изъ кармана бумагу) У меня есть дочь, я имю ее, потому-что она моя, которая мн, видите, по долгу послушанія, вотъ это передала, ршите и посовтуйте теперь. (онъ читаетъ).

‘Божественной, идолу души моей, прелестной Офеліи.’

Это некрасивая рчь и грубое выраженіе, прелестный — это выраженіе свойственное только необразованному классу людей. Но послушайте дальше: ‘Ея прекрасному и нжному сердцу эти строки’ и т. д.

Королева. Это Гамлетъ къ ней прислалъ?

Полоній. Потерпите, милостивйшая государыня, я вамъ все доложу. (читаетъ) ‘Сомнвайся въ чистот солнечнаго свта, сомнвайся въ блеск звздъ, сомнвайся можетъ-ли обманывать правда, но въ любви моей — никогда. О, милая Офелія, я не умю писать стихами, я не владю искуствомъ размрять стопами мои страданія, но, что я тебя больше всего люблю, о, лучшая изъ всхъ, этому ты врь. Прощай! На вки твой, дражайшая, пока эта машина-тло во власти моей.

Гамлетъ.’

По долгу послушанія, мн это показала дочь и разсказала о его настойчивомъ ухаживаніи, въ какое время, какимъ образомъ и въ какомъ мст это случалось.

Король. Какъ, однако, она приняла его любовь?

Полоній. Какого же вы мннія обо мн?

Король. Что вы человкъ преданный и честный.

Полоній. Я съ удовольствіемъ готовъ доказать это. Однако-же что-бы вы подумали, если бы я, видя начало этой горячей любви, (я ее замтилъ, нужно вамъ сказать, до того еще, когда мн дочь сказала) что-бы вы подумали, или моя дорогая королева, Вашего Величества супруга, если-бы я при этомъ случа игралъ роль мшка для писемъ или письменнаго стола, спокойный и тихій закрылъ глаза и хладнокровно смотрлъ-бы на эту любовь? Чтобы вы подумали? Нтъ, я поступилъ открыто и прямо сказалъ моей молодой красавиц: ‘Принцъ Гамлетъ, владтельнаго дома князь, слишкомъ для тебя высокоя чета, этого не должно быть’ и тогда-же, я приказалъ ей, чтобы она прекратила съ нимъ всякія отношенія, не принимала ни посланныхъ, ни подарковъ. Она воспользовалась и послдовала моимъ совтамъ и онъ, отвергнутый, (какъ-бы это сказать покороче), впалъ въ тоску, потомъ началъ поститься, затмъ не спать, потомъ впалъ въ ослабленіе, потомъ въ разсянность, и такимъ образомъ, постепенно, дошелъ до сумасшествія, которымъ онъ теперь страдаетъ и всхъ смущаетъ насъ.

Король. (къ королев) Какъ вы думаете, можетъ быть и такъ?

Королева. Очень можетъ быть, все возможно.

Полоній. (къ королю) Хотлъ-бы я знать: замтили-ли вы когда нибудь, чтобы я, сказавши наврно: ‘это такъ’, впослдствіи это было-бы не такъ?

Король. Никогда, сколько я знаю.

Полоній. (Указывая на свою голову и плечи). Голову отрубите мн, если это не будетъ такъ. Когда я разъ напалъ на слдъ, непремнно добьюсь гд правда, скройсь она, хоть въ самомъ центр,

Король. Нельзя-ли какъ нибудь въ этомъ точне убдиться?

Полоній. Вамъ извстно, что онъ цлые часы ходитъ то взадъ, то впередъ по галлере.

Король. Дйствительно такъ.

Полоній. Я хочу послать дочь мою туда къ нему, станьте вы въ это время со мною за ковромъ и замчайте: если онъ ее не любитъ и не отъ того сошелъ съ ума, то пусть я не буду боле статсъ-секретаремъ, велите мн тогда поле пахать и ходить за лошадьми.

Король. Увидимъ.

Гамлетъ входитъ, читая.

Королева. Смотрите, несчастный идетъ, скучный и читаетъ.

Полоній. Не угодно-ли вамъ обоимъ будетъ уйдти отсюда, убдительно васъ прошу! Я тотчасъ къ нему подъду. Пожалуста позвольте!

(Король, королева и свита уходятъ).

(къ Гамлету). Какъ поживаете, мой дорогой принцъ Гамлетъ!

Гамлетъ. Слава Богу, хорошо!

Полоній. Знаете ли вы меня, принцъ!

Гамлетъ. Отлично. Вы рыбакъ?

Полоній. Ну, нтъ, принцъ.

Гамлетъ. Я-бы желалъ, чтобы вы были такимъ честнымъ человкомъ’

Полоній. Честнымъ, мой принцъ?

Гамлетъ. Да, милостивый государь, честнымъ быть въ этомъ мір, это значитъ, быть выбраннымъ изъ десяти тысячъ.

Полоній. Это сущая правда, принцъ.

Гамлетъ. Потому что если солнце зарождаетъ червей въ дохлой собак, божество цлуетъ падаль — есть у васъ дочь?

Полоній. Есть, принцъ.

Гамлетъ. Не пускайте ее на солнце. Быть способнымъ къ рожденію считается благословеніемъ, но, чтобы такая благодать не досталась въ удлъ вашей дочери — берегитесь, другъ.

Полоній. Что вы хотите этимъ сказать? (въ сторону) Такъ и намекаетъ все на дочь мою. А меня сначала и не узналъ, онъ сказалъ, что я рыбакъ. Далеко зашелъ, очень далеко! Правду сказать, и меня точно также мучила въ молодости любовь, какъ и его. Поговорю съ нимъ еще. (громко) Что вы читаете, принцъ?

Гамлетъ. Слова, слова, слова.

Полоній. Но о чемъ это толкуютъ?

Гамлетъ. Кто толкуетъ?

Полоній. Я хочу сказать какого содержанія книга, принцъ.

Гамлетъ. Клеветы, милостивый государь: тамъ какой-то плутъ-сатирикъ утверждаетъ, что будто у старыхъ людей сдая борода, лице ихъ покрывается морщинами, что изъ глазъ у нихъ течетъ клейкая амбра и смола, что у нихъ большой недостатокъ остроумія, а при этомъ у нихъ очень слабыя ребра. И, хотя я самъ въ этомъ искренно и твердо убжденъ, но я не нахожу удобнымъ выражать это на бумаг, вотъ и вы сами, милостивый государь, могли-бы сдлаться такимъ же старикомъ, какъ я, если-бы могли пятиться назадъ, какъ ракъ.

Полоній. (въ сторону) Это уже сумасшествіе и даже систематическое. (громко) Не хотите-ли уже уйдти отъ втра, принцъ?

Гамлетъ. Въ мой гробъ?

Полоній. Да, это значило-бы дйствительно уйдти отъ втра. (въ сторону) Какіе меткіе иногда его отвты! Удивительно, что сумасшедшимъ случается часто понимать то, что не доступно здравому смыслу и уму. Я его брошу и тотчасъ постараюсь устроить свиданіе его съ дочерью моей. — (громко) Ваше Высочество, извините, я покорнйше прошу разршить мн уйдти.

Гамлетъ. Вы не можете ничего боле пріятнаго попросить у меня — исключая жизни, исключая жизни.

Полоній. Прощайте, принцъ!

Гамлетъ. Скучные старые дураки!

Розенкранцъ и Гильденштернъ входятъ.

Полоній. (Проходя мимо) Вы ищите принца Гамлета? онъ тамъ.

Розенкранцъ. (къ Полонію) Да пошлетъ вамъ Господь Богъ всякое благополучіе, милостивый государь!

(Полоній уходитъ).

Гильденштернъ. Многоуважаемый принцъ —

Розенкранцъ. Дорогой мой принцъ —

Гамлетъ. Любезные и дорогіе друзья мои! Что подлываешь, ты, Гильденштернъ? — А, Розенкранцъ! — Каково поживаете, товарищи?

Розенкранцъ. Какъ маленькіе люди на этой земл.

Гильденштернъ. Счастливы, потому что мы не черезъ мру счастливы, мы не баловни, не сидимъ на макушк фортуны.

Гамлетъ. Но однако-же вы и не подошвы сапогъ ея?

Розенкранцъ. Нельзя сказать этого, принцъ.

Гамлетъ. Такимъ образомъ вы пребываете тамъ, гд ея поясъ, или же въ центр ея щедротъ.

Гильденштернъ. Говоря правду, мы съ нею въ близкихъ отношеніяхъ,

Гамлетъ. На лон богини счастія? О, какая удивительная правда — она втренная и легкаго поведенія женщина! Что слышно новаго?

Розенкранцъ. Ничего, принцъ, разв то только, что свтъ сталъ честнымъ.

Гамлетъ. Въ такомъ случа наступаетъ день страшнаго суда, но ваша новость — несправедлива. Позвольте васъ однако-же спросить: чмъ провинились вы, друзья, противъ фортуны, что она шлетъ васъ сюда въ темницу?

Гильденштернъ. Въ темницу, принцъ?

Гамлетъ. Данія и есть темница.

Розенкранцъ. Такимъ образомъ и цлый свтъ тоже темница.

Гамлетъ. Великолпная, въ которой много перегородокъ, норъ и карцеровъ. Данія — одна изъ самыхъ гадкихъ.

Розенкранцъ. Мы такъ не думаемъ объ ней, принцъ.

Гамлетъ. Въ такомъ случа для васъ нтъ темницы, такъ какъ все само по себ не бываетъ ни доброе ни злое, а зависитъ отъ того, какъ мы смотримъ на что. Для меня Данія — темница.

Розенкранцъ. Это зависитъ отъ того, что ваше честолюбіе превращаетъ ее въ темницу, она слишкомъ мала для вашего духа.

Гамлетъ. Боже, меня можно-бы заключить въ шелуху орховую и я-бы считалъ себя королемъ обширнйшей области, если-бы меня не преслдовали несчастные мечты.

Гильденштернъ. Эти-то мечты, на самомъ дл, и есть честолюбіе, такъ какъ сущность честолюбія есть только тнь мечты.

Гамлетъ. Мечта сама ни что иное, какъ тнь.

Розенкранцъ. Безъ сомннія, и мн кажется, что честолюбіе чувство такого прозрачнаго и не уловимаго свойства, что оно само не боле, какъ тнь тни.

Гамлетъ. Такимъ образомъ, наши нищіе — тла, и наши монархи и прославленные герои — тни нищихъ. Не пора ли намъ во дворецъ? Клянусь душей, я не въ силахъ резонировать.

Розенкранцъ и Гильденштернъ. Мы оба къ вашимъ услугамъ.

Гамлетъ. Ничего подобнаго не говорите, я не причислю васъ къ остальнымъ моимъ слугамъ, ибо скажу вамъ, какъ честный человкъ, моя свита отвратительна. Но, какъ друзей, равныхъ мн, спрашиваю, что подлываете вы въ Гельзингер?

Розенкранцъ. Мы хотли только навстить васъ, ничего боле.

Гамлетъ. Нищій, какъ я, я даже бденъ чувствомъ благодарности. Но я благодарю васъ и наврно, милые мои друзья, за мою благодарность не стоитъ дать и мднаго гроша. Разв за вами не посылали? Собственное-ли было ваше желаніе? Добровольный визитъ? Пожалуста, поступайте со мною честно. Такъ и быть! Ну, скажите-же!

Гильденштернъ. Что мы должны сказать, принцъ?

Гамлетъ. Что хотите — исключая правду. За вами послали, сознаніе уже замтно въ вашихъ глазахъ, которые недостаточно лукавы, чтобы притворяться. Я знаю, что добрый король и королева за вами послали.

Розенкранцъ. Съ какою цлью, принцъ?

Гамлетъ. Это я долженъ узнать отъ васъ. Но заклинаю васъ именемъ нашей школьной дружбы, союзомъ нашей юности, нашей испытанной любовью и всмъ дорогимъ, чмъ могъ-бы боле искусный ораторъ, сильне тронуть ваше сердце, скажите сами прямо: послали-ли за вами, или нтъ.

Розенкранцъ. (къ Гильденштерну) Что скажете вы?

Гамлетъ. (въ сторону) Такъ, я уже понимаю васъ. (громко) Если вы меня любите, признайтесь.

Гильденштернъ. Принцъ, дйствительно за нами послали.

Гамлетъ. Я вамъ скажу для чего, угадываю и предупрежу вашу измну, такъ что вы, неоткрывая на волосъ тайны, нисколько не погршите противъ короля и королевы. Недавно — не знаю почему — я лишился всей бодрости духа, оставилъ вс мои обыкновенныя занятія и дйствительно такъ разстроенъ, что земля, это чудное строеніе, кажется мн однимъ только пустыннымъ мысомъ, видите-ли этотъ великолпный куполъ, воздухъ, этотъ чудный небосклонъ, этотъ величественный сводъ, вытканный золотымъ огнемъ, все это кажется для меня только скопленіемъ испорченныхъ и заразительныхъ паровъ. Какое образцовое созданіе человкъ! Какъ благороденъ онъ по своему уму! Какъ безпредльны его способности! Какое достоинство и сила въ его образ и движеніяхъ! Сколько сходства въ длахъ у него съ ангеломъ, въ помыслахъ съ Богомъ! Краса міра! Первообразъ всего живущаго! И что-же для меня значитъ эта квинтэссенція изъ пыли? Я не имю никакой охоты къ мущин. (Розенкранцъ и Гильденштернъ смются) Къ женщин тоже, хотя вы, кажется, сомнваетесь въ этомъ, судя по вашей улыбк.

Розенкранцъ. У меня въ мысляхъ ничего подобнаго не было, принцъ.

Гамлетъ. Отъ чего-же вы смялись, когда я сказалъ, что я не имю никакой охоты къ мущине.

Розенкранцъ. Я думалъ вотъ что: если такъ, то какой-же сухой пріемъ найдутъ у васъ актеры. Мы встртили ихъ на дорог, они дутъ сюда, къ вашимъ услугамъ.

Гамлетъ. Тому, который играетъ королей, я очень радъ, его величеству я воздамъ должную дань, странствующій рыцарь употребитъ въ дло копье и шлемъ, любовникъ не напрасно будетъ вздыхать, играющій чудаковъ доведетъ роль свою до конца, дуракъ будетъ смшить людей, чувствительныхъ къ смху, актриса пусть смло высказываетъ свои чувства, разв стихи для этого будутъ плохи. Что это за труппа?

Розенкранцъ. Та самая, которая вамъ доставляла такъ много удовольствія — столичные актеры.

Гамлетъ. Почему-же они разъзжаютъ? Постоянное мстожительство выгодне имъ, какъ для славы, такъ и для доходовъ.

Розенкранцъ. Я думаю, что они перестали въ город играть, вслдствіе послднихъ перемнъ, которыя тамъ случились,

Гамлетъ. Пользуются-ли они тмъ-же уваженіемъ, какъ прежде, когда я былъ въ город? Такъ-ли охотно ихъ и теперь посщаютъ?

Розенкранцъ. Нтъ, наврно не такъ.

Гамлетъ. Отъ чего-же? Разв они стали дурно играть?

Розенкранцъ. Нисколько, ихъ достоинство и труды т-же самые, но тамъ нашлось гнздо дтей, маленькихъ_: птичекъ, которые немилосердно пищатъ напыщеннымъ слогомъ и за это имъ безпощадно аплодируютъ. Они теперь въ большомъ ходу и издваются надъ театрами обыкновенными (какъ называютъ они прочіе театры) до того, что многіе, носящіе шпаги, боятся гусинаго пера й едва осмливаются ходить туда.

Гамлетъ. Не ужели это дти? Кто-же ихъ содержитъ? Плотитъ имъ жалованье? Не ужели они до тхъ поръ только останутся актерами, пока поютъ дискантомъ? Не скажутъ-ли они впослдствіи, когда сдлаются обыкновенными актерами (что очень вроятно, когда они ни къ чему другому не будутъ приспособлены) что писатели ихнихъ комедій длаютъ глупость, заставляя ихъ самихъ декламировать противъ того, что ихъ ожидаетъ въ будущемъ?

Розенкранцъ. Право, съ обихъ сторонъ было много шуму и толпа нисколько не стсняется возбуждать об стороны къ драк. Нсколько времени дло доходило до того, что нельзя было ни за что продать пьесы, если въ ней писатель и актеры чуть не вцплялись въ волоса другъ другу.

Гамлетъ. Не ужели?

Гильденштернъ. О, много ума было потрачено на это.

Гамлетъ. И что-же, дти побждаютъ?

Розенкранцъ. Безъ сомннія, принцъ, они побдили актеровъ театра подъ фирмой: Геркулесъ съ земнымъ шаромъ на плечахъ.

Гамлетъ. Впрочемъ, что тутъ удивительнаго: теперь мой дядя сталъ королемъ Даніи, и вотъ именно т, которые ему строили рожу, пока жилъ мой отецъ, теперь плотятъ двадцать, сорокъ, пятьдесятъ, даже сто червонцевъ за его портретъ въ миніатюр. Чортъ возьми, въ этомъ что то есть сверхъ-естественное, пусть бы философія чмъ нибудь объяснила это.

(звукъ трубъ за сценой),

Гильденштернъ. Вотъ и актеры.

Гамлетъ. Любезные господа, вс очень рады видть васъ въ Гельзингер. Дайте мн ваши руки! Вотъ такъ! Хорошіе манеры и комплименты необходимы, когда мы рады кого нибудь встртить. Позвольте и мн васъ привтствовать такимъ-же образомъ, что-бы мое обращеніе съ актерами (которое по наружности должно быть особенно вжливое) не показалось-бы боле вжливымъ, какъ съ вами. Вамъ рады, но мой дядя-отецъ и моя тетка-мать ошибаются.

Гильденштернъ. Въ чемъ, мой дорогой принцъ?

Гамлетъ. Я теряю умъ только при сверовосточномъ втр, но при южномъ я могу отличить колокольню отъ фонарнаго столба.

Полоній входитъ.

Полоній. Здравствуйте, Господа!

Гамлетъ. Слушайте, Гильденштернъ! — и вы тоже — на каждое ухо до одному слушателю: большой ребенокъ, котораго вы видите тамъ, не вышолъ еще изъ пеленокъ.

Розенкранцъ. А можетъ быть онъ вторично народился, ибо говорятъ-же, что старики снова длаются дтьми.

Гамлеть. Я предсказываю, что онъ пришелъ сказать мн объ актерахъ. Обратите вниманіе! — Совершенно справедливо, милостивый государь: утромъ въ понедлъникъ тоже самое было, онъ былъ, точно ребенокъ.—

Полоній. Принцъ, я хочу вамъ сообщить новость.

Гамлетъ. Милостивый государь, я хочу вамъ сообщить новость. — Когда актеръ Росцій былъ въ Рим —

Полоній. Актеры сюда пріхали, принцъ,

Гамлетъ. Пустяки, пустяки.

Полоній. Какъ честный человкъ —

Гамлетъ ‘Каждый халъ на своемъ осл’ —

Полоній. Самые лучшіе актеры въ мір для трагедій, комедій, исторій, пасторалей, пастораль-комедій, историко-пасторалей, для нераздльнаго дйствія, или для какихъ угодно длинныхъ поэмъ. Для нихъ Сенека не слишкомъ трагиченъ и Плавтъ не слишкомъ комиченъ. Сочинить или сказать что-нибудь экспромтомъ съ ними никто не сравнится.

Гамлетъ. ‘О, Іеффай, судья израиля!’ — Какое сокровище ты имлъ?

Полоній. Какое сокровище онъ имлъ, принцъ?

Гамлетъ. Слушайте:

‘И прекрасную дочь онъ имлъ

Онъ любилъ ее отъ души.’

Полоній. (въ сторону) Непремнно моя дочь.

Гамлетъ. Не правъ-ли я, старый Іеффай?

Полоній. Если вы меня зовете Іеффайемъ, принцъ, то я имю дочь, которую чрезъ мру люблю.

Гамлетъ. Нтъ, не это слдуетъ заключеніе.

Полоній. Что-же слдуетъ, принцъ?

Гамлетъ. Да вотъ что:

‘Счастію, жизни конецъ

Положилъ нашъ Творецъ.’

3атмъ вы знаете:

‘И случилось съ ней то,

Что всмъ намъ суждено,’—

Дальше вы можете сами узнать изъ перваго отдла святочныхъ псней, а теперь, смотрите, идутъ люди, которые мшаютъ намъ продолжать разговоръ.

Четыре или пять актеровъ входятъ.

Гамлетъ. Здравствуйте, господа, здравствуйте! — Я радуюсь, что вижу васъ здоровыми. Здравствуйте, мои любезные друзья! Ахъ, старый другъ, какъ поистрепалось лице твое съ тхъ поръ, какъ я тебя видлъ въ послдній разъ! А что, ты и въ Даніи будешь ворчать на меня? Ахъ моя прекрасная молодая дама! Какъ люблю женщинъ, M-lle, вы поднялись къ небу на одинъ каблукъ выше съ тхъ поръ, какъ я васъ видлъ. Дай Богъ, чтобы вашъ голосъ, подобно старой монет, не потерялъ своей звучности и прелести. — Очень радъ васъ всхъ видть, господа! Мы тотчасъ пріймемся за дло, какъ французскіе фальконьеры, налетимъ на все, что встртится на пути. Съиграемъ что нибудь! Покажите намъ обращикъ вашего искуства. Такъ и быть! Какую нибудь патетическую рчь.

1-й актеръ. Какую рчь прикажете, Ваше Высочество!

Гамлетъ. Я слышалъ однажды, какъ ты читалъ монологъ. Пьеса никогда не была поставлена на сцену, а если и была, то не боле однаго раза, и, сколько могу припомнить, она не понравилась толп, для нее это было тоже самое, что свжая икра для простонародія. Но это была, по моему мннію и по мннію лучшихъ знатоковъ, превосходная пьеса: сцены въ ней распредлены правильно и задуманы весьма искусно и умно. Я помню, что кто-то сказалъ о ней, что въ стихахъ нтъ вовсе соли и перцу, чтобы придать мыслямъ боле остроты, что въ выраженіяхъ не было никакого желанія автора пользоваться прикрасами, но онъ считалъ ее написанной просто, столько-же со здравымъ смысломъ, какъ и пріятной и далеко боле красивой, чмъ прикрашенной. Въ пьес этой одинъ монологъ мн особенно нравился: это былъ разсказъ Энея Дидон, въ особенности то мсто, когда онъ разсказываетъ объ убійств Пріяма. (къ одному изъ актеровъ) Если вы помните, оно начинается этими строками: — Постойте, постойте —

‘Жестокій Пирръ, какъ левъ гирканскій’ — Нтъ не такъ, я ошибаюсъ, но помню, что оно начинается Пирромъ. ‘Жестокій Пирръ, онъ, котораго мрачный мечь, черный, какъ замыслы его, похожій на ту ночь, когда сидлъ онъ внутри зловщаго коня — убралъ теперь свой страшный ликъ варварскими гербами: съ головы до ногъ имлъ онъ видъ алой краски, какъ чудовище росписанъ былъ кровью отцовъ, матерей, дочерей и сыновей, осушаемый жаромъ пылающихъ улицъ, которыя освщали грознымъ и адскимъ свтомъ сцену убійства своего владыки. Распаленный огнемъ и злобой, обрызганный густою кровью, съ глазами, какъ-бы изъ краснаго камня, ищетъ бшенный Пирръ праотца Пріяма.’ — Продолжайте дальше!

Полоній. Ей Богу, принцъ, великолпно сказано — благороднымъ тономъ, съ отличной выдержкой.

1-й актеръ. ‘Скоро находитъ онъ его, но уже безсильнаго дать отпоръ врагу: его старый мечь не повинуется боле рук и лежитъ невнимательный къ повелнію, тамъ гд упалъ, Далеко не равномрный силами бросается Пирръ прямо на Пріяма и высоко взмахнулъ мечемъ,но отъ однаго только свиста ужаснаго меча падаетъ обезсиленный отецъ. И Троя, хотя уже бездыханная, содрогнулась отъ этого взмаха, ея поникшая долу башня, объятая пламенемъ, рушилась на землю и паденіемъ своимъ ужаснымъ оглушила Пирра: смотрите, мечь его, неумолимо падавшій уже на блую, какъ молоко, царственную голову Пріяма, остановился въ воздух, какъ будто окаменлый. Такъ стоялъ онъ, росписанное чудовище, въ недоумніи между силой и волей и не зналь, что длать. Но, какъ часто, видимъ мы, бываетъ передъ бурей: тишина на неб, не подвижны облака, втеръ не шелохнетъ, а внизу земля мрачная, какъ смерть — вдругъ ужасный громъ разскаетъ воздухъ, такъ и мщеніе, какъ-бы въ наказаніе за минуту замедленія, съ новой силой поднимаетъ на дло Пирра, и никогда не падали безпощадне молоты циклоповъ на панцырь Марса, скованный какъ вчность, какъ удалъ теперь кровавый мечь Пирра на голову Пріяма. — О, ты, коварная, какъ публичная женщина, богиня Фортуна! Вы, вс, боги великаго совта, лишите ее власти, изломаете спицы и ободъ колеса ея, и пусть скатится съ высотъ небесныхъ одна ступица въ бездонную пропасть ада.’

Полоній. Это слишкомъ длинно.

Гамлетъ. Не мшало-бы отослать къ цырульнику и обрзать вмст съ вашей бородой. (къ актеру) Пожалуста, продолжай! Онъ любитъ только фарсы или пошлые анекдоты, въ противномъ случа засыпаетъ. Говори дальше, начинай о Гекуб!

1-й актеръ. ‘Но кто, о горе! видлъ полунагую королеву’—

Гамлетъ. Полунагую королеву?

Полоній. Это хорошо, полунагая королева, хорошо.

1-й актеръ. ‘Какъ бгала она, босая, и пламень могла-бъ залить ручьями слезъ, съ головой, прикрытой лохмотьемъ, гд еще недавно сіяла царская корона, и, вмсто одежды, исхудалое и истощенное отъ горя тло было покрыто простыней, въ торопяхъ гд-то схваченной: кто это видлъ, разразился-бы ядовитымъ гнвомъ противъ коварства богини фортуны. И если-бы сами боги взглянули въ ту минуту, когда она замтила, какъ Пирръ, жестоко позоря, рубилъ мечемъ супруга тло: первый взрывъ крика ея (для нихъ жизнь смертныхъ не совсмъ чужда) вызвалъ бы слезы изъ пылающихъ очей неба и чувство состраданія изъ сердецъ безсмертныхъ боговъ.’

Полоній. Посмотрите, разв не измнился онъ въ лиц, даже слезы на глазахъ? — Пожалуста, перестань!

Гамлетъ. Хорошо. Остальное разскажешь мн посл, въ скоромъ времени. (къ Полонію) Милостивый государь, не угодно-ли вамъ позаботиться объ угощеніи актеровъ. Послушайте, примите ихъ хорошо, потому что они зеркало и краткая хроника нашего вка. Для васъ была-бы лучше дурная надпись на могил, посл смерти, чмъ худая молва при жизни.

Полоній. Ваше Высочество, я, буду обращаться съ ними по ихъ заслугамъ.

Гамлетъ. Чортъ возьми, мой милый, гораздо лучше! Попробуйте обращаться со всякимъ по заслугамъ — кого тогда не пришлось-бы побить? Обращайтесь съ ними, какъ требуютъ этого собственное ваше достоинство и честь: чмъ мене они этого стоютъ, тмъ боле можно будетъ оцнить вашу доброту и любезность. Возьмите ихъ съ собой!

Полоній. Пожалуйте, господа!.

Гамлетъ. (къ актерамъ) Идите за нимъ, друзья мои! Завтра должна быть съиграна пьеса. (къ первому,актеру) Послушайте, старый другъ, можете ли вы съиграть убійство Гонзаго?

1-й актеръ. Можемъ, принцъ.

Гамлетъ. Съиграйте его завтра вечеромъ. Я надюсь, что вы, если понадобится, можете выучить наизустъ монологъ, такъ около 12—16 строкъ, который я хочу сочинить и вставить въ пьесу? Не такъ-ли?

1-й актеръ. Могу, Ваше Высочество.

Гамлетъ. Отлично! (ко всмъ актерамъ) Идите за этимъ господиномъ, только, смотрите, не труните надъ нимъ! (Полоній и актеры уходятъ. — Къ Розенкранцу и Гильденштерну) Мои добрые друзья, я прощаюсь съ вами до вечера: вамъ очень рады въ Гельзингер!

Розенкранцъ. Очень хорошо, принцъ.

Гамлетъ. И такъ, идите съ Богомъ!

(Розенкранцъ, Гильденштернъ уходятъ).

Теперь я одинъ. О, какой-же я негодяй и презрнный рабъ! Не удивительно-ли, что здсь актеръ, подъ вліяніемъ вымысла и страсти, созданныхъ воображеніемъ, по собственному только представленію, могъ настроить свою душу такъ, что лице его отъ волненія блднло и выражало ужасъ, глаза наливались слезами, голосъ замиралъ и вся его фигура, какъ-бы олицетворяла собой эти чувства. И все это волненіе изъ за пустяковъ! Изъ за Гекубы! Что ему Гекуба, что онъ ей? Изъ за чего тутъ слезы лить? Что, если бы онъ, какъ я, былъ призванъ на дло мщенія и это чувство было-бы единственной задачей его жизни: что-бы онъ длалъ? Залилъ-бы слезами сцену, поразилъ-бы зрителей раздирающими душу словами, съ ума бы свелъ преступника, привелъ-бы въ такое смущеніе и трепетъ людей невинныхъ и не причастныхъ къ длу, что могъ-бы даже лишить ихъ и зрнія и слуха. А я, робкій и малодушный бездльникъ, пресмыкаюсь, какъ шутъ въ чужомъ пиру, чуждаясь собственнаго дла, и не смю сказать одного слова, одного слова въ защиту короля, котораго открытымъ разбоемъ лишили собственности и драгоцнной жизни. Кажется, я не трусъ? Кто сметъ назвать меня негоднымъ? Ударить по голов? Потрепать за бороду и бросить въ лице клочки волосъ? Ущипнуть за носъ? Нахально уличать во лжи? Кто сметъ сдлать это? Но я, наконецъ, какъ будто-бы проглотилъ все это? Иначе нельзя и думать: я кротокъ, какъ голубь, гнетъ переношу безъ настоящаго ожесточенія, въ противномъ случа, я давно-бы долженъ былъ бросить трупъ этого мерзавца, какъ падаль, на съденіе здшнимъ коршунамъ. Кровожадный и развратный негодяй! Безчувственный и сладострастный извергъ! — Да, но какой-же я оселъ! Отличная храбрость,когда, будучи сыномъ дорогого замученнаго отца, когда небо и адъ зовутъ меня на месть, я только на словахъ, какъ публичная женщина, отвожу душу и довольствуюсь одними бранными словами, какъ какая нибудь поденщица или кухарка! О, какъ это гадко! Пора теб на работу, голова моя! Да, да! Я слышалъ, что разбойники, присутствуя въ театр на драматическихъ представленіяхъ, искуствомъ игры до того поражены бывали, что сами выдавали тайну своихъ преступленій: убійство, безъ языка, уметъ говорить какими-то магическими словами. Они должны съиграть передъ дядей что нибудь похожее на убійство моего отца. Я буду слдить за его глазами, я хочу проникнуть въ сокровенную тайну души его: дрогнетъ онъ — тогда я буду знать, что длать. Духъ, котораго я видлъ, можетъ быть дьяволъ, который уметъ облекаться въ разныя обольстительныя формы, да, и, можетъ быть, пользуясь моей слабостью и меланхоліей (на такой характеръ онъ иметъ сильное вліяніе) увлекаетъ меня на погибель. Я хочу добыть основаніе боле врное. Пусть театральное представленіе будетъ силками, разставленными на совсть короля! (уходитъ).

ДЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ.

СЦЕНА I.

Комната въ замк.

Король, Королева, Полоній, Офелія, Розенкранцъ и Гильденштернъ входятъ.

Король. Чтоже, нельзя отъ него узнать никакими изворотами: что за разстройство, которое нарушаетъ спокойствіе его жизни такимъ ужаснымъ и опаснымъ безуміемъ?

Розенкранцъ. Онъ говоритъ, что чувствуетъ себя разстроеннымъ, но не хочетъ ни за что сказать о причин этого разстройства.

Гильденштернъ. Онъ неохотно позволилъ испытывать себя, отдлывается, напротивъ, весьма искусно, когда мы хотли убдить его, что-бы онъ открылъ намъ настоящую суть дла.

Королева. Какъ-же онъ васъ принялъ?

Розенкранцъ. Какъ настоящій джентльменъ.

Гильденштернъ. Однако-же онъ длалъ надъ собой большое усиліе.

Розенкранцъ. На собственные вопросы скупъ, на наши-же вопросы отвчалъ охотно.

Королева. Звали-ли вы его на какое нибудь гулянье?

Розенкранцъ. Случилось именно въ это время, Ваше Величество, что мы встртили на дорог актеровъ. Ему мы сказали объ этомъ и, кажется, онъ какъ-то особенно этому обрадовался. Они остановились здсь, недалеко отъ дворца, и, полагаю, что получили уже приказаніе играть для него сегодня вечеромъ.

Полоній. Дйствительно такъ, онъ меня просилъ пригласить Ваши Величества послушать и посмотрть эту вещь.

Король. Съ большимъ удовольствіемъ, я очень радъ, что онъ начинаетъ въ этомъ находить удовольствіе. Вы, любезные господа, воодушевляйте и подстрекайте его къ разнаго рода развлеченіямъ.

Розенкранцъ. Мы очень рады, государь!

(Розенкранцъ и Гильденштернъ уходятъ.)

Король. И ты уйди, любезная Гертруда, мы тайно направляемъ сюда Гамлета, чтобы онъ, какъ-бы случайно, могъ встртиться здсь съ Офеліей. Мы съ отцомъ ея станемъ такъ, что будемъ все видть, сами не показываясь. Изъ этого свиданія мы постараемся замтить и разгадать: тоска-ли отъ любви причиной его скорби, или его мучитъ что нибудь другое.

Королева. Ухожу, если вы этого требуете. — Что касается васъ, Офелія, я бы только и желала, чтобы ваша красота была счастливымъ основаніемъ странностей Гамлета: въ такомъ случа, я надюсь, что ваши добродтели подйствуютъ на него благотворно и возвратятъ ему разсудокъ, къ чести васъ обоихъ.

Офелія. Я этого желаю, Ваше Величество. (королева уходитъ).

Полоній. Прохаживайся здсь, Офелія! Государь, займемъ наши мста! — (къ Офеліи) Читай, это будетъ благовиднымъ предлогомъ твоего уединенія. — Въ этомъ отношеніи часто и мы сами не безъ грха — много человкъ испытываетъ въ жизни — набожнымъ лицемъ и мнимо благочестивыми длами подслащаемъ хоть самого чорта.

Король. (въ сторону) О, сколько въ этомъ правды! Какимъ острымъ бичемъ слова эти падаютъ мн на совсть! Лице развратницы, подкрашенное искуствомъ, не столько возбуждаетъ отвращенія своими румянами, какъ мои дла, прикрытыя красными словами. О, тяжкое бремя мое!

Полоній. Я слышу, онъ идетъ: спрячемся!

(Король и Полоній становятся за ковромъ).

Гамлетъ входитъ.

Гамлетъ. Быть, или не быть — вотъ въ чемъ вопросъ здсь: благородне-ли переносить въ душ вс ужасы разъяренной судьбы, или, поднявъ оружіе противу моря золъ, погибнуть въ неравномъ бою. Умереть — уснуть — и только! — и знать, что въ этомъ сн будетъ конецъ всмъ мученіямъ сердца и тысячамъ невзгодъ, доставшихся въ удлъ нашей жизни — это и есть единственное и страстное желаніе нашего духа. Умереть — уснуть — уснуть! Можетъ быть погрузиться только въ мечты! — Да, но въ томъ то и дло: какія будутъ т мечты за гробомъ, когда мы бросимъ смертное наше тло? Вотъ что останавливаетъ насъ и служитъ основаніемъ тому, что наши бдствія переживаютъ цлыя столтія! Въ противномъ случа: кто-бы снесъ насмшку и бичъ временъ, гнетъ сильнаго, обиды гордаго, муки отвергнутой съ презрніемъ любви, попираніе законовъ, высокомріе должностныхъ чиновъ и позоръ, которому подвергаются смиренныя заслуги передъ ничтожествомъ, если-бы каждый, по собственному желанію, могъ достигнуть покоя, съ помощью какой нибудь булавки? Кто-бы стоналъ и трудился въ пот лица, кто гнулъ-бы шею подъ бременемъ земныхъ невзгодъ? Но страхъ чего-то, что будетъ посл смерти — въ той неизвданной стран, откуда путники никогда не возвращаются — приводитъ волю въ такое ужасное смятеніе, что мы охотне переносимъ неизбжныя бдствія наши, чмъ ршаемся летть къ другимъ, еще неизвданнымъ страданіямъ. Вотъ почему совсть длаетъ всхъ насъ трусами, эта роковая мысль отравляетъ врожденное намъ чувство отваги, и подвиги наши, какъ-бы ни были полны энергіи и силы, сбитые съ пути идеей этой, теряютъ даже самое названіе подвиговъ.— Тише! Прелестная Офелія. (къ Офеліи). Нимфа, помяни въ своихъ молитвахъ и мои грхи!

Офелія. Какъ поживаете, принцъ, съ тхъ поръ, какъ я васъ такъ давно не видла?

Гамлетъ. Всеподданнйше благодарю: хорошо.

Офелія. Мой принцъ, у меня есть вещи, данныя мн вами на память, я давно собираюсь возвратить ихъ вамъ, возьмите ихъ, пожалуста, теперь!

Гамлетъ. Нтъ, никогда, я никогда ничего не давалъ вамъ.

Офелія. Дорогой принцъ, вы знаете хорошо, что дарили, и при этомъ слова ваши были такъ сладки и душисты, что далеко увеличивали цнность вещей. Но ароматъ исчезъ — возьмите ихъ назадъ: для благородной души, подарокъ теряетъ всякое значеніе, когда потеряно сердце дающаго. Вотъ они, принцъ!

Гамлетъ. Ха, ха, ха! Скажите: вы добродтельны?

Офелія. Милостивый Государь?

Гамлетъ. Красавица-ли вы?

Офелія. Что вы хотите этимъ сказать, Ваше Высочество?

Гамлетъ. То, что если вы добродтельны и красивы, добродтель ваша не должна имть никакого сношенія съ красотой.

Офелія. Мой принцъ, можетъ-ли красота имть лучшаго друга, какъ добродтель?

Гамлетъ. Безъ сомннія: потому что сила красоты скоре передлаетъ добродтель въ распутство, нежели сила добродтели сдлаетъ красоту себ подобной. Прежде это было немыслимо, а теперь время доказало, что это можетъ быть. Я любилъ тебя когда-то.

Офелія. Дйствительно, мой принцъ, вы старались уврить меня въ этомъ.

Гамлетъ. Ты не должна была мн врить: потому что добродтель не можетъ привиться къ нашему испорченному поколнію такъ, чтобы не оставалось въ немъ гнилаго вкуса. Я не любилъ тебя.

Офелія. Тмъ хуже я была обманута.

Гамлетъ. Ступай въ монастырь! Зачмъ хотла-бы ты рождать гршниковъ для свта? Я самъ могъ-бы назвать себя достаточно добродтельнымъ, но я могу обвинить себя въ такихъ вещахъ, что лучше-бы не родила меня мать моя. Я слишкомъ гордъ, мстителенъ, честолюбивъ, къ моимъ услугамъ столько преступленій, что у меня нтъ столько ума, что-бы ихъ придумать, нтъ столько воображенія, чтобы облечь ихъ въ формы, нтъ столько времени, чтобы привести ихъ въ исполненіе. И для чего-бы такимъ молодцамъ, какъ я, пресмыкаться между небомъ и землей? Мы отъявленные негодяи, вс: никому изъ насъ не врь! Иди прямо въ монастырь! Гд твой отецъ?

Офелія. Дома, принцъ.

Гамлетъ. Затвори двери за нимъ на замокъ, чтобы онъ нигд, кром дома, не разъигрывалъ роль дурака. Прощай!

Офелія. Спаси его, милосердное небо!

Гамлетъ. Если ты выйдешь замужъ, я даю теб такое проклятіе въ приданное: будь непорочна, какъ ледъ, чиста, какъ снгъ, ты не уйдешь отъ клеветы. Иди въ монастырь! Прощай! Но если ты непремнно хочешь замужъ, бери дурака, потому что люди умные знаютъ слишкомъ хорошо, въ какія чудовища вы передлываете ихъ. Иди въ монастырь! и то скоро. Прощай!

Офелія. Силы небесныя, исцлите его!

Гамлетъ. Я знаю тоже хорошо ваши продлки съ румянами. Богъ вамъ далъ одно лице, а вы себ длаете другое, вы ломаетесь въ танцахъ, смените ногами, нарочно шепелявите, созданіямъ Божіимъ даете позорныя названія и притворяетесь, по глупости, дурочками, ничего не понимающими. Пойдите вы! Ни слова объ этомъ! оно свело меня съ ума. Я говорю, мы знать ничего не хотимъ о брак: кто женатъ уже, вс, кром одного, должны жить, прочіе должны остаться, какъ теперь, иди въ монастырь! (уходить).

Офелія. О, какой благородный духъ разрушенъ! Глаза — настоящаго царедворца, языкъ — ученаго, рука — героя, надежда и краса государства, зеркало нравственной чистоты, образецъ воспитанія, предметъ, достойный вниманія философа: все, все погибло! И я, самая несчастная и жалкая изъ женщинъ, вкусившая сладость клятвъ его, я вижу, какъ его благородный высоковластительный умъ дико звучитъ теперь, какъ разбитые колокола, этотъ чудный образъ, черты цвтущей юности, уничтожены безуміемъ: горе мн, горе! что я видла когда-то и что вижу я теперь!

Король и Полоній входятъ снова.

Король. Отъ любви? Нтъ, не туда онъ смотритъ, и то, что онъ говорилъ, хотя немного дико, но не похоже на безуміе. У него что-то на душ лежитъ, въ чемъ меланхолія его находитъ пищу, и, какъ я опасаюсь, оно можетъ разразиться очень опасно. Чтобы предупредить это, я на первыхъ порахъ придумалъ вотъ что: онъ долженъ тотчасъ ухать въ Англію съ порученіемъ потребовать неуплоченную дань. Можетъ быть море, новыя страны, разнообразіе предметовъ разсютъ это что-то, что лежитъ у него на душ, надъ чмъ сосредоточенная голова, длаетъ его столь не похожимъ на самого себя. Что вы думаете объ этомъ?

Полоній. Это принесетъ ему большую пользу, но все-таки, я думаю, начало и причина его тоски — не бывалая еще любовь. — Ну, Офелія? теб не нужно говорить намъ, что принцъ сказалъ: мы все слышали. Ваше Величество, длайте по вашему благоусмотрнію, если-же найдете возможнымъ, то позвольте пусть королева-мать посл театра, сама попробуетъ заставить его высказать ей причину страданія, пусть она откровенно съ нимъ переговоритъ: я хочу, если позволите, подслушать разговоръ ихъ. Если она ничего не добьется, пошлите его тогда въ Англію, или заключите куда нибудь, согласно вашему мудрому ршенію.

Король. Такъ и слдуетъ сдлать: безуміе высокопоставленныхъ лицъ не должно ходить безъ стражи.

(Вс уходятъ).

СЦЕНА II.

Зала въ замк.

Гамлетъ и нсколько актеровъ, не вполн еще костюмированныхъ, входятъ.

Гамлетъ. Пожалуста декламируйте, какъ я вамъ показалъ: легко и плавно, но когда вы будете драть горло, какъ многіе изъ нашихъ актеровъ, то я лучше согласился-бы, чтобы мои стихи прокричалъ какой нибудь уличный разнощикъ. Не рубите воздухъ безъ мры руками, такъ — но все длайте въ мру. И такъ, въ поток, въ бур и, какъ-бы сказать, въ пучин вашей страсти, вы должны усвоить себ ту умренность, которая придаетъ ей мягкость. О какъ я киплю въ душ, когда какой нибудь ломовой, съ растрепанными волосами, парень, разрываетъ патетическія мста въ клочки, въ настоящія лохмотья, что-бы громомъ поражать уши партерныхъ пискарей, не понимающихъ по большей части ничего, кром какой нибудь безсмысленной нмой пантомимы, или крика. Я въ состояніи велть такого парня, за его хвастовство, поколотить, это хуже всякаго тиранства. Прошу васъ, избгайте этого.

1-й актеръ. Ваше Высочество, можете быть въ этомъ уврены.

Гамлетъ. Не будьте слишкомъ робки, имйте собственное мнніе, старайтесь, что-бы тло-движеніе отвчало слову, а слово тло-движенію, въ особенности при этомъ вы должны обращать вниманіе, чтобы никогда не переступать естественныхъ предловъ простоты и скромности. Потому что все, что поднято на ходули, противно цли театральной пьесы, которой назначеніе всегда было, есть и будетъ быть зеркаломъ природы: добродтели — показать свойственныя ей черты, позору — собственный его образъ и отразить въ себ картину столтія со всми формами бытовыхъ предметовъ. Когда-же будетъ все натянуто, или обрисовано слабо, то, хотя невжда и можетъ разсмяться, но для понимающаго человка это не выносимо, а что находитъ дурнымъ послдній, то должно имть больше значенія, чмъ крикъ всей театральной толпы. О, какъ много актеровъ, которыхъ игру я видлъ и которыхъ многіе высоко цнили и именно тогда, что-бы не сказать лишняго, когда они не имли ни тона, ни вида ни христіанъ, ни язычниковъ, ни вообще людей, рисовались и ревли такъ, что мн казалось, что какой нибудь батракъ срубилъ не уклюже людей, да и т еще ему не удались: такъ безобразно они представляли человчество.

1-й актеръ. Я надюсь, что у насъ этого почти что нтъ.

Гамлетъ. О, пожалуста, совсмъ бросьте это! И т, которые у васъ дураковъ играютъ, пусть не говорятъ боле того, что стоитъ въ ихъ роли: потому что между ними есть и такіе, которые, чтобы разсмшить толпу зрителей невждъ, сами смются, не смотря на то, что въ этотъ моментъ идетъ въ пьес какой нибудь особенно-важный и серьезный пунктъ. Это ужасно гадко и доказываетъ жалкое честолюбіе, играющаго роль дурака. Ступайте и приготовьтесь! (актеры уходять) .

Полоній, Розенкранцъ и Гильденштернъ входятъ.

Гамлетъ. (къ Полонію) Ну что, хочетъ король видть пьесу?

Полоній. Да, и королева тоже, хотя-бы и сей часъ.

Гамлетъ. Прикажите актерамъ поторопиться! (Полоній уходитъ), Не угодно-ли вамъ помочь имъ устроиться?

Розенкранцъ и Гильденштернъ. Съ удовольствіемъ, принцъ. (оба уходятъ).

Гамлетъ. (громко) Эй! Гораціо!

Гораціо входитъ.

Гораціо. Я здсь, любезный принцъ, къ вашимъ услугамъ!

Гамлетъ. Ты — именно такой дльный человкъ, Гораціо, между людьми, съ которыми я когда нибудь могъ сродниться.

Полоній. Мой дорогой принцъ —

Гамлетъ. Но, не подумай, что я хочу польстить теб. Изъ за чего-бы льстить, когда у тебя нтъ другого капитала, кром энергіи духа, который тебя и кормитъ и одваетъ? Бдняку-то изъ за чего-же льстить? Нтъ, пусть сладкій, какъ медъ, языкъ лижетъ пошлое богатство, пусть гнутся гибкія колни тамъ, гд пресмыканіе приноситъ пользу имъ. Послушай! Съ тхъ поръ, какъ душа моя получила свободу избирать и стала различать людей, она тебя избрала. За то, что ты какъ-бы не зналъ страданія, межъ тмъ какъ все терплъ, за то, что ты и добро, и зло, посылаемыя судьбой, принималъ равнодушно: и благо тому у кого жаръ крови и разсудокъ такъ соединены, что онъ не служитъ для фортуны дудкой, издающей такіе тоны, какіе она ему укажетъ пальцемъ.. Дай мн человка, котораго-бы страсть не длала рабомъ своимъ, и я вознесу его, какъ тебя, въ глубинахъ души моей и сердца. — Но довольно уже объ этомъ. Сегодня будутъ вечеромъ играть передъ королемъ пьесу, одна сцена будетъ подходить близко къ тмъ обстоятельствамъ, какія я теб разсказалъ о смерти моего отца. Я прошу тебя, когда будутъ играть въ этомъ самомъ мст, устреми вс силы души твоей на дядю: если тайное преступленіе при одной изъ тирадъ не обнаружитъ себя ни чмъ, значитъ это былъ духъ адскій, котораго мы видли, и мои виднія такъ мрачны, какъ кованныя латы Вулкана. Зорко слди за нимъ, мои глаза я прикую къ его лицу и по его выраженію сравнимъ и точно взвсимъ наши наблюденія.

Гораціо. Хорошо, принцъ, я плачу за воровство, если онъ будетъ въ состояніи скрыть, или что нибудь ускользнетъ отъ меня за время представленія.

Гамлетъ. Идутъ уже на представленіе, я долженъ казаться равнодушнымъ. Садись на мсто ! (Датскій маршъ. Трубные звуки).

Король, Королева, Полоній, Офелія, Розенкранцъ, Гильденштернъ

и другіе входятъ и садятся на мста.

Король. Какъ поживаетъ нашъ племянникъ Гамлетъ?

Гамлетъ. Превосходно, мой дорогой: какъ хамелеонъ. Питаюсь воздухомъ, начиняютъ меня общаніями: каплуновъ этимъ не накормишь.

Король. Я не знаю,какъ понятъ твой отвтъ, Гамлетъ, это не мои слова.

Гамлетъ. И не мои-же. (къ Полонію) Милостивый Государь, вы когда-то, будучи въ университет, игрывали на театр: кажется, вы сами, какъ-то говорили объ этомъ.

Полоній. Да, я игралъ, принцъ, и слылъ за хорошаго актера.

Гамлетъ. И какія роли вы играли?

Полоній. Я игралъ роль Юлія Цезаря: меня убили въ Капитоліум, Брутъ убилъ меня.

Гамлетъ. Это было съ его стороны брутально убить такого капитолійскаго теленка. (къ Розенкранцу) Готовы уже актеры?

Розенкранцъ. Уже, принцъ, они ожидаютъ вашего приказанія.

Королева. Иди сюда, милый Гамлетъ, сядь возл меня!

Гамлетъ. Нтъ, матушка, здсь есть магнитъ посильне.

Полоній. (къ королю.) Ого, замчаете-ли?

Гамлетъ. Сударыня, можно-ли прилечь на вашихъ колнахъ. (садится у ногъ Офеліи.)

Офелія. Нельзя, принцъ.

Гамлетъ. Я разумю, приклонить только голову къ вашимъ колнамъ.

Офелія. Это можно, принцъ.

Гамлетъ. Не ужели-вы думаете, что у меня на ум какія нибудь нравоученія?

Офелія. Я ничего не думаю,

Гамлетъ. Прекрасная мысль — лежать у ногъ двушки.

Офелія. Что это значитъ, принцъ?

Гамлетъ. Ничего.

Офелія. Вы какъ будто веселы.

Гамлетъ. Кто? я?

Офелія. Да, принцъ.

Гамлетъ. Я дурачусь, какъ никто. Что можетъ сдлать человкъ боле пріятнаго, какъ не быть веселымъ? Вотъ посмотрите, какъ выглядитъ весело мать моя, а вдь отецъ мой умеръ, нтъ еще и двухъ часовъ.

Офелія. Нтъ, уже четыре мсяца, принцъ.

Гамлетъ. Такъ давно уже? Ну, такъ пускай-же чортъ ходитъ въ траур: я хочу носить соболью шубу. О, небо! два мсяца, какъ умеръ н не забытъ еще! Такимъ образомъ есть надежда, что память о великомъ человк переживетъ его полгода. Но, клянусь нашими милыми женщинами! онъ долженъ строить церкви, иначе никто и не подумаетъ о немъ, и съ нимъ будетъ тоже, что съ конькомъ, котораго надгробная надпись гласитъ:

‘Но, ахъ! но, ахъ!

Забытъ конекъ, забытъ’

(Играютъ на трубахъ, вслдъ затмъ пантомима). Король и королева входятъ, нжно обнимаютъ другъ друга. Она становится на колни и длаетъ тлодвиженія, какъ-бы клянется въ любви. Онъ поднимаетъ ее и прижимаетъ голову къ ея груди, потомъ ложится на постель, усыпанную цвтами, икогда она увидла, что онъ спитъ, оставляетъ его. Вскор посл того входитъ нкто, въ род бурлака, снимаетъ съ него корону, цлуетъ ее, вливаетъ королю въ ухо ядъ и уходитъ. Королева возвращается, находитъ короля уже мертвымъ и длаетъ тлодвиженія, выражающія ужасъ и горе. Отравитель входитъ съ двумя или тремя нмыми, и кажетъ видъ, что онъ будто съ нею убивается горемъ. Трупъ уносятъ. Отравитель заискиваетъ любовь королевы подарками, сначала она показываетъ видъ неудовольствія и отвращенія, кончаетъ тмъ, что соглашается на его любовь. Они уходятъ.

Офелія. Что это означаетъ, мой принцъ?

Гамлетъ. Это злодйскій шопотъ, означаетъ несчастіе.

Офелія. Можетъ быть эта пантомима указываетъ на содержаніе пьесы.

Прологъ входитъ.

Гамлетъ. Мы это узнаемъ отъ этого молодца: актеры ничего не могутъ скрыть, они все разболтаютъ.

Офелія. Скажетъ-ли онъ намъ, что означаетъ эта пантомима?

Гамлетъ. Скажетъ, онъ можетъ объяснить значеніе всякаго представленія, которое вамъ угодно будетъ ему представить. Не стыдитесь только представить и онъ не будетъ стыдиться сказать вамъ, что это означаетъ.

Офелія. Какъ вы злы, какъ вы злы, я хочу слушать пьесу.

Прологь. Для насъ и нашего представленія

Всеподданнйше просимъ вашего снисхожденія.

Гамлетъ. Что это: прологъ или надпись на кольц?

Офелія. Оно коротко, мой принцъ.

Гамлетъ. Какъ женская любовь.

Король и Королева входятъ.

Король. (на театр) Тридцать разъ уже катитъ Аполлонъ на колесниц кругомъ земли и океана и тридцать лтъ уже, какъ, озаренная чужимъ лучемъ, луна вокругъ земнаго шара пляшетъ съ тхъ поръ, какъ любовь святая проникла въ сердца наши и Гименъ связалъ рука съ рукою насъ.

Королева. (на театр) Пусть солнце и луна свершатъ еще столько-же круговъ, прежде чмъ потухнетъ любовь наша. Но, къ несчастію,вы стали такъ холодны сердцемъ, такъ далеки отъ прежняго веселія и забавъ, что вы тревожите меня ужасно, но пусть, супругъ мой, мое уныніе нисколько не огорчаетъ васъ, ибо страхъ жены идетъ рука объ руку съ ея любовью: того и другого или слишкомъ много, или вовсе нтъ. Какъ сильна любовь моя, я доказала вамъ, она, какъ видите, равномрна страху. Чуть что нибудь пугаетъ сильную любовь и открываетъ ея силу въ самомъ ничтожномъ страх.

Король. (на театр) Да, моя дорогая, я долженъ тебя оставить и то скоро: меня удручаютъ ослабвшія силы преклонной жизни. Ты будешь еще жить въ этомъ прекрасномъ мір, любимая, въ почет, и, можетъ быть, тотчасъ найдется, еще миле, второй супругъ —

Королева. (на театр) Остановись, остановись! Такая любовь ничто иное, какъ измна. За вторымъ мужемъ я прокляла-бъ сама себя, только та, которая убила перваго, можетъ искать второго.

Гамлетъ. Это полынь.

Королева. (на театр) То, что называютъ внцомъ второго брака — не боле какъ низкая страсть расчета, но не любовь. Броситься въ объятія второго — значитъ подвергнуть еще разъ смерти разъ умершаго мужа.

Король. (на театр) Я врю, что вы теперь думаете такъ, какъ говорите, но часто нарушаемъ мы собственныя свои ршенія, Предположеніе точь въ точь, какъ память — въ начал сильное, но со временемъ скоро слабетъ: какъ незрлые плоды висятъ на дерев сначала крпко, но падаютъ легко, когда созрютъ. Неизбжно и то, что всякій легко забываетъ уплатить то, что самому себ онъ долженъ. Гд страсть была руководительницей нашихъ желаній, исчезнутъ и они, когда она сама исчезнетъ. Сильные порывы радости и горя сами себя лишаютъ собственной силы. Горе вопіетъ громко тамъ, гд громко пируетъ радость, гд горе исчезаетъ быстро, тамъ и радость легко впадаетъ въ уныніе. Постояннаго нтъ ничего на свт: не удивительно, что съ счастіемъ проходитъ даже и любовь. Одинъ однако-же вопросъ еще не разршенъ: слдуетъ-ли любовь за счастіемъ или счастіе за любовью. Падаетъ вельможа: смотрите, любимцы убгаютъ отъ него, возвышается бднякъ — и враги длаются друзьями. Любовь слдуетъ всегда за счастіемъ: кто не нуждается, у того везд друзья, а кто въ нужд обратится къ фальшивому другу, наживетъ себ тотчасъ врага. Но нужно кончитъ тмъ, чмъ я началъ: воля и судьба въ постоянной вражд между собою. Наши предположенія — дло случая, намъ принадлежитъ только мысль, но цли рдко достигаемъ. Думай, что мужъ другой не возьметъ тебя, но какъ-бы мысль твоя не умерла-бы вмст съ первымъ.

Королева. (на театр) Не дай, земля, мн пищи! Небо — свта! Не дайте мн, день и ночь, ни радости ни мира! Превратитесь въ отчаяніе мои утхи и надежды, пусть для меня открыта будетъ одна только келія затворника! Пусть всякая омрачится радость, исчезнетъ то, что больше всего люблю, пусть всюду преслдуетъ меня несчастіе, если, оставшись разъ вдовой, когда нибудь я сдлаюсь женой!

Гамлетъ. Какъ-бы она вскор посл того не измнила своему обту —

Король. (на театр) Сильная клятва дана. Милая, оставь меня теперь, я усталъ и хочу отдохнуть, чтобы сократить сномъ время.

Королева. (на театр) Пусть сонъ услаждаетъ тебя и скорбь никогда не будетъ съ нами! (уходитъ.)

Гамлетъ. (къ матери) Нравится-ли вамъ пьеса, королева?

Королева. Мн кажется, что дама дала слишкомъ сильную клятву.

Гамлетъ. Да, но она сдержитъ слово!

Король. (къ Гамлету) Вы слышали содержаніе пьесы? Нтъ-ли въ ней чего нибудь раздражительнаго?

Гамлетъ. Нтъ, нтъ, они шутятъ, отравляютъ для шутки, малйшей раздражительности.

Король. Какъ вы называете пьесу?

Гамлетъ. Мышеловка. Почему такъ названа? Въ переносномъ смысл. Пьеса представляетъ убійство, совершенное въ Фіенн. Герцога зовутъ Гонзаго, его супругу Баптиста, вы тотчасъ увидите, въ чемъ состоитъ эта мошенническая продлка. Что это мшаетъ кому? Вашего Величества и насъ, имющихъ чистую совсть, это не касается. Покрытый струпьями пусть чешется, у насъ съ вами кожа здорова.

Луціянъ входитъ.

Гамлетъ. Это извстный Луціянъ, племянникъ короля.

Офелія. (къ Гамлету) Вы принимаете на себя обязанность хора, принцъ.

Гамлетъ. О я желалъ-бы быть переводчикомъ межу вами и вашимъ милымъ, если-бы видлъ, что вы играете роль танцующихъ куколъ!

Офелія. Вы колки, принцъ, вы колки.

Гамлетъ. Стонать пришлось-бы много вамъ, пока-бы вы притупили мое жало.

Офелія. Чмъ дальше, тмъ лучше и ядовите!

Гамлетъ. Такъ выбирайте сами себ людей но своему вкусу, (къ Луціяну) Начинай, убійца! Брось проклятые свои гримасы и начинай! Карканіе ворона реветъ о мщеніи —

Луціянъ. Адскій замыслъ, сильный ядъ, руки готовы, время удобно, нтъ кругомъ ни души. Ты подлое питье изъ полуночныхъ травъ, орошенное троекратнымъ проклятіемъ Гекаты! Пусть чары и жестокая сила твоя бросятся въ эту минуту на здоровое тло!

(вливаетъ ядъ въ ухо спящаго)

Гамлетъ. Онъ отравляетъ его въ саду, чтобы завладть царствомъ. Имя его Гонзаго, на лице происшествіе и написано превосходнымъ италіанскимъ языкомъ. Вы тотчасъ увидите, какъ убійца овладетъ любовью супруги Гонзаго.

Офелія. (къ Гамлету) Король встаетъ.

Гамлетъ. Не ужели? Разв онъ испугался фальшивой тревоги на пожаръ?

Королева. (къ Королю) Что такое съ моимъ супругомъ?

Полоній. (къ Гамлету) Прикажите кончить пьесу!

Король. Дайте огня! Прочь отсюда!

Полоній. Свчей, свчей, свчей!

(Вс уходятъ, кром Гамлета и Гораціо.)

Гамлетъ. Пусть здоровый скачетъ и смется,

А раненый истекаетъ кровью,

Одинъ заснулъ, другой не спитъ —

Вотъ какъ на свт все ведется.

Разв талантъ играть и лсъ султановъ на шляп, (если древнія права моего владнія будутъ разбиты) при этомъ пара пушистыхъ розъ на моихъ высокихъ сапогахъ не доставятъ мн мста въ труп актеровъ?

Гораціо. Конечно, но на половинномъ содержаніи.

Гамлетъ. Нтъ, на полномъ, такъ какъ

Теб извстно, мой Дамонъ,

Отнявъ Юпитера престолъ,

Вступилъ теперь на царскій тронъ

Всесовершеннйшій — сатиръ.

Гораціо. Вы могли-бы легко подыскать риму.

Гамлетъ. О, дорогой Гораціо, на тысячи бьюсь объ закладъ за слова духа. Замтилъ ты?

Гораціо. Отлично, принцъ.

Гамлетъ. Во время рчи объ отравленіи?

Гораціо. Я за нимъ пристально смотрлъ.

Гамлетъ. Ха, ха, ха! — Музыку сюда! Пусть прійдутъ съ флейтами! — Если король не дослушалъ пьесы, что-же длать! можетъ быть — она ему пришлась не по вкусу.

Розенкранцъ и Гильденштернъ входятъ.

Гамлетъ. Музыку сюда!

Гильденштернъ. Принцъ, позвольте доложить вамъ нсколько словъ.

Гамлетъ. Хотя цлую исторію, милостивый государь.

Гильденштернъ. Король —

Гамлетъ. Ну, что такое съ нимъ?

Гильденштернъ. Онъ удалился въ свои комнаты и чувствуетъ себя совсмъ плохо.

Гамлетъ. Отъ пьянства, милостивый государь?

Гильденштернъ. Нтъ, отъ разлива желчи, принцъ.

Гамлетъ. Вы бы должны имть боле здраваго смысла и объявить объ этомъ врачу, потому что если я придумаю ему слабительное, у него отъ этого еще боле разольется желчь

Гильденштернъ. Принцъ, поудержитесь пожалуста какъ нибудь въ словахъ и не посмотрите слишкомъ дико на мое порученіе.

Гамлетъ. Я кротокъ, милостивый государь, говорите!

Гильденштернъ. Королева, ваша мать, будучи ужасно огорчена, прислала меня къ вамъ.

Гамлетъ. Я радъ васъ видть.

Гильденштернъ. Нтъ, добрйшій принцъ, это только притворная вжливость. Угодно будетъ вамъ дать мн разумный отвтъ, въ такомъ случа я исполню порученіе вашей матушки, если-же нтъ, такъ извините, я уйду и длу конецъ.

Гамлетъ. Милостивый государь, я не могу.

Гильденштернъ. Что, принцъ?

Гамлетъ. Дать вамъ разумный отвтъ. Мой умъ больной. Но, милостивый государь, такой отвтъ, какой я могу дать — къ вашимъ услугамъ, или лучше сказать, какъ вы говорите, къ услугамъ моей матушки, но объ этомъ довольно, и такъ, къ длу. Моя мать, говорите вы —

Розенкранцъ. Она говоритъ вотъ что: ваше поведеніе привело ее въ ужасъ и въ изумленіе.

Гамлетъ. О, какой удивительный сынъ, который можетъ привести въ такое изумленіе свою мать! Не слдуетъ-ли чего за этимъ изумленіемъ матери? Говорите!

Розенкранцъ. Она желаетъ поговорить съ вами у себя въ кабинет прежде, чмъ вы уйдете спать.

Гамлетъ. Мы повинуемся и хотя-бы она была 10 разъ нашею матерью. Есть-ли у васъ еще ко мн какое дло?

Розенкранцъ. Принцъ, вы когда-то меня любили —

Гамлетъ. Я и теперь это длаю, ссылаюсь на эти вотъ двое воровскихъ клещей!

Розенкранцъ. Любезнйшій принцъ, что за причина вашей болзни? Нтъ никакого сомннія, что вы сами себя лишаете свободы, если скрываете передъ своимъ другомъ вашу тоску.

Гамлетъ. Милостивый государь, у меня нтъ въ виду никакихъ повышеній .

Розенкранцъ. Какъ это можетъ быть, когда вы имете голосъ самого короля быть наслдникомъ престола королевства Даніи?

Гамлетъ. Да, милостивый государь, но ‘покуда травка растетъ’— говоритъ пословица не много устарвшая. (актеры входятъ съ флейтами) А, флейты! Дайте мн одну. — Я хочу спросить васъ на един: (отводитъ Гильденштерна на сторону.) зачмъ кругомъ меня вы ходите, слдите за мной, какъ за звремъ, какъ будто-бы хотите заманить меня въ сти?

Гильденштернъ. О, принцъ, насколько моя преданность слишкомъ смла, настолько моя любовь не лицемрна.

Гамлетъ. Этого я хорошо не понимаю. Не угодно-ли вамъ съиграть на флейт?

Гильденштернъ. Принцъ, я не могу.

Гамлетъ. Я васъ прошу.

Гильденштернъ. Поврьте, что не могу.

Гамлетъ. Я покорнйше васъ прошу.

Гильденштернъ. Я не понимаю, какъ взяться даже за нее, принцъ.

Гамлетъ. Это такъ легко, какъ говорить ложь. Положите пальцы на клапаны и отверстія, подуйте ртомъ въ флейту и она будетъ превосходно играть. Смотрите, вотъ какъ надо брать акорды.

Гильденштернъ. Но это не въ моихъ силахъ вызвать какую-бы то ни было гармонію, я не владю этимъ искуствомъ.

Гамлетъ. Теперь, слушайте, какое ничтожное твореніе вы хотите съ меня сдлать? Вы хотите на мн играть, вамъ кажется, что вы владете ключемъ отъ моихъ акордовъ, вы хотите проникнуть въ сердце моей тайны, вы хотите меня испробовать отъ самой низкой до самой высокой ноты: и въ этомъ, вотъ здсь, маленькомъ инструмент есть много музыки, превосходный тонъ, однако-же вы не умете заставить его заговорить. Чортъ возьми! не думаете ли вы, что на мн легче играть, чмъ на флейт? Зовите меня какимъ хотите инструментомъ, вы можете, пожалуй, меня разстроить, но играть на мн — никогда!

Полоній входитъ.

Гамлетъ. (къ Полонію) Здравствуйте, милостивый государь!

Полоній. Ваше Высочество, королева желаетъ говорить съ вами и при тонъ немедленно.

Гамлетъ. Видите вы вотъ тамъ облако, на видъ, чуть не верблюдъ.

Полоній. Ей Богу, оно выглядываетъ совершенно, какъ верблюдъ.

Гамлетъ. Мн кажется, что оно похоже на хорька.

Полоній. У него спина, какъ у хорька.

Гамлетъ. Или какъ у кита?

Полоній. Совершенный китъ.

Гамлетъ. И такъ, я хочу отправиться къ моей матери, сію минуту (въ сторону) Они дурачатъ меня до того, что мое терпніе чуть не лопнетъ. (громко) Сію минуту прійду.

Полоній. Я иду сказать ей объ этомъ. (уходитъ.)

Гамлетъ. Легко сказать сію минуту. — Оставьте меня, друзья!

Розенкранцъ, Гильденштернъ, Гораціо и прочіе уходятъ.

Насталъ часъ ночи, когда домовые бродятъ, когда раскрываются могилы и самый адъ пышетъ въ міръ заразой. Теперь напился-бъ я горячей крови и совершилъ бы жестокія дла, на которыя съ ужасомъ взглянулъ-бы день. Тише! Пора къ матери. О сердце! не забудь, ты, созданныхъ природой чувствъ! Пусть никогда душа Нерона не поселится въ эту мощную грудь! Пусть буду я жестокъ, но не чудовище, буду только говорить о кинжалахъ, но не употреблю ихъ въ дло. На этотъ разъ будьте лицемрами, языкъ и, ты, мой духъ: какъ ни жестоко я буду укорять ее, но дломъ заклеймить слова мои не смй, душа ! (уходитъ)

СЦЕНА III.

Комната въ замк.

Король, Розенкранцъ и Гильденштернъ.

Король. Я больше терпть не могу, мы сами даже не безопасны, если его безуміе бродитъ на свобод. По этому будьте готовы: я прикажу немедленно изготовить грамоты и онъ долженъ слдовать съ вами въ Англію! Долгъ нашего сана не дозволяетъ, что-бы мы возл насъ терпли опасность, которою грозитъ ежеминутно его безуміе.

Гильденштернъ. Мы приготовимся. Это весьма благонамренный и священный страхъ, который воодушевляетъ и наполняетъ Ваше Величество, для того, чтобы сохранить души многихъ, многихъ людей,

Розенкранцъ. Отдльное, частное лицо и оно всми силами и орудіями ума_? должно защищать себя отъ гибели, тмъ боле духъ, отъ спасенія котораго зависитъ и покоится жизнь многихъ людей. Величество монарха не умираетъ одно, оно, какъ водоворотъ, увлекаетъ за собой все, что вблизи стоитъ. Это могучее колесо, укрпленное на самой высокой вершин горы, на колосальныхъ спицахъ котораго прибиты и прикованы тысячи предметовъ: если оно падаетъ, то съ этимъ громаднымъ паденіемъ разрушается все, что окружаетъ его. Никто изъ королей не горевалъ когда нибудь одинъ, безъ общаго несчастія.

Король. Прошу васъ, снаряжайтесь немедленно въ дорогу! Мы должны надть оковы на этотъ страхъ, который разгуливаетъ теперь слишкомъ свободно.

Розенкранцъ и Гильденштернъ. Мы поспшимъ на сколько возможно. (уходятъ).

Полоній входитъ.

Полоній. Государь, онъ идетъ въ покои своей матери. Я хочу стать за ковромъ, чтобы все подслушать, будьте уврены, она его хорошенько побранитъ, и, какъ вы сказали — что сказано было очень умно — непремнно нужно, чтобы посторонній свидтель, кром матери, которая по природ пристрастна, подслушалъ-бы тайно ихъ разговоръ. Прощайте, государь! Прежде чмъ спать пойдете, я явлюсь и доложу Вамъ, что узнаю.

Король. Спасибо теб, любезный Полоній! (Полоній уходитъ). О, дло мое гнилое, смрадъ его достигаетъ неба, оно носитъ на себ первое и старйшее проклятіе: убійство брата! — Молиться не могу, хотя духъ и воля одинаково влекутъ меня къ тому: преступленіе сильнйшее побждаетъ намреніе едва сильное и, какъ человкъ, которому предстоитъ два дла, стою въ недоумніи съ чего начать и бросаю оба. Какъ? если эта рука и всецло облита кровью брата: не ужели нтъ столько дождя въ милосердномъ неб, чтобы обмыть ее и сдлать блою, какъ снгъ? Къ чему-же милосердіе, если грхъ будетъ вчно стоять передъ глазами? Но можетъ быть молитва иметъ двойную силу: предупреждать паденіе и испросить для павшаго прощеніе? Такъ и быть, подниму глаза на небо: преступленіе мое совершено. Но, увы, какой-же родъ молитвы возможенъ для меня? Прости мн подлое убійство? Но это не возможно, за мной осталось все, что увлекло меня къ убійству: за мной корона, за мной самодержавіе, за мной и королева. Можетъ-ли быть помилованъ тотъ, кто владетъ наградой, купленной цною преступленія? Въ испорченномъ теченіи длъ этого міра позолоченная рука злодйства еще можетъ попирать законы, и цною злодянія часто подкупаютъ судъ. Но тамъ, на высот, не такъ! Тамъ нтъ обмана, туда являются поступки наши въ ихъ настоящемъ вид и мы должны свидтельствовать сами о собственныхъ нашихъ преступленіяхъ. И такъ, что остается? Посмотрть, что можетъ сдлать покаяніе. Что невозможно для него? Но, если чувства покаянія нтъ, что оно поможетъ? О, горе мн! О, перси, черные какъ смерть! Пойманная душа, вырываясь на свободу, путается все боле и боле. — Попробую, съ помощью ангеловъ небесныхъ! Гнитесь, вы, оцпнлыя колни! Сердце, заваленное въ грхахъ, размягчись, какъ жилы новорожденнаго младенца! Быть можетъ, все пойдетъ къ добру.

(Отходитъ и становится на колни.)

Гамлетъ входитъ.

Гамлетъ. Теперь удобная минута, онъ молится, теперь ршить — и онъ идетъ на небо. Но будетъ-ли это мщеніе? Злодй убиваетъ моего отца и за то я, единственный сынъ его, отправляю того же самаго злодя на небо. Ахъ, да это была-бы награда, но никакъ не месть. Онъ умертвилъ моего отца во время роскошной жизни, обремененнаго яствами и тяжкими грхами бурной юности. Будетъ-ли онъ оправданъ, небеса объ этомъ знаютъ, но, по нашему соображенію и предчувствію, горе его тяжко. И отомщу-ли, если схвачу его въ минуты покаянія, приготовленнаго къ переходу въ загробную жизнь? Нтъ! На мсто, мечь! Ты будешь обнаженъ. какъ настоящая гроза! Когда онъ будетъ пьянъ, во сн, въ бшенств, среди утхъ кровосмсительнаго ложа, среди игры, проклятій, иль за дломъ, въ которомъ нтъ слдовъ къ спасенію: тогда руби его, пусть онъ стремглавъ летитъ пятами къ небу и пусть душа его будетъ такъ черна и такъ проклята, какъ самый адъ, куда она стремится. Мать ждетъ меня: это только небольшая отсрочка жалкихъ дней твоихъ.

(уходитъ.)

Король встаетъ и выступаетъ впередъ.

Король. Слова стремятся въ верхъ, а сердце безъ всякаго движенія: однимъ словамъ безъ сердца — не достигнуть неба. (уходитъ)

СЦЕНА IV.

Комната королевы.

Королева и Полоній входятъ.

Полоній. Онъ тотчасъ прійдетъ: будьте съ нимъ построже, скажите ему, что его поступки слишкомъ дики, что терпть ихъ боле нтъ возможности, и что только Величество Ваше защитило и стало между нимъ и бшенствомъ оскорбленнаго царя. Я спрячусь здсь. Пожалуста, королева не щадите его!

Гамлетъ. (за сценой) Матушка, матушка, матушка!

Королева. (къ Полонію) Вы можете быть въ этомъ уврены. Обо мн не безпокойтесь. Уходите: я слышу, онъ идетъ. (Полоній прячется.)

Гамлетъ входитъ.

Гамлетъ. Ну, матушка, скажите, что слышно?

Королева. Гамлетъ, ты оскорбилъ отца.

Гамлетъ, Матушка, вы оскорбили моего отца.

Королева. Что такое, что такое! Ты говоришь оскорбительно.

Гамлетъ. Пойдите вы, пойдите! Вы спрашиваете колко.

Королева. Что это значитъ, Гамлетъ?

Гамлетъ. Ну, что-же тутъ такого?

Королева. Разв ты меня совсмъ забылъ?

Гамлетъ. Нтъ, клянусь распятіемъ! Вы, королева, жена брата вашего мужа и — о если-бы это было не такъ! — вы мать моя.

Королева. Хорошо-же, пусть тебя другіе образумятъ. (Она хочетъ уйти.)

Гамлетъ. Пожалуйте сюда, не угодно-ли вамъ ссть, не троньтесь съ мста, не уходите до тхъ поръ, пока я не покажу вамъ зеркало, въ которомъ вы увидите сокровенную тайну души своей.

Королева. Что ты хочешь длать? Не хочешь-ли ты убить меня? (вскрикивая) Ахъ, помогите, помогите!

Полоній. (за коврамъ) Помогите, сюда, сюда!

Гамлетъ. Какъ? что? крыса? (вынимаетъ шпагу) Мертвецъ! Держу пари червонецъ, что мертвъ!

(наноситъ ударъ сквозь коверъ)

Полоній. (за ковромъ) О, я убитъ. (падаетъ и умираетъ.)

Королева. О, несчастная я, что ты сдлалъ?

Гамлетъ. По истин, я ничего но знаю: не король-ли?

(тащитъ Полонія изъ за ковра.)

Королева. О, какое неожиданное кровавое это дло!

Гамлетъ. Да, любезная матушка, кровавое дло, почти такое подлое, какъ убить короля и вступить въ бракъ съ братомъ его.

Королева. Какъ убить короля?

Гамлетъ. Да, такъ я сказалъ. (къ Полонію) Ты жалкій, слишкомъ остроумный шутъ, счастливой теб дороги! Я принялъ тебя за лице гораздо большаго значенія: мирись съ твоей судьбой. Ты видишь, какъ опасно суетиться слишкомъ много. (къ матери) Не ломайте рукъ такъ! Тише! садитесь, позвольте только сокрушить сердце ваше, мн больше ничего не нужно, если еще не совсмъ очерствло оно отъ проклятой привычки и доступъ къ нему не загражденъ еще разсудку.

Королева. Что сдлала я такое, что ты противъ меня такъ разъярился?

Гамлетъ. Такое дло, которое оскверняетъ всякое достоинство нравственности, превращаетъ въ лицемріе добродтель, срываетъ розу изъ прелестнаго чела цломудренной любви и на мсто розы прикалываетъ вередъ, длаетъ обтъ супружества фальшивымъ. какъ клятва игрока, о, такое дло, которое лишаетъ бракъ его внутренней души и чистую религію сводитъ на фразу однихъ только пышныхъ словъ. Небесный ликъ пылаетъ, да, твердь небесная съ скорбящимъ взоромъ стоитъ какъ будто передъ днемъ страшнаго суда, и думаетъ, унылая, объ этомъ дл.

Королева. О горе мн! Какое-же это дло реветъ и гремитъ на весь свтъ?

Гамлетъ. Посмотрите сюда на этотъ образъ и на тотъ — портреты двухъ братьевъ, снятые съ натуры. Взгляните, что за прелесть покоится на этомъ смугломъ лиц! Кудри Аполлона, высокое чело Юпитера, глазъ Марса, грозный и повелительный, осанка посланника боговъ, какъ будто-бы только что слетвшаго на высоты заоблачныхъ хребтовъ, точно какъ будто-бы каждый изъ боговъ на этотъ образъ наложилъ печать своихъ даровъ, чтобъ міру показать первообразъ мужа: это былъ вашъ супругъ. — Посмотрите теперь сюда, что будетъ: здсь вашъ супругъ, какъ ядовитый колосъ, убійственный для родного брата. Есть-ли у васъ глаза? Для чего оставили вы прекрасную горнюю поляну и насыщаетесь болотной лужей? Да, есть-ли у васъ глаза? Не называйте этого любовью! Потому что въ лтахъ вашихъ волненіе крови уже остыло, она медленно течетъ и повинуется разсудку: какой-же умъ могъ перейти отъ этого къ тому? Умъ наврно есть у васъ, иначе вы не могли-бы имть никакого стремленія: но умъ вашъ безъ сомннія оглушенъ ударомъ, потому что и сумасшедшій въ этомъ случа не могъ бы ошибиться, никогда еще безуміе не порабощало такъ ума, чтобы онъ могъ сдлать подобный выборъ между двумя столь огромными разницами. Какой-же демонъ ослпилъ васъ такъ въ этой игр въ жмурки? Зрніе безъ чувства, чувство безъ зрнія, ухо безъ руки и глаза, обоняніе безъ всего, малйшая даже частица здраваго смысла, не могла-бы промахнуться такъ жестоко. Стыдъ, гд-же твой румянецъ? Лукавый адъ, если ты можешь такъ пылать въ матроны тл, то цломудріе горячей юности — только воскъ, который таетъ въ собственномъ огн. Что взывать къ стыду, когда горячая кровь кипитъ: здсь, съ такой-же силой, чуть не морозъ горитъ и разумъ самъ сталъ сводней воли.

Королева. О, Гамлетъ, не говори боле! Ты обращаешь глаза мои прямо въ душу, гд вижу я пятна, окрашенныя толстой черной краской, которыхъ ничто не смоетъ,

Гамлетъ. Не говорить боле, а жить въ поту и въ испареніяхъ отвратительнаго ложа, согртаго грхомъ, ласкаясь и цлуясь въ гнзд разврата —

Королева. О, неговори уже! Слова эти для ушей моихъ — кинжалы. Довольно, милый Гамлетъ!

Гамлетъ. Убійца и злодй, подлый рабъ, не стоющій и сотой доли того, кто былъ мужемъ вашимъ, паяцъ-король, мошенникъ, похитившій и власть и царство, сорвавшій съ пьедестала богатую корону, которую онъ въ карман спряталъ —

Королева. Остановись!

Духъ входитъ безъ панцыря.

Гамлетъ. Заплатанный король надъ сволочью!

(увидя Духа).

Защитите и осните меня крыльями, сонмы духовъ небесныхъ! — Чего ты хочешь достойный образъ?

Королева. О горе мое, онъ съ ума сошелъ.

Гамлетъ. Не приходишь-ли ты бранить своего лнивца сына, который теряетъ безплодно время и силы къ приведенію въ исполненіе твоего страшнаго завта? Скажи!

Духъ. Не забывай! Это посщеніе должно только усилить, быть можетъ, уже притупвшій замыслъ. Но, взгляни! Ужасъ овладлъ твоею матерью, стань между ею и борьбой души ея, въ существахъ слабыхъ воображеніе дйствуетъ весьма сильно: заговори къ ней, Гамлетъ!

Гамлетъ. Что съ вами, матушка?

Королева. Ахъ, но что-же съ тобой такое, что ты впился глазами въ пустое пространство и разговариваешь съ безплотнымъ воздухомъ? Изъ глазъ твоихъ искрятся молніи, и, какъ спящія войска во время тревоги, встаютъ дыбомъ волоса твои, какъ будто-бы живые, — О, милое дитя мое,освжи прохладою терпнія жаръ и пламя твоего страданія! Куда ты смотришь?

Гамлетъ. (къ матери) На него! на него! Не видите-ли, какъ онъ блдный, пристально глядитъ? Его взоръ, его судьбу поняли-бы камни (къ Духу). Не гляди на меня, чтобы твой плачевный видъ не смягчилъ-бы мое грозное призваніе, и, вмсто крови, не полились-бы только слезы.

Королева. Къ кому-же ты говоришь это?

Гамлетъ. Разв вы не видите тамъ ничего?

Королева. Ровно ничего, хотя я вижу все, что тамъ.

Гамлетъ. И ничего не слышите?

Королева. Ни слова, кром насъ.

Гамлетъ. Вотъ, посмотрите туда! Посмотрите, онъ медленно уходитъ. какъ-бы украдкой! Мой отецъ въ одежд, какъ разъ таковъ, какъ былъ при жизни, смотрите: какъ онъ въ этотъ моментъ уходитъ въ дверь!

(Духъ уходитъ).

Королева. Это только порожденіе твоего мозга, помраченіе ума создаетъ очень живо безплотныя явленія.

Гамлета. Помраченіе ума? Мой пульсъ также правильно бьется и разигрываетъ такую-же здоровую мелодію, какъ и вашъ. Нтъ никакого безумія въ томъ, что я сказалъ. Если хотите, я повторю вамъ все дло слово въ слово и отъ него даже безуміе далеко отскочитъ. Матушка, ради вашего спасенія! Не обольщайте души своей бальзамомъ лести: что будто-бы только мое безуміе говоритъ, а не преступленія ваши, онъ на время смягчитъ больное мсто, межъ тмъ, зарытая въ тайн болзнь, загорится внутри. Исповдайтесь Богу, покайтесь въ содянномъ и избгайте зла въ будущемъ, не унаваживайте, вы, сорную траву, что-бы она росла сильне! Простите мн мою добродтель, потому что въ наше испорченное и удушливое время сама добродтель должна умолять о прощеніи порокъ, боле того, пресмыкаться передъ нимъ, что-бы онъ позволилъ только ей сдлать ему добро.

Королева. О, Гамлетъ! Ты раздираешь сердце мн.

Гамлетъ. О, отбросьте его испорченную половину, а съ другой живите чище. Спокойной ночи! Но избгайте ложа дяди и обратитесь наконецъ на путь добродтели, которой нтъ у васъ. Привычка-дьяволъ, притупляющая чувство къ грху, въ этомъ случа будетъ ангеломъ хранителемъ: она одваетъ подвизаніе въ добродтельныхъ длахъ въ такія прекрасныя одежды и мантіи, которыя носить легко. Будьте теперь воздержны, это облегчитъ путь къ дальнйшему воздержанію, посл будетъ совсмъ легко: постоянная борьба противу страстей можетъ смыть даже клеймо природы, она укрощаетъ сатану и съ удивительной силой даже изгоняетъ его. Еще разъ, спокойной ночи! Вашего благословенія прошу, если вы сами ршились наконецъ стремиться къ благодати. (указывая на трупъ Полонія). Мн жаль этого господина: Небу угодно было, чтобы я былъ имъ, а онъ былъ мной наказанъ, чтобъ я былъ бичемъ и свящевно служителемъ Его. Я позабочусь о погребеніи и за смерть его отвчу! Идите съ миромъ спать! (про себя) Жестокимъ быть заставляетъ меня единственно любовь, начинается одна гроза, другая, посильне, уже не далеко. (къ матери) Еще одно слово, любезная матушка!

Королева. Что мн длать?

Гамлетъ. Отнюдь не то, чего я требую отъ васъ. Пусть дутый король снова сманитъ васъ на ложе, пусть смло треплетъ васъ по щечкамъ и называетъ мышкой своей, и, за пару развратныхъ поцлуевъ, за то, что онъ поиграетъ проклятыми пальцами съ вашей шейкой, объясните ему въ чемъ дло: что я нисколько не сумасшедшій, сумасшествіе мое одна только хитрость. Не дурно было-бы намекнуть ему объ этомъ, Какая же королева, красивая, цломудренная и умная, добровольно могла-бы скрыть передъ тарантулой и саламандрой столь драгоцнныя вещи? И кто-бы сдлалъ это? Но вы, вопреки разсудку и тайн, откройте дверь въ клтяхъ, стоящихъ на крыш дома, выпустите птицъ и, какъ та обезьяна въ басн, для штуки влезьте сами въ клть и сверните себ шею, слетвши внизъ.

Королева. Будь увренъ ты, что если слова — дыханіе, а дыханіе — жизнь, я не въ силахъ вздохнуть даже о томъ, что ты мн сказалъ.

Гамлетъ. Я долженъ хать въ Англію, знаете-ли вы объ этомъ?

Королева. Ахъ, я забыла, это ршено.

Гамлетъ. Печатаютъ письма, мои товарищи школьные, оба, къ которымъ я имю такое-же довріе, какъ къ ехиднамъ, уполномочены вести ихъ, они обязаны указывать мн путь и на злодйскую продлку, какъ герольды, меня вести. Пусть будетъ такъ! Но потшно будетъ, если отъ собственнаго пороха феерверкеръ взлетитъ на воздухъ, разв ошибусь, если не вырою имъ пропасть боле глубокую, чмъ мины ихъ? не взорву на воздухъ подъ луну. О, дйствительно, прекрасное зрлище, когда дв, взаимно хитрящія силы, сойдутся одна противъ другой! —

(поднимая трупъ Полонія).

Эту ношу приходиться взять съ собой: я оттащу это пузо въ сосднюю комнату. И такъ, матушка, спокойной ночи! — А этотъ придворный совтчикъ теперь тихонекъ, тайный и дйствительно важный, прежде бывшій лукавый старый болтунъ. — Пойдемъ, баринъ, я долженъ съ тобой покончить. Спокойной ночи, матушка!

(Они идутъ въ разныя стороны. Гамлетъ тащитъ за собой трупъ Полонія).

ДЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

СЦЕНА I.

Комната въ замк.

Король, Королева, Розенкранцъ и Гильденштернъ входятъ.

Король. (къ Королев) Въ этихъ глубокихъ вздохахъ есть какой-то смыслъ. Объясните намъ, мы должны ихъ знать. Гд вашъ сынъ?

Королева. (къ Розенкранцу и Гильденштерну). Оставьте насъ на одну минуту. (оба уходятъ.)

Ахъ, мой супругъ, что я видла сегодня ночью!

Король. Что, Гертруда? что длаетъ Гамлетъ?

Королева. Онъ бушуетъ, какъ море и втры, когда вступаютъ въ споръ о томъ, кто сильне: въ дикой ярости онъ слышитъ шумъ за ковромъ, обнажаетъ шпагу, кричитъ: крыса! и убиваетъ, въ пылу своего безумія, бднаго старика, котораго не видлъ.

Король. Ужасное дло! Это могло случиться съ вами, если-бы мы тамъ стояли. Свобода его угрожаетъ опасностью всмъ, даже вамъ, мн и всякому другому. Но кто-же будетъ отвчать за это кровавое дло? Оно падетъ на меня, потому что я долженъ былъ сумасшедшаго молодого человка подвергнуть строгому заключенію и удалить отъ всякаго сношенія съ людьми. Но моя любовь была такъ велика, что я не сдлалъ того, что было самымъ лучшимъ, и, какъ человкъ, одержимый ядовитою болзнью, которую хочетъ скрыть, я допустилъ терзать себя до мозга костей. Куда онъ ушелъ?

Королева. Онъ отнесъ куда-то трупъ убитаго, при чемъ его безуміе обнаружилось такъ ясно, какъ частицы золота въ простой руд: онъ плачетъ о томъ, что сдлалъ.

Король. О, Гертруда, пойдемъ! Чуть солнце взойдетъ на горы, его посадятъ на корабль и за это гнусное убійство мы должны отвчать и оправдать его всмъ искуствомъ и всею властью нашего Королевскаго Величества. — Сюда, Гильденштернъ!

Розенкранцъ и Гильденштернъ входятъ.

Король. Ступайте, друзья, и возьмите въ помощь людей! Гамлетъ убилъ Полонія въ припадк безумія и посл того вытащилъ его куда-то изъ покоевъ матери. Ступайте, отыщите его, распросите и отнесите тло въ часовню. Прошу васъ идите скоре.

(Розенкранцъ и Гильденштернъ уходятъ).

Пойдемъ, Гертруда, созовемъ умнйшихъ друзей нашихъ и скажемъ имъ о томъ, что думаемъ мы сдлать и о томъ, что, къ несчастію, случилось: такимъ образомъ подобная зм дурная слава, которой шипніе раздается отъ одного конца земли къ другому и которая разноситъ, съ врностью пушечнаго жерла, свой ядовитый выстрлъ, можетъ пролетть мимо насъ и безвредно розойдется въ пустомъ пространств. О, уйдемъ отсюда! На душ у меня ужасъ и внутренній разладъ. (оба уходятъ).

СЦЕНА II.

Другая комната во дворц.

Гамлетъ входитъ.

Гамлетъ. Хорошо упрятанъ —

Розенкранцъ и Гильденштернъ. (за сценой) Гамлетъ! Принцъ Гамлетъ!

Гамлетъ. Чу — что за шумъ? Кто-бы звалъ Гамлета? О, это они идутъ.

Розенкранцъ и Гильденштернъ входятъ.

Розенкранцъ. Что сдлали вы съ трупомъ, принцъ?

Гамлетъ. Соединилъ его съ прахомъ, съ которымъ онъ въ родств.

Розенкранцъ. Скажите, гд онъ, чтобы мы могли отнести его въ часовню.

Гамлетъ. Не врьте!

Розенкранцъ. Чему не врить?

Гамлетъ. Что я буду сохранять вашу тайну, а свою нтъ. Кром того позволю спрашивать себя губк! Какой отвтъ долженъ дать на это сынъ короля?

Розенкранцъ. Разв вы считаете меня губкой, принцъ?

Гамлетъ. Да, милостивый государь, которая всасываетъ выраженіе лица королевскаго, его благоволеніе и повелнія. А, впрочемъ, такіе чины больше всего пригодны для короля. Онъ держитъ ихъ, какъ обезьяна держитъ что нибудь състное въ углу своихъ челюстей: спрятанное сперва во рту, чтобы въ послдствіи быть проглоченнымъ. Когда ему понадобится взять то, что вы собрали, онъ только сожметъ васъ и вы, губка, снова сухи.

Розенкранцъ. Я васъ не понимаю, принцъ.

Гамлетъ. Мн это пріятно: колкая рчь спитъ въ ушахъ невжды.

Розенкранцъ. Ваше Высочество, вы должны сказать намъ, гд трупъ и идти съ нами къ королю.

Гамлетъ. Трупъ у короля, но короля нтъ у трупа. Король есть что-то —

Гильденштернъ. Что-то, принцъ?

Гамлетъ. Что-то есть ничто. Ведите меня къ нему. Берегись, лиса, а вслдъ за тмъ и вс!

(Вс уходятъ).

СЦЕНА III.

Другая комната въ замк.

Король входитъ со свитой.

Король. Я приказалъ позвать его и отыскать трупъ. О какъ опасно, что-бы этотъ человкъ бродилъ-бы на свобод! Но мы не можемъ поступить съ нимъ, по всей строгости законовъ. Онъ любимъ безсмысленной толпой, разбирающей глазами, а не умомъ, для которой больше значатъ страданія виновнаго, чмъ вина его. Что-бы этому помочь, нужно сдлать такъ, чтобы эта внезапная высылка казалась весьма разумной и обдуманной мрой: противъ отчаянной болзни нужны отчаянныя-же средства, или лучше бросить все.

Розенкранцъ входитъ.

Король. Что случилось!

Розенкранцъ. Куда онъ длъ трупъ, Государь, мы не могли отъ него узнать.

Король. Гд-же самъ онъ?

Розенкранцъ. Здсь, недалеко, Ваше Величество, подъ надзоромъ, ожидаетъ вашего повелнія.

Король. Приведите-же его сюда.

Розенкранцъ. Эй, Гильденштернъ! введите принца сюда!

Гильденштернъ входитъ вмст съ Гамлетомъ.

Король, Ну, Гамлетъ, гд Полоній?

Гамлетъ. За ужиномъ.

Король. За ужиномъ?

Гамлетъ. Но не тамъ, гд онъ стъ, а такъ гд его дятъ. Извстный государственный Совтъ изъ рыцарей въ вид лакомыхъ червей, только что за него принялся. Что касается ды, червь — настоящій царь. Мы кормимъ всхъ животныхъ, что-бы самимъ кормиться, а сами себя откармливаемъ для червей. Откормленный король и тощій нищій — только два различныя блюда, два блюда, но для одного стола: вотъ конецъ псни.

Король. О Боже, Боже!

Гамлетъ. Кто нибудь можетъ удить рыбу на червяка, который полъ короля и можетъ сть рыбу, которая проглотила червяка.

Король. Что ты этимъ хочешь сказать?

Гамлетъ. Ничего боле, какъ только показать Вамъ, какъ можетъ король совершить свое высочайшее путешествіе въ кишкахъ нищаго.

Король. Гд Полоній?

Гамлетъ. На небесахъ. Пошлите туда, пусть посмотрятъ. Если посланный вашъ не найдетъ его тамъ, то ищите его сами въ другомъ мст. Но, сказать правду, если вы его не найдете въ продолженіи мсяца, вы услышите объ немъ чутьемъ, когда будете сходить по лстниц въ галлерею.

Король. (къ нкоторымъ изъ свиты) Ступайте, поищите его тамъ.

Гамлетъ. (къ нимъ же) Онъ будетъ ждать, пока прійдете.

(нсколько человкъ изъ свиты уходятъ).

Король. Гамлетъ, для собственнаго твоего спасенія, которое для насъ столь дорого, за это дло, о которомъ мы искренно сожалемъ, ты долженъ быть высланъ отсюда, какъ можно скоре. А потому снаряжайся, корабль уже готовъ, втеръ попутный, спутники ожидаютъ и все уложено, чтобы хать въ Англію.

Гамлетъ. Въ. Англію?

Король. Да, Гамлетъ.

Гамлетъ. Хорошо,

Король. Это дйствительно хорошо, если-бы ты зналъ наши намренія.

Гамлетъ. Я вижу херувима, который ихъ видитъ. — И такъ, въ Англію! — Прощайте, любезная матушка!

Король. Сердечно любящій тебя отецъ, Гамлетъ.

Гамлетъ. Моя мать. Отецъ и мать — мужъ и жена, мужъ и жена — одно тло: а потому моя мать. Такъ и быть, ду въ Англію!

(уходитъ).

Король. (къ Розенкранцу и Гильденштерну) Слдуйте за нимъ неотступно, немедленно пригласите его на бортъ, не теряйте ни одной минуты: къ ночи онъ долженъ уже ухать. Отправляйтесь! Все запечатано и сдлано, что только нужно. Пожалуста, поспшите!

Розенкранцъ и Гильденштернъ уходятъ.

О, Англія, если дорога теб любовь моя, (какъ мое могущество научило тебя цнить ее — раны, нанесенныя теб Даніи мечемъ, еще въ крови и ты покорно несешь намъ дань) ты не посмешь отказаться отъ исполненія верховной воли, которая формально требуетъ отъ тебя немедленной смерти Гамлета. О, исполни это, Англія! Онъ, какъ жаръ, свирпствуетъ въ крови: ты должна исцлить меня. Пусть счастіе во всемъ меня ласкаетъ, но пока это не будетъ исполнено, нтъ для меня утхи и покоя

(уходитъ).

СЦЕНА IV.

Равнина въ Даніи.

Входятъ Фортинбрасъ и войско въ походной форм.

Фортинбрасъ. Ступайте, полковникъ, съ привтствіемъ отъ меня къ королю Даніи, доложите, что Фортинбрасъ проситъ, для разршеннаго уже прохода войскъ черезъ его владнія, дать колонновожатыхъ. Вы знаете, гд насъ найти. Когда Его Величеству угодно будетъ переговорить съ нами, мы лично готовы къ его услугамъ, доложите ему объ этомъ.

Полковникъ. Въ точности исполню, принцъ.

Фортинбрасъ. (къ войскамъ) Тихимъ шагомъ маршъ!

(уходитъ съ войсками),

Гамлетъ, Розенкранцъ, Гильденштернъ и другіе входятъ.

Гамлетъ. Что это за войска, милостивый государъ?

Полковникъ. Норвежскія, Ваше Высочество.

Гамлетъ. Куда идутъ, позвольте узнать?

Полковникъ. Они идутъ противъ Поляковъ.

Гамлетъ. Кто ихъ ведетъ?

Полковникъ. Племянникъ стараго короля, Фортинбрасъ.

Гамлетъ. Идетъ-ли дло о цлой Польш, или только о какомъ нибудь пограничномъ пункт?

Полковникъ. Сказать правду, безъ прибавленія, мы идемъ отбить маленькій клочекъ земли, которому, кром имени, нтъ никакой цны. Я-бы его не взялъ въ аренду и за 5 червонцевъ. Если считать доходъ ни Полякамъ, ни Шведамъ оно больше не приноситъ.

Гамлетъ. Такъ Полякъ и не будетъ защищать его.

Полковникъ. Напротивъ, онъ уже занялъ его войсками.

Гамлетъ. (въ сторону) Дв тысячи человкъ и двадцать тысячъ червонцевъ можетъ стоить этотъ ничтожный споръ, Вотъ гд язва общественнаго благосостоянія и покоя: она горитъ внутри, между тмъ, какъ извн, ни какого основанія смерти незамтно. (громко) Благодарю васъ, милостивый государь.

Полковникъ. Да сохранитъ васъ Богъ! (уходитъ).

Розенкранцъ. Угодно-ли вамъ будетъ идти?

Гамлетъ. Я сію минуту прійду. Ступайте впередъ! (Розенкранцъ и прочіе уходятъ). Все укоряетъ меня и пробуждаетъ остывшее чувство мщенія. Что стоитъ человкъ, котораго цль жизни и величайшее благо — только сть и пить? Скотъ — не боле. Нтъ сомннія, что Тотъ, Кто создалъ насъ способными взирать въ прошедшее и будущее, не съ тмъ одарилъ насъ божественнымъ умомъ, чтобы онъ спокойно, безъ цли, превращался въ плесень. И вотъ, отупніе-ли животнаго это, или пугливое сомнніе, обдумывающее до тонкости послдствія — мысль эта, если ее на части разобрать, заключаетъ въ себ одну четверть ума и непремнно три четверти страха — я не могу постигнуть, зачмъ еще живу и повторяю ‘это нужно сдлать,’ межъ тмъ, какъ я имю основаніе и волю, силу и средства сдлать это. Поразительные примры вопіютъ ко мн: вотъ эта большая и грозная армія, во глав которой стоитъ нжный и молодой принцъ, духъ его исполненъ высокой отваги и честолюбія, онъ отдаетъ на жертву жизнь неизвстному исходу и за какую нибудь орховую скорлупу ставитъ все на произволъ слпаго счастія, смерти и опасностей. Истинно великимъ быть, не значитъ вести борьбу объ истинно великомъ только, но и соломенку защищать геройски, гд дло идетъ о чести. Что-же я такое, когда меня ни убійство отца, ни позоръ матери, ни силы ума и крови, ничто не пробуждаетъ? Со стыдомъ гляжу я на близкую смерть двадцати тысячъ людей, которые за химеру, за призракъ только славы идутъ во гробъ, какъ въ ложе: они дерутся за комъ земли, на которомъ большая сила и въ бой вступить не можетъ и нтъ довольно мста и могилъ, чтобы похоронить однихъ убитыхъ. О, съ этой минуты, мысли, вашимъ стремленіемъ должна быть только кровь, иль будьте вы презрнны. (уходитъ).

СЦЕНА V.

Гельзингеръ. — Комната въ замк.

Королева и Гораціо входятъ.

Королева. Я не хочу съ ней говорить.

Гораціо. Она очень настойчива, точно не въ себ, ея состояніе достойно сожалнія.

Королева. Чего она хочетъ?

Гораціо. Она говоритъ о своемъ отц, говоритъ, что слышала будто, что свтъ гадкій и стонетъ, и бьетъ сама себя въ грудь, малйшій вздоръ ее тревожитъ, она говоритъ не внятныя слова, почти безъ смысла. Рчь ея не иметъ никакого значенія, но ея неопредленный смыслъ наводитъ слушающихъ на разныя предположенія, народъ догадывается, связываетъ смыслъ словъ, которыя она произноситъ съ помощью киванія годовой, движеній рукъ и лица, такъ, что дйствительно, съ большою вроятностью можно подумать, что она говоритъ о чемъ-то не добромъ. Было-бы не дурно съ ней поговорить: она могла-бы разсять несчастное подозрніе, волнующее умы.

Королева. Приведите ее.

(Гораціо уходитъ.)

Больной душ — таковы послдствія всхъ преступленій — кажется, что всякая малость предвщаетъ несчастіе, виновный исполняется такого безотчетнаго страха, что, желая скрыться, открываетъ самъ себя.

Гораціо возвращается съ Офеліей.

Офелія. Гд прекрасное Величество Даніи?

Королева. Какъ поживаешь, Офелія?

Офелія. (поетъ) Какъ теперь узнаю друга?

Не приходитъ молодецъ!

Въ блой шляп и со шпагой

Онъ былъ Даніи боецъ.

Королева. Ахъ, милая моя, къ чему эта псня?

Офелія. Что угодно? Нтъ, прошу послушать. (поетъ).

Не прійдетъ онъ, жизнь онъ кончилъ

И въ земл теперь лежитъ,

Прахъ въ гробу, а на могил

Черный крестъ надъ нимъ стоитъ.

О! ..

Королева. Но скажи, Офелія —

Офелія. Пожалуста, слушайте. (поетъ)

Какъ прекрасенъ былъ въ гробу онъ:

Король входитъ.

Королева. Ахъ, супругъ мой, посмотрите сюда!

Офелія. (поетъ) Блый саванъ и цвты,

Примиренье выражали

Дивныя его черты.

Король. Какъ поживаете, милая Офелія?

Офелія. Слава Богу, прекрасно! Они говорятъ, что сова была дочь булочника, Ахъ, государь! Мы знаемъ хорошо, кто мы, но не знаемъ, чмъ мы будемъ. Да благословитъ Богъ обдъ вашъ!

Король. Намекъ на своего отца.

Офелія. Пожалуста, не будемъ объ этомъ говорить, но, если они будутъ васъ спрашивать, что это значитъ, скажите только: (поетъ)

Помнишь! въ Валентиновъ день, съ разсвтомъ

Постучалась я въ окно

И вскричала я при этомъ:

‘Милый, жду тебя давно!’

Тихо двери отворились,

Онъ къ себ меня пустилъ,

Счастьемъ оба насладились —

Но несчастной отпустилъ!

Король. Милая Офелія!

Офелія. Право, не буду божиться, я хочу кончить. (поетъ)

И святой Екатериной

Поклялся мн врнымъ быть,

Клялся всмъ онъ — до могилы

Вкъ меня одну любить,

Поступилъ ты такъ безбожно,

Упрекала его я.

Онъ отвчаетъ:

Что же длать? невозможно….

Мн жениться вдь нельзя.

Король. Какъ давно уже она въ такомъ состояніи?

Офелія. Я надюсь, что все еще пойдетъ хорошо. Мы должны быть терпливы: но я не могу, чтобы не плакать, когда подумаю, что они его положили въ холодную землю. Мой братъ долженъ объ этомъ знать, и такъ, спасибо вамъ за добрый совтъ. Пора, подайте карету! Покойной ночи, дамы! Покойной ночи, ласковыя дамы! Покойной ночи! Покойной ночи!

(уходитъ).

Король. (къ Гораціо) Слдуйте же за нею по пятамъ: хорошо ее берегите.

(Гораціо уходитъ):

О, это ядъ глубокой скорби, источникъ ея — смерть отца. О, Гертруда! Гертруда! посмотрите, если бдствія постигаютъ насъ, они не являются одиноко, какъ шпіоны, но цлыми полками. Отецъ ея убитъ, далеко ухалъ сынъ вашъ, самъ безпутный виновникъ заслуженнаго изгнанія, народъ взволновавъ, опасный и мрачный въ своихъ догадкахъ и предчувствіяхъ о смерти честнаго Полонія, и мы сдлали весьма неосмотрительно, что похоронили его тайно, затмъ, это бдное дитя, лишенное ума, безъ котораго мы только куклы или зври. Наконецъ, что хуже всего: братъ ея возвратился тайно изъ Франціи, самъ не свой отъ изумленія, окружаетъ себя тайной, при этомъ нтъ недостатка въ наушникахъ, которые сообщаютъ ему ядовитые слухи о смерти отца, и, хотя доказательствъ нтъ никакихъ, они не постыдятся насъ-же обвинять, нашептывая другъ другу въ уши. О, милая моя Гертруда, это пробиваетъ меня насквозь, какъ дробью и наноситъ со всхъ сторонъ тысячу смертей. (шумъ за сценой).

Королева. О горе, что это за шумъ?

Входитъ Придворный.

Король. Гд швейцары? Поставьте стражу у дверей! случилось тамъ?

Придворный. Спасайтесь, государь! — Океанъ, выступивши изъ своихъ предловъ, не свирпствуетъ ужасне по равнинамъ, какъ, во глав мятежной толпы, Лаэртъ разбиваетъ вашихъ людей. Чернь зоветъ его княземъ, и — какъ-бы теперь только начинался міръ, какъ будто-бы забыта древность и неизвстны законы, освященные давностью: эта сила и столпы всякаго порядка и сана — кричитъ: мы избираемъ его! Да будетъ королемъ Лаэртъ! Шапки и руки поднимаютъ вверхъ и кричатъ подъ облака: королемъ пусть будетъ Лаэртъ! Лаэртъ король!

Королева. Они лаютъ громко по ложному слду, плохо выслдили звря, вы, коварные Датчане-собаки! (крикъ за сценой).

Король. Дверь сломали.

Лаэртъ входитъ вооруженный, Датчане сзади его.

Лаэртъ. Гд-же этотъ король? — Господа, ожидайте тамъ!

Датчане. Нтъ, оставьте насъ здсь съ собой!

Лаэртъ. Я прошу васъ, дозвольте мн распорядиться.

Датчане. Хорошо, какъ вамъ угодно.

(они возвращаются и уходятъ).

Лаэртъ. Спасибо! Станьте на страж у дверей! — Ты, жалкій король, отдай отца мн!

Королева. Добрый Лаэртъ, успокойтесь!

Лаэртъ. Одна капля спокойной крови назоветъ меня незаконнымъ сыномъ, будетъ поносить отца моего рогоносцемъ, заклеймитъ въ глазамать мою публичной женщиной!

Король. Что за причина, Лаэртъ, что твой гнвъ принялъ такіе гигантскіе, размры? — Оставь его, Гертруда, не страшись нисколько занашу особу. Ибо такая божественная сила защищаетъ короля, что измна, едва взглянетъ на то, чего хотла, отступаетъ отъ своихъ желаній. — Скажи, Лаэртъ, отъ чего ты такъ взбшенъ? — Гертруда, оставь его! — Скажи, молодой человкъ!

Лаэртъ. Гд отецъ мой?

Король. Убитъ.

Королева. Но не королемъ.

Король. Пусть онъ самъ спрашиваетъ, сколько хочетъ.

Лаэртъ. Какъ онъ погибъ? Я не позволю себя дурачить. Совсть, благочестіе, въ преисподнюю ступайте! Я презираю анафему, я до того дошелъ, что готовъ на бой, хоть съ цлымъ свтомъ, будь, что будетъ! Хочу только безпощадно отомстить за смерть отца.

Король. Кто-же васъ останавливаетъ?

Лаэрть. Одна только воля моя, но не повелнія цлаго міра. И я распоряжусь моими силами такъ, что малого довольно будетъ.

Король. Послушайте Лаэртъ, когда вы хотите знать правду о смерти вашего дорогого отца: неужели цль вашего мщенія, какъ побдителя въ игр, истребить какъ друга, такъ и врага, какъ того кто выигралъ, такъ и того, кто проигралъ?

Лаэртъ. Только враговъ его.

Король. Хотите-же знать, кто они?

Лаэртъ. Друзей я прійму въ свои объятія и, какъ пеликанъ, приносящій въ жертву жизнь свою, напою ихъ собственною кровью.

Король. Такъ! Теперь вы говорите, какъ добрый сынъ и настоящій дворянинъ. Что я не повиненъ въ смерти вашего отца и самымъ чувствительнымъ образомъ этимъ огорченъ, должно представиться уму вашему такъ ясно, какъ день для глаза.

Датчане. (за дверью) Впустите ее!

Лаэртъ. Что случилось? Что за шумъ?

Офелія входитъ, убранная причудливо травами и цвтами.

Лаэртъ. О, жары, изсушите мозгъ мой! Слезы горькія, сожгите силу и быстроту глазъ моихъ! — Какъ Богъ святъ! за твое безуміе будетъ заплачено намъ дорого, на всъ, пока чаша всовъ нашихъ ко дну не пойдетъ. О роза майская! прелестное дитя! Офелія! дорогая сестра! — О небо, можетъ ли быть, что-бы умъ молодой двицы былъ такъ близокъ къ смерти, какъ жизнь старца? Природа нжна въ любви: гд она нжна, она посылаетъ отъ себя самый драгоцнный подарокъ вслдъ за тмъ, кого любитъ.

Офелія. (поетъ тономъ плача) На носилки его положили тогда —

(со смхомъ) Эй, смлй! Не робй!

(плача) Оросила слеза гробъ печальный его —

Ты прощай, голубокъ, тамъ въ толп раздалось!

Лаэртъ. Если-бы ты была при ум и взывала къ намъ о мщеніи, это было-бы не такъ трогательно.

Офелія. Вы должны пть: ‘туда, туда! и звать его туда,’ О, какъ это похоже на шумъ, колеса! Это дурной управляющій, который укралъ дочь своего господина.

Лаэртъ. Эти ничтожныя слова больше значутъ, чмъ что нибудь.

Офелія. (къ Лаэрту) Вотъ розмаринъ, это на память: прошу, васъ, любезное сердце, помнить обо мн! А вотъ и незабудка, въ память врнымъ быть —

Лаэртъ. И въ безумств есть смыслъ: сочетаніе врности съ памятью.

Офелія. (къ королю) Вотъ вамъ укропъ и васильки. (къ королев) Вотъ вамъ рута, а нсколько ея и для меня — вашу руту вы можете носить съ отдльной замткой. (къ Лаэрту) Вотъ бльцы, я хотла вамъ дать пару фіялокъ, но он вс свяли, когда отецъ мой умеръ. — Вы говорите, что его конецъ былъ благополучный. — (поетъ)

Францъ, мой милый-утшитель —

Лаэртъ. Тоска и печаль, страданіе и самый адъ, длаютъ изъ нея олицетвореніе прелести и изящнаго.

Офелія. (поетъ) Не вернется къ намъ, о Боже,

Успокой его, Спаситель,

На его смертельномъ лож!

И прекрасенъ онъ былъ съ своей бородой

Какъ снгъ горный, роскошной и блой,

И лежалъ, онъ въ гробу, какъ угасшій герой,

Ко всему, ко всему охладлый.

Ты, святой мой утшитель,

Псню выслушай мою:

Успокой его, Спаситель,

И устрой его въ раю!

И души всхъ христіянъ! О чемъ молю Господа! Богъ, да будетъ съ вами! (уходитъ).

Лаэртъ. Видите-ли вы это? о Боже!

Король. Лаэртъ, я долженъ проговорить къ вашей печали. Не отказывайте мн въ моихъ правахъ. Ступайте, изберите умнйшихъ изъ вашихъ друзей и пусть они ршатъ между вами и мной. Если они прямо или косвенно найдутъ насъ виновными, мы хотимъ царство, корону, жизнь, все, что только наше, отдать вамъ въ вознагражденіе, если-же нтъ, то удовольствуйтесь, по крайней мр, тмъ, чтобы только потерпть, мы постараемся, въ союз съ вашей душей, умиротворить ее.

Лаэртъ. Пожалуй, пусть будетъ такъ! Родъ смерти, тайное погребеніе — ни меча, ни гербовъ надъ его могилой, никакой пышной ни духовной, ни свтской обстановки — все это громко кричитъ съ небесъ на землю и даетъ мн право требовать отчета.

Король. Требуй передъ лицемъ цлаго свта, и, гд будетъ вина, пусть рубитъ скира палача. Прошу васъ, слдуйте за мной.

(Вс уходятъ).

СЦЕНА VI.

Другая комната въ замк.

Гораціо и слуга входятъ.

Гораціо. Что это за люди, что хотятъ говорить со мной?

Слуга. Матросы, господинъ, они, какъ говорятъ, имютъ къ вамъ письма.

Гораціо. Приведите ихъ. (слуга уходитъ): Не понимаю изъ какой-бы части свта могъ быть ко мн поклонъ, если: только не отъ принца Гамлета.

Входятъ два матроса.

1-й матросъ. Да благословитъ васъ Господь Богъ!

Гораціо. И тебя тоже!

1-й матросъ. Какъ будетъ Господу Богу угодно. Здсь, господинъ, къ вамъ письмо, оно отъ посла, который долженъ былъ плыть въ Англію, если ваше имя точно Гораціо, какъ меня увряютъ.

Гораціо. (читаетъ) ‘Гораціо, когда это прочтешь, постарайся доставить матросамъ пріемъ у короля, они имютъ письма къ нему. Мы еще и двухъ дней не были въ мор, какъ налетлъ на насъ сильно вооруженный корсаръ: такъ какъ мы не могли плыть быстро на парусахъ, должны были поневол храбро драться и, во время схватки, я бросился на абордажъ, въ одну минуту они отчалили отъ нашего корабля и такимъ образомъ я, одинъ, попалъ къ нимъ въ плнъ. Они со мною обращались, какъ сострадательные злоди, но они знали, что длаютъ, я долженъ имъ сдлать добрую услугу. Постарайся, чтобы король получилъ письма, которыя посылаю, и спши ко мн такъ скоро, какъ будто-бы ты бжалъ отъ смерти. Я могу сказать теб на ухо слова, отъ которыхъ ты онмешь, хотя они слишкомъ еще слабы противъ значенія самого дла. Эти добряки доставятъ тебя ко мн, Розенкранцъ и Гильденштернъ отправились дальше, въ Англію: о нихъ у меня есть много о чемъ поразсказать теб. Прощай!

Вчно, какъ ты знаешь, твой,

Гамлетъ.’

(къ матросамъ) Пойдемъ, я помогу вамъ скоре вручить эти письма, тмъ боле, что вы меня отвезете къ тому, кто ихъ вамъ далъ. (Вс уходятъ).

СЦЕНА VII.

Другая комната въ замк.

Король и Лаэртъ входятъ.

Король. Теперь ваша совсть убдилась въ моей невинности, и вы въ душ должны обнять меня, какъ друга, потому что вы слышали, даже изъ врнаго источника, что именно тотъ, кто убилъ вашего отца, посягалъ и на мою жизнь.

Лаэртъ. Это ясно. Однако-же скажите мн: зачмъ не предали вы суду дла такого преступнаго свойства, какъ требовало этого все — ваше величіе, мудрость и безопасность?

Король, По двумъ исключительнымъ основаніямъ, которыя, можетъ быть, покажутся вамъ слишкомъ ничтожными, но для меня они имютъ большое значеніе. Его мать, королева, живетъ чуть не однимъ его взглядомъ, что касается меня самого — будь, что будетъ — благо-ли мое или мученіе — жизнь и душа моя такъ къ ней привязаны, что я, подобно звзд, которая вращается въ извстномъ только круг, безъ нея я не могъ-бы жить. Другая причина, почему я это дло не передалъ на ршеніе гласнаго суда, та, что народъ необыкновенно къ нему привязанъ: любовь его смываетъ съ Гамлета вс пороки, она какъ родникъ, превращающій дерево въ камни, изъ преступленій длаетъ хвалу и мои стрлы, слишкомъ тонкія противъ такого сильнаго втра, полетли-бы обратно и не попали-бъ въ цлъ.

Лаэртъ. И такъ, я потерялъ благороднаго отца, моя сестра, которой достоинства и добродтели стояли выше вка, разстроена безъ надежды. Но мщенія часъ прійдетъ!

Король. На счетъ этого будьте совершенно покойны. Не подумайте, что мы созданы такъ ничтожно, что позволимъ безнаказанно и нагло шутить съ собой. Въ скорости вы услышите боле: я любилъ вашего отца, люблю тоже и себя, изъ этого, я надюсь, вы будете въ состояніи заключить —

Посланный входитъ.

Король. Ну? что новаго?

Посланный. Ваше Величество, письма отъ Гамлета: одно къ Вашему Величеству, другое къ королев.

Король. Отъ Гамлета? и кто доставилъ ихъ?

Посланный. Говорятъ, матросы, Ваше Величество, я ихъ не видлъ. Мн передалъ ихъ Клавдій, который лично получилъ ихъ отъ матроса.

Король. Лаэртъ, вамъ слдуетъ знать что пишетъ, слушайте. — (къ посланному) Ступайте! (посланный уходитъ).

(читаетъ) ‘Высокомогущественный! вдайте, что я, нагой, высаженъ на берега вашихъ владній. Я прошу разршить мн завтра предстать передъ вашимъ королевскимъ взоромъ, тогда, если на это будетъ прежде ,всего ваше соизволніе, я объясню причину моего внезапнаго и страннаго возвращенія.

Гамлетъ.’

Ч*о это такое? Неужели вс вернулись? Какъ это могло случиться? Или это только одинъ обманъ?

Лаэртъ. Знакома вамъ рука?

Король. Это почеркъ Гамлета. ‘Нагой’, а въ приписк пишетъ онъ: ‘одинъ’ — Что посовтуете мн теперь?

Лаэртъ. Я тутъ ничего не понимаю, государь. Но пусть только онъ прійдетъ! Это такъ сильно растравляетъ боль сердца моего, что я готовъ въ глаза назвать его убійцей.

Король. Если такъ, Лаэртъ — впрочемъ, можетъ-ли и быть иначе! Хотите-ли послушать меня?

Лаэртъ. Да, государь, не говорите только мн ни слова о мир.

Король. Я хочу мира для тебя Когда онъ возвратился, потому, можетъ быть, что боится плыть но морю и не захочетъ опять ухать, я уговорю его на дло, которое я обдумалъ и въ которомъ погибнетъ онъ наврно, и объ его смерти втерокъ не зашелеститъ ни одного дурнаго слова. Сама мать не будетъ подозрвать коварства и будетъ воображать себ, что это дло только случая,

Лаэртъ. Я послушаю васъ, государь, тмъ боле, если вы съумете устроить такъ, чтобы я былъ орудіемъ этого дла.

Король. Оно какъ разъ приходится къ тому. Съ тхъ поръ, какъ вы ухали, васъ очень хвалили, и то въ глаза, Гамлету, за искуство, въ которомъ, какъ говорятъ, вы очень сильны, вс ваши достоинства не возбуждали въ немъ такой зависти, какъ это одно, по моему мннію, самое ничтожное.

Лаэртъ. Какое-же это достоинство, Ваше Величество?

Король. Это простая кокарда на шляп юности, легкая и веселая одежда, необходимая столько же для юноши, какъ для степеннаго человка шуба и мантія, придающія ему здоровье и солидный видъ. — Два мсяца тому назадъ былъ здсь рыцарь изъ Нормандіи. На войн я самъ французовъ знаю, они — отличные наздники, но этотъ храбрецъ длалъ чудеса: онъ какъ-бы вросталъ въ сдло и правилъ лошадью съ такимъ удивительнымъ искуствомъ, какъ будто превращался въ одно тло съ этимъ благороднымъ животнымъ: онъ превзошелъ все, что можно представить себ въ этомъ род, вс алюры и прыжки, какіе я-бы могъ придумать только, все было ниже того, что онъ длалъ.

Лаэртъ. Это былъ нормандецъ?

Король. Нормащецъ.

Лаэртъ. Ручаюсь головой: Ламордъ.

Король. Такъ точно, онъ.

Лаэртъ. Я его отлично знаю, дйствительно это сокровище и драгоцнный камень среди своего народа.

Король. Онъ разсказывалъ намъ объ васъ и до того хвалилъ искуство ваше и умніе владть оружіемъ, въ особенности рапирой, что однажды вскричалъ: это было-бы дйствительно чудное зрлище, если-бы кто нибудь съ вами захотлъ помряться. — Онъ клялся, что бойцы его страны теряли голову, глаза, всю ловкость, когда вы нападали на нихъ. Разсказъ этотъ отравлялъ такою завистью Гамлета, что онъ киплъ какъ-бы скоре воротились вы, чтобы помряться съ вами. И такъ, изъ этого —

Лаэртъ. Что-же изъ этого, Ваше Величество?

Король. Лаэртъ, былъ-ли для васъ дорогъ отецъ вашъ? Или вы уже не боле, какъ только образъ скорби, лице безъ духа?

Лаэртъ. Къ чему этотъ вопросъ?

Король. Но къ тому, чтобы я думалъ, что вы не любили отца, но по опыту знаю, что время рождаетъ, оно-же уменьшаетъ и охлаждаетъ жаръ любви. Въ глубинахъ самой пламенной любви живетъ родъ фитиля и нагара, которые ее притупляютъ, и ничто не остается постоянно годнымъ: избытокъ годности, но въ излишней мр, можетъ самъ себя убить. Человкъ, что хочетъ сдлать, долженъ сдлать тогда-же, когда хочетъ, потому что воля измняется, и найдетъ столько случаевъ уклониться и дло отложить, сколько есть языковъ, рукъ и мнній, тогда-то то, что должно быть сдлано, превращается въ одинъ лишь хвастливый безполезный вздохъ. Но приступимъ къ существу дла! Сюда детъ Гамлетъ: что вы хотите предпринять, чтобы показать себя сыномъ вашего отца на дл боле, чмъ на словахъ?

Лаэртъ. Въ церкви задушу его.

Король. Конечно убійца нигд не долженъ найти сохраны, для мщенія нтъ предловъ. Но, Лаэртъ, если вы хотите это сдлать, то лучше сидите дома. Прідетъ Гамлетъ, онъ непремнно узнаетъ, что вы здсь, мы расхвалимъ ваше совершенство передъ нимъ и вдвое распишемъ славу, о которой говорилъ французъ, словомъ, сведемъ васъ вмст и назначимъ пари цною вашихъ головъ. Онъ, безпечный, прямой, не чающій ничего дурнаго, не будетъ осматривать тщательно рапиры, тогда вы можете легко и незамтно одну изъ нихъ выбрать съ острымъ концемъ и меткимъ ударомъ поблагодарить ему за смерть отца.

Лаэртъ. Я готовъ это сдлать и въ заключеніе смажу мою рапиру. Какой-то шарлатанъ продалъ мн составъ такой убійственный, что стоитъ только обмакнуть въ немъ ножъ и прикоснуться къ крови: какое-бы ни было средство, придуманное изъ цлебныхъ травъ, растущихъ подъ луною, не спасетъ человка, хотя-бы только сдлать малйшій уколъ, я обмочу остріе моей рапиры въ ядъ, онъ убьетъ его, чуть только по верху задну.

Король. Нужно придумать, какъ лучше, въ какое время и какимъ путемъ достигнуть цли. Не удастся это и какъ нибудь проглянетъ въ дурномъ исполненіи нашъ замыслъ — лучше-бы и не начинать его. Мы должны имть что нибудь въ резерв понадежне, если не удастся первый опытъ. Стойте, дайте подумать! — Мы торжественно бьемся объ закладъ, кто изъ васъ сильне — да, вотъ-что: когда вамъ во время фехтованія сдлается жарко и пить захочется, (для этого вы должны нападать съ энергіей и приняться за сильные пріемы) и онъ потребуетъ воды, будетъ приготовленъ кубокъ, изъ котораго онъ чуть хлебнетъ только — ускользни онъ отъ вашего ядовитаго удара — онъ погибъ. Но, тише ! Что тамъ за шумъ?

Королева входитъ.

Король. Ну что, достойная королева?

Королева. Несчастія слдуютъ быстро одно за другимъ. — Лаэртъ, ваша сестра утонула.

Лаэртъ. Утонула, говорите вы? гд?

Королева. Тамъ, гд надъ ркой наклонившись, стоитъ ива, и отражаются въ зеркал водъ ея темные листья, она свивала фантастическіе внки изъ лютика, крапивы, ландышей, кукушкиныхъ слезокъ, которымъ пастухи-шалуны даютъ боле грубое названіе, а скромныя двушки зовутъ бархатками. Когда она влзла на дерево и хотла повсить свое плетніе на висячія втви ивы, обломался подгнившій сукъ и полетли въ быструю воду вс вьющіеся ея трофеи и сама она. Одежда ея раздулась широко и нсколько времени держала ее, какъ сирену, на поверхности воды, а она въ то время распвала псни старины глубокой, какъ будто вовсе не сознавала своего опаснаго положенія, подобно существу, рожденному и одаренному способностью жить въ этой стихіи. Но долго она не могла держаться, платье ея напиталось наконецъ водой и бдное дитя отъ мелодій перешла въ могилу ила.

Лаэртъ. Ахъ, неужели она утонула?

Королева. Утонула, утонула!

Лаэртъ. Слишкомъ уже для тебя много воды будетъ, бдная сестра! А потому я уйму свои слезы. А между тмъ намъ это такъ сродно, чтобы ни говорилъ стыдъ, природа беретъ свое, но слезы чуть прошли — я снова не женщина. — Прощайте, Государь! У меня вертлись на язык жгучія слова, которыя-бы легко вспыхнули, если-бы не затушила ихъ эта глупая слеза.

(уходитъ).

Король. Пойдемъ за нимъ, Гертруда! О, сколько стоило мн труда усмирить его бшенство! Я боюсь, чтобы оно, вслдствіе несчастія съ Офеліей, не прорвалось снова, а потому пойдемъ за нимъ. (Оба уходятъ).

ДЙСТВІЕ ПЯТОЕ.

СЦЕНА I.

Кладбище.

Входятъ Два могильщика съ лопатами и прочимъ.

1-й могильщикъ. Можно-ли хоронить по христіански ту, которая сама искала спасенія души своей?

2-й могильщикъ. Говорю теб — можно, живо копай ей яму. Слдствіе о ея смерти произведено и ршено похоронить ее по христіански.

1-й могильщикъ. Но какъ-же это можетъ быть, когда она утонула не вслдствіе самозащищенія?

2-й могильщикъ. Ну, уже такъ ршено.

1-й могильщикъ. Но непремнно нужно, что-бы это случилось вслдствіе самозащищенія, иначе быть не можетъ. Ибо статья закона гласитъ: если я умышленно топлюсь, то это есть дйствіе, а дйствіе состоитъ изъ трехъ частей: намренія, самого факта и исполненія. Изъ этого слдуетъ, что она утопилась умышленно,

2-й могильщикъ. Э, послушай кумъ товарищъ —

1-й могильщикъ. Позволь, братъ! Дай разсказать, какъ слдуетъ. Здсь напримръ вода: хорошо, а здсь стоитъ человкъ: хорошо. Если человкъ пойдетъ къ вод и самъ себя утопитъ, въ этомъ случа вольно ему было идти или нтъ. Замть это! Но, когда вода къ нему подойдетъ и его утопитъ, въ такомъ случа онъ самъ себя не топитъ. И такъ, кто не причиной своей смерти, тотъ самъ не прекращаетъ жизни.

2-й могильщикъ. Разв это такъ по закону?

1-й могильщикъ. Безъ сомннія, и послдствію, и по закону такъ.

2-й могильщикъ. А хочешь знать правду? Если-бы она была не барышня, ее бы не похоронили на освященномъ мст.

1-й могильщикъ. Да, это точно, что такъ. И вотъ что больно, что знатные люди на этомъ свт имютъ боле благопріятныхъ средствъ повситься и утопиться, нежели прочіе братья христіане. Ну-ка, лопата, за дло! Нтъ древне дворянскаго рода, какъ садовники, мастера гробовъ и могильщики: они продолжаютъ ремесло Адама,

2-й могильщикъ. Разв Адамъ былъ дворянинъ?

1-й могильщикъ. Онъ былъ первый, носившій арматуру.

2-й могильщикъ. Не можетъ быть?

1-й могильщикъ. Что не вришь? Разв ты язычникъ? Какъ ты понимаешь Св. Писаніе? Священное писаніе гласитъ: Адамъ копалъ. Могъ-ли онъ копать безъ оружія? Я хочу теб предложить еще другой вопросъ: если ты не отвтишь толкомъ, то признайся —

2-й могильщикъ. Ну, говори!

1-й могильщикъ. Кто строитъ прочне каменьщика — корабельщикъ, или плотникъ?

2-й могильщикъ. Тотъ, который строитъ вислицы, потому что его зданіе переживаетъ тысячи жильцовъ.

1-й могильщикъ. Остроуміе твое нравится мн, дружище. Вислица приноситъ пользу: но какимъ образомъ? Она приноситъ пользу тмъ, кто дурно длаетъ. Вотъ ты и длаешь дурно, когда говоришь, что вислица крпче построена, какъ церковь: а потому, вислица теб, принесла-бы пользу. Отвчай еще разъ! живо!

2-й могильщикъ. Кто строитъ прочне каменьщика — корабельщикъ, или плотникъ?

1-й могильщикъ. Да, скажи мн это, тогда и шабашъ.

2-й могильщикъ. Душа моя, это я теперь могу сказать.

1-й могильщикъ. Живо!

2-й могильщикъ. Ну тебя къ чорту, я не могу этого сказать.

Вдали входятъ Гамлетъ и Гораціо.

1-й могильщикъ. Не ломай напрасно головы: глупый оселъ не пойдетъ скоре, какъ ты его не бей, и, когда тебя кто нибудь спроситъ въ первый разъ, отвчай: могильщикъ. Дома, которые онъ строитъ, будутъ стоять до страшнаго суда. Ну ка, сбгай въ кабакъ и принеси мн штофъ водки.

(Второй могильщикъ уходитъ).

1-й могильщикъ. (поетъ) Молодымъ бывало

Весело я жилъ,

Какъ мн силъ хватало,

Такъ я и любилъ.

Гамлетъ. Не ужели этотъ парень, при своемъ занятіи, остается безъ всякаго чувства? Онъ роетъ могилу и при этомъ поетъ.

Гораціо. Привычка сдлала для него это дло легкимъ.

Гамлетъ. Это обыкновенно: чмъ мене рука работаетъ, тмъ нжне ея чувства.

1-й могильщикъ. (поетъ) ‘Старость вдь не радость’,

Люди говорятъ,

Чувствую усталость,

Кости вс болятъ.

(выбрасываетъ черепъ).

Гамлетъ. У черепа этого былъ когда-то языкъ и онъ могъ пть, какъ этотъ негодяй швыряетъ его о землю, какъ будто это челюсти Каина, совершившаго первое убійство! Это могла быть голова какого нибудь дипломата, котораго теперь — этотъ оселъ хитре, того, который Господа Бога думалъ обмануть: не правда-ли?

Гораціо. Это очень возможно.

Гамлетъ. Или придворнаго, который могъ говорить: ‘добраго утра, любезнйшій принцъ! какъ поживаете, добрйшій принцъ?’ Можетъ быть это черепъ такого-то и такого-то высокороднаго господина, который такого-то и такого-то высокороднаго господина хвалилъ лошадь, когда ему хотлось получить ее въ подарокъ: не правда-ли?

Гораціо. Да, принцъ.

Гамлетъ. Да, да, и вотъ теперь этотъ придворный — червякъ, сгнилъ и получаетъ ударъ по щек лопатой могильщика. — Прекрасное-же превращеніе, жаль, что мы не владемъ искуствомъ наблюдать процесъ его. Не ужели эти кости когда-то выростили только для того, чтобы посл играть ими въ кегли? У меня они болятъ, когда подумаю объ этомъ.

1-й могильщикъ. (поетъ) Заступъ закопаеть

И лежи въ гробу —

Каждый ожидаетъ

Эту же судьбу.

(выбрасываетъ черепъ).

Гамлетъ. Опять еще одинъ: почему не можетъ быть это черепъ какого нибудь юриста? Гд теперь его мудреные процесы, его тяжущіеся лица, его дла и его крючки? Почему онъ переноситъ теперь удары въ лобъ грязной лопатой этого грубаго болвана, и не грозитъ притащить его къ суду за личную обиду? Гм! А, можетъ быть, этотъ молодецъ въ свое время былъ большимъ скупщикомъ земель съ своими купчими, съ своими арендами, съ своими судебными записями. Это-ли послдняя его покупка и судебныя права на земли, между тмъ, какъ теперь великолпный лобъ его украшаютъ великолпною грязью? Не ужели вс его купчія ничего больше не обезпечили ему, какъ клочекъ земли величиной въ длину и ширину какихъ нибудь двухъ листовъ крпостной бумаги? Хотя документы на его земли едва могли-бы помститься въ этомъ ящик: но самому владльцу неужели не достало больше мста, а?

Гораціо. Ни на одну іоту больше, мой принцъ.

Гамлетъ. Не выдлываютъ-ли пергаментъ изъ овечьей кожи?

Гораціо. Выдлываютъ, принцъ, изъ телячьей тоже.

Гамлетъ. Овцы-же и тлята т, которые въ пергаментахъ ищутъ своего обезпеченія. Я хочу поговорить съ этимъ молодцемъ. — Послушай, для кого эта могила?

1-й могильщикъ. Моя, господинъ. (поетъ)

Каждый ожидаетъ

Эту-же судьбу.

Гамлетъ. Я вполн врю, что она твоя, потому что ты стоишь въ ней.

1-й могильщикъ. Вы стоите на верху, господинъ, а потому она не ваша, я въ ней не лежу, однако-же она моя.

Гамлетъ. Ты врешь въ ней и говоришь, что она твоя. Могилы роютъ для умершихъ, а не для живыхъ: а потому ты врешь.

1-й могильщикъ. Это живая ложь, господинъ, она отъ меня хочетъ перейдти къ вамъ.

Гамлетъ. Для какого мущины ты роешь ее?

1-й могильщикъ. Не для мущины.

Гамлетъ. Для какой-же женщины?

1-й могильщикъ. И не для женщины.

Гамлетъ. Кого же наконецъ въ ней похоронятъ?

1-й могильщикъ. Бывшую женщиной, господинъ, но, помяни Господи ее во царствіи своемъ! она умерла.

Гамлетъ. Смотри его, какой остроумный парень! Съ нимъ нужно говорить съ разстановкой, а то онъ словами насъ замучитъ. Въ самомъ дл, Гораціо, въ послдніе три года я замтилъ, что вкъ нашъ сталъ такимъ остроумнымъ, что мужику можетъ позавидовать любой придворный. — Какъ долго ты могильщикомъ?

1-й могильщикъ. Изъ всхъ дней въ году я сталъ могильщикомъ въ тотъ именно день, когда нашъ бывшій король Гамлетъ побдилъ Фортинбраса.

Гамлетъ. Какъ давно это было?

1-й могильщикъ. Разв вы не знаете? Это знаетъ всякій дуракъ. Это былъ тотъ самый день, когда родился молодой Гамлетъ, который теперь съ ума сошелъ и посланъ въ Англію,

Гамлетъ. Ахъ, такъ! Почему-же его послали въ Англію?

1-й могильщикъ. Ну, потому что онъ сумасшедшій, Онъ долженъ воротить свой умъ, а если не воротитъ, такъ тамъ это не бда.

Гамлетъ. Почему?

1-й могильщикъ. Этого тамъ и не замтятъ: люди въ Англіи вс такіе сумасшедшіе, какъ онъ.

Гамлетъ. Отъ чего-же онъ съ ума сошелъ?

1-й могильщикъ. Довольно странно, какъ говорятъ.

Гамлетъ. Какъ это странно?

1-й могильщикъ. Душа моя, именно потому, что будто-бы онъ потерялъ разсудокъ.

Гамлетъ. Не знаете-ли вы причины?

1-й могильщикъ. Должно быть причина датская и земля датская. Я здсь вотъ уже тридцать лтъ могильщикомъ, въ молодыхъ и старыхъ годахъ.

Гамлетъ. А какъ долго лежитъ человкъ въ земл, пока сгніетъ?

1-й могильщикъ. Мой дорогой, если онъ не сгнилъ еще передъ смертью, (какъ въ теперешнее время случается, что трупъ едва держится, пока не положатъ во гробъ), то сохраняется онъ, сказать вамъ, 8 до 9-ти лтъ, а кожевенникъ девять лтъ.

Гамлетъ. Отъ чего кожевенникъ больше, какъ другіе?

1-й могильщикъ. Ахъ, господинъ, его ремесло вычиняетъ кожу ему такъ, что она долгое время не пропускаетъ воды, а вода чертовски скоро съдаетъ прогнившіе трупы. Вотъ черепъ, который лежалъ, сказать вамъ, двадцать три года въ земл.

Гамлетъ. Кому принадлежалъ онъ?

1-й могильщикъ. Одному пустйшему парню. Кто-бы вы думали былъ онъ?

Гамлетъ. Ну, почемъ я могу знать.

1-й могильщикъ. Чортъ побери его, мошенника! Онъ когда-то вылилъ мн на голову цлую бутылку рейнвейну. Этотъ черепъ, вотъ, былъ черепъ Іорка, королевскаго шута.

Гамлетъ. Этотъ?

1-й могильщикъ. Да, да, именно самый тотъ.

Гамлетъ. (беретъ черепъ) Покажи сюда! Ахъ, бдный Іорикъ! Я зналъ его, Гораціо: малый съ безконечнымъ юморомъ, полный великолпнйшихъ остротъ. Онъ меня тысячу разъ носилъ на спин, а теперь, какъ пугаетъ онъ мое воображеніе! Мн даже дурно. Здсь были губы, которыя, не знаю какъ часто, я цловалъ. Гд теперь твои шутки? твои прыжки? твои псни, молніи твоего смха, отъ которыхъ вс за столомъ хохотали до упаду? Есть-ли отъ нихъ кто нибудь теперь тамъ, чтобы посмяться надъ скрежетомъ собственныхъ твоихъ зубовъ? Все сбжалось въ какія-то отвратительныя морщины! Ну-ка, отправься теперь въ комнаты знатной дамы и скажи ей, пусть она накладываетъ, хотя въ палецъ толщиной, румянъ: все таки въ конц концовъ, получитъ такое-же лицо, разсмши ее этимъ! Будь такъ добръ, Гораціо, скажи мн одно —

Гораціо. Что-же сказать, мой принцъ?

Гамлетъ. Думаешь-ли ты, что и Александръ такой видъ имлъ въ земл?

Гораціо. Точно также.

Гамлетъ. И такъ смердлъ? Фу! (бросаетъ черепъ).

Гораціо. Точно также, мой принцъ.

Гамлетъ. Къ какому низкому назначенію приходимъ мы, Гораціо! Отъ чего воображеніе не могло-бы прослдить за благороднымъ прахомъ Александра до тхъ поръ, пока не нашло-бы его въ вид затычки въ бочк?

Гораціо. Смотрть такъ на вещи, это значило-бы разбирать ихъ слишкомъ точно.

Гамлетъ. Нтъ, нисколько, право. Можно, принявъ за руководство теорію вроятности, легко прослдить за нимъ туда довольно близко. Напримръ такъ: Александръ умеръ, Александръ былъ похороненъ, Александръ превратился въ прахъ, прахъ — земля, изъ земли мы длаемъ замазку: и почему-же нельзя той замазкой, въ которую онъ превратился заткнуть бочку пива?

Великій цезарь, посл смерти ставшій глиной, исправно затыкаетъ щели отъ свернаго втра. О, земля, передъ которой міръ дрожалъ, замазывай теперь стны отъ бурь и непогоды!

Но тише, тише! Посторонимся! сюда идетъ король!

(Священникъ и т. д. входитъ съ процессіей, гробъ Офеліи, Лаэртъ и траурная свита слдуютъ за нимъ, Король, королева, ихъ свита и т. д.)

Гамлетъ. Королева, дворъ: кого они провожаютъ? Почему такая простая обстановка? Какъ будто-бы слдуютъ за тломъ человка, въ отчаяніи лишившаго себя жизни. Должно быть кто нибудь изъ знати: послушаемъ минутку, посмотримъ.

(отходитъ вмст съ Гораціемъ назадъ).

Лаэртъ. Неужели это и весь обрядъ?

Гамлетъ. Это Лаэртъ, благородный молодой человкъ. Слушайте!

Лаэртъ. Неужели это и весь обрядъ?

1-й Священникъ. Мы совершаемъ обрядъ, на сколько намъ разршаютъ уставы: причина смерти ея сомнительна и, если-бы не высшее распоряженіе, она должна-бы быть похоронена не на освященной земл и тамъ ожидать трубы страшнаго суда. Вмсто христіанскихъ молитвъ слдовало-бы забросать ее черепьемъ и каменьями. А теперь удостоили ее быть покрытой двичьимъ внкомъ, усыпали цвтами, хоронятъ при колокольномъ звон и на освященномъ мст,

Лаэртъ. И больше ничего не будетъ?

Священникъ. Больше ничего. Мы-бы осквернили обрядъ погребенія, если-бы пли панихиду какъ по всмъ, съ Богомъ почившимъ.

Лаэртъ. Опустите ее въ землю и на непорочной ея могил выростутъ фіялки! Я скажу теб, жестокій попъ, что сестра моя будетъ то-ять какъ ангелъ у престола Господа.

Гамлетъ. Какъ? прекрасная Офелія?

Королева. (посыпая цвтами) Безвинному — невинность! Прощай! Я жила надеждой, что ты будешь женою моего Гамлета, думала, прелестное дитя, убирать брачное ложе твое, а не усыпать твою могилу.

Лаэртъ. О, пусть тысяча мученій падетъ на проклятую голову того, чье преступленіе лишило тебя разсудка! Не засыпайте еще землей, дайте еще разъ обнять ее. (прыгаетъ въ могилу) Теперь воздвигайте громады праха надъ живыми и мертвыми, пока не поставите на этой долин гору, выше Пеліона, выше голубой вершины облачнаго Олимпа.—

Гамлетъ. (выступая впередъ) Кто это, чья скорбь звучитъ такими напыщенными словами? Чей крикъ печали останавливаетъ теченіе звздъ и превращаетъ ихъ въ безмолвныхъ слушателей, пораженныхъ горемъ? — Это я, Гамлетъ Датчанинъ.

(скачетъ въ могилу).

Лаэртъ. Чортъ-бы взялъ твою душу! (борется съ нимъ).

Гамлетъ. Плохо-же ты молишься. Прошу тебя не души меня за горло, хотя я и не въ пылу гнва, но во мн есть что-то опасное, чего я теб посовтовалъ-бы бояться. Прочь руку!

Король. Разнимите ихъ!

Королева. Гамлетъ! Гамлетъ!

Вс. Господа —

Гораціо. Добрйшій Гамлетъ, успокойтесь! (нсколько человкъ изъ свиты разнимаютъ ихъ и они выходятъ изъ могилы).

Гамлетъ. Да за это дло я готовъ съ нимъ драться, до тхъ поръ, пока не закрою глазъ.

Королева. О сынъ мой! за какое дло?

Гамлетъ. Я любилъ Офелію, любовь сорока тысячъ братьевъ, какъ-бы ни была велика, не могла-бы сравниться съ суммой моей любви. (къ Лаэрту) Что для нее ты хочешь сдлать?

Король. Лаэртъ, онъ сумасшедшій.

Королева. Ради Бога, оставьте его!

Гамлетъ. (къ Лаэрту) Клянусь адомъ, скажи, что ты хочешь длать? Хочешь плакать? драться? наложить на себя посты? растерзать себя на части? Нилъ выпить? сть крокодиловъ? И я тоже. — Ты пришелъ визжать сюда? На зло мн бросаешься въ могилу? Пусть тебя вмст съ ней зароютъ, я тоже этого хочу, и ты болтаешь о горахъ, пусть набросаютъ надъ нами милліоны горъ, до того высоко, что-бы громада ихъ, достигая поясовъ палящихъ, гору Оссу превратила-бы въ бородавку. Умешь ты сказать высокопарно и я не уступлю теб.

Король. Это чистйшее безуміе.

Королева. Припадокъ бушуетъ одну минуту въ немъ, но въ скорости онъ становится терпливъ, какъ голубица, когда она, высидвши своихъ птенцовъ, опускаетъ крылья на покой.

Гамлетъ. (къ Лаэрту) Послушайте, однако-же, милостивый государь! Что за причина, что вы такимъ образомъ меня встрчаете? Я васъ всегда любилъ: да впрочемъ что говорить объ этомъ, пусть самъ Геркулесъ подниметъ мечь для своей защиты, котъ долженъ мяукать, собака должна лаять. (уходитъ).

Король. Прошу васъ, Гораціо, ступайте за нимъ! (Гораціо уходитъ). Лаэртъ, то о чемъ мы говорили ночью, пусть укрпитъ терпніе ваше, мы скоро все устроимъ. — Добрая Гертруда, прикажите чтобы смотрли за вашимъ сыномъ. (къ Лаэрту) На этой могил поставимъ мы памятникъ живой. Скоро уже пробьетъ для насъ часъ успокоенія, но пока — все нужно преодолть терпніемъ.

(Вс уходятъ).

СЦЕНА II.

Зала въ замк.

Гамлетъ и Гораціо входятъ.

Гамлетъ. Объ этомъ довольно, перехожу теперь къ другому. Помнишь-ли ты еще вс обстоятельства?

Гораціо. Помнить? о чемъ, принцъ?

Гамлетъ. Въ груди моей была какая-то борьба, которая не давала мн возможности уснуть, мн казалось, что я, хуже какихъ нибудь мятежниковъ, лежу закованный въ цпяхъ. Вдругъ — хвала теб ршительная минута! — Изъ этого можно видть, какъ часто опрометчивость приноситъ пользу тамъ, гд разрушаются зрло обдуманные планы. Это-же учитъ насъ, что Богъ управляетъ нами, какіе-бы ни строили мы планы.

Гораціо. Совершенно врно.

Гамлетъ. Изъ моей спальни, въ шкипера плащ, въ темнот, ощупью, отправился я къ нимъ, и нашелъ ихъ въ совершенномъ благополучіи, схватилъ пакетъ и ушелъ тихонько въ свою каюту, изъ страха за себя, я забылъ приличіе и дерзко распечаталъ ихъ высочайшее порученіе. Тутъ, Гораціо, я узналъ королевскую продлку: это было строжайшее повелніе, напичканное разными основаніями, касающимися блага Даніи, и Англіи тоже, и Господи! сколько страховъ, въ случа если-бы я ушелъ — чтобы тотчасъ по предъявленіи сего, безъ малйшаго замедленія, отрубить мн голову, даже не откладывая на столько, чтобы отточить топоръ.

Гораціо. Можетъ-ли быть?

Гамлетъ. Вотъ это порученіе: прочти когда нибудь въ свободное время. А хочешь-ли знать, что сдлалъ я?

Гораціо. Непремнно, я васъ прошу объ этомъ.

Гамлетъ. Такимъ образомъ, подлостью опутанный со всхъ сторонъ, прежде чмъ я могъ обдумать дло, въ голов моей планъ уже созрлъ. Я слъ, выдумалъ порученіе, и написалъ красивымъ почеркомъ. Когда-то, подобно нашимъ вельможамъ, я считалъ унизительнымъ писать красиво и старался этому разучиться, но, въ ту минуту, это было для меня истинно рыцарская услуга. Хочешь-ли знать содержаніе моей бумаги?

Гораціо. Да, добрйшій принцъ.

Гамлетъ. Строжайшее заклинаніе отъ короля, на сколько только Англія остается врна обязательствамъ леннаго права, на сколько союзъ съ ней могъ цвсти какъ пальма, на сколько только миръ въ своемъ внц изъ колосьевъ, связывающій дружбой оба Государства, долженъ крпкимъ быть — присовокупляя много этого на сколько въ этомъ род — когда она узнаетъ содержаніе этой бумаги, распорядилась-бы, безъ малйшаго колебанія, подателей тотчасъ казнить, не давши имъ даже времени исповдаться въ грхахъ.

Гораціо. Какъ-же это было запечатано?

Гамлетъ. Провидніе небесное и тутъ меня хранило. Въ кошельк со мной была печать моего отца, которая служила образцомъ государственной печати. Я сложилъ письмо совершенно такъ, какъ было сложено настоящее, подписалъ, приложилъ печать и положилъ на мсто, подлогъ былъ не замченъ. На слдующій день была морская стычка, а что было затмъ, ты уже знаешь.

Гораціо. А Гильденштернъ и Розенкранцъ заплатили жизнью?

Гамлетъ. Э, другъ мой, они-же наперерывъ добивались этого порученія, мн за нихъ ничуть не совстно: ихъ погибель есть слдствіе ихъ-же вмшательства. Опасно, если низкая натура становится между раскаленными остріями шпагъ двухъ могущественныхъ противниковъ.

Гораціо. Но какой-же это король?

Гамлетъ. Какъ ты думаешь, какое дло для меня ближе всего теперь? Онъ убилъ моего отца, мать обратилъ въ развратную женщину, ворвался между избраніемъ на престолъ и всми моими надеждами, съ такимъ коварствомъ забросилъ крюкъ на собственную жизнь мою: не будетъ-ли вполн справедливо, чтобы эта рука поблагодарила ему? И не будетъ-ли это проклятіемъ допустить, что-бы этотъ ракъ еще терзалъ-бы наше тло?

Гораціо. Ему врно скоро донесутъ, какой будетъ исходъ дла въ Англіи.

Гамлетъ. Да, скоро, но до того — время мое: жизнь человка — не успешь сосчитать разъ и нтъ ее. Однако-же я ужасно огорченъ, другъ Гораціо, что съ Лаэртомъ такъ забылся: такъ какъ въ дл его я вижу копію своего, Я его весьма уважаю, но, дйствительно, его высокопарность въ гор меня возмутила до бшенства.

Гораціо. Тише! кто-то идетъ.

Осрикъ входитъ.

Осрикъ. Имю честь привтствовать Ваше Высочество здсь въ Даніи!

Гамлетъ. Покорнйше благодарю, милостивый государь. (къ Гораціо). Знаешь-ли ты этого комара?

Гораціо. Нтъ, добрйшій принцъ.

Гамлетъ. Тмъ лучше для спасенія души твоей, потому что знать его — уже порокъ. Онъ владлецъ большихъ и плодородныхъ земель, ясли его стоятъ на ряду съ королевскимъ столомъ. Это сорока, но, какъ я теб сказалъ, Богъ его благословилъ владніями обширнйшихъ болотъ.

Осрикъ. Добрйшій принцъ, если-бы Ваше Высочество имли праздное время, я желалъ-бы сообщить кое-что отъ имени Его Величества.

Гамлетъ. Я готовъ воспринять это съ полнйшимъ вниманіемъ, милостивый государь. Вашу фуражку на ее мсто: она сдлана для того, чтобы носить ее на голов.

Осрикъ. Благодарю Вашему Высочеству, очень жарко.

Гамлетъ. Даю слово, нисколько, напротивъ, очень холодно, втеръ сверный.

Осрикъ. Въ самомъ дл порядочно холодно, принцъ.

Гамлетъ. Но однако-же, мн какъ будто кажется, что необыкновенно душно и жарко, или моя натура —

Осрикъ. Необыкновенно душно, принцъ — извстнымъ образомъ — я не могу сказать какъ. Милостивйшій государь, Его Величество изволилъ приказать мн освдомить васъ, что онъ распорядился большимъ закладомъ о голов вашей. Дло слдующее, принцъ: —

Гамлетъ. Пожалуста, не забывайте! (Гамлетъ заставляетъ его надть шляпу).

Осрикъ. Позвольте, достойнйшій принцъ, къ моему собственному удобству, право. Недавно, Ваше Высочество, прибылъ сюда ко двору Лаэртъ: какъ честный человкъ, совершенный кавалеръ, съ превосходнйшими отличіями, чрезвычайно пріятный въ разговор и съ блестящимъ вншнимъ видомъ. Дйствительно, чтобы сказать объ немъ съ умомъ — это образцовая карта тонкаго образа жизни, потому-что вы найдете въ немъ включительно вс совершенства, какія только можетъ себ желать видть на-стоящій кавалеръ.

Гамлетъ. Дознаніе о немъ нисколько не теряетъ въ вашихъ устахъ, хотя я тоже знаю, что способность памяти считать могла-бы вскружиться, если-бы стать перечислять списокъ всхъ его качествъ. Но и то списокъ этотъ будетъ наполненъ грубыми ошибками, если принять во вниманіе его быстрый полетъ впередъ. Но, клянусь священнйшею серьезностью похвалъ, я считаю его духомъ обширнаго размра, и его внутреннія дарованія столь драгоцнными и такими рдкими, что, если-бы намъ сказать настоящую объ немъ правду, все это только есть отраженіе въ зеркал ему подобнаго, и кто-бы захотлъ идти по слдамъ его, былъ-бы только одною тнью его, не боле.

Осрикъ. Ваше Высочество говорите объ немъ съ совершенною непогршимостью.

Гамлетъ. Чего-же ради для, милостивый государь, мы позволяемъ себ испускать грубое дыханіе нашей рчи объ этомъ кавалер?

Осрикъ. Принцъ?

Гораціо. Разв нельзя объяснить дло другимъ, боле понятнымъ языкомъ! Безъ сомннія, для васъ это было-бы возможно, милостивый государь.

Гамлетъ. Что-же означаетъ наименованіе этого кавалера?

Осрикъ. Лаэрта?

Гораціо. Его кошелекъ уже опустлъ: вс его золотыя слова уже въ расход.

Гамлетъ. Да, вышесказаннаго.

Осрикъ. Я знаю, что вы не несвдущи —

Гамлетъ. Я хотлъ-бы чтобы вы объ этомъ знали, хотя для меня, клянусь честью! это была-бы нисколько не похвала. — Ну, хорошо, дальше, милостивый государь!

Осрикъ. Вы не несвдущи, какимъ совершенствомъ обладаетъ Лаэртъ —

Гамлетъ. Этимъ я не могу похвалиться и не хотлъ-бы длать сравненія между нашими достоинствами, основательно знать другого человка это значитъ знать самого себя.

Осрикъ. Я хочу сказать о томъ, принцъ, что касается до владнія оружіемъ, если принять во вниманіе, что ему приписываютъ, въ этомъ отношеніи ему нтъ равного.

Гамлетъ. Какое его оружіе?

Осрикъ. Шпага и рапира.

Гамлетъ. Два разнаго рода оружія, однако-же, что дальше!

Осрикъ. Король, Ваше Высочество, пошелъ съ нимъ объ закладъ о шести арабскихъ жеребцахъ, противъ чего онъ, какъ я слышу, поставилъ въ залогъ шесть французскихъ шпагъ со всми принадлежностями: какъ, поясами, портупеями и т. д. Трое изъ этихъ станковъ дйствительно бросаются въ глаза, эфесы великолпно обдланы, необыкновенно красивые станки, изобртеніе высокаго вкуса.

Гамлетъ. Что-вы называете станками?

Гораціо. (къ Гамлету) Я зналъ, что вамъ придется взяться за изученіе его коментарія, пока разговоръ придетъ къ концу.

Осрикъ. Станки, принцъ, это портупеи.

Гамлетъ. Выраженіе подходило-бы больше къ длу въ такомъ случа, когда-бы мы могли съ сбоку носить пушку, а пока пусть будутъ они портупеи. Однако, что-же дальше: шесть жеребцовъ противъ шести французскихъ шпагъ съ ихъ принадлежностями и съ тремя, со вкусомъ придуманными, станками: значитъ французскій закладъ противъ датскаго. О чемъ-же они поставили въ залогъ, какъ вы говорите?

Осрикъ. Король, принцъ, побился объ закладъ, что Лаэртъ изъ двнадцати ударовъ нанесетъ вамъ не боле трехъ, онъ-же побился, что нанесетъ девять, и это можно-бы попробовать тотчасъ, если-бы Ваше Высочество были склонны на возраженіе.

Гамлетъ. Если же я возражу теперь: нтъ?

Осрикъ. Я хочу сказать, принцъ, что слдуетъ поставить вашу особу на пробу.

Гамлетъ. Я буду здсь гулять въ зал, если угодно теперь-же Его Величеству — въ это время я обыкновенно наслаждаюсь свжимъ воздухомъ. Прикажите принести рапиры, если Лаэртъ иметъ желаніе и король остается при своемъ намреніи, я хочу, если можно будетъ, выиграть для него пари, если-же не удастся — будетъ мн стыдно и я поплачусь достаточнымъ количествомъ ударовъ.

Осрик. Могу-ли я такимъ образомъ объяснять ваше мнніе?

Гамлетъ. Въ этомъ смысл, милостивый государь, съ прикрасами по вашему вкусу.

Осрикъ. Истинную мою преданность поручаю милостивому вниманію Вашего Высочества. (уходитъ).

Гамлетъ. Вашъ. (къ Гораціо) Онъ, впрочемъ, хорошо длаетъ, что самъ себя поручаетъ: иначе никто-бы не сказалъ ни слова въ его пользу.

Гораціо. Эта пигалица вылетла изъ гнзда съ половиной яичной скорлупы на голов.

Гамлетъ. Онъ разсыпался въ комплиментахъ передъ грудью матери, прежде чмъ начиналъ сосать. Такимъ путемъ онъ и многіе другіе того-же пошиба, въ которыхъ влюбленъ нашъ пустой вкъ, схватилъ только тонъ моды и наружный блескъ разговора: родъ шипучей смси, съ которой они щеголяютъ глупйшими и ничтожнйшими сужденіями, но пусть кто нибудь, для пробы дунетъ — и пузыри полопались.

Придворный входитъ.

Придворный. Милостивый государь, Его Величество соизволилъ поручить Осрику передать вамъ поклонъ, который доложилъ, что вамъ угодно ожидать государя въ зал. Онъ повеллъ мн спросить васъ: угодно-ли вамъ драться съ Лаэртомъ теперь, или вы желаете отложить на другое время.

Гамлетъ. Я остаюсь при своемъ намреніи, которое согласно и съ желаніемъ короля. Какъ ему будетъ удобне, я готовъ теперь, или въ другое время, разумется, если я буду въ такомъ-же хорошемъ настроеніи, какъ теперь.

Придворный. Король, королева и вс уже идутъ сюда.,

Гамлетъ. Въ добрый часъ.

Придворный. Королева желаетъ, не угодно-ли будетъ вамъ по дружески переговорить съ Лаэртомъ прежде, чмъ начнете драться.

Гамлетъ. Совтъ ея хорошъ. (Придворный уходитъ.) .

Гораціо. Вы проиграете пари, мой принцъ.

Гамлетъ. Я не думаю: съ тхъ поръ, какъ онъ отправился во Францію, я постоянно упражнялся. На такихъ выгодныхъ условіяхъ я выиграю пари. Но ты не можешь себ представить, какъ сердце у меня болитъ. Но это ничего.

Гораціо. Нтъ, добрйшій принцъ —

Гамлетъ. Это глупость, но какое-то недоброе предчувствіе, которое, можетъ быть, смутило-бы женщину.

Гораціо. Если вашему духу что нибудь противно, слушайте его: я предупрежу ихъ и скажу, что вы не расположены.

Гамлетъ. Боже сохрани. Я смюсь надъ предчувствіями: безъ воли Провиднія и воробей не погибаетъ. Что должно быть теперь, не будетъ посл, не будетъ посл, будетъ теперь, не будетъ теперь — когда нибудь въ будущемъ да случится. Все состоитъ въ томъ, чтобы быть готовымъ. Такъ какъ никто не знаетъ, что теряетъ, что за бда потерять прежде. времени? Пусть будетъ такъ!

Король, Королева, Лаэртъ, Осрикх, придворные и прочая свита съ рапирами и т. п. входятъ.

Король. Полно, Гамлетъ, полно! Подойдите и возьмите отъ меня эту руку. (Король подаетъ руку Лаэрта Гамлету).

Гамлетъ. (къ Лаэрту). Примите мое извиненіе, милостивый государь: я противъ васъ неправъ, но простите, какъ требуетъ того честь ваша. Вс знаютъ, вы сами наврно слышали, какой тяжелой меланхоліей я страдаю. То, что я сдлалъ, что оскорбило чувствительно вашу личность, честь и сердце, объявляю здсь, что это было безуміе. Гамлетъ-ли это былъ, что оскорбилъ Лаэрта? Нтъ. Когда Гамлетъ отршенъ отъ самого себя и когда не самъ онъ оскорбляетъ Лаэрта, тогда это длаетъ не Гамлетъ: Гамлетъ отвергаетъ это. Кто-же сдлалъ? Его безуміе. Если такъ, въ такомъ случа онъ самъ горько жалетъ объ этомъ: безуміе — врагъ бднаго Гамлета. Передъ этими свидтелями, милостивый государь, простите великодушно и считайте меня не повиннымъ въ какомъ-бы то ни было дурномъ намреніи, все равно, какъ если-бы я, пуская стрлу черезъ кровлю дома, попалъ-бы въ брата моего.

Лаэртъ. За оскорбленіе чувствъ природныхъ, которыя взывали больше всего о мести, съ меня довольно. Но, по законамъ чести, я не могу и знать не хочу о примиреніи, пока старйшіе знатоки и испытанной чести люди, для спасенія моего имени, не посовтуютъ и не скажутъ слова въ пользу мира: до тхъ поръ, я принимаю любовь, вами предложенную, какъ любовь и оскорбить ее не намренъ.

Гамлетъ. Охотно согласенъ я на это, и съ душевнымъ спокойствіемъ стану драться на этомъ братскомъ поединк. Подайте намъ рапиры, пойдемъ!

Лаэртъ. Пойдемъ, дайте и мн одну!

Гамлетъ. Я ршаюсь быть вашей фольгой, Лаэртъ, сквозь мою неумлость, ваше искуство будетъ блестть такъ ярко, какъ въ темную ночь, звзда.

Лаэртъ. Вы подшучиваете надо мною, принцъ.

Гамлетъ. Нтъ, вотъ вамъ рука моя!

Король. Дайте имъ рапиры, молодой Осрикъ! Вы врно знаете, мой сынъ Гамлетъ, о нашемъ пари?

Гамлетъ. Отлично, только ваше Величество держите пари за слабйшую сторону.

Король. Этого я не боюсь, я васъ обоихъ когда-то видлъ: за то, что онъ учился больше, намъ даютъ форъ.

Лаэртъ. (Взвшивая въ рук одну рапиру) Эта слишкомъ тяжела, дайте посмотрть другую.

Гамлетъ. Для меня она будетъ хороша: одной-ли вс длины?

(они приготовляются фехтовать).

Осрикъ. Да, любезный принцъ.

Король. Поставьте бокалы съ виномъ на этотъ столъ! Если Гамлетъ попадетъ первый и второй разъ, или въ третій разъ онъ нанесетъ ударъ обратно, пусть пушки гремятъ со всхъ бойницъ, король пьетъ тогда за здоровье Гамлета и бросаетъ въ бокалъ жемчугъ цнне того, который сіялъ у четырехъ королей подъ рядъ въ корон Даніи. Подайте бокалы, пусть трубы даютъ знакъ литаврамъ, а литавры пушкамъ, пушки небесамъ, а небеса пусть грянутъ надъ землей: въ эту минуту пьетъ король за здоровье Гамлета! — Начинайте, а вы судьи, смотрите зорко!

Гамлетъ. (къ Лаэрту) Начнемъ, милостивый государь!

Лаэртъ. Начнемъ-те, принцъ!

(фехтуютъ).

Гамлетъ. Попалъ.

Лаэртъ. Нтъ.

Гамлетъ. Судьи ршите.

Осрикъ. Попалъ, очевидно попалъ!

Лаэртъ. Хорошо, еще разъ.

Король. Стойте! вина сюда! — Гамлетъ, эта жемчужина твоя, пью за твое здоровье! Подайте ему бокалъ!

(звуки трубъ и пушечная пальба за сценой).

Гамлетъ. Прежде кончу партію, поставьте гд нибудь бокалъ! (къ Лаэрту) Начнемъ!

(фехтуютъ).

Опять попалъ, что скажете?

Лаэртъ. Тронутъ, тронутъ! не спорю.

Король. Нашъ сынъ побждаетъ.

Королева. Ему сдлалось жарко, еле дышетъ. Вотъ, Гамлетъ, возьми платокъ, оботри лобъ себ! Королева пьетъ за твое счастіе, мой Гамлетъ.

Гамлетъ. Добрая матушка —

Король. Гертруда, не пей!

Королева. Я хочу супругъ мой, я прошу, позвольте мн.

Король. (въ сторону) Это бокалъ съ отравой, нтъ спасенія.

Гамлетъ. Теперь я еще не могу пить, королева, сію минуту,

Королева. Подойди ко мн, позволь, я оботру теб лице.

Лаэртъ. Государь, теперь я попаду.

Король. Не думаю.

Лаэртъ. (въ сторону) Хотя это будетъ почти противъ совсти.

Гамлетъ. Лаэртъ, начнемъ въ третій разъ: вы какъ будто шутите. Пожалуста, наносите удары со всей силы, я готовъ еще подумать, что вы издваетесь надо мной.

Лаэртъ. Вы такъ думаете? такъ и быть!

(фехтуютъ).

Осрикъ. Ни та, ни другая сторона.

Лаэртъ. Теперь берегитесь!

(Лаэртъ ранитъ Гамлета, посл того въ пылу битвы перемняютъ рапиры и Гамлетъ ранитъ Лаэрта).

Король. Разведите ихъ, они разгорячились.

Гамлетъ. Нтъ, еще разъ!

(Королева падаетъ).

Осрикъ. Посмотрите, что съ королевой?

Гораціо. Они оба въ крови. Вы какъ себя чувствуете, принцъ?

Осрикъ. Какъ вы себя чувствуете, Лаэртъ?

Лаэртъ. Осрикъ, я запутался въ собственныхъ стяхъ! По справедливости погибаю за измну.

Гамлетъ. Что такое съ королевой?

Король. Она увидала кровь и лишилась чувствъ.

Королева. Нтъ, нтъ! Вино, вино! — О, милый Гамлетъ! Вино, вино! — Я отравлена. (умираетъ).

Гамлетъ. О злодйство! — Гей! Затворите двери! Измна! Ищите, гд она засла!

(Лаэртъ падаетъ).

Лаэртъ. Здсь, Гамлетъ: Гамлетъ, ты убитъ. Никакія силы въ свт не спасутъ тебя, теб не жить и полчаса. Орудіе злодйства въ твоихъ рукахъ, отточенное, напитанное ядомъ, коварство мое меня-же убило: смотри, я здсь лежу, чтобы никогда уже не встать — мать твоя отравлена — нтъ силъ — король виной всему, король!

Гамлетъ. Остріе тоже отравлено? Ступай-же на работу, ядъ! (Онъ прокалываетъ короля).

Осрикъ и прочіе придворные. Измна! Измна!

Король. Помогите, друзья! Я только раненъ.

Гамлетъ. (Заставляя короля выпитъ). Вотъ теб, злодй кровосмситель, проклятый Датчанинъ! Пей это вино! — Здсь жемчужияа? Ступай за матерью моей! (Королъ умираетъ).

Лаэртъ. Заслуженная кара надъ нимъ свершилась, это ядъ, подсыпанный собственной его рукой. Простимъ другъ другу, благородный Гамлетъ! Смерть отца и моя, пусть не лежитъ на душ твоей, а твоя на моей. (умираетъ).

Гамлетъ. Да простятъ теб небеса! Я иду за тобой. — Гораціо, я умираю. — Несчастная королева, счастливый путь теб! — Вы, побдднвшіе и трепещущіе при этой катастроф, нмые свидтели этой драмы если-бы было еще время — смерть, палачъ жестокій, уже хватаетъ — о, я могъ-бы разсказать вамъ! Но пусть будетъ такъ. — Гораціо, я умираю, ты живъ: объясни взволнованнымъ умамъ жизнь мою и дло.

Гораціо. Нтъ, не думай такъ, я старый Римлянинъ, а не Датчанинъ: здсь еще есть вино.

Гамлетъ. Если ты мужъ, дай мн чашу! Заклинаю тебя небомъ,отдай! я требую того! О Боже! — Какое позорное имя, другъ, оставлю я посл смерти, если все останется прикрытымъ тайной! Если ты когда нибудь любилъ меня, откажись отъ неба, дыши еще въ этомъ жестокомъ мір и передай повсть моей судьбы. —

(вдали слышенъ маршъ, пальба за сценой).

Что за военная тревога?

Осрикъ. Молодой Фортинбрасъ только-что возвращается побдоносный изъ Польши и встрчаетъ съ военными почестями пословъ изъ Англіи.

Гамлетъ. О, я умираю, Гораціо! Ужасный ядъ захватываетъ духъ, я не услышу уже встей изъ Англіи, но предсказываю, что выборъ упадетъ на Фортинбраса, ему посылаю мое предсмертное да, передай ему это и разскажи какъ все случилось — все остальное — молчаніе. (умираетъ).

Гораціо. Угасла благородная душа. — Спи съ миромъ, Государь! пусть сонмы ангеловъ небесныхъ поютъ за упокой души твоей! Что за барабанный бой, все ближе и ближе?

(маршъ за сценой).

Фортинбрасъ, англійскіе послы и другіе входятъ.

Фортинбрасъ. Гд это зрлище?

Гораціо. Что-бы вы желали видть? Хотите видть горе, или чудо — не ищите ихъ, вотъ они!

Фортинбрасъ. Здсь, на этомъ побоищ, торжествуетъ убійство. — О, смерть надменная, какой-же пиръ готовишь ты въ твоихъ чертогахъ вчныхъ, когда кладешь однимъ ударомъ столько жертвъ кровавыхъ владтельнаго сана?

1-й посолъ. Видъ ужасный и дло изъ Англіи опоздало. Глухъ тотъ, который долженъ былъ услышать объ исполненіи его повелнія — что Розенкранцъ и Гильденштернъ убиты. Кто скажетъ намъ теперь спасибо?

Гораціо. Не уста его, если-бы даже онъ и ожилъ, онъ никогда не давалъ повелнія лишить ихъ жизни. Такъ какъ столь быстро за этимъ кровавымъ дломъ (къ Фортинбрасу) вы изъ похода въ Польшу, (къ посламъ) вы изъ Англіи прибыли сюда, то распорядитесь, чтобы тла эти были поставлены на высокую эстраду передъ лицемъ всего народа, и позвольте мн повдать міру, который ничего не знаетъ, о томъ, какъ все случилось, вы услышите о зврскихъ, кровавыхъ, возмущающихъ природу длахъ, о казняхъ, о которыхъ никто и не думалъ, о случаяхъ роковыхъ смертей, объ убійствахъ, совершенныхъ съ насиліемъ и коварствомъ, о злодйскихъ замыслахъ, павшихъ на голову ихъ изобртателей: все это я могу передать въ настоящемъ вид.

Фортинбрасъ. Поспшимъ услышать твой разсказъ, пусть соберутъ совтъ изъ знатнйшихъ вельможъ! Что касается меня, то это счастіе я съ горечью встрчаю, но, имя старинныя права на это царство, я предъявляю ихъ теперь.

Гораціо. У меня есть основаніе и объ этомъ разсказать, устами даже того, за котораго голосомъ все пойдетъ, но прежде всего приведемъ въ порядокъ этотъ ужасъ, потому что умы людей разъярены и что-бы коварство и смятеніе не не вызывали-бы на сцену еще большаго несчастія.

Фортинбрасъ. Пусть четыре значительнаго чина воины, какъ-бы на тронъ, взнесутъ Гамлета-рыцаря: достигни онъ престола, это былъ-бы настоящій царь, и пусть на погребальномъ шествіи военная музыка и вс почести воинскія всенародно гремятъ о немъ! Уберите тла! — Чудовищная картина, какъ будто-бы на пол битвы! Ступайте, прикажите войскамъ открыть пальбу изъ пушекъ!

(Похоронный маршъ. Уходятъ и уносятъ тла, затмъ слышенъ залпъ изъ орудій).