Скриба [Е. А. Соловьев]
Г. Спасович о г. Мережковском
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ
Скриба [Е. А. Соловьев]
Г. СПАСОВИЧ О Г. МЕРЕЖКОВСКОМ
Г. Спасович о г. Мережковском, Соловьев-Андреевич Евгений Андреевич, Год: 1897
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Д. С. Мережковский. Вечные спутники. Портреты из всемирной литературы
С.-Пб., ‘НАУКА’, 2007
Положительно я очень рад за г. Мережковского. С тех пор у него уже не будет ни малейшего основания жаловаться на то, что им занимаются и его беспокоят лишь мелкие газетные мошки, к которым он, разумеется, не мог относиться иначе, как с подавляющим презрением. Теперь разбор его литературных прегрешений перешел в высшую инстанцию и сам ‘Вестник Европы’ поместил о нем обширную статью В. Д. Спасовича.
Правда, г. Спасович очень мало говорит о самом г. Мережковском. В его статье вы найдете много блестящего и интересного о Флобере, Кальдероне, Монтене, еще больше о Мицкевиче и Пушкине, наконец, целое самостоятельное исследование о достоверности записок А. Смирновой {Кстати, аргументы г. Спасовича против достоверности записок Смирновой положительно блестящи и во многом неотразимы. Он указывает массу фактических и хронологических ошибок во всем, что касается сведений о Пушкине. И больше: по его мнению, Пушкин в ‘Записках’ не таков, каким он был в действительности. Жаль поэтому, что ‘Записки’ вышли вторым изданием: они могут ввести в заблуждение многих, как уже ввели г-на Мережковского. — Примеч. авт.}, но все же заглавие над каждой страницей напоминает, что г. Спасович взялся за перо с исключительной целью писать о г-не Мережковском и его книге ‘Вечные спутники’.
Правда и то, что в разбираемой статье г. Спасович прибегнул к методе С. Бёва. Вы, конечно, знаете, что это за метода. Заключалась она в том, чтобы хвалить писателя, но после каждой похвалы впускать в него иголку и, в конце концов, оставить о нем лишь приятное воспоминание1. И здесь г. Спасович очень одобряет г. Мережковского. Он не скупится на слова: красиво, умно, талантливо, ‘наводит на размышления’, а рядом с этим… рядом с этим он читает ему жестокие, совершенно справедливые нравоучения и говорит, что г. Мережковский сам не знает, чего он хочет, во имя чего пишет, что любит, что ненавидит. Для писателя, выступившего в роли критика, — так как ‘Вечные спутники’ не что иное, как сборник критических этюдов и литературных портретов, — такие похвалы то же самое, что бутерброд с горчицей после деликатесного тонкого ужина.
‘В психической организации г. Мережковского, — пишет г. Спасович, — я подметил четыре элемента: он прежде всего жизнерадостный язычник, с оттенком гордого аристократизма, он притом нервный, чувствительный галилеянин. У него есть сильный порыв к дикой свободе, к первобытному человеку. Он готов идейно, не на деле радоваться, когда вся современная цивилизация будет целиком взорвана на воздух’. Прибавьте к этой характеристике ядовитое замечание, что г. Мережковский-критик совершенно не разбирается в тех материалах, которыми пользуется и, например, безусловно полагается на безусловно недостоверные записки г-жи Смирновой, и что же вы получите: жизнерадостный аристократ, язычник, проклинающий культуру во имя христианской любви и готовый аплодировать пожару всех пяти частей света, и к тому же критик, лишенный главного — чутья достоверности. Отчего же не выразиться еще более символически? Например, в зеленом г-не Мережковском живет фиолетовая душа, испускающая коричневые звуки, производящие бледные впечатления.
Г-н Спасович все же надеется, что г. Мережковский исправится. ‘Расстаюсь, — говорит он в конце, — с его книгою, с которой я почти ни в чем не согласен, но признаю, что она прекрасно написана, что местами она увлекательна и читается легко, наконец, что она вызывает, располагает к тому, чтобы о ней думать и много, много спорить. Будем надеяться, что со временем г. Мережковский сосредоточится, сделается последовательнее и будет представлять из себя цельное лицо, а не компанию расходящихся в разные стороны противников’.
Относительно компании расходящихся в разные стороны противников, верующих и неверующих, смиренных и гордых, готовых распростереться ниц и угрожающих, — я уже достаточно говорил на столбцах ‘Новостей’ и, следовательно, с этим пунктом я согласен2. Но надежды г. Спасовича я решаюсь не разделить даже в самой малой степени, и вот почему.
Во-первых. Будет очень жаль, если г. Мережковский исправится. В настоящее время мы имеем в нем редкий экземпляр совершенно развинченного импрессиониста, писателя, живущего минутными настроениями, экстренно перелетающего от Дарвина к Карлейлю, от Толстого к Ницше, от восторга к проклятию. Неужели же это не прелесть? Ведь в Париже — есть Жюль Леметр, хотя и более сосредоточенный, чем г. Мережковский, но тоже импрессионист чистой воды. А чем — quart du diable {четверть дьявола (фр.).} — мы хуже французов? Зачем где-то на чердаке в том же Париже живет Stphane Mallarm, где-то в Брюсселе — Морис Меттерлинк и т. д. Г. Мережковский для нас, русских, заменяет их всех, единовременно представляя из себя их всех. Фиолетовая душа в зеленом теле, любящее сердце, спорящее с ненавидящей мыслью, жизнерадостное язычество, смешанное с христианскими слезами… повторяю, это прелесть.
Во-вторых. Занявшись Флобером, Пушкиным и недостоверностью записок Смирновой, г. Спасович в значительной степени упустил из виду г. Мережковского. Это грустно, и, будь оно иначе, статья бы не закончилась изъявлением надежды. Нетрудно вообще видеть в г. Мережковском прежде всего неисправимого дилетанта, которому его быстрый и восприимчивый ум помогает овладевать сразу и сразу же увлекаться и теорией естественного подбора, и философией отцов церкви, а затем, драгоценный продукт восьмидесятых годов ‘кость от кости его и плоть от плоти его’, — может он сказать про минувшее в вечность десятилетие. Никто, как он, так рельефно не отразил в своей литературной деятельности скоропалительных скачков нервной, но совсем не настойчивой и несомненно растерявшейся интеллигентной мысли. Более холодный темперамент и иное — естественнонаучное образование позволили другому восьмидесятнику г. Чехову сосредоточиться на своем ‘я не знаю, не верю, не понимаю — я устал’. Чехов дошел до точки, г. Мережковский никогда этой точки не найдет. Он не просто ‘аристократ’, он артистически избалованный, умственный гастроном, которому на первое блюдо подавайте кающегося грешника, а на второе — демона, проклинающего веру и любовь. В утонченности своего вкуса он доходит до виртуозности, и что же удивительного, если сегодняшний кумир Ницше завтра кажется ему пресным, а Будда — грязным и нечистоплотным старикашкой, учение которого ей-ей скучно. Чем только не уникален г. Мережковский, начиная от народничества и кончая символизмом. И что же? Пережил ли он хотя одно свое увлечение до конца, углубился ли он хотя бы в одну систему? Дал ли он хотя одно произведение, из которого вырисовывалась бы полностью его личность? Ничего такого с ним не случилось, да и случиться не могло, потому что в его библиотеке (говорю предположительно) рядом с отцами церкви стоит Дарвин, а в душе — оркестр всех настроений. Я не стану повторять пошлых фраз о том, что г. Мережковский ‘соприкоснулся с действительностью’, получил действительную шишку от действительности. Бог с нею, с действительностью, — этим магическим словцом сороковых годов, смысл которого никому не понятен. Дело не в ней, а в том, что г. Мережковский, благополучно перешагнувший роковой сорокалетний возраст, вырос в такой обстановке, когда не было ни устойчивых настроений, ни определившихся жизненных идей. Он начал петь с голоса покойного Плещеева, но быстро сообразил, что ведь это смешно, если не глупо. Он стал петь от себя, — но в сущности все это были чужие голоса, которые он по нервной восприимчивости принимал за свои. Сказать ему — ‘пойте одно’, ‘сосредоточьтесь’, ‘надеемся, что вы сосредоточитесь’ — то же самое, что — виноват за поэтическую метафоpy — посоветовать ласточке летать прямо или — виноват за непоэтическое выражение — флюгеру вертеться в одну и ту же сторону. Non possumus {Мы не можем (лат.).} и все тут. Предмет, которым очень увлекся бы господин Мережковский, должен бы сразу быть белым и черным, большим и малым, низковысоким, длиннокоротким, а система — умноглупой, христиански-языческой, любящененавидящей и логически-строгонепоследовательной. Если же это так, то такое впечатление произведет на г. Мережковского нравоучение г. Спасовича по кардинальному пункту о красоте:
‘Красота в сущности тождественна с добром, в противном случае она — уродство и извращение чувства… Любовь к заведомо недостижимой, значит — к несуществующей красоте есть ведь только праздная прихоть, чувство без содержания, нечто похожее на свободу выбора у детерминистов по вопросу о свободе воли, любовь может быть только к возможному добру’.
Мне кажется, что г. Мережковский мало что восчувствует, прочтя эти догматические строки и ответит на них стихами своей супруги: ‘я хочу, чего нет на свете’ и ее вопросом: ‘злой дух! Неужели ты непризнанный учитель великой красоты?’3.
Красота — добро. Это догма. Но никаких догм нет у г. Мережковского и разве злое не может быть прекрасным? ‘Любовь к заведомо недостижимому — праздная прихоть!’. Но разве г. Мережковский проповедует труд? ‘Надеемся, что он сосредоточится’! Но может ли сосредоточиться человек, выросший в умственной сумятице своей молодости, нервный дилетант и к тому же зрелый мужчина, который за тридцать два года ни на чем не успел остановиться?
ВЕ — журнал ‘Вестник Европы’.
ВИЛ — журнал ‘Вестник иностранной литературы’.
ВС — Мережковский Д. С. Вечные спутники. Портреты из всемирной литературы. СПб., 1897.
‘Записки’ — Записки А. О. Смирновой. (Из записных книжек. 1826—1845 гг.). СПб.: Изд. ред. ‘Северного вестника’, 1895. Ч. 1.
МИ — журнал ‘Мир Искусства’.
HB — газета ‘Новое время’.
Опыты — Мишель Монтень. Опыты: В 3 кн. / Изд. подгот. А. С. Бобович, Ф. А. Коган-Бернштейн, Н. Я. Рыкова, А. А. Смирнов. 2-е изд. М.: Наука, 1979. (Серия ‘Литературные памятники’).
ПСС17 — Мережковский Д. С. Полное собрание сочинений: В 17 т.
СПб.: М. О. Вольф, 1911—1913.
ПСС24 — Мережковский Д. С. Полное собрание сочинений: В 24 т. М.: И. Д. Сытин, 1914.
ППМ — Письма Плиния Младшего. Книги I—X / Изд. подгот. М. Е. Сергеенко, А. И. Доватур. 2-е изд. М.: Наука, 1984. (Серия ‘Литературные памятники’).
‘Разговоры’ — Разговоры с Гёте, собранные Эккерманом, в пер. с нем. Д. В. Аверкиева. Ч. 1—2. СПб.: Изд. А. С. Суворина, 1891.
РБ — журнал ‘Русское богатство’.
РМ — журнал ‘Русская мысль’.
РНБ — Российская национальная библиотека (С.-Петербург).
РО — журнал ‘Русское обозрение’.
PC — газета ‘Русское слово’.
СВ — журнал ‘Северный вестник’.
ТГ — ‘Театральная газета’.
Впервые: Новости и биржевая газета. 1897. No 159. 12 июля. С. 2. Разд. ‘Литературная хроника’. Подпись: Скриба.
Евгений Андреевич Соловьев (псевдонимы — Андреевич, Скриба и др.) (1867—1905), критик, историк литературы.
1 …к методе С. Бёва. ~ оставить о нем лишь приятное воспоминание. — Автор рецензии иронизирует над нетвердостью убеждений Ш. О. Сент-Бёва, его зависимостью от громких литературных репутаций, что зачастую приводило к непоследовательности в его оценках. См. оценку, данную ему Г. Брандесом, в примеч. 4 к ‘Выпискам и заметкам о Монтане’, с. 835.
2 …я уже достаточно говорил на столбцах ‘Новостей’ и, следовательно, с этим пунктом я согласен. — Скриба имеет в виду высказанную им в статье ‘Что сей сон значит? (Нечто удивительное и нравоучительное)’ (Новости и биржевая газета. 1896. No 340. 9 (21) декабря. С. 2) мысль о многоликости Мережковского: ‘Протей, настоящий Протей! То он выступит с критической статьей, то с переводом древнегреческой трагедии, то с историческим романом. Я не говорю уже о стихах, поэмах, лирических драмах, мелких рассказах и даже ученых исследованиях (наприм., о Монтене). Очевидно, для полноты коллекции не хватает только надписей на монументы или гимнов пряникам… Но если нет надписей и гимнов — появились зато новеллы, что и оригинально, и поразительно’.
Поводом к этому выступлению стала публикация в ‘Северном вестнике’ двух новелл Мережковского под общим названием ‘Две новеллы XV века’: ‘Наука любви. Итальянская новелла’ и ‘Любовь сильнее смерти. Итальянская новелла’ (1896. No 8. С. 89—113). Скриба обвинил Мережковского в присвоении чужого произведения. Пересказывая содержание новеллы Джованни Фиорентино, в которой Буччиоло обращается к своему профессору с просьбой научить его ‘науки любви’, Скриба писал: ‘Новелла, как вы видите, из веселеньких. Но она становится еще интереснее, если сравнить ее с ‘Наукой любви’ г. Мережковского: мы видим не только полное сходство в произведениях двух ‘гениев’ XV и XIX столетий, но… просто буквальный перевод итальянского текста на русский’. Завершая рецензию, Скриба писал: ‘Читая его произведения теперь уже трудно отрешиться от вопросов: ‘А это откуда? А то? А роман ‘Отверженный’?’ и т. д. В романе ‘Отверженный’, например, так много сцен, эти сцены так различны по стилю, что как-то невольно приходит в голову: нет ли и тут каких-нибудь заимствований?..’. Мережковский в ‘Письме в ред<акцию>. (Ответ Скрибе)’ объяснил ситуацию так: ‘<...> Текст второй новеллы, озаглавленной ‘Любовь сильнее смерти’, принадлежит мне целиком. Что же касается рассказа ‘Наука любви’, заимствованного у одного итальянского новелльера эпохи Возрождения, то выясненный мной контраст культурных идей и настроений в двух противоположных и преднамеренно сопоставляемых любовных новеллах, так же как некоторые введенные мною сокращения и добавления, настолько изменили внутренний эстетический строй и дух старинного текста, что я счел себя не вправе приписывать его Джиованни Фиорентино… Я не предполагал, что это заглавие, которое я продолжаю считать точным и достаточно определяющим общий характер моей работы, могло дать повод для каких-либо недоразумений’ (Новости и биржевая газета. 1896. No 342. 11 (23) декабря. С. 2).
Скриба не посчитал ответ Мережковского убедительным. В следующем выпуске газеты в рубрике ‘Письма в редакцию. II’ он поместил заметку, в которой высказал удивление позицией Мережковского: ‘Оставьте, г. Мережковский. Вы лучше всякого другого знаете, что ваши слова — пустая отговорка. Вы перевели, не указав источника — вот и весь инцидент’. Название публикации, которое Мережковский ‘продолжает считать правильным’, Скриба также оспаривал: ‘Оно неправильно уже потому, что новелла Фиорентино принадлежит XIV веку’ (1896. No 343. 12 (24) декабря. С. 2).
3 …’я хочу, чего нет на свете’ ~ ‘злой дух! Неужели ты непризнанный учитель великой красоты?’ — Неточно цитируются стихотворения З. Гиппиус ‘Песня’ (1893, опубл.: Гиппиус (Мережковская) З. Н. Рассказы. СПб., 1896) и ‘Гризельда’ (1895).