Г. И. Смагина. Княгиня Екатерина Романовна Дашкова: штрихи к портрету, Дашкова Екатерина Романовна, Год: 2001 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 81 минут(ы)

Г. И. Смагина

Княгиня Екатерина Романовна Дашкова: штрихи к портрету

E. P. Дашкова. О смысле слова ‘воспитание’. Сочинения, письма, документы / Составление, вступительная статья, примечания Г. И. Смагиной. СПб., 2001.

Scan ImWerden

OCR Бычков М. Н.

В 1803 г. граф Ф. В. Ростопчин, встретившись с шестидесятилетней княгиней Екатериной Романовной Дашковой, написал в Лондон ее брату графу С. Р. Воронцову: ‘…я встречался в некоторых домах с вашею сестрою, и мы не могли довольно наговориться и поспорить между собою. Она чересчур пристрастно судит о делах и не хочет убедиться, что изменения и новизны приносятся самим временем. Ей все кажется, что она живет в 1762 году…’.¹ Совершенно ясно, что речь идет о событиях 28 июня 1762 г., о дворцовом перевороте, приведшем к власти Екатерину II. Для девятнадцатилетней княгини этот день стал ‘звездным часом’ в ее жизни. Он был таким насыщенно счастливым, вдохновенным, напряженным, что наложил на нее неизгладимый отпечаток, и воспоминания об этих событиях княгиня пронесла через всю свою жизнь. ‘День трепета и счастья’,² как Е. Р. Дашкова напишет позже, стал также началом непонимания между княгиней и императрицей. Дело в том, что Е. Р. Дашкова преувеличивала свое участие в перевороте, а Екатерина отрицала какое бы то ни было значение княгини в его успехе. Непонимание со временем переросло в глубокий конфликт и во многом предопределило ее дальнейшую судьбу.

Е. Р. Дашкова прожила беспокойную жизнь, как она сама считала: ‘…бурную и тревожную, или вернее сказать горестную, жизнь, на протяжении которой мне пришлось таить от мира страдания сердца, остроту этой боли не может притупить гордость и побороть сила духа. Обо мне можно сказать, что я была мученицей — и я не побоюсь этого слова, ибо скрывать свои чувства или представляться в ложном свете всегда претило моему характеру’.³

Современники, много писавшие о ней, высказывают противоречивые мнения, столь не совпадающие, что иногда трудно представить, что речь идет об одном человеке. По количеству отзывов о россиянках XVIII—начала XIX в. Е. Р. Дашкова уступает только Екатерине II.

Одну из самых проницательных и объективных характеристик княгини Дашковой оставил великий французский просветитель Дени Дидро. Они познакомились в Париже в 1770 г. во время первого путешествия Екатерины Романовны по европейским странам и часто встречались. ‘Характер ее серьезный, она говорит по-французски свободно, разговор ее сдержанный, речь простая, сильная и убедительная. Сердце ее глубоко поражено несчастиями, и в образе мыслей ее проявляется твердость, высота, смелость и гордость. Я убежден, что она любит справедливость и дорожит своим достоинством.

Княгиня любит искусства, знает людей и потребности своего отечества. Она искренне ненавидит деспотизм и все проявления тирании. Она хорошо знакома с настоящим управлением и откровенно говорит о добрых качествах и недостатках представителей его. Метко и справедливо раскрывает выгоды и пороки новых учреждений. …С тем же тоном убеждения она говорила о добродетелях и пороках своих друзей и врагов’.⁴

Дидро восхищался твердостью ее характера ‘как в ненависти, так и в дружбе’, мужеством, с которым она переносила свою ‘темную и бедную жизнь’, и естественностью ее поведения. Сильное впечатление на него произвели проницательность, хладнокровие и здравый ум.

Е. Р. Дашкова доверительно и откровенно рассказывает Дидро о событиях, имевших место в июне 1762 г., и, конечно, о Екатерине II, ‘о которой, — как отмечает философ, — она всегда говорит с глубоким уважением’.⁵ ‘Но почему она не любит Петербурга?’ — спрашивает у себя мудрый Дидро. И сам тонко и с пониманием отвечает: ‘Не знаю, может быть, она недовольна тем, что заслуги ее мало вознаграждены, или, возведя Екатерину на престол, она надеялась управлять ею, может быть, Екатерина опасается, что, если Дашкова один раз подняла бунт за нее, не струсит поднять его и против нее, или она добивалась места министра и даже первого министра, по крайней мере чести государственного совета, …или она не хочет толкаться в стаде новых придворных выскочек…’.⁶ И завершает Дидро свои наблюдения об отношениях Е. Р. Дашковой с Екатериной II следующим замечанием: ‘Кажется, один горький урок вынесла Дашкова из ее сношений с двором — он охладил в ней пылкие желания полезных и благотворительных реформ’.⁷

Во всех подробностях и без прикрас Дидро описывает внешность княгини: ‘Дашкова отнюдь не красавица. Небольшая ростом, с открытым и высоким лбом, с полными раздувшимися щеками, с глазами среднего размера, несколько заходившими на лоб, черными бровями и волосами, немного плоским носом, широким ртом, толстыми губами, круглой и прямой шеей, национальной формы, с выпуклой грудью — она далеко не очаровательна, в ее движениях много жизни, но не грации, ее манеры симпатичные. Общее выражение лица производит благоприятное впечатление’.⁸ Хотя ей было тогда 27 лет, Дидро она показалась сорокалетней — так сильно печальная жизнь отразилась на ее внешности.

‘Перед достижениями возраста разума’

Екатерина Романовна Дашкова (урожденная Воронцова) родилась 17 марта 1743 г. в Петербурге. Она была крестницей императрицы Елизаветы Петровны и великого князя, впоследствии императора, Петра Федоровича. Как известно, положение древнего дворянского рода Воронцовых при Елизавете было блистательным и влиятельным, этому способствовали добрые отношения матери Екатерины Романовны Марфы Ивановны (урожденной Сурминой, 1718—1745) еще с царевной Елизаветой и деятельное участие дяди Михаила Илларионовича Воронцова (1714—1767), женатого на двоюродной сестре Елизаветы, в возведении на трон дочери Петра I.

Хорошо известно, какое важное значение для ребенка имеют дом и семья. В младенческие и детские годы он воспитывается исключительно семьей и домашним окружением. Здесь получают свою первую пищу его склонности, здесь зарождаются его симпатии, потребности, интересы, здесь обозначается его характер. Душа ребенка питается впечатлениями, получаемыми в семье. Екатерина Романовна была лишена родительского внимания и тепла.

В двухлетнем возрасте Екатерина Романовна потеряла мать. Ее отец, Роман Илларионович Воронцов (1707—1783) мало обращал внимания на воспитание детей, а больше интересовался светскими развлечениями. Из пяти детей после смерти матери дома остался только один старший сын Александр (1741—1805). Второй сын — Семен Воронцов (1744—1832) воспитывался у деда. Старшие дочери Мария (в замужестве Бутурлина, 1737—1765) и Елизавета (в замужестве Полянская, 1739—1792) жили при дворе и были назначены фрейлинами. Младшая Екатерина находилась в имении у бабушки Федосьи Ивановны Сурминой.

Когда девочке исполнилось четыре года, ее дядя М. И. Воронцов, в ту пору канцлер, взял ее на воспитание к себе. Тогда еще Воронцовы жили в старом доме на Садовой улице в Петербурге, на месте которого в 1749—1757 гг. по проекту Ф. Б. Растрелли был построен великолепный дворец, сохранившийся до наших дней.⁹

Здесь она росла и воспитывалась вместе с Анной Михайловной Воронцовой (1743—1769), единственной дочерью канцлера, своей ровесницей.¹⁰ ‘Общая спальня, одни и те же учителя, даже платья из одной штуки материи — все, казалось, должно было бы сделать нас совершенно одинаковыми,— вспоминала Е. Р. Дашкова о своем детстве,— между тем в жизни не было женщин более непохожих, нежели мы’.¹¹ Канцлер М. И. Воронцов, интересовавшийся литературой и науками, покровитель М. В. Ломоносова, старался дать своей дочери и племяннице хорошее, по понятиям того времени, образование. Они знали четыре языка — итальянский, немецкий и один из древних, особенно хорошо владели французским, прекрасно танцевали, умели рисовать. Они даже изъявили желание брать уроки русского языка. Но, видимо, успехи в родном языке были невелики, и через несколько лет Е. Р. Дашковой пришлось вновь учить русский язык, чтобы разговаривать со свекровью и родственниками мужа, не знавшими французского. Сохранилось впечатление Кэтрин Вильмот о владении княгиней иностранными языками, записанное 1 октября 1805 г.: ‘…по-английски говорит она чудесно, неправильно как ребенок, но с необычайной выразительностью! Ей все равно — говорить по-французски, по-русски или по-английски, и она постоянно смешивает эти языки в одном предложении. Княгиня говорит по-немецки и по-итальянски тоже хорошо, но тут ее нечеткое произношение не дает возможности наслаждаться беседой’.¹²

В числе изучаемых предметов были также история, география, арифметика и катехизис. И, несмотря на то что в доме не было учителя ‘вокального или инструментального, — вспоминала княгиня позже, — я так блистательно понимала музыку, что могла судить о ее красотах в качестве истинного виртуоза’.¹³

С детства в натуре Екатерины Романовны было много гордости, смешанной с необыкновенной нежностью. ‘Я жаждала быть любимой и хотела заинтересовать собой всех, кого любила, когда же в возрасте тринадцати лет мне показалось, что я не вызываю таких чувств, я сочла бы себя отринутым существом’.¹⁴ Реальность, в которой она жила, не соответствовала ее представлениям о счастье, которое она связывала ‘с жизнью в окружении нежных родных и друзей’.¹⁵ ‘Дядя был слишком занят’, — вспоминает она, а у его жены не было ‘ни способностей, ни желания’ к воспитанию детей. С сестрами и младшим братом она виделась очень редко и встречалась только со старшим братом Александром Воронцовым, с которым ее всю жизнь будут связывать теплые дружеские отношения. Но дядя М. И. Воронцов с согласия Елизаветы Петровны отправляет Александра учиться в Париж, и Екатерина Романовна с горечью напишет: ‘У меня не осталось никого, чья нежность могла бы смягчить боль сердца, уязвленного равнодушием, окружавшим меня…’.¹⁶

Книги стали ее любимыми и лучшими друзьями. У канцлера была обширная библиотека, да и И. И. Шувалов, поощряя ее любовь к чтению, стал снабжать ее книгами и литературными новинками. Екатерина Романовна читает с упоением все дни и ночи напролет. Недетские книги и недетские размышления привели к раннему развитию. ‘Глубокая грусть, размышления над собой и людьми того круга, к которому я принадлежала, изменили мой живой, веселый и насмешливый характер. Я стала серьезной, прилежной, говорила мало и лишь о том, что достаточно знала’.¹⁷ Ее любимыми авторами были французские философы, публицисты, поэты — П. Бейль, Ш. Л. Монтескье, Вольтер, Н. Буало и особенно К. А. Гельвеций.¹⁸ Когда ей исполнилось 16 лет, ее собственная библиотека насчитывала 900 томов, так как почти все карманные деньги она употребляла на приобретение книг.¹⁹ Покупка ‘Энциклопедии’ Д. Дидро и Д’Аламбера доставляет ей больше удовольствия, чем драгоценное ожерелье. ‘Я была довольна и спокойна, — пишет она, — только когда погружалась в чтение. Я поняла, что одиночество не всегда бывает тягостным, и стремилась найти опору в мужестве, твердости и душевном спокойствии’.²⁰ О независимости характера свидетельствует и цель, которую она поставила перед собой: ‘Добиться всего собственными силами, обойдясь без посторонней помощи’.²¹

Пожалуй, главными обстоятельствами, повлиявшими на формирование характера Екатерины Романовны, были одиночество, которое она очень рано начала ощущать в доме дяди, и свобода, которой она пользовалась с тринадцатилетнего возраста. Освободившись от надзора гувернантки, она была предоставлена самой себе. Она занималась только тем, что ей нравилось: читала, музицировала, размышляла, выезжала только туда, где ей было не скучно, и постепенно привыкла руководствоваться только своими желаниями. Это несомненно могло способствовать развитию самостоятельности и той чрезмерной оригинальности в привычках, которыми отличалась потом княгиня Е. Р. Дашкова.

Атмосфера дома канцлера была ‘пропитана’ политикой. Даже мебель, которой был обставлен дом, была подарена М. И. Воронцову Людовиком XV в надежде склонить канцлера к союзу с Францией. Екатерина Романовна постоянно становилась свидетельницей свободных политических разговоров, которые безусловно оказывали влияние на ее впечатлительную натуру. Встречаясь в доме дяди с иностранными послами, она с большим вниманием и интересом расспрашивала их о политическом устройстве и обычаях их стран. И именно тогда зародилось в ней страстное желание путешествовать.

Прекрасный психологический портрет юной Екатерины Романовны удалось создать писателю-историку Д. Л. Мордовцеву: ‘Рано проявилось в ней неясное сознание своей силы и чувство богатых внутренних задатков, и это обнаружилось в ней, с одной стороны, какою-то гордостью, признанием за собой чего-то большего, чем то, что в ней думали видеть, а с другой — страстным желанием раздела чувств, впечатлений, знаний — желанием дружбы и любви. Но отзыва на все это она не могла найти ни в ком: с совоспитанницей своей она не сошлась душою, а других родных никого близко не имела, и только глубокую дружбу воспитала она в себе к своему брату Александру, к которому питала это чувство всю жизнь, как и вообще все ее привязанности отличались полнотою и какой-то законченностью: она всякому чувству отдавалась вся’.²²

‘С этого времени для меня открылся новый мир…’.

Зимой 1758/1759 г. в доме дяди Екатерина Романовна познакомилась с великой княгиней Екатериной, будущей императрицей Екатериной II. ‘Обе мы восчувствовали друг к другу взаимную симпатию, и обаяние, всегда исходившее от великой княгини, особливо если ей хотелось привлечь кого-либо на свою сторону, было слишком сильным, чтобы наивное существо, коему не исполнилось и пятнадцати лет, не отдало б ей навек своего сердца’, — вспоминала княгиня Дашкова.²³ Эта встреча положила начало их дружбе, правда, впоследствии далеко не прочной и изобиловавшей многочисленными недоразумениями.

В феврале 1759 г. Екатерина Романовна вышла замуж за князя Михаила Ивановича Дашкова (1736—1764). Замужество ее было основано на взаимной симпатии и сопровождалось разными романтическими обстоятельствами. В устройстве свадьбы принимала участие сама Елизавета Петровна. ‘С этого времени для меня открылся новый мир, новое жизненное поприще, перед коим я робела тем более, что не находила в нем никакого сходства с тем, к чему привыкла’,²⁴— вспоминала княгиня. Через год после свадьбы у нее родилась дочь Анастасия (в замужестве Щербинина, 1760—1831), доставившая ей впоследствии немало огорчений. В феврале 1761 г. появился на свет сын Михаил, умерший во младенчестве.

О событиях 28 июня 1762 г., благодаря которым на престол взошла Екатерина II, и о роли в них Е. Р. Дашковой написано много.²⁵ Даже почти полвека спустя, пережив много сложных чувств и разочарование в Екатерине, княгиня продолжала считать 28 июня 1762 г. ‘самым памятным и славным’ днем в истории России. Девятнадцатилетняя Е. Р. Дашкова с восторгом, преданностью и отвагой участвует в дворцовом перевороте. ‘Чтобы судить о моих делах и побуждениях в эту эпоху, не должно терять из виду и того, что я действовала под влиянием двух опрометчивых обстоятельств: во-первых, я лишена была всякой опытности, во-вторых, я судила о других по своим собственным чувствам, думая о всем человечестве лучше, чем оно есть на самом деле’, — писала она в 1804—1805 гг. своей приятельнице Кэтрин Гамильтон.²⁶ Об отношениях с Екатериной после переворота, вернее об охлаждении отношений, прекрасно написал А. И. Герцен в своем ярком и эмоциональном очерке о Е. Р. Дашковой: ‘Оттого-то, между прочим, что она верила и хотела верить в идеальную Екатерину, она не могла удержаться в милости. А она была бы славным министром. Бесспорно одаренная государственным умом, она, сверх своей восторженности, имела два больших недостатка, помешавшие ей сделать карьеру: она не умела молчать, ее язык резок, колок и не щадит никого, кроме Екатерины, сверх того, она была слишком горда, не хотела и не могла ‘принижать своей личности’, как выражаются московские староверы’. Екатерина ‘отдалилась от нее, — продолжает Герцен, — с быстротой истинно царской неблагодарности’.²⁷

Быстрое охлаждение императрицы к Екатерине Романовне очень напугало ее родственников. Дядя княгини, М. И. Воронцов, 21 августа 1762 г. в письме к племяннику А. Р. Воронцову, брату Екатерины Романовны, с нескрываемым раздражением писал: ‘Она (Дашкова.— Г. С.), сколько мне кажется, имеет нрав развращенный и тщеславный, больше в суетах и мнимом высоком разуме, в науках и пустоте время свое проводит. Я опасаюсь, чтоб она каприсами своими и неумеренным поведением и отзывами столько не прогневила государыню императрицу, чтоб от двора отдалена не была, а чрез то наша фамилия в ее падении напрасного порока от публики не имела. Правда, она имела многое участие в благополучном восшествии на престол всемилостивейшей нашей государыни, и в том мы ее должны весьма прославлять и почитать, да когда поведение и добродетели не соответствуют заслугам, то не иное что последовать имеет, как презрение и уничтожение’.²⁸ И через два месяца он в другом письме к тому же адресату добавляет: ‘Она поведением своим не привлекает нас никого к любви своей’.²⁹

Впрочем, отношения между княгиней и двором не были испорчены окончательно, когда 12 мая 1763 г. у Екатерины Романовны родился сын Павел (1763—1807), его крестили императрица Екатерина II и великий князь Павел Петрович.

17 августа 1764 г. в возрасте 28 лет скончался князь М. И. Дашков. ‘По смерти его необычайная тоска убила во мне всякое другое чувство’.³⁰ Но даже такое страшное горе не смягчило родственников. Ее брат С. Р. Воронцов в письме к отцу 25 сентября 1764 г. пишет: ‘По газетам мы известились, что князь Михайло Иванович в Польше умер, как он был человек честного и весьма доброго сердца и конечно не участник в бешенствах и неистовствах жены своей, то все о нем здесь сожалеют…’.³¹ После смерти мужа остались огромные долги, и только прибегнув к жесточайшей экономии и расчетливости, она сумела расплатиться с долгами. ‘Благодаря бережливости, продаже драгоценностей и столового серебра все долги мужа, к моему великому удовольствию, — читаем в ‘Записках’, — оказались уплаченными в течение пяти лет. Если бы до моего замужества мне сказали, что, воспитанная в роскоши и расточительстве, в свои 20 лет я буду отказывать себе во всем, кроме самой простой одежды, я бы не поверила. Но подобно тому как мне приходилось быть гувернанткой и сиделкой моих детей, я хотела стать хорошей управительницей их имений, а потому никакие лишения не были в тягость’.³²

Первое заграничное путешествие

В декабре 1769 г. Е. Р. Дашкова с девятилетней дочерью Анастасией и шестилетним сыном Павлом отправилась в первую заграничную поездку по Европе. ‘Главная цель моего путешествия за границу состояла в том, — пишет княгиня, — чтобы ознакомиться с различными городами и выбрать наиболее подходящий для получения образования моим детям. Я великолепно сознавала, что у нас нечасто можно встретить людей, способных хорошо учить детей, к тому же лесть слуг и баловство родственников помешали бы такому воспитанию, к которому я стремилась’.³³ Выехав из Москвы, она через Ригу, Кенигсберг и Данциг прибыла в Берлин, где провела два месяца. Отсюда через Вестфалию и Ганновер приехала в бельгийский курортный городок Спа. Там она познакомилась с двумя ирландками — Кэтрин Гамильтон и Элизабет Морган, с которыми сохранила дружеские отношения на многие годы. Имея желание посетить Англию, княгиня занималась английским языком: ‘По утрам обе мои приятельницы — ирландки (Гамильтон и Морган.—Г. С.) приходили читать со мной по очереди какую-нибудь английскую книгу и поправляли мое произношение, других учителей английского языка у меня не было, но вскоре я стала им владеть достаточно свободно’.³⁴Из Спа княгиня совершила поездку в Англию, посетив Лондон, Портсмут, Солсбери и Бат. Из Бата она отправилась в Бристоль, Оксфорд и Виндзор.

Вернувшись в Россию, Е. Р. Дашкова опубликовала описание этого путешествия: ‘Путешествие одной российской знатной госпожи по некоторым аглинским провинциям’.³⁵ По наблюдению известного английского ученого Э. Г. Кросса, это было первое сообщение такого рода в русской печати.³⁶

Англия произвела большое впечатление на княгиню. ‘Англия мне более других государств понравилась, — писала Е. Р. Дашкова. — Правление их, воспитание, обращение, публичная и приватная их жизнь, механика, строения и сады — все заимствует от устройства первого и превосходит усильственные опыты других народов в подобных предприятиях. Любовь англичан к русским также должна была меня к ним привлечь’.³⁷ В опубликованных заметках княгиня с живым интересом и наблюдательностью описывает загородные дома и сады английских лордов, говорит о соборных церквах, об остатках древнего друидского храма, которые ее очаровали, о банях, гуляньях, увеселениях. Во время путешествия она посещает музеи, библиотеки, фабрики, лавки. С особой подробностью она описывает здания и устройство старейшего университета Великобритании в Оксфорде. Перед отъездом из Оксфорда в Лондон Е. Р. Дашкову, как она писала, посетил ‘вице-канцлер университетский с жезлом своим и в мантии и во всем церемониальном виде, который именем своим и всего университета поднес мне книгу с эстампами всех у них хранящихся статуй и барельефов древних, которую честь, сказывают, редким проезжающим делают’.³⁸

В ноябре 1770 г. Е. Р. Дашкова с детьми прибыла в Париж, где провела 17 дней. Она посещала монастыри, церкви, галереи, где можно было осмотреть статуи, картины, памятники, заходила в мастерские художников, побывала на спектаклях. ‘Простое черное платье, такая же косынка на шее, скромная прическа горожанки скрывали меня от любопытных глаз’.³⁹ В Париже состоялось ее знакомство с Дени Дидро.⁴⁰ ‘Вечером, — вспоминал позже Дидро в статье о Дашковой, — я приходил к ней толковать о предметах, которых глаз ее не мог понять и с которыми она могла вполне ознакомиться только с помощью долгого опыта, — с законами, обычаями, правлением, финансами, политикой, образом жизни, науками, литературой, все это я объяснял ей, насколько сам знал’.⁴¹ Между ними возникли теплые доверительные отношения. И более чем через 30 лет после первой встречи с французским философом, вспоминая мудрые беседы с ним, Екатерина Романовна проникновенно писала: ‘Все восхищало меня в Дидро, даже эта горячность, проистекающая от пылкости чувств и живости восприятия. Его искренность, дружелюбие, прозорливый и глубокий ум привязали меня к нему на всю жизнь. Я оплакивала его смерть и до последнего дыхания не перестану жалеть о нем. Этот необыкновенный ум был мало оценен…’.⁴²

После пребывания в Париже Е. Р. Дашкова отправилась на юг Франции, где провела зиму, а весной поехала в Швейцарию, чтобы ‘поклониться’ великому Вольтеру. В юности княгиня зачитывалась его сочинениями, он был ее любимым писателем и сыграл исключительно важную роль в формировании ее мировоззрения. И даже первое печатное произведение Екатерины Романовны связано с именем Вольтера. В 1763 г. в созданном ею журнале ‘Невинное упражнение’ появился подготовленный княгиней перевод сочинения Вольтера ‘Опыт об эпической поэзии’.⁴³ Помимо собственного перевода в первый номер журнала был включен перевод одной из ‘Речей в стихах о человеке’ Вольтера, выполненный С. И. Глебовым.⁴⁴ Перевод был настолько удачен, что четверть века спустя по настоянию Е. Р. Дашковой, в то время директора Академии наук, это произведение было перепечатано в академическом журнале ‘Новые ежемесячные сочинения’.⁴⁵

10 мая 1771 г. произошла первая встреча Е. Р. Дашковой с Вольтером. Она немного разочаровала княгиню, которая ‘хотела слушать его (Вольтера. — Г. С.), восхищаясь им’,⁴⁶ но увидела 76-летнего философа, тяжелобольного и полуразбитого параличом. Но, несмотря на слабое здоровье, Вольтер встретил Екатерину Романовну театральными жестами, не скупился на лестные слова, и беседа их в этот день продолжалась около двух часов. Е. Р. Дашкова получила разрешение посетить Вольтера вновь и, воспользовавшись этим, имела удовольствие еще несколько раз наслаждаться его речами. ‘Когда мы с ним бывали вдвоем в кабинете или в саду, — вспоминала княгиня, — я видела Вольтера таким, каким представляла, читая его произведения’.⁴⁷ В прощальном письме Вольтер рассыпался в комплиментах: ‘Княгиня, старик, которого Вы помолодили, благодарит и оплакивает Вас… Счастливы те, которые провожают Вас в Спа! Несчастливы мы, которых Вы покидаете… на берегах Женевского озера! Альпийские горы долго будут греметь эхом Вашего имени — имени, которое навсегда остается в моем сердце, полном удивления и почтения к Вам’.⁴⁸ Такие восторженные слова не были только данью вежливости. В письме к Екатерине II 15 мая 1771 г. ‘старый Фернейский отшельник’, как он сам себя называл, отзывался о Е. Р. Дашковой самыми теплыми словами, изображая ее как самую верную подданную императрицы: ‘Прежде всего должен Вас уведомить, что я имел честь видеть у себя в пустыне княгиню Дашкову. Лишь только вошла она в залу, тотчас узнала Ваш портрет, по атласу вытканный и гирляндами вокруг украшенный. Изображение Ваше, конечно, имеет особенную силу, потому что я видел, что когда княгиня смотрела на это изображение, то глаза ее оросились слезами. Она говорила мне четыре часа сряду о Вашем императорском величестве, и мне время показалось не более как четырьмя минутами’.⁴⁹

В 1772 г. Е. Р. Дашкова возвратилась в Петербург. Екатерина приняла ее с доброжелательным вниманием и прислала ‘на первые нужды’ 10 тысяч рублей, затем еще 60 тысяч. ‘Я была крайне удивлена этим поступком, который вовсе не походил на обращение императрицы со мной в течение десяти лет, прошедших со времени ее восшествия на престол’, — отметила княгиня в ‘Записках’.⁵⁰ Большой радостью и утешением для Екатерины Романовны стала встреча с отцом Р. И. Воронцовым, который после участия дочери в дворцовом перевороте 1762 г. не хотел ее даже видеть, ‘…хотя он ничем не помог, он сделал то, что было мне гораздо дороже: отнесся ко мне с уважением и добротой, которых я была прежде лишена из-за наговоров недоброжелателей’.⁵¹

‘…нежная, но благоразумно любящая мать’

‘В 16 лет я была матерью… Дочь моя не могла пролепетать еще ни единого слова, а я уже помышляла дать ей воспитание совершенное. Я была удостоверена, что на четырех языках, довольно мною знаемых, читая все то, что о воспитании было писано, возмогу я извлечь лучшее, подобно пчеле, и из частей сих составить целое, которое будет чудесно’, — писала Екатерина Романовна.⁵² Невольно вспоминаются строки из мемуаров современника княгини А. Т. Болотова: ‘Блаженны дети, о коих родители их в самом младенчестве о них пекутся и о исправлении их нравов старание прилагают’.⁵³ Екатерина Романовна была именно такой матерью. Она много внимания уделяла своим детям, а после смерти мужа полностью посвятила себя им. Она постоянно находилась рядом, окружила их заботами, нежностью, лаской. Когда дети болели, не отходила от постели: ‘В растерянности и опасениях за его (сына.—Г. С.) жизнь я забыла про свой ревматизм и всю ночь оставалась босая возле его постели’.⁵⁴

Первоначальное воспитание дети получили дома. Здесь они учились грамоте, иностранным языкам, осваивали навыки светского поведения. Когда Анастасии было 9 лет, а Павлу 6, вместе с матерью они совершили первое, трехгодичное, заграничное путешествие, во время которого познакомились со многими европейскими достопримечательностями, что безусловно способствовало их образованию. Нередко даже трудности путешествия княгиня использовала в воспитательных целях. Когда они пересекали на корабле Ла-Манш и начался сильнейший шторм, то дети очень испугались. ‘Я воспользовалась этим случаем, чтобы показать им, насколько мужество выше детской трусости. Я обратила их внимание на поведение капитана и английских матросов в столь критическом обстоятельстве и, дав им почувствовать, что Божеские предначертания требуют покорности и суть всегда премудры, приказала им успокоиться. Меня послушались больше, чем я надеялась, ибо скоро я имела счастье увидеть их спящими тихим сном, несмотря на бурю, которая ревела поистине ужасающим образом’.⁵⁵

В 1776 г., когда дочери исполнилось 16, а сыну 13 лет, она писала, стараясь быть объективной: ‘Испытывая нежные чувства по отношению к ним (детям. — Г. С.), я отнюдь не слепа, ибо мне совсем не по душе их недостатки, хотя я и довольна тем, что они честного нрава и мягкосердечны, однако ж не считаю детей своих во всем совершенными, и я вменила себе в непреложное правило видеть их таковыми, каковы они есть, а не такими, какими чад своих видит большинство родителей’.⁵⁶

Предметом особых забот Е. Р. Дашковой было воспитание сына, которого она ‘предназначала’ для военной службы и хотела ему дать ‘образование, необходимое, чтобы в ней преуспеть’.⁵⁷ Выполнением столь важной задачи она занималась со всей нежностью материнских чувств и со всей решительностью, присущей ее характеру. По обычаю того времени молодой князь Дашков восьми лет от роду в 1772 г. был записан на военную службу и в этом же году произведен в корнеты. Но он оставался при матери, которая и руководила его образованием. К тринадцати годам Павел Дашков, по мнению матери, достаточно хорошо был знаком с историей и географией, основами геометрии, знал французский, немецкий, латынь и английский языки, мог выполнять переводы. Он был высок ростом и силен, поскольку ‘привык к деятельной и суровой жизни’.⁵⁸ Для завершения образования сына Е. Р. Дашковой был выбран старейший университет Шотландии в Эдинбурге.

История высшего образования в Эдинбурге началась в 1583 г. с основания университетского колледжа права. К 70-м гг. XVIII в. Эдинбургский университет приобрел европейскую известность как центр активной научной деятельности, фундаментального образования и менее дорогого, чем Кембридж и Оксфорд. Широта и разнообразие изучаемых предметов, гибкий учебный план, высокий научный уровень преподавателей, определенная свобода, позволяющая профессорам помимо обязательных циклов самим дополнительно объявлять курсы лекций, превосходное преподавание, возможность заниматься самостоятельной научной работой привлекали сюда студентов из Европы и Америки. В начале XVIII в. в Эдинбургском университете насчитывалось 8 профессоров и человек 300 студентов, а к 1800 г. цифры эти увеличились соответственно до 21 и 1200. По наблюдению английского ученого Э. Кросса, с 1774 по 1787 г. в число студентов-иностранцев входили примерно 16 россиян.⁵⁹

Венгерский литератор Тиман, посетивший Эдинбургский университет в 1781 г., записал: ‘Всякий раз, как англичане отзываются при мне о шотландцах в том презрительном тоне, который им иногда свойственен, я им советую отправляться в Эдинбург и там поучиться жить и быть мужчинами. На ваших ученых — Робертсона, Блэка и Юма — здесь смотрят как на перворазрядных гениев’.⁶⁰Американский просветитель, один из авторов ‘Декларации независимости США’ Томас Джефферсон, путешествуя по Шотландии в то же время, должен был признать, что в отношении науки ‘нет в мире места, которое могло бы соперничать с Эдинбургом’.⁶¹ В 1776 г. в университете побывал американский государственный деятель и ученый Бенджамин Франклин, который с восторгом отметил: ‘В это время здесь (в Эдинбургском университете.— Г. С.) был собран ‘букет’ действительно великих людей, профессоров в каждой отрасли науки, какие когда-либо существовали в любое время или стране’.⁶²

Гордостью и славой Эдинбургского университета в 70—80-х гг. XVIII в. были историк и философ Давид Юм, профессор физики и математики, основатель социологии Адам Фергюсон, профессор риторики и изящной словесности Хью Блэр, профессор химии, который открыл углекислый газ, Джозеф Блэк, профессор математики Дугальд Стюарт, профессор всеобщей истории, будущий президент Эдинбургского королевского общества Джон Прингл и др. Созданию такого удивительного научно-образовательного оазиса или ‘Афин Севера’, как называли Эдинбургский университет, во многом способствовала реформаторская деятельность Вильяма Робертсона.

Шотландский ученый-историк Вильям Робертсон (1721—1793) родился в семье священника в небольшом городке Бортвик около Эдинбурга.⁶³ В 1735—1741 гг. учился в Эдинбургском университете, по окончании которого в течение 10 лет проповедовал в различных церковных приходах Шотландии. Параллельно усердно занимался изучением истории Шотландии и участвовал в обсуждении важных государственных вопросов. Наибольшую известность он приобрел, участвуя в дискуссии в 1751—1752 гг. по вопросу, следует ли прихожанам выбирать священников или их назначать ‘сверху’. Робертсон считал, что священников следует назначать, так как альтернативное решение будет разрушать авторитет церкви, а значит, и подрывать основы общества. По воспоминаниям современников, Робертсона как государственного деятеля отличали терпимость и сильное стремление к сохранению общественного порядка и стабильности в стране.

В 1759 г. была опубликована первая большая историческая работа ученого, посвященная истории Шотландии. Книга вызвала живой интерес у читающей публики и принесла Робертсону огромную популярность. В 1762 г. он назначен ректором Эдинбургского университета и оставался на этом посту в течение 30 лет до 1792 г. В 1763 г. Робертсон был избран председателем Генеральной Ассамблеи Шотландской Церкви и назначен королевским историографом.

Несмотря на активную государственную деятельность, Робертсон в 1769 г. опубликовал ‘Историю правления императора Карла V’, а в 1777 г. была издана первая часть ‘Истории Америки’, которая сразу же была переведена на французский и немецкий языки.

В конце 1782 г. на собрании профессоров Эдинбургского университета Робертсон предложил план учреждения научного общества по образцу некоторых иностранных академий. В 1783 г. в год 200-летия университета было основано Эдинбургское королевское общество. Робертсон был избран руководителем литературного класса.

В России были знакомы с историческими трудами ученого. В 1775—1778 гг. перевели и издали в 2 томах ‘Историю Карла V’, а в 1784 г. — первый том ‘Истории Америки’.

Английскую историческую школу XVIII в. ‘за философский ум, критику и благородное красноречие’ высоко ценил Н. M. Карамзин. Он читал книги Робертсона как азбуку, и имя английского историка нередко встречается в записной книжке писателя и в ‘Письмах русского путешественника’.⁶⁴ ‘…Робертсон, Юм, Гиббон влияли в Историю привлекательность любопытнейшего романа, умным расположением действий, живописью приключений и характеров, мыслями и слогом. После Фукидида и Тацита ничто не может сравняться с Историческим Триумвиратом Британии (т. е. с Робертсоном, Юмом и Гиббоном. — Г. С.)‘.⁶⁵Так как княгиня мечтала дать сыну английское образование, то следует заметить, что выбор университета был сделан весьма удачно. Наставником сына ‘нежная, но благоразумно любящая мать’ хотела видеть В. Робертсона, поскольку почитала и уважала его ‘как человека добродетельного’.⁶⁶ Еще по пути в Эдинбург княгиня отправила Робертсону три письма: 30 августа, 9 октября и 10 ноября 1776 г. Она старалась убедить ректора Эдинбургского университета лично наблюдать за занятиями ее сына и пыталась развеять его опасения в том, что из-за юного возраста князя (в 1776 г. ему было 13 лет) следовало бы отложить его поступление в университет, ‘…смею вас заверить, милостивый государь, — писала Е. Р. Дашкова, — что мой сын не доставит вам в этом отношении никаких затруднений, и вы весьма меня обяжете, ежели сами предпишете мне все, что сочтете за нужное, и я прошу для себя лишь одного — разрешения пребывать в том же городе, что и он, убеждена, милостивый государь, что, ежели сын мой окажется под вашим руководительством, то ни мои заботы, ни попечение кого бы то ни было другого не будут ему надобны, но позвольте мне быть по крайней мере его сиделкой в случае, если то окажется необходимым, ибо никто другой не сможет этого сделать, кроме матери…’.⁶⁷

Во втором письме 9 октября 1776 г. княгиня весьма подробно описала предметы, уже пройденные сыном, и знания, полученные им. Но главное, она предложила план обучения сына в Эдинбургском университете в течение двух с половиной лет или пяти семестров:

‘1 семестр. Языки, риторика и изящная словесность, история и устройство различных образов правления. Математика. Логика.

2 семестр. Языки, риторика, история и устройство различных образов правлений, математика, рациональная философия, экспериментальная физика, фортификация и черчение.

3 семестр. Изящная словесность. История и устройство различных образов правлений, фортификация, естественное право и всеобщее общественное право, математика, физиология и натуральная история. Черчение.

4 семестр. Нравственность, математика, фортификация, всеобщее и основательное право народов, генеральные принципы законоведения, гражданская архитектура.

5 семестр. Нравственность. Повторение физики, первоначала химии и, в заключение, общее и логическое повторение пройденного’.⁶⁸‘Какой длинный реестр знаний, достойный огромного ума и памяти Аристотеля, должен был усвоить мальчик и в сравнительно непродолжительный срок пребывания Дашковых в Шотландии’, — говорит В. Огарков.⁶⁹ ‘Она, не заботилась об усвоении сыном хотя бы менее обширного круга знаний, но зато более основательно… И весьма возможно, что мальчик переучился, получил отвращение к науке, все это вскоре позабыл и вообще всем своим будущим печально компрометировал ‘хваленое’ воспитание матери’, — так пишет Н. Васильков.⁷⁰ Подобные оценки учебного плана, составленного княгиней для сына, встречаются у многих исследователей жизни и деятельности Е. Р. Дашковой. Но необходимо, видимо, заметить следующее. Во-первых, Е. Р. Дашкова отдавала себе отчет в том, ‘что этот план неизбежно вызовет критические отзывы, поелику он нов и для его начертания передо мною не было никакого известного образца’, также она не хотела походить на родителей, как она писала Робертсону, которые ‘обыкновенно смешивают то, что подходит к кому-нибудь из родителей, с тем, что необходимо для детей’.⁷¹ Во-вторых, обширный учебный план, составленный Е. Р. Дашковой, не такой уж обширный, а скорее обычный для европейских университетов XVIII в., например для Геттингенского.⁷² Даже университет при Петербургской Академии наук начал свою деятельность в 1726 г, объявлением о чтении публичных лекций по 24 дисциплинам.⁷³ И, в-третьих, образовательный план княгини не был полностью реализован.

8 декабря 1776 г. семейство Дашковых прибыло в Эдинбург. ‘Мистер Робертсон нашел, к моему удовольствию, что сын вполне подготовлен для поступления в университет и с успехом сможет заниматься по классической программе’.⁷⁴

Известный английский ученый Энтони Кросс после работы с документами Эдинбургского университета отметил, что молодой князь был занесен в списки слушателей курсов, которые читали Хью Блэр (дважды), Джон Робисон (дважды), Брюс (дважды), Дугальд Стюарт (дважды), Джозеф Блэк и Адам Фергюсон.⁷⁵ А значит, предметами изучения стали риторика, изящная словесность, логика, физика, этика, математика и химия. ‘Сама я испытывала всевозможные лишения, но они были мне безразличны, ибо меня полностью захватили материнская любовь и родительские обязанности. Желание дать сыну самое лучшее образование поглощало меня целиком’, — пишет позже Е. Р. Дашкова.⁷⁶

Профессора университета, лекции которых слушал сын, два раза в неделю приглашались на обед, беседы с ними рождали восхищение, радость и покой: ‘Я познакомилась с профессорами, достойными уважения за ум, просвещенность и нравственность. Им были чужды самомнение и зависть — удел мелких душ, они жили между собой, как любящие и уважающие друг друга братья, и было приятно находиться в обществе этих глубоко образованных людей, во всем согласных между собой, разговоры с ними являлись неисчерпаемым источником знаний’.⁷⁷ Когда в 1783 г. Е. Р. Дашкова была назначена директором Петербургской Академии наук, на первом же заседании по ее рекомендации историк Робертсон и химик Блэк были избраны почетными членами Академии.

Князь Дашков охотно и исправно учился. Его сокурсник, молодой ирландец Вильям Дреннан заметил, что ‘князь Дашков весьма прилежно посещает занятия и совершенно растопил русскую грубость во французской учтивости’.⁷⁸ По настоянию матери он посещал манеж и упражнялся в верховой езде, а раз в три дня брал уроки фехтования. Еженедельно княгиня давала балы, чтобы сын имел возможность немного развлечься, отдохнуть и попрактиковаться в танцах. Во время летних каникул Дашковы совершили путешествие в Шотландские горы.

В своих ‘Записках’ Екатерина Романовна с особой теплотой вспоминает годы, проведенные в Эдинбурге: ‘…это было самым спокойным, самым счастливым временем, выпавшим мне на долю в этом мире’.⁷⁹

Весной 1779 г. князь Дашков закончил свое образование в Эдинбургском университете. 6 апреля ему была присвоена степень магистра искусств. В статье ‘О смысле слова ‘воспитание» (1783) Екатерина Романовна рассказывает о процедуре и содержании экзамена: ‘…в Эдинбургском университете… гораздо строже прочих экзаменуют, для получения степени Magister artium должно знать следующие науки так твердо, чтоб при публичном экзамене не только на вопросы профессоров, но и предстоящей публики (ибо тогда всякий имеет право кандидату задачи предлагать) быть в состоянии удовольствовать ответом своим, а именно: логику, риторику, историю, географию, высшую математику, нравственную философию, юриспруденцию, философию естественную’, экспериментальную физику и химию.⁸⁰ В примечаниях к этой статье, не называя имени студента, но оно безусловно читается между строк, Е. Р. Дашкова описывает успех российского студента во время экзаменов: ‘…некоторый молодой соотечественник наш, быв уже довольно приуготовлен ко вступлению в классическое поучение, в три года пребывания своего в некотором университете окончил классическое свое воспитание с удивительным успехом, коему вся публика несколько раз свидетельницею и судьею вместе с профессорами была’.⁸¹ Этот памятный момент нашел отражение и в ‘Записках’ княгини: ‘Стечение слушателей было огромным, его ответы по всем отраслям изучаемых наук оказались столь успешны, что вызвали аплодисменты (хотя это запрещено). Сыну присвоили степень магистра искусств, как я радовалась его успехам, может представить только мать’.⁸²

Помимо экзаменов по университетским правилам Павел Дашков представил обязательное выпускное сочинение на латинском языке — ‘Dissertatio philosophica inauguralis, de Tragoedia’ (‘Философская диссертация, посвященная трагедии’). Любопытно отметить, поскольку этот факт до сих пор не привлек внимания исследователей, что диссертация князя Дашкова была переведена на русский язык и под названием ‘Рассуждение о печальном лицедейственном представлении’ опубликована в 1794 г. в академическом журнале ‘Новые ежемесячные сочинения’.⁸³ Интересно примечание редакции: ‘Рассуждение сие писано князь Павлом Михайловичем Дашковым в 1779 г. в Эдинбурге и предложено им было для состязания в сем славном университете в получении степени свободных наук магистра’.⁸⁴Перевод с латинского выполнили воспитанники Академии. Не вызывает сомнения причастность княгини Е. Р. Дашковой к переводу и изданию этого сочинения, немного удивляет лишь то, что публикация появилась в годы напряженных отношений матери с сыном после его неудачной женитьбы.

7 мая 1779 г. лорд-мэр Эдинбурга дал прием в честь князя Дашкова и присвоил ему титул почетного гражданина города. Е. Р. Дашкова в знак уважения подарила Эдинбургскому университету собрание российских медалей от рождения Петра Великого до рождения будущего Александра I. Эта коллекция и сейчас хранится в университете.

После окончания занятий Е. Р. Дашкова отправляется в путешествие по Европе, которое она считала необходимым для завершения образования сына. Она так же основательно подходит к организации путешествия, как в свое время отнеслась к составлению учебного плана для него. Княгиня составляет большое письмо с рекомендациями и советами молодому князю по организации путешествия, высказывает свое понимание целей путешествия и манеры поведения во время поездки. ‘Не забудь, — пишет Е. Р. Дашкова, — что ты едешь не для одного удовольствия, у тебя нет пустого времени, ты не избегаешь обязанностей общества, которое со временем потребует твоих услуг и к которым теперь я хочу приготовить тебя заграничным путешествием, нет, ты едешь искать и пользоваться наставлением его. Все, что ты вычитал о правах, характерах и образе правления других народов, теперь можешь поверить собственным опытом и таким образом из юношеского возраста вступить на поприще мужа, с полным достоинством характера и заслуженного права на одобрение и отличие’.⁸⁵

Путешествие началось в июле 1779 г. с посещения Ирландии, затем Англии. Многие, с кем княгиня познакомилась и поддерживала дружеские отношения, сожалели об ее отъезде. Ирландская знакомая Е. Р. Дашковой леди Арабелла Денни писала княгине 14 июля 1780 г.: ‘С тех пор, как вы покинули Ирландию, я совершенно не в своей тарелке. Я привыкла видеть и беседовать с вами каждый день, я пользовалась вашими умными советами и обязана улучшением своего сердца вашим чувствам, коротко, я почти не оставляла вас, благодаря вашей доброте и моей любознательности’.⁸⁶ Зная, какое огромное место в жизни Е. Р. Дашковой занимают ее дети, сколько сил, времени и любви отдано им, все пожелания, встречающиеся в письмах ее английских друзей этого времени, обращены к будущему детей. ‘Мы искренно желаем, — писала леди Арабелла Денни, — чтоб ваше сиятельство, как мать, наслаждалась полным счастьем и надеждой ввиду тех двух нравственных растений (речь идет о сыне и дочери Е. Р. Дашковой. — Г. С.), которые вы так горячо любите и которые, конечно, принесут и прекрасный цвет и благие плоды’.⁸⁷ Такие же добрые пожелания содержатся и в письме профессора Эдинбургского университета Хью Блэра от 5 августа 1780 г., в котором он выразил надежду, что княгиня Дашкова по-прежнему находит величайшее утешение в своих детях, и уверенность, что ее сын оправдает те блистательные надежды, которые соединяют с его будущей судьбой все знающие его в Шотландии.⁸⁸

Оставив Англию, Дашковы посетили Бельгию, Голландию, Францию, Италию, Австрию и Германию. Всюду они осматривали города, картинные галереи, храмы, дворцы, мастерские художников, библиотеки, кабинеты натуральной истории. ‘Дабы сын мог ознакомиться с военным искусством’, наблюдали военные маневры, осматривали крепости и военные сооружения. Во время путешествия сын продолжал усиленно заниматься: в Дублине, например, он учил итальянский, читал греческих и латинских классиков, каждое утро повторял предметы, которые проходил в Эдинбурге, два раза в неделю брал уроки танцев. В Париже один из учеников французского математика и философа Д’Аламбера обучал его математике и геометрии.

Княгиня составила программу чтения для сына, которая располагалась в хронологической последовательности и по отраслям знаний. Вот как, например, реализовывалась эта программа в Пизе, где семейство провело три месяца: ‘В 8 часов утра после легкого завтрака мы с детьми шли заниматься в самую просторную комнату, выходящую окнами на север. В 11 часов мы закрывали ставни (был сезон сильной жары. — Г. С.) и при свечах читали по очереди до 4-х часов пополудни. Потом мы переодевались и в 5 часов обедали. После обеда еще час отводился на чтение…’.⁸⁹Е. Р. Дашкова была уверена, что ‘совместные чтения с сыном в течение девяти недель принесли ему большую пользу и он успел прочесть все, на что молодому человеку понадобился бы год’.⁹⁰

Уже во время путешествия по Европе Е. Р. Дашкова начала хлопотать о карьере сына. Из осторожности она отказывается от услуг графа Г. Г. Орлова, когда тот предлагает покровительство ее сыну в продвижении по службе, и обращается за поддержкой к князю Г. А. Потемкину, ‘…если бы ваша светлость, — пишет княгиня из Парижа, — соблаговолили снять с меня заботу, став покровителем моему сыну, ибо для меня существенно, чтобы по возвращении в Отечество он не имел бы несчастия сидеть в одной комнате с караульными, так как он не состоит в главном штабе. Устройте, милостивый государь, чтобы счастие быть вблизи своей великой государыни не соединилось для него с каким-либо унижением и огорчением’.⁹¹

Тревогой за будущее сына наполнены все письма Е. Р. Дашковой на родину. ‘Великий князь (Павел Петрович.— Г. С.), — писала она из Пизы князю А. Б. Куракину, — не узнает своего крестника: настолько он вырос и возмужал. Если он будет осчастливлен покровительством великого князя, я не буду сожалеть, что недостаток значения нашего уважаемого Никиты Ивановича (Панина. — Г. С.) оставляет его без всякой опоры. Льщу себя надеждой, что Его И. В. увидит, что он ничем не пренебрег, чтобы стать способным служить ему, когда-нибудь настолько же успешно, насколько он всегда будет усерден в своей службе’.⁹²

Е. Р. Дашкову очень беспокоило молчание князя Потемкина, и она отправила письмо Екатерине II. ‘Я призналась,— вспоминала княгиня в ‘Записках’, — что гордость не позволяет мне думать, будто меня хотят унизить, однако я испытываю глубокое огорчение при мысли, что ей безразличны и мои дети, и я сама. Я умоляла императрицу успокоить меня на этот счет, повысив сына в чине и оказав ему покровительство. Ведь я приложила все возможное старание, чтобы дать ему образование с тем, чтобы он, отличаясь как рвением, так и способностями, смог стать полезным родине. С полной откровенностью я просила дать мне знать, на что я могу рассчитывать для сына, который составляет единственный предмет моих забот. Он не должен, вернувшись на родину, после всех почестей, какие ему всюду оказывали, почувствовать унижение из-за низкого чина…’.⁹³ Вскоре она получила доброжелательный ответ императрицы, который принес ей ‘истинное утешение’. Летом 1782 г. Е. Р. Дашкова с детьми вернулась в Петербург.

‘…чего не вынесет материнская любовь!’

Возвращение в Петербург было омрачено для Екатерины Романовны болезнью сына. Он заболел сильнейшей горячкой, бредил, и мать, опасаясь за его жизнь, проводит дни и ночи у его постели и в результате заболевает сама. Выздоровление княгини шло медленно и тяжело, что очень огорчает ее, так как откладывается встреча с императрицей, а следовательно, и продвижение сына по службе. Беспокойство за благополучное будущее сына заставляет княгиню забыть о собственном душевном и физическом состоянии: ‘Мне стоило больших усилий поехать, наконец, в Царское Село (к Екатерине II. — Г. С). Я была еще очень слаба и, когда карету встряхивало чуть сильнее, вновь чувствовала боль во всех внутренностях, обливаясь холодным потом, и приказывала остановиться, чтобы передохнуть. Но чего не вынесет материнская любовь!’ — признавалась на страницах своих ‘Записок’ Е. Р. Дашкова.⁹⁴

Императрица встретила княгиню Дашкову с детьми с необыкновенным вниманием. 14 июня 1782 г. Павел Михайлович Дашков был назначен адъютантом князя Потемкина и уже через два дня произведен в капитан-поручики лейб-гвардии Семеновского полка. Брат Е. Р. Дашковой, всегда духовно далекий от сестры и часто недоброжелательный в оценках ее, С. Р. Воронцов писал в эти дни отцу: ‘Сестра Катерина Романовна была вчерась в Царском Селе с сыном и дочерью, была принята отменно милостиво, сын сегодня пожалован в капитаны — поручики гвардии. Он того достоин, ибо без пристрастия могу сказать, что столь доброго, милого, скромного и с большим знанием молодого человека я никогда не видывал, в нем есть много такого, что разделя на разных, много бы хороших людей составило’.⁹⁵

В начале 1783 г. П. М. Дашков уехал вместе с Потемкиным на юг в действующую армию и в этом же году получил чин подполковника. ‘Разлука с сыном была для меня очень мучительной. Я не могла с ней свыкнуться, но постоянно жертвуя личными благами и радостями ради благополучия детей, согласилась на его отъезд в армию, потому что это было в интересах сына’.⁹⁶ Екатерина II пыталась поддержать Е. Р. Дашкову и советовала ‘призвать на помощь свое мужество и не принимать так близко к сердцу его отъезд’.⁹⁷

Летом 1785 г. князь Дашков ненадолго вернулся в Петербург. ‘Я была неописуемо рада еще и потому, что увидела его раньше, чем рассчитывала. Он пробыл недолго и возвратился в армию в чине полковника. Эта милость императрицы делала меня счастливой…’.⁹⁸

Княгиня-мать проявляла заботу и о финансовых делах сына. Она жила по-прежнему очень экономно, ‘желая поберечь деньги для сына, дабы быть в состоянии материально его поддержать’.⁹⁹ Вскоре она передала ему актом, утвержденным государыней, отцовское наследство и с гордостью могла констатировать, что сын ‘получил больше, чем его отец оставил обоим детям и мне, и ни копейки долга. Поэтому я могла сказать другим и, более того, себе самой, что неплохо справилась с попечительством над всеми имениями’.¹⁰⁰

Княгиня постоянно ощущала отсутствие сына, часто говорила с окружающими об этом, писала о своих чувствах друзьям, например, профессору Робертсону в Эдинбург 17 августа 1786 г.: ‘Мой сын теперь в Киеве вместе со своим полком. Я получила от него письмо, составленное в весьма немногих выражениях, и поелику он здоров и несет свою службу, я не должна более сожалеть об его отсутствии, которое, кстати, продолжается уже 18 месяцев, а для страстно любящей матери 18 месяцев все же слишком много, но с тех пор я привыкла жить не для себя самой, но для друзей, и не позволю себе произнести хотя б один звук, чтобы призвать его назад, оторвав от обязанностей, к коим определен по службе’.¹⁰¹

Но если сына княгиня действительно старается не беспокоить, то князя Потемкина она не оставляет в покое и постоянно докучает мелкими и назойливыми просьбами. То она умоляет, чтобы полк, в котором служит ее сын, находился в ‘менее вредном климате’, то заклинает держать его при себе, не позволять ему ни ‘отставать’ от других, ‘ни метаться противу других в опасности’, то просит не брать с собой в Петербург, то отпустить из армии к ее именинам.¹⁰²

14 января 1788 г. князь Павел Михайлович Дашков сочетался браком с неродовитой и нетитулованной дочерью купца Анной Семеновной Алферовой (1768—1809). Е. Р. Дашкова очень тяжело восприняла это известие, которое некоторое время сохранялось в тайне от княгини. Она была обижена как мать и как гордая женщина: с одной стороны — неравный брак, с другой, что, видимо, более всего огорчило, — недоверие. ‘Нервная лихорадка, печаль и скорбь, овладевшие моей душой, на несколько дней оставили мне лишь одну способность — плакать, — признавалась позже Е. Р. Дашкова. — Я сравнивала поступок сына с поведением моего мужа в отношении его матери, когда он решил жениться на мне. В благодарность за многие жертвы, принесенные детям, и за настойчивость, с которой я занималась воспитанием сына, он, казалось бы, должен был проявить ко мне более доверия и почтения. Я всегда думала, что больше, нежели моя свекровь, заслуживаю дружбу и уважения своих детей и что мой сын посоветуется со мной, делая столь серьезный и решающий для нашего общего счастья шаг, как женитьба’.¹⁰³

Супружество Павла Михайловича не было счастливым, и супруги недолго жили вместе. Видимо, справедливо замечание современника, писателя-мемуариста Ф. Ф. Вигеля (1786—1856) о том, что князь Дашков ‘долго не задумался, взял да и женился, не быв даже серьезно влюблен’.¹⁰⁴ Екатерина Романовна не желала признавать семью сына и свою невестку увидела впервые только после смерти сына в 1807 г., т. е. спустя 19 лет после их свадьбы.

Время после женитьбы сына было, видимо, самым печальным в жизни княгини. Ею полностью овладели ‘черные мысли’ и невыразимая тоска по детям вместе с тяжелым чувством одиночества и унижения. ‘Только милость Божья помогала мне справляться с ними, ибо с того момента, как я осознала, что покинута детьми, жизнь стала для меня бременем и я отдала бы ее без борьбы и сожаления первому встречному, который захотел ее оборвать’, — писала с горечью княгиня в своих ‘Записках’.¹⁰⁵ Биографы Е. Р. Дашковой обычно указывают, что отношения княгини с сыном после его женитьбы были ‘совершенно порваны’.¹⁰⁶ Но чего не вынесет материнская любовь! И очень скоро на страницах ‘Записок’ и в письмах к брату А. Р. Воронцову вновь появляется сын, беспокойство за него, рассказ о решении его проблем. И это неудивительно, ‘поскольку никто и никакая страсть не вытеснили их (детей.— Г. С.) из моего сердца’, — признавалась княгиня.¹⁰⁷1787 и 1788 гг. князь Дашков провел в армии, которая стояла в Польше, Молдавии и Бессарабии, в апреле 1789 г. был произведен в бригадиры, участвовал во взятии Измаила и Бендер, с декабря 1789 г. служил в Киеве, где 5 февраля 1790 г. произведен в генерал-майоры.¹⁰⁸ Известны воспоминания генерал-майора Л. Н. Энгельгардта (1766—1836), служившего под командованием Павла Михайловича, выставляющие князя беспечным и недостаточно серьезным командиром: ‘При командовании полком князем Дашковым солдаты во многом претерпевали нужды, для продовольствия провианта и фуража он и принимал деньги и задерживал их, то же случалось и с жалованием, хотя через некоторое время оно и отдавалось, но не в свое время, лошади худо были накормлены, от чего в походах в Польше бралось множество подвод, почему беспрестанно на полк были жалобы, а во время кампании к полковому обозу наряжались солдаты, чтобы в трудных местах пособлять взводить на горы. Чтобы нижние чины не роптали, князь дал поползновение к воровству, чем, по времени, Сибирский полк получил дурную молву, полковник имел пристрастие к некоторым офицерам, зато другие были в загоне и претерпевали разные несправедливости’.¹⁰⁹

Кончина императрицы Екатерины II и воцарение Павла принесли блестящее положение при дворе сыну и опалу матери. ‘Хотя я страстно желала уехать за границу, — писала Е. Р. Дашкова, — но моя любовь к сыну препятствовала этому. Его дела были расстроены, он о них не заботился. Если бы я не прилагала постоянных усилий к приумножению собственных доходов, долги, особенно в мое отсутствие, довели бы состояние сына до положения более чем посредственного’.¹¹⁰ Известно, что в июле 1799 г. княгиня передала сыну 9 тыс. р., а в октябре — 24 тыс. для уплаты долгов.¹¹¹

4 января 1798 г. Павел Дашков был произведен в генерал-лейтенанты, он пользовался доверием и благосклонностью императора. Но княгиня, зная переменчивый характер государя, очень беспокоилась за сына: ‘Я не знала покоя ни днем ни ночью, даже во сне сын виделся мне сосланным в Сибирь. В письмах к брату и друзьям я просила поскорее сообщить мне о нем, и даже несмотря на их заверения, что он назначен командиром полка (14 марта 1798 г. назначен военным губернатором Киева. — Г. С.), я не могла успокоиться полностью’.¹¹²

Внутренне осознавая беспокойство матери, 28 апреля 1798 г. сын отправляет ей письмо. ‘Дорогая матушка… Я теперь военный наместник Киева и инспектор дивизии Украины… Новое назначение создало мне множество завистников…’, далее тридцатилетний сын с горечью сообщает о зависти и злобе, которые окружают его при дворе, рассказывает об анонимном письме, полученном императором, в котором Павлу Дашкову приписываются ‘все возможные пороки и самые мятежные идеи’, и о том, как император великодушно сжег письмо. ‘Это очень мило с его стороны, — с грустью продолжает он письмо, — но ненависть остается, и я могу в один прекрасный день оказаться ее невинной жертвой. Это верно, что я родился под плохой звездой, и никогда не буду наслаждаться счастьем…’.¹¹³

Павла Михайловича печалила опала матери. Он очень хотел выпросить у государя позволение на возвращение княгини из ссылки и не раз обращался с этим к великому князю Александру Павловичу, президенту Академии наук барону А. Л. Николаи, а через них — к императрице Марии Федоровне и фаворитке императора Е. И. Нелидовой. И лишь 13 апреля 1798 г. Павел дал разрешение Е. Р. Дашковой вернуться в Троицкое и бывать в Москве в отсутствие там царского двора.

Доброжелательное расположение царя оказалось непрочным и недолгим: 24 октября 1798 г. князь Дашков — кавалер ордена св. Александра Невского, в чине генерал-лейтенанта ушел в отставку и удалился в свое Тамбовское имение. При императоре Александре I он возвращается в Москву, где открыто живет со своей любовницей и продолжает службу в качестве предводителя дворянства Московской губернии. 17 января 1807 г. князь Павел Михайлович Дашков внезапно умер 43 лет от роду. Судьба не пощадила Е. Р. Дашкову и на склоне лет. Ей суждено было пережить смерть сына.

Сохранились немногочисленные, но любопытные воспоминания современников о П. М. Дашкове. Один из известных русских библиофилов первой половины XIX в. В. Г. Анастасевич (1775—1845), который начинал свою карьеру в полку под командованием князя, рассказывал, что Дашков хранил и всюду возил с собой конспекты лекций, прослушанных им в Эдинбургском университете, и позволял Анастасевичу пользоваться записями своих лекций.¹¹⁴Генерал-майор Л. Н. Энгельгардт вспоминал, что Дашков в условиях сложной военной жизни имел при себе библиотеку, из которой Энгельгардт прочел ‘много тактических книг’.¹¹⁵ Вице-губернатор Бессарабии Ф. Ф. Вигель свидетельствовал, что князь был красивый видный мужчина, добрый, беспечный, веселый и ‘страстный охотник до танцев’.¹¹⁶ Многие англичане, побывавшие в России, познакомились с ним и, как правило, находили его ‘чрезвычайно образованным и весьма благородным молодым человеком’, хотя, как намекнул Джереми Бентам, он ‘был слишком волен в речах и обуреваем тщеславием’.¹¹⁷

Самые подробные отзывы о П. М. Дашкове содержатся в письмах и дневнике сестер Марты и Кэтрин Вильмот, гостивших у княгини несколько лет в начале XIX в. Марта в письме к матери 22 декабря 1803 г. писала: ‘Князь Дашков ко мне весьма благосклонен. В России он один из наиболее уважаемых людей, с кем мне пришлось встречаться, у него безупречная репутация, и беседовать с ним интересно. Полученное воспитание и принципы, внушенные ему с детства, заложили основы его характера, не испорченного дурными примерами, что является участью немногих’.¹¹⁸

В других письмах на родину Марта рассказывала о встречах и беседах с князем, о его остроумии, о склонностях ко всякому роду удовольствий и о любви к танцам. Так, Марта в письме другу 9 апреля 1804 г. рассказывает об обеде с грузинским архиепископом в Чудовом мужском монастыре Московского Кремля и сообщает, что ‘всем очень понравился князь Дашков. Вообще, где бы он ни был —дома или за границей, — с первого же знакомства князь всюду становился любимцем людей различных слоев общества’.¹¹⁹ А письмо отцу 3 января 1804 г. полностью посвящено выборам московского губернского предводителя дворянства: ‘Вчера князь Дашков получил от московского дворянства чрезвычайно лестное доказательство любви и уважения… Три года назад князь Дашков был избран предводителем московского дворянства. Вчера срок его полномочий истек, и были назначены новые выборы… Князь намеревался уйти в отставку, но все со слезами на глазах стали упрашивать его вновь принять должность, которую он исполнял с таким достоинством и благородством. Князь действительно благороднейшее существо, сверх того он обладает деликатностью, что свойственно лишь значительным личностям. Никогда не скажет он того, что может кого-либо задеть или обидеть. Общеизвестна его храбрость, но я видела, как трогательная музыка взволновала его до слез’.¹²⁰

Сестры Вильмот сумели понять сложные и запутанные отношения в семье Дашковых и старались смягчить мучительное и острейшее чувство горя, вызванное неожиданной смертью П. М. Дашкова. Вспоминая о князе как о человеке, находившемся в расцвете сил и ‘полном любви к миру’, Марта записала в дневнике 22 января 1807 г., через несколько дней после этого ужасного события: ‘У князя Дашкова были недостатки, и достаточно серьезные, но если человечество имело когда-нибудь друга, то это был он. Князь был необыкновенно чуток к переживаниям и горестям других людей, я никогда не слышала, чтобы он отказывался облегчить чью-то участь и искренне не сочувствовал им, кому не мог помочь. Не стану разбирать, в чем его вина.

Жестокое стечение обстоятельств разлучило его с матерью. Сын так и не узнал, что перед смертью получил материнское благословение, так как был без чувств, — и это еще усугубляет сожаление о случившемся’.¹²¹

Даже много лет спустя после его смерти князь П. А. Вяземский в письме 2 ноября 1818 г. однофамильцу Павла Михайловича литератору Д. В. Дашкову писал: ‘Вам уже не впервые возиться с собаками (речь идет о литературных критиках.— Г. С.). Не одна поджала от вас хвост. Вы — как покойный князь Дашков (это, видимо, какой-нибудь талисман, скрытый в таинственном имени вашем), который выходил обезоруженным на самых злых собак и, смотря им прямо в глаза, усмирял их злость и заставлял их ласкаться около него’.¹²²

Все вышесказанное о Павле Михайловиче Дашкове, очевидно, позволяет нам с определенным сомнением отнестись к весьма невысоким и весьма нелестным оценкам его личности в исторической литературе.¹²³ Новые документы, а также более глубокое изучение уже известных источников, должны развеять различные искажения и неточности и позволят с большим доверием оценить педагогические способности княгини.

‘…о самой мучительной душевной боли, какую мне пришлось пережить в жизни’

Слова, вынесенные в заголовок, принадлежат Е. Р. Дашковой и вызваны поступками дочери.¹²⁴

Известно, что излишняя родительская любовь может так же навредить в деле воспитания, как и ее отсутствие. Чрезмерная любовь вносит деспотический элемент в процесс воспитания. Рачительные родители лучше других знают, как следует поступать их детям, что им нужно, принимают за них решения, и когда они еще маленькие, и когда уже взрослые. Они боятся недоучить ребенка, боятся, что ребенок останется глупым, что станет позорить родителей своей глупостью, что по своей неумелости окажется не приспособленным к жизни, что навлечет несчастья на себя и других… Родительским страхам нет конца. Коротко можно сказать, что родители боятся оказаться плохими родителями. Но ребенок подрастает, и чрезмерно заботливые родители навязывают свою помощь, прежде чем у ребенка возникает в этом необходимость, и не дают развиться умению распознавать хорошее и плохое.

Княгиня Дашкова, видимо, принадлежала к тем матерям, которые во имя добра хотят прожить жизнь детей за них.

Дочь Анастасия родилась в 1760 г. и была слабого здоровья. В ‘Записках’ княгиня довольно часто упоминает о болезнях детей и признает, что девочка ‘физически была развита плохо’.¹²⁵

Анастасия Михайловна получила блестящее домашнее воспитание под руководством Е. Р. Дашковой. Когда девочке исполнилось 16 лет, мать спешно выдает ее замуж, так как надолго собирается покинуть Россию. В мужья дочери был выбран бригадир Андрей Евдокимович Щербинин. ‘Под влиянием плохого обращения с ним родителей у него сложился меланхолический характер, но человек он был добрый’, — писала Е. Р. Дашкова.¹²⁶ Правда, княгиня признавалась, что ‘Щербинин не был таким мужем, какого я желала бы для своей дочери, но этот брак давал то неоспоримое преимущество, что дочь оставалась при мне и я могла за ней присматривать’.¹²⁷

В связи с этим вспоминается реплика госпожи Решимовой из дашковской пьесы ‘Тоисиоков’: ‘Оставь мне определить твой жребий, положись на меня, пусть я за тебя решу’.¹²⁸ Пожалуй, именно эти слова отражают главное в отношениях матери и дочери.

Княгиня не расставалась с уже замужней дочерью ни в годы обучения сына в Эдинбургском университете, ни во время путешествия по Европе. Хорошо известно, какие нежные чувства питала она к сыну, видимо, это тоже наложило отпечаток на взаимоотношения в семье. К тому же не оправдались надежды матери ‘на тихую и безмятежную жизнь’ дочери в замужестве. Щербинины подолгу жили врозь, часто скандалили и периодически расходились.

После смерти отца Щербинин получил большое наследство. Несмотря на все уговоры матери, Анастасия Михайловна решила вернуться к мужу. ‘Все, что могли продиктовать доброе расположение и нежность, я употребила, чтобы образумить ее. Мольба, слезы и жгучая печаль, граничившая с отчаянием, довели меня до болезни. …Я помнила только о горе, причиненном покинувшей меня дочерью… Все, что произошло потом, я предвидела и, зная расточительность моей дочери, понимала, к каким пагубным затруднениям это вскоре ее приведет’.¹²⁹ Решение о примирении с мужем осудила и тетка Е. Р. Полянская в письме к брату С. Р. Воронцову 19 марта 1784 г.¹³⁰ ‘Если бы ты видел, — писала Екатерина Романовна старшему брату А. Р. Воронцову, — в каком состоянии я нахожусь в настоящую минуту, ты бы за меня испугался’.¹³¹

Известно, как тяжело Е. Р. Дашкова переживала женитьбу сына, но ‘в следующем году, — призналась она, — стало еще хуже’.¹³² Дело в том, что княгиня узнала о долгах дочери, о том, что она попала под надзор полиции, ей запрещен выезд из Петербурга, к тому же доктор сообщил, что Анастасия Михайловна очень больна и ее здоровье находится в опасности. Сердце княгини разрывалось от боли и горечи. Е. Р. Дашкова приняла на себя все обязательства по выплате долгов дочери, дала ей 14 тыс. рублей и отправила на воды в Ахен. Условились, что после курса лечения дочь вернется к матери. Вместо этого по окончании сезона на водах А. М. Щербинина поехала в Вену, оттуда в Варшаву, истратила все деньги и сделала много новых долгов. ‘Я была в отчаянье, — с горечью писала Екатерина Романовна, — от крайней склонности моей дочери подвергать себя неприятностям и тем огорчать свою любящую мать, так великодушно простившую причиненные ей страдания’.¹³³ И княгиня снова оплачивает долги дочери. Императрица, зная о тягостных и мрачных отношениях между Е. Р. Дашковой и детьми, с пониманием написала ей: ‘Верьте, что я вполне сочувствую Вашим душевным и телесным страданиям’.¹³⁴

8 декабре 1796 г., когда княгиня получила известие о ссылке, дочь жила у матери. Е. Р. Дашкова вспоминала, что эта ужасная новость потрясла дочь: ‘Она обняла мои колени и плакала’.¹³⁵ Анастасия Михайловна отправилась с княгиней в ссылку, находилась при ней неотлучно и провела более года в суровой обстановке. Но даже там мать и дочь не могли жить мирно и спокойно. После возвращения из ссылки в Троицкое весной 1798 г. отношения не стали теплее и душевнее. Дочь скандалила, беспорядочно тратила деньги, делала долги… Е. Р. Дашкова писала по начальству, поручалась, выкупала, оплачивала долги, страдала, надеялась…

9 апреля 1802 г. княгиня написала брату А. Р. Воронцову: ‘Наконец-то дочь моя со мной, я этому тем более счастлива, что чувствую себя очень плохо последние две недели и так ослабела, что едва могу добрести до сада. Прилагаю письмо от нее к тебе’.¹³⁶ А вот письмо от 30 ноября 1803 г.: ‘Ты увидишь в Петербурге мою дочь. Шесть лет после того, как я заплатила все ее долги, Чихачев вдруг предъявил претензию на 10 тыс. и через шесть недель продали часть ее имения. Боюсь тебя обидеть, дорогой друг, если стану просить тебя помочь ей, зная тебя, я верю, милый друг, что ты любишь моих детей, которые мне дороже жизни’.¹³⁷

Кэтрин Вильмот познакомилась с А. М. Щербининой в августе 1805 г. в Петербурге, куда она прибыла из Англии. ‘Вскоре после моего приезда меня посетила госпожа Щербинина,— писала Кэтрин на родину 27 августа 1805 г.— Ей за сорок, она жалуется на миллион недугов, но являет собой образец здоровья. Госпожа Щербинина — умная женщина, хорошо знает языки и мастерица тонко польстить собеседнику. Далеко не каждая англичанка может так хорошо выразить свои мысли по-английски, как она. Эта дама заставила меня трижды отобедать у нее, предложила карету и слуг для поездки в Москву, от чего я сочла своим долгом отказаться, мы часами гуляли наедине в общественных парках, поистине ее учтивость безгранична. Поскольку госпожа Щербинина с матерью на ножах, та не писала ей обо мне, разве не смешно?’.¹³⁸ Анастасия Михайловна очень хотела завоевать расположение Кэтрин, которая еще не была лично знакома с княгиней и только собиралась отправиться в Москву. Они вместе обедали, осматривали российскую столицу, а перед отъездом Щербинина подарила Кэтрин 5 пар комнатных туфель с серебряной отделкой.

У Е. Р. Дашковой с июня 1803 г. уже гостила младшая сестра Кэтрин Вильмот — Марта, с которой у княгини были связаны самые светлые минуты в последние годы жизни. Две сестры-англичанки Вильмот и племянница А. П. Исленьева (1770—1847) смогли создать в доме княгини дружескую и доверительную обстановку и помогли пережить многие тягостные дни. Это очень раздражало и злило дочь, вызывая, как заметила Марта в дневнике 11 июля 1807 г., ‘неприкрытую враждебность и ревность’.¹³⁹ Эти чувства подтолкнули Щербинину, особо ‘ненавидящую’ Марту Вильмот, к чудовищно-безобразному поведению во время похорон П. М. Дашкова. Щербинина в истерике кричала в церкви: ‘Не позволяйте этим английским чудовищам приближаться к нему!’ — и пыталась отстранить Марту от гроба при последнем прощании. ‘Непостижимо, — записала Марта в дневнике после похорон, — что человеческое существо, тем более сестра, может так поступать, да еще в такой момент! Но так оно и было, и очевидно, что целью госпожи Щербининой было оскорбить свою мать: я поняла это по ее лицу’.¹⁴⁰

Узнав о случившемся, Е. Р. Дашкова, убитая горем, написала дочери письмо, видимо, последнее: ‘…вся церковь была потрясаема бешеным твоим голосом, все были поражены ужасом, видя бесчеловечие, злость и намерение уморить мать слухом сего безбожного исступления, вся Москва с отвращением имя твое поминает. Я тебе прощала семь раз, что только едва ангел милосердия простить мог… сие возмущение, каковое ты желала произвесть, приказание, которое ты раздавала людям моим, и разные клеветы, которые ты тщетно хотела утверждать в Москве, доказывают, что противу тебя пора уже мне предостеречься’.¹⁴¹

Е. Р. Дашкова лишила свою ‘мучительницу’-дочь наследства и запретила впускать к себе даже для последнего прощания: ‘…в дом мой, ей не принадлежащий, не пускать, а ежели предлог будет сказывать, что телу моему последний долг хочет отдать, то назначить ей церковь, где будет тело мое стоять’.¹⁴²

‘Любовь к Отечеству есть первая и нужнейшая в гражданине добродетель’

Е. Р. Дашкова была знакома со многими достижениями педагогической науки XVIII в., особенно симпатизировала взглядам английского философа и педагога Джона Локка (1632—1704). Взгляды на вопросы воспитания вписываются в духовную атмосферу эпохи Просвещения. Свою педагогическую программу она наиболее полно изложила в статьях ‘О смысле слова ‘воспитание», ‘О истинном благополучии’, опубликованных в журнале ‘Собеседник любителей российского слова’,¹⁴³ ‘О добродетели’, ‘Да будут русские русскими’ — в журнале ‘Новые ежемесячные сочинения’,¹⁴⁴ а также в письмах к ректору Эдинбургского университета В. Робертсону и сестрам Вильмот.¹⁴⁵

Воспитание Е. Р. Дашкова рассматривала как главнейший фактор формирования человеческой личности. Правильно поставленное, оно создает человека с высокими общественными интересами и нравственными стремлениями.

Основной тезис ее концепции воспитания состоит в том, что единственным источником благополучия человека и общества является добродетель, т. е. ‘то душевное расположение, которое постоянно устремляет нас к деяниям полезным нам самим, ближним нашим и обществу’.¹⁴⁶ По убеждению княгини, добродетелью, которая ‘совершенна и изящна’, ‘непременна, неподвижна’ во все времена, является справедливость, ‘…когда бы человек мог, — писала она в статье ‘О добродетели’, — о любящих и ненавидящих его, равно как о себе самом, всегда без пристрастия судить, если бы свои дела всегда судил справедливо, тогда бы все другие добродетели для него не тягостны были, не считал бы тогда жертвою то, что понимал бы должностию себе, и практические добродетели обыкновенными и естественными ему бы казались’.¹⁴⁷ Екатерина Романовна предложила учредить ежегодную премию за лучшее сочинение в стихах или прозе, посвященное добродетели.¹⁴⁸

Интересны рассуждения княгини о нравственных качествах человека. Она была убеждена, что воспитанный человек должен быть справедлив, честен, человеколюбив, благоразумен, великодушен, смирен, благороден, умерен, кроток, терпелив и снисходителен. ‘Сии особенные добродетели рождают благонравие, которое стесняет и утверждает общественный союз и без которого народы благоденствовать не могут’.¹⁴⁹ В ‘Записной книжке’ Е. Р. Дашкова продолжает эту тему и перечисляет непременные качества отдельных граждан. Воину прежде всего необходимы ‘неустрашимость в опасностях, неутомимость в трудах, мужество и твердость во всех случаях’, судье — ‘просвещение, справедливость, осторожность, бескорыстность и твердость’, купцу — ‘порядок, правдивость и осторожность’. Лучшим украшением женщины, по мнению Е. Р. Дашковой, является ‘скромность, стыдливость, прилепленность к нравственности, блюдение хозяйства, нежность сердца и домоседство’.¹⁵⁰

В статьях ‘Искреннее сожаление’,¹⁵¹ ‘Записки разносчика’,¹⁵² ‘Вечеринка’,¹⁵³ ‘Картины моей родни…’,¹⁵⁴ ‘Истины, которые знать и помнить надобно, дабы, следуя оным, избежать несчастий’¹⁵⁵ Е. Р. Дашкова показала пороки тогдашней русской жизни: праздность, пьянство, ложь, скудость духовных запросов, явное пренебрежение к просвещению, презрительное отношение к отечественной культуре.

Большая часть заметок и рассуждений Е. Р. Дашковой была направлена на осуждение чрезмерного увлечения российского общества французским ‘модным ветреным воспитанием’. Дашкова считает не только не полезным, но и вредным желание родителей ‘воспитать детей своих как-нибудь, только чтоб не по-русски, чтоб чрез воспитание наше мы не походили на россиян’. Подобно М. В. Ломоносову и Н. И. Новикову, она стремилась к распространению просвещения на национальной основе, осуждая дворян за глупый обычай приглашать в свои семьи воспитателей и учителей из иностранцев, которые нередко сами были круглыми невеждами, но умели очень ловко вводить в заблуждение русских. Она порицала и сложившуюся практику посылки дворянских сынков для учения за границу, когда те получали мало знаний, зато быстро учились умению прожигать жизнь. Для противодействия иностранному влиянию Е. Р. Дашкова советует употреблять нравственное прививание, т. е. воспитание, ‘…отцам и матерям, заняв места французского учителя и мадам, воспитывая детей верноподданными русскими, учить их страха Божия, верности к государю и приверженности неограниченной к Отечеству: вот прививание нравственное, которое час от часу по мере разврата и распространяющегося мартышества французского нужно нам’.¹⁵⁶ И далее в ‘Письме к издателю ‘Русского вестника» она иронически замечает: ‘Если вместо важного, почтительного или по воле благосклонного и благоприятного русского поклона введен чужеземцами обычай приседать по-французски, я спрошу, просветились ли мы чрез то…’.¹⁵⁷

Любовь к Отечеству и уважение к историческому прошлому России Е. Р. Дашкова пронесла через всю жизнь. Патриотическими устремлениями пронизаны многие ее сочинения. ‘Любовь к Отечеству есть первая и нужнейшая в гражданине добродетель’, — неоднократно повторяла княгиня.¹⁵⁸ Эта тема была продолжена в письме в редакцию ‘Новых ежемесячных сочинений’ в 1792 г.: ‘…да будут русские русскими, а не подражателями дурного подлинника, да будем всегда патриотами, да сохраним нрав праотцов наших, которые всегда были непоколебимы в вере христианской и верности к своему государю, и да возлюбим Россию и русских паче чужестранцев!’.¹⁵⁹

Главная цель воспитания, по мнению Е. Р. Дашковой, заключается в том, чтобы вкоренить ‘в нежные сердца’ воспитанников ‘любовь к правде и к Отечеству, почтение к законам церковным и гражданским’, уважение к родителям, ‘омерзение к эгоизму’ и убеждение в той истине, ‘что благополучным быть невозможно, когда не выполнишь долгу звания своего’.¹⁶⁰

Е. Р. Дашкова понимала, что процесс воспитания начинается в семье, подчеркивала, что успех семейного воспитания во многом зависит от образа жизни самих родителей, которые являются ближайшим примером для детей. Если этот пример положителен, то он будет способствовать ‘доброму’ воспитанию, и наоборот. Она настойчиво призывала родителей создать такой ‘образ жизни’, который служил бы прекрасным образцом для детей.

В статье ‘О смысле слова ‘воспитание» автор предлагает некоторые аксиомы, которые, по ее мнению, необходимо знать родителям и воспитателям:

‘Воспитание более примерами, нежели предписаниями, преподается.

Воспитание ранее начинается и позднее оканчивается, нежели вообще думают.

Воспитание не в одних внешних талантах состоит: украшенная наружность… без приобретения красот ума и сердца есть только кукольство…

Воспитание состоит не в приобретении только чужих языков…’.¹⁶¹

‘Истинное или совершенное’ воспитание, по мнению Е. Р. Дашковой, состоит из трех главных частей: воспитание физическое, ‘касающееся до одного тела’, нравственное, ‘имеющее предметом образование сердца’, и наконец, школьное, или классическое, ‘занимающееся просвещением или образованием разума’.¹⁶² Между этими частями существует взаимная связь и зависимость.

Физическое воспитание ребенка Е. Р. Дашкова рассматривала как важнейшее условие формирования его личности, ‘ибо трудно себя ласкать надеждою от истощенного и слабого тела увидеть действия великого духа, кои всегда с трудами, а нередко и с опасностью соединены бывают’.¹⁶³Удовлетворение потребностей ребенка в уходе, пище, одежде, сне, а также развитие физических сил организма ребенка — вот что, по ее мнению, должно составлять физическое воспитание.

Нравственное воспитание занимало особое место в педагогической программе Е. Р. Дашковой. Оно выполняется, ‘когда детей к терпению, к благосклонности и к благоразумному повиновению’ приучают и формируют убеждение, что ‘правила чести есть закон, коему подчиняются все степени и состояния’.¹⁶⁴ Нравственное воспитание, по мнению княгини, основывается ‘на правилах закона, на любви к Отечеству и на собственном к себе почитании, как народ сильный, храбрый и отличающий себя от других нравственностию и многими добродетелями’.¹⁶⁵

Нравственное воспитание детей она стремилась сочетать с религией, так как видела основание добродетели в христианском учении. Многие ее советы и указания по нравственному воспитанию имели исходным началом христианское учение.

Обучение занимало в педагогической теории Е. Р. Дашковой по существу последнее место. Я ‘более озабочена нравственным состоянием и душевным складом своего сына, чем могла бы когда-либо быть озабочена уровнем его познаний’, — писала Екатерина Романовна 9 октября 1776 г. В. Робертсону.¹⁶⁶ Это было в духе идей века Просвещения. Такого же расположения воспитательных начал вслед за Д. Локком придерживались И. И. Бецкой и Н. И. Новиков.

В статье ‘О смысле слова ‘воспитание» княгиня раскрывает содержание школьного воспитания.¹⁶⁷ Оно должно начинаться, по мысли Е. Р. Дашковой, с обязательного изучения ‘природного языка’. Латинский и греческий следует учить ‘для почерпания в зрелых летах красот и высоких мыслей’, немецкий, английский и французские языки — для общения с иностранцами. ‘Необходимо нужна каждому человеку’, считает Е. Р. Дашкова, и арифметика.

Используя свое знакомство с учебным планом Эдинбургского университета, Е. Р. Дашкова предлагает максимально насыщенную программу обучения юношества, включающую логику, риторику, историю, географию, высшую математику, нравственную философию, юриспруденцию, естественную философию, экспериментальную физику и химию.¹⁶⁸

И как бы подводя черту под своими рассуждениями ‘О смысле слова ‘воспитание», Е. Р. Дашкова замечает: ‘…испытание нас сильнее убеждает, нежели какие предписания или книги нас уверить удобны’.¹⁶⁹

Е. Р. Дашкова считала, что ‘для совершенного воспитания человеку, готовящемуся быть полезным обществу’, непременно следует совершить путешествие. Действительно, ничто так сильно не действует на воображение и ничто так глубоко и прочно не западает в душу, как непосредственное созерцание разнообразия природы и жизни народов. Главная цель такого познавательного путешествия, по мнению Е. Р. Дашковой, ‘не упускать ни одного удобного случая для приобретения знания’.¹⁷⁰ Княгиня написала специальное наставление, в котором отмечала, что главным средством ‘умного путешествия’ является постоянное внимание, и попыталась определить предметы познания во время поездки, к которым она относила: ‘…свойство и форма правления, законы, нравы, влияние, народонаселение, торговля, географические и климатические условия, иностранная и внутренняя политика, произведения, религия, обычаи, источники богатства, действительные и мнимые средства общественного кредита, подати, пошлины и различные условия различных сословий’.¹⁷¹ Для путешествия она отводила два года. Главным итогом такого странствия княгиня считала полезные знания, которые необходимы для того, чтобы ‘сравнивая иностранную жизнь с жизнью своего Отечества, стараясь исправить, что найдешь в нем дурного, учреждая, что сочтешь полезным его благосостоянию, ты будешь другом и благодетелем своей страны’.¹⁷²

Е. Р. Дашкова как человек много путешествовавший разработала своеобразный кодекс путешественника и опубликовала его на страницах журнала ‘Собеседник любителей российского слова’.¹⁷³ Он состоит из 5 правил. Первое, что рекомендовала княгиня, это ‘гордость свою и с чинами оставить дома’, второе — не полагаться на внешний вид, который ‘часто молодых людей обольщает’. Третье правило гласит: ‘Благоразумный путешествующий стараться должен отличать себя поступками, поведением и душевными дарованиями, а не нарядами, экипажами или богатством’. Из этого логично вытекает четвертое правило — экономия средств. Пятое правило касалось отношений с распутными женщинами, которых следовало опасаться.

Высказывая свои соображения о содержании воспитания, Е. Р. Дашкова часто пытается их сформулировать в виде нравоучительного или назидательного афоризма. И такие краткие выразительные изречения встречаются во многих ее сочинениях. Вот некоторые из этих высказываний: ‘Отечество мое да будет мне всегда драгоценно’,¹⁷⁴‘Не унывайте в бедствиях, а в счастье надменностью не заражайтесь’,¹⁷⁵ ‘Умеренность в желаниях более всего удобна доставить независимость’¹⁷⁶ и др.

Интерес Е. Р. Дашковой к вопросам воспитания и обучения юношества проявлялся и во время путешествий по России и Европе. В ее сочинениях, записках, письмах встречаются описания учебных заведений, которые она посещала, среди них Киево-Могилянская академия, Оксфордский и Эдинбургский университеты. Она старалась использовать опыт европейских учебных заведений при организации учебной деятельности Академии наук.

Любопытно замечание Е. Р. Дашковой о Смольном институте благородных девиц — любимом детище Екатерины II. В статье ‘Моя записная книжка’ княгиня приводит восторженный отзыв об одной из воспитанниц этого учебного заведения, ‘…разговаривая с нею, нашел я в ней столько благоразумия, скромности, знания и хорошего во всем вкуса, что не мог мысленно не похвалить того места, в котором почерпнула она с отличным сим воспитанием толь изящные нравы, и не восчувствовать в душе моей благодарности к соорудителю сего места перерождения, ибо, по моему мнению, доброе воспитание перерождает человека, изводя его из обыкновенного состояния людей, и подает ему истинные способы быть полезным самому себе и обществу’.¹⁷⁷

Е. Р. Дашкова сознавала необходимость создания в России государственной системы образования. Ее суждения о содержании и формах воспитания и образования были созвучны основным идеям и направлениям деятельности созданной Екатериной II в 1782 г. Комиссии об учреждении народных училищ, которая при поддержке и энергичной помощи Академии наук и ее директора — Е. Р. Дашковой — провела в 80—90-е гг. широкую школьную реформу.¹⁷⁸

Петербургская Академия наук принимала участие в написании оригинальных учебных пособий на русском языке и переводах иностранных сочинений. 4 октября 1782 г. Комиссия об учреждении народных училищ обратилась в Академию наук с просьбой перевести некоторые австрийские учебники на русский язык в надежде, что ‘книги сии могут переведены быть исправнее от людей, науки сии разумеющих’.¹⁷⁹ И лишь только после назначения директором Е. Р. Дашковой, по ее инициативе, в марте 1783 г. приступили к переводам.¹⁸⁰

Как истинный просветитель Е. Р. Дашкова старалась поддержать молодых соотечественников в их стремлениях к получению образования. В Риме, встретив молодого художника, воспитанника Петербургской Академии художеств, она добилась для него разрешения изучать и копировать картины итальянских художников, находящихся в дворцах вельмож.¹⁸¹ Во время пребывания в Эдинбурге она не раз оказывала протекцию и поддержку русским студентам, учившимся в Шотландии. Ивану Шешковскому, который должен был слушать лекции вместе с Павлом Дашковым, княгиня составила план обучения, поведения и расходов, рекомендовала его профессорам, 5 недель он жил в доме Дашковых. Но, правда, вскоре забросил занятия и проводил время в праздности.¹⁸² Пользовался покровительством княгини и студент-медик Евстафий Зверев, оказавшийся в отчаянном положении в Эдинбурге. ‘Жалость, коя главный состав в моральной части моего существа, — писала Е. Р. Дашкова настоятелю русской церкви в Лондоне А. А. Самборскому, — не дозволила мне оставить умирать голодной смертью бедного Зверева. Лихорадка и не имея пищи, кроме земляных яблок, его совсем почти сломила с ног. Я ему дозволила перейти жить у меня, почему он ни за квартиру, ни за пищу платить не будет, денег я дать не в состоянии, потому что и маленькие наши доходы не присылаются, а пока имею угол и краюху хлеба, всегда с удовольствием с земляком разделю, каков бы человек он ни был’.¹⁸³

У Е. Р. Дашковой было множество племянниц и племянников, и о всех она заботилась и способствовала продвижению по службе. Кроме того, в доме княгини постоянно жили и воспитывались дети бедных (а иногда и отнюдь не бедных) близких и дальних родственников. Повседневное общение с княгиней, ‘присутствие при ее жизни’ (если так можно сказать), внимание и забота, атмосфера уважения и взаимопонимания, которая царила в доме Е. Р. Дашковой, безусловно, оказывали влияние на формирование характера воспитанников. Они сохранили самые добрые воспоминания о годах детства и юности, испытывали признательность за заботу и оказывали внимание и почтение княгине на протяжении всей своей жизни. Вот как Марта Вильмот описывает особую манеру общения Е. Р. Дашковой с детьми в своем дневнике 27 июня 1808 г.: ‘…с детьми она часто общается, как со взрослыми, требуя от них такого же ума, понимания и увлечений, которые занимают ее собственные мысли, и ее разум как бы стремится состязаться с их разумом’.¹⁸⁴

Более 10 лет жила в доме княгини и вела всю деловую переписку Анна Петровна Исленьева. Видимо, здесь она познакомилась со своим будущим мужем А. Ф. Малиновским. На месте захоронения Е. Р. Дашковой в церкви св. Троицы в Троицком ею была установлена надгробная плита, текст эпитафии на которой заканчивался словами: ‘Сие надгробие поставлено в вечную память от приверженной к ней сердечно и благодарной племянницы Анны Малиновской, урожденной Исленьевой’. Малиновские бережно хранили все, что осталось в память об их друге и родственнице. Свою единственную дочь они назвали в честь Е. Р. Дашковой Екатериной.¹⁸⁵

Родители Катеньки Кочетовой, поручая ее Е. Р. Дашковой, передали княгине даже свои родительские права до того времени, когда она выйдет замуж. Сердечную благодарность Екатерине Романовне за заботу о младшем сыне испытывала вдова дальнего родственника А. А. Воронцова. Мальчик с 7 до 16 лет, пока не вступил на службу в чине майора, воспитывался у княгини. ‘Его нравственные качества, — позже заметила Е. Р. Дашкова, — поведение и нежная почтительность к матери были главным утешением ее жизни’.¹⁸⁶

Когда будущему писателю Николаю Петровичу Николеву было 5 лет, Е. Р. Дашкова обратила на него внимание и взяла на воспитание. Она постаралась по-особому, индивидуально подойти к развитию его способностей: было ‘прилагаемо особенное старание дать ему должные познания в математике и словесности, к чему он имел особенную склонность, и в продолжение своего воспитания, сверх языка отечественного, столько успел в литературе французской и итальянской, что мог не токмо свободно объясняться в разговорах, но и писать на сих двух языках’.¹⁸⁷ Н. П. Николев свою первую комедию ‘Попытка не шутка, или Удачный опыт’ посвятил Е. Р. Дашковой, а позже напечатал в журнале ‘Новые ежемесячные сочинения’ ‘Лирическое послание Е. Р. Дашковой’. В ‘Российском феатре’, издававшемся по инициативе Екатерины Романовны, были напечатаны его пьесы.

В конце жизни, размышляя о предмете воспитания, считая его важнейшим, решающим для благополучия человечества и вместе с тем плохо изученным, осмысливая свой педагогический опыт, Екатерина Романовна должна была с грустью отметить, что ‘со всеми своими многочисленными разветвлениями и во всей совокупности он (предмет воспитания. — Г. С.) не может быть объят умом одного человека’.¹⁸⁸

‘…во время сего директорства, столь же многотрудного, как и любезного сердцу’

24 января 1783 г. по указу Екатерины II княгиня Е. Р. Дашкова была назначена директором Петербургской Академии наук.¹⁸⁹ Решение императрицы оказалось неожиданным для Дашковой, но пришлось повиноваться.¹⁹⁰ На следующий день, когда Е. Р. Дашкова ждала приема у императрицы, к ней подошел освобожденный от должности директора Академии за многочисленные нарушения С. Г. Домашнев и попытался высказать ей какие-то наставления, но княгиня остановила его и твердо заявила: ‘…первейшей своей обязанностью ставлю славу и процветание Академии и беспристрастие к ее членам, таланты которых будут служить единственным мерилом для моего уважения’.¹⁹¹ Это было первое программное заявление нового директора, которому она старалась всегда следовать.

28 января в Академии наук узнали о назначении нового директора. В протоколе заседания Конференции Академии в этот день записано: ‘Академики и адъюнкты приняли этот новый знак благосклонности их милостивой покровительницы с почтительнейшей признательностью и, выйдя из Академии, пошли к княгине засвидетельствовать свою радость и вверить себя ее благосклонности’.¹⁹² Неофициальная встреча с академиками запомнилась Е. Р. Дашковой, и позже она вспоминала ее так: ‘На следующий день, в воскресенье, ко мне явились с самого утра все профессора и служащие Академии. Я объявила им, что, если кому-нибудь понадобится видеть меня по делу, я прошу приходить в какой им удобнее час и входить в мою комнату без доклада’.¹⁹³

30 января 1783 г. состоялось первое заседание Конференции Академии наук под председательством Е. Р. Дашковой. Княгиня попросила знаменитого математика и старейшего академика Леонарда Эйлера ввести ее в зал заседаний, где уже собрались академики К. Ф. Вольф, С. К. Котельников, Л. Ю. Крафт, А. И. Лексель, И. И. Лепехин, П. С. Паллас, А. П. Протасов, С. Я. Румовский, Я. Я. Штелин, И. А. Эйлер, адъюнкты — И. Ф. Гакман, И. Г. Георги, М. Е. Головин, В. Ф. Зуев, Н. И. Фусс и почетный член Петербургской Академии наук барон фон Г. Ф. Аш.

Свою вступительную речь, которая была произнесена стоя, она начала словами: ‘Смею заверить вас, господа, что выбор, каковой ее императорское величество сделали в моем лице, возложив на меня председательство в здешнем собрании, для меня бесконечная честь, и я прошу верить, что сие отнюдь не пустые слова, но чувство, коим я глубоко тронута. Готова согласиться с тем, что уступаю просвещенностию и способностями моим предшественникам на этом посту, но не уступлю никому из них в том прямодушии собственного достоинства, которое всегда будет мне внушать обязанность отдавать должное вашим, господа, талантам’. Она обещала ознакомить императрицу с заслугами каждого академика в отдельности и с пользой, какую Академия в целом приносит империи, выразила надежду, что благодаря их объединенным усилиям ‘науки не будут отныне бесплодно пребывать на здешней почве, но, прижившись, оные пустят глубокие корни и будут процветать, находясь под покровительством великой монархини, почитающей науки’.¹⁹⁴ От имени присутствующих конференц-секретарь академик Иоганн Альбрехт Эйлер, сын великого математика, приветствовал нового директора и, преисполненный восхищения, отметил, что ‘чувства сии служат предвещением счастливого для сей Академии будущего’.¹⁹⁵

Российские ученые с воодушевлением встретили известие о назначении Е. Р. Дашковой директором Петербургской Академии наук. Академик П. Б. Иноходцев (1742—1806), находившийся в астрономической экспедиции на юге страны, в письме 3 марта 1783 г. выразил радость по поводу нового назначения: ‘…только через несколько дней после моего прибытия сюда (в Харьков. — Г. С.) я узнал к моему великому удовольствию, что ее императорское величество соблаговолила назначить на место г-на Домашнева светлейшую княгиню Дашкову. Я поздравляю вас с этой переменой и от всего сердца надеюсь на то, что в давно униженной Академии вновь воцарится мир и спокойствие’.¹⁹⁶‘Глубочайшее почтение’ княгине высказал академик Г. Ф. Миллер (1705—1783), в письме из Москвы 6 марта 1783 г. он отметил, что ‘почитает себя счастливым’, что может ‘окончить жизнь под милостивою вашею дирекциею’.¹⁹⁷

Европейские ученые также приветствовали выбор Екатерины II. Сообщения о назначении Е. Р. Дашковой директором Академии наук были напечатаны во многих европейских газетах и журналах.¹⁹⁸ Член Лондонского Королевского общества, физик и путешественник, почетный член Петербургской Академии Дж. Г. Магеллан (1722—1790) счел необходимым 4 апреля 1783 г. лично поздравить ученых Петербурга.¹⁹⁹ Немецкий ученый-ботаник, почетный член Российской академии И. Г. Кельрейтер (1733—1806), воздавая похвалы Е. Р. Дашковой, 20 апреля 1783 г. писал: ‘С новым директором Академии светлейшей княгиней Дашковой я поздравляю Академию и вас (И. А. Эйлера как конференц-секретаря. — Г. С.) тем более, что ее высокий дух и глубина ее взглядов и здесь при дворе вызывают всеобщее удивление, с тех пор как она проездом через Карлсруэ почтила нас своим посещением.²⁰⁰ И если она потом, что не вызывает сомнения, будет с такой же мудростью управлять Академией, с какой великая императрица умеет управлять почти половиной мира, то вы можете под ее руководством уверенно рассчитывать на самые лучшие времена’.²⁰¹ Французский астроном, член Парижской Академии наук, почетный член Петербургской Академии Ж. Ж. Лаланд (1732—1807) был весьма удовлетворен назначением Е. Р. Дашковой, в письмах петербургским ученым он называет ее ‘наша достойная покровительница’ и всегда просит передать княгине ‘тысячу почтительных поклонов’.²⁰²

Искренняя любовь к науке, уважение к ученым, ясный ум, логическое мышление, хорошее образование и близость к императрице позволили Е. Р. Дашковой с пользой для России руководить Академией наук.

Е. Р. Дашкова пришла в Академию в критическое время, у Академии было множество долгов: она задолжала книготорговцам, издательствам, не платила жалованье академикам и другим сотрудникам, не могла в должной мере проводить научные исследования и пр. Книги и карты, изданные в Академии, продавались по слишком высокой цене и поэтому оставались лежать в магазинах. Не было каталога этих книг и карт, так что читатели не знали, что имеется в книжной лавке. Требовалось привести в порядок многочисленные коллекции, хранившиеся в Академии, библиотеку, архив, типографию, позаботиться об академической гимназии, о подборе новых академиков и т. д. По словам Екатерины Романовны, она ‘очутилась запряженной в воз, совершенно развалившийся’.²⁰³

Уже в первые годы Е. Р. Дашковой удалось так организовать работу и принять такие меры, которые позволили не только расплатиться с долгами, но и сэкономить большую сумму. Был напечатан каталог имевшихся академических изданий, снижены цены на печатавшиеся Академией книги и карты, и они разошлись в большом количестве.

Е. Р. Дашкова изыскивала и другие источники увеличения доходов Академии, например, сдавала в аренду свободные подвалы и часть академического сада. Эти средства, суммы, дарованные императрицей, различные пожертвования, подаренные книги, коллекции — все способствовало улучшению работы библиотеки, оплате труда академиков и других сотрудников Академии, поддержанию в хорошем состоянии коллекций.

Администраторские способности Е. Р. Дашковой помогли ей активизировать издательскую деятельность Академии наук, которая была крайне необходима для распространения научных знаний в стране, а также для их применения в экономике России. По инициативе Е. Р. Дашковой Академия предпринимает первое издание сочинений М. В. Ломоносова с биографической статьей — ‘Полное собрание сочинений Михаила Васильевича Ломоносова с приобщением жизни сочинителя и с прибавлением многих его нигде еще не напечатанных творений’ (Ч. 1—6. СПб., 1784—1787). Также были осуществлены пятое и шестое издания ‘Российской грамматики’ М. В. Ломоносова (СПб., 1788, 1799) и три издания ‘Краткого руководства к красноречию’ (СПб., 1788, 1791, 1797).

Выходит вторым изданием ‘Описание земли Камчатки’ (СПб., 1786) С. П. Крашенинникова. Продолжают издаваться ‘Дневные записки путешествия… по разным провинциям Российского государства’ И. И. Лепехина (Ч. 1—4. СПб., 1771—1805). Начинают печатать многотомный перевод труда французского естествоиспытателя Ж. Л. Бюффона ‘Всеобщая и частная естественная история’ (Ч. 1—10. СПб., 1789—1808).

Крупной по масштабам того времени явилась работа по переводу с немецкого и изданию десятитомного труда с 480 гравюрами под названием ‘Зрелище природы и художеств’ (Ч. 1—10. СПб., 1784—1790). Перевод с венского издания ‘Schauplatz der Natur und der Kunste’ (1774—1779) был выполнен лучшими переводчиками Академии наук. Инициатива подготовки этого издания принадлежит Екатерине II, но лишь энергия, настойчивость и постоянный контроль Е. Р. Дашковой за выполнением перевода, изготовлением гравюр, работой академической типографии смогли обеспечить быстрый и успешный результат. Перевод 480 научно-популярных статей и подготовка 480 гравюр потребовали со стороны Академии наук довольно значительных затрат средств и сил. (Гравюры, вошедшие в эти тома, использованы в настоящем издании.)

Надо заметить, что в XVIII в. в зарубежных странах, например в Германии и во Франции, были в большом ходу подобные общеобразовательные популярные издания с иллюстрациями, где излагались сведения о науках, искусствах, ремеслах и о различных явлениях природы. ‘Зрелище природы и художеств’ является первой популярной энциклопедией по естествознанию и технике, изданной в России для юношества.

В первом и втором томах издания содержатся статьи, посвященные главным образом описанию различных технических устройств. В начале третьего тома основное место занимает зоологическая тематика, в конце даны описания строительных материалов и различных ремесел. В четвертом томе большая часть статей написана на астрономические темы. В пятом томе много описаний греческих и римских древностей. В шестом томе преобладают географические и этнографические сюжеты. В седьмом томе — анатомические и зоологические темы. В восьмом и девятом томах даются преимущественно описания ремесел, последний десятый том содержит ряд статей по самым разнообразным вопросам с преобладанием этнографических (описание разных народностей).

Успех книги был значительным. Она разошлась довольно быстро, и уже через несколько лет возникла потребность во втором издании, которое было осуществлено в 1809—1813 гг.

В годы директорства Е. Р. Дашковой издается книга, появление которой стало знаменательным событием в истории науки и просвещения. Речь идет о ‘Письмах о разных физических и философических материях, написанных к некоторой немецкой принцессе’ Леонарда Эйлера. Доступность и понятность изложения материала обеспечили удивительный успех этой книге. В течение XVIII в. ‘Письма’ переиздавались в России четырежды (Т. 1—3. СПб., 1768—1774, 1785, 1790—1791, 1796) и были переведены на многие языки, в том числе на английский, немецкий, итальянский, испанский, голландский и шведский (к настоящему времени насчитывается 111 изданий этого труда).

Расширяются картографические работы, продаются по сниженным ценам карты, книги, календари. Основываются два периодических издания — ‘Собеседник любителей российского слова’ — первый литературно-художественный и исторический журнал и ‘Новые ежемесячные сочинения’ — научно-популярный журнал, в которых увидели свет многие сочинения Е. Р. Дашковой.

Важной стороной деятельности Академии наук было обучение подрастающего поколения. К моменту прихода Е. Р. Дашковой в Академии не существовало университета и едва теплилась жизнь в академической гимназии. Дашкова обратила особое внимание на улучшение состояния гимназии. Она заботилась как о постановке преподавания, так и о здоровье, питании и одежде учеников.²⁰⁴ Для поощрения молодых людей и возбуждения соревнования между ними Е. Р. Дашкова установила два экзамена в год с награждением лучших учеников книгами. Княгиня регулярно просила академиков присутствовать на экзаменах в академической гимназии,²⁰⁵ а когда ученые математического класса остались недовольны знаниями воспитанников по математике, то Е. Р. Дашкова поручила П. Б. Иноходцеву составить план обучения для учителей.²⁰⁶ В обращении 13 декабря 1783 г. к генерал-прокурору Сената князю А. А. Вяземскому о выделении дополнительных средств для Академии наук Е. Р. Дашкова четко определила предназначение гимназии: ‘Академической гимназии главный предмет и польза состоит в том, чтобы воспитывать и обучать юношей так, чтобы некоторые из них, к высшим наукам способные, могли сделаться в Академии профессорами, а другие по знаниям и дарованиям своим могли бы быть выпускаемы к определению в гражданскую службу, за что я ожидала, что правительство некоторым образом обязанными Академии сочтутся’.²⁰⁷

Самых способных воспитанников гимназии Е. Р. Дашкова послала для продолжения образования в Геттингенский университет, который был излюбленным местом пребывания русских студентов. В XVIII в. за границей обучалось 23 студента Петербургской Академии наук, из них 9 человек — в Геттингене. Первые академические студенты появились в Геттингене в 1766 г. В 1785 г. после 20-летнего перерыва Академия вновь командировала в Геттинген четырех студентов, на этот раз В. М. Севергина, Я. Д. Захарова, А. К. Кононова и Г. Павлова. Престиж Геттингенского университета в ту пору был весьма высок. В конце 80-х гг. XVIII в. в нем читал свои лекции по математике и физике А. Г. Кестнер, химию и минералогию преподавали И. Ф. Гмелин и Г. К. Лихтенберг. Выбор Е. Р. Дашковой студентов и университета превзошел все ожидания: трое из них впоследствии стали академиками.

В годы директорства Е. Р. Дашковой академиком Ф. И. Т. Эпинусом был составлен ‘План об организации в России низшего и среднего образования’, который лег в основу всех школьных преобразований. Из 80 книг, созданных для вновь открывшихся школ, около 30 учебников были подготовлены в Академии наук. Многие учебные пособия напечатаны в академической типографии. Успех школьных преобразований Е. Р. Дашкова и члены Академии наук видели в специальной подготовке учителей. И когда в 1783 г. в Петербурге была открыта Учительская семинария, три профессорские должности в ней заняли адъюнкты Академии.²⁰⁸

Е. Р. Дашкова всячески подчеркивала свое уважение к науке и ученым. За время ее директорства Академия пополнилась 20 действительными членами, среди них такие известные академики, как минералог В. М. Севергин, химик Я. Д. Захаров, естествоиспытатели и путешественники И. Г. Георги, В. Ф. Зуев, Н. Я. Озерецковский, математики Н. И. Фусс и Ф. И. Шуберт. Она старалась создать благоприятные условия для работы ученых и позже вспоминала, что ‘каждый из ученых мог заниматься своей наукой совершенно свободно… со своими делами они обращались прямо ко мне и получали быстрое их разрешение, не подчиняясь канцелярской волоките’.

В первый год правления Е. Р. Дашковой скончался великий Леонард Эйлер. На заседаниях Академии дважды были зачитаны некрологи, первый — Я. Я. Штелина, второй, более подробный и обстоятельный — Н. И. Фусса. Академики собрали деньги на мраморный бюст Эйлера, который изготовил известный скульптор Ж. Д. Рашетт, хорошо знавший ученого. Княгиня подарила мраморную колонну в качестве пьедестала для бюста. Этот дар был принят с большой признательностью и рассматривался академиками как свидетельство уважения к великому человеку. 14 января 1785 г. Е. Р. Дашкова лично установила бюст.²⁰⁹

С 1759 г. при Академии наук существовала категория членов-корреспондентов. Им мог стать российский ученый-любитель, который поддерживал научные контакты с Академией наук и приобрел известность своими учеными трудами. Е. Р. Дашкова понимала, что избрание новых членов-корреспондентов способствует расширению связей Академии наук со страной, укрепляет ее авторитет, содействует подъему научной мысли и практической научной деятельности в России. За время с 1783 по 1796 г. было избрано 13 членов-корреспондентов. Среди них находились, например, писатель и переводчик М. И. Веревкин, архангелогородский историк В. В. Крестинин, обер-берггауптман на Колыванских горных заводах П. И. Шангин, архангелогородский купец, член Вольного экономического общества А. И. Фомин и др.

Академия расширяла свои связи не только внутри России, но и за пределами ее, принимая в почетные члены Академии крупнейших европейских ученых. Со многими из них Е. Р. Дашкова была хорошо знакома. За годы ее директорства иностранными членами Петербургской Академии наук были избраны 47 ученых, что составило 25% от всех избранных в XVIII в. В 1783 г. иностранным членом Академии был избран историк и ректор Эдинбургского университета В. Робертсон, в 1784 г. — биолог из Дании И. Г. Кениг, в 1785 г. — математик из Германии А. Г. Кестнер, в 1789 г. — физик из США Б. Франклин, в 1794 г. — философ из Германии И. Кант и др.

В апреле 1789 г. по предложению Б. Франклина Е. Р. Дашкова была единогласно избрана членом Американского философского общества и стала первой женщиной и вторым русским членом Американского философского общества.²¹⁰ 14 ноября 1791 г. она передала в архив копию диплома, присланного ей Ирландской Королевской Академией в Дублине, избравшей ее почетным членом.²¹¹

Отношения Е. Р. Дашковой с академиками были в основном хорошие. Однако иногда она вступала с учеными в споры, и убедить ее в неправоте было нелегко. Так было в случае с адъюнктом В. Ф. Зуевым, который с опозданием представил Академии путевые журналы своей экспедиции. Е. Р. Дашкова сочла, что задержка была связана с тем, что Зуев занимался другими делами без ее разрешения. И Е. Р. Дашкова исключила Зуева из академической службы, приписав собственноручно в распоряжении: ‘Хотя с сожалением, но для примеру другим’.²¹² За него вступились академики, в первую очередь его научный руководитель академик П. С. Паллас. После нескольких неудачных объяснений с Е. Р. Дашковой он обратился к Екатерине II, благодаря вмешательству которой Зуеву удалось остаться в Академии. Позднее он был избран академиком.

Другое недоразумение было связано с предложением Е. Р. Дашковой закрыть старую химическую лабораторию. Но академики решили, что она необходима для работы. Княгиня обиделась, решив в свою очередь, что академики обвиняют ее в непонимании интересов ученых, и предложила провести голосование о доверии директору. Это уникальный эпизод. Ничего подобного ни до ни после директорства Е. Р. Дашковой в Академии наук не было. При голосовании все академики и адъюнкты, за исключением П. С. Палласа и А. И. Лекселя, заявили о своем доверии директору и уважении к нему. Паллас объявил, что недоволен историей с Зуевым, а Лексель — тем, что ему не прибавили жалованье. Это признание огорчило Е. Р. Дашкову: она хорошо относилась к Лекселю, и, по ее мнению, он мог напомнить ей о прибавке жалованья при личном свидании. Все окончилось благополучно.²¹³

Наряду с постом директора Петербургской Академии наук Е. Р. Дашкова с 30 октября 1783 г. занимала пост президента учрежденной по ее же замыслу Российской Академии. Подобные академии существовали и в других странах, например во Франции и Швеции, и занимались главным образом составлением словарей отечественного языка. Российская Академия была организована для создания словаря русского языка. Е. Р. Дашкова участвовала в составлении основных начал словаря, рассматривала его по листам, вносила в эти листы свои дополнения и замечания. Она собрала более 700 слов на буквы ‘Ц’, ‘Ш’, ‘Щ’ и трудилась над толкованием смысла слов, обозначающих нравственные качества. ‘Словарь Академии Российской’ в 6 томах вышел в 1789—1794 гг. В словаре зафиксировано 43 254 слова. Словарь был создан за сравнительно короткий срок — 11 лет, в то время как над ‘Словарем Флорентийской Академии’ работали 39 лет, а Французская Академия издала свой словарь через 59 лет.

Впоследствии академический словарь назовут ‘исполином’. О нем с восторгом писали H. M. Карамзин и А. С. Пушкин. Обращаясь к истории Российской Академии, В. Г. Белинский назвал ее первый труд ‘истинным подвигом’. Н. Г. Чернышевский оценил словарь как ‘необыкновенное явление’.²¹⁴

Крупным предприятием, главным действующим лицом в котором была Е. Р. Дашкова, явилось строительство нового здания Академии наук. О необходимости его постройки говорилось в Академии уже давно, но лишь с приходом Е. Р. Дашковой смогли приступить к строительству. Оно началось на свободном участке, между монументальными постройками первой половины XVIII в. — Кунсткамерой и зданием Двенадцати коллегий. Архитектор Джакомо Кваренги (1744—1817) спроектировал здание Академии свободно стоящим объектом, обращенным главным фасадом к Большой Неве, но открытым для обзора и с остальных сторон. В ПФА РАН хранится множество документов, рассказывающих о строительстве здания и свидетельствующих о постоянном и строгом контроле за работой и расходованием средств со стороны Е. Р. Дашковой. И это безусловно способствовало работе, но активное вмешательство в архитектурную часть проекта, желание придать большую нарядность облику здания породило конфликт Е. Р. Дашковой с архитектором Кваренги. 21 марта 1786 г. с обычной для него решимостью и независимостью он писал княгине: ‘…я имею честь доложить Вам, что в утвержденном проекте нет никаких окон венецианского типа и что таковые там не могут быть сделаны, не исказив интерьеров здания. Поэтому, если постройка должна быть закончена согласно утвержденному проекту, то это — один разговор, если же проект должен быть изменен согласно Вашим идеям, то в таком случае я не буду далее руководить постройкой, остановившись на том, что мною уже сделано’.²¹⁵ К сожалению, им не удалось преодолеть разногласия, и Кваренги пришлось оставить строительство. Но здание, несмотря ни на что, было построено и до сих пор украшает Стрелку Васильевского острова в Петербурге, в этом здании размещается Санкт-Петербургский научный центр РАН.

Среди известных отзывов современников и потомков о Е. Р. Дашковой не встречаются отзывы академиков и членов Петербургской Академии наук. Поэтому особый интерес представляют воспоминания сына известного академика-астронома Ф. И. Шуберта, Ф. Ф. Шуберта (1789—1865), который и сам стал крупнейшим ученым-картографом и почетным членом Академии. Воспоминания Ф. Ф. Шуберта написаны в Германии и изданы на немецком языке в Штутгарте, где ученый провел последние годы и скончался.

Позволим себе привести отрывок из воспоминаний о Е. Р. Дашковой полностью: ‘Из трех расположенных вдоль Невы зданий Академии наук ближайшее к Коллегиям было построено при мне княгиней Дашковой. Она была на протяжении правления Екатерины президентом Академии, и я еще отчетливо помню эту замечательную женщину, которая сыграла такую большую роль при восшествии императрицы на трон. Я полагаю, что мой отец (Ф. И. Шуберт. — Г. С.) был среди всех академиков тем, который был ближе всех к ней, по крайней мере он часто навещал ее и обменивался с ней письмами, и я владею большим количеством писем ее к отцу, большинство которых написано по-английски. Она, как и вся семья Воронцовых, любила Англию, англичан и их язык (однако страдала недугом XVIII в., то есть писала очень безграмотно, что, впрочем, ничуть не мешало ей иметь ум, рассудок и познания, как это не мешало Фридриху Великому, Вольтеру и Екатерине II). Ее манеры были очень непринужденны, и когда она при упомянутом строительстве Академии, которым Дашкова очень интересовалась и которое посещала ежедневно, иногда даже дважды за день, карабкалась по лесам, ее можно было принять скорее за переодетого мужчину, чем за женщину. Что она, естественно, все знала лучше, чем другие, само собой разумеется! То, что я ее видел многократно, получилось оттого, что мой отец, когда ему надо было что-то сообщить ей, он, вместо того чтобы посетить ее, не желая терять времени, разыскивал ее прямо на стройке, и так как он охотно позволял мне его сопровождать, то иногда брал меня с собой’.²¹⁶

В 90-е гг. отношения Е. Р. Дашковой и Екатерины II обострились. Императрица была недовольна причастностью княгини к изданию книги А. Н. Радищева ‘Путешествие из Петербурга в Москву’. Но непосредственным поводом к отставке послужило разрешение Е. Р. Дашковой на публикацию отдельным изданием в журнале ‘Российский феатр’ за 1794 г. трагедии Я. Б. Княжнина ‘Вадим Новгородский’, вызвавшей негодование Екатерины П. По приказанию императрицы трагедия Княжнина была сожжена.²¹⁷

5 августа 1794 г. Екатерина Романовна подает прошение об увольнении от должности директора Академии наук, ссылаясь на потребность в отпуске и ‘расстроенное свое состояние’.²¹⁸ К прошению Е. Р. Дашкова прилагает ‘Рапорт об экономическом положении Академии наук за 1783—1794 гг.’.²¹⁹ В этом документе директор подводит некоторые итоги почти двенадцатилетнего управления главным научным учреждением страны и называет сумму прибыли, которую она ‘имела счастье сделать’, — 526 118 р. 13 коп. ‘Отдавая справедливость похвальным трудам и рвению’, указом от 12 августа 1794 г. Екатерина удовлетворила просьбу княгини.²²⁰ Формально императрица отпускала Е. Р. Дашкову в двухгодичный отпуск с сохранением за ней должности директора и жалованья, но фактически это была отставка.

14 августа 1794 г. в понедельник Е. Р. Дашкова в последний раз приехала в Академию наук. Она вошла в конференц-зал, где уже началось заседание, и заняла свое место во главе стола. В зале присутствовали 13 академиков и адъюнктов. Больше половины из них были свидетелями ‘вступления’ ее в должность 30 января 1783 г. Свое последнее выступление в Академии наук она начала с признания, что ‘гордится тем, что стояла во главе Академии наук в течение двенадцати лет…, что она испытывала в том истинное удовольствие, изрядно вознаграждавшееся привязанностью, которую г-да академики и адъюнкты свидетельствовали ей при всяком случае и каковой она всякий раз бывала чувствительно тронута’.²²¹ Далее она объяснила, что ‘во время сего директорства, столь же многотрудного, как и любезного сердцу’, не имела возможности заниматься своим здоровьем и домашними делами, поэтому вынуждена была, ‘хотя и к великому своему сожалению’, просить императрицу освободить ее от обязанностей директора Академии наук. Затем княгиня передала копии с прошения, поданного ею императрице, и указа о двухлетнем отпуске. Академик С. Я. Румовский прочел вслух эти документы.

‘После этого, — записано в протоколе заседания, — ее светлость госпожа княгиня поднялась и, трогательным образом поклонившись всей Академии, обняла, прежде чем покинуть зал конференций, каждого академика и адъюнкта в отдельности, которые в полном составе проводили ее до дверей ее кареты, что сопровождалось единодушными их пожеланиями доброго здравия и благополучного возвращения’.²²²

Но возвращение не состоялось. В августе 1796 г. истек срок двухгодичного отпуска. 27 августа, находясь в Троицком, княгиня составляет прошение Екатерине II, в котором просит продлить ее отпуск еще на год.²²³ ‘Доброжелательная’ Екатерина II сентября 1796 г. дозволяет ‘пробыть в отпуску еще год с сохранением жалованья’.²²⁴ Но уже 12 ноября, через несколько дней после кончины Екатерины II, император Павел отстранил княгиню от ‘управления порученных ей мест’.²²⁵

В 1993 г., когда отмечалось 250-летие со дня рождения Е. Р. Дашковой, в здании, к которому Е. Р. Дашкова имела непосредственное отношение, в здании Санкт-Петербургского научного центра РАН, был установлен скульптурный портрет Е. Р. Дашковой, созданный скульптором И. А. Сурским. Так признательные потомки увековечили память этой выдающейся женщины, одного из самых деятельных организаторов российской науки.

‘…чтение лекций на российском языке… кажется мне тем паче полезным, что науки перенесутся на наш язык и просвещение распространится’

К числу крупнейших просветительских начинаний, осуществленных Е. Р. Дашковой в Академии наук, следует отнести организацию общедоступных публичных лекций. Эти лекции, проводимые лучшими учеными того времени, несли свет знаний в русское общество, были направлены на воспитание интереса к знаниям, на разъяснение целей и задач науки, на приобщение широких слоев российского общества к достижениям мировой и отечественной науки и способствовали распространению научных знаний и удовлетворению потребности в получении их теми в первую очередь, кто по возрасту или по другим причинам не имел возможности посещать учебные заведения или хотел завершить свое образование. Они сыграли важную роль в развитии культуры и распространении просвещения.

Российские ученые всегда считали пропаганду научных знаний и просвещение народа своей прямой обязанностью, долгом.²²⁶ Поэтому предложение Е. Р. Дашковой, последовавшее 3 июля 1783 г., — использовать часть времени, которое у них остается от научной деятельности, на чтение публичных курсов лекций, — было встречено в Академии с большим пониманием.²²⁷

25 марта 1784 г. княгиня представила Екатерине II доклад, в котором говорилось: ‘…чтение лекций на российском языке не только для студентов и гимназических учеников, но и для всех посторонних слушателей, кои допущаемы будут, кажется мне тем паче полезным, что науки перенесутся на наш язык и просвещение распространится’.²²⁸ Указом от 20 апреля 1784 г. императрица одобрила представление Е. Р. Дашковой,²²⁹ и из экономических сумм Академии в банк был передан капитал в 30 тыс. р., с тем чтобы из процентной прибыли, а это составляло 1500 р., производить ежегодную выплату четырем русским профессорам за чтение лекций, т. е. по 375 р. каждому ‘сверх настоящего их жалования’.²³⁰ ‘Публичные наставления’ были открыты в 1785 г. и проходили до 1802 г. Академические лекции читались только на русском языке, в летнее время — с мая по сентябрь — по 2 часа два раза в неделю и охватывали широкий круг предметов. Начались занятия лекциями по математике и химии, в 1786 г. добавилась естественная история, в 1793 г. — физика, в 1794 г. вместо химии преподавали минералогию, а в последующие годы их читали параллельно. Лекторами выступали почти все русские академики и адъюнкты: С. Е. Гурьев, Я. Д. Захаров, С. К. Котельников, Н. Я. Озерецковский, В. М. Севергин, Н. П. Соколов. О лекциях заранее сообщалось в ‘Санкт-петербургских ведомостях’ с указанием, когда и где будут проводиться чтения, специально отпечатанные объявления рассылались во все учебные заведения Петербурга и расклеивались на улицах города.

Математические ‘наставления’ в течение 12 лет (1785—1796) читал академик С. К. Котельников (1723—1806), в прошлом преподаватель Академического университета. Это требовало немалых усилий: ему уже было 62 года, и академик часто бывал нездоров, ‘…однако рассуждая, что в математической части наук русского другого нету, то я принимаю на себя ту часть, или части из частей математики, которые положить за благо нужно будет’.²³¹ О программе лекций можно судить по рапорту Котельникова Е. Р. Дашковой от 24 сентября 1793 г.: ‘Сперва начал я с арифметики и преподавал оную совокупно с алгеброю, изъясняя доказанные правила примерами и прикладом в задачах. После арифметики геометрию, последуя Евклидовым элементам, выпустя некоторые не нужные или редко употребительные предложения, не упуская из виду алгебры, как необходимо нужной части по нынешнему состоянию математических наук. Потом проходим тригонометрию… аналитическим порядком, дабы показать первый приступ к выкладкам трансцендентных количеств зависимых от циркуля. После тригонометрии показал первые основания дифференциального и интегрального алкулюсов, изъясняя правила примерами и прикладом в легоньких задачах, показав первый приступ к понятию учения о кривых линиях, и на сем кончил мои лекции’.²³²

В 1794 г. Котельников помимо арифметики, геометрии, алгебры несколько лекций посвятил механике. В 1797 г. при учреждении в России цензуры он был назначен цензором и выбыл из Академии наук.

Продолжить математические лекции был приглашен преподаватель навигации, артиллерии и математики в Артиллерийском инженерном кадетском корпусе, незадолго до этого избранный адъюнктом, С. Е. Гурьев (1764—1813). Он не был воспитанником Академии, как большинство ее членов, а пришел в нее уже сложившимся ученым с широкими математическими интересами, которые сформировались под непосредственным влиянием научных идей Л. Эйлера. Программа лекций, читаемых Гурьевым с 1797 по 1800 г., была весьма близка системе Котельникова. Гурьев читал геометрию, алгебру, тригонометрию, учение о кривых линиях и первые элементы дифференциального исчисления.²³³ Одновременно он преподавал в Школе корабельной архитектуры и в Артиллерийском кадетском корпусе, но лекциям в Академии отдавал предпочтение. Теснейшим образом с лекциями связаны учебные руководства, составленные и переведенные Гурьевым в эти годы. В 1798 г. он опубликовал ‘Опыт о усовершенствовании элементов геометрии’, по этой книге он читал лекции по геометрии, тригонометрию преподавал по учебнику ‘Сферическая тригонометрия’ (СПб., 1801). Выполнив перевод с французского книги Ж. А. Ж. Кузена ‘Дифференциальное и интегральное исчисление’ (СПб., 1801), в 1800 г. Гурьев посвятил этой теме значительную часть лекций.

Одновременно с лекциями по математике начался курс по химии. Публичные лекции по химии в течение 8 лет (1785—1792) читал адъюнкт, впоследствии академик Н. П. Соколов (1748—1795). В апреле 1785 г. он представил на утверждение Е. Р. Дашковой разработанный им план лекций. В своей записке о содержании и характере публичного курса лекций по химии, в основу которого он намеревался положить ‘изложение по химическим операциям’, Соколов писал, что ‘это позволит теории с практикой всегда общими и равными шествовать стопами, и слушатели, видя каждый почти день разные новые опыты, тем большую получают охоту и просвещение’.²³⁴

Немалый интерес имеет вступительная лекция ‘Речь о пользе химии’, прочитанная Соколовым 30 мая 1786 г. и опубликованная в академическом научно-популярном журнале ‘Новые ежемесячные сочинения’.²³⁵ Лекция Соколова была выдержана в лучших ломоносовских традициях и соответствовала духу времени. В ней автор подробно показывает связь химии с математикой, физикой, естественной историей, медициной, металлургией и минералогией.

Соколов был прекрасным лектором, он преподавал химию, как отмечала княгиня Дашкова, ‘с особливою похвалою и славою’.²³⁶ Его лекции пользовались большой популярностью, и Соколов неоднократно обращался в Канцелярию Академии с просьбой об увеличении числа стульев для слушателей.²³⁷ Соколов проводил занятия в Химической лаборатории М. В. Ломоносова. Старая лаборатория, основанная в 1748 г., совершенно не отвечала новым требованиям, поэтому ученый должен был заняться ее преобразованием и ремонтом. Но это лишь ненадолго улучшило положение, и уже в мае 1791 г. он был вынужден читать лекции у себя дома, а в сентябре обратился с предложением о постройке новой лаборатории, так как, писал он, ‘старая очень тесна и так холодна и сыра, что химические препараты постоянно замерзают’.²³⁸ Но просьба эта не встретила понимания. В 1792 г., едва закончив чтение лекций, Соколов подал прошение об увольнении из Академии. Химическая лаборатория и право читать лекции по химии были переданы адъюнкту, впоследствии академику Я. Д. Захарову (1765—1836), который был направлен Е. Р. Дашковой для обучения в Геттингенский университет.

С 1793 г. лекции по экспериментальной химии два раза в неделю — по вторникам и пятницам стал читать Захаров. Следующий 1794 г. не принес ничего нового в деле строительства новой химической лаборатории, и при обсуждении 24 апреля 1794 г. программы публичных лекций было решено: ‘Так как новая химическая лаборатория еще не закончена, а старая уже не существует более… Захарову прочитать этим летом курс минералогии’.²³⁹ В 1795 г. курс публичных лекций ‘по опытной химии по умозрению Лавуазье’ Захаров провел в совершенно не приспособленной для этого аудитории в новом здании Академии наук. В 1796—1797 гг. он не читал лекций: не было подходящего помещения. В начале 1798 г. Захаров был избран академиком, что, видимо, прибавило ему сил и желания трудиться, и с 1798 по 1802 г. его имя постоянно встречается в объявлениях о лекциях.

Обычно Захаров начинал ‘публичные наставления’ с краткого изложения истории химии, объяснял ее практический характер и связь с другими науками и ‘художествами’. Основное внимание он уделял пропаганде и разъяснению кислородной теории французского химика А. Л. Лавуазье и демонстрировал опыты, подтверждающие его убеждения.²⁴⁰ Если слушатели были не очень подготовлены, то особо растолковывал законы физики, а потом показывал, как они применяются в химии. Здесь важно отметить одну характерную черту химии XVIII в. — тесную связь с другими естественными науками, и прежде всего с физикой. Можно с уверенностью сказать, что именно поэтому последние три года свои лекции Захаров читал в Физическом кабинете Академии наук, где была к тому же сосредоточена вся новая аппаратура, приобретенная для научных целей.

Отдельные циклы лекций были посвящены изучению солей, металлов, снадобьям, как указывалось в объявлении, — ‘будем говорить о простых телах и о их между собою соединении и добывании других тел’. Один год обучения был полностью отдан ознакомлению со свойствами кислот. Захаров очень старался, чтобы его лекции были интересными, полезными и наглядными. В отчете Е. Р. Дашковой о лекциях в 1793 г. он писал: ‘Все мои предложения и все химические операции старался я утверждать опытами, сколько назначенное… время и припасы позволить мне могли’.²⁴¹

Лекции по естественной истории в течение 17 лет (1786—1802) читал академик Н. Я. Озерецковский (1750—1827). Содержание и форму изложения он определил так: ‘Объяснял я моим слушателям общие свойства землеводных животных и рыб и показывал на рисунках внешнее и внутреннее их строение, а в Кунсткамере представлял слушателям самих оных животных, как сухих, так и в спирте хранящихся, держася Линнеевой системы и приводя важнейшие о каждой вещи достопамятности’.²⁴² В помощь слушателям Озерецковский опубликовал в научно-популярных изданиях Академии наук более 20 статей о жизни зверей и птиц.

Публичные лекции по физике начались лишь в 1793 г., после возвращения из Геттингенского университета, куда он был командирован Е. Р. Дашковой, А. К. Кононова (1766—1795). До возвращения его в Петербург лекции по физике на русском языке читать было некому. Так как физические лекции пользовались особым вниманием публики, адъюнкт Кононов очень подробно сообщал программу их в ‘Санктпетербургских ведомостях’: ‘Учение о всеобщих свойствах тел, учение о воздухе, учение об электрической силе, учение о магнитной силе, а если дозволит время, то также учение о воде и огне’.²⁴³ Молодой ученый читал лекции в 1793—1795 гг., в своем рапорте Е. Р. Дашковой он писал: ‘Во все сие время занимался я изъяснением тех наипаче частей физики, о которых уверен, что познание их доставляет нам наибольшую как нравственную, так и физическую в общественной жизни пользу’.²⁴⁴ Кононов на лекциях показывал опыты, используя приборы Физического кабинета, поскольку ‘чрез сие всяк слушатель, во-первых, об истинном положении совершенно удостоверяется, во-вторых, получает об оных (опытах. — Г. С.) яснейшее понятие, и в-третьих, тем тверже оныя запамятывает’. Лекции Кононова собирали так много слушателей, ‘что в пространной аудитории, …где я лекции мои преподавал, едва умещаться могли’. Но, к сожалению, едва успев закончить в конце сентября 1795 г. лекции, 9 октября в возрасте 29 лет Кононов скончался.

В 1796 г. физику преподавал адъюнкт С. Е. Гурьев — ‘именно ту часть физики, которая содержит в себе всеобщие свойства тел, причину движения и равновесия, механику, гидродинамику и пр.’.²⁴⁵ В последующий год физических лекций не было, а с 1798 по 1801 г. Гурьев, соединив две дисциплины, стал читать физико-математические лекции, исполняя это поручение ‘весьма похвально’, за что, как он сам писал, ‘неоднократно из уст самого г-на директора слушал благоволение’.²⁴⁶

17 мая 1801 г., перед началом очередного цикла лекций, три академика — Н. Я. Озерецковский, Я. Д. Захаров и С. Е. Гурьев — обратились к президенту Академии барону А. Л. Николаи с просьбой выдать им вознаграждение за чтение лекций, которого они не получали уже в течение 6 лет.²⁴⁷ Президент обещал разобраться осенью, после окончания занятий. 30 сентября на заседании Конференции Академии наук было объявлено о выплате каждому академику по 300 р. — и это вместо 375 р. в год, положенных по первоначальному замыслу княгини Дашковой, не говоря о суммах, причитающихся за лекции, прочитанные в прошлые годы. Академик Гурьев счел себя очень обиженным и объявил, что ‘публичные курсы более читать не будет’. Захарова и Озерецковского это обстоятельство не смутило, и они продолжали чтение бесплатно.

Большое впечатление на слушателей производили лекции по минералогии, читаемые академиком В. М. Севергиным (1765—1826), завершившим свое образование по настоянию Е. Р. Дашковой в Геттингенском университете. В 1792 г., обращаясь в своей первой лекции ‘О пользе минералогии’ к аудитории, он призывал молодежь не только изучать минералогию вообще, но ‘научиться познавать российские минералы, российские способы их добывания и обрабатывания, кои все во многом разнятся от иностранных’.²⁴⁸ В своих выступлениях, которые стали регулярными в 1796—1802 гг., Севергин подробно останавливался на определении минералогии и ее разделов, освещал основы науки и ее задачи, приводил конкретный материал по свойствам, применению, методам добычи и переработки минералов и руд. Особое внимание он уделял истории минералогии и горного дела.

Свои публичные курсы Севергин тщательно готовил, что позволило ему параллельно с чтением лекций опубликовать их по приглашению Е. Р. Дашковой сначала в журнале ‘Новые ежемесячные сочинения’ за 1792—1793 гг., а в дальнейшем на основе выступлений составить учебное пособие ‘Первые основания минералогии’, вышедшее в двух книгах в 1798 г.

Лекции принесли ему заслуженный успех, и Е. Р. Дашкова отмечала, что Севергин ‘доказал знания свои в сей науке — так что вся публика, которая пользовалась его наставлениями, отдает справедливость в его знаниях, к чести Академии служащих’.²⁴⁹

Жители столицы с интересом относились к академическим лекциям и охотно их посещали, особенно в начале сезона. Об этом читаем в рапорте С. К. Котельникова за 1793 г.: ‘Сперва было довольно слушателей, полны лавки, но как обычай есть, потом приходило и меньше и больше и от времени до времени убывали, осталось к концу весьма малое число’.²⁵⁰ Подобные замечания встречаются и в отчете А. К. Кононова: ‘Слушателей ко мне собиралось с самого начала моего чтения даже до начала сентября много, и весьма многие разы бывало их столько, что в просторной аудитории, что в гимназии, где я лекции мои преподавал, едва умещаться могли. С сентября же месяца, когда наступила настоящая осенняя погода, число слушателей нарочито уменьшилось’.²⁵¹

Лекции Я. Д. Захарова тоже собирали любителей наук, ‘так что целая половина стояла’.²⁵² А Н. Я. Озерецковский писал Е. Р. Дашковой, что у него ‘не было ни одной лекции, на которую б не собиралось довольного числа слушателей, иногда сходилось их более 50 человек, особенно в те дни, в которые показаны были самые натуральные вещи’.²⁵³

Интересные замечания о своих занятиях в Академии наук оставили современники. Провинциальный помещик И. А. Второв, посещавший лекции в 1796 г., резко отозвался о ‘наставлениях’ Озерецковского: ‘Мне не понравился г. Озерецковский, потому что слишком много вмешивает латыни в свои лекции, излишне повторяет и отвлекается от настоящей материи посторонними суждениями…’.²⁵⁴ А воспоминания известного журналиста Н. И. Греча (1787—1867) отличает более доброжелательный тон: ‘Ревностно следил я за лекциями Озерецковского, который говорил грубо, не разбирая выражений, но умно, ясно и увлекательно’.²⁵⁵ Тринадцатилетний Греч, который кроме лекций по биологии прослушал еще курсы по математике, химии и минералогии, позже писал с чувством искренней благодарности об этих занятиях, так как они способствовали ‘развитию моих понятий и приобретению сведений о некоторых предметах’.

Публичные лекции Академии наук собирали большую аудиторию, лекции посещали кроме столичных обывателей учащиеся старших классов кадетских корпусов, Медико-хирургической академии, воспитанники Школы корабельной архитектуры, Главного народного училища и, конечно, академической гимназии. Летом 1786 г. в аудиториях Академии наук было много будущих учителей — студентов Петербургской учительской семинарии, которые для завершения образования приходили слушать лекции по математике, химии и биологии. К сожалению, неизвестно, какие они приобрели знания, но сообща казенных ‘сапогов износили, слушая лекции, на 96 р. 25 к.’.²⁵⁶

Е. Р. Дашкова, которая приложила много сил для организации общедоступных академических лекций, наблюдая осуществление своих планов, писала: ‘Я часто присутствовала на этих лекциях и испытывала удовольствие, видя, что они полезны детям бедных русских дворян и молодым унтер-офицерам гвардии’.²⁵⁷ Увлеченная своим начинанием, княгиня 22 апреля 1788 г. передала В. М. Севергину для показа слушателям лекции большую коллекцию минералов.²⁵⁸

Публичные лекции читались и в европейских Академиях наук. Особое значение подобные лекции имели в Баварской Академии наук и в Лондонском Королевском обществе,²⁵⁹но нигде они не приобрели такого масштаба и не были так регулярны, благодаря усилиям и пониманию их значения Е. Р. Дашковой, как в Петербургской Академии наук.

‘…приближающийся конец своей жизни я встречаю без страха и тревоги’

После возвращения из ссылки Е. Р. Дашкова большую часть времени проводит в Троицком, но часто посещает Москву. Она занимается хозяйством, строит дома, разводит сады, ее внимание по-прежнему привлекает политика и литературное творчество.²⁶⁰ Но семейные неурядицы, тяжелые отношения с дочерью, неожиданная кончина любимого брата А. Р. Воронцова, преждевременная смерть сына омрачают ее жизнь. ‘Кажется, — пишет княгиня, — судьбе угодно послать мне все тягостные испытания, какие только можно нагромоздить на одну голову’.²⁶¹

В ‘Записках’ княгиня лишь вскользь упоминает о последних годах. ‘Обойду молчанием несколько последующих лет, потому что они не представляют для читателя никакого интереса. Горести, терзавшие мое сердце, делали жизнь тягостной. Они были такого свойства, что я сама хотела бы скрыть это в своей душе и не стану рассказывать о них тем, кто будет читать мои записки’.²⁶² Рядом с княгиней в эти годы находились сестры — ирландки Марта и Кэтрин Вильмот и племянница А. П. Исленьева, которые всячески старались помочь пережить ей мучительно-тяжелые дни. За несколько лет совместной жизни девушки очень привязались к Екатерине Романовне.

‘Самое большое и самое драгоценное для меня утешение, — писала княгиня, — приезд Марты Вильмот. Живя в Троицком, мисс Вильмот беседами со мной, совместным нашим чтением, своей кротостью и приветливостью доставила мне те тихие радости, ценность которых для дружеских отношений и любознательного ума ни с чем не сравнима’.²⁶³ Удивительные качества Марты были замечены всеми членами дома Е. Р. Дашковой, ‘есть все основания предполагать, — отмечала Кэтрин Вильмот, — что на подобное отношение княгини к Матти сестра отвечает такой же преданностью, любовью, уважением и преклонением’.²⁶⁴Уступая настоятельной просьбе Марты, 10 февраля 1804 г. Екатерина Романовна ‘начала записывать историю своей жизни’.²⁶⁵ 27 октября 1805 г., заканчивая воспоминания и осмысливая свой жизненный путь, Е. Р. Дашкова записала: ‘Свой долг я исполнила так, как его понимала, в соответствии с тем, что подсказывал разум. С чистым сердцем и честными намерениями я перенесла все мучения, от которых изнемогла бы, если бы совесть моя не была спокойна, а теперь — приближающийся конец свой жизни я встречаю без страха и тревоги’.²⁶⁶ ‘Записки’ Екатерина Романовна посвятила Марте Вильмот, передав ей и право публикации с условием, что они будут напечатаны только после ее смерти. (Первое издание мемуаров Е. Р. Дашковой появилось через 30 лет после ее кончины, в 1840 г.)

Обеспокоенная своим здоровьем и положением Марты Вильмот в России, 13 июля 1806 г. княгиня обратилась с письмом к вдовствующей императрице Марии Федоровне и попросила ‘на случай моей смерти принять под свое покровительство Вильмот, пока она останется в России’.²⁶⁷Марта, узнав о письме княгини, 24 июля 1806 г. записала в своем дневнике: ‘Трудно вообразить себе более трогательные и восхитительные строки. Не могу передать, какие чувства я испытывала, когда прочитала их. Сердце мое переполнено благодарности к княгине за ее нежную заботу’.²⁶⁸ Эти чувства она сохранила навсегда. В память о ‘русской матери’ свою старшую дочь Марта Вильмот, в замужестве Брэдфорт, назвала Катерина-Анна-Дашкова.

До конца жизни Е. Р. Дашкова сохранила восхищение Екатериной II. Воспоминания об императрице неизменно присутствовали в ее каждодневной жизни. ‘Мне совершенно необходимо в достаточной мере изучить героев и обычаи екатерининского времени, — писала Кэтрин Вильмот, — так как княгиня постоянно их упоминает и мысли ее так часто возвращаются ко двору, кабинету, туалетной комнате и будуару Екатерины, что мне уж кажется, я сама вспоминаю привычки и речи Екатерины, и будто я участвовала в заговоре. Между прочим, главная зала в Троицком украшена громадным портретом Екатерины, на коне в мундире, изображенной в день свержения с трона ее мужа, княгиня говорит, что сходство очень велико. Кроме того, портреты императрицы есть в каждой комнате’.²⁶⁹

В последние годы Е. Р. Дашкова продолжает заниматься сочинительством. Она печатается под различными псевдонимами в журналах ‘Друг просвещения’, ‘Вестник Европы’, ‘Русский вестник’ и, возможно, в других. Она не утратила интереса к литературной жизни. В 1807 г. ее внимание привлек журнал ‘Весенний цветок’, издателем которого был студент Московского университета К. Ф. Андреев. Она подарила молодому издателю-студенту 20 червонцев на книги.²⁷⁰

Е. Р. Дашкова учредила стипендию имени княгини Дашковой в Московском Екатерининском институте (Московское училище ордена св. Екатерины), передала 5000 фунтов на содержание приютов, находившихся под покровительством императрицы Марии Федоровны, делала многочисленные подарки своим родным и близким.

В мае 1807 г. Е. Р. Дашкова передала в дар Московскому университету ‘кабинет натуральной истории и других редкостей’, который она собирала более 30 лет. Вот его описание: ‘Кабинет содержал всего числом 15 121 предмет: в том числе животных, натуральных и окаменелых 4805, растений сухих, плодов и проч. 765, камней и руд 7924, антиков — отпечатков 1636. Все пожертвование было оценено в 50 000 рублей’.²⁷¹ Для размещения кабинета была назначена особая зала, которую должны были украсить портрет и имя благотворительницы. Вслед за тем княгиня Дашкова подарила университету еще 332 предмета: это были драгоценные камни, физические инструменты, антики, оригинальные рисунки насекомых и значительная библиотека.

Княгиня Екатерина Романовна Дашкова умерла на шестьдесят седьмом году, 4 января 1810 г. Прах ее покоится в храме св. Троицы в подмосковном имении Троицкое.

‘Я не раз размышляла, — писала Кэтрин Вильмот, проведя несколько лет в доме Е. Р. Дашковой, — как нелегко будет описать характер княгини. Думаю, что это совершенно невозможно. Она настолько оригинальна и сложна, что результатом явится описание клубка противоречий человеческой натуры. Без сомнения, она из той же плоти и крови, что и мы, но тем не менее рассмотрение отдельных ее черт не даст никакого представления об их совокупности! Любое обобщение мигом уничтожит индивидуальность’.²⁷²

Об исторических лицах, особенно такого масштаба, как Е. Р. Дашкова, писать трудно. Княгиня — натура яркая, сложная и во многом противоречивая. Хотя нам известна ее жизнь довольно подробно, Екатерина Романовна все-таки остается для нас загадкой. Она вызывает глубокое уважение, и невозможно не проникнуться к ней такой искренней симпатией, что вслед за академиком Я. К. Гротом вполне можно повторить: ‘Подводя итог деятельности и значения княгини Дашковой, потомство должно отдать ей справедливость в том, что она, несмотря на некоторую шероховатость своего характера, на излишнее честолюбие и тщеславие, прошла свой блестящий путь честно, выполнила свою необычайную для женщины задачу добросовестно и успешно и приобрела неоспоримое право на видное место в ряду деятелей, оказавших истинные услуги русскому образованию’.²⁷³

Перечитывая сочинения Е. Р. Дашковой, невольно восхищаешься глубиной ее мыслей, многие из которых созвучны нашему времени. Вот пожелания, с которыми княгиня обращается к своим современникам, но они не утратили актуальности и сегодня: ‘Любите друг друга. Не отступайте от истины и справедливости. Знайте и помните, что благосклонный к вам жребий дал вам жить в счастливейший век любезного мне Отечества. Признавайте, что вам даны права и наслаждения, коими предки ваши не пользовались. Открыты вам пути к просвещению и правде, и познайте, что если мы не самый счастливейший народ вселенной, в том только самих себя укорять долженствует. Почему любовь к Отечеству должна в вас быть неограниченна и служение оному ревностной и приятной обязанностью для вас… Будьте снисходительны в заключениях и решениях своих о людях. Не унывайте в бедствиях, а в счастье надменностью не заражайтесь. Впрочем, знайте, что добро, как и худо, все преходчиво и переменно в свете, почему наслаждайтесь настоящим с твердым упованием, что добродетель поздно или рано без награждения не остается’.²⁷⁴

¹ Ростопчинские письма. 1793—1814 // Русский архив. 1887. No 2. С. 175.

² Записки. М., 1987. С. 66.

³ Там же. С. 35.

⁴ Цит. по: Характеристика княгини Дашковой Дидро // Материалы для биографии княгини Е. Р. Дашковой. Лейпциг, 1876. С. 144—145.

⁵ Там же. С. 140.

⁶ Там же. С. 148—149.

⁷ Там же. С. 149.

⁸ Там же. С. 144.

⁹ Бройтман Л. И. Петербургские адреса Е. Р. Дашковой // Екатерина Романовна Дашкова: Исследования и материалы. СПб., 1996. С. 183.

¹⁰ Болотина Я. Ю. Разные судьбы сестер Воронцовых: Екатерина Дашкова и Анна Строганова // Е. Р. Дашкова и А. С. Пушкин в истории России. М.: МГИ им. Е. Р. Дашковой, 2000. С. 34—38.

^II Записки. М., 1987. С. 37.

¹² Там же. С. 296.

¹³ Письмо княгини Дашковой к мистрис Гамильтон // Материалы для биографии княгини Е. Р. Дашковой. Лейпциг, 1876. С. 119—120.

¹⁴ Записки. М., 1987. С. 38.

¹⁵ Там же.

¹⁶ Там же. С. 39.

¹⁷ Там же.

¹⁸ Кучеренко Г. С. Сочинение Гельвеция ‘Об уме’ в переводе Е. Р. Дашковой // XVIII век. СПб., 1999. Сб. 21. С. 215—227.

¹⁹ Воронцов-Дашков А. И. Московская библиотека княгини Е. Р. Дашковой // Екатерина Романовна Дашкова: Исследования и материалы. СПб., 1996. С. 134—139, Сомов В. А. Несколько книг из библиотеки Е. Р. Дашковой // Е. Р. Дашкова и российское общество XVIII в. М., 2001. С. 133—154.

²⁰ Записки. М., 1987. С. 39.

²¹ Там же.

²² Мордовцев Д. Л. Русские женщины нового времени. СПб., 1874. Т. 2. С. 122—123.

²³ Наст, издание. С. 268.

²⁴ Там же. С. 271.

²⁵ Мордовцев Д. Л. Русские женщины нового времени. Т. 2. С. 137—138, Иловайский Д. И. Екатерина Романовна Дашкова // Соч. М., 1884. С. 248—289, Суворин А. А. Княгиня Катерина Романовна Дашкова. СПб., 1888, Огарков В. В. Е. Р. Дашкова: ее жизнь и общественная деятельность. СПб., 1888. С. 24—26, Чечулин. С. 120—122, Краснобаев Б. И. Глава двух академий // Вопросы истории. 1971. No 12 С. 86—89, Лозинская. С. 18—25, и др.

²⁶ Письмо княгини Дашковой к мистрис Гамильтон. С. 123.

²⁷ Герцен А. И. Княгиня Екатерина Романовна Дашкова // Екатерина Дашкова. Записки 1743—1810. Л., 1985. С. 235.

²⁸ Архив князя Воронцова. М., 1872. Кн. 5. С. 105.

²⁹ Там же.

³⁰ Письмо княгини Дашковой к мистрис Гамильтон. С. 121.

³¹ Архив князя Воронцова. М., 1880. Кн. 16. С. 78.

³² Записки. M., I987. С. 91—92.

³³ Там же. С. 94.

³⁴ Там же. С. 97.

³⁵ Путешествие одной российской знатной госпожи по некоторым Английским провинциям // Опыт Трудов Вольного Российского собрания при Имп. Московском университете. 1775. Ч. 2. С. 105—144.

³⁶ Кросс Э. Г. Поездки княгини Е. Р. Дашковой в Великобританию (1770 и 1776—1780 гг.) и ее ‘Небольшое путешествие в горную Шотландию’ (1777) // XVIII век. СПб., 1995. Сб. 19. С. 224.

³⁷ Путешествие одной российской знатной госпожи… С. 105.

³⁸ Там же. С. 141.

³⁹ Записки. M., 1987. С. 98.

⁴⁰ Моисеева Г. Н. Дени Дидро и Е. Р. Дашкова // XVIII век. Л., 1986. Сб. 15. С. 197—204, Нивьер А. Е. Р. Дашкова и французские философы Просвещения Вольтер и Дидро // Екатерина Романовна Дашкова: Исследования и материалы. СПб., 1996. С. 41—54.

⁴¹ Цит. по: Характеристика княгини Дашковой Дидро. С. 140—141.

⁴² Записки. М., 1987. С. 99—100.

⁴³ Невинное упражнение. 1763. Январь. С. 13—21, Февраль. С. 51—56, Март. С. 99—111, Апрель. С. 143—155.

⁴⁴ Там же. Январь. С. 5—10. См.: Заборов П. Р. Русская литература и Вольтер XVIII—первая треть XIX века. Л., 1978. С. 52.

⁴⁵ Новые ежемесячные сочинения. 1788. Ч. 21. Март. С. 70—81.

⁴⁶ Записки. М., 1987. С. 105.

⁴⁷ Там же.

⁴⁸ Цит. по: Лозинская. С. 53.

⁴⁹ Вольтер и Екатерина II. СПб., 1882. С. 122.

⁵⁰ Записки. М., 1987. С. 110.

⁵¹ Там же. С. 109.

⁵² Письмо К. Вильмот. 15 ноября 1805 г. // Друг просвещения. 1806. Ч. 4. No 12. С. 190.

⁵³ Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные им самим: В 3 т. М., 1999. Т. 1. С. 36.

⁵⁴ Записки. М., 1987. С. 142.

⁵⁵ Еще о записках княгини Дашковой // Русский архив. 1881. Кн. 1. С. 378.

⁵⁶ Письмо Вильяму Робертсону. 30 августа 1776 г. Наст. изд. С. 231.

⁵⁷ Записки. М., 1987. С. 120.

⁵⁸ Письмо Вильяму Робертсону. 30 августа 1776 г. Наст изд. С. 231.

⁵⁹ Кросс Э. Г. У темзских берегов. Россияне в Британии в XVIII веке. СПб 1996. С. 149.

⁶⁰ Там же.

⁶¹ University of Edinburgh // International dictionary of university historis / Ed. by С. Summerfield. Chicago, 1998. P. 492.

⁶² Ibid.

⁶³ Schrer N. Robertson W. // American national biography 24 Vol. New York, 1999. Vol. 18. P. 628—629.

⁶⁴ Карамзин Я. M. Письма русского путешественника / Изд. подготовили Ю. М. Лотман и Б. А. Успенский. Л., 1984. С. 252, 369, 438, 656, 675.

⁶⁵ Там же. С. 369.

⁶⁶ Письмо Вильяму Робертсону. 30 августа 1776 г. Наст. изд. С. 231.

⁶⁷ Там же. С. 232.

⁶⁸ Письмо Вильяму Робертсону. 9 октября 1776 г. Наст. изд. С. 238.

⁶⁹ Огарков В. В. Е. Р. Дашкова: ее жизнь и общественная деятельность. С. 47.

⁷⁰ Васильков Н. Воспитание Е. Р. Дашковой и ее взгляд на воспитание // Вестник воспитания. 1894. No 1. С. 60.

⁷¹ Письмо Вильяму Робертсону. 10 ноября 1776 г. Наст. изд. С. 240—241.

⁷² Die Privilegien und alteste Statuten der Georg-August-Universitat / Hrg. W. Ebel. Gttingen, 1977. S. 40—83.

⁷³ История Академии наук СССР: В 3 т. М., Л., 1958. Т. 1. С. 147.

⁷⁴ Записки. М., 1987. С. 114.

⁷⁵ Кросс Э. Г. У темзских берегов… С. 152.

⁷⁶ Записки. М., 1987. С. 115.

⁷⁷ Там же. С. 114.

⁷⁸ Кросс Э. Г. Поездки княгини Е. Р. Дашковой в Великобританию… С 228

⁷⁹ Записки. М., 1987. С. 115.

⁸⁰ О смысле слова ‘воспитание’ // Собеседник. 1783. Ч. 2. С. 18.

⁸¹ Там же.

⁸² Записки. М., 1987. С. 116.

⁸³ Дашков П. М. Рассуждение о печальном лицедейственном представлении // Новые ежемесячные сочинения. 1794. Ч. 94. Апрель. С. 18—28, Ч. 95. Май. С. 6—14.

⁸⁴ Там же. Ч. 94. С. 18.

⁸⁵ Материалы для биографии княгини Е. Р. Дашковой. Лейпциг, 1876. С. 102.

⁸⁶ Там же. С. 113.

⁸⁷ Там же.

⁸⁸ Там же. С. 111.

⁸⁹ Записки. М., 1987. С. 129.

⁹⁰ Там же.

⁹¹ Письма княгини Е. Р. Дашковой к князю Г. А. Потемкину // Древняя и новая Россия. 1879. No 6. С. 156—157.

⁹² Письма княгини Е. Р. Дашковой к князю А. Б. Куракину // Русский архив. 1912. No 7. С. 463.

⁹³ Записки. М., 1987. С. 131.

⁹⁴ Там же. С. 143.

⁹⁵ Архив князя Воронцова. Кн. 16. С. 143.

⁹⁶ Записки. М., 1987. С. 157.

⁹⁷ Викторов. С. 124.

⁹⁸ Записки. М., 1987. С. 160.

⁹⁹ Там же. С. 147.

¹⁰⁰ Там же. С. 163.

¹⁰¹ Письмо Вильяму Робертсону. 17 августа 1786 г. Наст. изд. С. 253.

¹⁰² Письма княгини Е. Р. Дашковой к князю Г. А. Потемкину. С. 152—159.

¹⁰³ Записки. М., 1987. С. 171.

¹⁰⁴ Вигель Ф. Ф. Записки: В 2 т. / Ред. и вступит, статья С. Я. Штрайха. М., 1928. Т. 1. С. 53.

¹⁰⁵ Записки. М., 1987. С. 172.

¹⁰⁶ Иловайский Д. И. Екатерина Романовна Дашкова. С. 360, Записки. Чечулин. С. VIII.

¹⁰⁷ Записки. М., 1987. С. 175.

¹⁰⁸ Российский М. Дашков Павел Михайлович // Русский биографический словарь. Дабелов-Дядьковский. СПб., 1905. С. 142—143.

¹⁰⁹ Энгельгардт Л. Н. Записки / Подготовка и вступит, статья И. И. Федюкина. М., 1997. С. 62.

¹¹⁰ Записки. М., 1987. С. 186.

¹¹¹ Записки. Чечулин. С. 283—284.

¹¹² Записки. М., 1987. С. 193.

¹¹³ Архив князя Воронцова. Кн. 5. С. 271.

¹¹⁴ См.: Брискман М. А. В. Г. Анастасевич. М., 1958. C. 10.

¹¹⁵ Энгельгардт Л. Я. Записки. С. 72.

¹¹⁶ Вигель Ф. Ф. Записки. С. 54.

¹¹⁷ Кросс Э. Г. У темзских берегов… С. 115.

¹¹⁸ Записки. М., 1987. С. 238.

¹¹⁹ Там же. С. 255.

¹²⁰ Там же. С. 242.

¹²¹ Там же. С. 342.

¹²² Арзамас: В 2 кн. М., 1994. Кн. 2. С. 416.

¹²³ Обычно приводят высказывание Екатерины II, записанное ее статс-секретарем А. В. Храповицким 7 июня 1792 г.: ‘С хваленым матерью воспитанием и дочь и сын вышли негодяи’. И на основе этого делают выводы. См.: Дневник А. В. Храповицкого. 1782—1793. СПб., 1884. С. 400.

¹²⁴ Записки. М., 1987. С. 112.

¹²⁵ Там же.

¹²⁶ Там же.

¹²⁷ Там же.

¹²⁸ Тоисиоков. СПб., 1786. С. 11.

¹²⁹ Записки. М., 1987. С. 164.

¹³⁰ Архив князя Воронцова. М., 1881. Кн. 21. С. 458.

¹³¹ Записки. Чечулин. С. 279.

¹³² Записки. М., 1987. С. 172.

¹³³ Там же.

¹³⁴ Викторов. С. 149.

¹³⁵ Записки. М., 1987. С. 188.

¹³⁶ Записки. Чечулин. С. 284.

¹³⁷ Записки. М., 1987. С. 286.

¹³⁸ Там же. С. 288.

¹³⁹ Там же. С. 354.

¹⁴⁰ Там же. С. 343.

¹⁴¹ Записки. Чечулин. С. 298.

¹⁴² Там же. С. 317.

¹⁴³ Собеседник. 1783. Ч. 2. С. 12—18, Ч. 3. С. 24—34.

¹⁴⁴ Новые ежемесячные сочинения. 1786. Ч. 5. Ноябрь. С. 67—71, 1792. Ч. 78. С. 3—5.

¹⁴⁵ Материалы для биографии княгини Е. Р. Дашковой. Лейпциг, 1876. С. 98—110, 118—125, 158—160.

¹⁴⁶ О истинном благополучии // Собеседник. 1783. Ч. 3. С. 29.

¹⁴⁷ О добродетели // Новые ежемесячные сочинения. 1786. Ч. 5. Ноябрь. С. 69.

¹⁴⁸ Там же. С. 71.

¹⁴⁹ О истинном благополучии. С. 30.

¹⁵⁰ Отрывок записной книжки // Новые ежемесячные сочинения. 1790. Ч. 47. Май. С. 13—14.

¹⁵¹ Искреннее сожаление… //Собеседник. 1783. Ч. 3. С. 148—154.

¹⁵² Записки разносчика // Там же. Ч. 9. С. 7—16.

¹⁵³ Вечеринка // Там же. С. 24—26.

¹⁵⁴ Картины моей родни или прошедшие святки // Там же. 1784. Ч. 12. С. 17—22.

¹⁵⁵ Истины, которые знать и помнить надобно, чтобы следуя оным избежать несчастий // Новые ежемесячные сочинения. 1795. Ч. 114. Ноябрь. С. 2—7.

¹⁵⁶ Письмо к издателю ‘Русского вестника’ // Русский вестник. 1808. Ч. 1. No 2. С. 228.

¹⁵⁷ Там же. С. 131.

¹⁵⁸ Сокращение катехизиса честного человека // Собеседник. 1783. Ч. 1. С. 35, Записки тетушки // Новые ежемесячные сочинения. 1786. Ч. 1. Июль. С. 78.

¹⁵⁹ Да будут русские русскими // Новые ежемесячные сочинения. 1792. Ч. 78. Декабрь. С. 5.

¹⁶⁰ О смысле слова ‘воспитание’. С. 25.

¹⁶¹ Там же. С. 21—22.

¹⁶² Там же. С. 23.

¹⁶³ Там же. С. 23—24.

¹⁶⁴ Там же. С. 24—25.

¹⁶⁵ Нечто из записной моей книжки // Друг просвещения. 1806. Ч. 4. No 12. С. 195—196.

¹⁶⁶ Письмо В. Робертсону. 9 октября 1776 г. Наст. изд. С. 236.

¹⁶⁷ О смысле слова ‘воспитание’. С. 25—28.

¹⁶⁸ Там же С. 28.

¹⁶⁹ Там же.

¹⁷⁰ Письмо сыну с рекомендациями во время путешествий // Материалы для биографии княгини Е. Р. Дашковой. Лейпциг, 1876. С. 104.

¹⁷¹ Там же.

¹⁷² Там же. С. 106—107.

¹⁷³ Путешествующие // Собеседник. 1784. Ч. II. С. 120—132.

¹⁷⁴ Сокращение катехизиса честного человека. С. 35.

¹⁷⁵ Записки тетушки. С. 79.

¹⁷⁶ Отрывок записной книжки. С. 12.

¹⁷⁷ Моя записная книжка // Собеседник. 1784. Ч. 13. С. 25—26.

¹⁷⁸ Смагина Г. И. Академия наук и российская школа. Вторая половина XVIII в. СПб.. 1996. С. 87—155.

¹⁷⁹ РГИА, ф. 730, оп. 1, д. 11, л. 1.

¹⁸⁰ Там же. л. 3.

¹⁸¹ Записки. М., 1987. С. 132.

¹⁸² Кросс Э. Г. У темзских берегов… С. 155—156.

¹⁸³ Там же. С. 157.

¹⁸⁴ Записки. М, 1987. С. 394.

¹⁸⁵ Долгова С. Р. Е. Р. Дашкова и семья Малиновских // Екатерина Романовна Дашкова: Исследования и материалы. СПб., 1996. С. 71—79.

¹⁸⁶ Записки. М., 1987. С. 196.

¹⁸⁷ Цит. по: Кочеткова Н. Д. Николев Николай Петрович // Словарь русских писателей XVIII века. СПб., 1999. Вып. 2 (К—П). С. 350.

¹⁸⁸ Записки. М., 1987. С. 37.

¹⁸⁹ РГИА, ф. 1329, оп. 1, д. 153, л. 128.

¹⁹⁰ Деятельность Е. Р. Дашковой в Петербургской Академии наук — одна из ярких страниц ее творческой и общественной жизни. Не случайно, что именно эта деятельность и привлекает внимание исследователей. См.: Краснобаев Б. И. Глава двух академий // Вопросы истории. 1971. No 12. С. 84—98, Лозинская Л. Я. Во главе двух академий. М., 1978, 1983, Толстой М. Я. Е. Р. Дашкова — организатор российской науки // Вестник Российской Академии наук. 1993. No 3. С. 245—248, Челышев Е. П. От Екатерины Романовны и Константина Романова до наших дней. К 250-летию со дня рождения Е. Р. Дашковой // Там же. No 6. С. 536—554, Тишкин Г. А. ‘Ее светлость мадам директор’ (Е. Р. Дашкова и Петербургский университет в 1783—1796 гг.) // Екатерина Романовна Дашкова: Исследования и материалы. СПб., 1996. С. 80—93, Ожигова Е. П. Е. Р. Дашкова — директор Петербургской Академии наук // Там же. С. 94—102, Смагина Г. И. Е. Р. Дашкова и просветительская деятельность Академии наук // Там же. С. 103—109, Зайцева А. А. Е. Р. Дашкова и книжная торговля Академии наук // Там же. С. 110—127, Павлова Г. Е. Академия наук и власть: Первое столетие. Становление научного центра // Российская Академия наук: 275 лет служения России. М., 1999. С. 92—96, Летопись Российской Академии наук. Т. 1. 1724—1802. СПб., 2000. С. 698—819.

¹⁹¹ Записки. M., 1987. С. 153.

¹⁹² Летопись Российской Академии наук. Т. 1. С. 699.

¹⁹³ Записки. М., 1987. С. 154.

¹⁹⁴ Протоколы заседаний Конференции Императорской Академии наук с 1725 по 1803 гг.: В 4 т. СПб., 1897—1911. Т. 3. 1900. С. 647. См. перевод с франц. в наст. изд. С. 274.

¹⁹⁵ Там же.

¹⁹⁶ ПФА РАН, ф. 1, оп. 3, д. 67, л. 66—66 об.

¹⁹⁷ Там же, ф. 3, оп. 1, д. 331, л. 140—141, ф. 21, оп. 3, д. 306, л. 1.

¹⁹⁸ The Russian Academy // The Edinburgh Magazine. 1785. T. 1. P. 304— 307, ПФА РАН, ф. I, on. 3, д. 67, л. 71—72, 112—112 об.

¹⁹⁹ ПФА РАН, ф. I, оп. 3, д. 67, л. 70—70 об.

²⁰⁰ Карлсруэ Е. Р. Дашкова посетила во время первого путешествия по Европе. См.: Записки. M., I987. С. 106—107.

²⁰¹ ПФА РАН, ф. 1, оп. 3, д. 67, л. 87—89.

²⁰² Ученая корреспонденция Академии наук XVIII века. Научное описание. 1783—1800. Л., 1987. С. 181—183.

²⁰³ Дашкова Е. Р. Записки 1743—1810 / Подготовка текста Г. Н. Моисеевой. Л., 1985. С. 144. В ‘Записках’ (М., 1987. С. 152) сделан такой перевод этой фразы: ‘Меня заставили тащить совершенно неисправный плуг’. В наст. изд. следующий перевод: ‘Я оказалась впряженной в совсем уже расстроенную колымагу’.

²¹⁴ Тишкин Г. А. ‘Ее светлость мадам директор’… С. 80—93, Смагина Г. И. Е. Р. Дашкова и просветительская деятельность Академии наук. С. 103—109, Под сенью ‘мадам директор’ // Марголис Ю. Д., Тишкин Г. А. ‘Единым вдохновением’. Очерки по истории университетского образования в Петербурге в конце XVIII—первой половине XIX в. СПб., 2000. С. 53—81.

²⁰⁵ Летопись Российской Академии наук. Т. 1. С. 748, 789, 800, 814.

²⁰⁶ Там же. С. 801.

²⁰⁷ РГАДА, ф. 248, оп. 80, д. 6514, л. 125—126.

²⁰⁸ Смагина Г. И. Академия наук и российская школа… С. 101—117.

²⁰⁹ Летопись Российской Академии наук. Т. 1. С. 704, 705, 708, 715.

²¹⁰ Болховитинов Н. Н. Россия открывает Америку. 1732—1799. М., 1991. С. 149.

²¹¹ Летопись Российской Академии наук. Т. 1. С. 790.

²¹² ПФА РАН, ф. 3, оп. 1, д. 556, л. 153 об.

²¹³ Протоколы заседаний Конференции… Т. 3. С. 729—735.

²¹⁴ Некрасов С. М. Российская академия М., 1984, Каламинов В. В., Файнштейн М. Ш. Храм муз словесных: Из истории Российской академии. Л., 1986: Державина Е. И. Е. Р. Дашкова // Отечественные лексикографы XVIII—XX вв. М., 2000. С. 21—40, Богатова Г. А. Е. Р. Дашкова — лексикограф // Дашкова Е. Р. и российское общество XVIII столетия. М., 2001. С. 22—39.

²¹⁵ Богословский В. А. Кваренги — мастер архитектуры русского классицизма. Л., 1995. С. 44.

²¹⁶ Schubert Friedrich von. Unter dein Doppeladler. Stuttgart, 1962. S. 390.

²¹⁷ Западов В. А. Княжнин Яков Борисович // Словарь русских писателей XVIII в. СПб., 1999. Вып. 2 (К—П). С. 79—80.

²¹⁸ ПФА РАН, ф. 1, оп. 2—1794, 14 августа, 118, л. 2—2 об.

²¹⁹ Там же, л. 6—7.

²²⁰ Там же, л. 1.

²²¹ Протоколы заседаний Конференции… Т. 4. С. 388—389. См. перевод с франц. в наст. изд. С. 329.

²²² Протоколы заседаний Конференции… С. 389.

²²³ РГИА, ф. 938, оп. 1, д. 386, л. 5.

²²⁴ ПФА РАН, P. V, оп.Д, д. 4, л. 31.

²²⁵ РГИА, ф. 1329, оп. 1, д. 184, л. 36.

²²⁶ Смагина Г. И. Публичные лекции Петербургской Академии наук во второй половине XVIII в. // Вопросы истории естествознания и техники. 1996. No 2. С. 16—26.

²²⁷ Протоколы заседаний Конференции… Т. 3. С. 681.

²²⁸ РГИА, ф. 17, оп. 1, д. 35, л. 11.

²²⁹ Там же, л. 11 об.

²³⁰ ПфА РАН, ф. 3, оп. 1, д. 556, л. 215 об.

²³¹ Сухомлинов М. И. История Российской академии. СПб., 1876. Вып. 3. С. 46.

²³² ПФА РАН, ф. 3, оп. 9, д. 488, л. 2—2 об.

²³³ Протоколы заседаний Конференции… Т. 4. С. 571.

²³⁴ ПФА РАН, ф. 1, оп. 2—1785, д. 4, л. 6—6 об.

²³⁵ Новые ежемесячные сочинения. 1787. Ч. 9. С. 56—59.

²³⁶ Сухомлинов. Вып. 1. С. 344.

²³⁷ ПФА РАН, ф. 3, оп. 1, д. 347, л. 77—78.

²³⁸ Раскин Н. М. Химическая лаборатория М. В. Ломоносова. М., Л., 1962. С. 197.

²³⁹ Протоколы заседаний Конференции… Т. 4. С. 347—375.

²⁴⁰ Санктпетербургские ведомости. 1795. 1 июня. No 44.

²⁴¹ ПФА РАН, ф. 3, оп. 9, д. 488, л. 4 об.

²⁴² Там же, л. 1—1 об.

²⁴³ Санктпетербургские ведомости. 1795. 1 июня. No 44.

²⁴⁴ ПФА РАН, ф. 3, оп. 9, д. 488, л. 3.

²⁴⁵ Санктпетербургские ведомости. 1796. 3 июня. No 45.

²⁴⁶ Веселовский К. С. Отношение императора Павла к Академии наук // Русская старина. 1898. No 4. С. 9.

²⁴⁷ Протоколы заседаний Конференции… Т. 4. С. 900.

²⁴⁸ Новые ежемесячные сочинения. 1792. Ч. 73. С. 13.

²⁴⁹ Сухомлинов. Вып. 4. С. 45.

²⁵⁰ ПФА РАН, ф. 3, оп. 9, д. 488, л. 12 об.

²⁵¹ Там же, л. 3 об.

²⁵² Там же.

²⁵³ Там же, л. 1 об.

²⁵⁴ Де-Пуле М. Ф. Отец и сын // Русский вестник. 1875. No 5. С. 164.

²⁵⁵ Греч Н. И. Записки о моей жизни. М, Л., 1930. С. 178.

²⁵⁶ РГИА, ф. 730, оп. 2, д. 5, л. 77.

²⁵⁷ Записки. M., I987. С. 157.

²⁵⁸ Летопись Российской Академии наук. Т. 1. С. 750.

²⁵⁹ Копелевич Ю. X., Ожигова Е. П. Научные академии стран Западной Европы и Северной Америки. Л., 1989. С. 99, 224.

²⁶⁰ Веселая Г. А. Е. Р. Дашкова в селе Троицком // Труды Государственного исторического музея. М., 1984. Вып. 58. С. 77—91, Долгова С. Р. ‘Здесь каждый куст посажен мною…’ // Наука и жизнь. 1986. No 3. С. 33—35: Фирсова Е. Н. После ссылки: Е. Р. Дашкова в Москве и в Троицком в 1797—1801 гг. // Е. Р. Дашкова и А. С. Пушкин в истории России. М.: МГИ им. Е. Р. Дашковой, 2000. С. 62—75.

²⁶¹ Записки. Чечулин. С. 283.

²⁶² Записки. М., 1987. С. 207.

²⁶³ Там же.

²⁶⁴ Там же. С. 294.

²⁶⁵ Там же. С. 246.

²⁶⁶ Там же. С. 208.

²⁶⁷ Материалы для биографии княгини Е. Р, Дашковой. Лейпциг, 1876. С. 158.

²⁶⁸ Записки. М., 1987. С. 337.

²⁶⁹ Там же. С. 296.

²⁷⁰ Сводный каталог серийных изданий России (1801—1825). Т. 1. Журналы (А—В). СПб., 1997. С. 174.

²⁷¹ История императорского Московского университета, написанная к столетнему его юбилею Степаном Шевыревым. М., 1855. С. 372.

²⁷² Записки. М., 1987. С. 301.

²⁷³ ПФА РАН, ф. 137, оп. 1, д. 13, л. 10.

²⁷⁴ Записки тетушки. С. 78—80.

Читайте также: