Г. Геффдинг. История новейшей философии, Бердяев Николай Александрович, Год: 1891 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 7 минут(ы)

Николай Александрович БЕРДЯЕВ

Г. ГЕФФДИНГ. ИСТОРИЯ НОВЕЙШЕЙ ФИЛОСОФИИ.
ОЧЕРК ИСТОРИИ ФИЛОСОФИИ ОТ КАНТА ДО НАШИХ ДНЕЙ

Перев. с нем. Издание ред. журн. ‘Образование’. С.-Петербург. 1900, стр. 496. Ц. 2 р.

При бедности нашей философской литературы перевод ‘Истории новейшей философии’ Геффдинга является очень важным вкладом в неё. Переведенный том составляет только вторую часть труда Г[еффдинг]а, охватывая ровно 125 лет, считая со смежных годов смерти Хр. Вольфа и появления первого значительного произведения Канта до восьмидесятого года истекающего столетия, который автор делает гранью для своего исследования. Переводчики вполне справедливо полагали, что второй том представляет больше интереса для русских читателей.

Г[еффдинг] как датчанин по географическому положению своей страны стоит между и вне наций, для которых развитие философского мышления связано с вопросом о прогрессе родного народа. Со стороны он может объективнее, беспристрастнее и равномернее оценивать вклад в общую сокровищницу человеческого духа той или другой нации. Это преимущество во внешнем положении автора в значительной мере отразилось на его труде. Он не сосредоточивает своего исключительного внимания на одном или нескольких течениях, лишь бегло касаясь других, как это иногда бывает, а довольно равномерно распределяет имеющееся в его распоряжении место между различными школами. Наибольшее количество страниц он посвящает двум крайним противоположностям — позитивизму (170 с.) и философии романтизма (120 с.), критической философии и философии последних тридцати лет в Германии он отводит сравнительно меньше места (90 и 60 с.), наконец, на долю философии просвещения XVIII ст[олетия] и философии на Севере выпадает всего 20 и 6 с.

Тем не менее, эта равномерность и беспристрастность при воздаянии каждому по его заслугам, конечно, только относительна. На самом деле Г[еффдинг] сторонник известного направления и имеет вполне определенные симпатии. Это настолько естественно, что никто не может быть на него в претензии за это, тем более, что в общем он остается весьма объективным исследователем. Но в одном случае Г[еффдинг], несомненно, нарушил общее равновесие между отдельными частями своего труда. Пострадал от этого Кант. Ту философию, которую Г[еффдинг] излагает под именем философии Канта, можно признать кантовской только с большими оговорками, так как это очень спенсеризированный Кант.

Само по себе нельзя признать предосудительным изложение взглядов какого-нибудь мыслителя в той или иной, своеобразной, не вполне ему принадлежащей окраске. Даже прилаживание мыслей одного из современных или модных философов к проблемам и запросам, по существу ему чуждым, вполне законный литературный прием. Так поступали, напр[имер], Лессинг и Гердер со Спинозой или наши публицисты с Дарвином и Спенсером. Еще более часто отступают от идей учителя сторонники известного направления, составляющие школу, напр[имер], кантианцы, дарвинисты, марксисты. Но различные роды литературы требуют и различных литературных приемов. В ‘Истории философии’ неуместна чуждая философу окраска его взглядов. Особенно это надо признать по отношению к философу, действовавшему более ста лет тому назад и занимающему центральное место, философу, критическая литература о котором, составляющая целую библиотеку, главным образом задавалась целью очистить его миросозерцание от всех наносных и чуждых ему элементов.

Излагая философию Канта в своеобразном освещении, заимствованном у Спенсера, которого Г[еффдинг], впрочем, не называет, он, по-видимому, думает оказать этим услугу Канту, делая более понятным, доступным и современным. Вероятно, с ним согласятся и наши спенсерианцы. С беспартийной точки зрения, однако, Кант только проигрывает от этого нового покушения на его оригинальный и самобытный облик. Конечно, нельзя не признать чрезвычайно удачной и меткой формулу Спенсера, по которой априорным для индивидуума является то, что для рода служит a posteriori. Но она не включает в себя ничего больше, чем превращение опыта из индивидуального в родовой, и в таком виде может быть согласована с Кантом. Ведь кантовское a priori проявляется главным образом на опыте, составляя часть его, и вне опыта мы познаем его только благодаря отвлекающей и изолирующей деятельности нашей мысли. Подстановка родового опыта на место индивидуального не только не противоречит идеям Канта, но отчасти даже намечено им самим. Однако, спенсеровское родовое a posteriori, превращающееся для индивидуума в a priori, должно откуда-нибудь браться. Утверждают, что оно является накопленным опытом рода, унаследованным индивидуумом. Но опыт в том значении, какое ему придают эмпиристы, т. е. как ряд впечатлений, воспринятых извне, не заключает в себе тех объединяющих элементов, о которых собственно и идет речь. Притом признавать, что именно такой опыт передается путем наследственности, это значило бы являться сторонником самой грубой теории врожденных идей, так как этот опыт — не что иное, как содержание наших представлений. Следовательно, приходится прийти к заключению, что этим a posteriori могут быть только те объединяющие душевные функции, которые человечество творит из себя, или которые развиваются в человечестве, но только в определенном направлении и точных границах, так что это развитие-творчество сводится к уяснению или к постепенному проникновению в сознание тех задатков, которые заложены в человеческом сознании.

Спенсеровское освещение, т. е. объяснение всего исключительно одним развитием, при изложении кантовских априорных начал выступает наиболее ярко, конечно, в отношении Геффдинга к этике Канта. Изложению её он предпосылает рассмотрение культурно-исторических трудов Канта — причем слабой опорой ему служит хронология появления этих сочинений: уже давно доказано, что последняя не совпадает с хронологией возникновения отдельных идей и заключительных звеньев системы Канта. Несомненно, что с точки зрения Спенсера Канта следует именно так понимать, как будто бы его моральный закон историческая цель рода, действующая наравне с другими родовыми инстинктами, а не единственное в своем роде, так сказать, безвременное сознание долга. Но это не исторический Кант. В дальнейшем изложении Г[еффдинг] истолковывает кантовские понятия ‘человечества’ и ‘человеческого рода’ в эмпирическом и историческом смысле. Это несомненное недоразумение: у Канта ‘человечество’ и ‘человеческий род’ имеют не эмпирическое и историческое, а трансцендентальное значение, т. е. для Канта они означают не то, что существует и создает в человечестве, а что безусловно осязательно для него.

Верхом непозволительного отношения к Канту со стороны Г[еффдинг]а надо признать пропуск четвертой антиномии Канта, заключающей в себе учение о том, что одинаково логично можно доказать как бытие, так и небытие Необходимого Существа. Это приводит автора даже к извращению Канта, так как он противопоставляет первым двум антиномиям третью, совсем не упоминая даже о существовании четвертой (с. 52-53), между тем как Кант противопоставляет первые две антиномии двум последним. Неожиданность такого извращения настолько поражает, что можно даже заподозрить какой- нибудь курьез, обусловленный ‘не зависящими от редакции обстоятельствами’. Но при сравнении русский текст оказывается дословным переводом с немецкого. От каких бы причин, однако, ни произошел этот недочет, он настолько важен, что редакция, если она только преследует общеобразовательные цели, обязана была справиться с датским оригиналом и в крайнем случае оговорить этот пропуск в особом примечании.

На основании всего вышесказанного нужно придти к заключению, что нельзя рекомендовать знакомство с Кантом по Г[еффдинг]у. К счастью, этот недостаток может быть пополнен чтением одного из имеющихся в русском переводе исследований о Канте Паульсена и особенно Виндельбанда.

Лучший отдел в сочинении Г[еффдинг]а — третий, посвященный позитивизму. Кто желает по книге Г[еффдинг]а познакомиться со взглядами автора, а не изучать по ней истории философии, тот должен начать именно с этого отдела. В нем Г[еффдинг] излагает не только позитивизм, а всю философию Франции и Англии за последнее столетие, так что сюда входят и Де-Местр, и [Мен де] Биран, и Кузен, и Кольридж, и Карлейль, и Гамильтон, и другие мыслители, не имеющие ничего общего с позитивизмом. Но они совершенно теряются в широком потоке позитивного мышления, выдвинувшем во Франции и Англии самых крупных философов этого столетия. Особенно подробно Г[еффдинг] останавливается на Конте, Дж. Ст. Милле и Спенсере. Изложение идей этих трех философов одинаково хорошо и полно, но предпочтение, несомненно, надо отдать изложению философии Спенсера, тем более, что и сам автор в своих симпатиях сильнее всего склоняется к нему.

В противоположность французской и английской философии, или позитивизму, автор не сочувствует немецкой философии от Канта до разложения гегелевской школы или ‘философии романтизма’, как он её называет. Свой общий резкий приговор над спекулятивными системами Г[еффдинг] сам опровергает изложением этих систем в отдельности. Надо отдать ему справедливость, что он сумел очень удачно и в довольно краткой форме извлечь существенное содержание из этих систем. При этом идейное богатство их выступает, может быть, против его воли, с поразительной яркостью.

Последняя часть сочинения Г[еффдинг]а, посвященная немецкой философии от 1850 до 1880 г., несколько короче других и носит как бы отрывочный характер. Причина этого заключается в том, что автор, положив себе пределом восьмидесятый год истекающего столетия, на что он имел полное право, захотел придумать внутреннее объяснение для своего решения и мотивировать его тем, что с этого времени начинается коллективная разработка философских проблем. Объяснение это несколько натянуто и не вполне верно, так как возникновение коллективной разработки философии надо отнести к концу шестидесятых и к началу семидесятых годов. Поэтому-то Г[еффдинг], не считая материализма, трактует только о пяти наиболее видных и не связанных между собой философах этой эпохи, что оказывается недостаточным. Даже неокантианством он занят только в лице Фр. А. Ланге. В действительности же Фр. А. Ланге настолько связан со всей неокантианской литературой, что положительно трудно решить, он ли больше повлиял на быстрое её развитие, или она вызвала его к деятельности и сразу сообщила ему крупное значение. Уделяя здесь так мало места неокантианству, Г[еффдинг] несколько непоследователен, так как раньше он сам доказывал, что даже ‘во время кажущегося единодержавия романтического умозрения он (Кант) всегда имел круг верных и вдумчивых последователей’ (с. 198). Что касается разбора идей философов этого периода, то Г[еффдинг], несомненно, очень односторонне изобразил Лотце лишь как создателя метафизической системы, которому он делает упрек в том, что ‘Лотце вообще не понимал теории познания’ (с. 450). Последнее было бы совершенно верно по отношению к Лотце первого периода. Но во втором издании своей ‘Логики’ он посвящает ‘познанию’ третью часть её, которая принадлежит к лучшему, что мы имеем по теории познания за последние пятьдесят лет. Впрочем, нельзя отрицать, что по своему своеобразному положению Лотце не подходит к другим исследователям, создавшим широкий интерес к теории познания, и что у него навсегда сохранилось очень странное и несправедливое отношение к Канту. Лучшим очерком в последней части сочинения Г[еффдинг]а является очерк философии Дюринга, служащий заключением для всей книги.

Перевод сочинения Г[еффдинг]а надо признать в общем удовлетворительным. При чтении книги, однако, бросается в глаза крайняя неровность его. Так, в начале, в конце и в одном отрывке в середине книги часто встречаются немецкие обороты и неупотребительные в литературном русском языке слова и выражения, как напр[имер], ‘пребывающее значение’ (с. 106, 239), ‘прицепляться за букву догмата’ (с. 157), ‘его критической интеллигенцией’ (с. 162), ‘провизорно’ (с. 170), ‘идейной авантюрой’ (с. 198), ‘красивое и теплое чествование’ (с. 199), ‘конфессиональных рамок’ (с. 201), ‘прицепляли их к божественному существу’ (с. 234). Вопрос терминологии в переводных сочинениях, несомненно, очень важный, так как, благодаря переводам, в выработке терминов могут участвовать более широкие круги писателей. Те писатели, которые не решатся в оригинальном сочинении употребить новый термин, бывают принуждены при переводе иностранных книг употреблять и создавать таковые. При переводе Г[еффдинг]а не все термины переданы удачно. Так, кантовское ‘Anschauung’ очень неудачно переведено словом ‘воззрение’ (с. 40), хотя в книге Паульсена о Канте, вышедшей в издании того же журнала, этот термин вполне правильно переведен словом ‘интуиция’. Не менее неудачно для ‘Wissenschaftslehre’ Фихте употреблено слово ‘наукоучение’ (с. 122, 124, 127), являющееся удвоением одного и того же корня, т. е. как бы тавтологией, но и термин ‘наукословие’, введенный при переводе ‘Истории новой философии’ Фалькенберга, мало подходит, поэтому наиболее соответствующим термином, вероятно, будет слово ‘науковедение’. Также неправилен перевод слова ‘Inharenz’ термином ‘пребываемость’ (с. 210, 212), так как его надо переводить словом ‘принадлежность’. В заключение необходимо указать на несколько ошибок, вкравшихся в перевод. На с. 69 названо ‘юношеским’ произведение Канта, которое он выпустил, когда ему было 40 лет. В другом месте (с. 187) желчь названа выделением почек, хотя в немецком тексте, конечно, стоит слово ‘Leber’ — печень. Также ошибочно названа философия Краузе ‘пантеизмом’ (с. 224), между тем как он, в противоположность пантеизму, называл её ‘панентеизмом’, объединяя в одном слове формулу древних ‘ ‘ — ‘единое [и] все’. Наконец, по поводу проблемы ‘принадлежности’ Гербарта сказано, что ‘она возникает потому, что одна и та же вещь как будто обладает несколькими свойствами’ (с. 210), а в немецком тексте говорится, ‘что одной и той же вещи должны быть приписаны несколько свойств’.

(‘Мир Божий’, 1901, No 2, февраль, с. 90-94, подпись: Б. К-ский)

Николай Александрович БЕРДЯЕВ

Перев. с нем. Издание ред. журн. ‘Образование’. С.-Петербург. 1900, стр. 496. Ц. 2 р.

Читайте также: