Г. Елизаветина. Н. П. Огарев, Огарев Николай Платонович, Год: 1977
Время на прочтение: 19 минут(ы)
Г. Елизаветина
Н. П. Огарев
----------------------------------------------------------------------------
Н.П. Огарев. Избранное
М., 'Художественная литература', 1977
----------------------------------------------------------------------------
Поэт, мыслитель, революционер Огарев принадлежал к плеяде тех, кого
Добролюбов называл 'людьми будущего', 'перед которыми с изумлением
преклонится всякое поколение'. 'Эти люди, - писал Добролюбов, - почерпнули
жизненный опыт в своей непрерывной борьбе и умели его переработать силою
своей мысли, поэтому они всегда стояли в уровень с событиями' {Н. А.
Добролюбов. Собр. соч. в 9-ти томах, т. 4. М.-Л., Гослитиздат, 1962, с.
72.}.
Судьба их была нелегкой.
Ближайший друг и соратник Герцена, Огарев прожил жизнь, смысл и
содержание которой составляли революционное дело н поэзия.
Николай Платонович Огарев родился 24 ноября (6 декабря) 1813 года в
Петербурге, в одной из самых богатых и знатных семей России, из поколения в
поколение поставлявшей государству крупных чиновников и гвардейских
офицеров. Отец Огарева, Платон Богданович, продолжал традиции семьи. Он
достиг высоких ступеней служебной лестницы и пошел бы, вероятно, еще дальше,
если бы не бросил службу, потрясенный постигшим его несчастьем - ранней
смертью жены. О матери Огарева, Елизавете Ивановне, урожденной Баскаковой,
известно мало. Она умерла, когда ее сыну не было и двух лет. Добрая, умная,
образованная, она навсегда осталась для сына воплощением женственности и
любви. После смерти матери семья поселилась в родовом имении Старое Акшено
Писарского уезда Пензенской губернии. Здесь прошло раннее детство Огарева.
Богатый дом и сад! оранжереи...
Полсотня слуг...
Сестра с своей мадамой безотлучной...
И сам отец, который с нами в день
Беседовал три раза очень важно
И коротко, - а на ночь подходил
К постелям - дать свое благословенье,
И исчезал, как царственная тень.
Знакомый, но какой холодный образ!
('Исповедь лишнего человека')
Атмосфера родного дома была тягостна, 'дом мне был тюрьмой', - напишет
позже Огарев ('Вы выросли, любя отца и мать...'). Платон Богданович был не
злым, а лишь самым заурядным человеком, весьма далеким от рано проснувшихся
поэтических и умственных интересов сына. В 1820 году Огаревы переехали в
Москву, но уклад жизни не изменился: строгая чинность, традиционный семейный
деспотизм отца, молебны и царящая надо всем тоска. 'Все это, - вспоминал
Огарев, - вызывало во мне сильное противодействие и отрывало от этого
удушающего мира' ('Записки русского помещика'),
В противоположность стоячему быту с большой интенсивностью шла
внутренняя жизнь подростка. Через гувернантку Анну Егоровну Горсеттер, ее
подругу Елизавету Евгеньевну Кашкину и некоторых учителей доходили до
Огарева запрещенные стихи и отзвуки передовых идей времени. Но переломным
моментом жизни стало для него восстание декабристов. 'Да! - восклицал Огарев
в своей исповеди, -1825 год имел для России огромное значение. Для нас,
мальчиков, это было нравственным переворотом и пробуждением. Мы перестали
молиться на образа и молились только на людей, которые были казнены или
сосланы. На этом чувстве мы и выросли'.
Через два месяца после событий на Сенатской площади скончалась бабушка
Огарева. Гувернер мальчика отвел его в дом дальнего родственника Огаревых И.
А. Яковлева и попросил 'воспитанника' Яковлева, а в действительности его
незаконного сына Александра Герцена, развлечь Ника, как называли Огарева в
интимном кругу. Этот день, 14 февраля 1826 года, стал началом дружбы,
прошедшей через всю жизнь обоих - Огарева и Герцена.
Полные решимости продолжить дело декабристов, юноши летом 1826 или 1827
года 'в виду всей Москвы', на Воробьевых горах, дают клятву осуществить свои
свободолюбивые мечты. Решение пожертвовать 'жизнью на избранную <...>
борьбу' {А. И. Герцен. Собр. соч. в 30-ти томах, т. VIII. М., Изд-во АН
СССР, 1956, с. 81.} явилось для них 'днем сознания своей дороги' ('Моя
исповедь'),
К университетским годам Огарев подошел с немалым уже литературным и
философским багажом. Пушкин, Рылеев, Руссо, Шиллер, Монтескье, Локк давали
богатую пищу для размышлений и укрепляли свободолюбивые настроения юноши.
Огарев набрасывает планы философских статей, увлекается музыкой, пишет
стихи, но главным для него тогда было не это - главными были политические
теории и проекты.
Огарев поступил в Московский университет на правах вольнослушателя,
посещая лекции на физико-математическом, словесном и
нравственно-политическом отделениях. Его основным занятием, по желанию отца,
считалась служба: в 1832 году Огарев был зачислен в Московский архив
Государственной коллегии иностранных дел. Но, как свидетельствуют его
служебные документы, делом он 'занимался мало'.
Необыкновенная человеческая привлекательность Огарева, его отзывчивость
и такт очень скоро сделали его вместе с Герценом своеобразным центром
притяжения студенческого кружка, чаще всего и собиравшегося в доме отца
Огарева, на Никитской.
Общественно-политические вопросы стали главными интересами кружка, хотя
никакой ясной программы действий пока еще не было. 'Что мы собственно
проповедовали, - вспоминал Герцен в 'Былом в думах', - трудно сказать. Идеи
были смутны, мы проповедовали декабристов и французскую революцию, потом
проповедовали сен-симонизм и ту же революцию, мы проповедовали конституцию и
республику... Но пуще всего проповедовали ненависть к всякому насилью, к
всякому правительственному произволу' {А. И. Герцен. Собр. соч., т. X, с.
318.}.
Друзья не скрывали своих убеждений: собирали деньги в помощь сосланным
членам кружка Сунгурова, которые считали себя последователями декабристов,
приезжали прощаться со ссыльными, носили трехцветные шарфы (цветов знамени
французской революции 1789 г.). Между тем шло тягостное для России время -
время николаевского царствования, когда подавлялось малейшее свободолюбивое
движение, каждая сколько-нибудь прогрессивная мысль, когда людей
арестовывали и ссылали по одному подозрению в том, что они разделяют взгляды
казненных и сосланных в Сибирь декабристов. Московский же университет
казался царю особенно опасным, был в его глазах настоящим рассадником
'вредных' идей. Кружок Герцена - Огарева скоро привлек к себе пристальное
внимание властей. Летом 1833 года за Огаревым был установлен секретный
полицейский надзор, а в ночь на 10 июля 1834 года он был арестован.
Благодаря хлопотам влиятельных родных первый арест Огарева продолжался
недолго: через несколько дней его взяли на поруки. Но после тщательного
разбора отобранных у него бумаг, среди которых оказались письма, написанные
'в конституционном духе', 31 июля он был арестовав вторично. Несколько
ранее, 21 июля, аресту был подвергнут и Герцен.
На допросах в Следственной комиссии Огарев проявил незаурядную силу
духа, никого не выдал, никого не запутал. Позже, в поэме 'Тюрьма', он писал:
Мне не забыть во век веков
Безумно-сладостных часов,
Когда царя тупая сила
Во мне живую жизнь будила.
Объявленный 31 марта 1835 года приговор гласил, что Огарев ссылается в
Пензу. Выбор именно этого города был и счастьем и несчастьем Огарева.
Счастьем, потому что неподалеку, в одном из своих имений, жил тяжело больной
отец, которого Огарев любил, и несчастьем, потому что никто не прикладывал
столько усилий, чтобы сломить волю юноши, сколько приложил Платон
Богданович. В доме были постоянные гости, старик заставлял выезжать и самого
Огарева, делалось все, чтобы отвлечь его от политических интересов и прежних
друзей. 'Моя душа здесь, как в погребе, - писал Огарев друзьям, - ее обклали
льдом, и ее внутренняя теплота борется с окружающим холодом и исчезает. О
боже! как я несчастлив' {Н. П. Огарев. Избранные социально-политические и
философские произведения, т. II. М., Госполитиздат, 1956, с. 270.}.
Но все усилия окружающих приводили только к тому, что Огарев все больше
замыкался в себе, все настойчивее искал знаний, которые помогли бы ему
действовать. Особое значение он придавал разработке собственной философской
системы: она должна была стать теоретическим обоснованием его деятельности.
'Узнай точку, на которой ты поставлен в мире, - писал Огарев в 1835 году, -
и твоя будущность ярко разовьется пред тобою' {Там же, с. 273.}.
Самодовлеющее значение, которое в эти годы Огарев придавал философии,
усиление религиозного настроения Огарева свидетельствовали о его
теоретической незрелости, но даже и в это время увлечения идеалистической
философией и христианским вероучением тенденции 'реализма', как обычно
называл материализм Огарев, были сильны в его мировоззрении. 'Первый шаг наш
в области мышления, - писал позже Огарев, - был не исканием абстракта, не
начинанием с абсолюта, а был столкновением с действительным обществом и
пробудил жажду анализа и критики' {Там же, с. 23.}. Столкновение с
действительностью в ссылке и привело к тому, что социально-политические
взгляды Огарева в этот период обгоняли его философские построения. Так, он
задумывает и разрабатывает план улучшения положения крепостных крестьян.
План хотя и страдающий некоторой наивной умозрительностью, но, тем не менее,
основанный на целом ряде экономических преобразований, от которых можно было
ждать реального результата.
Огарев остро ощущает свое одиночество в это время: от друзей он был
оторван, переписка с Герценом стала в силу необходимости крайне
нерегулярной. Он искал единомышленников и, казалось, нашел. В Марии Львовне
Рославлевой Огарев увидел женщину, которая, как он думал, станет его
соратницей и подругой. Мария Львовна была племянницей пензенского
губернатора Панчулидзева и жила у него в доме. Не слишком красивая, она
умела нравиться, была образованна и обладала своевольным и увлекающимся
характером. Нет оснований думать, что Мария Львовна лицемерила, убеждая
жениха в готовности принести свою жизнь в жертву всеобщему благу. Вероятнее
всего, она не предполагала, что мягкий и бесконечно любящий ее поэт будет
так тверд в своих убеждениях. Вскоре после свадьбы обнаружилось полное
несходство их жизненных позиций... Став женой богатого человека, Мария
Львовна с присущей ей страстностью и безудержностью желаний бросилась в
светскую жизнь. Состоявшаяся в 1838 году, с разрешения Панчулидзева, поездка
на Кавказ показала Огареву, как далека от него его жена.
Во время этой поездки произошла встреча, о которой Огарев помнил долгие
годы, - с сосланными на Кавказ декабристами. 'Я стоял лицом к лицу с нашими
мучениками, - вспоминал Огарев, - я - идущий по их дороге, я - обрекающий
себя на ту же участь... это чувство меня не покидало' ('Кавказские воды').
Особенно сблизился он с поэтом-декабристом А. И. Одоевским. Под впечатлением
встречи Огаревым было написано стихотворение 'Я видел вас, пришельцы дальних
стран...'. А почти через сорок лет Огарев посвящает памяти Одоевского
стихотворение 'Героическая симфония Бетховена':
Я вспомнил вас, торжественные звуки,
Но применил не к витязю войны,
А к людям' доблестным, погибшим среди муки
За дело вольное народа и страны.
В ноябре 1838 года умер отец Огарева, оставив сыну большие земельные
владения и свыше четырех тысяч ревизских душ. Огарев приступает к
осуществлению плана освобождения принадлежащих ему крепостных. В октябре
1840 года с доверенными выборными лицами от крестьян он подписывает договор,
по которому 1800 крепостных села Белоомут за небольшой выкуп становились
свободными. Договор долго не утверждался царем, окончательное завершение
дела состоялось лишь в 1846 году.
Жена Огарева не одобряла его действий. С помощью влиятельных
родственников добившись возвращения мужа из ссылки, она после переезда в
Москву в 1839 году не только сама целиком ушла в светскую жизнь, но и тянула
в нее Огарева, стараясь оторвать его от друзей и прежде всего от Герцена.
Встреча во Владимире, где Огарев и Мария Львовна навестили ссыльного
Герцена в марте 1839 года, показала ей, как неразрывна связь друзей, как
многое она определяет в жизни Огарева. И, стараясь повернуть эту жизнь
по-своему, Мария Львовна вступила в борьбу с Герценом и другими членами
московского кружка за влияние на мужа. Борьба оказалась роковой для
семейного счастья Огаревых.
Конец 30-х - начало 40-х годов в истории русской общественной мысли
были временем, когда почти полная невозможность практической деятельности
для людей мыслящих обратила всю их энергию на деятельность интеллектуальную.
Изучение и знание философии становилось потребностью, то или иное понимание
философских вопросов сводило и разводило людей. Герцен, Белинский,
Грановский, Бакунин жадно читают философские труды Гегеля. 'Все в нас
кипело, - вспоминал участник московского кружка тех лет В. П. Боткин, - и
все требовало ответа и разъяснения' {XXV. 1859-1884. Сборник, изданный
Комитетом общества для пособия нуждающимся литераторам и ученым. СПб., 1884,
с. 500.}.
Огарев, мучаясь общественными и личными противоречиями, пытается в
философии найти путь к гармонии. Но уже через несколько лет он
разочаровывается в Гегеле и обращается к философии Фейербаха, Конта, к
изучению экономических вопросов. 'Мир с жизнью посредством науки, - пишет
Огарев в 1840 году, - и любовь к жизни посредством поэзии - вот пароль на
пропуск через 60 лет, которые мы проживем' {Н. П. Огарев. Избранные
социально-политические и философские произведения, т. II, с. 313.}. Мысль
Огарева мучительно бьется над разрешением важнейших мировоззренческих
проблем.
В 1841 году он уезжает за границу, где пробыл с небольшими перерывами
до 1846 года.
Со времени возвращения из ссылки все большее место в ягазнв Огарева
занимает поэтическое творчество.
Писать он начал рано. Юношеским стихотворениям Огарева присуще
романтическое восприятие мира. Лирический герой его поэзии не приемлет
окружающей действительности, он несоизмерим с нею и презирает ее. Но поэт не
отстраняется от мира, он пристально вглядывается в него, замечая социальные
противоречия и ища выхода из них. Романтизм Огарева носил активный,
революционный характер, в нем уже были заложены тенденции, позже приведшие
Огарева в русло реалистического направления русской литературы.
В мае 1840 года одно из стихотворений Огарева было опубликовано в
'Отечественных записках'. Оно называлось 'Старый дом'. Дом И. А. Яковлева,
где уже никто не жил и где так часто прежде бывал Огарев, навещая Герцена,
наводит его на воспоминания о невозвратном прошлом. В действительности все
обитатели дома тогда еще были живы, но Огареву важна здесь мысль о
необратимости времени, о быстропреходящей жизни, и он заканчивает
стихотворение нотой глубокой печали:
И мне страшно вдруг стало. Дрожал я,
На кладбище я будто стоял,
И родных мертвецов вызывал я,
Но из мертвых никто не восстал.
В октябре того же 1840 года 'Отечественные записки' публикуют еще одно
стихотворение - 'Деревенский сторож'. Тема одиночества, усиленная