Ф. П. Шиллер
Ф. П. Шиллер
Фрейлиграт как поэт германской революции 1848 года1
Фрейлиграт как поэт германской революции 1848 года1
———————————————
Фрейлиграт как поэт германской революции 1848 года, Шиллер Франц Петрович, Год: 1933
Время на прочтение: 20 минут(ы)
1 Русские переводы Фрейлиграта:
‘Немецкие поэты в биографиях и образцах. Под редакцией Н. В. Гербеля’, СПБ, 1877, стр. 583—594.
Ф. Фрейлиграт, ‘Вопреки всему’. Перевод, вступительная статья и примечание М. Зенкевича, Москва, изд. ‘Красной нови’.
‘Избранные стихотворения Ф. Фрейлиграта’. Перевод С. Заяицкого (и С. Остроумова) под редакцией и с предисловием В. Фриче, Харьков, 1924.
Ф. Меринг, Фрейлиграт и Маркс в их переписке. М.-Л., Гиз. 1929 (с приложением избранных стихотворений Фрейлиграта)
Ф. Фрейлиграт, ‘Мертвые живым’, перевод с немецкого. М. Зенкевича. М. Гихл, 1931.
В течение долгого времени буржуазная история литературы, в угоду классовым интересам своих хозяев, расценивала период наивысшего расцвета немецкой революционной поэзии в 40-х годах, и особенно в разгаре революции 1848 года, как мало заслуживающий внимания в художественном отношении. Даже творчество величайшего певца резолюции 1848 года, Фрейлиграта, старались низвести как ‘тенденциозную поэзию’ до уровня рифмоплетства и осудить ее на забвение.
И лишь в самом конце XIX и в начале XX века, а особенно после германской революции 1918 года наиболее лево настроенные радикальные историки литературы и критики начали уделять периоду революционной поэзии больше внимания, появляется ряд исследований о Гейне, Гервеге, Фрейлиграте и других. Причем стараются представить этих поэтов либо как предшественников национального объединения Германии Бисмарка 1871 года, либо как предтечей буржуазной республики 1918 года. Так, например, первый исследователь политического развития Фрейлиграта, А. Фольберт, видит свою задачу в следующем: ‘И в то же время политическое развитие Фрейлиграта, — ибо рассматривать деятельность человека в определенную эпоху и разбираться в этой деятельности означает понимать самую эпоху,— может дать ключ к пониманию истории нашего народа в то время, когда так громко провозглашались и потерпели такое сокрушительное фиаско те идеи, осуществление которых на иной лад 1870 год показывает нам в ярком солнечном свете’ {А. Vоlbert, F. Freiligrath als politischer Dicher. Munster i. W., 1907.}. А после 1918 года буржуазно-демократические и социал-демократические критики завладели великими революционными певцами 40-х годов и запрягли их в колесницу идеалов буржуазной республики.
Для нас вопрос об отношении к этой поэзии стоит в другой плоскости. Очищая ее от тех легенд, которые плели вокруг нее буржуазные критики — сознательно и несознательно — в интересах своего класса, мы должны заняться значением той поэзии, когда революционная буржуазия боролась еще бок о бок — и особенно мелкобуржуазная радикальная интеллигенция — с рабочим классом против феодализма.
Немецкая революционная поэзия 40-х годов имела трех великих попутчиков раннего социализма: Гейне, Гервага и Фрейлиграта. Все трое были в более или менее близких отношениях с Марксом и Энгельсом. Но лишь последний из них, Фрейлиграт, был членом партии пролетариата, союза коммунистов. Он находился в тесном сотрудничестве с Марксом в наивысший расцвет своего творчества, в поэзии революции 1948—49 года. И после подавления революции в 1849 году поэт еще целых два десятилетия жил вместе с Марксам в эмиграции, в Лондоне, где, однако, старая дружба и партийные отношения между ними начали охладевать с конца 50-х годов, ибо Фрейлиграт в это время стал увлекаться, хотя и не |в такой степени, как многие другие мелкобуржуазные революционеры 1848 года, новым движением буржуазии за объединение Германии под руководством Бисмарка. Об этой эволюции Фрейлиграта, и особенно об его взаимоотношениях с Марксом, говорится в названной уже выше книге Меривга. Правда, Меринг допустил в оценке этих взаимоотношений ряд ошибок, но в основном он все же дает более или менее правильную картину. Мы поэтому ограничимся здесь только кратким изложением пути развития поэта от ‘аполитичного’ романтика к революционному певцу и более подробно остановимся на периоде наивысшего расцвета его революционной поэзии 1848—49 года.
Фрейлиграт родился и вырос в Детмольде, главном городе маленькой страны, входившей как ‘государство’ (Липпе) в состав германского союза. В ней царили провинциальные мещанские настроения, пропитанные ортодоксально-протестантоким консервативным духом. Но непосредственно к этому ‘государству’ примыкает Вупперталь (родина Энгельса), бывший уже тогда центром хлопчатобумажной и шерстяной промышленности, выдвинувший целый ряд социалистических поэтов 40-х годов. И Детмольд, не отстававший от ‘духа времени’, в этот период бурного подъема рейнской торговли, а отчасти и промышленности, является родиной двух великих поэтов раннего немецкого социализма, Фрейлиграта и Г. Веерта. Фрейлиграт, сын обедневшего учителя, очень рано избирает профессию, которой занимались в те годы спервоначалу почти все рейнские поэты, — купеческого конторщика. Этот ‘дух времени’, по славам матери Гейне, состоял в том, что ‘талантливый человек мог достигнуть неслыханного в коммерческой области и подняться до высочайших вершин светского государства’. Первый период творчества Фрейлиграта, его так называемая экзотически-романтическая поэзия, и выражает стремления этой торгово-промышленной буржуазии к экспансии, к открытию и захвату азиатских и африканских рынков. Будучи в течение нескольких лет торговым служащим в Амстердаме, он имел возможность изучать пути этих торговых связей и наблюдать эту (международную экзотическую толпу в амстердамской гавани. Фрейлиграт является настоящим живописцем восточных экзотических ландшафтов. Его стихотворение ‘Воздушный караван’, например, начинается:
Поздно ночью мы лежали на земле, среди равнины,
У коней своих усталых чутко спали бедуины,
Вдалеке, при лунном свете, горы низкие белели,
А кругом в песке зыбучем дромадеров кости тлели.
Или в знаменитом ‘Мавританском князе’:
Дружину свою снарядил он на бой,
Обвита глава его красной чалмой,
Косматая кожа лежит на плечах:
То лев, им сраженный, в окружных степях.
Зовут его клики бойцов удалых,
Он, черной рукою в браслетах златых
Обняв свою деву, сказал ей:
‘Прощай! С кровавой победой меня ожидай!’
В этот период творчество Фрейлиграта считается обычно ‘аполитичным’. Легенду эту поэт сам разоблачил впоследствии. Но правильно в этом утверждении то, что Фрейлиграт в противоположность Гейне отличался невероятною узостью исторического кругозора. Так, в 1829 году он раболепно воспевал день рождения прусского короля, а во время всемирно-исторических событий 1830—31 года считал кутеж важнее всяких войн и революций. Фрейлиграт — также один из немногих тогдашних немецких поэтов, ничего не написавший об освободительной борьбе поляков и греков. В споре о ‘Молодой Германии’ он стоял за реакционного Менцеля, а в известной полемике между Гейне и швабской романтической школой опять-таки на стороне последней. Да и позже, когда поэт вернулся из Амстердама и поселился опять в Рейнской провинции, он был до того политически наивен, что из его попытки написать стихотворение по поводу увольнения семи либеральных геттингенских профессоров ничего не вышло. Но ознакомясь с жизнью на родине, в Вестфалии, где в литературном кружке, бывшем под влиянием Иммермана, уже дискутировались проблемы социально-политического характера, где вопрос о развитии промышленности и ее ‘вредном влиянии’ ‘а крестьянство трактовался Иммерманом в романе ‘Мюнхгаузон’ (1838) в духе народнически-кулацкой идеологии, Фрейлиграт постепенно отходит от восточно-экзотических мотивов и переходит к действительности своего отечества, однако, как он говорит:
Den Boden wechselnd, die Gesinnung nicht,
Whlt er die rote Erde fur die gelb,
Die Palme dort der Wstenstaub verweht:
Ans Herz der Heimat wirft sich der Poet,
Ein anderer und doch derselbe.
Но и (в этот период романтико-художеетвенных исканий Фрейлиграт чрезвычайно мало разбирался в социальных и политических вопросах. Так, он жалуется в 1840 году: ‘Я хотел бы, чтоб была война, хорошая веселая война. Я б вступил в войско, и убивал бы, и сам рисковал бы собой. Ведь жизнь — серая, бесцветная вещь, пусть немного пролитой крови даст ей краски. О, это бесславное время!’ {Luise Wiens, Freiligrath-Briefe, Stuttgart, 1910, S. 106.}. Но это время было менее всего ‘бесславно’. Это было начало буржуазно-политического движения в широких размерах, это был год рождения политической поэзии, как выражения этих устремлений. В этом 1840 году вышло известное стихотворение Николая Беккера о Рейне, первый признак пробуждения немецкого бюргерства после долголетней реакции. В эти же годы появились сборники политических стихав Дингельштедта, Гофмана, фон Фаллерслебена и многих других и прежде всего знаменитые ‘Стихи живого человека’ Гервега. После их выхода в свет Фрейлиграт писал своему другу Левину Шюккингу: ‘Гервег прекрасный парень, но политическая поэзия, поскольку она дипломатическая, ничего не стоит, и ее нужно отличать от патриотически-политической. Именно, поэзия должна рассчитывать на вечность, на непреходящее, и не возиться постоянно с проклятым навозом и отбросами нашей жалкой, злосчастной жизни человека и государства’ {W. Buchner, F. Freiligrath. Ein Dichteleben in Briefen. Bd. 1—2. 1882, Bd. 1, S. 411.}. В ноябре 1841 года он в этом же духе высказался о поэзии в стихотворении по поводу казни одного испанского контрреволюционера, где он говорит, что поэт на ‘башне, более высокой, чем стража партии, стоит’. На это последовал, как известно, ответ Гервега ‘Партия’ в ‘Рейнской газете’. Но еще до его появления, в январе 1842 года, Фрейлиграт окончательно отходит от своей прежней поэзии ‘львов и пустынь’. В стихотворении ‘Auch eine Rheinsage’, он пишет:
Zum Teufel die Kamele,
Zum Teufel auch die Leun!
Es rauscht durch m eine Seele
Der alte deutsche Rhein!
Er rauscht mir um die Stirne
Mit Wein und Fichtenlaub,
Er wscht mir aus dem Hirne
Verjhrten Wstenstaub.
И когда вышло стихотворение Гервега, то Фрейлиграт нашел его ‘прекрасным’. Но одновременно он добавляет: ‘Стихотворение Гервега сверкает и ослепляет, но именно некоторыми из своих великолепных картин он вложил замечательное оружие мне в руки… Я хочу лишь защитить права поэзии: было бы ужасно, если бы разрешили писать лишь политические стихотворения’ {Там же, стр. 423.}. Он дошел даже до того, что считает: ‘Царство поэзии не от мира сего, она должна быть на небе, а не на земле’ {Там же, стр. 425.}.
Таким образом мы видим, что Фрейлиграт в начале 1842 года, в самый разгар политической борьбы и расцвета революционной поэзии стоял еще за аполитичность в литературе, Noго настроения в этом отношении стали еще реакционнее, когда ему дали в марте 1842 года королевскую пенсию. В этом же году он выработал даже проект издания ежегодника, как ‘органа чистой поэзии’, который должен был держаться ‘довольно исключительно и аристократически’ и характеризовал стихи Гервега как ‘вандализм, богохульство, недостаток пиетета и важничанье’. Но осторожный издатель Котта, учитывая непопулярность таких лозунгов, отказался от своего проекта. Известно, как Фрейлиграт держался после изгнания Гервега из Германии и какую реакционную роль играло его ‘Письмо’, вызвавшее в свою очередь сильную атаку на поэта со стороны радикальной печати, в частности редактируемой молодым Марксом ‘Рейнской газеты’, и революционных поэтов. Имена Гервега и Фрейлилрата в 1843 году были лозунгами борьбы двух партий: оппозиционно бюргерской и реакционной.
Но ожесточенные нападки радикальных поэтов на Фрейлиграта, а также политические события 1843—1844 годов, как-то: запрещение левооппозиционной печати, усиление цензуры, рабочие восстания, социалистическая пропаганда, реакционного характера мероприятия прусского правительства и так далее, открывали постепенно Фрейлиграту глаза на ту роль, которую он объективно играл. И когда ко всему этому прибавилась борьба поэта с цензурой из-за самых невинных либеральных вещей, он наконец решительно от казался от королевской пенсии и перешел на сторону либерально умеренной оппозиции. Стихи, отражающие этот перелом в его творчестве, вышли в 1844 году в сборнике под характерным названием ‘Символ веры’. Лучше всего этот перелом чувствуется в стихотворении ‘Видение’, где обработан так часто встречающийся у Фрейлиграта сюжет о двух армиях, готовящихся к решительному бою, от исхода которого зависит все будущее человечества. И вот автор ставит вопрос: на чьей стороне будешь ты сражаться? И устами поэта тридцатилетней войны, Вильгельма Цинкгрефа, встающего из могилы, он обращается к колеблющемуся:
Schon geht ein feindlich Scheiden
Und Sondern durch die Welt,
Bald suchen sich die Schneiden
Wohl auch im offnen Feld!
Ade, dann, trumend Sinnen!
Ade, zwei Banner wehn!
Im Kampfe mitten drinnen
Wirst dann auch du bei einem stehn!
В ответ на это обращение Фрейлиграт выражает готовность снизойти с ‘башни высокой’ и стать на сторону партии:
Und kampfbereit bin ich!’.
Ich sprach: ‘Nah ist die Fehde
Конечно, пока ему все же не хотелось стоять на одной политической башне с Гервегом. ‘Я отношусь к нему приблизительно, как Жиронда к Горе’, — пишет он и утверждает, что и впредь не сделает никаких уступок ‘Гервегу и компании’ {W. Buchner, Bd. II, S. 101.}. Но политические события, а вместе с ними и развитие поэта шли таким быстрым темпом, что Фрейлиграт вскоре оказался не только на уровне партийной башни Гервега, но и значительно выше ее. В апреле-мае 1844 года он пишет стихотворение ‘Гамлет’, где Германия сравнивается с шекспировским героем и где поэт советует немцам оставить нерешительность:
Мы все надеемся и ждем:
Очнись, отважься на решенье!
И призраку своим мечом
Дай наконец успокоенье!
После выхода ‘Символа веры’ наступила настоящая травля поэта со стороны реакционной ‘благонравной’ печати. Но Фрейлиграт удовлетворен: ‘Главного, — пишет он в конце января 1845 года, — я достиг: я уладил дело со своей совестью и создал себе недвусмысленное положение’ {Там же, стр. 130.}. Он эмигрировал в Брюссель и после краткосрочного пребывания там, где он познакомился с Марксом, уехал с К. Гейнценом в Швейцарию. Здесь он попал в самую гущу политической борьбы между иезуитами и радикально-демократическим бюргерством.
Но и в самой Германии политические события развертывались все больше и больше. Так, 12 августа 1845 года саксонские жандармы стреляли в демонстрирующую народную толпу, и многие были убиты. По поводу этого события Фрейлиграт написал стихотворение ‘Убитые в Лейпциге’, в котором он выводит олицетворение Варфоломеевской ночи, она появляется у окна и говорит:
Я — ночь Варфоломеевская,— вся
В крови под крепом, — этот год жестоко
Один немецкий князь справлял меня
Как праздник, за двенадцать дней до срока!
Варфоломеевская ночь должна
Быть памятна своей ужасной датой!
Впоследствии реакционные историки и критики не мало иронизировали над этим сравнением стрельбы в демонстрацию с кровавой баней в Париже. Но для Фрейлиграта было достаточно того обстоятельства, что по инициативе немецкого князя стреляли в народ, и он бросает свои обвинения независимо от числа убитых:
Не так кроваво, как тогда, прошла!
Не все ль равно — свинец свистел полетом,
А сколько жертв — что вам до их числа…
Тринадцать их иль тридцать тысяч счетом!
Курки нажали — принц отдал приказ!
И снова стон и крик средь улиц черных.
В 1845/46 году Фрейлиграт, не имевший еще своего определенного и устойчивого революционного мировоззрения, находился под влиянием К. Гейнцена и немецких ‘истинных’ социалистов. Этим и объясняется неравноценность шести стихотворений, вошедших в сборник ‘a ira’ (1846). Стихотворения, как ‘Перед отплытием’ и ‘Как это делается’, обнаруживают весьма наивно-вульгарное понимание коммунизма, подобно Гейнцену, и недооценку движущих сил социальной революции, чем отличается ‘истинный’ социализм. Недаром Маркс и Энгельс, которые, вопреки утверждению Меринга, очень хорошо разбирались в вопросах эстетики и искусства, в главе ‘Немецкой идеологии’ об истинных социалистах так иронически отзывались именно об этих двух стихотворениях в сборнике ‘a ira’. На гораздо более высокой ступени стоят: ‘Свободная печать’, ‘Ледяной дворец’, ‘Requiescal’ и особенно ‘Снизу наверх’. ‘Свободная печать’ — это требование революционной буржуазии, являлась одним из важнейших средств в ее освободительной борьбе, но эта печать окована, и для ее освобождения нужно прибегнуть к насильственным мероприятиям:
Знаем мы, не грубой силой,— мыслью надо побеждать,
Но ее позорно гонит и преследует печать…
Средств иных не остается, только в пули лишь одни
Отливаясь, могут буквы быть свободны в наши дни!
И поэтому наборщики и печатники за ночь переливают все шрифты в типографии в пули, ‘чтоб наутро номер тиснуть красной краскою из крови’. В ‘Ледяном дворце’ поет сравнивает европейскую реакцию с ледяным дворцом Анны Иоанновны в Петербурге, который так же растает при пробуждении народов революционной весны, как лед тает при пробуждении природы весною. В ‘Requiescat’ он поет гимн труда всем трудящимся и подчеркивает одинаковое значение физического и умственного труда, выступая как против переоценки, так и пропив недооценки их в тогдашнем интеллигентски-социалистическом и рабочем движении:
Кто за ткацкими станками
Мучится, чтоб рос больной
Сын с льняными волосами, —
Слава всем и всем почет.
Славься, каждая работа
И мозоль, что руку жжет,
И на лбу капель от пота!
Честь тому, кто плуг с трудом
Водит, но не позабудем
Труженика, кто умом
Также пашет пашню людям!
Но наивысшей ступени своей революционной поэзии до 1848 года Фрейлиграт все же достиг в знаменитом ‘Снизу наверх’. Здесь мы уже видим то понимание роли рабочего класса, как оно было формулировано Марксом и Энгельсом в эти годы. Здесь в образе машиниста мы имеем пролетария, осознавшего историческую миссию своего класса. Нелепо, конечно, утверждать, как это делает ‘либерально-национальный’ немецкий историк Трейчке, что поэт в этом стихотворении призывает к индивидуальному террору против князей. В лице короля Фрейлиграт выводит представителя определенного класса.
Несмотря, однако, на то, что спивай сборника ‘a ira’ являются большим шагом вперед по сравнению с ‘Символом Noеры’, они за (исключением ‘Снизу наверх’ еще не могут сравниться с позднейшими революционными стихотворениями Фрейлиграта. Один лево буржуазный исследователь творчества Фрейлиграта, характеризуя сборник ‘a ira’, подчеркивает именно его незрелость сравнительно с поэзией Фрейлиграта 1848 года. ‘Для этого,— пишет он,— воодушевление, которое (нафантазировал себе автор, подстегивалось еще слишком искусственными способами. Для истинного величия стихотворениям не хватало исторического фона. Общение с радикальными друзьями и оживленное политическое и социальное движение тех годов могли вдохновить его на короткий срок, но не смогли заменить ему сильного переживания, необходимого для полного развития дремлющих в нем поэтических способностей. И в этих песнях Фрейлиграт еще не совсем оригинален, хотя пред лицом силы, яркой индивидуальности большинства стихотворений случайные заимствования не имеют большого значения… Лейтмотив не всегда последовательно проведен, язык часто напыщен, если не груб и циничен, что в особенности неприятно поражает в ‘Пред отплытием’ и ‘Как это делается’ {Dr. Erwin Gustav Gudde, Freiligraths Entwicklung als politischer Dichter. Berlin, Ebering. 1922, стр. 78.}. Дело тут, конечно, не ‘ циничности, а в том наивно-вульгарном понимании коммунизма и социальной революции, как поэт его заимствовал из литературы ‘истинною’ социализма и у его представителей.
В июле 1846 года Фрейлиграт переехал в Лондон, где стал служить в одном торговом доме. До революции он почти ничего оригинального не создал, а занимался переводами английских и американских поэтов на немецкий язык. Между прочим в это время он перевел также известную ‘Песню о рубашке’ Томаса Гуда. В идеологическом отношении английская социально-филантропическая поэзия, конечно, ничего нового после ‘a ira’ дать не могла. В начале 1848 года, желая избавиться от преследований печати, прусского посольства в Лондоне и от своего работодателя, Фрейлиграт решил переселиться в Северную Америку по приглашению поэта Лонгфелло и других. Этот план был оставлен при первом же известии о февральской революции в Париже: поэт не хотел быть солдатом, дезертирующим с поля битвы. На это событие Фрейлиграт сейчас же ответил стихотворением ‘В горах раздался первый гром’, в нем он сравнивает революцию с лавиной: этот гром грянул сперши над швейцарским и иезуитским правительством, затем ‘пошла лавина напролом — трех стран народ воспрянул’, поднялась Италия, теперь же, с победой революции в Париже:
Лавина пришла о движенье!
Уж катится и приведет
Ломбардию в движенье!
С поляков, венгров сбросит гнет.
Затем в Германию падет!
Бессильно принуждение!
В ответ на известие из Парижа о том, что 25 февраля там провозглашена республика, поэт написал стихотворение ‘Республика’: оно еще больше, чем предыдущее стихотворение, дышит энтузиазмом уверенности в победе:
La Rpublique! La Rpublique!
Что было за сраженье!
Победа и успех велик.
Вот так удар!
В три дня — и достиженье! Конечно, Фрейлиграт в это время прежде всего думал о победе буржуазно-демократической, а не социальной революции в Германии. Рабочие Парижа, как известно, боролись уже под красным флагом. Но в Германии, где предстояла задача совершить сперва ту революцию, которую французы совершили еще в 90-х годах, было другое положение. Как известно, и руководимый Марксом и Энгельсом союз коммунистов пошел в бой, чтоб создать сперва буржуазно-демократическую республику, как основную предпосылку для завоевания ‘красной социальной республики’. Фрейлиграт, который в это время вряд ли имел конкретное представление о требованиях коммунистической партии, все же отдавал себе отчет в том, что буржуазная республика не может и для наго являться конечной целью. Еще в письме из Лондона от 13 апреля 1848 года он пишет по этому поводу: ‘Само собой разумеется, что я домогаюсь республики только как такой государственной формы, при которой социальная реформа может осуществиться свободней всего и в наибольшем объеме’ {W. Buchner, том II, стр. 206.}. Но насколько он был связан с идеологией национальной буржуазной революции — идеологией, с которой союз коммунистов, понятно, ничего общего не имел, — показывает, между прочим, и стихотворение ‘Черный — Красный — Золотой’. Когда Германское союзное собрание во Франкфурте в начале марта выкинуло знамя единой Германской империи, Фрейлиграт воспевал его, ликуя:
Запрятавши, их, как в гробу,
Держали, как в могиле,
И вот из мрака та борьбу
Теперь освободили.
Ура! как блещет пестротой
Цвет черный, красный, золотой!
В одном Фрейлиграт отличался с самого начала от немецких мелкобуржуазных радикальных революционеров: он еще в стихотворениях из Лондона, которые печатались отдельными листовками и распространялись в Германии, призывал к беспощадному завершению революции, отвергая всякие компромиссы с монархами. В письме к одному из своих немецких друзей в Америке поэт пишет уже после великих мартовских событий в Вене и Берлине, жалуясь на половинчатость революции: ‘Вена и Берлин! Меттерних — к чорту! К сожалению, не также и Фридрих-Вильгельм IV. Так благородно пролитая в Берлине кровь должна была достигнуть других результатов! Сейчас был как раз подходящий момент, чтобы прогнать династию, и вместо пережившего себя института монархии возвеличить республику! Впрочем, что не сделано сейчас, может быть сделано впоследствии: но все же я боялся, что тогда упустили случай… Удивительное время! Слезы выступают из моих глаз, но я не знаю, слезы ли это радости или гнева. Эта берлинская кровь не выходит у меня ив головы! Я не могу себе представить, что она пролилась лишь ad majorem Friderici gloriam’. Эту же мысль поэт развивает в стихотворении о баррикадных боях в Берлине (‘Берлин’), лучшем из многочисленных стихов, посвященных этим событиям, и в то время, как произведения других поэтов полны энтузиазма и уверенности в победе, Фрейлиграт и здесь предостерегает от половинчатости и нерешительности, которыми так страдала германская революция 1848 года:
И пусть потом не говорят:
Они напрасно пали
За то, что день тому назад
Уже завоевали.
Не окажет пусть потом никто.
Что, умереть умея,
Не знали сами, шли за что,
Какая их идея,
И ваши трупы не должны
Прудить поток к свободе
На гребне мартовской волны
В весеннем ледоходе. Прежде чем оставить Лондон и отправиться в Германию, Фрейлиграт написал еще ‘Песню о смерти’. В ней мы опять имеем излюбленный мотив его поэзии 1848 года, а именно, сперва гимн павшим в боях в Вене и Берлине, в Шлезвиг-Голштинии, во время южно-германских восстаний, а затем жестокое бичевание нерешительности франкфуртского парламента и мелкобуржуазных революционеров, но все же в конце концов должна победить революция.
В начале мая 1848 года Фрейлиграт переехал в Германию и поселился в Дюссельдорфе. Когда ему до этого предложили принять участие в волонтерском путчистском отряде вроде легиона Гервега, он решительно от этого отказался, называя себя скромно лишь ‘трубачем революции’. Он также не переоценивал значения своих революционных стихов, ибо, пишет он: ‘когда агитируют дела и события, тогда совершенно излишни стихи. Когда творит история и демос, поет может, не краснея, умолкнуть на время’. Но тем не менее значение Фрейлиграта в революции 1848 года, конечно, не в том минимальном участии в практическом, революционном движении, которое он принимал как член Демократического клуба в Дюссельдорфе, ибо наш поэт не годился для партийной ‘черной работы’. Характерен в этом отношении рассказ Генриха Бюргерса о том, как будто бы возникло самое знаменитое произведение Фрейлиграта и вообще европейской революции 1848—49 года, а именно ‘Мертвые — живым’. Бюргере пишет в своих воспоминаниях, что поэт был всегда очень рассеянным на собраниях Демократического клуба, членами которого состояли по преимуществу левые демократы и коммунисты. И вот однажды, когда Фрейлиграт с обычным отсутствующим видом выручку от его продажи передать в пустующую кассу клуба. При таких условиях он будто бы написал в одну ночь этот шедевр мировой революционной поэзии. Конечно, к рассказу Бюргерса нужно относиться скептически, и во всяком случае Фрейлиграт не мог бы написать этих стихов, если бы они не были уже давным-давно подготовлены политическими событиями, ходом революции и восприятием их Фрейлигратом. До этого стихотворения он, после своего переезда в Дюссельдорф, написал лишь одно в начале июня, a именно: ‘Вопреки всему’, сюжет которого заимствовал у английского писателя Бэрнса. Несмотря на все признаки надвигающейся реакции, поднимавшей после недоведенной до конца мартовской революции свою голову, поэт убежден, что революция вое же вопреки всему победит. Но в июне 1848 года эти признаки реакции стали реальной опасностью: поэт был делегатом происходившего с 14 по 17 июня первого демократического конгресса во Франкфурте, во время которого он окончательно разочаровался в мелкобуржуазных демократах. Франкфуртское и прусское национальные собрания превратились в беспомощные говорильни, шлезвиг-голштинское движение было приостановлено из-за боязни перед разрастающейся революцией, движение поляков разгромлено. Кровавое подавление июньского восстания парижских рабочих было сигналом для европейской реакции, прусское правительство уже бесцеремонно начало обезоруживать бюргерские отряды, на восточной границе Германии стояли царские войска, в любую минуту готовые раздавить революцию. Вот в какой обстановке было создано стихотворение ‘Мертвые — живым’, это бьющее тревогу воззвание поэта ко веем последовательным и убежденным революционерам, сигнализация опасности и страстно пламенный призыв не покидать поста, довершить дело, начатое в марте баррикадными борцами. Это были мысли, высказанные Марксом в передовицах выходившей с 1 июня 1848 года в Кельне ‘Новой Рейнской Газеты’, и недаром прокуратура постановила, чтоб поэт был арестован и привлечен к смотрел в окно, в то время как разбирались важные вопросы, ему в наказание поручили написать стихотворение и судебной ответственности. Процесс окончился оправданием обвиняемого при горячей защите Лассаля {Briefe Ferdinand Lassalles an Ferdinand Freiligrath, mitgeteilt und eingeleitet von Gustav Mayer (Grnberg Archiv, Jg. VII, 1915).}.
В начале октября 1848 года Фрейлиграт переехал в Кельн, сделался одним из редакторов ‘Новой рейнской газеты’ и вступил в союз коммунистов. С этого времени его стихи, наряду с фельетонами и стихами Георга Веерта, украшают орган партии пролетариата в 1848—49 стаду. С этого времени его творчество еще в гораздо более сильной степени, чем в Дюссельдорфе, находится под непосредственным влиянии Маркса, и в ярких художественных образах он выражает те взгляды на политические события, которые высказывались и освещались в передовых статьях Маркса. Таковыми являются стихотворения ‘Венгрия’, ‘Вена’, ‘Блюм’, ‘Виндишгрец’ и ‘Роберт Блюм’, ‘Зоря’ и другие. Но самое выдающееся место наряду с ‘Мертвые — живым’ занимает ‘Прощальное слово’: в нем устами поэта газета пролетарской партии ‘Новая рейнская газета’, в своем знаменитом красном номере от 19 мая 1849 года, когда дни революции были сочтены и побеждающая реакция изгнала Маркса и других редакторов из Германии, прощается со своими читателями. С каким мастерством Фрейлиграт владел в своей революционной поэзии поэтической техникой, как нельзя лучше показывает именно ‘Прощальное слово’. Цитированный нами уже выше исследователь творчества поэта Э. Гудде пишет об этом: ‘Фрейлиграт постоянно употребляет ямбический размер при большей или меньшей длине стиха. Но он умел также, употребляя иногда дактили и анапесты или даже самодержавно пренебрегая всеми правилами стихосложения, избежать однообразия и добиться драматического действия. С каким мастерством умел Фрейлиграт пользоваться смешанным стихом, показывает ‘Прощальное слово’ ‘Новой рейнской газеты’, где он непревзойденным образом выражает в постоянна сменяющих друг друга ямбах, дактилях и анапестах свой скрежещущий зубами гнев и свой, презирающий смерть, мятежнический дух’ {Gudde, стр. 98—99.}.
После подавления революции Фрейлиграт оставался еще два года на родине, несмотря на попытки правительства избавиться от него. В это время он работал не мало для разбросанных по всему миру членов союза коммунистов, поэтического он создал уже мало: он собрал и приготовил к печати сборник своих прежних стихов под заглавием ‘Среди снопов’. В 1850 году он издал первый том своих ‘Новых политических и социальных стихотворений’. Он еще надеется на новую вспышку революции, как надеялись, впрочем, очень многие революционеры, которые не понимали формулированных Марксом и Энгельсом социальных и экономических предпосылок для нового революционного подъема. — Вейтлинг, например, затем мелкобуржуазные революционеры или в частности отколовшаяся на почве этих разногласий от союза коммунистов фракция Виллиха-Шаппера. Когда в октябре 1849 года книгоиздательство Вейдмана обратилось к Фрейлиграту с предложением возобновить альманах муз, поэт отвечает: ‘Рев потока скоро заглушит музыку и песни, и челнок муз вряд ли обнаружит себя, как ковчег спасения. Но если революция и не скоро победит, — пишет поэт, — все же пока лучше умолкнуть с порванными струнами в бешеной радостной буре, чем бренчать мирные песни под кровавый смех монархии военно-полевых судов {Buchner, том II, стр. 226.}. Фрейлиграт и далее поддерживал самую тесную связь с Марксом и Энгельсом, жившими в это врем а уже в эмиграции в Лондоне, и следил за их экономическими и политическими работами. Так, например, когда во второй тетради журнала ‘Обозрение Новой рейнской газеты’ в 1850 году появилась статья Маркса о значении открытия новых золотых приисков для мировой экономики и роли тормоза, которую они играют для развития революции, Фрейлиграт выражает поэтически эту мысль в стихотворении ‘Калифорния’ (1850). Тогда же он написал ‘Возвращение’, гимн Марату. После этого прусское правительство вновь попыталось выслать поэта, но он отстаивал свое право гражданства. В этой атмосфере борьбы были написаны ‘Рождественская песня для моих детей’ и ‘Битва при Березе’, в последнем стихотворении поэт опять поднимается до художественного уровня своих лучших стихов, перед нашими глазами в рассказе вестфальского пастуха разворачивается картина предстоящей решающей битвы между армиями революции и реакции.
В начале 1851 года Фрейлиграт готовит к печати второй том своих ‘Новых политических и социальных стихотворений’. Предвидя новый процесс, он покидает родину и уходит в эмиграцию в Лондон. Перед отъездом он написал еще одно из обоих лучших революционных стихотворений — Революция’ — и бросает торжествующей реакции вызов словами:
. . . . . . . . . .я семь,
Была и буду я всегда.
Всегда я буду я пойду
перед народами опять!
И на коронах буду я
на ваших головах стоять!
И, мстительница и судья.
приду карать вас и судить,
С мечом, сверкающим и руке,
приду весь мир освободить!
Этими стихами и переездом в Лондон заканчивается период революционного поэтического творчества Фрейлиграта. Правда, в январе 1852 года он написал еще два стихотворения по специальному, так оказать, партийному заказу Маркса для издававшегося И. Вейдемейером в Нью-Йорке немецкого коммунистического журнала ‘Революция’: первое направлено против известного путешествия Г. Кинкеля в Соединенные штаты с целью собрать среди американских немцев деньги для содействия германской революции, второе — против датского писателя Андерсена, который во время своего пребывания в Лондоне отрицал свое знакомство с Фрейлигратом. Но по своему значению эти стихотворения также не могут выдержать сравнения с прежними стихами поэта, равно как и tece то, что им время от времени печаталось по какому-нибудь случаю в 1852—1868 годах, когда он был в эмиграции,
Фрейлиграт и в Лондоне остался членом союза коммунистов до его роспуска Марксом в 1852 году, после того как союз этот после кельнского процесса перестал фактически существовать на контингенте, взаимоотношения между поэтом и Марксом и Энгельсом оставались такими же дружескими и в последующие годы. Но с конца 50-х годов, когда в самой Германии и в буржуазно-демократической немецкой эмиграции началось новое движение за объединение ‘родины’ под главенством Пруссии, эти отношения в виду шатаний Фрейлиграта временами сильно омрачались. История этих взаимоотношений изложена, хотя, как уже выше отмечалось, не всегда совсем верно, в книге Меримга. Как показывает опубликование полной переписки между Марксом и Энгельсом, они, начиная с 1858 года, относились к поэту гораздо более критически, чем это явствует из книги Меринга. Буржуазные историки литературы изображают вступление поэта в союз коммунистов (некоторые вообще оспаривают этот факт), как совершившееся под давлением ‘злого демона’ Маркса, а поэтическую ‘немощь’ Фрейлиграта в эмиграции объясняют ‘тлетворным влиянием’ Маркса, от которого замолкла будто бы его муза. На самом деле приход Фрейлиграта к революции и пролетарской партии и его позднейший отход от них коренятся в другом: Фрейлиграт никогда не был марксистом по своему мировоззрению: для него научный социализм являлся недоступной загадкой, он чрезвычайно плохо разбирался в вопросах исторического материализма, а ‘политико-экономом’ был только ‘по настроению’. Известно, что поэт отблагодарил Маркса за присылку первого тома ‘Капитала’ комплиментом, что многие молодые купцы и фабриканты на Рейне пришли от его книги в восторг и что она вместе с тем станет необходимым источником материалов для ученых. И хотя поэт и был в течение четырех лет членом союза коммунистов, ‘Коммунистический манифест’ так и остался им совершенно не понятым. Э. Гудде характеризует в общем и целом правильно отношение Фрейлиграта к союзу коммунистов: ‘Было бы ошибочно полагать, что поэт на основании суждений рассудка присоединился к партии, принадлежность к которой влекла за собой постоянные опасности. Этот шаг был у него делом чувства, так же как и воя его лирика покоится на чувстве, а не на разуме. Фрейлиграт надеялся найти в коммунистическом движении то, что дало бы твердое основание его глубокому чувству социального сострадания для преобразования жизни. К этому присоединилось еще, что он вскоре убедился, как мало способна была радикальная немецкая буржуазия, с ее раздробленностью и ограниченностью, осуществить его политические идеалы, в то время, как он нашел у коммунистов ни перед чем не останавливающуюся энергию и отважное стремление вперед… Он также отдался душою и сердцем союзу, как всегда, когда он увлекался чем-нибудь’ {Е. G. Gudde, стр. 92—93.}.
Фрейлиграт не был пролетарским поэтом, а попутчиком пролетариата в революции 1848 года. Его мировоззрение не было мировозрением научного социализма, этим и объясняется тот факт, что поэт не понимал новых форм рабочего движения в 60-х годах, а после его переезда в 1868 году в Германию примирился, с некоторыми оговорками, с положением вещей. Правда, он всегда и после 1868 года и даже после его известных патриотических стихотворений 1870 года, подчеркивал, что он до смерти останется верен принципам резолюции 1848 года и что он не может принять бисмарковскую империю. Но мы знаем также, как отрицательно Маркс и Энгельс смотрели на его политическую позицию после 1868 года и особенно во время франко-прусской войны. При этом они не были знакомы с тем стихотворением, которое было опубликовано только в 1895 году {W. Buchner, Unbekanntes und Ungedrucktes von F. Freiligrath (‘Euphorion’, Bd. II, Erg. Heft, 1895).}, а именно: ‘Кавалерийская песнь для третьей армии’, сочиненная в честь прусского кронпринца, полководца в 1870—71 году. Фрейлиграт покрал это стихотворение своему зятю в Лондон, но, повидимому, сам чувствовал то неловкое положение, в котором он окажется перед Марксом и другими бывшими партийными товарищами, если содержание этих стихов станет известно и ‘неправильно’ истолковано, и поэтому он немедленно вслед за этим телеграфировал в Лондон и просил держать их в тайне, он пишет в письме от 22 авг. 1871 года: ‘Я все же остаюсь старый деятель 1848 года и крепко держусь за революционные традиции, которые запрещают мне поэтическое возвеличение какой бы то ни было высокой или высочайшей особы. Я признаю смелость и разум наших вождей в борьбе, но я должен остерегаться, чтобы не выразить это в такой форме, которая могла бы быть неправильно истолкована. Истекающий кровью, мужественно приносящий себя в жертву народ совершает ведь самое главное’.
Фрейлиграт, как мы видим, не говорит теперь даже о партии пролетариата: единственно, чем он дорожит, это репутация революционера 1848 года. Поэт думал, что раз он встретил образование империи Гогенцоллернов не с таким же энтузиазмом, как большинство бывших революционеров 1848 года, то, значит, он не изменил своим убеждениям. Характерно для политических взглядов поэта в последние годы его жизни одно место ‘ письме к Б. Ауэрбаху в 1874 году, то-есть за два года до смерти. Он пишет: ‘Ты слишком далеко зашел в твоей радости по поводу объединения. Мне не нужно тебе напоминать, как в дни опасности я, невзирая ни на что, стал на национальную сторону. Но что я поэтому должен считать ‘Империю’, как она вылилась из борьбы, чем-то высшим, идеалам, к которому мы все стремились, для которого мы шли на заточение и изгнание, — это… мне и в голову не приходит. Я принимаю вещи, как они есть, как временную необходимость, но я не восхищаюсь ими… Я счастлив, что не принадлежу ни к какой партии, что я уже много лет стою на ‘башне, более высокой’, о которой я когда-то писал. Я остаюсь верен моим идеалам, моим убеждениям, но избавьте меня от программ и манифестов’.
Фрейлиграт не был, повторяем, пролетарским поэтом, а лишь попутчиком пролетариата в революции 1848—49 года, мы также уже указали, что он сам назвал себя лишь ‘трубачом революции’. Но если ответить на вопрос, который сам поэт задавал так часто в своих стихах: на какой стороне баррикад — в широком историческом смысле — нужно искать Фрейлиграта, мы можем смело утверждать: на стороне рабочего класса. Величайший попутчик первой пролетарской организации, союза коммунистов, он вошел в историю литературы как представитель высшего расцвета поэзии германской революции 1848 года.
Источник текста: Очерки по истории немецкой революционной поэзии XIX века / Ф. П. Шиллер. — Москва : Сов. лит-ра, 1933 (тип. газ. ‘Правда’). —— Суп.-обл., переплет, 256 с., 6 вкл. л. портр., 19х14 см.