Французскій этикъ-соціалистъ XVIII вка.
Французскій этикъ-соціалистъ XVIII вка.
Les Vertus Humaines ont leur dlire.
Mably. Oeuvres Comp. T. XV, p. 255.
——
В. Герье.
‘Русская Мысль’, No 11, 1883
Французский этик-социалист XVIII века, Герье Владимир Иванович, Год: 1883
Время на прочтение: 43 минут(ы)
Въ 1787 году, за два года до революціи, передъ королевской академіей ‘Надписей’ было произнесено, въ память одного изъ, знаменитыхъ писателей того времени, похвальное, начинавшееся слдующимъ образомъ: ‘Пятнадцать вковъ весь міръ былъ подернутъ густымъ мракомъ, всякій свтъ погасъ, источники нравственности были отравлены,’ подъ именемъ политики чествовалось искусство порабощать и обманывать людей, это пагубное искусство было облечено въ точныя формулы, и развращенные писатели научали честолюбцевъ быть несправедливыми по принципу и систематично коварными. Если нкоторыя личности силою своего генія и поднимались надъ всеобщимъ развратомъ, то они не были въ состояніи исправить свой вкъ, и вс ихъ планы погибали вмст съ ними. Честолюбіе продолжало вводить насъ въ заблужденіе. Открытіе новаго міра, торговля, художества доставили намъ новыя богатства и, вмст съ тмъ, вызвали среди насъ лишнія потребности и новые пороки. Народы, прежде искавшіе себ славы въ честолюбивыхъ затяхъ и завоеваніяхъ, теперь стали искать счастья въ удовлетвореніи своего корыстолюбія и въ наслажденіи роскошью, всякая мра была забыта, золото сдлалось божествомъ для Европы, добродтель превратилась въ пустой звукъ, а честные нравы, преданные забвенію, стали предметомъ презрнія и насмшки. Но среди насъ явился человкъ, воспитанный на твореніяхъ классиковъ, который нашелъ въ нихъ слды того небеснаго идеала, той нравственной красоты, самое чутье которыхъ мы утратили, одинъ изъ первыхъ между новыми писателями онъ раскрылъ намъ тсную связь между этикой и политикой, доказалъ, что нравы составляютъ источникъ и основаніе общественнаго благополучія, онъ призывалъ всхъ людей и вс общества усвоить себ эту простую и возвышенную въ своей простот идею. Вся его жизнь, вс его сочиненія, написанныя въ теченіе сорока лтъ, были посвящены развитію этой полезной и плодотворной истины. Свои положенія онъ доказывалъ опытомъ всхъ вковъ и примромъ всхъ народовъ, все, что онъ писалъ, было проникнуто строгимъ единствомъ, не скажу системы, но ученія, отъ котораго онъ никогда не удалялся’. Принципы его были опредленны, онъ упорно держался за нихъ, никогда не колеблясь и не блуждая по капризу модныхъ мнній. Онъ высказывалъ суровыя истины и заявлялъ ихъ не только сильно и энергично, но иногда и съ рзкостью, которая есть ничто иное, какъ негодованіе добродтели, раздражающейся при вид пороковъ и несправедливостей, и, тмъ не мене, въ нашъ вкъ, до крайней степени легкомысленный и развращенный, онъ находилъ друзей и читателей. Таковъ былъ мудрый и добродтельный человкъ, память котораго мы собрались почтить’ {Brizard Eloge Historique de Mably.}.
Кому воздавалъ ораторъ такую торжественную похвалу? Кого разумлъ онъ изъ тхъ философовъ XVIII вка, которые новизной своихъ идей прославились во всей Европ и были почитаемы, какъ благодтели человчества? Большинство современныхъ читателей, даже въ самой Франціи, затруднилось бы теперь угадать имя писателя, за которымъ признавалась такая культурная роль, и пришло бы даже въ нкоторое недоумніе, узнавши, что предметомъ высокопарной рчи былъ аббатъ Габріель Бонно де-Мабли.
Между тмъ, немного можно указать писателей, которые стояли такъ высоко въ общественномъ мнніи Франціи и образованной европейской публики и которые пользовались, въ свое время, такимъ нравственнымъ и ученымъ авторитетомъ въ глазахъ людей самыхъ различныхъ взглядовъ и положеній, какъ именно Мабли. Онъ былъ предметомъ восторженнаго поклоненія въ кружкахъ, мечтавшихъ о всеобщемъ благоденствіи на основаніи нравственнаго перерожденія и переустройства общества, такъ, къ числу самыхъ горячихъ поклонницъ его принадлежала герцогиня д’Анвиль, въ салон которой встрчались самые передовые люди дореволюціонной эпохи, и развивались самыя радикальныя теоріи, гд, напримръ, молодой Бареръ, будущій докладчикъ комитета общественнаго спасенія, встрчалъ Кондорсе, Джеферсона и Лафайета и много наслушался объ американцахъ и ихъ усовершенствованной конституціи {Mmoires de Barre I, 376. Герцогиня д’Анвиль была матерью герцога де-Ларошфуко, прославившагося своей ультра-либеральной дятельностью въ учредительномъ собраніи, она имла несчастіе быть свидтельницей его ужасной смерти въ Жизор отъ рукъ толпы, подстрекаемой эмиссарами парижской коммуны, произведшей сентябрскія убійства.}. По настоянію вліятельной герцогини и на ея деньги, академія устроила конкурсъ для похвальнаго слова въ память Мабли. въ этомъ конкурс, кром аббата Бризара, принялъ участіе и извстный въ свое время историкъ Левекъ, слово котораго мене патетично, но боле богато свдніями о Мабли и критическими сужденіями о его ученой дятельности. Къ Мабли, такъ же какъ и къ Руссо, обратились польскіе магнаты съ просьбой составить проектъ государственнаго устройства для ихъ страны. При французскомъ двор думали поручить ему воспитаніе дофина, а самъ Людовикъ XVI такъ почиталъ Мабли, что, еще въ 1792 году, желая поблагодарить одного преданнаго ему публициста за представленный имъ проектъ, отозвался о послднемъ, какъ объ образц политики и философіи, ‘который сдлалъ бы честь самому Мабли’.
Странный контрастъ съ этимъ всеобщимъ сочувствіемъ къ Мабли въ XVIII вк представляетъ теперешнее невниманіе къ нему со стороны его соотечественниковъ {До сихъ поръ, кром упомянутыхъ двухъ похвальныхъ словъ и небольшой статьи въ Biographie Universelle, не существуетъ ни одного изслдованія о жизни и сочиненіяхъ писателя, славу котораго конвентъ постановилъ увковчить гробницей въ Пантеон.}. Винить за это слдуетъ, конечно, прежде всего историковъ литературы и политическихъ теорій въ XVIII вк, которые обыкновенно довольствуются тмъ, что изучаютъ произведенія и направленія только главныхъ дятелей въ умственномъ движеніи прошлаго вка, едва касаясь остальныхъ писателей. Такъ, напримръ, Вильменъ, а въ наше время Лоранъ, посвятившіе по нсколько томовъ критик литературы XVIII вка, оба ограничились знакомствомъ съ самой незначительной частью произведеній Мабли и потому говорятъ о немъ вскользь. Слдствіемъ такого отношенія къ длу со стороны изслдователей является недостаточное знакомство публики съ духовной исторіей французскаго общества въ томъ вк, который подготовилъ революцію, и поверхностное представленіе какъ о причинахъ этого переворота, такъ и объ идеяхъ, игравшихъ въ немъ главную роль.
Особенно ощутителенъ въ генетической исторіи революціи проблъ, который обусловливается въ ней невниманіемъ къ литературной дятельности Мабли. Современный историкъ, конечно, не присоединится къ восторженному отзыву Бризара, даже отбросивъ риторическую его форму, но, расходясь съ авторомъ похвальной рчи въ оцнк его друга и въ самыхъ мотивахъ оцнки, онъ, все-таки, долженъ будетъ отвести аббату Мабли одно изъ самыхъ видныхъ мстъ въ культурной исторіи Франціи и въ литератур революціонныхъ идей. Не разъ длались попытки указать, какимъ образомъ отразились на рчахъ и дйствіяхъ революціоннаго поколнія идеи того или другаго изъ главныхъ вождей литературнаго движенія въ XVIII вк. Но исторія революціи представляетъ намъ еще и такія черты и явленія, которыя нельзя отнести къ вліянію Монтескье, энциклопедистовъ или Руссо, и на которыхъ отражаются непосредственно и ярко образъ мысли Мабли и кругъ идей, въ которыхъ онъ вращался. Вліяніе Мабли, или, по крайней мр, соотвтствіе между его доктриной и событіями, проходитъ черезъ всю эпоху французской революціи.
Всмъ до нкоторой степени извстно, какимъ революціоннымъ ферментомъ сдлалась идея народовластія, которой Руссо придалъ такой конкретный, матеріальный смыслъ, какъ сильно содйствовала возбужденію страстей его чувствительная идеализація народныхъ массъ, но та политическая формула, основанная на иде господства законодательной власти надъ исполнительной, которая послужила рычагомъ къ сверженію стараго порядка и опредлила характеръ и все дальнйшее развитіе французской царствующей демократіи, была, какъ мы увидимъ ниже, высказана Мабли еще за 20 лтъ до революціи. Господство этой формулы обнимаетъ эпоху національнаго собранія, а также и законодательнаго, она сначала послужила средствомъ для мирнаго уничтоженія монархіи путемъ законодательныхъ или конституціонныхъ мръ, затмъ, при второмъ собраніи, для неконституціоннаго, насильственнаго устраненія ея.
Время конвента было торжествомъ политической теоріи, низведшей исполнительную власть на степень подчиненнаго орудія закона, воплощаемаго въ народномъ собраніи, и, вмст съ тмъ, было эпохой испытанія и практической проврки этой теоріи, формулированной аббатомъ Мабли, но въ исторіи конвента мы встрчаемся, кром того, съ другой, совершенно различной, стороной ученія этого теоретика-моралиста. Относительно эпохи конвента и властвовавшихъ въ немъ якобинцевъ до сихъ поръ распространены не только въ обществ, но и между спеціалистами изумительныя недоразумнія. Недавно переведена на русскій языкъ книга одного англійскаго ученаго, гд говорится ‘объ очистительномъ огн якобинства’, о томъ, что ‘бшеный потокъ соціальной энергіи, въ которой якобинцы затопили Францію, былъ столько же необходимъ для нея, сколько потокъ варваровъ былъ необходимъ для перерожденія римской имперіи’. Слова эти, подтверждаютъ, что самый ршительный позитивизмъ въ философіи не спасаетъ писателя отъ не научныхъ сужденій и легкомысленныхъ аналогій, какъ это случилось съ ученымъ Морлеемъ, которому принадлежитъ приведенное мнніе {Морлей. Дидро и энциклопедисты. Перев. Невдомскаго, стр. 251—2.}. Въ основаніи французскаго якобинства лежало глубокое противорчіе, которое неизбжно должно было довести его представителей до самоистребленія и корни котораго можно прослдить въ предшествующей литератур. Согласные между собой въ политическомъ радикализм и стремленіи къ диктатур, дружно прибгая къ однимъ и тмъ же средствамъ для истребленія своихъ противниковъ, якобинцы совершенно расходились между собой въ соціальныхъ и этическихъ идеалахъ. То былъ, съ одной стороны, фанатизмъ безврія и матеріалистическаго благополучія, съ другой — фанатизмъ доктринерной этики, основанной на религіозно-философскомъ начал и на принципахъ стоическомъ и аскетическомъ. Корни послдняго направленія, насколько оно высказалось въ революціи, идутъ отъ Руссо и преимущественно отъ Мабли. Если можно говорить въ виду безнравственныхъ средствъ и результатовъ о нравственной стру среди якобинства, то это должно относиться только къ тому направленію его, главнымъ, хотя и не самымъ благороднымъ, представителемъ котораго явился Робеспьеръ. Чтобы правильно судить о нравственномъ и практическомъ значеніи этого направленія, нужно оторвать его отъ примси случайныхъ условій и личнаго элемента въ исторіи якобинства, а для этого всего удобне разсмотрть его въ сочиненіяхъ Мабли.
Съ идеями Мабли мы встрчаемся еще и въ ту эпоху революціи, когда началъ происходить обратный политическій процессъ и исполнительная власть стада, съ своей стороны, предписывать законъ представителямъ народа — во время директоріи: единственная чисто соціалистическая вспышка въ прошломъ вж — заговоръ Бабёфа, является попыткой практически осуществить идеалъ, всего обстоятельне и реальне изображенный въ сочиненіяхъ Мабли.
Произведенія этого писателя, впрочемъ, представляютъ намъ не одинъ только отвлеченно-научный интересъ, они важны не только для знакомства съ идеалами XVIII вка и съ исторіей революціи. Вторая половина нашего вка снова выдвинула на первый планъ проблемы, которыми преимущественно занимался Мабли.
Вопросъ объ отношеніи этики къ политик, нравственныхъ началъ въ положительному законодательству возбуждается вновь и требуетъ особенно тщательнаго вниманія въ русской публицистик. Вопросъ этотъ можно назвать вчнымъ, т.-е. не допускающимъ никакой абсолютной формулы: политика и этика представляютъ самостоятельныя области, но границы ихъ смежны и могутъ быть передвигаемы въ ту или въ другую стороны, всякое практическое разршеніе ‘относящихся сюда вопросовъ должно быть поставлено въ зависимость отъ историческихъ и экономическихъ условій страны и отъ нравственной и политической зрлости даннаго общества. Но именно потому, что этика и политика смежны, всегда будутъ люди, которые станутъ искать разршенія политическихъ и нравственныхъ вопросовъ въ отождествленіи политики и этики. Неясное отношеніе къ этому вопросу есть основная ошибка той экономической школы, которая вполн справедливо не желаетъ разсматривать человческое общество только съ точки зрнія хозяйственнаго производства, но длаетъ отсюда неправильный выводъ, что экономическая наука должна исходить отъ этическихъ требованій. Всякій, кто искалъ въ сочиненіяхъ ученыхъ представителей этическаго соціализма отвта на свои недоумнія, согласится, что въ нихъ нигд нельзя найти ни точнаго представленія объ этик, ни удовлетворительнаго опредленія ея, и что поэтому вс практическіе выводы, построенные на такомъ шаткомъ основаніи, должны оказаться сбивчивыми и неприловимыми въ жизни. У диллетантовъ же этого направленія неизбжная смутность понятій, проистекающая отъ неопредленности началъ, высказывается иногда очень наглядно въ полномъ противорчіи выводовъ и положеній, когда они, напримръ, взываютъ въ христіанству, какъ въ опор соціалистическихъ ученій, или на нравственномъ требованіи любви къ ближнему основываютъ принудительную государственную политику въ юридической и финансовой области.
Для выясненія такихъ недоразумній можемъ быть особенно полезно изученіе теоріи Мабли, такъ какъ у этого писателя вопросъ разсмотрнъ безъ всякихъ околичностей и недомолвокъ, сведенъ къ основнымъ принципамъ и послдовательно проведенъ до практическихъ требованій отъ политики, которыя и могутъ служить провркой всему ученію.
Недостаточная оцнка роди Мабли въ умственномъ движеніи, подготовившемъ и направлявшемъ революцію, объясняется, кром рутиннаго способа изученія XVIII столтія, отчасти и положеніемъ Мабли среди своего вка. Онъ не примкнулъ ни въ одной изъ вліятельныхъ литературныхъ партій той эпохи и относился боле или мене критически, и даже отрицательно, ко всмъ господствовавшимъ тогда направленіямъ. Онъ, можно сказать, находился въ полной оппозиціи во всему своему времени и не скрывалъ своего презрнія въ вку болтовни и парадоксовъ (du rabachage et du paradoxe), который признавалъ за собой право ‘называться вкомъ просвщенія’ {Mably. Du Dveloppement, des Progrs et des Bornes de la Raison. Oeuvres. Ed. Paris, an III, t. XV, p. 8.}.
Какъ суровый моралистъ и соціальный реформаторъ, желавшій, путемъ упрощенія нравовъ и равенства, довести человчество до общенія имущества и общаго благоденствія, Мабли возмущался современнымъ ему аристократическимъ обществомъ, затонувшимъ ‘въ роскоши и въ порокахъ’, но не мене глубокая бездна отдляла его отъ господствующаго оппозиціоннаго теченія, которое присвоило себ исключительное названіе философіи и написало на своемъ знамени: просвщеніе и прогрессъ. Мабли ставилъ ему въ упрекъ отсутствіе нравственныхъ принциповъ, непониманіе различія между добромъ и зломъ, матеріалистическіе инстинкты и стремленіе къ чувственному благополучію, а потому онъ не хотлъ признавать ‘великими философами сотню мелкихъ людей, которымъ онъ почти принужденъ отказать въ здравомъ смысл’.
Отношеніе Мабли къ раціоналистическому и отрицательному движенію, изъ котораго вышли энциклопедисты всего лучше опредляется его отношеніемъ къ патріарху XVIII вка, о моторомъ имъ часто, и всегда очень рзко, говоритъ въ своихъ сочиненіяхъ. Взаимное нерасположеніе Мабли и Вольтера объясняютъ ихъ тщеславнымъ самолюбіемъ: Мабли вступился за одного мелкаго литератора, котораго Вольтеръ осмялъ, раздраженный этимъ вмшательствомъ, Вольтеръ задлъ въ стишкахъ самого Мабли,— но этого анекдотическаго факта вовсе не нужно для объясненія ихъ отношеній. Для Мабли все должно было быть противно въ Вольтер,— какъ убжденія, такъ и способъ распространенія ихъ, какъ литературные пріемы, такъ и личные вкусы владльца Ферне. Вольтеръ былъ въ глазахъ Мабли самымъ виднымъ представителемъ тхъ ‘софистовъ’, которые развращаютъ нравственные инстинкты людей, ставя имъ ложныя цли и возбуждая въ нихъ дурныя страсти. Какъ человкъ строгихъ убжденій, изъ-за нихъ покинувшій почетную карьеру, Мабли смотрлъ съ презрніемъ на искусство фернейскаго философа, который умлъ идти во глав революціоннаго движенія и, въ то же время, быть въ дружб съ коронованными особами и даже писать стихи въ честь г-жи Дюбари. Мабли иронически восклицаетъ: ‘Сколько разныхъ лицъ представляетъ изъ себя Вольтеръ, чтобы насъ поучать! Никогда почти не бывая самимъ собой, онъ является то богословомъ, то философомъ, китайцемъ, придворнымъ священникомъ короля прусскаго, индійцемъ, атеистомъ, деистомъ, да чмъ онъ не бывалъ? Онъ пишетъ для людей всякаго рода, даже такихъ, для которыхъ шутка или каламбуръ боле убдительны, чмъ разумный доводъ’. Будучи не только ученымъ историкомъ, но и критикомъ, о чемъ свидтельствуетъ замчательное изслдованіе о древней и современной исторіографіи, Мабли имлъ въ этомъ сочиненіи {De la Manire d’Ebrire l’Histoire, р. 348—347, 440—480.} особенно много поводовъ осуждать Вольтера.
Всего боле онъ укоряетъ его за непониманіе взаимной связи человческихъ страстей и пороковъ. Знаменитый ‘Очеркъ нравовъ’, представляющій собой одинъ изъ первыхъ опытовъ философской исторіи съ точки зрнія просвтительнаго направленія XVIII вка, именно за это направленіе оцнивается аббатомъ Мабли весьма строго. Отсутствіе нравственной точки зрнія повлекло за собой, по мннію Мабли, сбивчивость понятій и противорчія въ сужденіяхъ историка: ‘поэтому онъ въ одной глав макіавелистъ, въ другой — восхваляетъ честность, ревностный поклонникъ роскоши, онъ глумится надъ правительствами, которыя издавали законы для ограниченія ея, а въ другомъ мст говоритъ, что швейцарцамъ были неизвстны науки и искусства, порождаемыя роскошью, но что они были мудры и счастливы. Разумныя сужденія, которыя онъ иногда нечаянно высказываетъ, служатъ только доказательствомъ того, какъ онъ мало вникаетъ въ дло. Въ его сочиненіяхъ можно найти только полуистины, которыя становятся заблужденіями, потому что онъ даетъ имъ слишкомъ мало или слишкомъ много вса. Ни въ чемъ онъ не соблюдаетъ справедливой мры, ничто не изображено у него настоящими красками’.
И самъ Мабли такъ сильно увлекался политическими тенденціями, что совершенно извратилъ политическій смыслъ -нкоторыхъ эпохъ, о которыхъ писалъ, но, при всемъ этомъ, онъ былъ ученымъ изслдователемъ и трудолюбиво разрабатывалъ свой научный матеріалъ. Понятно, какъ ему должны были быть антипатичны та легкость работы, та самоувренность, замняющая ученость начитанностью, которыми такъ отличался Вольтеръ. Мабли нердко пользуется случаемъ, чтобы сорвать съ своего противника маску учености: такъ, напримръ, онъ доказываетъ, что Вольтеръ или не читалъ, или не понималъ капитуляріевъ Карла Великаго, на которые ссылается, въ другомъ случа, Мабли осуждаетъ Вольтера за то, что послдній наполнилъ исторію Карла XII совершенно ненужными свдніями,— опустивъ существенное, ‘такъ что герой дйствуетъ неизвстно изъ-за чего, а авторъ слдуетъ за нимъ, какъ помшанный, который гоняется за другимъ помшаннымъ’, въ совершенное уже негодованіе приходитъ Мабли отъ исторической критики Вольтера, доказывавшаго, напримръ, неправдоподобность преданія о Лукреціи посредствомъ такого аргумента, который Мабли справедливо называетъ ‘плохой шуткой, позорной для истерика’. Циническія выходки Вольтера неподдльно возмущали Мабли, это единственный изъ извстныхъ французахъ писателей XVIII вка, у котораго не встрчается ничего подобнаго, но не одинъ только цинизмъ въ мысляхъ или выраженіяхъ Вольтера оскорблялъ Мабли. Онъ признавалъ вообще недостойной серьезнаго историческаго повствованія забавную шутку, которой Вольтеръ владлъ съ такой неподражаемой граціей. ‘Я могъ бы простить ему,— говоритъ Мабли,— ‘его ложный взглядъ на политику, его плохую мораль, его невжество и смлость, съ которой онъ умаляетъ, искажаетъ и извращаетъ большую часть фактовъ’, но онъ не хочетъ примириться съ его ‘неприличнымъ буфонствомъ’, онъ находитъ, что ‘смяться и шутить надъ заблужденіями, которыя касаются счастья людей’ есть не только признакъ плохаго вкуса, но свидтельствуетъ объ отсутствіи прирожденной честности (d’honntet dans Pme).
Нравственный риторизмъ, съ которымъ Мабли относится въ Вольтеру, уже показываетъ, къ какому изъ двухъ направленій, раздлявшихъ общество XVIII вка, онъ боле склонялся: къ тому ли, которое, руководясь преимущественно разсудкомъ, хотло знать одно только просвщеніе и уничтожить все несогласное съ разумомъ, или же Мабли стоялъ ближе къ направленію противоположному, которое относилось скептически и даже отрицательно въ философскому просвщенію и основанной на немъ цивилизаціи, т.-е. къ направленію, главой котораго былъ Руссо? Между Мабли и Руссо такъ много точекъ соприкосновенія, и Мабли является въ такихъ существенныхъ вопросахъ горячимъ поборникомъ идей, которыя проводилъ Руссо, что многіе считали Мабли продолжателемъ послдняго. Дйствительно, вліяніе Руссо на Мабли несомннно, однако, съ другой стороны, роль Мабли настолько самостоятельна и оригинальна, что было бы неправильно смотрть на него, какъ на простаго подражателя Руссо. Это заставляетъ насъ остановиться внимательне на отношеніяхъ этихъ писателей, указать точне на то, что у Мабли общаго съ Руссо и въ чемъ онъ отъ него отступаетъ.
Хотя Мабли и началъ писать раньше, чмъ Руссо, образъ мысли и направленіе послдняго тотчасъ отразились на дальнйшей литературной дятельности Мабли, самъ Руссо былъ въ этомъ настолько убжденъ, что въ своей Исповди назвалъ вышедшее въ 1763 г. сочиненіе Мабли — Бесды Фокіона,— безсовстной и безстыдной компиляціей. въ этомъ отзыв такъ же мало правды, какъ во многихъ другихъ, внушенныхъ автору Исповди его раздраженнымъ самолюбіемъ. Самъ Мабли, не объясняя ближе своего отношенія къ Руссо, упоминаетъ о немъ рдко и въ этихъ случаяхъ отзывается о немъ съ уваженіемъ, если же отступаетъ отъ его мнній или даже полемизируетъ съ нимъ, то не называя его.
Мабли былъ несомннно образованне и начитанне Руссо, онъ обладалъ серьезнымъ знакомствомъ съ классическими писателями и обширными свдніями въ новой исторической литератур. Его жизнь сложилась гораздо. благопріятне, чмъ у Руссо, для правильнаго сужденія о соціальныхъ отношеніяхъ, Мабли по рожденію принадлежалъ къ тону обществу, къ которому тщеславіе такъ влекло и отъ котораго такъ отталкивало женевскаго гражданина., которое онъ такъ презиралъ и которому, вмст съ тмъ, такъ завидовалъ, Мабли безъ борьбы занялъ такое положеніе, которое дало ему возможность узнать людей и способы управлять и руководить ими, поэтому увлеченіе утопическими идеалами имло у Мабли мене основанія въ личной судьб, чмъ страстные парадоксы Руссо. При полномъ отсутствіи чувственности, столь развитой у Руссо, Мабли обладалъ большей твердостью воли, потому онъ не находилъ въ самомъ себ поводовъ къ противоположенію разсудка и нравственной совсти, какое такъ часто проявляется въ жизни и въ разсужденіяхъ Руссо. Наконецъ, Мабли совершенно не доставало той чувствительности, которою отличались въ XVIII вк даже чисто разсудочные люди. При такихъ задаткахъ для Мабли было гораздо трудне придти къ тому отрицательному взгляду на современное общество и на цивилизацію вообще, къ которому непосредственно влекли Руссо его чувствительность, его нервное раздраженіе, поддерживаемое опытомъ жизни, его поэтическая фантазія. Въ виду всего этого, страстная декламація Руссо была, можетъ быть, необходима для того, чтобы увлечь по этому пути Мабли, чтобы произвести въ немъ тотъ переломъ, который поставилъ его въ оппозицію къ современной ему культур и просвтительнымъ стремленіямъ XVIII вка. Но, получивъ отъ Руссо толченъ въ этомъ направленіи, отрицая во имя религіозно-нравственнаго начала какъ философію энциклопедистовъ, такъ и основанное на свободномъ труд и личномъ имуществ общество, признавая нравственность несовмстимой съ богатствомъ и неравенствомъ, отыскивая свои идеалы за предлами исторіи человческой культуры и вн области цивилизаціи, Мабли сохранилъ, съ одной стороны, большую трезвость, съ другой — пошелъ впередъ съ догматической разсудочностью, не останавливаясь ни передъ чмъ. Однимъ словомъ, онъ сдлался доктринернымъ теоретикомъ того направленія, вдохновеннымъ пророкомъ котораго былъ Руссо.
Руссо и Мабли оба признаютъ теперешнее состояніе человческаго общества ненормальнымъ и видятъ въ исторіи цивилизаціи уклоненіе отъ первобытнаго, естественнаго для человка состоянія. Руссо приписывалъ при этомъ пороки и развращенность общества просвщенію, т.-е. наукамъ и художествамъ, и видлъ первыя причины уклоненія отъ естественнаго пути въ жизни человчества — въ возникновеніи неравенства и установленіи личной поземельной собственности. При этомъ Руссо, однако, никогда серьезно не разсматривалъ вопроса, возможно ли исправленіе зла и возвращеніе человчества къ естественному быту, тмъ мене задавался онъ мыслію указать пути для этого возвращенія. Напротивъ, въ своемъ Общественномъ Договор онъ признаетъ собственность неопровержимымъ фактомъ освященнымъ при основаніи государства, и иметъ въ виду только установленіе возможно полнаго политическаго равенства гражданъ. Такимъ образомъ, ожесточенныя риторическія выходки противъ просвщенія, неравенства и собственности въ двухъ первыхъ разсужденіяхъ Руссо являются у него какъ бы ферментомъ, брошеннымъ въ общество для того, чтобъ привести его въ броженіе и, при этомъ, удобне провести планъ нравственнаго перевоспитанія и демократическаго переустройства государства. Но то, что такимъ образомъ у Руссо представляется парадоксомъ, у Мабли становится исходнымъ пунктомъ цльной нравственно-политической системы. Смутный образъ естественнаго состоянія у Руссо, сложившійся изъ сатиры на современное общество и поэтическихъ бредней, кристализуется у Мабли въ представленіе объ утопическомъ идеал, къ которому должно стремиться человческое общество и приближеніе къ которому должно быть исключительной задачей законодательства. Вслдствіе такой постановки вопроса, Мабли, конечно, существенно расходится съ Руссо, онъ смотритъ иначе на самое происхожденіе общества, на значеніе и исторію цивилизаціи, на разумъ и нравственную природу человка, на собственность и на государственную политику.
Мабли начинаетъ исторію человка, повидимому, такъ же, какъ и Руссо: обществу предшествовало господство полнаго, можно прибавить, дикаго индивидуализма. ‘Я вижу передъ собой,— говоритъ Мабли,— слабыхъ, нагихъ, невооруженныхъ и беззащитныхъ животныхъ, занятыхъ отыскиваніемъ плодовъ для своей пищи и пещеръ для защиты отъ непогоды и опасностей, угрожающихъ имъ во время сна’ {Du Coots et de la Marche des Pssions, p. 181.}. Но если ближе вглядться въ эту картину первобытнаго человчества, можно замтить въ ней значительную разницу колорита. У Руссо это чистая идиллія, съ которой ему не хочется разставаться, онъ сознаетъ, что самый первые зачатки общественной связи уже обусловливаютъ собой проявленіе неравенства между людьми,— того неравенства, которое онъ представляетъ неестественнымъ, и потому Руссо вполн послдовательно сожалетъ о выход людей изъ состоянія дикой обособленности. Мабли не, которому общество нужно для того, чтобы осуществить въ немъ свой этико-соціальный идеалъ, привтствуетъ его зарожденіе, не замчая, что вмст съ нимъ водворяется неравенство, котораго онъ не хочетъ. Для Мабли ‘люди созданы, чтобы жить въ обществ’ {Entretiens de Phocion, р. 34.}, самое общество иметъ высокое назначеніе ‘усовершенствовать человческую природу и сдлать человка боле счастливымъ’ {Droits et Devoirs du’Citoyen, p. 271.}. Противополагая общество естественному состоянію, какъ нчто неестественное, Руссо, съ своей точки зрнія, конечно, не могъ удовлетворительно мотивировать возникновеніе этого общества: образованіе первыхъ ассоціацій между людьми, раздленіе труда, появленіе собственности, установленіе правительства,— являются у Руссо то осуществленіемъ неизбжныхъ потребностей, то слдствіемъ случайныхъ постороннихъ вліяній, то роковымъ заблужденіемъ или дломъ хитраго обмана. У Мабли природа одарила человка общежительными качествами и внушила ему потребности, которыя могутъ найти удовлетвореніе только въ общественномъ быту, поэтому картина перехода отъ дикаго состоянія въ общественному у Мабли выходитъ совершенно другая: ‘Пока люди вили разсянно и блуждая по лсамъ, ихъ разумъ и ихъ страсти были слиты въ смутномъ состояніи и были ничто иное, какъ грубый инстинктъ, которому они машинально повиновались. Но какъ скоро нсколько семействъ, озаренныхъ какимъ-то лучемъ свыше, установили между собой законы и правительство и достигли извстной политической организаціи, имъ удалось, какъ легко понять, съ помощью этихъ благодтельныхъ учрежденій стснить личныя влеченія, которыми они руководились въ прежнемъ состояніи варварства и невжества. Ставши гражданами и отдлавшись отъ независимости, которая ихъ тяготила, они должны были установить между собой новыя отношенія, необходимо требующія извстныхъ формъ и невдомыхъ дотол обязанностей… Вмсто того свирпаго инстинкта, который побуждалъ ихъ повиноваться безразлично и безъ разсужденія всякому впечатлнію удовольствія или страданія, наступило господство закона, который научалъ ихъ бытъ боле осторожными. Самый грубый дикарь замчалъ тогда въ себ разсудокъ, которымъ онъ еще совсмъ не пользовался. Онъ уже видитъ передъ собой новое счастье, т.-е. ту цль, которой надялись достигнуть учредители общества, соединяя силы людей, чтобы этимъ возмстить ихъ естественную слабость’ {Du Cours et de la Marche des Passions, p. 163.}.
При различіи во взгляд на происхожденіе общества, Мабли и Руссо должны были расходиться и Въ объясненіи причинъ соціальнаго зла. У Руссо самое образованіе общества необходимо должно было породить его. Общество дало людямъ случай обнаружить во взаимныхъ отношеніяхъ т пороки, которые въ естественномъ состояніи и одиночеств не имли повода проявиться, оно доставило грубому, первобытному разуму возможность развитія, и этимъ породило науки и искусства, которыя развратили нравственность людей. Не такъ смотритъ на разумъ Мабли, который видитъ въ немъ главное орудіе для достиженія человчествомъ нормальнаго, блаженнаго состоянія, разумъ научаетъ людей устанавливать между собой правильныя отношенія и наставляетъ ихъ тмъ обязанностямъ, которыя требуются этими отношеніями. Эти обязанности составляютъ нравственность, т.-е., какъ говоритъ Мабли, познаніе справедливаго и несправедливаго. Такимъ образомъ, разумъ является у него источникомъ нравственности.
Но, съ другой стороны, объясняя развитіе человчества, Мабли не всегда осуждаетъ и противоположный разуму элементъ человческой натуры, т.-е. страсти, он также становятся, въ извстномъ смысл, и необходимымъ орудіемъ нравственнаго прогресса. ‘Страсти,— говоритъ Мабли,— благодяніе природы, ибо он предназначены къ тому, чтобъ усовершенствовать ея твореніе. Нашъ разумъ осужденъ получать вс свои понятія отъ чувствъ, и человкъ не поднимался бы, подобно животному, отъ земли, если бы не эта вчно дятельная, безпокойная, честолюбивая и всегда вновь зарождающаяся тревога страстей, она-то и зажигаетъ въ немъ пламя генія, который мы не можемъ достойне похвалить, какъ назвавши его духомъ Божества’.
При такомъ отношеніи къ разуму и къ возбуждающимъ его страстямъ, Мабли не могъ винить науки за бдственное состояніе общества, не мотъ также выставлять правительства источникомъ соціальнаго зла, какъ это длалъ Руссо въ своихъ двухъ разсужденіяхъ. Правда, Мабли не свободенъ отъ столь распространеннаго въ XVIII вк предразсудка, возлагавшаго на правительства и на законы отвтственность за вс экономическіе и нравственные недуги, которыми страдало общество, и у Мабли можно встртить мнніе, что если бы люди были добродтельны, то не нуждались бы въ государственныхъ учрежденіяхъ и правительствахъ, или выходки противъ нелпостей (ces folies), которыя мы величаемъ громкимъ именемъ ‘государствъ и правительствъ’, но подобныя выраженія вырываются у Мабли подъ вліяніемъ революціоннаго настроенія и направлены противъ существующихъ правительствъ, вообще же онъ слишкомъ большой поклонникъ государственнаго соціализма, чтобы оплакивать возникновеніе правительственной власти. Напротивъ, онъ съ восторгомъ привтствуетъ въ первобытной исторіи культуры первыя попытки образовать общество и установить правительство. ‘Только учрежденіе государства внушило людямъ идею общественнаго блага, которая влечетъ за собой вс другія истины, необходимыя человку’ {Du Dveloppement, des Progrs et des. Bornes de la Raison, p. 52.}. Въ чемъ же тогда заключается источникъ зла? Что заставило человчество уклониться въ своемъ историческомъ развитіи отъ того нормальнаго состоянія, которое обезпечило бы за нимъ благоденствіе? Въ объясненіи Мабли выступаютъ дв причины: человческія страсти и вытекающіе отсюда пороки’, а затмъ слабость разума въ первобытномъ обществ, который еще не усплъ развиться.
‘Установивъ между собой общественную власть,—говоритъ онъ,— наши предки не отказались окончательно отъ привычекъ независимости и анархіи, которыя они усвоили себ въ естественномъ состояніи. Эти пороки должны были помшать имъ придумать и установить съ самаго начала законы, наиболе сообразные съ ихъ новымъ положеніемъ и способные обезпечить, за ними то счастье, котораго они искали’. Однако, согласно съ изложеніемъ Мабли, эти пороки, постоянно сдерживаемые идеей общественнаго блага, должны были съ каждымъ днемъ ослабвать. При смягченныхъ нравахъ и постоянныхъ урокахъ опыта, нашъ разумъ долженъ былъ, наконецъ, просвтлть и привести насъ къ истин, доступной самымъ посредственнымъ людямъ. Такъ почему же, спрашивается, общество не усовершенствовалось? Это тмъ удивительне, что науки и искусства, требующія боле глубокихъ и трудныхъ соображеній, чмъ политика и этика, поднялись на такую степень совершенства, которая внушаетъ какъ удивленіе. Мабли объясняетъ это тмъ, что въ области наукъ и искусствъ страсти людей постоянно содйствовали дальнйшему успху, люди не только усвоивали себ истины, открытыя усиліями другихъ, но извлекали пользу изъ чужихъ заблужденій, самыя столкновенія и споры по этому поводу приносили свою выгоду, чтобы дать перевсъ собственному мннію, каждый оспаривалъ мннія другихъ, желаніе восторжествовать надъ противникомъ побуждало каждаго въ новымъ усиліямъ ума, и все это служило въ пользу дальнйшаго развитія разума. Но т же самыя страсти, которыя въ такой степени способствовали въ развитію человческаго генія въ умственной области, стсняли и заглушали его, какъ скоро дло касалось какой-нибудь политической или нравственной истины. Безпорядокъ и недовольство, господствовавшіе въ естественномъ состояніи и заставившіе первыхъ людей устанавливать законы и правительства безъ правильныхъ принциповъ и безъ системы, не превратились поэтому и при общественномъ состояніи и представляли такія условія, при которыхъ было не легко достигнуть цли. Въ естественномъ состояніи вс страсти побуждали людей установить общественную власть, потому что каждый сознавалъ, какъ онъ нуждается въ другихъ людяхъ для своего благоденствія, но какъ только общество было организовано, въ новыхъ гражданахъ пробудился прежній инстинктъ, ‘эгоизмъ каждаго побуждалъ его находить удовольствіе въ томъ, чтобы обратить въ свою пользу то благо, которое принадлежало всмъ’.
Признавая эгоизмъ главнымъ препятствіемъ на пути соціальнаго прогресса, Мабли долженъ былъ, подобно Руссо, совершенно разойтись съ философами, которые длали эгоизмъ основнымъ принципомъ своихъ этико-соціальныхъ теорій, подобно Руссо, онъ сталъ горячимъ проповдникомъ религіознаго начала, которое всегда представляло собой лучшее средство къ обузданію эгоизма и самый высокій источникъ нравственныхъ побужденій. Однако, и въ религіозномъ вопрос Мабли сохраняетъ полную независимость отъ Руссо. Онъ не довольствуется поэтическимъ образомъ божества въ Исповди савоярскаго викарія, но превращаетъ его въ боле конкретное представленіе о Верховномъ Судь въ человческихъ длахъ, точно такъ же онъ не ограничивается догматами о Бог и безсмертіи, на которыхъ настаивалъ Руссо, и установленіемъ обязательныхъ гражданскихъ врованій, но какъ мы увидимъ ниже, требуетъ формальнаго религіознаго культа, общаго для гражданъ богослуженія и потому сохраненія установившейся религіи.
За то Мабли вполн слдуетъ Руссо, требуя самыхъ крутыхъ мръ противъ тхъ, кто подрываетъ установленную религію. ‘Правительство должно необходимыми карами стращать атеизмъ и мшать ему развращать общество’, безумцы, которые распространяютъ безвріе и стараются явно или тайно вербовать себ сообщниковъ и учениковъ, должны быть подвергаемы, какъ это еще совтовалъ Платонъ, исправительному пятилтнему заключенію, т же, которые окажутся неисправимыми, должны подлежать вчному заключенію. Расходясь въ мр наказанія съ Руссо, установившаго смертную казнь для отступниковъ отъ обязательной гражданской религіи, Мабли идетъ дальше его, причисляя къ врагамъ религіи самихъ деистовъ. ‘Деисты, которые хотятъ разрушить религіозные обряды, чтобы довести людей до внутренней и чисто духовной религіозности, должны быть сдерживаемы властью, какъ фантасты, ученіе которыхъ не годится для общества. Законъ долженъ одинаково карать какъ нечестивца, публично оскорбляющаго религію святотатственными дйствіями, такъ и деиста, который оскорбляетъ и поноситъ ее своими рчами. Деисты, которые нарушатъ наложенный на нихъ запретъ молчанія, должны быть подвергнуты увщаніямъ и поученіямъ. При возвращеніи имъ свободы, они должны давать общаніе вести себя благоразумно и осмотрительно. Всякое нарушеніе должно быть наказуемо двухъ или трехлтнимъ заключеніемъ. Если же и посл такого продолжительнаго искуса деистъ будетъ одержимъ той же жаждой славы и мученичества, тогда нужно, наконецъ, ршиться поступить съ нимъ, какъ съ атеистомъ’ {De la Lgislation. L. IV ch. 3.}.
Эти подробности столько же важны для объясненія отношеній Мабли къ Руссо, какъ и для характеристики его соціальнаго идеала, основаннаго на принужденіи и деспотизм во имя нравственныхъ цлей и благополучія людей.
Политическій идеалъ Мабли представляетъ еще боле отступленій отъ ученія Руссо, чмъ его взглядъ на исторію человческой культуры и его соціальный идеалъ, но, для избжанія повтореній, мы коснемся этого вопроса не теперь, а когда перейдемъ къ разсмотрнію политической теоріи Мабли. Тамъ же мы будемъ имть случай говорить объ отношеніи его политическихъ взглядовъ къ идеямъ Монтескьё. Ограничимся теперь однимъ замчаніемъ: Мабли, какъ соціальный утопистъ, питалъ, несмотря на свои занятія исторіей, полное нерасположеніе къ изученію реальныхъ условій народной жизни, этимъ онъ отличался не только отъ Монтескьё, но и отъ Руссо, который колебался до нкоторой степени между историческимъ реализмомъ и раціонализмомъ въ политик, Мабли же былъ безусловный поклонникъ отвлеченной теоріи въ политическихъ вопросахъ. Это не могло не проявиться въ его мнніяхъ о вліяніи физическихъ условій на политическія учрежденія, которое, по слдамъ Монтескьё, признавалъ даже Руссо и отчасти пытался прослдить въ своемъ Общественномъ Договор. Мабли же, представляя въ этомъ отношеніи полную противоположность съ Монтескьё, посвятилъ въ одномъ изъ своихъ сочиненій цлое изслдованіе на то, чтобы доказать, что это вліяніе, какъ бы оно ни было сильно, можетъ быть побждено заботами и мрами законодателей {Du Cours et de la Marche des. Passions.}.
Отношеніе Мабли къ Руссо и вообще положеніе его во французской литератур XVIII вка могутъ быть вполн разъяснены только сопоставленіемъ его съ современными ему французскими моралистами, ибо въ области соціальной этики, главнымъ образомъ, и сосредоточивается литературная дятельность аббата Мабли. Приведенное нами мнніе объ общественномъ, какъ основ этики, и осужденіе эгоизма, какъ главнаго препятствія на пути соціальнаго прогресса, прямо указываютъ на писателей, съ доктриной которыхъ необходимо сравнить ученіе Мабли,— Гельвеція и Гольбаха.
Великій толчекъ къ прогрессу, которымъ жизнь европейскихъ народовъ обязана философской литератур Франціи въ XVIII вк, преимущественно сводится въ двумъ сильно проявившимся въ ней стремленіямъ — влеченію въ просвщенію и филантропіи. Филантропическое настроеніе эпохи особенно обнаружилось въ иде общественнаго блага, положеннаго въ основаніе новой этики и провозглашеннаго высшей задачей политики. Въ постановк и разработк вопроса объ общественномъ благ, главнымъ образомъ, заключаются значеніе литературной дятельности и заслуги названныхъ нами двухъ писателей. При этомъ извстно, что коренное заблужденіе обоихъ моралистовъ состояло въ томъ, что они выводили идею общественнаго блага и обязанность людей служить ей изъ эгоизма или личнаго интереса. Съ помощью парадокса, будто общественное благо или общая польза совпадаютъ съ личной пользой, вс добродтели выводились изъ личнаго интереса и самый эгоизмъ провозглашался добродтелью. Причины такого заблужденія, которое теперь горячо осуждается даже ревностными поклонниками утилитаризма {Наприм., Морлеемъ въ его сочиненіи о Дидро: ‘Гельвецій, вмсто того, чтобы развивать принципъ, что дйствія хороши или дурны, смотря потому, согласны ли они или несогласны съ общими интересами большинства, удовольствовался повтореніемъ на всевозможные лады своего положенія, что любовь къ самому себ служитъ для насъ мриломъ добродтели’, (стр. 349). Дале: ‘Гельвецій опрометчиво впалъ въ заблужденіе… настоятельно утверждая, что такъ какъ польза есть мрило добродтели, то перспектива самоудовлетворенія есть единственная причина, почему люди предпочитаютъ добродтель пороку’ и т. п. м}, довольно сложны. Большое вліяніе имло, конечно, въ этомъ случа, матеріалистическое настроеніе, господствовавшее среди философовъ и находившее пищу въ теоріи сенсуализма, которою французскіе послдователи Лока хотли объяснить происхожденіе человческихъ познаній и понятій. Связь атомистической точки зрнія съ теоріей, возводившей эгоизмъ въ начало добродтели, особенно наглядно проявляется у Гольбаха. Наряду съ сенсуализмомъ и матеріализмомъ, запальчивая проповдь теоріи о личномъ интерес, какъ источник нравственности, и успхъ этой теоріи среди французскаго общества обусловливались оппозиціей противъ католицизма и христіанскихъ врованій, которая въ это время дошла до настоящей фанатической вражды. Ничто, казалось, не могло такъ сильно подорвать авторитетъ церкви, какъ доказательство, что тотъ самый эгоизмъ, который она осуждала, какъ источникъ нравственнаго зла, какъ проявленіе грховной природы человка,— есть именно источник добродтели и условіе общественнаго блага. Впрочемъ, помимо вражды въ церкви со стороны атеистическихъ философовъ, желаніе высвободить этику изъ-подъ власти церковнаго ученія проистекало изъ общаго раздраженія противъ злоупотребленій, къ которымъ подавала поводъ этика католическихъ богослововъ, служившая нердко основаніемъ религіозной нетерпимости. Гельвецій, напримръ, наивно обращался къ христіанамъ, во имя евангельской проповди любви къ ближнему, съ увщаніемъ ‘утвердить понятіе о честности не на религіозныхъ принципахъ, а на такомъ принцип, которымъ не такъ легко злоупотреблять (!) — на принцип личнаго интереса’.
Въ этихъ,хотя и ложно направленныхъ, усиліяхъ создать, такъ сказать, свтскую этику, построить ученіе о нравственности на самостоятельныхъ теоретическихъ началахъ, нужно искать культурное значеніе французскихъ моралистовъ XVIII вка. Несмотря, однако, на это значеніе, ложность исходнаго пункта, избраннаго ими, не могла не обнаружиться въ различныхъ вредныхъ послдствіяхъ ихъ ученія. Эти послдствія проявились отчасти непосредственно въ общественной жизни, этика, построенная на личномъ интерес, несмотря на поставленную ей цль,— общественное благо,— смутила и подорвала нравственныя представленія современнаго ей общества, послужила оправданіемъ эгоистическимъ порывамъ и распространила въ обществ циническое отношеніе въ нравственнымъ вопросамъ. Если бы какой-нибудь современникъ Гельвеція и Гольбаха изобразилъ намъ картину нравственныхъ опустошеній, произведенныхъ на его глазахъ сочиненіями этихъ двухъ писателей, онъ оказалъ бы великую услугу обществу, еще и теперь уменіе о личномъ интерес, какъ основ добродтели, служитъ причиной путаницы и извращенія нравственныхъ понятій. Но другой, не меньшій вредъ теоріи эгоизма для общественной морали обусловливается окончательнымъ выводомъ, къ которому пришли французскіе моралисты. Какъ они ни старались облагородить личный интересъ, приписывая ему нравственное значеніе, несостоятельность ихъ ученія обнаружилась въ томъ, что они сами были принуждены прибгнуть къ совершенно чуждому нравственности принудительному началу для того, чтобы, въ конц-концовъ, приладить личный интересъ къ общественному благу и подчинить эгоизмъ высшимъ нравственнымъ цлямъ. Какъ бы убдившись въ невозможности побудить даже просвщенный эгоизмъ добровольно служить общественному благу, Гельвецій и Гольбахъ возложили задачу этики на политику и законодательство и, такимъ образомъ, исказивъ этику, вбили, вмст съ тмъ, съ толку и политическую науку.
Неизбжнымъ послдствіемъ этого были нескончаемыя противорчія, которыми изобилуютъ сочиненія Гольбаха и Гельвеція {См. объ этихъ противорчіяхъ Гельвеція и Гольбаха въ изложеніи ихъ ученія у Б. Н. Чичерина: ‘Исторія политическихъ ученій’. T. III.}. Оба писателя постоянно противорчатъ себ и въ оцнк личнаго интереса, и въ идеалахъ общественнаго блага, и въ указаніи средствъ для достиженія его. Гельвецій, выставившій въ своей книг объ Ум положеніе, что личная польза связана съ общей, принужденъ былъ въ сочиненіи о Человк убждать людей, ‘что личный интересъ почти всегда заключается въ томъ, чтобы пожертвовать частными и временными выгодами народному благу», онъ утверждалъ, подобно Мабли, ‘что если нравственныя аксіомы до сихъ поръ не признаются за столь же непреложныя истины, какъ аксіомы геометрическія, то единственная тому причина заключается въ личномъ интерес, который заставляетъ людей отвергать самыя очевидныя положенія’.
О страстяхъ Гельвецій училъ, что он сами по себ не должны считаться зломъ, а, наоборотъ, составляютъ единственную пружину человческой дятельности, что деспотизмъ, уничтожая страсти, губитъ государство. Поздне же, онъ совершенно отступился отъ этихъ положеній, требуя, чтобы государство направляло страсти въ общественной польз. Подобное же воззрніе находимъ мы и у Гольбаха.
Какъ поборникъ эгоизма, Гельвецій выступилъ сначала ршительнымъ защитникомъ потребностей, развивающихся въ человк и въ обществ, силу этихъ потребностей онъ признавалъ условіемъ развитія и цивилизаціи, онъ утверждалъ, что обезьяны, между прочимъ, потому отстали отъ человка въ развитіи, что питаются одними плодами, слдовательно, умютъ мене нуждъ и потому мене изобртательны. Впослдствіи Гельвецій приблизился къ ученію Руссо, доказывая, что увеличеніе богатствъ везд влечетъ за собой деспотизмъ, а бдность государства сохраняетъ свободу, что у дикихъ мало потребностей, а потому больше справедливости, и что общественный идеалъ заключается въ умренномъ состояніи и въ уравнительномъ распредленіи счастья между людьми. Подобнымъ образомъ Гольбахъ горячо ратуетъ за право собственности, даже основываетъ на немъ политическія права, признаетъ коммунизмъ противнымъ природ, утверждаетъ, что неравенство не есть зло, полное же равенство-чистая химера и сравниваетъ любовь въ равенству съ ‘идоломъ, которому все приносится въ жертву до разрушенія самого общества’,— а, въ тоже время, тотъ же самый Гольбахъ требуетъ отъ политики, чтобы она, по возможности, задерживала умноженіе потребностей, и заявляетъ, что чмъ боле у народа нуждъ, тмъ онъ слабе, ибо тмъ боле зависитъ отъ другихъ. Наконецъ, оба, Гельвецій и особенно Гольбахъ, противорчатъ себ относительно лучшаго средства для достиженія политикой нравственнаго идеала и общественнаго блага. Гольбахъ мечтаетъ, въ одно и то же время, о законодател, который долженъ воспитывать народъ, и о народ, который долженъ руководить законодателя.
Одновременно съ ученіями Гельвеція и Гольбаха складывалась нравственная теорія Мабли, во многихъ отношеніяхъ съ ними аналогическая, въ другихъ—отступающая отъ нихъ. Мабли посвятилъ себя изученію нравственныхъ вопросовъ прежде, чмъ сочиненія матеріалистическихъ энциклопедистовъ ввели ихъ въ моду, и подошелъ къ этимъ вопросамъ съ совершенно другой стороны. Его навели на этику занятія классической философіей и изученіе быта античныхъ республикъ. Проникнутый принципами стоиковъ и исполненный политическихъ идеаловъ древности, требовавшихъ отъ гражданина полнаго подчиненія интересамъ отечества, Мабли, отыскивая, подобно энциклопедистамъ, новой почвы для этики, избжалъ нкоторыхъ существенныхъ заблужденій матеріалистической школы. Въ этик онъ исходилъ не отъ эгоизма, а, напротивъ, видлъ въ немъ препятствіе общественному благу. Вмст съ тмъ, онъ не раздлялъ ненависти къ религіи, какою отличались энциклопедисты, а, напротивъ, какъ мы видли, совершенно въ дух Руссо, платилъ фанатикамъ отрицанія подобной же нетерпимостью.
Но, подобно Гельвецію и Гольбаху, Мабли положилъ въ основаніе этики идею общественнаго блага или, точне, благоденствья и, отождествивъ добродтель съ счастьемъ, придалъ этик утилитарное направленіе. Подобно имъ, Мабли, въ построеніи своей этики, вышелъ изъ ея предловъ и захватилъ для нея область политической экономіи, занявшись вопросомъ о распредленіи жизненныхъ благъ сообразно съ нравственными принципами, онъ подчинилъ этик политику, какъ науку о средствахъ обезпечить общественное благоденствіе на началахъ нравственности. Вслдствіе этого, у Мабли оказалось много точекъ соприкосновенія съ ученіемъ Гельвеція и Гольбаха, и онъ впалъ во многія изъ ихъ заблужденій. И у Мабли нравственность, подчиненная чуждому ей принципу благополучія, утратила свою автономію, свою жизненную силу, а происшедшее отсюда омертвніе самобытнаго нравственнаго начала заставило этого моралиста искать замны его во вншнихъ средствахъ, въ искусственномъ стро общества и въ принудительныхъ полицейскихъ мрахъ. Оттого и въ ученіи Мабли задача этики перешла къ политик или къ государственной власти, которая должна, съ помощью законодательства, водворять и подерживать въ обществ моральные принципы или даже нравственно пересоздать все общество. Сообразно съ этимъ, въ этик Мабли, какъ и у Гельвеція и Гольбаха, получили особенное значеніе награды и отличія за добродтель или за усердное служеніе общественному благу, такъ какъ, при отсутствіи нравственныхъ побужденій, нужно было вншними, искусственными средствами направлять личный интересъ въ общественнымъ цлямъ.
Отсюда же т многочисленныя противорчія, которыми страдаетъ ученіе Мабли, какъ и этика Гельвеція и Гольбаха. И въ сочиненіяхъ Мабли можно встртить рядомъ два противоположныхъ взгляда: въ его этик людскія страсти то признаются необходимой пружиной прогресса,—и потому условіемъ общественнаго блага,— то главнымъ препятствіемъ при установленіи общественнаго благоденствія, вслдствіе чего на политику возлагается задача умрять и подавлять ихъ, въ политик же у него борьба съ страстями признается то необходимой, то безполезной, такъ какъ побда невозможна. Наконецъ, какъ и Гольбахъ, нуждаясь въ сильной государственной власти, Мабли заводитъ рчь о какимъ-то таинственномъ, всемогущемъ законодател, мечтаетъ о ‘новомъ Ликург’, а затмъ горячо доказываетъ необходимость сосредоточить всю законодательную власть въ рукахъ народныхъ представителей и низвести монархію на степень исполнительной функціи. При всемъ этомъ сходств, Мабли существенно расходится съ моралистами эгоизма относительно того общественнаго идеала, достиженіе котораго онъ выставляетъ цлью этики. На его идеал отразились воспоминанія о стоикахъ и антикультурные парадоксы Руссо. Такой идеалъ сложился у Мабли рано и очень опредленно, мы поэтому не замчаемъ у него въ изображеніи идеальнаго общественнаго строя тхъ колебаній, въ которыя впадали Гельвецій и Гольбахъ, особенно первый, если сопоставить его сочиненія объ и о Человк. Другое, не мене существенное, различіе между названными моралистами и Мабли обусловливается ихъ методомъ при согласованіи личнаго благополучія съ общественнымъ благомъ. Гельвецій и Гольбахъ исходили отъ эгоизма, т.-е. отъ реальнаго факта, и потому, при построеніи своей моральной теоріи, не могли забыть дйствительной природы человка, что и вовлекло ихъ въ разныя затрудненія и противорчія. Мабли же исходилъ отъ фантастическаго представленія объ общественномъ идеал и сталъ отсюда выводить свои воззрнія на личность человка и на личное благополучіе, этимъ способомъ онъ очень упростилъ себ проблему согласованія личнаго благополучія съ общинъ: казалось достаточнымъ придумать и создать такой общественный строй, въ которомъ личность не имла бы никакихъ побужденій искать своего личнаго благополучія помимо общественнаго.
Такимъ идеальнымъ общественнымъ строемъ представлялось аббату Мабли коммунистическое общество. Коммунистическій строй онъ рисуетъ въ вид небольшихъ, исключительно земледльческихъ общинъ — врод древней Спарты. Прц изображеніи своего идеала, Мабли не входитъ въ большія подробности и этимъ избавляетъ себя отъ необходимости разсматривать логическія и практическія затрудненія, которыя представились бы ему при дальнйшемъ развитіи его теоріи. Онъ, напримръ, не касается взаимныхъ отношеній коммунистическихъ общинъ, онъ обходитъ молчаніемъ вопросъ — должны ли он считаться собственниками воздлываемой ими земли, или же коммунизмъ долженъ охватить все наличное человчество въ одну общину съ одинаковымъ правомъ всхъ ея членовъ на земную поверхность? Но, при всей неполнот и неясности изложенія, читателю Мабли выясняется одна существенная черта его коммунистическаго строя. Личное благополучіе обусловлено въ немъ не столько обезпеченіемъ за каждымъ лицомъ матеріальныхъ благъ, сколько ограниченіемъ потребностей личности и доведеніемъ ихъ до одинаковаго минимума, а для того, чтобы доказать, что личное благополучіе именно совпадаетъ съ такимъ самоограниченіемъ личности, моралистъ предполагаетъ, что вс наклонности и способности людей отъ природы одинаковы, вс же различія, которыя представляетъ современное общество, лишь мнимыя или искусственно созданныя.
Построивъ свою теорію на этомъ ложномъ положеніи, Мабли представляетъ коммунизмъ естественнымъ состояніемъ человка,’ и, подобно другимъ проповдникамъ естественнаго состоянія, понимаетъ этотъ терминъ въ двоякомъ смысл,— въ смысл историческаго факта и нравственнаго требованія. Коммунистическая община рисуется исходной точкой всякаго общества, основаніемъ древнйшаго быта, съ другой стороны, она представляется цлью исторіи, послднимъ предломъ человческаго усовершенствованія. Вся задача человчества заключается лишь въ томъ, чтобы снова водворить на земл тотъ бытъ, отъ котораго пошло человчество, и эта задача возлагается на политику. Роли этики и политики, такимъ образомъ, сливаются, въ силу этого, государственному законодательству ставятся чисто нравственныя цли, сама же этика заимствуетъ свои средства у политики, осуществляя свои идеалы путемъ законодательнаго принужденія.
Утопія Мабли служитъ какъ бы переходнымъ звеномъ между прежними античными или средневковыми мечтами этого рода и современными соціалъ-демократическими идеалами. Его коммунистическій строй основанъ еще на аскетическомъ начал, которое проявлялось у стоиковъ и особенно сильно въ средневковомъ монашеств, но это аскетическое начало,— отреченіе отъ жизненныхъ благъ ради высшаго нравственнаго блага,— перестаетъ уже у Мабли служить средствомъ къ нравственному усовершенствованію и становится орудіемъ для осуществленія чуждаго ему принципа, чисто вншняго, формальнаго равенства.
Изъ двухъ великихъ потребностей французскаго общества — свободы и равенства — Мабли всецло принесъ первую въ жертву послдней. Гольбахъ, при всемъ своемъ матеріализм, сохранилъ заботу о свобод и потому понималъ равенство только въ смысл юридическомъ. Гельвецій блуждалъ между обоими идеалами, не умя согласовать ихъ. Мабли, ради равенства, отрекся отъ свободы не только политической и общественной, но и нравственной. Но, отказавшись отъ свободы въ области нравственной, онъ уничтожилъ и самую этику, а принципу равенства придалъ отрицающую силу. Его коммунистическій идеалъ, основанный на предположеніи абсолютнаго равенства человческой природы, обусловливалъ собой для общества отреченіе отъ цивилизаціи и прогрессивнаго развитія, а для отдльнаго человка — полное обезличеніе.
Соціальная теорія Мабли представляетъ поэтому особенный интересъ тмъ, что въ ней наглядно проявляется необходимая связь между полнымъ равенствомъ и некультурнымъ состояніемъ общества, что принципъ абсолютнаго равенства является въ ней въ настоящемъ свт какъ начало, отнюдь не прогрессивное, а враждебное и духовной, и матеріальной цивилизаціи. Наконецъ, нужно имть въ виду, что нравственная система Мабли служитъ необходимымъ дополненіемъ къ ученію матеріалистическихъ моралистовъ прошлаго столтія. Ихъ антагонизмъ возобновляетъ на почв французской этики въ XVIII вк контрастъ между эпикурейцами и стоиками. Говоря о Гельвеці и Гольбах, авторъ Политическихъ Ученій (III, 75) справедливо замчаетъ, что въ ихъ теоріяхъ мы находимъ т самыя начала, которыя въ древности развивали послдователи Эпикура. ‘Различіе заключается въ томъ, что послдніе давали предписанія боле для отдльнаго человка, новые же матеріалисты хотятъ, на основаніи своихъ взглядовъ, преобразовать всю общественную жизнь’. Подобнымъ образомъ Мабли представляетъ намъ въ развитіи своей теоріи перенесеніе философскаго идеала стоиковъ на общественную жизнь. То, что вытекало изъ свободнаго самоопредленія философа,— равнодушіе въ жизненнымъ благамъ и внутренній покой, какъ слдствіе высокой оцнки духовнаго блаженства,— превращается въ общеобязательное, некультурное состояніе всего общества, основанное на принудительномъ стро и на равенств въ неразвитости и въ общемъ засто. Идеальное равенство, котораго стоики достигали освобожденіемъ духа отъ матеріальныхъ интересовъ, замняется уравненіемъ матеріальнымъ, купленнымъ цною недоразвитія и одинаковаго порабощенія. Въ подобную же матеріализацію чисто нравственнаго ученія легко могутъ впасть и т, кто въ наши дни сталъ бы искать въ христіанской этик точку опоры для этическаго соціализма {Примчаніе. Съ этики словами уважаемаго автора мы не можемъ безусловно согласиться, о чемъ и имемъ въ виду высказаться въ одной изъ будущихъ книгъ.}.
Прежде, чмъ перейти къ разсмотрнію этико-соціальной теоріи Мабли, мы должны сдлать нсколько общихъ замчаній о его личности и сочиненіяхъ. Какого бы мы ни были мннія о достоинств идеаловъ Мабли и о вліяніи, какое имли въ свое время его сочиненія, нельзя не признать, что, по строгости и твердости своихъ нравственныхъ принциповъ, онъ стоялъ выше многихъ современныхъ ему соціальныхъ реформаторовъ. Извстны слабости Вольтера, такъ мало гармонирующія съ его виднымъ положеніемъ въ исторіи человческой культуры и благороднымъ рвеніемъ, съ какимъ онъ защищалъ лучшіе интересы человчества, нравственный характеръ Руссо еще мене соотвтствовалъ тому идеальному образу, который составили себ его поклонники по его сочиненіямъ. Что касается энциклопедистовъ, то они вообще были лучше проводимыхъ ими теорій, но особенно яркій контрастъ представляетъ благородная натура Дидро съ шаткостью его нравственныхъ понятій. Личность же Мабли и вся его жизнь отмчены тмъ ае нравственнымъ ригоризмомъ, которымъ проникнуто его ученіе.
Мабли родился въ 1709 году, слдовательно, былъ 3-мя и 4-мя годами старше Руссо и Дидро, которыхъ онъ пережилъ. Его дтство еще захватило эпоху абсолютизма Людовика XIV, а умеръ онъ всего за 4 года до революціи. Одинъ изъ его братьевъ былъ извстный философъ сенсуализма, Кондильякъ. Мабли замчаетъ въ одномъ изъ своихъ сочиненій, что вся его литературная дятельность ничто иное, какъ приложеніе философскихъ принциповъ его брата къ этик и политик, на самомъ же дл, на сочиненіяхъ Мабли вліяніе сенсуализма мало замтно, по ученію сенсуалистовъ, вншнія чувства составляютъ источникъ всхъ нашихъ понятій и знаній, Мабли же исходилъ изъ отвлеченнаго этическаго требованія и построилъ на немъ ученіе, въ которомъ обнаружилось полное пренебреженіе къ житейскому опыту и въ самымъ простымъ наблюденіямъ надъ человческой природой.
Мабли былъ въ родств съ семьей Тансенъ (Tencin). Очень извстная въ то время своей писательскою дятельностью, своимъ литературнымъ салономъ и романтическими эпизодами своей жизни, г-жа де-Тансенъ, мать д’Аламбера, была теткой Мабли. Черезъ нее молодой Мабли, воспитанный у іезуитовъ въ Ліон, получилъ мсто у ея брата, кардинала, завдывавшаго министерствомъ иностранныхъ длъ при Людовик XV. Кардиналъ де-Тансенъ получилъ отъ короля разршеніе представлять въ государственный совтъ свои мннія письменно. Въ теченіе нсколькихъ лтъ, эти мннія составлялись молодымъ аббатомъ, которому министръ поручалъ, кром того, различныя дипломатическія дла. Такимъ образомъ, напримръ, Мабли пришлось составить проектъ секретнаго трактата съ Пруссіей, Мабли же составилъ инструкціи для представителя Франціи на конгресс въ Бред, его вліяніе- нердко простиралось даже за область чисто дипломатическую. Но неуклонный характеръ и самостоятельныя убжденія молодаго Мабли оказались вскор несовмстными съ его службой въ министерств, по вопросу объ одномъ протестантскомъ брак, который, согласно съ тогдашнимъ французскимъ законодательствомъ, кардиналъ, въ качеств архіепископа ЛіЬнскаго, не хотлъ признавать законнымъ, Мабли поссорился съ кардиналомъ и навсегда оставилъ практическую государственную дятельность, по крайней мр, оффиціальную, въ 1770 г. польская конфедерація обратилась къ нему, какъ и къ Руссо, за совтомъ о лучшемъ политическомъ устройств Польши. Мабли отнесся къ длу боле внимательно, чмъ можно было ожидать отъ такого утописта. Онъ самъ отправился въ Польшу и боле года провелъ тамъ у графа Віельгорскаго, собирая матеріалы для своего сочиненія объ Образ правленія Польши.
Первое сочиненіе Мабли вышло въ свтъ въ 1740 году. Это была Параллель между римлянами и французами. Тема сочиненія, очевидно, была избрана подъ вліяніемъ извстнаго разсужденія Монтескьё О причинахъ величія и паденія римлянъ, которое вышло въ свтъ шестью годами раньше. Мабли еще держался въ немъ господствовавшихъ тогда воззрній и стоялъ на почв дйствительности. Интересно, напр., сравнить съ его позднйшими революціонными и идиллическими воззрніями то, что онъ здсь говоритъ о королевской власти. Онъ требуетъ для монарха самостоятельной власти — une autorit, qui lui soit propre — и даже независимости отъ законовъ. Особенно замчательно въ виду его позднйшей теоріи о необходимости полнаго подчиненія исполнительной власти законодательному собранію, что онъ здсь признаетъ ‘химерой всякое притязаніе предоставить королю власть, необходимую для того, чтобы длать добро, не оставляя за нимъ возможности приносить вредъ’. Даже гарантій противъ злоупотребленій власти Мабли искалъ тогда не въ законахъ, а въ нравахъ: ‘Законы длаютъ государя всемогущимъ, а правы, препятствующіе ему употребить во зло свою власть, сохраняютъ за народомъ свободу’. Въ соціальныхъ взглядахъ Мабли также еще нтъ никакихъ слдовъ враждебности къ тому матеріальному благосостоянію общества, которое обусловливается успхами цивилизаціи, онъ даже признаетъ необходимость роскоши, ‘которая, распредляя между массой излишекъ богачей, служитъ связью между различными состояніями’, въ глазахъ
Мабли, есть дйствительное б и, что особенно знаменательно, онъ здсь отдаетъ современной политик преимущество передъ античной за ея боле правильный взглядъ на общественное значеніе богатства и роскоши. При крутомъ переворот въ убжденіяхъ, который потопъ совершился въ Мабли, неудивительно, что онъ, впослдствіи, съ неудовольствіемъ вспоминалъ объ этомъ сочиненіи. Найдя его однажды на стол у графа Эгмонта, онъ съ раздраженіемъ схватилъ книгу и разорвалъ ее. Вроятно, согласно съ его желаніемъ, оно не было напечатано въ посмертномъ изданіи Общаго Собранія его сочиненій.
Служебная дятельность побудила Мабли заняться исторіей дипломатіи: въ 1748 г., онъ издалъ свое Международное право Европы, основанное на договорахъ, начиная съ Вестфальскаго мира 1648 г. Оно содержитъ въ себ извлеченія, которыя онъ сдлалъ для кардинала изъ главныхъ международныхъ трактатовъ за указанное время) это сочиненіе имло большой успхъ, оно было нсколько разъ издано, нсколько разъ переведено и положено въ основаніе университетскихъ лекцій въ Англіи. Оно интересно также и для неторіи книжнаго дла во Франціи. Когда Мабли, обратился къ одному изъ правительственныхъ лицъ за разршеніемъ напечатать свое сочиненіе, ему было сказано: ‘Кто вы такой, господинъ аббатъ, чтобы писать объ интересахъ Европы? Что вы — министръ или посланникъ?’ Сочиненіе прмшлось напечатать за границей, но и на этотъ разъ, какъ нердко въ тогдашней Франціи, разногласіе между министрами послужило въ пользу свободнаго слова. Благодаря заступничеству военнаго министра, графа д’Аржансонъ, ввезенные во Францію экземпляры трактата Мабли не были конфискованы.
Десятилтіе между 1750 и 1760 годами было эпохой перелома въ исторіи французской литературы, моментомъ кризиса для ея революціоннаго направленія. Наканун этой эпохи, вышелъ знаменитый Духъ законовъ, но это замчательное произведеніе не было въ силахъ предотвратить революціоннаго потока. Въ 1753 и 54 гг. вышли Разсужденія Руссо, съ 1751г. по 1757 ежегодно выходили безъ перерыва первые томы ‘Энциклопедіи’, а въ 1758 г. появилось сочиненіе Гельвеція объ Ум. Въ этотъ промежутокъ времени сталъ постепенно совершаться переломъ въ убжденіяхъ Мабли. Его Наблюденія надъ греками (1749 г.) и надъ римлянами (1751 г.) указываютъ еще на вліяніе Монтескье и, въ то же время, въ нцхъ замтно отступленіе автора отъ его прежнихъ принциповъ. Оба эти сочиненія имли цлью прославленіе мелкихъ республикъ, слабыхъ по наружности, но сильныхъ добродтелью и бдностью гражданъ, и потому способныхъ отстоять свою независимость отъ самыхъ могущественныхъ враговъ, другая цль этихъ наблюденій — доказать, какъ честолюбіе вноситъ рознь въ государство и ослабляетъ его, какъ богатство развращаетъ общество, а цивилизація (les arts) изнживаетъ его, и какъ народы, зараженные этими недостатками, не въ состояніи пользоваться даже благопріятными обстоятельствами, чтобы сохранить свою свободу.
Въ виду такого содержанія этихъ сочиненій, они имютъ большой интересъ для исторіи политическихъ идей, мы видимъ изъ нихъ, какъ глубоко запала въ общество XVIII вка мысль, что развитіе экономическаго благосостоянія развращаетъ общество и что къ такому же результату ведетъ утонченность духовной цивилизаціи, затмъ эти сочиненія Мабли показываютъ, что онъ пришелъ къ такимъ убжденіямъ независимо отъ Руссо, наконецъ, они важны для опредленія отношеній Мабли къ современной ему нравственно-философской литератур въ Англіи, имвшей такое важное вліяніе на французскую мысль. Мы не рдко встрчаемъ въ его сочиненіяхъ взгляды, которыхъ держались также морализующіе философы и историки Англіи и не легко опредлить, насколько подобные взгляды заимствованы аббатомъ Мабли. Особенно много общаго у него съ Фергюсономъ, авторомъ извстной въ свое время Исторіи гражданскаго общества (1767 г.). Въ данномъ случа можно, по крайней мр, указать, что нкоторыя идеи этого шотландскаго мыслителя высказаны были Мабли уже въ его Наблюденіяхъ надъ греками и римлянами и въ Бесдахъ Фокіона, такъ, напримръ, предпочтеніе, оказываемое малымъ государствамъ передъ крупными, мысль, что не вншнія блага составляютъ счастье народовъ, какъ и частныхъ лицъ, что сила страны обусловливается не матеріальнымъ благосостояніемъ и т. п. Подобнымъ образомъ идеализація Спарты, которую мы встрчаемъ у Фергюсона, составляетъ одну Изъ характеристическихъ чертъ Мабли. Для обоихъ Спарта служила доказательствомъ, что достаточно различными запрещеніями уменьшить кругъ дятельности личнаго интереса и устранить нкоторыя побужденія къ нарушенію чужихъ правъ, чтобы водворить царство правды и взаимной любви между гражданами. Подъ вліяніемъ такого убжденія, Мабли, какъ и Фергюсонъ, объяснялъ спартанскіе законы, стснявшіе переходъ поземельныхъ участковъ въ ‘другіе poftu, намреніемъ законодателей стснить личный интересъ, оба они видли въ спартанскомъ государственномъ устройств лишь средство, придуманное законодателемъ для развитія добродтели въ гражданахъ, и придавали различнымъ стсненіямъ, которымъ подвергалась частная жизнь въ Спарт, исключительно нравственное значеніе.
Новое направленіе Мабли вполн обнаруживается уже въ его Принципахъ дипломатіи (1757). Въ одной біографической стать о Мабли сказано, что это сочиненіе служитъ введеніемъ къ его Международному праву въ Европ точне было бы назвать его критикой и осужденіемъ принциповъ, которыхъ держалась тогдашняя дипломатія. Мабли возстаетъ противъ макіавелязма, онъ старается доказать, что самая выгодная международная политика обусловливается откровенностью и добросовстностью. Авторъ секретнаго трактата съ Пруссіей осуждаетъ даже вс тайныя сдлки между государствами, усматривая въ нихъ: ‘жалкіе палліативы, которые налагаются на раны, но которые превращаются въ ядъ’. Переходъ Мабли въ его новому міровоззрнію заключается въ томъ, что онъ клалъ мораль въ основаніе международныхъ отношеній, разсматриваетъ интересы государствъ съ точки зрнія нравственныхъ правилъ, примняемыхъ къ отношеніямъ частныхъ людей. Съ и точки зрнія, онъ утверждаетъ, что условія, при которыхъ побдитель можетъ обезпечить за собой прочный миръ,— ‘добросовстность, справедливость и умренность, обезоруживающія ненависть и завоевывающія сердца’.
Здсь уже ясно намчено все дальнйшее направленіе Мабли. Начавъ съ приложенія нравственныхъ принциповъ къ вншней политик государствъ и съ осужденія современнаго общества во имя нравственности, онъ дошелъ, наконецъ, до требованія переустроить революціоннымъ путемъ весь соціальный и политическій бытъ по образцу односторонняго этическаго идеала, безъ всякаго вниманія въ реальнымъ условіямъ исторіи и человческой природы. Пятидесятилтній Мабли совершилъ постепенные шаги въ своемъ новомъ направленіи съ юношескимъ задоромъ и съ старческимъ упорнымъ доктринерствомъ. Въ 1763 г. вышли его Бес 123,ды Фокіона, гд онъ, подъ личиной античнаго мудреца, осуждающаго современное ему аинское общество, излагаетъ нравственныя основанія своей соціологіи. Поводомъ къ этому сочиненію послужилъ успхъ книги маркиза де-Шателлю (Ckatellux), принадлежавшаго въ кружку энциклопедистовъ, объ Общественномъ благоденствіи. На полемик Мабли ясно отразился его разрывъ съ философами и контрастъ между раціоналистической и нравственной школой въ воззрніяхъ на общество и на исторію. Шателлю обусловливалъ благоденствіе общества и прогрессъ успхами разума, Мабли же — успхами нравственности.
За бесдами Фокіона слдуетъ, въ теченіе двадцатилтней неутомимой дятельности, рядъ сочиненій, съ которыми мы будемъ имть случай ближе познакомить читателя. Въ 1765 г. вышли первые два тома Наблюденій надъ исторіей Франціи. Въ то время Мабли зашелъ уже такъ далеко въ развитіи своихъ новыхъ идеаловъ, что историческая наука, серьезное изученіе исторіографіи и законодательныхъ памятниковъ древности утратили для него свое отрезвляющее свойство и обратились въ орудіе политической агитаціи. Тмъ не мене, первыя части его исторіи были гораздо умренне, чмъ послднія, написанныя въ глубокой старости. И на этотъ разъ заступничество одного изъ министровъ, всемогущаго въ то время герцога де-Шуазеля, спасло анти-монархическую книгу отъ правительственной цензуры.
Три года спустя, въ полемическихъ письмахъ противъ сочиненія экономиста Мерсье де ла Ривьера, Мабли уже излагаетъ свой утопическій идеалъ абсолютнаго равенства и во имя этики отрицаетъ личную собственность. Въ 1776 г., почти 70 лтъ, онъ издалъ свой наиболе извстный трудъ: О законодательств или принципахъ законовъ,— систематическое изложеніе нравственной политики, направленной къ соціалистическому идеалу. Въ 1778 г. Мабли издалъ вновь, подъ заглавіемъ Объ изученіи исторіи, политическій учебникъ, составленный имъ гораздо раньше для одного изъ бурбонскихъ принцевъ, инфанта Пармскаго, воспитателемъ котораго состоялъ его братъ, аббатъ Кондильякъ. Послдній написалъ для принца цлый рядъ учебниковъ о логик, о грамматик, объ исторіи и т. д., въ числ которыхъ было напечатано имъ и упомянутое руководство Мабли {Поэтому еще въ 1822 году это сочиненіе Мабли было перепечатано въ общемъ собраніи сочиненій Кондильяка, какъ одно изъ произведеній послдняго.}. Смыслъ этого поученія, говоритъ Бризаръ въ своемъ похвальномъ слов, можетъ быть сведенъ къ совту: ‘хотите быть великимъ человкомъ — забудьте, что вы государь’. Эти слова не врно передаютъ мысль Мабли: его цлью было убдить своего воспитанника, что высшая слава для государя объусловливается для него ограниченіемъ своей власти.
Аббатъ Бризаръ сопоставляетъ это руководство съ Разсужденіемъ Боссюэта о всемірной, написаннымъ для поученія дофина, и, конечно, признаетъ разсужденіе Мабли боле полезнымъ для нравственнаго воспитанія государя. Разсмотрніе этого вопроса было бы теперь безцльно. Сопоставленіе упомянутыхъ двухъ руководствъ представляетъ въ наше время другой интересъ: въ нихъ характерно отражается контрастъ между вкомъ Людовика XIV и эпохой его несчастнаго потомка, противоположность между представленіемъ о царской власти, какъ о величественномъ орудіи Провиднія, и объ исполнительной функціи перваго гражданина, слпаго орудія народнаго собранія. Въ 1783 году напечатано сочиненіе Мабли о Способ писать исторію, которое и теперь не утратило своего значенія и интереса по своимъ дльнымъ замчаніямъ о древней исторіографіи и рзкой критик исторіографіи XVIII вка, особенно произведеній Вольтера. Въ 1784 г. вышли въ свтъ Принципы морали, одинъ изъ самыхъ утопическихъ трактатовъ о нравственности, и Замчанія о Соединенныхъ Штатахъ Америки, гд Мабли неожиданно возвращается на реальную почву и критикуетъ ‘слишкомъ демократическую’ конституцію молодой республики. Мабли умеръ 76 лтъ, оставивъ множество рукописныхъ сочиненій. Они наполнили три послдніе тома общаго собранія его сочиненій, которое начало выходить въ 1789 году. Кром того, по рукописямъ Мабли были изданы, посл его смерти, продолженіе его Исторіи Франціи и революціонный памфлетъ О правахъ и обязанностяхъ гражданина, написанный будто бы еще въ 1758 г., но напечатанный какъ разъ во время бурнаго потока брошюръ, произведшихъ революцію въ умахъ прежде, чмъ національное собраніе осуществило ее на дл.
Въ жизни и въ характер Мабли отразились нкоторыя изъ благородныхъ чертъ его этическаго идеала. Такъ, его жизненная обстановка вполн соотвтствовала его стоическимъ принципамъ. Онъ былъ очень безкорыстенъ и изъ своихъ литературныхъ трудовъ не извлекалъ для себя никакой выгоды, предоставляя весь барышъ книгопродавцамъ. Жилъ онъ въ одиночеств съ старымъ слугой, его біографъ и другъ не преминулъ, по обычаю того времени, характеризовать это отношеніе чувствительной сентенціей: ‘Мабли буквально исполнялъ столь сладкое и столь гуманное правило — смотрть на слугъ, какъ на несчастныхъ друзей‘. Къ чести Мабли можно прибавить, что онъ обнаружилъ свое человколюбіе и благодарность за оказанная ему услуги не одной сентиментальностью. Когда подъ старость небольшой доходъ его удвоился, вслдствіе того, что Кагорскій капитулъ назначилъ ему, по собственному почину, изъ имуществъ эпархіи пенсію въ 3,000 ливровъ, Мабли вздумалъ побаловать себя и обзавестись носилками (chaise porteurs), чтобы удобне посщать своихъ знакомыхъ, но потомъ отказался отъ этой роскоши, чтобы побольше накопить денегъ для обезпеченія стараго слуги на случай своей смерти. Но, хотя Мабли, по свойствамъ натуры и по убжденіямъ, o. многихъ отношеніяхъ слдовалъ требованіямъ стоической и общечеловческой морали, онъ могъ бы, однако, проврить и испытать на самомъ себ непригодность для человческой природы и для общества его этико-соціальнаго идеала. Этотъ моралистъ, посвятившій свою жизнь изученію страстей и построившій свою утопію о всеобщемъ благополучіи на подавленіи ихъ, самъ, наприм., не терплъ противорчій и съ трудомъ подавлялъ въ себ вспышки раздраженія, вызываемыя самыми невинными замчаніями или возраженіями со стороны знакомыхъ и даже друзей. Извстный своей ролью въ парижскихъ событіяхъ 89 года и своимъ восторженнымъ описаніемъ взятія Бастиліи, литераторъ — филантропъ Дюссо разсказывалъ однажды, въ присутствіи Мабли, одинъ изъ тхъ трогательныхъ случаевъ (touchante anecdote), которые такъ любило тогдашнее французское общество. Мабли замтилъ, что разсказываемое событіе несогласно съ природой человка. ‘Пятидесятилтній опытъ въ этомъ удостовряетъ меня!’ — прибавилъ онъ.— ‘Если бы вы и удвоили время своего опыта,— отвтилъ ему Дюссо,— то, все-таки, не успли бы изслдовать глубины человческаго сердца’. При этомъ возраженіи Мабли вскочилъ съ мста, ударилъ палкой объ полъ, но скоро овладлъ собой и прибавилъ: ‘Je ne suis qu’un sot’. Въ другой разъ одинъ изъ его знакомыхъ, человкъ небольшаго роста, рзко осуждалъ Платона, котораго Мабли высоко цнилъ. Замтивъ, что это для Мабли непріятно, онъ сталъ оправдываться: ‘Я бы не говорилъ такъ, если бы Платонъ былъ похожъ на васъ’. Мабли не выдержалъ и воскликнулъ: ‘Il sied bien un petit gredin comme…’, но во-время спохватился и прибавилъ: ‘comme moi, d’tre compar Platon’.
Подобныя вспышки не представляли бы особеннаго біографическаго интереса, если бы свидтельствовали только о горячности темперамента Мабли, но дло въ томъ, что раздражительность является у него симптомомъ коренныхъ чертъ его натуры, объясняющихъ намъ его воззрнія на людей и отношенія къ нимъ. Неспособность Мабли выносить противорчія была слдствіемъ извстной нетерпимости его къ людямъ вообще, презрительнаго, надменнаго отношенія къ нимъ. Гиббонъ, знавшій Мабли лично, отозвался о немъ, ‘что онъ любилъ свободу, но что его свобода не терпла около себя равнаго’. Въ глубин души моралиста, который такъ рзво обличалъ развращенность современнаго общества и ничтожество его правителей и умственныхъ вождей, таилось убжденіе, что онъ много лучше всхъ другихъ, апостолъ теоріи абсолютнаго равенства, доказывавшій, что природа создала людей съ равными способностями и потребностями, самъ былъ наимене способенъ допустить умственное или нравственное равенство другихъ съ собой.
Высокомрный взглядъ на людей вытекалъ, однако, не изъ одного самомннія Мабли и изъ увренности въ собственномъ превосходств, его нужно объяснить также низкой оцнкой человческихъ способностей вообще. Такой пессимизмъ нердко проявляется въ сочиненіяхъ Мабли и составляетъ рзкій диссонансъ среди всеобщаго въ XVIII вк культа человка и человчества. Въ изданномъ посл его смерти сочиненіи О политическихъ болзняхъ и врачеваніи ихъ, онъ, напримръ, говоритъ: ‘Этотъ разумъ, которымъ мы такъ гордимся и который произвелъ на свт столько чудесъ, образовавъ общество, былъ, можетъ быть, съ самаго сотворенія міра удломъ какой-нибудь тысячи людей. Во всей остальной масс дйствуетъ ничто иное, какъ извстный инстинктъ, почти столь же грубый, какъ у животныхъ,— инстинктъ, усвоивающій себ безъ разбора всякія мннія, которыя ему представляются’ {Oeuvres. Т. XIII, р. 213.}. Съ подобнымъ же пессимизмомъ относился Мабли и къ нравственнымъ свойствамъ и силамъ людей. Его ожесточенныя нападки на роскошь и развращенность современнаго общества, его теорія о необходимости прежде всего законодательными мрами укротить страсти, становятся вполн понятными лишь въ виду его пессимизма.
Пессимизмъ Мабли обусловливалъ собою другое свойство, которое еще боле странно встртить у моралиста, мечтавшаго о соціальной утопіи — извстное раздраженіе противъ людей, доходившее до мизантропіи. Это свойство отражалось въ его угрюмости, въ его суровомъ обращеніи даже съ близкими людьми и въ его чрезвычайно желчныхъ, недоброжелательныхъ отзывахъ о современникахъ. Друзья его легко извиняли эти свойства, зная его расположеніе къ нимъ и уважая его какъ строгаго моралиста, они охотно признавали за нимъ привилегію ‘Мабли
былъ любимъ,— говоритъ Левекъ въ своемъ похвальномъ слов,— потому, что самъ любилъ, это былъ отецъ нжный, но строгій и нсколько раздражительный… онъ иногда презиралъ, но никогда не ненавидлъ’. Но тотъ же Левекъ принужденъ самъ признать мизантропическое настроеніе Мабли. ‘Онъ былъ мизантропомъ,— говоритъ Левекъ,— по своей добродтели (par vertu) и другомъ людей по натур (par caractre)’. По словамъ того же историка, Мабли ‘ненавидлъ вообще людей своего вка, которыхъ не зналъ, потому что считалъ свой вкъ развращеннымъ и исключалъ изъ этого числа только тхъ, кого зналъ’. Согласне съ истиной было бы сказать, что Мабли былъ мизантропомъ по натур и любилъ людей, какъ и многіе другіе утописты, только въ отвлеченной иде.
Увренность въ себ и нетерпимость Мабли къ другимъ не могли, конечно, остаться безъ вліянія на его личную судьбу, а, съ другой стороны, его удаленіе отъ длъ и жизнь въ одиночеств должны были отразиться на его образ мысли и его теоріяхъ. Даже Левекъ, который произносилъ своё похвальное слово среди поклонниковъ Мабли, замчаетъ, что страсти оказываютъ свое вліяніе на самыхъ мудрыхъ людей, хотя они и не сознаютъ этого сами, и дозволяетъ себ предположеніе, что ненависть Мабли къ современному политическому строю происходила отъ досады (dpit), которую онъ испытывалъ, оставивъ государственную дятельность. По крайней мр, Мабли тщательно избгалъ посл этого всякаго прикосновенія съ оффиціальнымъ міромъ, къ которому прежде стоялъ такъ близко. Когда его хотли пригласить въ наставники, къ дофину, онъ употребилъ, чтобы отдлаться отъ этого, все искусство (toute l’adresse), которое другіе приложили бы для достиженія такой чести. Также упорно отказывался Мабли отъ кандидатуры во французскую академію, объясняя это тмъ, что обычная, при вступленіи въ академію, похвала кардинала Ришельё противна его принципамъ. На этотъ разъ играло роль убжденіе, но иногда ненависть Мабли ко всему, что стояло близко къ правительству, выражалась самымъ мелочнымъ образомъ. Такъ, бывшій сотрудникъ кардинала де-Тансена упорно отказывался отъ приглашеній одного министра, отвчая, что онъ охотно къ нему пойдетъ, когда тотъ не будетъ боле министромъ.
Раздраженіе такого рода отчасти объясняетъ рзкіе и недоброжелательные отзывы Мабли о министрахъ-реформаторахъ эпохи Людовика XVI. Правда, въ его сужденіи о Неккер не только много справедливаго, но, въ виду времени, къ которому они относятся, можно сказать, что въ нихъ обнаруживается изумительная проницательность. Въ то время, какъ вся либеральная Франція увлекалась Неккеромъ и обоготворяла его, Мабли врно предсказывалъ, что если Неккеръ сдлается когда-нибудь первымъ министромъ, то онъ погубитъ Францію, такъ какъ его пониманіе идетъ не дальше чисто финансовыхъ и биржевыхъ вопросовъ. Но рядомъ съ врнымъ взглядомъ на это лицо высказывается слпое недоброжелательство и старческій капризъ. Въ одномъ мст, напримръ, Мабли хвалитъ Неккера за то, что онъ своими кредитными операціями спасъ Францію, въ другомъ — онъ рзко нападаетъ на кредитъ, какъ на источникъ разоренія и общественной развращенности. Еще мене основательно сужденіе Мабли о введенныхъ Неккеромъ пыхъ (земскихъ) собраніяхъ и критика намреній, которыя по этому поводу Мабли приписываетъ министру. Онъ называетъ провинціальныя собранія ‘безполезными и даже смшными учрежденіями’. Когда же онъ познакомился съ докладомъ, который Неккеръ представилъ королю о провинціальныхъ собраніяхъ и который былъ напечатанъ врагами этого министра противъ его желанія, Мабли призналъ собранія вредными и, а самого министра — человкомъ очень бурнымъ и преступнымъ. Причина гнва Мабли заключается въ томъ, что онъ видлъ въ провинціальныхъ собраніяхъ орудіе деспотизма {‘Мн представляется верхомъ преступленія,— восклицаетъ Мабли по поводу доклада Неккера,— внушать молодому государю любовь къ безграничному деспотизму, научая его ломать вс подпорки установленнаго порядка (которыя, напротивъ, слдовало бы укрплять тому, кто дйствительно любитъ государя и его подданныхъ), открывая еще большій просторъ и безъ того уже слишкомъ свободнымъ страстямъ монарховъ, обманывая народъ, легкомысліе и простота котораго извстны, и облекая деспотизмъ мнимымъ покровомъ справедливости, порядка и общественнаго блага!’ См. объ этомъ, напечатанныя посл смерти Мабли, записки его: Le Compte Rendu et la Retraite de Mr. Neckar, въ XV том его сочиненій, стр. 104 и 115, а также интересный для историка трактатъ: Notre Gloire et nos Rves, въ XIH т. сочиненій.}. Въ этомъ отношеніи Мабли былъ несправедливъ, потому что заблуждался относительно значенія мръ, принятыхъ Неккеромъ, но несправедливость его къ Тюрго не иметъ такого оправданія и прямо объясняется недоброжелательствомъ. Мабли иронически отзывается о великихъ философахъ, ‘которыми наполнился королевскій совтъ’, и, упрекнувъ затмъ министровъ въ томъ, что они занимаются не крупными реформами, а пустяками,— онъ восклицаетъ: ‘Pauvres gens! il est bien question de messageries, de coches d’eau et de cent autres niaiseries pareilles’ {Oeuvres XIII. Des Maladies Polit., стр. 241.}.
Особенно же характеристично для нравственной оцнки Мабли общее заключеніе, которымъ онъ оканчиваетъ свой отзывъ о правительств, членомъ котораго былъ такой человкъ, какъ Тюрго. ‘Что же длать? Такова наша судьба, что нами управляютъ или глупцы съ лучшими намреніями, или люди умные, которые готовы сдлаться плутами (fripons), какъ скоро это нужно’.
Въ недоброжелательномъ отзыв Мабли о министрахъ Людовика XVI высказываются, впрочемъ, не одни личныя, мелочныя чувства, не одно презрніе къ людямъ вообще, но проявляется также особенная, интересная для характеристики его нравственнаго образа, черта — отрицательное отношеніе къ реформамъ,
въ которыхъ такъ нуждалась дореволюціонная Франція. Мабли постоянно возвращается къ этому вопросу въ различныхъ своихъ сочиненіяхъ.
Въ нихъ встрчаются чрезвычайно мткія замчанія ‘противъ господствующей маніи все измнять и ничего не оставлять на своемъ мст, которая какъ будто сдлалась неизлчимой болзнью Франціи’. ‘Не успетъ какой-нибудь министръ вступить въ свой департаментъ, какъ тотчасъ начинаетъ мечтать о перемнахъ и реформахъ для того, чтобы заставить о себ говорить, окончательно лишить всякаго кредита своего предшественника, устранить человка, который ему не нравится, или составить карьеру другаго, которому онъ покровительствуетъ’. Между подобными справедливыми выходками противъ эмпириковъ, однако, странно встртить въ сочиненіяхъ Соціальнаго утописта упрекъ министрамъ въ томъ, что, ‘подъ предлогомъ установленія идеальнаго государственнаго строя, который ничто иное, какъ плодъ ихъ разстроеннаго воображенія, они все разрушаютъ и оставятъ посл себя лишь самый невыносимый деспотизмъ или самую безсмысленную анархію’.
Этимъ политическимъ шарлатанамъ Мабли противопоставляетъ съ уваженіемъ мудрость кардинала де-Флёри, который заботился только о томъ, чтобы сохранить существующій порядокъ и предохранить общество, насколько возможно, отъ новыхъ злоупотребленій. Мабли приводитъ по этому поводу чрезвычайно любопытный разговоръ между аббатомъ Кенеломъ и кардиналомъ, который объяснялъ свою консервативную политику немощью правительства и недостаточностью королевской власти для проведенія серьезной реформы {‘C’est, mon cher abb,— rpondit le cardinal,— qa’ il faut bien же garder de montrer le bout du crdit et de la puissance du gouvernement, si on ne veut pas le voir mpriser et encourager la licence? Je serais moins vieux que je ne le suis, que je ne tenterais pas la rforme dont vous parlez. H у а des masuresi o il ne faut pas mettre le marteau. Remuer certaines cloaques, c’est corrompre l’air qu’on va respirer. Des abus, dont les grands же trouvent mal, il est ais de les dtruire, mais il n’en est pas ainsi des vices anciens, doux, agrables et commodes, dont il n’у а que le peuple qui souffre. Je m’oppose tant que je puis aux progrs du mal, et la peine inutile que je prends trs — souvent, ou plutt tous les jours, m’avertit que le roi n’est pas assez puissant pour faire le bien qu’il dsir’.}.
Оправдывая свой скептицизмъ относительно предпринимавшихся въ его время реформъ и возможности какого бы то ни было улучшенія въ состояніи Франціи, Мабли въ одномъ мст указываетъ на опытъ, который убдилъ его, что нельзя разсчитывать на послдовательную политику со стороны правительства. ‘Я, какъ глупецъ, легко предавался иллюзіи, я врилъ прекраснымъ общаніямъ, которыми украшались указы, и чмъ сильне была моя вра, тмъ боле я огорчался, когда, недлю спустя, узнавалъ, что законъ, изданный на вчныя времена, уже отмненъ’ {‘Si M. de St. Оеппаіи,— говоритъ,Мабли о военномъ министр, отъ котораго ожидали большихъ реформъ,— tromp par le grand pouvoir du roi, ignore que nous n’avons qu’une espce singulire de despotisme, qui n’est qu’une vritable faiblesse, ‘o tout же fait par compres et par commres, s’ ne sait qu’un ministre qui fait tout trembler, tremble souvent lui—mme pour un rien, s’il n’а pas prvu d’avance et prvenu les obstacles innombrables et toujours nouveaux que les grands valets et les petits valets de cour lui opposeront, n’est il pas vident comme le jour, qu’oblig de n’excuter qu’une petite partie de ses projets, il branlera plutt qu’il ne dtruira les abus?’}, въ другихъ-же случаяхъ онъ утверждаетъ, что, при обстановк, въ которой находится король, при обычномъ способ выбирать министровъ, при существующихъ отношеніяхъ между различными министрами, нельзя и ожидать систематическихъ и послдовательныхъ реформъ {De la Situation de la Pologne, p. 3.}. Иногда причина скептицизма Мабли еще глубже, онъ отчаявается не только въ правительств, но въ способности самого французскаго народа въ политическому прогрессу. Отговаривая одного молодаго дипломата, который готовился къ ‘министерской карьер’, отъ его честолюбивыхъ замысловъ, Мабли замчаетъ: ‘Вы узнаете, но слишкомъ для себя поздно, какъ безразсудно и опрометчиво въ стран, неимющей ни нравовъ, ни законовъ, ни принциповъ, вмшиваться въ дла народа, который не хочетъ быть счастливъ’ {De l’tude de la Politique, p. 168.}. Наконецъ, иногда Мабли основываетъ свой политическій пессимизмъ на томъ соображеніи, что какой бы политики ни держалось правительство въ своихъ преобразованіяхъ, результатъ, во всякомъ случа, будетъ самый печальный, такъ какъ никто не хочетъ принимать во вниманіе людскихъ страстей. Намекая на экономистовъ, къ школ которыхъ принадлежалъ и Тюрго, Мабли говоритъ: ‘Подъ предлогомъ, что самый главный интересъ монарха въ томъ, чтобъ осчастливить подданныхъ, безумецъ, не подозрвающій вліянія, какое имютъ при двор монарха корыстолюбіе, страхъ, злоба, честолюбіе и пр., будетъ восхищаться установленіемъ легальнаго деспотизма, другой, глубоко убжденный въ справедливости народныхъ правъ, но не наученный опытомъ, что страсти всемогущаго народа всегда безпредльны и свирпы, будетъ уговаривать васъ не стснять демократію никакими правилами и формальностями’ {Des Maladies Politiques, p. 199.}. Въ итог сомннія Мабли относительно успха преобразованій во Франціи сводились къ убжденію, что эта страна представляетъ собой ‘тяжело больнаго, на выздоровленіе котораго нтъ надежды, что французское государство идетъ навстрчу своей гибели, что половина пути уже пройдена и что ему пора готовиться къ предстоящей катастроф размышленіями надъ бренностью людской судьбы’ {Des Maladies Politiques, p. 167.}.
Въ этихъ соображеніяхъ Мабли о причинахъ, задерживавшихъ преобразованія во Франціи, и объ опасностяхъ, ожидавшихъ страну на этомъ пути, много справедливаго, но мы не должны, забывать при этомъ, насколько Мабли руководился въ своемъ скептицизм личнымъ раздраженіемъ и пессимизмомъ въ моральной оцнк современнаго ему общества. Эти свойства заставляли его желать катастрофы, неизбжность которой онъ такъ охотно доказывалъ. Несмотря на свое нерасположеніе къ анархіи и къ деспотизму толпы, Мабли не желалъ успха реформъ: ‘Тмъ хуже,— говорилъ онъ,— если отъ этого произойдетъ какая-нибудь польза, это поддержитъ да нкоторое время старую машину, которую нужно разрушить’ {St. Saurin. въ Biogr. Univ. art. Mably.}. Какое-то злорадство просвчиваетъ въ его притч о двухъ врачахъ и двоякомъ способ лченія въ политическихъ болзняхъ. Когда, говоритъ онъ, ‘симптомъ болзни въ какой-нибудь части правительственнаго организма обнаруживается слишкомъ явно, снисходительный врачъ можетъ, конечно, облегчить зло и заставить симптомы скрыться, но ядъ не уничтоженъ и продолжаетъ обращаться въ организм съ прежней силой, поврьте мн, спасеніе и настоящее здоровье можетъ доставить только другой врачъ’, т.-е. врачъ съ средствами.
Отношеніе Мабли къ современному состоянію Франціи и преобразованію ея чрезвычайно поучительно. Въ его противорчіяхъ явно отражается то странное настроеніе французскаго общества въ конц XVIII вка, которое было одной изъ главныхъ причинъ того, что политика преобразованій, начатая правительствомъ, приняла такой неожиданный революціонный оборотъ. Это настроеніе заключалось въ систематическомъ слпомъ фрондерств общества по отношенію въ правительству и высказывалось въ глубокомъ недовольств существующимъ порядкомъ и, въ то же самое время, въ недоброжелательномъ недовріи и оппозиціи противъ всякой реформы, исходившей отъ правительства. Но, кром этого, отрицательное отношеніе Мабли къ реформамъ обнаруживаетъ полную безплодность того этико-политическаго идеализма, однимъ изъ представителей котораго онъ былъ. Ни въ одномъ изъ многочисленныхъ сочиненій автора трактата о законодательств и о принципахъ морали нтъ ни одного совта, которымъ могли бы воспользоваться государственные люди Франціи, ни одной страницы, которая объяснила бы французскому обществу того времени его дйствительное положеніе и настоящія его потребности. Въ замчательной своей стать о Суевріяхъ Мабли беретъ подъ свою защиту идеализмъ стоиковъ. ‘Можетъ быть,— говоритъ онъ,— стоики были не правы, предлагая людямъ степень совершенства, которое пригодно только для существъ, стоящихъ выше человка, пусть такъ, но я, все-таки, не могу не преклоняться предъ ними, увлекая людей слдовать за химерой, они заставляли ихъ достигать высшей степени совершенства, къ которой мы способны’ {De la Superstition, p. 307.}. Сужденіе Мабли о стоикахъ въ общемъ справедливо, но оно примнимо не ко всмъ химерамъ, и именно непримнимо въ соціальной утопіи самого Мабли. Дло въ томъ, что стоиви предлагали людямъ высокій идеалъ, въ которому каждый долженъ былъ стремиться путемъ личныхъ нравственныхъ усилій надъ собой, если самый идеалъ и былъ недосягаемъ для людей, то каждое нравственное усиліе, въ виду такого идеала, могло послужить къ дальнйшему усовершенствованію каждаго отдльнаго лица. Химера же Мабли заключалась въ искусственномъ общественномъ стро для обезпеченія нравственной чистоты отдльныхъ личностей, а этого строя предполагалось достигнуть рядомъ принудительныхъ мръ. Но самая эта цль и путь, который долженъ былъ къ ней вести, противорчили реальнымъ условіямъ жизни и нравственной природ человка, и потому всякая попытка воодушевить людей въ интересахъ такого идеала должна была только усилить умственный и нравственный хаосъ французскаго общества наканун великаго, предстоявшаго ему, переворота.
Наконецъ, достойно вниманія другое практическое послдствіе страннаго несогласія между пессимистической оцнкой современнаго общества и нравственной природы человка съ одной стороны и тмъ абсолютнымъ идеализмомъ, которымъ руководился Мабли при начертаніи своихъ химерическихъ плановъ. Идеализмъ въ требованіяхъ отъ людей и въ цляхъ, которыя Мабли имъ ставилъ, служилъ у него какъ бы противовсомъ суроваго и презрительнаго его отношенія къ человку. Подобное же противорчіе встрчаемъ мы у многихъ выдающихся дятелей революціи, у которыхъ пессимизмъ, доходившій до злобы и полнаго презрнія къ масс людей, соединялся съ фанатическимъ идеализмомъ въ политической теоріи. Чмъ ниже стояли въ ихъ глазахъ люди, тмъ боле тяжелыя требованія эти реформаторы возлагали на нихъ, какъ на гражданъ, и тмъ круче и сурове были мры, къ которымъ они прибгали для осуществленія своихъ химеръ. Это противорчіе освящало въ ихъ глазахъ тотъ терроръ, который такъ обезобразилъ исторію Франціи, и изъ подобнаго заблужденія, въ сущности, всегда и вытекалъ въ исторіи крайній фанатизмъ.