Франция: взгляд на теперешнее ее состояние
Франция: взгляд на теперешнее ее состояние
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Франция: взгляд на теперешнее ее состояние, Победоносцев Константин Петрович, Год: 1873
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Победоносцев К. П. Государство и Церковь
М.: Институт русской цивилизации, 2011 — Т. II.
Едва прошло три месяца с тех пор, как известное соединение партий в версальском национальном собрании повело к низложению Тьера120, и уже положение партий существенно изменилось. В ту пору консерваторы, отстав от республиканцев и соединившись с монархистами, образовали сильное большинство, в котором представители трех монархических партий — бурбонской, орлеанской и бонапартовской — слились на время в одно целое. Но вскоре случилось событие, которое разбило эти партии снова. Произошло слияние орлеанской партии с бурбонскою121. Претендент орлеанской династии уступил права свои представителю легитимизма и старшей бурбонской линии, графу Шамборскому122. На каких именно условиях последовала уступка, до сих пор еще неизвестно с достоверностью. По всей вероятности, во временной комиссии, заменяющей национальное собрание до открытия его заседаний, готовится решительное действие, долженствующее восстановить во Франции старую монархию, все думают и гадают, на каких началах. Предполагается немедленно по открытии собрания внести в него проект постановления, которым должно быть определено, на каких условиях графу Шамборскому следует предложить трон в качестве законного короля Генриха V. Национальное собрание одно считает себя ныне вправе располагать судьбами Франции, и большинство его, покуда вновь не разобьется, уверено, по-видимому, в своем торжестве и в поддержке со стороны президента и армии. Но уже нельзя не видеть и теперь, что в союзе между бурбонскою и орлеанскою партией есть семена раскола. На прочность его можно было бы вполне надеяться, когда бы каждая партия поддерживала только личное право своего претендента. В таком случае сделка между партиями была бы не затруднительна, особо ввиду того обстоятельства, что Генрих V стар и бездетен и наследство от него должно перейти к представителю орлеанской линии, графу Парижскому. Главное затруднение состоит в том, что каждая из двух партий служит представительницею политической системы, основанной на особенном начале, а сделка между началами политическими, особо столь противоположными, крайне затруднительна. Орлеанские служат представителями народных вольностей, конституционного правления и трехцветного знамени. Генрих V служит представителем монархии старого закона, монархии Людовика XIV123, правления ‘Божиею милостью’ и королевским правом и белого знамени. Никакого иного начала он не хочет быть представителем и никакого иного знамени не признает своим. ‘Это знамя, — говорит он, — осеняло колыбель мою, оно же, а не иное знамя покроет и мою могилу’. Он не допускает никакой сделки между государем и правами народными. Очевидно, что признать без оговорки такие требования значило бы для орлеанской партии не только отказаться от всего своего прошедшего, но и осудить его, да едва ли и возможно такую монархию восстановить в нынешней Франции. Говорят, что есть еще надежда составить для Генриха V такую политическую схему монархии, в которой возможно примирить его политический катехизис с заветными началами орлеанской партии, во всяком случае, в последнюю решительную минуту такая попытка может оказаться неудачною, и тогда корабль, несущий на себе судьбы Франции, очутится снова в безбрежном море.
Между тем третья монархическая партия, бонапартовская, временно соединившись с двумя первыми против общего врага, то есть против Тьеровой республики, видит себя отчужденною после слияния первых двух партий. У нее тоже не только свой претендент, но и свое, особенное политическое начало, которого она не уступит. Представители ее собрались 15 августа в Чизельгерсте на наполеоновский праздник к императорскому принцу и приветствовали в нем будущую надежду Франции. Проповедник, обращая к нему пышную речь, окончил ее текстом: Наляцы, успевай и царствуй! — Молодой принц124 в ответе своем на приветствие счел благовременным повторить в качестве девиза своей династии те же надутые и лживые слова, которыми так долго играл отец его: ‘все — от народа и все — для народа’ (tout par le peuple et tout pour le peuple). Стало быть, он объявляет себя представителем начала прямо противоположного началу, исповедуемому графом Шамборским. Против начала наследственной монархии он выставляет начало народного самодержавия и против белого знамени — знамя революции. Это такое льстивое и лукавое слово, которое, сколько бы раз ни оболгалось, никогда не теряет своей прелести для французского уха.
Уверяют, что во Франции теперь не менее 16 враждебных между собою политических партий, из коих каждая стремится поставить на своем и устроить по-своему и для себя государство. Сколько б их ни было, ни одна не остается без действия, ни одна не прекращает агитации. Деятели всех партий, побежденных или подавленных в нынешнем большинстве национального собрания, рассыпались по Франции с криками об измене и с призывами к народу для защиты прав народных, или новых начал социального евангелия. Тьер стал после своего падения кумиром республиканцев, и недавняя поездка его до швейцарской границы была триумфальным шествием, в котором его приветствовали кликами как освободителя Франции.
Несчастная Франция! Как широко сложила она свой политический фундамент из идеальных прав человечества, как высоко задумала возвести на нем свою всемирную башню! И вот к чему привела ее судьба, что уже одно имя ее означает Вавилон125, то есть смешение языков. К сожалению, не исчезло еще очарованье, еще есть множество людей, которые, несмотря ни на что, смотрят с фанатическою верой на окутанные туманом вершины полуразрушенного здания и чают, что из Франции прольется когда-нибудь на всю вселенную свет к обновлению человечества. А если бы все смотрели, раскрыв глаза, простым, непредубежденным зрением, сколько спасительных уроков, ясных как день, представили бы судьбы Франции обольщенным правительствам и народам.
И главный из этих уроков учит, что первое и самое существенное благо для народа — прочность царствующей династии и соединенная с нею твердость законного правительства. Многими, очень многими из воображаемых политических благ разумный смысл народный может и должен пожертвовать для целости этого основного блага, на котором, в сущности, держатся все прочие. Как бы высоко ни поднимало автономию человеческого общества новое гуманитарное ученье, общество требует прежде всего законной власти и всегда стремится тем или другим путем удовлетворить этому требованию. Но необходимо, чтобы законная власть была не идеей только в обманчивом сознании народного самодержавства, но действительным фактом, бесспорным, ясным, как солнце на небе, и не подлежащим никакому сомнению и никакому перерыву. Пусть будет многим тесно и узко под этим сознанием, зато для массы народной только под ее покровом возможно спокойное развитие, охранение целости национального чувства и сознание долга и правды, а для народного чувства и сознания необходимо живое олицетворение власти. Как скоро власть сорвалась с основ своих и обществом овладело недоумение о том, где власть законная и кто ее непререкаемый представитель, все общество выходит из своей орбиты и стремится в пространство блудящею планетой, покуда не попадет в центр тяготения. И вот Франция показывает до очевидности, как трудно найти этот центр, однажды потеряв его, и как мятется во все стороны, не находя уверенности и безопасности, покуда не найдет верной власти народ, объявленный самодержавным. Роковой день революции дал страшный урок монархам, урок, до сих пор не утративший всей своей силы: он показал, как рушится власть, утратившая веру в свое призвание, вместе с верою утратившая свежесть сил и безграничную способность к обновлению. Он показал, что власть сама в себе разлагается с той минуты, как начинает отделять свою личность от бремени правления, сливая ее с одним блеском правления, и что вместе с тем начинает разлагаться народная вера во власть. Но горький опыт показывает: когда утрачена одна вера и уверенность, трудно создать себе новую и в ней утвердиться и успокоиться. С того рокового дня, когда пала законная монархия во Франции, Франция еще не умела утвердить себе новую законную власть. Правда, сама революция, в разгаре полного разгула необузданных своих сил, из среды своей выставила человека силы. Разогнав внешних врагов во имя Франции и под знаменем революции, он взял в руки бич и, вернувшись домой, выгнал из храма всех осквернивших его мятежом, воровством и разбоем и сам стал в храме на первое место и всем велел молчать перед собою. Все почувствовали над собою власть, непреодолимую, как закон природы. Но Наполеон126 не мог признать себя законным преемником той законной власти, которая погибла в революцию: он создал для себя новый принцип законности, но этот принцип был ложный, на обольщенье, а не на утверждение народной веры, народная воля, однажды навсегда высказанная обманчивым счетом голосов, собранных насилием и хитростью. Из этого революционного принципа не могло выйти ничего, кроме революции. Наполеон пал, и Франция думала, что восстанавливает свою законную власть, но тайна законной власти была уже утрачена, и с тех пор вся история Франции превращается в борьбу партий, политических учений и претендентов. Каждая из партий готова каждую минуту низвергнуть и заместить власть существующую в качестве новой законной власти. Каждый новый переворот вступает на время в силу существующего факта, и Франция на время подчиняется этому факту как власти. Каждая власть именует себя народною и ищет опоры в мнимом желании или определении народном, но каждая, в сущности, есть дело и господство той или другой партии или нескольких партий, соединившихся вместе. Нет ничего мудреного, что и теперь граф Шамборский с помощью сильного большинства в национальном собрании провозглашен будет законным государем и что Франция, накануне бывшая республикой, проснется поутру под монархией. Но надолго ли? В тот же день начнется новая игра партий, которая ранее или позже вызовет новую перемену правительства… Разве явится вновь в решительную минуту человек не слова или доктрины, а действительной силы и дела, который один, не спрашиваясь ни у какой партии, не производя никакого счета голосов, возьмет в свои руки судьбу Франции, разгонит шумную и безумную толпу и очистит храм от мелких и крупных торговцев.
Замечательнее всего, что в этой политической игре, которую ведут между собою партии, хотя все делается именем народа, до народа, в сущности, никому дела нет. Народ, т[о] е[сть] масса людей, стоящая вне агитации, сбит с толку и совсем не понимает, что делается наверху с его правительством. Политикою занимаются вожаки движения со своими агентами: масса народная всегда и повсюду, хотя и способна вспыхивать, поддаваясь влияниям и впечатлениям всякого рода, чуждается политической деятельности, не имея для нее и досуга, первая ее потребность — это потребность в твердом, установленном правительстве, а когда его нет, положение массы печально, потому что она невольно привыкает, как во Франции, признавать всякую власть, провозглашенную в Париже, лишь бы можно было надеяться, что будет от власти, хоть на несколько времени, какой-нибудь порядок. Разве не насмешка, когда народу в этом положении говорят, что он самодержавен? Разве не обманом становятся всякие выборы и подачи голосов там, где невозможно рассчитывать на ясное сознание о предмете политической игры, вверху происходящей, и на твердую волю самостоятельного мнения? Равнодушие заставляет иных вовсе уклоняться от подачи голоса, других побуждает подать тот или другой голос искусственная агитация, интрига, угроза или подкуп. И собранные таким образом голоса торжественно именуются выражением воли народной! В последнюю войну127 иностранцев изумляли в простом народе равнодушие к общему делу, вялость национального чувства, эгоизм личного самосохранения, в тех, кого не коснулось военное разорение, замечали слишком много попечения о своем имуществе и слишком мало ревности к спасению отечества. Это печальные явления, и если известия о них не преувеличены, они мало доброго обещают в будущем для Франции. Но в этих явлениях нет ничего удивительного: где иссякло сознание о законной, неоспоримой власти, там иссякает мало-помалу и народное самосознание, чувство своего единства, гаснет и тот священный огонь, которым питается чувство патриотизма. Мы видели, что положительное отрицание законной власти привело к владычеству коммуны и ко всем ужасам безначалия в минуту падения государства и ввиду торжествующего неприятеля.
Журналы наполнены в эту минуту известиями о необыкновенном движении целых масс во Франции к святым местам всякого рода — на поклонение и молитву. Собираются под предводительством священников целые партии пилигримов всякого звания, едут и идут с молитвами и пением гимнов в одно из мест, прославленных явленною статуей Богоматери, и собираются восторженными массами, доходящими в иных местах (напр[имер] в Салетте) до нескольких десятков тысяч. Явление это во всяком случае замечательно: сколько бы ни было искусственных возбуждений к нему со стороны Рима и духовенства, оно состоит в непременной связи с нынешним политическим движением Франции. Конечно, либеральные журналы встречают это движение одними только презрительными насмешками и сожалением о невежестве и суеверии. Но стоило бы самим либералам глубже всмотреться в это явление и внимательнее над ним призадуматься. В нем выражается вопль простого человека, потерянного в смятенном своем отечестве и сбитого с толку, вопль к Богу о судьбах своей несчастной родины. Нелепость той или другой легенды, соединенной с тем или другим предметом поклонения, грубость самого предмета, той или другой статуи — все это несущественно. Не тот, так другой образ или символ: природа человеческая в разгаре чувства не может обойтись без олицетворения, без образа. Но за образом скрывается идея, и над нею смеяться невозможно.
Для примера укажем на легенду, связанную с салеттскою статуей Богоматери, к которой преимущественно стремятся народные толпы, потому что эта легенда глубоко проникла в народное чувство по всей Франции. Сложилась она незадолго до февральской революции, в 1846 году, в ту пору, когда уже отяжелела нравственная атмосфера и чуялось что-то зловещее в народных гаданиях о будущей судьбе Франции. Пронеслась весть, что в горах около Гренобля, в диком лесистом ущелье двое детей заблудились, отыскивая коров своих. Им явилась Пресвятая Дева и послала их сказать людям, что злые и развратные дела их, леность и неверие превысили меру долготерпения Божия и что у же больше нельзя умолить за них Бога. Затем, подозвав каждого из детей поодиночке, Богоматерь каждому из них сказала на ухо особенные слова, содержавшие в себе тайну о великих бедствиях, грядущих на Францию. Эту тайну дети передали одному только папе: Пий IX128 пришел в ужас, услышав страшные слова, и только повторял, заливаясь слезами: Бедная, бедная Франция!
С тех пор как сложилась эта легенда, не было бедствия, которое в мнении народном не соединялось бы со страшною тайною салеттской Богоматери. В течение 27 лет, по мере того как омрачался политический горизонт Франции, усиливалось и пилигримство в Салетту, оно возросло до необычайных размеров, когда ужасы парижской коммуны129 поразили народное воображение, и в прошлогоднюю годовщину явления 19 сентября на Салеттской горе собралось за раз до 100 000 пилигримов.
Итак, возможно ли только смеяться над тем, что народное чувство обращается к Богу с воплем о судьбах отечества? К кому еще обратиться со своим чувством простому человеку в простоте веры? Вера в правительство иссякла, законной власти нет, и Франция со всеми своими судьбами страшно впала в руки Бога живаго.
Z. Z.
Печатается по тексту: [Победоносцев К. П.] Франция (Взгляд на теперешнее ее состояние) // Гражданин. — 1873. — No 35. — С. 939-942. Авторство установлено Л. Гроссманом. (См.: Письма К. П. Победоносцева. Публикация Л. Гроссмана // Литературное наследство.— Т. 15.— М., 1934.— С. 124-149).
120 Тьер Луи Адольф (1797-1877) — французский политический деятель и историк, автор трудов по истории Великой французской революции, журналист, несколько раз премьер-министр Франции при Июльской монархии, первый президент Третьей республики, член Французской академии.
121 Речь идет об ‘Июльской монархии’ — периоде в истории Франции от Июльской революции 1830 года, завершившей эпоху Реставрации, до Февральской революции 1848 года, установившей Вторую республику. Бурбоны пали, на трон был возведен Луи-Филипп I (1773-1850), герцог Орлеанский, представитель Орлеанской ветви династии Бурбонов, получивший прозвище ‘король-гражданин’.
122 Генрих (Анри), герцог Бордоский, впоследствии использовавший титул граф де Шамбор (1820-1883) — претендент на французский престол как Генрих V и глава легитимистской партии, последний представитель старшей линии французских Бурбонов. Со 2 августа по 9 августа 1830 года формально считался королем, однако корона была передана Луи-Филиппу I.
123 Людовик XIV де Бурбон (1638-1715) — король Франции и Наварры (с 1643 г.), сторонник абсолютной монархии и божественного права королей.
124 Речь идет о сыне Наполеона III — Наполеоне Эжене Луи Жане Жозефе, Наполеоне IV (1856-1879), принце, последнем наследнике французского престола, так и не ставшем императором, погиб в англо-зулусской войне.
125 Вавилон — город, существовавший в Междуречье, являлся одним из крупнейших городов Древнего мира. Вавилон был столицей Вавилонии — царства, просуществовавшего полтора тысячелетия. Имя Вавилон имеет также иносказательное значение, основанное на Откровении Иоанна Богослова и Библии, связанное с образом вавилонской башни и вавилонской блудницы — символами богоборчества, богоотступничества, антихристианства и самообоготворения человека.
126 Речь идет о Наполеоне III.
127 Речь идет о Франко-Прусской войне 1870-1871 годов.
128 Пий IX, в миру Джованни Мария, граф Мастаи-Ферретти (1792-1878) — римский папа с 1846 по 1878 год. Вошел в историю как папа, провозгласивший догмат о Непорочном Зачатии Пресвятой Девы Марии, созвавший I Ватиканский Собор, утвердивший догмат о непогрешимости папы.
129 Парижская коммуна — революционное правительство Парижа во время событий 1871 года, когда после заключения перемирия с Пруссией во время Франко-Прусской войны в Париже начались волнения, приведшие к революции и установлению нового правительства — ‘диктатуры пролетариата’, длившейся 72 дня (с 18 марта по 28 мая). Во главе Парижской коммуны стояла объединенная коалиция социалистов и анархистов.