Франция
Франция
——
Франция, Неизвестные_французы, Год: 1803
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Между тем, как трибунату, некогда шумному, ныне тихому и безмолвному, стыдно собираться без дела, между тем, как законодатели французские забавляются ловлей в деревнях или обрабатывают театральные статьи в парижских журналах, сенат, правая рука консула, издает важные государственные уставы. Так он, по воле главы своей, учредил ныне сенаторства, Senatories, или уделы, которыми Наполеон будет награждать некоторых сенаторов, и которые составятся из недвижимого имения, отнятого у духовенства и эмигрантов, и доныне еще не проданного. Каждый удел должен приносить ежегодного дохода около 8000 рублей. Он дается на всю жизнь. Сенат представляет для сей награды трех кандидатов: Бонапарте избирает из них достойнейшего, который обязывается жить по крайней мере 3 месяца в своем удельном поместье. Консул будет препоручать им в округах особенные или чрезвычайные дела, по которым они должны непосредственно к нему относиться. Бонапарте избирает из сенаторов, представленных сенатом, двух преторов, канцлера и казначея. Преторы начальствуют над стражей сената, управляют домом его и садами. Канцлер надзирает над архивом, библиотекой, кабинетом медалей и картин, прикладывает печать к определениям, дает паспорта сенаторам для отлучки и проч. Сии чиновники будут жить в доме сената. Сверх того ежегодно дается сему правительству на общие расходы 4 миллиона ливров, и еще недвижимое имение, которым оно будет управлять, и которое приносит дохода миллион ливров. Преторы, канцлер и казначей должны по крайней мере один раз в четыре месяца работать с консулом. — Сие важное учреждение одного рода с Почетным легионом. Это государственная метафизика — une vaste et prosonde conception, как думает Редерер. Ясно одно то, что сенаторы, для получения сенаторств, еще более станут угождать консулу. Между тем великолепная щедрость его означает нынешнее богатство Франции. Давно ли она брала со всех деньги, и не имела их для содержания армий? Чиновники служили без жалованья, государственные заимодавцы умирали с голода. Теперь, по счетам государственного казначея, доходы превосходят расходы. Вот благодетельные выгоды порядка, введенного во Франции единовластием! Прежде все грабили, а ныне только некоторые наживаются, и казна богата.
Народный французский институт, по воле консула, должен обратиться в разные академии: таким образом воскреснет Парижская академия наук, изящных искусств, словесности и проч. Это гораздо лучше. Как могут в одном месте сидеть математики и авторы комедий, натуралисты и актеры? Шут Французского театра, Дюгазон, надеялся уже заступить в институте место умершего актера Моле, и в таком случае он мог бы назвать Бонапарте своим ученым собратом. Говорят, что эта мысль крайне не полюбилась консулу, и заставила его уничтожить институт. Известно, что он некогда подписывался членом института — и генералом, желая изъявить уважение к наукам и талантам. — Между тем Монже, президент сего ученого собрания, успел еще именем его вручить консулу труды французских математиков, физиков и проч. Речь, им произнесенная, достойна замечания. Вот она:
‘Гражданин первый консул! Институт, имея честь представить вам сии ученые творения, исполняет долг, возложенный на него законом. Но другой не менее священный долг предписывается нам благодарностью, и мы спешим изъявить вам признательность за отличное благоволение, которого нас удостаивает правительство. Институт ежедневно старается оправдать оное пользой, разнообразием и непрерывностью трудов своих. — Гражданин первый консул! Бывают веки в истории мира, которые можно означить славным именем веков восстановительных. Они, чрез большое пространство времен, являются утешить человечество, оживить науки, словесность, искусства, и залечить язвы кровопролитных междоусобий или фанатизма. Век Периклов был первым, но он озарил только Грецию. Век Августов почти загладил воспоминания лютостей Октавия. Карл Великий основал третий, но к горести своей мог уже предвидеть его падение. Медицисам, Леону Х и Франциску I была оставлена слава утвердить новый век, которого блеск озарил всю Европу. Последний из сих знаменитых веков увенчал Людовика XIV бессмертным венцом славы, образованным столь великими и различными талантами. — Благополучнее отцов и предков наших, мы видим сияние нового восстановительного века. Герой, величием подобный Карлу, но гораздо его счастливейший, начал сей век воинскими подвигами, но утверждает долговременность оного тем, что основывает его на словесности, искусствах и науках. Едва трофеи Маренгские возникли, он уже мыслил о способах воскресить один из славнейших университетов мира. Ныне, преобразуя законы и все учреждения, сей герой ставит посреди их литераторов, ученых и художников. Для чего не дозволено людям желать чрезвычайного тем великим смертным, которые возвращают им мир и надежду! Тогда бы мы сказали: творец сего нового века, которым Франция радуется и славится, да живет также долго, как его творение!’ — Наконец институт сказал нечто умное и красивое консулу: до сего времени речи его бывали крайне несчастливы. Остается только желать, чтобы за веком Наполеона Бонапарте не следовала погибель Франции, как за веком Перикла и Августа следовало падение Греции и Рима. Октавий успокоил Рим, но Тиберий был его наследник!
Консульский журнал, Монитер, снова доносит Европе на англичан, что они как вороны хотят крови, желали прежде возмутить Голландию, Швейцарию, Германию, а теперь хотят сделать революцию в Папских областях, в Неаполе, в Генуе! Что может быть нелепее и смешнее? Забавно также, что сей забавный Монитер вызывает одного великого и мудрого государя отмстить Англии за грубое слово, сказанное Виндамом в парламенте о его народе. К счастью, величие и достоинство народов не зависит от того, что Виндам и подобные могут сказать о них для риторической фигуры. — В сей грозной статье парламентские речи Гренвиля и других называются речами Мильтонова Сатаны. Она заключается трогательным восклицанием: ‘Нежные матери, добрые граждане, просвещенные филантропы! Радуйтесь, что сии изверги не торжествуют, они хотят смерти детей ваших и всеобщего траура природы!’ Надобно также заметить, что полемические авторы консула то хвалят нынешних английских министров, то забываются и бранят вместе с Гренвилем, Виндамом и Минто: сие третье имя недавно прибавилось к парижскому каталогу мнимых английских злодеев. Вероятно, что французский посол Шампаньи пожаловался в новых депешах своих на лорда Минто, который находится английским министром при венском дворе.
Следует выписка из лондонских журналов. Повторяем уже сделанное нами замечание, что в них мало истины, а много смешного. Шутки насчет консула в самом деле нимало не оскорбительны для его величия, он сам мог бы улыбнуться читая их.
‘Гражданин Реньйо, консульский советник, сказал в сенате, что Бонапарте, награждая сенаторов землей, желает их познакомить с надеждой и страхом земледелия. Идея мудрая и прекрасная! Важные сенаторы будут смотреть на флюгер и говорить о погоде в своих заседаниях. Господа Сиес и Редерер от доброго сердца смеялись над глубокомыслием и красноречием гражданина Реньйо. Второй сказал первому: ‘Любезный друг! Кажется, мы сами метафизики и любим галиматью, но признаемся, что этот ритор превосходит нас. Есть ли человеческий смысл в его теории ученой, но дорогой, которая просвещает и богатит навык невежества, несмелую посредственность и робкую бедность земледельцев? Что такое страсти, которые бродят или действуют, царствуют или служат в больших городах?.. Правда, отвечал Сиес: это не простая, а сложная галиматья.
Бывший министр полиции, Фуше, дал большой обед двадцати сенаторам, который продолжался до самой глубокой ночи. На другой день позвали его в Сен-Клу и допрашивали. Наконец Бонапарте велел ему сказать, чтобы он ехал домой. Экс-министр в подозрении: великий судья и префект полиции не выпускают его из глаз.
Талейран весьма не доволен тем, что консул не принимает жены его. Однажды он так разгорячился, что сказал: или примите жену мою, или я не хочу быть министром! Ему не отвечали.
Бонапарте не доволен молчанием стихотворцев, которые, узнав о том, велели ему сказать, что они считают себя крайне обиженными, что все математики и физики сделаны сенаторами, а никто из поэтов не удостоен сей чести. Им отвечали, что секретарем новой Французской академии будет известный стихотворец, и что его через несколько месяцев посадят в сенат. После того граждане стихотворцы условились сочинить Наполеонаду, эпическую поэму, и всякий взял на себя воспеть особенный предмет: Лагарп, бывший президентом избирателей 13 вандемьера (когда Бонапарте наказал сих мятежников и других парижских бунтовщиков), изобразит сей великий день, Легуве, автор поэмы О достоинстве женщин, начертает достоинства госпожи Бонапарте, Арно, сочинитель Венецианского заговора, представит гибель сей республики, уничтоженной консулом, Делиль опишет Сен-Клудский сад, пламенное воображение консула и любовь его к сельской жизни {Он сочинил три поэмы: Сады, Воображение и Сельского жителя.}, Фонтан, издавший несколько отрывков о мореплавании, расскажет, как Бонапарте летел по волнам из Египта во Францию, Дюсис, автор трагедии Отелло, изобразит чувства героя, удаленного от супруги и ходящего по степям африканским, Гофман, автор Корадина исправленного любовью, воспоет тихие, но блестящие досуги сен-клудские.
Господа Сегюр и Лианкур, бывшие царедворцы, сочинили для госпожи Бонапарте маленькую книжку о Версальских обрядах, она приняла ее с великим благоволением, и читает всякий раз, когда готовится принимать министров.
Одной русской даме показывали великолепие Сен-Клудского замка и спросили, напоминает ли он великолепие прежнего двора? Я вижу дворец, а не вижу двора, ответствовала русская дама’.
Франция: [Обзор полит. событий] // Вестн. Европы. — 1803. — Ч.7, N 3. — С.236-245.