Физиология мысли, Якоби Павел Иванович, Год: 1867 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 52 минут(ы)

Физіологія мысли.

(Physiologie de la pense, par M. Lelut, Paris. 1866.)

Появленіе такого сочиненія, какъ Физіологія мысли Лелю, въ настоящее время оказываетъ важную услугу наук. Психіатрія — эта пока темная и загадочная область для современнаго естествоиспытателя — съ каждымъ годомъ пріобртаетъ больше и больше значенія при разршеніи общественныхъ вопросовъ, вс психическія явленія, въ которыхъ еще долго будетъ путаться юристъ, медикъ, физіологъ и т. д., безъ анализа психіатра останутся въ сфер чистой фантазіи и не облекутся въ положительныя данныя дйствительнаго міра. Лелю сдлалъ не безуспшную попытку подвергнуть критическому анализу не только живыя явленія, но и историческіе факты. Какъ и надо было ожидать, книга Лелю съ одной стороны была встрчена непріязненно, а съ другой нашла себ жаркихъ поклонниковъ.

Не дале, какъ въ прошломъ апрл постоянный секретарь парижской медицинской академіи Дюбуа (d’Amiens) представилъ большую работу о Руссо, въ которой онъ, доказавъ, что Руссо не умеръ отъ удара, какъ это обыкновенно думаютъ, а застрлился, разбираетъ психіатрически душевное состояніе великаго писателя. Работа эта сама но себ не представляетъ ничего особеннаго и кром факта, самоубійства ничего новаго, но то, что она была представлена академіи, и что академія не только выслушала ее, но даже отнеслась очень благосклонно къ автору, составляетъ очень характерическую черту. Конечно и въ этомъ случа не обошлось дло безъ пошлаго фразерства. Жюль Геренъ, знаменитый своими сшибками съ Вельно и Летаемъ и пріобртшій наконецъ такую репутацію тупоголовости, что его сочлены и товарищи по академіи, отбросивъ вс академическія привычки и парламентскіе обычаи, говорятъ ему въ лицо, что они отказываются объяснять ему свои мннія, и вообще вступать съ нимъ въ словопренія,— Жюль Горсть, въ своей Gazette medicale de Paris, написалъ длинный отчетъ о работ Дюбуа, въ которой, по обыкновенію, блеснулъ самой непроходимой тупостью. ‘Это горестное событіе (самоубійство Руе, со), говоритъ онъ, которое изъ нкоторого рода стыдливости не считали нужнымъ доводитъ до свденія публики (!!!!!), осталось преданіемъ. Г. постоянный секретарь думаетъ, что наука иметъ право разсуждать о великихъ людяхъ, какъ о простыхъ смертныхъ (!!!!!) ‘И это говоритъ медикъ, членъ академіи и т. д.! Казалось-бы, что человку, поставленному такъ высоко въ медицинскомъ мір, неприлично не знать азбуки психіатріи, или, если уже, на бду, онъ ее дйствительно не знаетъ, то по крайней мр благоразумне было бы умолчать о такомъ печальномъ факт. Но званіе академика и золотыя пальмы на зеленомъ воротник имютъ странное, одуряющее дйствіе, усвшись на почетномъ бархатномъ кресл, Геренъ вообразилъ себя тоже княземъ знанія, вообразилъ, что съ золотыми пальмами на него сошло вдохновеніе и дало ему знаніе и талантъ, которыхъ у него не было прежде. Увы, онъ забылъ знаменитую басню о кукушк: орелъ можетъ произвести кукушку въ соловьи, но дать ей дйствительно соловьиный голосъ онъ не въ состояніи.

Что такое была болзнь Руссо? спрашиваетъ дальше ученый и остроумный Геренъ, и отвчаетъ самъ себ, что это было ‘неизбжное развитіе ненормальнаго возбужденія, и изъ этихъ ложныхъ и извращенныхъ матеріаловъ болзненной чувствительности ума’ Руссо создалъ себ призраки измны и преслдованіи, отравившихъ его послдніе годы. Прочтя эти слова, трудно объяснить себ, какъ-же хочетъ назвать это состояніе Геренъ, субъектъ представляетъ чрезмрное, ненормальное раздраженіе, которое достигаетъ огромнаго развитія, извращаетъ его понятія, и изъ этихъ ложныхъ извращенныхъ понятій ума его создаетъ безумное и нелпое представленіе, что его гонятъ и преслдуютъ, тогда какъ въ сущности никто не обращаетъ на него вниманіе, наконецъ это воображаемое преслдованіе доводитъ больнаго до самоубійства. Вотъ, казалось бы, самый убдительный примръ меланхолической формы съумасшествія, мономаніи, какъ ее называетъ Эскироль, но нтъ! этого недостаточно почтенному академику, лавры Нельтана и Сент-Бева не даютъ ему спать,— и вотъ онъ пускается по слдамъ этихъ господъ и своимъ тяжелымъ, напыщеннымъ слогомъ восклицаетъ: ‘замкнемъ-же эти несчастія генія въ ихъ таинственныя сферы, не будемъ называть Сократа съумашедшимъ, Руссо умалишеннымъ, оанну д’Аркъ une maniaque, потому что, въ возбужденіи ихъ высокихъ способностей, эти избранники заплутались въ потемкахъ разсудка.’ Читая такіе колоссальные потемки разсудка, невольно спрашиваешь себя, ужь не случилось-ли этого несчастія и съ почтеннымъ академикомъ. Но нтъ, нельзя же ставить всякую безсмыслицу на счетъ патологіи, и считать болзненнымъ явленіемъ здоровую, физіологическую глупость. Работа Дюбуа составляетъ еще одну попытку примненія научной психологіи къ историческому анализу и на этомъ основаніи принадлежитъ къ школ историческаго скептицизма, основанной Лелю, къ которой въ настоящее время принадлежитъ большинство французскихъ психіатровъ. Началомъ этой школы можно считать книгу Лелю о Сократ, вышедшую въ 1886 году, когда старыя понятія о душевныхъ болзняхъ были еще въ ходу, не смотря на работы Нинеля и въ особенности Эскироля, который едва-ли не первый показалъ, что душевное растройство начинается и характеризуется не столько чисто умственными аномаліями, сколько аномаліями души, какъ это называется у французовъ, или того, что нмцы называютъ gemыth, т. е. настроенія, стремленій, страстей, привязанностей и т. д. Соважъ, правда, сдлалъ замчаніе, что психически больные обыкновенно угрюмы и чувствуютъ себя въ большинств случаевъ несчастными, такъ-что даже назвалъ душевныя болзни morositates, но не вывелъ изъ этого факта никакого заключенія. Что-же касается до основательнаго психологическаго анализа аномалій душевной жизни человка, то можно сказать, что до тридцатыхъ годовъ подобный анализъ почти не существовалъ. Выли конечно случаи, въ которыхъ душевное состояніе разбиралось корифеями науки съ удивительной проницательностью, но подобныя наблюденія Нинели, Эскироля, Якоби были чрезвычайно рдки и хотя цитировались, какъ образцы, но не составляли не только доктрины, но даже и метода, наука же сохраняла рдкіе типы меланхоліи, маніи, и т. д., которые и принимались въ большинств случаевъ за норму. Даже для тогдашнихъ медиковъ, какъ и въ настоящее время еще, къ сожалнію, для самихъ образованныхъ и развитыхъ людей, но неимющихъ спеціальныхъ свденіи по этому предмету, съумасшествіе существовало только въ томъ случа, если субъектъ произносилъ безсвязныя фразы, длалъ самыя грубо-абсурдныя вещи, бросался съ ножемъ на людей,— впрочемъ даже и это не всегда было достаточнымъ симптомомъ. Такъ напр. въ книг uDu degrй de compйtence des mйdecins dans les questions judiciaires relatives aux aliйnations mentales’, здаиной въ 1830 году ci. цлью растолковать врачамъ-экспертамъ и судьямъ, въ какихъ случаяхъ можно объяснять преступленія съумасшествіемъ, приводится, какъ образчикъ, исторія восемнадцатилтней двушки, которая убила своего отца каминными щипцами, разрзала ему можемъ грудь, вынула еще бьющееся сердце, изжарила его тутъ-же на огн и съла еще полусырымъ. Въ этомъ случа авторъ книги сознается, что двушка была съумасшедіная, по еслибы она ограничилась только тмъ, что убила отца, вскрыла ему грудь и вырвала сердце, и не имла бы спасительной фантазіи състь его, то, но его мннію, судья не имлъ бы повода предполагать съумасшествіе и долженъ былъ-бы подвергнуть ее законному наказанію. ‘Во всхъ случаяхъ дйствительнаго помшательства, также прибавляетъ онъ, судьи кладутъ всегда не мене очевидныя доказательства.’ Понятно, что при такомъ взгляд дйствительный психологическій анализъ былъ невозможенъ.

Конечно, такіе люди, какъ Эскироль, Нинель, были слишкомъ умны, чтобъ держаться этого мннія и длать столь грубыя ошибки. Нинель напр. говоритъ объ одномъ больномъ, съумасшествіе котораго оставалось незамченнымъ въ теченіе тринадцати лтъ, у Эскироля мы видимъ нсколько примровъ такъ называемаго и извращенія наклонностей’ (perversion des sentiments) и галлюцинацій безъ рзкихъ умственныхъ аномалій, но случаи эти, разсянные въ наук, не составляли еще цльной систематизированной теоріи, и съумасшествіе по прежнему смшивалось въ глазахъ огромнаго большинства съ безсвязностью и нелпостью, а умалишенные съ слабоумными, бшеными и мономанами,— мнніе, котораго и до сихъ поръ большею частью держатся люди, не занимавшіеся такъ называемой медицинской психологіей.

Лелю своей книгой о Сократ, поднялъ въ наук вопросъ о мономаніи, т. е. о томъ, существуетъ-ли такое психическое состояніе, въ которомъ человкъ иметъ тсный кругъ ошибочныхъ, ложныхъ и даже нелпыхъ идей, сохраняя относительно всего остального здравый разсудокъ, но такъ какъ здсь я говорю по объ исторіи психіатріи, то и та сторона книги Лелю не иметъ для насъ никакого значеніи. Гораздо большее впечатлніе она произвела своимъ анализомъ Сократова демона, и объясненіе, данное молодымъ и неизвстнымъ еще тогда Лелю, было встрчено ругательствами, насмшками и тмъ пошлымъ фразерствомъ, которымъ такъ отличаются французскіе болтуны, въ род Пельтана et tutti quanti. Я передамъ здсь вкратц сущность работы Лелю, выпуская всю оффиціальную, такъ сказать, біографію Сократа, какъ, вроятно, извстную большей части читателей.

Сократъ въ дтств вовсе не походилъ на обыкновеннаго ребенка, мыслительная способность пробудилась въ немъ раньше обыкновеннаго, и уже въ этомъ возраст онъ явно выказывалъ склонность къ отвлеченностямъ тогдашней философіи, къ великому огорченію отца его Софроыиска, который хотлъ сдлать его скульпторомъ по своему примру. По мр того, какъ Сократъ росъ, наклонность эта къ умственнымъ занятіямъ становилась все сильне, но вмст съ тмъ и странности его длались замтне и поражали его друзей, даже самая фигура его обращала на себя вниманіе: голова его была повернута какъ-то странно въ бокъ, вроятно отъ механическаго сокращенія мышцъ съ одной стороны шеи. Онъ всегда носилъ одинъ и тотъ-же плащъ, не смотря на различія температуры, ходилъ босой зимой но льду, точно также, какъ и лтомъ по раскалившимся камнямъ, все это странности, которыя живо напоминаютъ привычки извстнаго рода больныхъ, но кром того Сократъ иногда, будучи совершенно одинъ, вдругъ начиналъ прыгать или танцовать, такъ что Хармидъ, заставъ его однажды за такимъ упражненіемъ, подумалъ, что онъ сошелъ съ ума. Вс эти и многія другія странности сдлали ему въ Афишахъ репутацію чудака, а эпикуреецъ Зенонъ прозвалъ его афинскимъ шутомъ, нчто въ род оригинала, какъ замчаетъ добродушію Лелю.

Во время осады Нотидеи съ Сократомъ случился фактъ очень странный, всю зиму онъ одвался очень легко, но своему обыкновенію, и ходилъ босой но льду, вроятно это еще боле разстроило и безъ того уже непрочную его нервную систему, и онъ однажды вдругъ остановился неподвижно среди поля, пристально смотря на солнце. Ничто не могло вывести его изъ этого состоянія, въ которомъ онъ пробылъ цлые сутки, трудно сказать, что это,— каталептическій-ли припадокъ или одинъ изъ тхъ странныхъ поступковъ, совершаемыхъ иногда умалишенными подъ вліяніемъ какого нибудь болзненнаго представленія, причемъ эти больные выказываютъ, вслдствіе возбужденія ихъ нервной системы, силу и энергію, которыхъ нельзя встртить у здороваго человка. Подобное возбужденное состояніе было впрочемъ нердкостью у Сократа, хотя иногда припадки эти не были такъ продолжительны, какъ въ этотъ, разъ.

Вс эти обстоятельства, составляя обыкновенно комиликаціи съумасшествія, заставляютъ уже сильно сомнваться, чтобъ человкъ, имющій такія странности, былъ совершенно въ своемъ ум, но они не составляютъ еще неопровержимаго доказательства умственнаго разстройства, не имплицируютъ его непремнно. Посмотримъ же, не представлялъ-ли Сократъ еще какихъ-нибудь особенностей, и каково діагностическое значеніе этихъ особенностей, говоря медицинскимъ языкомъ.

Сократъ въ дтств уже имлъ невидимому какія-то откровенія, но неясныя и неопредленныя, нчто въ род внутренняго голоса. Позже голосъ этотъ сдлался ясне, объективне, и слышался Сократу, какъ исходящій изъ вншняго міра, впослдствіи онъ окончательно приписалъ его особому генію-хранителю, своему демону, т. е. духовному существу высшаго разряда. Этотъ голосъ слышался ему очень часто, давалъ ему совты или, лучше сказать, приказанія, впрочемъ преимущественно отрицательнаго характера, боле удерживая его отъ какого нибудь поступка, нежели возбуждая. Вс ученики Сократа, вс знавшіе его, вс говорятъ объ этомъ голос самымъ положительнымъ, самымъ несомнннымъ образомъ, самъ онъ, въ своихъ разговорахъ, безпрестанно упоминаетъ о своемъ дух, называя его безразлично то богомъ, то демономъ, т. е. духомъ, стоящимъ между богами и людьми. Демонъ этотъ, по словамъ Сократа, часто удерживалъ его или его друзей отъ поступковъ, которые могли имть для нихъ дурныя послдствія, такъ напр. посл битвы при Деліон, гд Афиняне были разбиты и принуждены бжать, Сократъ сталъ уговаривать своихъ друзей повернуть съ дороги, по которой они шли, т, которые послушались его, спаслись, другіе же, пренебрегшіе его совтами, были настигнуты и изрублены Фивянами. Въ другой разъ, идя съ Феокритомъ и нсколькими учениками и друзьями, онъ вдругъ повернулъ съ улицы и пошолъ другой дорогой, зовя съ собой и остальныхъ, потому что его демонъ запрещалъ ему идти дальше, и дйствительно, черезъ нсколько минутъ но этой улиц прошло стадо свиней, покрытыхъ иломъ и грязью, сбило съ ногъ, истоптало и запачкало тхъ изъ спутниковъ Сократа, которые не послушались его.

‘Демонъ этотъ большею частью говорилъ Сократу, давая ему совты и Сократъ явственно слышалъ тогда голосъ, въ другихъ случаяхъ. когда надо было просто остановить Сократа, удержать его отъ какого нибудь поступка, и остановить кого нибудь изъ его друзей. демонъ длалъ какой-то особенный знакъ, который чувствовался Сократомъ, но котораго онъ никогда не объяснялъ подробне, это, очевидно, было специфическое измненіе такъ называемаго общаго чувства,— я говорю специфическое, потому что Сократъ узнавалъ его тотчасъ же, и говорилъ, что ему сдланъ обыкновенный знакъ, такъ-что можно думать, что знакъ этотъ былъ постоянно одинъ и тотъ же. Надо впрочемъ замтить, что, повидимому, Сократъ никогда не видалъ своего генія, Саміасъ говоритъ, что Сократъ считалъ лжецами и обманщиками всхъ, утверждавшихъ, что они видли боговъ, но, напротивъ того, всегда со вниманіемъ разспрашивалъ тхъ, которые слышали голоса, ‘изъ чего мы заключили, прибавляетъ онъ, что демонъ Сократа былъ не видніе, но голосъ, и притомъ не такой, какой слышатъ напримръ спящіе во сн, но дйствительный голосъ, доходившій какимъ-то необыкновеннымъ образомъ до Сократа.’ Апулей, правда, думаетъ, что знакъ, о коримъ говорить Сократъ, было видніе, и что его демонъ точно также длался видимымъ ему, какъ Паллада Ахиллу, но это едва ли справедливо, и мн кажется, Лелю слишкомъ поспшилъ заключить о галлюцинаціяхъ зрнія, этотъ знакъ былъ скоре той странной галлюцинаціей общаго чувства, разсказы о которой мы такъ чисто слышимъ отъ умалишенныхъ, сколько разъ случалось мн самому выслушивать подобные разсказы. Въ огромномъ большинств случаевъ самымъ положительнымъ, самымъ явственнымъ галлюцинаціямъ обоихъ высшихъ чувствъ предшествовало особое состояніе, которое надо признать галлюцинаціею общаго чувства: больные часто говорятъ: ‘я почувствовалъ въ себ что-то необычайное, необъяснимое, и понялъ, что духъ вселился въ меня’, или, ‘что духъ выбралъ меня своимъ орудіемъ’. Такъ какъ Сократъ чувствовать этотъ знакъ очень часто, то ощущеніе это приняло опредленный, специфическій характеръ, но что этотъ знаки, былъ не видимый, ясно видно изъ словъ самого Сократа, который часто говорилъ: ‘я почувствовалъ обыкновенный знакъ и понялъ, что духъ запрещаетъ мн продолжать начатое’. Нельзя предположить, чтобъ Сократъ хотлъ скрывать свои видніи, когда вмст съ тмъ онъ такъ охотно, такъ много говорилъ о голосахъ, уже одно то, что онъ, почувствовавъ присутствіе духа, понималъ, что ему надо длать, доканываетъ, что ощущеніе не представляло непосредственно явственной идеи, какъ это бываетъ при ощущеніяхъ, получаемыхъ черезъ высшія чувства, по говорило ему языкомъ, на которомъ мы не привыкли получать опредленныхъ представленій, и который надо было понимать, общее чувство выдляется, такъ сказать, само собою изъ итого объясненія.

Такимъ образомъ Сократа’ имлъ галлюцинаціи двухъ чувствъ, можетъ быть, еще и третьяго, осязанія, но главнымъ, характеристическимъ фактомъ для насъ служитъ голосъ, который онъ слышалъ. Въ другой книг, вышедшей гораздо позже, именно въ ‘Amulette de Pascal’, Лелю даетъ психологическій анализъ галлюцинаціи,— анализъ, принятый въ настоящее время съ нкоторыми измненіями большинствомъ психіатровъ, и подтверждаемый новйшими работами Вальярже. Мы знаемъ, что идеи наши составляются изъ чувственныхъ ощущеній, возбуждаются ими и исходятъ изъ нихъ. Самыя точныя, явственныя представленія мы получаемъ черезъ два высшія чувства слуха и зрнія, нкоторые психологи и антропологи полагаютъ даже,— и это мнніе, какъ совершенно правильное, распространяется въ настоящее время все боле и боле,— что всякое явственное и сильное представленіе сопровождается легкимъ галлюцинированнымъ состояніемъ этихъ двухъ чувствъ. Собственно галлюцинація, какъ патологическое явленіе, есть мысль самого больного, вышедшая, конечно, изъ вншняго впечатлнія, но пріобртшая такую странную отчетливости, что она представляется больному чмъ-то объективнымъ, исходящимъ изъ вншняго міра, но такъ какъ онъ привыкъ подобныя явственныя представленія получать черезъ одно (или оба) изъ высшихъ чувствъ, то эта легкая галлюцинація ихъ, сопровождающая и нормальное мышленіе, но едва замтная только при самомъ внимательномъ психическомъ анализ, усиливается настолько, что длается яснымъ и отчотливымъ ощущеніемъ, мысль ‘возвращается къ своему началу,’ воплощается и представляется больному вншнимъ явленіемъ.

Но Сократъ представляетъ еще другую особенность, имющую самое ужасное, роковое значеніе, котораго однако Лелю совершенно не азмтилъ. Демонъ его, какъ уже было замчено выше, былъ для него негативнымъ добрымъ геніемъ, онъ останавливалъ, удерживалъ его, слдовательно противорчилъ ему: — явленіе, вообще говоря, не частое, и встрчающееся преимущественно въ демономаніи (бсноватости). Въ этихъ случаяхъ, очевидно, умъ создаетъ параллельно, можно сказать, два ряда противоположныхъ идей, изъ которыхъ одинъ свойственъ человку, принадлежитъ его прежнему, здоровому я, а другой, противорчащій этому, принадлежитъ уже новому я, созданному болзнью, и которое представляется прежнему чмъ-то вншнимъ, новымъ или чуждымъ ему существомъ. Такимъ образомъ личность человка распадается на дв, раздваивается, и слдовательно духовная сторона его потерпла глубокое и тяжелое измненіе, состояніе это можетъ идти дале: вслдъ за мыслительною способностью раздваивается и воля, и тогда въ одномъ тл живутъ два я, два духовныхъ человка, каждый изъ нихъ можетъ поочередно распоряжаться тломъ, побуждать его въ движеніяхъ, заставлять говорить, и эти движенія и произносимыя такимъ образомъ слова будутъ для другого чмъ-то чуждымъ, вынужденнымъ, таинственною силою, овладвшею тломъ. Полный образъ подобнаго состоянія мы видимъ въ бсноватыхъ, въ которыхъ сидитъ дьяволъ, иногда даже нсколько, и въ то время, какъ человкъ выражаетъ прежнія богобоязненныя чувства, дьяволъ осмиваетъ ихъ, противорчитъ, и даже вступаетъ въ теологическій споръ.

Понятно, что чмъ крпче личность человка, чмъ она развите и стойче, тмъ трудне поддается она болзненнымъ вліяніямъ, тмъ боле противится она этому раздвоенію, поэтому въ настоящее время демономанія встрчается исключительно у женщинъ и дтей. Вотъ, между прочимъ, что говоритъ объ этомъ состояніи Гризингеръ:

‘Самая легкая степень этого психологическаго процесса (демономаніи) замчается въ особенно рдкихъ случаяхъ, гд цпь мыслей, возникающихъ въ ум, сопровождается всегда безсознательно связывающимся съ ними внутреннимъ противорчіемъ, слдствіемъ чего является уже роковое раздленіе, раздвоенность личности. Въ самыхъ рзкихъ случаяхъ этотъ рядъ представленій, сопровождающихъ правильный ходъ мыслей, какъ ихъ противорчіе, длается чрезвычайно самостоятельнымъ, приводитъ уже самъ въ движеніе органы слова, выражается, воплощается въ рчахъ, которыя тогда не принадлежатъ уже настоящему я субъекта. Эта совокупность представленіи не сознается самимъ больнымъ, пока не выразится словами, она исходитъ изъ той части души, которая остается темною для его я, и потому является какъ чуждая личности сила, подчиняющая ее себ. Неразвитые люди видятъ въ пси постороннее существо. Въ нкоторыхъ случаяхъ въ этихъ безумныхъ рчахъ, скрытое до того времени поэтическое настроеніе или иронія, обращается противъ тхъ совокупностей представленій, которымъ субъектъ придаетъ наивысщее значеніе, но обыкновенно демонъ этотъ очень глупъ и пошлъ.’

Книга Лелю подняла цлую бурю, на автора посыпались возраженія, насмшки, брань, различныя подозрнія. Люди, не имвшіе никакого понятія о предмет, пустились съ и имъ въ споръ, удивленные психіатры благоразумно отмалчивались или отдлывались фразами,— и дйствительно положеніе ихъ было очень щекотливо: приходилось или отрицать свою собственную науку, или отказаться отъ супраспиритуализма, которому угрожалъ тоже научный анализъ, только немногіе, какъ напр. Бріерръ-де-Буамонъ, съ мужествомъ отчаянія подняли новое знамя физіологическихъ галлюцинацій, т. е. въ перевод, здоровой болзни. На все это Лелю отвчалъ новой работой о Паскал, такого же характера и тенденцій, въ которой онъ съ необыкновеннымъ медицинскимъ и психологическимъ тактомъ разобралъ шагъ за шагомъ всю жизнь Паскаля, опираясь при этомъ на самые достоврные источники. Онъ предпослалъ ей этюдъ о галлюцинаціяхъ, о которомъ было сказано нсколько словъ выше, и заключилъ нсколькими страницами ‘объ одной изъ точекъ зрнія психологіи исторіи,’ помщенными еще раньше въ ‘Gazette mdicale de Paris,’ изъ которыхъ мы приводимъ здсь небольшой отрывокъ.

‘Есть исторія особаго рода, совершенно личная по своимъ источникамъ и самая высокая по результатамъ, которая, не довольствуясь собираніемъ фактовъ жизни народовъ и связываніемъ ихъ по вншнимъ ихъ отношеніямъ, ищетъ самые сокровенные ихъ источники въ глубин человческой души. Она слдитъ за инстинктами и умомъ человка съ самыхъ древнихъ временъ, за ихъ развитіемъ въ народахъ и въ смшеніи составляющихъ ихъ расъ, указываетъ наконецъ ихъ измненія, отклоненія, безумія, точно также какъ и постоянный ходъ ихъ къ боле ясному пониманію міра и его законовъ.’

‘Если при этомъ психологія исторіи и изучаетъ, естественно, массы, ихъ движенія и мысли, то она должна обращать неменьшее вниманіе и на высшія личности, которыя подчиняютъ себ и ведутъ эти массы.’

‘Независимо отъ психологическихъ фактовъ, общихъ каждому историческому періоду, каждой большой фаз прогресса расъ и народовъ, есть еще для каждаго такого періода большее или меньшее число людей, составляющихъ какъ бы живое выраженіе ихъ, и представляющихъ собою идею эпохи, къ которой они принадлежатъ.— конечно преувеличивая ее, но вмст съ тмъ и длая ее боле явственною. Психологія этихъ выдающихся личностей, если необходимы? для этого матеріалы не были уничтожены временемъ, часто одна можетъ объяснить тайну взглядовъ и убжденій вка, какъ, въ свою очередь, можетъ объясниться и дополняться ими* Вліяніе этихъ великихъ людей на массу только потому и могло, надо замтить, быть такъ сильно или, лучше сказать, выказаться такъ сильно, что эти люди вполн представляли собою умъ, но въ особенности страсти своей эпохи, и даже, надо прибавить, потому, что они длили ея ошибки, заблужденія, энтузіазмъ и даже безуміе. Политическій и религіозный обманъ, въ которомъ обвиняютъ часто нкоторыхъ изъ великихъ дятелей древности, есть но моему мннію, одна изъ самыхъ грубыхъ ошибокъ въ оцнк историческихъ фактовъ и людей. Этимъ вносятъ очень не кстати политическій и философскій взглядъ новйшаго времени въ происшествія и умы, къ которымъ онъ, очевидно, не подходитъ’ (Amulette de Pascal. Note XIX, Hallucinations des grands esprits). Можно себ представить, какой взрывъ негодованія встртилъ эту новую дерзость. Со времени появленія книги о Сократ прошло десять лтъ, къ ней нсколько уже привыкли, и даже стали отчасти уступать ея автору, притомъ Сократъ принадлежитъ давно прошедшему, между нимъ и новйшимъ временемъ нтъ уже прямой связи, тогда какъ Паскаль — это, такъ сказать, наша кровь и плоть, онъ нашъ, онъ цликомъ принадлежитъ нашему времени, вліяніе его еще сильно — ‘и вдругъ!’

Между тмъ вопросъ подвинулся, новыя изслдованія, съ одной стороны, и неотразимая логика — съ другой, убдили нкоторыхъ, умрили другихъ, заставили задуматься всхъ, многіе изъ замчательнйшихъ психіатровъ откровенно перешли на сторону Лелю, молодое поколніе, увлеченное странностью и смлостью новой школы, тоже пристало къ ней, и даже частью вышло изъ предловъ строгаго научнаго изслдованія, чтобы броситься въ парадоксы, но, даже откинувъ вс преувеличенія новыхъ адептовъ, нельзя было отрицать очевидности. Положеніе корифеевъ литературы, такъ смло выступавшихъ противъ Лелю, стало затруднительно, съ одной стороны нельзя же было отрицать истины и идти противъ здраваго смысла публики, съ другой стороны согласиться съ новымъ взглядомъ — значило сознаться въ тупоголовости, сознаться, что все, писанное раньше, было пошлымъ фразерствомъ, приходи,лось лавировать, что не совсмъ легко и удобно съ такимъ противникомъ какъ Толю. И дйствительно, на т милыя тонкости, легкія уступочки, остроумныя возраженія и не мене остроумныя замчанія онъ отвчалъ ударомъ обуха, подъ которымъ пошатнулись вс эти ‘князья еловая: онъ сдлалъ новое изданіе своей книги о Сократ, къ которому написалъ предисловіе,— самый безпощадный памфлетъ, въ которомъ онъ бичуетъ своихъ прежнихъ критиковъ: озлобленный ихъ недобросовстностью, онъ, надо сознаться, употребилъ въ своей новой борьб оружіе, которое было заимствовано не изъ одного арсенала науки, но критики я полемисты, научоные горькимъ опытомъ, нашли боле удобнымъ проглотить пощочину, умолчавъ благоразумно объ ея полученіи. А привожу здсь нсколько выписокъ изъ этого предисловія, предупреждая читателя, что переводъ не можетъ дать ему даже приблизительнаго понятія о живости, остроуміи и прелести формы, въ которую умлъ Гелю облечь эту горькую пилюлю.

‘Выпуская въ свтъ, двадцать лтъ тому назадъ, первое изданіе этой книги, говоритъ Лелю въ своемъ предисловіи,— я не имлъ ни малйшаго сомннія относительно двухъ вещей: 1) что я нашелъ и высказалъ истинное объясненіе факта, составляющаго предметъ этой работы,— Сократовскаго демона, 2) что истина’ сопровождаемая рядомъ доказательствъ, покажется другимъ столько же очевидною, какою она кажется мн.

‘Первое убжденіе не измнилось, и это предисловіе только подтвердитъ еще разъ, что я не измнилъ мннія, но второе, я долженъ сознаться, было очень наивной иллюзіей, которую я не замедлилъ потерять. Цлью моей книги было показать, что есть состояніе ума, которое можетъ продолжаться въ теченіе всей жизни человка, и въ которомъ при самомъ полномъ, повидимому, разум человкъ получаетъ ложныя ощущенія, безъ всякой соотвтствующей причины во вншнемъ мір, но на основаніи которыхъ онъ дйствуетъ точно также, какъ еслибъ они были самыми реальными, самыми дйствительными.

‘Затмъ я хотлъ доказать, что это было съ Сократомъ, что таково было психическое состояніе, въ которомъ прожилъ пятьдесятъ лтъ этотъ человкъ, мудрйшій изъ мудрыхъ, величайшій изъ самыхъ великихъ, самый добродтельный, и что въ этомъ состояніи надо искать единственнаго объясненіи его сверхъестественныхъ ощущеній, о которомъ онъ самъ говорилъ, и приписанныхъ на основаніи его словъ послдующими вками особому генію или демону.

‘Но сказать это о Сократ, сказать, что онъ такимъ образомъ былъ всю свою жизнь жертвою ложныхъ ощущеній, или проще, видній, значитъ, назвать его visionaire, {Я не перевожу слова visionaire: такъ какъ соотвтствующаго, которое выражало бы мысль Лелю, въ русскомъ язык нтъ.} т. е. на боле точномъ язык, галлюцинированнымъ. А такъ какъ но терминологіи науки галлюцинированный, во время своей галлюцинаціи, т- е. ложнаго ощущенія, которое онъ считаетъ истиннымъ, есть умалишенный, съумасшедшій, то сказать, что Сократъ имлъ ложныя ощущенія, что онъ былъ галюцинантъ,— значило сказать, что онъ былъ съумасшедшій.

‘Это я и говорилъ прямо, грубо, наивно, какъ самую простую вещь, забывая что дло идетъ о Сократ, упуская изъ виду величіе имени, чтобъ видть только дйствительность фактовъ, спокойно проходя цпь выводовъ по этому совершенно алгебраическому методу a=b, b=c, c=d, слдовательно a=d, и приходя такимъ образомъ къ окончательному уравненію: Сократъ — съумасшедшій.

‘Это, конечно, было бы безумной смлостью, если бъ я считалъ себя смлымъ, но я думалъ только, что я логиченъ. Но я сознаюсь я повторяю, что въ глазахъ каждаго другого подобное утвержденіе должно было казаться неслыханнымъ, невозможнымъ, смшнымъ и я конечно не слыхалъ всего смха, встртившаго появленіе книги, въ которой оно было высказано.

‘И, чтобъ довершить это поруганіе, рядомъ съ этой великой исторіей Сократа, съ этой жизнью, стоящей такъ высоко надъ самыми высокими уровнями человчества, книга заключала, какъ сравненіе, и доказательство исторіи или, говоря медицинскимъ языкомъ, частныя наблюденія умалишенныхъ или галлюцинированныхъ, взятыя изъ самыхъ униженныхъ я имвшія послдней сценой или, врне, послднимъ убжищемъ самыя скромныя и печальныя мста, какъ будто воображеніе въ какомъ-то сновидніи нарочно насильственно сопоставило древнее величіе Аинъ и новйшія бдствія госпиталя, Парфенонъ, этотъ храмъ мудрой Минервы, и Шарантомъ съ его мрачнымъ холмомъ, тихія прогулки академіи и неистовство двора бшеныхъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

‘До сего времени философія въ теченіе вковъ обходила Сократовскаго демона, не поднимала этого вопроса, какъ будто исторія вовсе не упоминала о немъ, какъ будто это обстоятельство слишкомъ ничтожно, чтобъ имъ заниматься. Это конечно очень удобный способъ разршать подобные вопросы, это методъ, котораго инстинктивно держится ребенокъ, закрывающій ручейками глаза, чтобъ не видть непріятнаго или страшнаго предмета,— методъ, которому слдуетъ еще инстинктивне наивная птица пустыни, когда она, съ подобной же цлью, прячетъ свою большую голову въ песокъ.

‘Но, поставивъ вопросъ, слдовало ли не идти смло и прямо, а остановиться на полдорог, слдовало ли, другими словами, ршить его на половину? Нтъ, уже потому, что полное ршеніе заключилось уже въ сопоставленіи текстовъ,— и еще боле, и главнымъ образомъ, потому, что ршать его наполовину, значило бы не ставить его вовсе. Поэтому надо было произнести грубое слово, хотя бъ только для того чтобы заставить принять другое, боле мягкое по имющее совершенно тотъ же смыслъ. Это боле мягкое слово наконецъ было принято, отчасти какъ mezzo-termino, но и то не безъ труда. Его сначала отвергли, и Богъ знаетъ, въ какой форм и въ какихъ выраженіяхъ. При этомъ было сказано много грубыхъ, нехорошихъ, очень нехорошихъ словъ, былъ принятъ такой важный видъ, этотъ видъ смтнаго высокомрія, который принимаетъ иногда забавная и напыщенная риторика противъ науки, которая не напыщается, но доказываетъ.

‘Конечно, говорили, принимая этотъ важный видъ, самые высокомрные защитники неспособности великихъ людей сходить съ ума — конечно, можетъ быть, и мы это допускаемъ, что у Сократа и у другихъ умовъ этого разряда, и даже низшихъ разрядовъ, мысли принимали иногда форму слишкомъ чувствительную, слишкомъ пластическую,— что они видли, слышали, чувствовали ихъ, тогда какъ другіе люди имютъ мысли и едва сознаютъ ихъ. Мы допускаемъ, что, относя эти мысли къ источнику всякой мысли, имъ казалось, будто они получаютъ ихъ непосредственно отъ него черезъ чувство, впечатлнія голосъ и слова, но они выражали это убжденіе языкомъ, понять смыслъ и чувствовать величіе котораго дано во всмъ. Это высшіе знаки, положенные самимъ Богомъ на этихъ избранниковъ, свточей и гордость человчества. Но что есть общаго между этими высокими характерами и извращеніями мысли, которыя медики видятъ въ больницахъ? Можно ли сравнивать эти унижающіе знаки болзни ума или, лучше сказать, его органовъ съ тмъ, что этотъ умъ представляетъ самаго высокаго и чистаго въ своихъ способностяхъ и дйствіяхъ, самаго исключительнаго въ доказательствахъ своего божественнаго происхожденія {Эти декламаціи были въ ходу и мн Франціи. Разверните второй томъ Storm Universale, del signor Cesare Cantu и вы прочтете на стр. 204, что афинскій (!) медикъ (medico ad Alene), il Llut написалъ книгу о Сократовыхъ демонахъ, которая доказываетъ только какъ неспособенъ холодный разсудокъ (il freildu caleolo) понимать непреодолимое стремленіе къ добру высокой и добродтельной души. Гд же это signor Сantu видлъ, что Лелю — афинскій гражданинъ? Говоря о книг, не мшало бы взглянуть на обертку.}.

‘Вс эти жалкія фразы запоздали на нсколько вковъ: он принадлежатъ эпох, когда воображали, что родъ человческій естественно раздляется на два класса, на классъ господъ, которому достались на долго вс блага, въ томъ числ и высшая мудрость, и на классъ слугъ, черни, для которой тщательно были сохранены вс бдствія, и въ первомъ ряду ихъ съумасшествіе: — великая и смшная идея, въ которой воскресло надменное мнніе Портала, которое раздлялось, повидимому, Цицерономъ и Сенекою, что великій умъ, что мудрецъ можетъ впасть въ неистовство, но не можетъ сойдти съ ума.

‘Увы! къ нечастію господъ и великихъ умовъ, въ этой иде, нтъ ничего врнаго. Объ умахъ можно сказать то, что говорилъ Арлекинъ о мір: tutto il monde &egrave, fatto come la nostra famiglia. Да, вс умы принадлежатъ къ одному семейству, рискуютъ безумствовать одни, какъ-другіе, сверху, какъ и внизу лстницы, и, когда они за это принимаются, то безумствуютъ на одинъ и тотъ же ладъ. Поэтому изъ скромнаго съумасшествія слугъ можно очень хорошо заключать о гордомъ съумасшествіи господъ, отождествлять ихъ.

‘И притомъ, господа бароны мысли, не думаете ли вы, что за ршотками нашихъ больницъ или, говоря прямо это столь ненравящееся вамъ слово,— въ нашихъ домахъ съумасшедшихъ, только и сидятъ бдняки, носившіе холщевыя блузы и разв только мрившіе аршиномъ коленкоръ, и совершенно чуждые этихъ занятій и извстностей ума, которыя предохраняютъ, но вашему мннію, отъ умственныхъ разстройствъ, по крайней мр отъ вульгарныхъ?

‘Вы очень ошибаетесь. Рядомъ съ этими несчастными, которыхъ вы считаете столь отличными отъ васъ, столь низшими но душ, даже въ ея разстройств, которыхъ, однимъ словомъ, вы не допускаете до равенства даже въ съумасшествіи, наши больницы содержатъ людей вашей крови и вашего положенія, умъ которыхъ пошатнулся отъ нищеты или порока,— порока такого-же высокаго, какъ и ваши,— и которыхъ только бдность принудила прибгнуть къ общественной помощи. Въ нашихъ госпиталяхъ вы встртите адвокатовъ, медиковъ, дворянъ, администраторовъ, священниковъ, чиновниковъ, актеровъ, музыкантовъ, офицеровъ, писателей и писательницъ, людей денежныхъ, людей дловыхъ, у которыхъ къ несчастію нтъ ни денегъ, ли длъ. Мы видли здсь стараго моряка, храбраго офицера изъ древней фамиліи, который нкогда имлъ что сражаться около Суффрена, видли блокурую Юнію, извстную красотой и талантомъ, выходившую на сцену съ Нерономъ. Мы вдли здсь великаго писателя, поэта, романиста, журналиста, прибавившаго у насъ къ своему тройному внцу внецъ, который раньше его надвалъ Торквато Тассо и другіе.

‘Мы видли здсь и васъ, васъ, который держитъ столь блестящей и твердой рукой скипетръ критики,— васъ, ршенія котораго кажутся приговорами самаго разума. У меня болзненно сжалось сердце, когда вы заняли мсто въ нашемъ пандемоніум, вы, которому я, такъ удивлялся прежде, въ другомъ положеніи, когда вы были красавцемъ, живой копіей съ Антиноя, съ черными глазами и волосами, высокаго роста, полнымъ надежды и силы. Пороховой дымъ баррикадъ ударилъ васъ въ голову и боле чмъ опьянилъ васъ, но къ моей радости вы наконецъ успокоились и сдлались тмъ, чмъ были прежде, что вы теперь,— но это, сознайтесь сдлалось не безъ труда.

‘Вы помните, вроятно, при какихъ странныхъ условіяхъ вы написали одинъ изъ романовъ, которые по справедливости дали вамъ извстность? Вы не забыли этого демона, этого демонскаго голоса, который мшалъ вамъ писать и былъ такъ похожъ на демона Сократа, а между тмъ, странная вещь, но нисколько не удивляющая меня, въ книг вашей не видно и слда препятствіи, создаваемыхъ вамъ этимъ демономъ, и этотъ голосъ долго еще слышался вамъ,— помните нашу встрчу въ Елисейскихъ поляхъ, въ тотъ день, когда ввозили въ домъ инвалидовъ прахъ великаго императора? Вы несли тогда на рукахъ ребенка, вашего сына, кажется.

‘Сколько времени, сколько лтъ звучалъ еще этотъ голосъ? Я не знаю, и не хочу васъ спрашивать. Но теперь, когда онъ вамъ не слышится боле (не правда-ли, что онъ вамъ боле не слышится?), будьте же снисходительны къ паук, нкоторыя примненія которой были не совсмъ чужды этому счастливому результату.

‘Но и этого вамъ недостаточно, господа? Вы еще не убждены, вамъ хочется чего нибудь лучшаго? извольте, мы можемъ удовлетворить васъ. Вы видли, можетъ быть, въ самыхъ красивыхъ мстахъ, въ окрестностяхъ Парижа, среди садовъ и дачъ, соперничествующихъ комфортомъ и изяществомъ, дв-три виллы, отличающіяся величиной и нсколько боле строгимъ характеромъ. Но тмъ де мене прекрасные парки точно также окружаютъ ихъ, соловей точно также и для нихъ ноетъ въ чащ свою псенку. Все въ нихъ показываетъ довольство роскоши — роскошь, доведенную, правда, до самой крайней предусмотрительности.

‘Передъ ршотками этихъ парковъ останавливаются изящныя кареты съ самыми древними, самыми блестящими гербами, изъ экипажей выходятъ порядочныя дамы, которыхъ вы вроятно знаете, он похали постить своихъ знакомыхъ, эти одты нсколько небрежне, но, очевидно, принадлежатъ къ ихъ кругу, къ ихъ рас, къ ихъ семейству. Составляются группы въ парк, въ салон, въ боковыхъ галлереяхъ, разговариваютъ, занимаются музыкой. Вы, вроятно, догадываетесь, куда я привелъ васъ? это одно изъ роскошныхъ убжищъ, созданныхъ и содержимыхъ за большія деньги для богатаго съумасшествія, которое хочетъ, чтобъ ему золотили его бдствіе, украшали лентами смирительную рубашку, подливали духовъ въ души. Мы находимся въ галлереяхъ, гд оно скрываетъ свою печаль и свое безуміе, въ этихъ рощахъ оно ходитъ въ сопровожденіи своихъ демоновъ, демоновъ всхъ формъ, всхъ цвтовъ, но главное, и что здсь для насъ всего важне, демоновъ высокаго общественнаго положенія, высокаго титула, большого таланта, большой извстности: демоновъ бароновъ и баронессъ, маркизъ, герцоговъ и герцогинь, принцевъ и принцессъ, демона министра, дипломата, композитора, и великаго композитора, поэта и великаго поэта, воина и великаго воина. Сознайтесь, что между нами это съумасшествіе достаточно высокаго круга.

‘Вамъ и этого недовольно? Что же, мы можемъ вамъ показать демоновъ, живущихъ въ свт, и въ самомъ большомъ свт, я могъ бы здсь помстить нсколько собственныхъ именъ, нсколько очерковъ, сдланныхъ съ натуры, которые, прекративъ разъ навсегда покрайней мр неосторожныя отрицанія, показали бы, что не вс Сократы въ Афинахъ, не вс Тассы въ Феррар, и что найдутся они и въ Париж и Лондон. Всякій пойметъ, что я не хочу сдлать этого.

‘Неужели вы думаете, что въ человчеств есть дв категоріи людей? Почему съумасшествіе и виднія бднаго, бднаго умомъ и деньгами, нельзя сравнивать съ съумасшествіемъ и видніями богатаго? Разв есть два рода мозга, два рода ума, чувствительности, воображенія, разсудка, и слдовательно два рода съумасшествія? два рода видній? Т, кто доводитъ такъ далеко страсть къ различіямъ и привяллегіямъ, очень ошибаются, природа и здсь гораздо демократичне.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

‘Кому, казалось бы, лучше понимать эти вопросы, какъ не людямъ, которые по своимъ занятіямъ и но своему положенію постоянно изучали въ больницахъ аберраціи разума? А между тмъ другіе, безъ нужныхъ свденій, не зная даже языка, который они принуждены употреблять, осмливаются говорить имъ: нтъ, это неправда, это не можетъ быть, вы этою не видли, потому что мы этого не знаемъ, не понимаемъ, не видли, потому что это противорчитъ всмъ нашимъ старымъ понятіямъ, вмсто того чтобъ приняться за занятія, которыя могутъ дать нужныя свденія для ршенія этихъ вопросовъ.

‘Такъ встрчена была книга ‘Le Dmon de Socrate’. Посл всего этого казалось бы, что всякія обсужденія, весь вопросъ отброшенъ навсегда, но дло пошло иначе. Сначала уже отрицая все, или почти все изъ факта Сократова демона, въ сущности принимали многое и изъ фактовъ, и изъ объясненія, гораздо больше, нежели думали. Таково неизбжное слдствіе споровъ, къ которымъ не приготовлены. Но черезъ нсколько лтъ положеніе улучшилось еще боле, понемногу, когда пришлось подумать и поучиться, наконецъ согласилисъ со всмъ, совершенно со всмъ, что я говорилъ, и если даже нкоторые и спорятъ невидимому еще и теперь, то они длаютъ совершенно воображаемыя различія, или возстаютъ противъ положеній, которыя никогда не были, и не могли быть высказаны’.

Затмъ Лелю приводить длинную цитату изъ Сентъ-Бева, гд тотъ, возставая противъ теоріи его, говоритъ, что допустить галлюцинацію у такихъ людей, какъ Сократъ или Паскаль, невозможно, такъ какъ галлюцинація есть настоящее поврежденіе ума, что воображаемая пропасть Паскаля есть не больше какъ красивая метафора, и если бы кто изъ медиковъ на основаніи этого анекдота (!) вздумалъ называть Паскаля больнымъ, то тогда, двоими здраваго смысла и вкуса (au nom du bon sens et du bon got) мы сказали бы ему: Hol! (на что, прибавляетъ Лелю, медикъ сказалъ бы, подражая Буало, Hlas!). Но въ 1851 году Сентъ-Безъ, потихоньку, sans tambours et trompettes, перешелъ на другую сторону, хотя нсколько конфузился еще признаться въ этомъ откровенно, и въ своихъ Causeries прямо говоритъ, что оанна д’Аркъ имла галлюцинаціи слуха, зрнія и осязанія, прибавляя при этомъ, что галлюцинаціи, хотя и составляютъ очень рдкій, почти исключительный случай въ наук (увы, вовсе не рдкій, паши съумасшедшіе дома полны этими исключительными случаями), но никакъ не должны считаться чудомъ, т. е. согласился съ тмъ, противъ чего такъ забавно воевалъ. Этотъ новый методъ психическаго анализа въ примненіи къ исторіи, созданный Лелю, не могъ конечно остаться безъ употребленія, книга о Сократ, а въ особенности разборъ Паскаля, открыли новый родъ историческихъ изслдованій, и, когда прошло первое впечатлніе удивленія, произведенное смлостью Лелю, многіе историческіе факты, прежде темные и запутанные, сдлались ясными и понятными, новый методъ изслдованія бросилъ яркій свтъ на множество историческихъ личностей и происшествій, бывшихъ до того времени загадкой. Новые изслдователи, пошедшіе но слдамъ Лелю, не замедлили показать, что фактъ Сократа,— фактъ вовсе не одиночный, не исключительный въ исторіи, не только ложныя ощущенія (галлюцинаціи), но и ложныя идеи, безумныя представленія,— которыя не должно смшивать съ простыми ошибками или заблужденіями вслдствіе невжества,— встрчаются у многихъ изъ великихъ людей и древности, и новйшаго времени, но прежде никому какъ-то не приходило въ голову объяснять эти Факты умственнымъ разстройствомъ. Я уже не говорю о людяхъ, имвшихъ втеченіе всей своей жизни какую нибудь одну-дв галлюцинаціи, какъ напр. Брутъ, убившій Цезаря, императоръ Юліанъ и др., но есть личности, которыхъ вся жизнь, или по крайней мр, нкоторыя эпохи жизни, представляютъ положительное помшательство. Такъ напр., самоубійство Катона Утикскаго совершено при обстоятельствахъ, очевидно указывающихъ на съумасшествіе, что онъ повидимому чувствовалъ отчасти самъ, въ добавокъ надо замтить, что болзнь эта была, какъ кажется, наслдственна въ его семейств, а всякій, занимавшійся душевными болзнями, знаетъ какое громадное значеніе иметъ въ нихъ наслдственность. Пифагоръ, Эмпедоклъ тоже высказали самые несомннные признаки умственнаго разстройства, такъ что даже современники ихъ не обладавшіе, какъ извстно въ этомъ отношеніи большой проницательностью, находили ихъ психическое состояніе подозрительнымъ, Лукрецій, авторъ De rerum natura, былъ подверженъ перемежающейся маніи, Лукуллъ умеръ слабоумнымъ,— такова же, можетъ быть, была судьба и Софокла, Павелъ Эмилій умеръ въ припадк бшенаго безумія, Марій страдалъ послднее время своей жизни понафобіей,— болзнь, которой были подвержены многія другія историческія личности, т. е. на него нападалъ безпричинный ужасъ, чтобъ избавиться отъ этого тяжелаго состоянія, онъ предался разврату и умеръ среди честолюбиваго бреда, изъ чего можно заключить съ нкоторою вроятностью, что это былъ первый періодъ самой ужасной изъ душевныхъ болзней,— именно paralysis generalis. Нкоторыя обстоятельства заставляютъ думать, что и Александръ великій былъ близокъ къ съумасшествію, а послднее время своей*’ жизни онъ повидимому совсмъ лишился разсудка.

Средніе вка можно назвать классическимъ временемъ сьумасшествія, когда оно сдлалось въ Европ, такъ сказать эпидеміей,— трудно сказать, дйствительно ли было въ это время больше умалишенныхъ, вслдствіе тяжелой трудовой жизни, лишеній и бдствій нисшихъ классовъ, или это только кажется, потому что духъ времени придалъ съумасшествію одинаковый, религіозпо-демономавическій характеръ, но только вдьмы и колдуны сжигались тысячами. Упорство этихъ несчастныхъ, шедшихъ на костеръ изъ-за своихъ галлюцинацій, собственные ихъ разсказы о шабашахъ, о совокупленіи ихъ съ дьяволомъ и т. п., все это вполн объясняется съумасшествіемъ, и только съумасшествіемъ, въ этомъ случа психіатрія оказала большую услугу исторіи, объяснивъ цлый періодъ, и такіе крупные факты въ исторіи человчества.

Изъ боле новаго времени, такъ какъ свденія наши полне и точне, можно привести нсколько историческихъ личностей, игравшихъ чрезвычайно важную роль въ исторіи, которыя страдали умственнымъ разстройствомъ въ теченіи всей жизни, или по крайней мр нкоторое время, и многіе поступки ихъ, остающіеся необъясненными загадками, объясняются очень легко ихъ болзненнымъ состояніемъ. И это объясненіе вовсе не есть предположеніе, гипотеза, но положительный фактъ, который можетъ быть доказанъ совершенно точно съ научной точки зрнія. Не должно думать, что психіатрія, чтобъ объяснить какой нибудь странный Фактъ, выходила изъ этого самаго факта, это значило бы вертться въ ложномъ логическомъ круг: такой-то былъ съумасшедшій, потому что онъ это сдлалъ, а сдлалъ это потому, что былъ съумасшедшій. Возьмемъ для примра необъяснимый фактъ отреченія Карла V отъ престола, совершившееся такъ неожиданно и такъ удивившее современниковъ. Этотъ странный фактъ объясняется очень просто умственнымъ разстройствомъ, вроятно, религіозно-меланхолическаго характера, но очевидно, что доказать это умственное разстройство надо на основаніи другихъ доводовъ, а этотъ фактъ можетъ служить только подтвержденіемъ, посмотримъ же, найдутся ли доказательства.

Ддъ Карла V со стороны матери, Фердинандъ Аррагонскій, умеръ въ состояніи глубокой меланхоліи, дочь его, т. е. мать Карда V, была извстная оанна кастильская, прозванная безумной, сынъ Карла V, Филиппъ II, былъ мрачнаго, зврскаго, религіозно-фанатическаго характера, такъ что даже въ то время, не отличавшееся особой мягкостью нравовъ и человколюбіемъ, онъ своей мрачной кровожадностью заслужилъ себ прозваніе ‘южнаго демона’, въ pendant къ прозванію ‘сверной тигрицы‘, достойной супруги его Маріи англійской. Сынъ Филиппа II, знаменитый донъ-Карлосъ, возведенный Шиллеромъ въ герои, былъ кровожаденъ какъ и отецъ, въ дтств любимымъ его удовольствіемъ было убивать животныхъ и смотрть на ихъ судороги, разсердившись на одного мальчика, онъ потребовалъ, чтобъ его повсили, подъ конецъ онъ сошелъ съума. Извстно, каковы были и Филиппъ III и IV, мрачные, жестокіе и тупые, съумасшествіе, очевидно, было наслдственно въ этомъ семейств, и не пощадило ни одного поколнія. Самъ Карлъ V былъ характера подозрительнаго и скрытнаго, развивался въ дтств туго, а въ молодости имлъ припадки эпилепсіи,— надо замтить, что эпилепсія встрчается чрезвычайно часто въ семействахъ, гд съумасшествіе наслдственно, и обратно. Но кром этого значенія эпилепсія иметъ еще другое, непосредственно патологическое относительно съумасшествія, это одна изъ самыхъ страшныхъ болзней, какія только могутъ постигнуть человка, потому что помимо ея прямыхъ послдствій, она ведетъ почти неминуемо къ съумасшествію. Вотъ что говоритъ о ней Эскироль: ‘изъ 339 женщинъ, страдавшихъ эпилепсіей, и заключенныхъ въ Шарантон, 12 находятся въ мономаніи, 30 въ маніи, изъ нихъ нкоторыя съ стремленіемъ къ самоубійству, 34 въ бшенств, 145 въ слабоуміи, 8 идіотокъ, 50 теряютъ временно память, экзальтированныя впадаютъ въ легкое безуміе, и вс идутъ къ слабоумію, 60 не представляютъ никакого умственнаго разстройства, но он очень щепетильны, раздражительны, упрямы, неуживчивы, капризны и странны,— вс имютъ что-то странное въ характер. И такъ 289 изъ 339 эпилептическихъ, т. е. четыре пятыхъ умалишенныя, только одна пятая изъ нихъ сохранила разсудокъ, но какой разсудокъ! Новыя изслдованія подтвердили и даже усилили это сужденіе, почти вс эпилептики впадаютъ или въ острую манію, манію самую страшную, потому что она инстинктивна, слпа и неудержима, или въ хроническое, боле или мене сильное съумасшествіе, отличающееся почти всегда раздражительностью, подозрительностью, неожиданными переходами отъ одного настроенія къ другому и ршеніями, или постепенно впадаютъ въ слабоуміе, посл нкотораго времени, если больной не сошелъ прямо съ ума, то почти безъ исключенія въ немъ замчается поразительный упадокъ умственныхъ способностей.

Прибавимъ ко всему сказанному еще, что Карлъ V скоро раскаялся въ своемъ отреченіи отъ престола, но когда Филиппъ ршительно не хотлъ слушать его, онъ впалъ въ мистицизмъ и наконецъ ему пришла въ голову очень странная фантазія сдлать свои собственныя похороны и отслужить но себ панихиду,— мысль, которая едва ли могла родиться въ здоровомъ мозгу. Карлъ Смлый и Людовикъ XI тоже принадлежали къ семейству, гд съумасшествіе было наслдственно и, принимая въ соображеніе это обстоятельство, надо сказать, что время, проведенное первымъ въ Юр, посл муртенской битвы, и вся жизнь послдняго никакъ не могутъ считаться нормальнымъ психологическимъ состояніемъ, напомнимъ еще, что Людовикъ XI имлъ два раза параличъ, посл перваго изъ которыхъ онъ потерялъ на нсколько дней намять, припомнимъ также его холодную жестокость, ханжество и зврство, и наконецъ постоянный страхъ, въ которомъ онъ жилъ, и описаніе котораго представляетъ полную картину панофобіи.

Этихъ примровъ я полагаю достаточно, чтобъ объяснить мою мысль. До сего времени критика накопила огромное количество матеріаловъ, но она мало сдлала для объясненія фактовъ или, лучше сказать, сдлала меньше, чмъ могла, потому что она пренебрегла орудіями анализа, которыя могла бы заимствовать изъ другихъ наукъ. Бокль доказывалъ, что она недостаточно воспользовалась тмъ, что ей даютъ естественныя науки, Лелю даетъ ей въ руки другое не мене важное орудіе — психологическій анализъ, и странное дло, она отвертывается и пожимаетъ плечами. Разверните любую исторію, просмотрите ея объясненія странныхъ загадочныхъ фактовъ, и вы удивитесь тому старанью, съ какимъ историкъ выискивалъ самыя отдаленные поводы, тщательно обходя дйствительный, можно подумать, что онъ задалъ себ задачей дйствовать какъ разъ наперекоръ простому здравому смыслу, которымъ онъ между тмъ руководствуется же въ оцнк и объясненіи фактовъ обыкновенной жизни. Если кто нибудь изъ его знакомыхъ сдлаетъ странный поступокъ, тотъ же историкъ не станетъ вроятно копаться въ тонкостяхъ и отъискивать причину этого поступка и объясненія ему въ политическомъ положеніи страны и т. п. соображеніяхъ, онъ прежде всего обратится къ самому человку, и инстинктивно понимая, что всякій поступокъ есть слдствіе какого нибудь психическаго процесса въ душ совершившаго его, онъ постарается подмтить этотъ процессъ и затмъ уже, имя первое звно, постарается перейти ко второму дальнйшему, т. е. отъискать причину самаго процесса и убдиться, лежитъ ли она во вншнемъ мір, или въ самомъ человк. Таковъ, казалось бы, долженъ быть логическій ходъ каждаго изслдованія, а между тмъ исторія, съ своими громкими претензіями объяснять судьбу массъ, показывать логическую и причинную связь событій, разъяснять, однимъ словомъ, законы дйствій человчеству до сего времени не пришла къ элементарной мысли, что не мшало бы предварительно хоть сколько-нибудь познакомиться съ законами дйствій человка, и, разбирая дйствія людей, забыла — бездлицу!— обратить вниманіе на ихъ побужденія. Психологическій анализъ въ исторіи пока не только не существуетъ,— а казалось бы, онъ тутъ-то и былъ бы у мста,— но когда его предлагаютъ, историки принимаютъ надменный видъ, и съ негодованіемъ отвергаютъ новое орудіе, предпочитая гоголевское ‘своимъ умомъ дойти’.

Впрочемъ, какъ ни странно это упорное отстраненіе новаго метода, его все же можно до извстной степени объяснить мыслію, что крупныя событія зависятъ не отъ воли или стремленій какой нибудь личности, а отъ общихъ капитальныхъ причинъ, въ которыхъ частныя человческія стремленія совершенно теряются, по какъ же объяснить это упорство біографовъ, задача которыхъ только и состоитъ въ томъ, чтобъ объяснить отдльныя выбранныя ими личности, представить по возможности полный ихъ нравственный портретъ, раскрыть самую душу ихъ, и не только разсказать дйствія человка, но и указать ихъ побужденія, не только описать и оцнить его дятельность, но и разъяснить стимулы этой дятельности?

Возмемъ напр. одну изъ самыхъ блестящихъ, самыхъ высокопоставленныхъ личностей исторіи,— оанну д’Аркъ, о которой такъ много говорили и писали, которую разбирали, объясняли, воспвали и т. д. Разверните любую исторію ея, вы найдете самыя остроумныя, самыя красивыя, самыя чувствительныя объясненія ея видній, въ род напр. слдующаго Henri Martin’овскаго: ‘Франція, вырванная изъ могилы женщиной, есть тайна, но разгадка этой тайны есть самая сущность Франціи: народъ чувства долженъ быть спасенъ женщиной’. Я не поздравлю того, кто удовлетворится этимъ. Неужели подобныя фразы объясняютъ что побудь? Неужели исторія не способна дать ничего боле осмысленнаго, чмъ эта пошлая болтовня? Я не думаю, по вмст съ тмъ глубоко убжденъ, что такого психологическаго факта невозможно объяснить общими причинами тогдашняго состоянія Франціи, гораздо проще, мн кажется, логическій пріемъ, но которому, чтобы понять какой нибудь фактъ, надо прежде всего разобрать его самого. Для разбора этого возьмемъ бглый очеркъ видній оанны д’Аркъ, написанный самымъ горячимъ, самымъ отчаяннымъ ея рыцаремъ и защитникомъ великихъ людей, какъ говоритъ Лелю.

‘Простая крестьянка, занятая шитьемъ около матери, выходящая изъ своей хижины только въ церковь, гд она всегда одна. Характеръ ея серьезный, сдержанный, нсколько дикій, она рдко вмшивается въ игры своихъ подругъ,— но впрочемъ любима ими за свою доброту,— и страстно стремится помогать несчастнымъ.’

Перефразируя эти строки для удобства психологическаго разбора, мы замтимъ, что она была характера дикаго, невеселаго, экзальтированно-религіознаго, держала себя особнякомъ, качества, которыя рдко встрчаются въ 13-ти-лтнихъ двочкахъ, а если это случается, то обыкновенно умные родители, очень недовольные такимъ обстоятельствомъ, стараются разсять эту задумчивость, приглашаютъ подругъ, затваютъ веселыя игры, и наконецъ обращаются за совтомъ къ медику. Но сверхъ того мы видимъ страстную доброту, и это, въ соединеніи съ задумчивостью и религіозной экзальтаціей, легко можетъ увлечь молодую двочку къ мечтамъ о принесеніи себя въ жертву для помощи,— но кому? Очевидно, страждущимъ, и притомъ это стремленіе тмъ сильне, чмъ масса страданій больше, и чмъ поле ихъ обширне. Въ это время Франція была порабощена англичанами,— a priori можно предсказать, что мечты оанны обратятся къ этому обстоятельству,— эта странная экзальтированная двочка неминуемо должна была прійти къ этой мысли. Это понялъ и Буамонъ.

‘Но этимъ признакамъ, продолжаетъ онъ, можно уже предчувствовать смсь размышленій и сильной дятельности, характеризующую существа, предназначенныя къ высокимъ призваніямъ, но какой двигатель выведетъ ее изъ ея скромнаго жилища на блестящую сцену міра и дастъ ей такую исключительную роль въ нашей исторіи и въ нашихъ военныхъ хроникахъ? Двигателемъ этимъ будетъ странное явленіе, вліяніе котораго будетъ управлять вс&#1123,ми ея поступками, и которое выразится голосами, доступными одной оанн, однимъ словомъ это будетъ галлюцинація!’

Но мы увидимъ не только, какой будетъ это двигатель, но и какъ онъ возникнетъ, и отъ чего онъ возникнетъ. Намтимъ только мимоходомъ, что ‘оанна была крпкаго сложенія, сильна и ловка во всхъ тлесныхъ упражненіяхъ.’

‘Вліяніе среды, въ которой она жила, преданія, складъ ея ума, ея любовь къ королю и къ Франціи, ненависть къ чужеземцамъ, религіозныя убжденія, созерцательная жизнь, величіе цли, все это должно бы въ высшей степени возбудить ея нервную силу.’ (Все это и возбудило дйствительно ея нервную дятельность, и мы даже увидимъ сейчасъ, какое обстоятельство помогло этому возбужденію).

оанна д’Аркъ родилась 6 января 1412 г., а первая галлюцинація ея была въ 1425 году, лтомъ, слдовательно когда ей было 18 ¹/₂ лтъ, по мы выдли, что она была очень развита физически и слдовательно около этого времени надо было ожидать первую менструацію. Но вотъ что говорятъ Эскироль о вліяніи ея на развитіе съумашествія:

‘Менструація, которая играетъ столь важную роль въ здоровь женщины, не можетъ быть безъ вліянія на развитіе душевнаго разстройства: и дйствительно, мы видимъ, что она входитъ одной шестой между физическими причинами. Усилія первой менструаціи часто производятъ съумасшествіе, замчаніе это было сдлано еще Гиппократомъ. Неправильность менструаціи увеличиваетъ шансы помшательства, иногда менструація останавливается, и вслдъ за тмъ является душевное разстройство.’ Марсе говоритъ тоже самое: ‘Менструація, критическое время, беременность, роды, кормленіе грудью, вс эти физіологическія состоянія уже и при нормальныхъ условіяхъ здоровья дйствуютъ на умственную дятельность. Поэтому понятно, что у особъ, предрасположенныхъ къ нервнымъ болзнямъ, вліяніе это выходитъ изъ обыкновенныхъ границъ и составляетъ настоящее патологическое состояніе… Время менструаціи — эпоха опасная, она длаетъ женщину боле нервною и впечатлительною. Мы имемъ примры, что женщины совершенно здоровыя, длаются во время регулъ не только чрезвычайно впечатлительными, но впадаютъ даже временно въ умственное разстройство. Иногда съумасшествіе появляется подъ вліяніемъ первой менструаціи.’

Первое свое видніе оанна имла лтомъ, въ полдень (слдовательно въ жаркое время дня), около церкви, на другой день посл поста. Надо сознаться, что намъ рдко встрчаются такія типическія, такъ тсно соединенныя условія галлюцинаціи, если бы кто захотлъ нарочно собрать вс физическія и нравственныя условія, которыя произвели бы галлюцинацію, то онъ не могъ бы выдумать лучшей и боле полной обстановки.

‘Духъ въ первыхъ своихъ появленіяхъ только приготовлялъ ее, онъ говорилъ ей, чтобы она вела себя хорошо, была доброй двушкой, и что Богъ ей поможетъ.’

По мы уже знаемъ, что она была очень добра и страстно любила помогать ближнимъ, сверхъ того она отрывалась отъ работы, уходила отъ своей матери, только для того чтобы идти въ церковь. Кажется, вести себя лучше довольно трудно, и такимъ образомъ совтъ оказывается совершенно лишнимъ. Но если она вела себя такимъ образомъ, то потому что считала это должнымъ, и слова ангела оказываются только отголоскомъ ея собственной мысли, точно также и совтъ надяться на Бога,— что она, какъ двушка очень набожная, конечно и безъ того длала.

‘Ангелъ приготовлялъ ее однако къ ея назначенію, онъ говорилъ ей, что придетъ день, когда ей нужно будетъ отправиться на помощь королю, и разсказывалъ ей о бдствіяхъ Франціи. Но чмъ могла она помочь? Этого ей ангелъ еще не открывалъ.’

Поверните теперь дло: какой долженъ былъ быть ходъ мыслей экзальтированнной двушки, постоянно слышащей о бдствіяхъ отечества и короля? Она, очевидно, должна была задумываться объ этихъ бдствіяхъ, въ ней должно было родиться желаніе или, лучше сказать, мечта помочь, но какъ? Мысль идти самой въ войско слишкомъ смла для 14-ти-лтней двушки, чтобъ могла явиться сразу, двушка конечно долго думала и искала средства, какъ бы помочь. Въ этомъ случа опять-таки ангелъ слдовалъ шагъ за шагомъ за ходомъ ея разсужденій, и слдовательно былъ отголоскомъ ея мысли.

‘По мр того какъ опасности увеличивались, и виднія становились чаще,’ — прибавимъ отъ себя, то конечно она и задумывалась объ этихъ опасностяхъ чаще.

‘Наконецъ она получила приказаніе идти.’ Куда? Къ кому? Да въ ближайшее мстечко Вокулеръ, къ коменданту Бодрикуру,— кстати-же она, бдная крестьянка, вроятно, и не знала ничего дальше своего мстечка и никого кром этого коменданта, такъ что ея естественной и первой мыслью было конечно обратиться къ Бодрикуру, слдовательно и въ этомъ случа ангелъ былъ только отголоскомъ ея собственной мысли, а не сообщалъ ей ничего новаго.

оанна д’Аркъ видла Михаила, Гавріила, св. Катерину, си. Маргариту и милліоны ангеловъ, слышала ихъ рчи и разговаривала съ ними, цловала обихъ святыхъ, слдовательно осязала ихъ и при этомъ замтила, что он хорошо пахнутъ, т. е. имла галлюцинаціи четырехъ чувствъ. Бріерръ де-Буамонъ замчаетъ, что она цловала только святыхъ женщинъ, а не мужчинъ, что, по его мннію, исключаетъ истеричность, но въ этомъ случа онъ ошибается, придерживаясь, вроятно, стараго взгляда на эту болзнь. Онъ долженъ знать, что при высшемъ нервномъ раздраженіи женскій организмъ подвергается истерическимъ припадкамъ подъ вліяніемъ чисто психическихъ настроеній… Истеричныя женщины, крайнія во всемъ, и въ половомъ отношеніи представляютъ сильно разнообразные типы, отъ самыхъ страстныхъ до самыхъ холодныхъ и даже имющихъ отвращеніе къ половымъ отношеніямъ, какъ это еще недавно мы видли на морзинской эпидеміи бсноватости.

Что виднія эти были самыми полными, самыми положительными галлюцинаціями,— это она объяснила сама, когда ее на допрос спросили: видла-ли она дйствительно и тлесно таинственныхъ духовъ, она отвчала: ‘я видла глазами ихъ тла, какъ вижу теперь васъ.’ Посл такого категорическаго отвта всякія объясненія, что это были душевныя, а не тлесныя явленія, уже невозможны.

Какъ нчто необыкновенное, приводятъ всегда, что предсказанія ея вс сбылись и что она всегда била англичанъ, но и то и другое неврно, такъ напр. она сказала, что ей приказано освободить герцога Орлеанскаго, что, какъ извстно, ей далеко не удалось, сверхъ того она потерпла не одну неудачу, напр. подъ Форъ-л’Евекомъ, подъ Шарите и т. д. Точно также и знаменитая скромность и простота ея принадлежатъ къ области поэзіи, напротивъ того она совсмъ увлеклась своей высокой ролью и писала письма принцамъ, герцогамъ, уговаривая однихъ покориться, другихъ возвратиться въ католицизмъ, такъ она писала герцогу Бедфорту, къ герцогу Бургундскому, даже къ Богемскимъ гуситамъ, а это читатель согласится, не доказываетъ ни особенной скромности, ни того, что она не хотла выходить изъ своей роли единственной освободительницы Орлеана.

Виднія оанны продолжались шесть лтъ, т. е. до самой ея смерти, но въ объясненіе ихъ продолжительности замтимъ, что менструація ея была очень неправильна и часто задерживалась, такъ что слуги ея думали даже, что она вовсе не имла менструаціи, но въ этомъ они, очевидно, ошибались. Во всякомъ случа эти задержки, остановки, неправильности, неизбжно должны были имть важное вліяніе на ходъ ея галлюцинацій и душевной болзни.

Военные успхи ея были очень замчательны, и слдствіе ихъ для Франціи въ высшей степени важно, по чему надо приписать ихъ? Ея-ли личному участію и военнымъ талантамъ или мужеству, приданному ея вмшательствомъ французскимъ войскамъ? Мы знаемъ, что суеврные и невжественные люди, разъ упавъ духомъ, длаются уже совершенно негодными къ длу: это извстно всмъ военнымъ, что если напр. полкъ потерплъ неудачу въ битв, то на него уже нельзя разсчитывать, хотя-бы матеріальная потеря была ничтожна, тогда какъ войска, одержавшія верхъ, хотя-бы и съ страшнымъ урономъ, длаютъ чудеса, опрокидываютъ и гонятъ несравненно сильнйшаго непріятеля. Французскія войска были такъ деморализованы, что, какъ говоритъ Henri Martin, какія-нибудь дв сотни англичанъ обращали въ бгство 800—1000 французовъ. Такимъ образомъ прежде всего надо было воодушевить ихъ, дать имъ увренность и надежду на успхъ, но читатель согласится, вроятно, что для этого важенъ не самый фактъ, а производимое имъ впечатлніе. Ложное извстіе можетъ точно также возбудить мужество войска, какъ и истинное, въ этомъ случа нужно не то, чтобъ оно было истинно, а то чтобы ему поврили. Французы поврили,— этого должно было ожидать, невжество вка ручалось за успхъ оанны. А не буду отрицать возможности, что двственница имла, можетъ быть, нкоторые военные таланты, но тмъ не мене можно сказать, что французскія войска обязаны своими успхами главнымъ образомъ, и вроятно даже исключительно, самимъ себ, это подтверждается еще и тмъ обстоятельствомъ, что хотя оанна и была взята въ плнъ, успхи французскихъ войскъ продолжались но прежнему, чего не было-бъ, еслибъ она была единственною или хотя главною причиною этихъ успховъ. Сравните съ ролью оанны въ этомъ отношеніи аналогическую роль Кавалье въ возмущеніи севенскихъ протестантовъ, онъ вовсе не былъ теоманомъ, но обстоятельства требовали, чтобы и онъ притворялся галлюцинантомъ, и его разсказы о видніяхъ, хотя и выдуманныя, точно также возбуждали и воодушевляли протестантовъ. Везъ военныхъ припасовъ, почти безъ оружія, благодаря только военному генію своего предводителя, они били королевскія войска. Но побдами этими они были обязаны только распоряженіямъ Кавалье, и когда онъ сдался, возстаніе пало.

Вотъ историческій вопросъ, разршеніе котораго принадлежитъ исключительно медицин. Геройство протестантовъ было слдствіемъ конечно ихъ религіознаго фанатизма, но фанатизмъ этотъ и мужество ихъ поддерживались пророками. Но что такое были эти пророки? Трудно предположить, чтобъ они были обманщиками, тмъ боле, что между ними было множество дтей, вроятно, что подъ вліяніемъ религіознаго энтузіазма, голода, лишеній, нищеты, бдствій и гоненій между протестантами развилась эпидемія съумасшествій,— эпидемія, примры которой къ сожалнію не рдки въ исторіи, особенно въ средніе вка, но и въ новйшее время въ этихъ примрахъ нтъ недостатка. Не говоря уже о знаменитой Сенъ-Медарской эпидеміи 1730 годовъ, для прекращенія которой правительство принуждено было разсадить въ Бисетръ, Бастилію и тюрьмы самыхъ яростныхъ конвульсіонистовъ.

Въ послдніе двадцать лтъ мы можемъ насчитать нсколько такихъ эпидемій, амьенская въ 1843 году, нсколько позже Бретаньская, эпидемія дтской демономаніи въ Швеціи, женской демономаніи въ Морзин.

Факты историческихъ личностей, имвшихъ виднія, въ особенности основателей новыхъ религіозныхъ сектъ, считаются многими не больше какъ ловкимъ политическимъ обманомъ. Нтъ ничего ошибочне такого взгляда: не говоря уже о томъ, что характеръ самыхъ личностей, ихъ глубокое религіозное чувство, совершенно противорчатъ возможности обмана, но самое обвиненіе доказываетъ только, что обвиняющіе не понимаютъ вопроса. Выходя изъ совершенно ложной мысли, что видть аллаха невозможно, они заключаютъ, что если Магометъ говоритъ, что видлъ ого, то это не больше какъ обманъ, съ его стороны придуманный имъ, чтобы подчинить себ во имя неба своихъ соотечественниковъ. Но эти писатели забываютъ, что заведенія умалишенныхъ переполнены людьми, имющими каждый день подобныя виднія, и если знаменитые медики, члены парижской медицинской академіи, какъ напр. Като, Жоберъ, де-Ламбалъ, или такіе сильные умы, какъ Огюстъ Контъ, впавъ въ это печальное состояніе, принимали свои галлюцинаціи за дйствительность, то Магомету, жившему тысячу триста лтъ тому назадъ, среди тогдашняго невжества и суеврія, трудно было не поврить своимъ видніямъ, тмъ боле, что онъ былъ эпилептикъ,— фактъ, который окончательно и безспорно снимаетъ съ него подозрніе въ обман.

Въ защиту физіологическаго характера галлюцинацій оанны д’Аркъ, Магомета и другихъ историческихъ личностей, Бріеръ де-Буамонъ говоритъ, что еслибъ личности эти дйствительно страдали умственнымъ разстройствомъ, то он не могли бы успть въ своихъ предпріятіяхъ. Уже самое сопоставленіе такихъ словъ, какъ физіологическая галлюцинаціи, такъ странно, что безполезно отвчать на подобное мнніе, это все равно, если-бъ стали говорить о физіологической холер, физіологической чахотк, физіологическомъ паралич,— но дло теперь не въ этомъ, вопросъ о психическомъ состояніи человка долженъ обсуживаться съ медицинской, и только съ медицинской точки зрнія, и процессъ анализа долженъ быть одинаковъ во всхъ случаяхъ, къ кому-бъ онъ ни примнялся. Если бы Буамону поручено было судебное медицинское изслдованіе эпилептика, имющаго галлюцинацію, неужели онъ признаетъ его здоровымъ въ психическомъ отношеніи? Если бы человкъ, находящійся въ такомъ состояніи, совершилъ преступленіе, неужели Буамонъ призналъ-бы это состояніе физіологическимъ, и призналъ бы субъекта отвтственнымъ за свои поступки? Конечно нтъ. Наконецъ ршился ли бы онъ когда нибудь, перечисляя вс факты, говорящіе за и противъ съумасшествія, привести въ пользу здраваго умственнаго состоянія то обстоятельство, что субъектъ имлъ успхъ въ своихъ предпріятіяхъ? Можно-ли, анализируя психическое состояніе человка, привести обстоятельство совершенно вншнее, зависящее отъ тысячи причинъ, лежащихъ вн ума и воли его? Онъ не сдлалъ-бы этого, потому что почелъ бы такой способъ анализа неправильнымъ и былъ-бы конечно совершенно правъ, но, считая этотъ методъ ошибочнымъ, за чмъ-же примняетъ онъ его къ историческимъ дятелямъ? Зачмъ’же иметъ дв мры и два вса! Мистическій афоризмъ, что только истина и здравый смыслъ могутъ имть успхъ въ мір, и что всякая ложь, обманъ, заблужденіе неизбжно поражены безплодіемъ, противорчивъ ежедневнымъ фактамъ, вс мы очень знаемъ, что и исторія, и вседневная жизнь,— вовсе не нравственные романы, въ которыхъ добродтель всегда торжествуетъ, а порокъ всегда наказанъ. Суевріе и невжество — естественные спутники обмана и заблужденія, и успхъ ихъ понятне, и, можно сказать естественне, чмъ успхъ истины и здраваго смысла при такихъ условіяхъ, какія мы встрчаемъ въ средніе вка во Франціи, и въ Аравіи во время Магомета.

Странне уже успхъ Лойолы, этой mens curva in corpore curve, тупаго, ограниченнаго фанатика-галлюцинанта, даже и тогда казавшагося по крайней мр страннымъ и игравшаго столь жалкую роль въ своемъ собственномъ орден, гд онъ былъ генераломъ, но длами котораго управлялъ Лайнецъ. Его обстановка была гораздо мене благопріятна, нежели обстановка Магомета, онъ жилъ съ людьми, сравнительно уже очень образованными, среди установившагося общества, и притомъ самая скудность его умственныхъ способностей должна была-бы, казалось, составить непреодолимое препятствіе его планамъ. А между тмъ онъ усплъ и успхъ его былъ такъ блестящъ, что превзошелъ самыя смлыя надежды,— все благодаря самымъ грубымъ галлюцинаціямъ всхъ чувствъ, т. е. тому, что привело бы его теперь не къ генералитету ордена, а къ душамъ и смирительной рубашк.

Наконецъ надо принять еще въ соображеніе слдующее обстоятельство, во Франціи считается около 30 тысячъ умалишенныхъ (въ дйствительности гораздо больше), и изъ нихъ огромное количество, можно сказать, значительное большинство, воображаетъ себя въ сношеніяхъ съ таинственнымъ міромъ, такимъ образомъ въ тысячелтнее существованіе Франціи перебывали конечно милліоны пророковъ’ о пророчицъ, и если изъ этихъ милліоновъ посчастливилось одной оанн д’Аркъ, и то при совершенно исключительно благопріятныхъ обстоятельствахъ, то, надо сознаться, это составляетъ процентъ очень умренный и даже возбуждаетъ нкоторое уваженіе къ здравому смыслу человчества. Тоже самое можно сказать и о Магомет’

Впрочемъ это послднее замчаніе не совсмъ справедливо, въ средніе вка орлеанская двственница составляетъ далеко не единственный примръ успха галлюцинированной женщины. Что такое успхъ въ этомъ случа? Это пріобртеніе умалишеннымъ полнаго доврія здоровыхъ, до того полнаго, чтобы они не имли ни малйшаго сомннія въ сверхъестественномъ происхожденіи ихъ галлюцинацій. Но такой успхъ,— успхъ конечно очень печальный,— имли сотни тысячъ колдуний, принятыхъ, на ихъ несчастіе, точно также серьезно, какъ и оанна д’Аркъ.

Буамонъ замчаетъ еще, что историческіе галлюцинанты отличаются тмъ, что они имли великую идею, составляли себ планъ, которому слдовали, на это можно возразить, что далеко не вс имли такой, заране составленный планъ дйствія, такъ оанна имла виднія въ теченіе четырехъ лтъ, прежде чмъ отправилась въ войско короля, и даже въ самое время войны не имла никакого положительнаго плана, пока она командовала войсками, полными самаго безграничнаго энтузіазма, и пока ей помогали лучшіе французскіе рыцари и полководцы, она одерживала самыя блистательныя побды, хотя впрочемъ и тутъ дло не обходилось безъ промаховъ и неудачъ. Но когда она въ поход противъ герцога Бургундскаго была предоставлена самой себ, то не только была разбита, но и сама но паласъ въ плнъ. Съ другой стороны былобы очень ошибочно думать, что умалишенные не имютъ одной, иногда очень смлой и широкой идеи, не могутъ составить себ плана, которому бы они неуклонно слдовали, напротивъ того ихъ нетерпніе и упорство въ исполненіи своихъ намреній часто совершенно изумительны. Ихъ успхъ или неуспхъ никакъ не можетъ служить критеріемъ сужденія объ ихъ психическомъ состояніи, потому что элементами успха могутъ быть, кром личности дятеля, такъ много постороннихъ обстоятельствъ,— вншняя обстановка, положеніе страны, наконецъ просто непредвиднныя случайности, наконецъ если успхъ и оправдываетъ въ глазахъ современниковъ, то онъ не долженъ подкупать исторію, и тмъ мене науку. Что за vae victis, перенесенное въ психологію! Капитолій удач,— неудач съумасшедшій домъ! Мысль создать новую секту, замтимъ, что не по собственному желанію, а но приказанію свыше,— одинаково велика, или одинаково безумна, какъ въ VI столтіи, такъ я въ XIX, какъ въ Аравіи, такъ и во Франціи или Германіи, по только она иметъ много шансовъ на успхъ въ первомъ случа, и очень мало во второмъ. Но стоитъ только обстоятельствамъ сдлаться сколько-нибудь благопріятными, и Сентъ-Мартенъ, Сведенборгъ, вмсто того чтобы сидть въ съумасшедінемъ дом, длаются реформаторами, основателями сектъ, великими людьми. Сущность успха умалишеннаго — это вовсе не конечный результатъ, который зависитъ отъ слишкомъ многихъ сложныхъ и вншнихъ условій,— это значитъ быть принятымъ au srieux, пріобрсти довріе, даже подчинить себ здоровыхъ людей, но въ этомъ смысл, какъ я уже замтилъ, вс средневковыя вдьмы и колдуны, вс юродивые, вс съумасшедшіе и слабоумные, которые у дикихъ и полудикихъ народовъ считаются вдохновенными свыше и пользуются большимъ уваженіемъ, вс они имли и имютъ еще самый несомннный, самый блистательный успхъ. Крестьянинъ Мартенъ принятый дворомъ и всмъ Парижемъ, какъ посланный небомъ къ Людовику XVIII, тоже имлъ успхъ, пока Нинель не объявилъ его умалишеннымъ, страдающимъ перемежающеюся маніею,— и такихъ успховъ мы можемъ насчитать въ исторіи сотни и тысячи.

Наконецъ, какъ самое серьезное доказательство противъ этого взгляда, приводимъ возраженіе, что если нкоторыя историческія личности и съумашествовали, то это не больше какъ ошибка, оправдываемая духомъ времени, и въ которую впадали вс современники этихъ личностей, такъ что но этой теоріи приходится заподозрть въ умственномъ разстройств цлые народы. Дло не въ словахъ, и бредъ можно конечно назвать ошибкой, но непремнно оговориться, что это ошибка не физіологическая и органическая, т. е. не ошибка въ смысл Лере, считающаго своихъ больныхъ людьми, которые ошибаются. По такое смшеніе понятій и терминовъ только затемняетъ вопросъ, который надо поставить иначе: есть ли разница между заблужденіемъ Магомета и его приверженцевъ, оанны д’Аркъ и французовъ ея времени, Сократа и его учениковъ, Мартена и Людовика XVIII, средневковыхъ вдьмъ и ихъ судей? Конечно есть, и очень важная, первые имли виднія и врили въ ихъ реальность, вторые только врили разсказамъ первыхъ, т. е. ошибались ‘слдствіе невжества, незнанія, суеврія и т. я., тогда какъ т ошибались точно также, но сверхъ того были съумасшедшіе. Духъ времени объясняетъ характеръ виднія, но не объясняетъ самаго виднія. Такъ какъ въ съумасшествіи, точно также какъ и во сн, мысль, не смотря на всю свою абсурдность, возникаетъ, составляется изъ тхъ же элементовъ (чувственныхъ возбужденіи) и повинуется тмъ же законамъ развитія, соединенія и смны, какъ и въ самомъ здравомыслящемъ ум, то понятно, что мы очень часто легко можемъ разложить, такъ сказать, бредъ на его элементарныя составныя части и прослдить его развитіе, и въ этихъ случаяхъ мы всегда найдемъ, что основаніемъ его были или непосредственно обусловившія его характеръ чувственныя впечатлнія, или нкоторыя представленія, наиболе свойственныя уму больного и спящаго, или почему нибудь часто совершенно случайно, вызванныя въ немъ особыми обстоятельствами. Въ этомъ отношеніи Лелю неправъ, когда онъ говоритъ, что великіе и мелкіе умы, образованные и невжественные, стоящіе на высшей и на нисшей ступени общественной лстницы, вс они безумствуютъ одинаково. ‘Галлюцинированный, говоритъ онъ, принадлежащій къ высшему и образованному классу, заключаетъ изъ своихъ ложныхъ ощущеній, напр.,что его преслдуютъ. Вы думаете, что онъ придаетъ этимъ химерическимъ преслдованіямъ, порожденнымъ его больнымъ воображеніемъ, какой нибудь характеръ, взятый изъ его прежнихъ идей и мнній, его общественнаго положенія и знаній? Вы ошибаетесь, онъ не задаетъ себ такого труда. Онъ тотчасъ же обратится просто къ самымъ пошлымъ причинамъ, которыя, конечно никогда не пришли бы ему на умъ, пока умъ этотъ былъ здоровъ, но которыя непремнно должны придти въ голову больныхъ изъ нисшихъ классовъ. Галлюцинантъ высшаго общества, точно также какъ и нисшаго, приписываетъ преслдованія, жертвою которыхъ онъ себя считаетъ, дйствіямъ физики (и какой физики!) фран-масоновъ, но въ особенности іезуитовъ и полиціи. езуиты и полиція — это два главные источника преслдованій галлюцинантовъ всхъ классовъ. Ученые, литераторы вс проходятъ подъ этими каудинскими воротами, вс склоняются -подъ этотъ смшной уровень, точно также какъ и самые невжественные. Если, мняя театръ, они хотятъ перейти отъ земли къ небу, отъ физики къ метафизик, отъ притсненій іезуитовъ къ преслдованіямъ злыхъ духовъ, то и въ этомъ случа представляютъ тоже униженіе, и это понятно. Метафизика въ этомъ отношеніи однообразне физики и представляетъ еще мене рессурсовъ, злые демоны, точно также какъ и добрые, если только могутъ быть такіе, одинаковы везд и для всхъ, и уже не нужно большаго усилія ума, разъ потерявъ его, чтобъ вообразить себя въ сношеніи съ итого рода особами’. Здсь Лелю смшалъ дв стороны вопроса,— исходныя точки бреда, т. е. первоначальныя представленія, съ ихъ комбинаціей и объясненіемъ. Въ съумасшествіи, точно также какъ и во сн, и Моро (de Tours) показалъ, что эти два состоянія почти идентичны въ психологическомъ отношеніи, которое только одно для насъ здсь и важно,— умъ воспринимаетъ ощущенія точно также, какъ и въ здоровомъ состояніи, память и воображеніе продолжаютъ дйствовать,— автоматически, говоритъ Вальяржъ,— но онъ потерялъ критическую свою способность ума, его элективную способность, какъ это говорится, т. е. способность выбирать изъ представленій, доставляемыхъ какъ непосредственно чувственными ощущеніями, такъ и памятью, только т, которыя связаны между собою, или могутъ быть связаны здоровой логикой, и сопоставленіе которыхъ не составляетъ абсурда само по себ, и не противорчитъ дйствительному состоянію и реальной обстановк субъекта. Такъ какъ представленія (идеи) взрослаго многочисленне и разнообразне чмъ ребенка, ученаго чмъ невжественнаго, то очевидно, что и бредъ ихъ будетъ разнообразне и шире. Сопоставленіе, комбинація понятій и образовъ будетъ одинаково абсурдна въ обоихъ случаяхъ, бредъ одинаково нелпъ, это-то и составляетъ кажущееся его однообразіе, обманувшее Лелю, но при первомъ же внимательномъ взгляд мы увидимъ, что если представленія связаны точно также нелогично, то самый характеръ и выборъ ихъ представляетъ огромное различіе. Каждый беретъ ихъ изъ той сферы идей, которая ему наиболе свойственна, и притомъ чмъ сфера эта уже, тмъ количество идей, входящихъ въ бредъ, меньше, и тмъ сами идеи проще и однообразне, и это часто,— не скажу всегда,— придаетъ бреду совершенно иной характеръ. Каждый испыталъ самъ на себ какъ неизмримо велика разница между снами его дтства, юности и зрлаго возраста, недавно мн случилось наблюдать почти одновременно двоихъ больныхъ въ первой степени paralysis generalis,— болзнь, отличительная черта которой состоитъ въ такъ называемой monomanie des grandeurs, одинъ изъ нихъ, зажиточный крестьянинъ, воображала’ себя префектомъ и богачомъ, т. е. что у него много домовъ и полей, что въ домахъ у него двери серебряныя, а мебель золотая, другой, италіянецъ, имлъ каждую ночь свиданіе съ Богомъ, и въ этихъ свиданіяхъ Богъ далъ ему власть сдлать людей свободными и счастливыми, воскресить мертвыхъ, чтобъ они тоже могли участвовать во всеобщемъ счастіи (причемъ средствомъ воскрешать онъ предлагалъ iodure de brome odure, черезъ часъ по ложк каждому мертвецу) и т. д., сверхъ того онъ писалъ письма къ австрійскому императору, уговаривая его освободить Венецію (это било еще до австро-прусской войны), къ Наполеону III, котораго онъ убждалъ, для упроченія его собственной династіи, дать больше свободы Франціи, возстановить республику въ Мексик, и вывести свои войска изъ Рима. Бредъ, очевидно, былъ одинаково нелпъ въ обоихъ случаяхъ, но какая разница однако въ составляющихъ его идеяхъ!

Но кром этого различія, относящагося больше къ широт умственнаго горизонта, на сонъ, точно также какъ и на съумасшествіе, часто имютъ существенное вліяніе обыкновенное занятіе субъекта, общество, въ которомъ онъ живетъ, и наконецъ представленія, вызванныя въ немъ случайно, какимъ нибудь разговоромъ, книгою, которую онъ читалъ на ночь и т. п. Вроятно, каждый можетъ привести примры изъ собственной жизни, что если онъ засыпалъ напримръ, занятый какою нибудь мыслею, то сонъ заимствовалъ изъ этой мысли свои образы. Точно тоже замчается и въ съумасшествіи, обыкновенно думаютъ, что во время большихъ политическихъ переворотовъ сходитъ съ ума большее число людей, чмъ въ спокойныя эпохи, но это совершенно несправедливо, число умалишенныхъ остается тоже самое, но только бредъ ихъ принимаетъ политическій характеръ, что импонируетъ поверхностнымъ наблюдателямъ.. ‘Въ 1848 году, говоритъ Гризингеръ, когда вс занимались политикой, о многихъ большихъ думали, что политика свела ихъ съ ума. Между тмъ замчательно, какъ мало вліянія имютъ большіе политическіе перевороты въ этомъ отношеніи. Эскироль замтилъ это еще относительно первой французской революціи, революціонныя движенія 1860 и въ особенности 1848 годовъ не произвели никакого или по крайней мр никакого замтнаго увеличенія числа умалишенныхъ. Незнающимъ вліяніе революцій кажется очень велико, потому что въ такія времена политика составляетъ предметъ бреда больныхъ,— обстоятельство большею частью совершенно случайное и вншнее.’

Точно также и послднія впечатлнія, которыя больной имлъ передъ съумасшествіемъ, придаютъ его бреду соотвтствующій характеръ. Флеммингъ приводитъ два примра больныхъ, которые незадолго передъ появленіемъ съумасшествія много охотились, и вслдствіе этого, долго бредили охотничьими приключеніями, другой не задолго передъ началомъ болзни читалъ путешествіе но Гималайскимъ горамъ, которое и сдлалось главнымъ предметомъ его бреда. Тоже самое видимъ мы и въ лихорадочномъ бред. Гризингеръ лчилъ одного тифознаго, который передъ болзнью много читалъ о крымской войн, во время болзни въ теченіе нсколькихъ недль онъ только и бредилъ происшествіями этой войны.

Самъ Лелю соглашается, что виднія орлеанской двы были сообразны съ духомъ времени,— слдовательно въ видніяхъ нтъ ничего специфическаго, что было бы свойственно всмъ имъ. Но если характеръ бреда обусловливается духомъ времени, чувственными впечатлніями минуты и непосредственно предшествовавшими, сферою, въ которой жилъ прежде субъектъ, его воспоминаніями, случайными обстоятельствами и т. д., то очевидно, что исключительныя личности должны неминуемо внести въ свой бредъ особыя, свойственныя только имъ представленія, точно также какъ образованные и развитые больные часто декларируютъ иначе, въ боле высокой умственной сфер, хотя и точно также нелпо, какъ невжественные. Но если умъ былъ и прежде сильне, разнообразне, богаче, то можно ожидать, что и умственный горизонтъ ихъ бреда, если можно такъ выразиться, будетъ выше, богаче и шире, нежели у неумныхъ, или даже просто дюжинныхъ больныхъ. Съумасшедшій Тассо, запертый въ Феррар, писалъ такъ, какъ не напишутъ многіе изъ извстныхъ поэтовъ въ самыя свтлыя свои минуты, Жераръ де-Нерваль въ съумасшедшемъ дом доктора Бланшъ написалъ свою книгу ‘Le rve et la vie’, которой позавидуетъ не одинъ изъ новйшихъ подражателей Гоффмана. Очень жаль, что но какой-то странной стыдливости считаютъ нужнымъ скрывать не самое съумасшествіе, этого скрыть нельзя, но по крайней мр характеръ бреда людей, занявшихъ высокое мсто въ -наук или литератур’, мы ничего не знаемъ о томъ, какъ делирировалъ Огюстъ Контъ, изъ нкоторыхъ намековъ Литтре можно догадываться, что онъ имлъ monomanie des grandeurs, въ соединеніи съ самыми разнообразными галлюцинаціями, но какого рода были эти послднія, въ какой сфер искалъ его больной умъ величія,— этого мы ршительно не знаемъ, кажется, что Огюстъ Контъ воображалъ себя принцемъ, или происходящимъ изъ какого-то владтельнаго дома, но вс подробности тщательно скрыты. Точно также мы ничего не знаемъ о бред Пато, Жоберъ де-Ламбаля, Малагеня — а между тмъ это составляетъ важный психологическій вопросъ, и внимательный анализъ ихъ бреда былъ бы далеко не безполезенъ для психологіи и въ особенности для объясненія механизма сопоставленія чувственныхъ ощущеній и прежнихъ воспоминаній въ ум, дйствующихъ исключительно автоматически.

Еще странне и интересне въ психологическомъ отношеніи нравственное положеніе нкоторыхъ изъ извстныхъ личностей въ то время, когда они понимали еще, что новыя, абсурдныя идеи, невозможные образы, не вызываются въ нихъ реальностью, окружающимъ міромъ, но создаются ихъ собственнымъ больнымъ умомъ,— эта трагическая борьба великаго ума съ самою страшною болзнью,— борьба, которая кончается, но несчастно, почти всегда паденіемъ ума и торжествомъ болзненнаго начала. Я не знаю, каковъ былъ этотъ періодъ начала съумасшествія у Ньютона, но, какъ кажется, болзнь его была не простымъ постепеннымъ уничтоженіемъ разума, едва ли также это было острое слабоуміе, во всякомъ случа интересно было-бы знать, сдался-ли онъ безъ боя, какъ Боссюэтъ, какъ Микель-Анжелло, или боролся съ тучей, омрачившей его умъ, какъ боролся поэтъ Свифтъ,— и въ особенности какъ боролся знаменитый Галлеръ, создавшій новйшую физіологію. Подобно Паскалю, Галлеръ искалъ облегченія въ работ,— и въ опіум, но безпричинное отчаяніе и религіозный ужасъ, удаленные на время, скоро возвращались, и наконецъ этотъ сильный умъ сломился, изнемогъ въ борьб, но въ своемъ паденіи увлекъ и тло,— Галлеръ былъ счастливе Свифта, Руссо, Циммермана, Сваммердама, Альберта Великаго, Линнея,— цлаго ряда великихъ и свтлыхъ умовъ, заплатившихъ страшно дорогой цной за свое величіе.

Мы не будемъ здсь разбирать мистиковъ прошлаго столтія, мистицизмъ — это была своего рода повальная болзнь, или, врне, вс экстазики, галлюцинанты, умалишенные, вс, умъ которыхъ боле или мене хромалъ, вс они бросились въ ту фантастическую сферу дятельности, въ тотъ циклъ идей, который представлялъ ямъ окружавшее ихъ общество, точно также какъ въ средніе вка умалишенные бросались на делономанію, въ ныншнемъ вк на политику и отчасти, надо сознаться, на соціальныя преобразованія. Чтобъ убдиться въ этомъ, стоитъ развернуть любую книгу Сведенборга, Сен-Мартена, или вообще кого-нибудь изъ тогдашнихъ корифеевъ мистицизма, и прочесть объ ихъ видніяхъ, объ ихъ пассивномъ вдохновеніи и тому подобныхъ нелпостяхъ. Они, казалось, принимали нарочно вс предосторожности, чтобъ потомство не ошибалось относительно характера ихъ религіозности, до такой степени они всегда настаиваютъ на совершенно чувственномъ характер ихъ видніи. Странно, что большая часть ихъ біографовъ упорно закрываютъ глаза и не хотятъ видть этого, чисто-чувственнаго характера, а отыскиваютъ какой-то скрытый смыслъ въ вещахъ крайне простыхъ и очевидныхъ, ихъ глубокое уваженіе къ историческимъ личностямъ мшаетъ имъ видть простую истину. Нельзя не сознаться, что этотъ взглядъ на исторію по крайней мр очень страненъ.

Большая часть изъ приведенныхъ мною къ примру историческихъ личностей представляютъ ту форму умственнаго разстройства, въ основ котораго лежатъ ложныя чувственныя ощущенія, конечно связанныя съ глубокими патологическими измненіями умственной дятельности, но хотя душевный автоматизмъ здсь и очевиденъ, тмъ де мене самая рельефная, бросающаяся въ глаза сторона этого состоянія, есть именно эта ошибка чувственныхъ ощущеній. Этотъ чисто-чувственный невидимому характеръ такъ импонировалъ прежнимъ наблюдателямъ, что на основаніи его наука приняла даже особенную категорію душевнаго разстройства, нчто въ род чувственной мономаніи, то, что Лелю, уступая общественному негодованію поднятому его теоріей, и изъ любезности къ своимъ знаменитымъ субъектамъ, очень неудачно назвалъ jolie sensoriale. Этотъ родъ душевной болзни объясняетъ, какъ мы видли, цлый рядъ историческихъ фактовъ, но факты эти въ сущности сами но себ были уже достаточно ясны, и только добровольная слпота мшала ихъ видть. Теперь я хочу еще обратить вниманіе читателя на другой родъ фактовъ, въ которомъ умственное разстройство субъектовъ, хотя еще боле несомннное и глубокое, и столь же очевидное для спеціалистовъ, не такъ понятно для людей, не занимавшихся этими вопросами. Чтобъ облегчить пониманіе этого вопроса, прежде чмъ разбирать историческіе примры, относящіеся къ этого рода психическому разстройству, я привожу здсь небольшую выписку изъ Марсе, одного изъ самыхъ талантливыхъ психіатровъ новйшаго времени. Замтимъ мимоходомъ, что онъ кончилъ очень несчастливо, онъ еще былъ молодъ, а между тмъ, благодаря своимъ работамъ, пріобрлъ все, что, казалось, онъ могъ только желать,— блестящее общественное положеніе, великолпную служебную карьеру, громкое имя, даже славу деньги, онъ въ припадк меланхоліи перегрвалъ себ горло, примръ далеко не единственный, къ сожалнію, между психіатрами, самое занятіе которыхъ, казалось, должно было бы гарантировать ихъ отъ итого рода несчастій.

Меланхоліи, говоритъ Марсо, есть душевная болзнь, характеризующаяся безумными идеями печальнаго характера и душевной подавленности, доходящею иногда до совершеннаго отупніи. Причинами ея могутъ быть продолжительный огорченія, долгая нравственная борьба, потрясающая нервную систему, утомленіе, истощеніе, лишеніи, нищета, недостаточная пища, большій потери крови, острыя болзни, ослабившія организмъ. Изъ всхъ душевныхъ болзней меланхолія всего чаще бываетъ слдствіемъ какой нибудь внутренней болзни. Безуміе меланхоликовъ чрезвычайно похоже и иметъ одинаковый характеръ у всхъ больныхъ: вс они воображаютъ себя раззоренными, погибшими, обезчещенными, обвиняютъ себя въ воображаемыхъ преступленіяхъ, упрекаютъ себя въ самыхъ ничтожныхъ обстоятельствахъ своей жизни, какъ и непростительныхъ дурныхъ поступкахъ, поэтому они находятся постоянно въ страх, испытываютъ вс нравственныя страданія положенія, созданнаго имъ ихъ больнымъ умомъ, видятъ во всемъ выраженіе презрнія къ мимъ, угрозы смертію, страшныя предсказанія относительно будущаго. Они очень склонны къ самоубійству и длаютъ всевозможныя попытки умертвить себя, такъ что за ними нужно самое внимательное наблюденіе.

Меланхолія представляетъ три главныя формы: меланхолія безъ безумья (m. sine delirio), меланхолія простая и m. con stupor. Въ первомъ случа не замчается никакого безумнаго представленія, но только подавленность, которая доходитъ до такого безсилія, до такого нравственнаго уничтоженія, что составляетъ настоящее съумасшествіе: больные понимаютъ свое положеніе, жалуются на него, а между тмъ представляютъ непреодолимое инертное сопротивленіе всмъ попыткамъ вывести ихъ изъ этого состоянія. Они при этомъ часто совершенно здраво судятъ о своихъ длахъ, пишутъ совершенно разумныя письма и т. д. Во второмъ безумныя представленія часто очень разнообразны, и при этомъ подавленность замняется иногда возбужденностью, выражающеюся не усиленною дятельностью, какъ въ маніи, но автоматическимъ безпокойствомъ, часто безъ дли, которое заставляетъ больного бродить безъ опредленнаго направленія, не позволяетъ ему оставаться на мст и т. д.

Пинель опредляетъ меланхолію, какъ печаль и страхъ, съ безумнымъ бредомъ, относящимся къ одному предмету или къ одному циклу опредленныхъ предметовъ. Эскироль говоритъ, что въ на стоящее время меланхоликовъ тревожитъ полиція, какъ прежде религіозный страхъ, заведенія умалишенныхъ на юлнены больными, боящимися власти, которыхъ она будто бы преслдуетъ. Они часто необыкновенно раздражительны, все производитъ на нихъ сильное впечатлніе, самыя простыя и обыкновенныя обстоятельства кажутся имъ чмъ-то необыкновеннымъ, нарочно устроеннымъ, чтобы мучить ихъ или вредить имъ. Они постоянно въ движеніи, отыскиваютъ своихъ враговъ и причины своихъ страданій, на все подозрительно смотрятъ, ихъ мучатъ галлюцинаціи и иллюзіи (ложное, фантастическое объясненіе реальности), и отсюда въ нихъ рождаются убжденія, боле или мене противорчащій здравому смыслу, ничмъ неоправдываемая подозрительность, боязнь, страхъ, и т. д. Одинъ боится полиціи, видитъ во всхъ полицейскихъ чиновниковъ, съ ужасомъ ожидаетъ ареста, суда, другой воображаетъ, что его преслдуютъ тайные враги и завистники, старающіеся повредить ему, раззорить его, покушающіеся даже на его жизнь. Нкоторые боятся всего, находятся постоянно или впадаютъ по временамъ въ состояніе неопредленнаго и безпричиннаго страха…

Они во всемъ видятъ угрозы, опасности, казни враговъ, и объясняютъ въ этомъ смысл самыя ничтожныя обстоятельства, неимющія къ нимъ никакого отношенія. Вслдствіе этого они прибгаютъ къ самоубійству, чтобъ избавиться отъ ожидающаго ихъ позора, казни, или потому что не могутъ.боле выносить своего положенія.

Какъ примръ подобнаго состоянія я беру изъ Эскироля слдующія наблюденія: М.* 23 лтъ, долженъ вскор жениться на женщин, въ которую онъ влюбленъ: непреодолимыя препятствія разрушаютъ вс его планы. Онъ впадаетъ въ меланхолію. Шесть мсяцевъ спустя ему отказываютъ въ повышеніи, на которое онъ надялся, онъ впадаетъ въ совершенное глубокое отчаяніе, обвиняетъ всхъ людей въ несправедливости, считаетъ себя жертвою ихъ ненависти и преслдованій. На улиц, на прогулк, въ путешествіи, ему часто кажется, что надъ нимъ смются, и онъ требуетъ удовлетворенія. Однажды онъ дрался на дуэли съ военнымъ, котораго онъ не видалъ прежде, встртилъ случайно, и который, какъ ему показалось, оскорбилъ его. Наконецъ онъ длаетъ нсколько попытокъ самоубійства.

Разсудокъ ихъ, извращенный болзнью, объясняетъ все, самыя ничтожныя обстоятельства, въ смысл ихъ бреда, прохожіе на улиц, смотрятъ на нихъ, какъ имъ кажется, съ насмшкой, ненавистью или угрозой, если двое разговариваютъ, то больные убждены, что дло идетъ объ нихъ, хотя-бы они никогда не видали прежде этихъ людей, если одинъ изъ этихъ разговаривающихъ сдлалъ движеніе рукой,— это онъ указалъ на него, или погрозилъ ему и т. п. Сверхъ того къ меланхоліи часто прибавляется еще ипохондрія, т. е. вчная мысль и забота о собственномъ тл, о своемъ здоровъ и, если у такого больного заболлъ животъ, онъ воображаетъ, что его отравили, или что у него холера, и что онъ уже умираетъ, настроеніе это конечно усиливается еще боле, если у нихъ есть какая-нибудь дйствительная болзнь особенно внутреннихъ органовъ, тогда они не даютъ никому покоя, постоянно говорятъ объ этой болзни, пристаютъ ко всмъ съ разсказами о симптомахъ, возятся съ лекарствами и медиками.

Теперь посмотримъ, что такое былъ Руссо, и въ чемъ надо искать причину и объясненіе его дряблости, какъ недавно кто-то очень мтко выразился, его пошлости, бабьихъ сплетенъ и жалобъ,— всего, что такъ неклеится съ ‘Эмилемъ’ и ‘Общественнымъ Договоромъ’? Замтимъ еще, между прочимъ, что въ меланхоліи, какъ и вообще въ душевныхъ болзняхъ, сердце извращается еще прежде ума, погруженные въ себя, больные становятся въ огромномъ большинств случаевъ совершенно равнодушными къ другимъ, даже къ самымъ близкимъ лицамъ, которыхъ они прежде очень любили, очень часто, въ особенности въ меланхоліи и въ маніи, равнодушіе это переходитъ даже въ настоящую ненависть.

Въ семейств Руссо душевныя болзни были, какъ кажется, наслдственны,— такъ напр. одна кузина его была въ меланхоліи. Самъ Руссо страдалъ, какъ извстно, болзнью мочеваго пузыря,— болзнью, о которой онъ безпрестанно говорилъ и писалъ, такъ что она была очень извстна всмъ его современникамъ, онъ былъ постоянно занятъ ею, удалялся общества, въ которомъ желалъ-бы быть, вслдствіе ея, и вообще она играетъ чрезвычайно важную роль въ его жизни, занятіяхъ и мысляхъ. Въ этомъ отношеніи Руссо представляетъ самую важную, классическую картину ипохондріи,— и это-то ипохондрическое настроеніе, въ соединеніи съ безумными меланхолическими представленіями, сдлало его такой бабой и нюней, что возбуждало такое негодованіе Дидро. Вспомнимъ еще его странное отношеніе къ своимъ дтямъ, его циническій разсказъ объ этомъ — вещи, которыя были-бы чмъ-то ужаснымъ, если бы он не были прежде всего слдствіемъ его душевнаго и умственнаго разстройства, настоящей и самой полной folie affectative. Корансе, его другъ, да и вс, близко знавшіе Руссо, были убждены, что онъ не въ своемъ ум. ‘Онъ постоянно отыскивалъ, говоритъ Корансе, во всхъ обстоятельствахъ, которыя, казалось-бы, не подавали къ этому ни малйшаго повода, случай реализировать мучившіе его призраки, онъ везд видлъ враговъ, заговорщиковъ, общій заговоръ, обширные планы, чтобы погубить его… Симптомы болзни постоянно увеличивались, такъ что не было вещи, которая не послужила бы поводомъ къ подозрніямъ’. Подозрительность Руссо, его увренность, что вс заняты только тмъ, какъ-бы повредить ему,— все это извстно, но не вс вроятно знаютъ, до чего доходила эта подозрительность. Вотъ для образчика примръ, разсказанный у Корансе: ‘Онъ однажды спросилъ цну гороха на рынк, и когда ему сказали ее:— Смотрите, обратился онъ, каковы происки моихъ враговъ, они тратятъ, чтобъ повредитъ мн во всемъ, больше идей, чмъ сколько было-бы нужно на управленіе Европой. А плачу за горохъ обыкновенно столь ко-то, объясните мн, если можете, эту разницу’. Это нелпое представленіе, что враги его подкупили торговцевъ овощами, чтобъ т продавали ему горохъ дороже, чмъ другимъ, очевидно, выходитъ уже изъ сферы идей самого подозрительнаго, но здороваго ума. Подобная мысль, носящая столь очевидную печать съумасшествія, могла родиться только въ голов умалишеннаго, не останавливающагося ни передъ какимъ абсурдомъ, чтобъ только подтвердить свои безумныя подозрнія, этого рода объясненія очень знакомы психіатрамъ, ежедневно слышащимъ въ домахъ умалишенныхъ подобныя жалобы, которыя до того характеристичны, что входятъ даже уже въ симптоматику болзни, и составляютъ одинъ изъ элементовъ діогнозы. Но впрочемъ не нужно быть психіатромъ, чтобъ видть въ этомъ примр не только болзненную идею о врагахъ, преслдованіяхъ, замыслахъ, свойственную меланхоліи, по и самое несомннное помраченіе чисто разсудочной способности, не останавливающейся передъ такимъ нелпымъ подозрніемъ.

Этотъ случай съ горохомъ приведенъ какъ примръ подозрній Руссо, которыя вс имли боле или мене такой же нелпый характеръ, Корансе замчаетъ, что ‘подозрнія не только увеличиваются, но и разсужденія, на которыхъ они основаны, принимаютъ настоящій характеръ съумасшествія’. Сверхъ того,— и что очень важно дли чисто медицинской діагнозы, самая наружность Руссо сильно мнялась, судороги совершенно искажали его лицо и придавали ему странное выраженіе, что всегда сопровождалось совершенно безумными рчами, такъ какъ это состояніе его было очень продолжительно, то его многіе считали помшаннымъ,— въ чемъ конечно и не ошибались. Безумныя выходки, постоянной причиной которыхъ была нелпая идея, что его преслдуютъ, были дломъ весьма нердкимъ, будучи въ Лондон наприм., онъ вдругъ вообразилъ себ, что министръ Шуазель преслдуетъ его черезъ своихъ агентовъ, чего конечно никогда не было и тни, чтобъ избжать этихъ преслдованій, онъ ршился бжать, не имя съ собою денегъ, онъ расплачивался въ отеляхъ серебряными ложками. Оказалось, что ни одинъ корабль не могъ выйти изъ гавани вслдствіе противнаго втра, Руссо и въ этомъ увидлъ заговоръ противъ него, полный негодованія, онъ взлезаетъ на возвышеніе и произноситъ народу рчь, которую никто не понялъ, такъ какъ онъ, не зная по англійски, говорилъ ее по французски. Другой разъ ему вдругъ вообразилось, что Тассо восплъ (заране) его несчастіе, и что въ стихахъ этого поэта говорится именно о немъ, Жанъ-Жак Руссо.

Но временамъ самъ Руссо понималъ, что онъ не въ своемъ ум, и что вс эти выходки принадлежатъ, очевидно, болзни, но какъ и вс его сотоварищи по несчастію, онъ не останавливался долго на этой спасительной мысли и тотчасъ же впадалъ въ прежнее безуміе. Наконецъ болзнь окончательно сломила его и онъ ршился на самоубійство, что у такого себялюбиваго, безхарактернаго труса, какъ Руссо, доказываетъ уже очень сильное разстройство, онъ принялъ яду, но, не надясь на его дйствіе, выстрлилъ еще себ изъ пистолета въ лобъ.

Многія изъ историческихъ личностей находились въ такомъ же психическомъ состояніи, какъ и Руссо, и поэтому причину многихъ заговоровъ, грозившихъ будто бы ихъ жизни, надо искать только въ ихъ собственномъ разстроенномъ ум. Къ этой категоріи принадлежитъ Людовикъ XI, о которомъ я уже говорилъ, вроятно Кромвель въ послднее время своей жизни, можетъ быть, Маратъ, но въ особенности знаменитый докторъ Франсіа, у этого послдняго болзнь приняла впрочемъ, вслдствіе самого политическаго положенія его, отчасти, вроятно, характера, и наконецъ состоянія страны, приняла боле мрачный и энергическій характеръ, доходившій до совершеннаго зврства. Болзнь эта была наслдственна въ семейств доктора Франсіа, многіе родственники котораго были съумасшедшіе, подозрительный и безпокойный какъ Руссо, онъ точно также видлъ во всхъ заговорщиковъ и убійцъ, но здсь эти подозрнія имли трагическія послдствія, тогда какъ Руссо, занятый вчно мочевымъ своимъ пузыремъ, былъ бы комиченъ, еслибъ не былъ такъ жалокъ. Не говоря уже о томъ, что добиться аудіенціи у Франсіа было очень трудно, но и допущенныхъ осматривали и обыскивали, чтобы они не скрыли подъ платьемъ какого нибудь оружія. ‘Едва появлялся онъ въ пустыхъ улицахъ столицы, съ своими тлохранителями впереди, вс спшили закрыть скоре окна и двери, и горе тому, кто, не успвъ убжать или спрятаться, попадался ему навстрчу. Онъ былъ безжалостно изрубленъ или сгнивалъ въ тюрьм’.

Въ этомъ бгломъ очерк, изъ немногихъ приведенныхъ примровъ, можно уже видть, что исторія представляетъ богатое и почти нетронутое поле изслдованія въ этомъ отношеніи,— изслдованія, необходимаго какъ для исторіи самой, такъ и для психологіи. Мы видли, что нтъ вка, нтъ общественнаго положенія, которое не представляло бы намъ примровъ съумасшествія,— и притомъ изъ самыхъ знаменитыхъ, цлыя историческія семейства можемъ мы вносить въ этотъ мрачный списокъ,— семейство Карла V, Людовика XI, Катерины Медичи, вроятно и Генриха VIII, если внимательно поискать, то можно и въ настоящее время почти на всхъ отрасляхъ дятельности найти людей, если и не принадлежащихъ совершенно съумасшедигему дому, то психологическое состояніе которыхъ очень сомнительно. Понятно, что такое ‘изслдованіе’ современниковъ — дло очень скользкое и щекотливое, тмъ боле, что легче судить безпристрастно мертвыхъ, чмъ живыхъ, покончившихъ свою дятельность, чмъ продолжающихъ еще ее. Притомъ важно еще то, что въ сужденіе о современникахъ могутъ войти соображенія, или лучше сказать побужденія, совершенно чуждыя чистаго, а слдовательно единственнаго правильнаго научнаго анализа, такъ напр., недавно въ фельетон Algemeine Wiener medicinsche Zeitung какой-то анонимный противникъ политическихъ стремленій Бисмарка помстилъ статейку, гд силится доказать, что Бисмаркъ стоитъ тоже на пути къ съумасшествію, и скоре уже на патологической, чмъ на физіологической почв. Но въ стать своей авторъ не приводитъ ни одного доказательства, ни одного даже соображенія, которое имло бы какое-нибудь медицинское значеніе, и потому самая статья не больше какъ памфлетъ. Но если могутъ быть злоупотребленія метода, то на этомъ основаніи никакъ нельзя отвергать самого метода,— и мы видли, что онъ принесетъ въ историческомъ изслдованіи существенную пользу,— конечно только въ томъ случа, если историкъ будетъ имть нужныя медицинскія свденія, и будетъ разбирать на основаніи медицинской психологіи каждую сомнительную личность, точно такъ же какъ онъ изслдовалъ бы въ психіатрическомъ отношеніи подсудимаго но порученію суда, всякій анализъ другого характера поведетъ къ самымъ грубымъ ошибкамъ, къ памфлетамъ вмсто исторіи, къ парадоксамъ вмсто истины, и будетъ имть слдствіемъ только то, что въ виду такихъ злоупотребленіи метода откажутся и отъ разумнаго его употребленія, или откажутъ въ довріи къ его результатамъ.

Предпринимать подобныя изслдованія можно только тогда, если имешь нужныя для этого психіатрическія свденія, всякое же чисто психологическое разсужденіе должно быть заране откинуто, иногда одинъ и тотъ же фактъ, невидимому совершенно одного характера, иметъ рзко различное значеніе, смотря но остальнымъ условіямъ личностей, съ другой стороны ничтожное на первый взглядъ обстоятельство можетъ уяснить многое и представить самую личность въ совершенно иномъ свт. Сравнивая напримръ Гоффмана, автора фантастическихъ сказокъ, съ живымъ еще (здсь я позволяю себ маленькое, совершенно невинное отступленіе отъ своего правила) авторомъ фантастическаго разсказа, вышедшаго недавно, мы увидимъ, что одинаковый-фактъ можетъ въ одномъ случа быть принятъ въ соображеніе при обсужденіи психическаго состоянія человка и не иметъ никакого значенія въ другомъ. Съумасшествіе было наслдственно, въ семейств Гоффмана, наружность самого его тотчасъ-же, при первомъ взгляд, напоминала, но очень врному замчанію Мори, рахитическое сложеніе. Гоффманъ, какъ Эдгардъ По, какъ Альфредъ де-Мюссе, имлъ непреодолимую страсть къ пьянству, какъ оба эти писателя, онъ впадалъ въ блую горячку (delirium tremens), и, какъ оба они, писалъ въ этомъ состояніи свои удивительные разсказы, создаваемые имъ образы принимали иногда при этомъ до того страшно-реальный видъ, что эти галлюцинаціи приводили его въ ужасъ, и онъ просилъ мать свою сидть около него. Онъ умеръ, если я не ошибаюсь, отъ болзни спиннаго мозга, въ послднее время своей жизни, лишенный параличомъ рукъ, онъ проводилъ ночи, безостановочно диктуя свои прелестныя сказки,— точно будто отъ итого (да проститъ мн физіологія это сравненіе!), обратно тому, какъ у обезглавленной лягушки, рефлексы головнаго мозга у него усилились. Ему ршили сдлать прижиганіе горячимъ желзомъ на спин. Одинъ изъ его пріятелей вошелъ къ нему по окончаніи операціи, Гоффманъ, измученный между тмъ этой страшной операціей, обратился къ нему съ страннымъ вопросомъ: чувствуетъ-ли онъ, что въ комнат пахнетъ жаркимъ? и потомъ прибавилъ, что ему во время прижиганія пришла мысль, что его пломбируютъ и нажигаютъ ему марку, какъ на тюкъ товара, чтобы онъ не попалъ на тотъ свтъ контрабандой, читатель согласится, что такая мысль и при такихъ условіяхъ едва ли пришла бы въ голову нормальному человку. Принимая въ соображеніе вс эти обстоятельства и фантастическое настроеніе его ума, нельзя не видть, что психическое состояніе Гоффмана никакъ не можетъ быть названо нормальнымъ, и что онъ стоялъ на той узкой полос, которая раздляетъ физіологическое творчество отъ патологическихъ видній и бреда, хотя бы и талантливаго, а по временамъ даже и сходилъ съ нея, только не въ здоровую сторону.

Другой, взятый мною для сравненія, авторъ написалъ тоже фантастическій разсказъ, въ которомъ очень подробно описалъ собственныя свои галлюцинаціи, мучившія его въ теченіи трехъ ночей, я не имю никакихъ свденій ни о физическомъ его здоровь, ни о психическомъ состояніи его семейства, и потому долженъ ограничиться разборомъ чисто литературныхъ особенностей его. Казалось бы, что собственное признаніе человка въ галлюцинаціяхъ должно быть исходною точкою сужденія о немъ, въ пользу нкотораго умственнаго разстройства говоритъ повидимому и то, что онъ написалъ вслдъ за этими призраками. Въ этой новой небольшой вещиц, отказываясь отъ дальнйшей дятельности, которую, но его мннію, не стоитъ продолжать онъ, съ сожалніемъ смотритъ на человка, этого червя, ползающаго въ пыли, и презрительно относится не къ тому, что дйствительно достойно презрнія въ мір, но ко всему міру и ко всему человчеству и его дятельности. Между тмъ, не находя себ боле высокую и достойную его дятельность, одъ порывается паритъ, порывается вдаль, и безуспшно махаетъ безсильными крыльями. Эти безцльные порывы вдаль, безпредметная грусть и недовольство всмъ земнымъ, встрчаются иногда (прежде встрчались чаще) у очень молодыхъ людей, и составляютъ тогда отголосокъ молодыхъ силъ, ищущихъ себ выхода и дла, и ненаправляемыхъ еще строгой опредленной мыслью для которой разумъ еще недостаточно созрлъ. Но въ зрломъ возраст это только признакъ умственной раздражительной слабости (reizbare Schwche), которую Гризингеръ такъ мтко опредлилъ, какъ чрезмрной склонностью къ психическому страданію и оттого излишней болзненной раздражительностью тхъ индивидуумовъ, которые, уклоняясь отъ психическихъ впечатлній, упорно сосредоточиваются въ своей собственной личности, и, оказываясь неспособными къ практическому удовлетворенію потребностей духа, обращаются къ заоблачнымъ фантазіямъ, при которыхъ свтъ представляется имъ слишкомъ бренною для нихъ ничтожностью.

Не отрицая нкотораго упадка или разстройства психической дятельности, по вмст съ тмъ и не утверждая его, такъ какъ для діагнозы у насъ слишкомъ мало данныхъ, я долженъ замтить, что столь важное повидимому собственное признаніе въ галлюцинаціяхъ въ сущности не иметъ никакого значенія. Разсказъ этотъ написанъ, очевидно, въ подражаніе другимъ, придуманъ, тогда какъ они прочувствовали свои, написанъ безжизненно, поэтому на эти призраки должно смотрть просто, какъ на неудачную шутку, отнюдь не какъ на признакъ умственнаго разстройства автора, для чего мы въ настоящемъ случа не имемъ никакихъ доказательствъ. Въ заключеніе статьи слдовало бы упомянуть еще о теоріи Мори (de Tours) и о книг его ‘Psychologie morbide daus ces rapports avec la philosophie de l’histoire’,— книги, надлавшей столько шуму и поднявшей столько споровъ въ ученомъ мір, въ этой книг онъ собралъ довольно большое количество историческихъ личностей для доказательства своего взгляда, изъ этого списка я взялъ нкоторыя подробности о тхъ изъ приведенныхъ мною примровъ, о которыхъ у меня не было подъ рукой матеріаловъ. Но чтобъ понять хорошенько этотъ взглядъ, надо имть уже извстныя спеціальныя свденія, а потому отчасти по этой причин, отчасти же вслдствіе смлости самого взгляда, я не ршаюсь взять на себя познакомить русскую публику съ этою книгою.

ДЕ КАЛОННЪ.

‘Д&#1123,ло’, No 8, 1867

Физіологія мысли.

Читайте также: