А. П. Ауэр
Фет А. А.: биобиблиографическая справка, Фет Афанасий Афанасьевич, Год: 1990
Время на прочтение: 15 минут(ы)
ФЕТ (настоящая фамилия Шеншин), Афанасий Афанасьевич [23.ХI(5.XII).1820, с. Новоселки Орловской губ,— 21.XI(3.XII).1892, Москва] — поэт, прозаик, публицист, переводчик. Жизненный путь Ф. начался с сурового испытания. Мать Ф., Каролина Шарлотта Фёт, в 1820 г. уехала из Германии с А. Н. Шеншиным. Вскоре родился Афанасий, которого А. Н. Шеншин усыновляет. Отец Шарлотты Карл Беккер пишет гневное письмо Шеншину, из которого ясно, что отец будущего поэта не Шеншин, а Иоганн Фёт — чиновник, служивший в суде Дармштадта (Григорович А. К биографии А. А. Фета (Шеншина).— Спб., 1904.— С. 167). Все это впоследствии признает и сам Ф. и в несколько мифологизированном виде (отца представил ученым и адвокатом) изложит в письме к своей невесте М. П. Боткиной, которая затем в 1857 г. станет его женой. По этим причинам в январе 1835 г. Орловская духовная консистория отлучила будущего поэта от рода Шеншиных. Отнята была и фамилия. В 14 лет он становится гессен-дармштадтским подданным и получает фамилию настоящего отца. Все случившееся Ф. пережил как трагедию. Он ставит цель вернуться в дворянское лоно Шеншиных и с фанатическим упорством добивается ее: с 1873 г. Ф. по разрешению Александра II становится Шеншиным.
Ф. получил хорошее образование. С 1835 по 1837 г. он учился в немецком пансионе Крюммера в г. Верро. Ф. увлеченно занимается классической филологией и начинает писать стихи, скрывая, правда, свои поэтические опыты. Увлечение филологией приводит Ф. на словесное отделение философского факультета Московского университета, который он окончил в июне 1844 г. В университетские годы Ф. изучает историю мировой литературы, штудирует трактаты Шеллинга и Гегеля и продолжает писать стихи. Теперь он не только не скрывает свою поэтическую увлеченность, но, наоборот, всячески стремится обрести литературную известность и популярность. В ноябре 1840 г. выходит его первая книга ‘Лирический пантеон’, а с 1842 г. стихи Ф. регулярно появляются на страницах журналов ‘Москвитянин’ и ‘Отечественные записки’. Творческий дебют оказался успешным. Профессор С. П. Шевырев, редактор ‘Москвитянина’, часто принимает Ф. у себя дома, добрыми советами поддерживая молодого поэта. С большой симпатией к дарованию Ф. отнесся М. П. Погодин, в пансионе которого Ф. пробыл весь 1838 г. Затем следует знакомство с критиком В. П. Боткиным, который содействовал публикации стихотворений Ф. в ‘Отечественных записках’. Н. В. Гоголь и В. Г. Белинский одобрительно отзываются о стихах Ф. С 1838 г. начинается дружба с Ап. Григорьевым, в доме родителей которого Ф. жил в студенческие годы. Как философ и поэт Григорьев сильно повлиял на Ф. Романсное начало в лирике Ф. формируется под воздействием романтической поэзии Григорьева.
У Ф. появляется великолепная возможность для литературного самоутверждения, но он предпочитает поступить на военную службу, чтобы вернуть дворянское звание. Поданным ‘Летописи жизни А. А. Фета’, составленной Г. П. Блоком, Ф. начинает службу унтер-офицером в кирасирском полку (1845), находившемся в Херсонской губ. Поэт с трудом входит в армейскую среду, но ради своей цели он готов выдержать любое испытание: Военную службу он подчиняет тренировке воли и выработке непоколебимого упорства ‘к мгновенному достижению цели кратчайшим путем’ (Фет А. Воспоминания.— М., 1983.— С. 228). Это соответствует жизненной философии Ф., где главное — забота о будущем: ‘Я всегда держался убеждения, что надо разметать путь перед собою, а не за собою, и поэтому в жизни всегда заботило меня будущее, а не прошедшее, которого изменить нельзя’ (Там же.— С. 181). Прошлое, в котором цель не достигнута, для Ф. не существует. Григорьев в повести ‘Человек будущего’, посвященной Ф., заставляет своего героя произнести фетовские слова: ‘И с этих пор я живу одною ненавистью к прошедшему, одною любовью к будущему’ (Григорьев Ап. Воспоминания.— Л., 1980.— С. 102).
Движение к цели по ‘размеченному’ пути потребовало от Ф. еще одной жертвы. Полюбив Марию Лазич (они встретились осенью 1848 г.), Ф., однако, решает расстаться с возлюбленной. Он испугался житейских трудностей: Мария — бесприданница, а сам он был весьма стеснен в средствах. В браке он видит и существенное препятствие в продвижении по службе. Как раз в это время Ф., уже офицер, добивается самых значительных успехов. Живя для будущего, поэт еще раз приносит в жертву настоящее. Ф. не подозревает, что после смерти Марии при загадочных обстоятельствах (1850), когда он достигнет всех высот благополучия (дворянин, камергер, крупный помещик), произойдет непредвиденное: он станет рваться из счастливого настоящего в прошлое, в котором навсегда осталась его возлюбленная. Преодолевая эту мучительную раздвоенность, Ф. создает цикл исповедальных стихотворений, посвященных Марии, куда уже традиционно относят такие стихи разных лет: ‘В душе, измученной годами…’, ‘Ты отстрадала, я еще страдаю…’, ‘Не вижу ни красы души твоей нетленной…’, ‘Солнца луч промеж лип был и жгуч и высок.:.’, ‘Долго снились мне вопли рыданий твоих…’. Сюда же примыкает исповедальный фрагмент поэмы ‘Сон поручика Лосева’ (1856), где поэт признается в самом сокровенном: ‘Ты, дней моих минувших благодать, / Тень, пред которой я благоговею’. Определяющая тональность цикла — трагическая. Не избежал Ф. и сурового самоосуждения: он изображает себя ‘палачом’, убившим Марию и свое собственное счастье. В раннем цикле ‘К Офелии’ (1842—1847), хотя здесь другой женский прототип, Ф. как бы предвосхитил все то, что произойдет с ним и Марией. ‘Офелия гибла и пела’ — это символизирует трагическую судьбу Марии, другая же метафора (‘И многое с песнями канет / Мне в душу на темное дно’) становится прологом духовной драмы Ф.
Трагизм стихотворений о Марии усиливается еще и влиянием ‘денисьевского’ цикла Тютчева, поэзию которого Ф. воспринимал как высшее откровение творческого духа (см. статью Ф. ‘О стихотворениях Ф. Тютчева’ и его лирические послания Тютчеву). Ф. искал пути сближения со своим поэтическим божеством и нашел: их духовно породнило страдание. Ф. был один из немногих, кто видел Тютчева в дни скорби, когда тот оплакивал смерть Елены Денисьевой. Как только Ф. увидел ‘изнемогающее лицо’ Тютчева (Воспоминания.— С. 385), то сразу ощутил: страдания Тютчева — это и его страдания. Автобиографизм Ф. органично слился в цикле с духовной биографией Тютчева.
Встреча с Марией отразилась в поэзии Ф., а вот армейский быт прошел стороной, хотя он продолжал служить вплоть до 1858 г. В 1853 г. он добивается перевода в Петербург в уланский полк. Часто бывая в Петербурге, Ф. вновь возвращается в литературный мир, сближается с литературным кружком ‘Современника’. Его поддерживает И. С. Тургенев, а Н. А. Некрасов включает в число постоянных авторов ‘Современника’. Но в 1859 г. Ф. перестает сотрудничать в некрасовском журнале. К этому времени определилась общественная и эстетическая позиция Ф., которая противоречила революционно-демократической идеологии. Ф. сознательно уходит от борьбы и всех ‘гражданских’ вопросов. В этом отношении он был категоричен, как, напр., в предисловии к ‘Вечерним огням’: ‘…мы, если припомните, постоянно искали в поэзии единственного убежища от всяческих житейских скорбей, в том числе и гражданских’ (Фет А. А. Полн. собр. стихотворений.— Спб., 1901.— Т. 2.— С. 489). Заботясь больше об устройстве собственной жизни, Ф. покупает имение Степановка в Мценском у. Орловской губ. (1860) и начинает создавать помещичье хозяйство. Революционно-демократическая критика осуждает его за чрезмерное проявление социального эгоизма. Особенно настойчив был в этом отношении М. Е. Салтыков-Щедрин, писавший в хронике ‘Наша общественная жизнь’ в апреле 1863 г.: ‘Вместе с людьми, спрятавшимися в земные расселины, и г. Фет скрылся в деревню. Там, на досуге, он отчасти пишет романсы, отчасти человеконенавистничает, сперва напишет романс, потом почеловеконенавистничает, потом опять напишет романс и опять почеловеконенавистничает’ (Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч.— М., 1968.— Т. 6.— С. 59—60). Столь же резкими ‘были выпады против Ф. Д. И. Писарева и В. А. Зайцева, а Д. Д. Минаев создает его сатирический образ как прижимистого помещика: ‘Во время оно / Мы не знавали этих бед / И на работника Семена / Тогда не жаловался Фет’ (Поэты ‘Искры’.— Л., 1955.— Т. 2.— С. 427). Но даже суровая критика не может остановить Ф. Он продолжает укрупнять свое хозяйство, переехав в 1877 г. в купленное им имение Воробьевка, которое находилось в Щигровском у. Курской губ. Почти безвыездно живет в Воробьевке до 1881 г., а затем, приобретя дом в Москве, проводит там весну и лето. Круг замкнулся: Ф. достиг всего того, о чем мечтал в молодые годы.
Прагматизм Ф. имел и другую направленность. Его творчество знаменует новый этап в развитии русской романтической поэзии. На этом этапе поэтическая возвышенность в сочетании с откровенным прагматизмом является характерным проявлением романтического жизнетворчества. Прагматизм Ф. был обусловлен не только заботой о себе самом, но и о своей музе. К нему рано пришло понимание того, что романтический поэт беззащитен перед миром. Поэт должен сам разумно сотворить свою судьбу. По мысли Ф., велик тот поэт, который ради свободного общения со своей музой нашел прочную защиту от мира. Он убежден, что создание своего прочного мира (это было сделано им в Степановке и Воробьевке) — тоже творческая задача: ‘Насколько в деле свободных искусств я мало ценю разум в сравнении с бессознательным инстинктом (вдохновением), пружины которого для нас скрыты… настолько в практической жизни требую разумных оснований, подкрепляемых опытом’ (Воспоминания.— С. 269). Только так поэт-романтик может завоевать творческую свободу. Ф. признавался, что его упорный прагматизм давал возможность ‘хотя бы на мгновение вздохнуть чистым и свободным воздухом поэзии’ (Фет А. А. Полн. собр. стихотв.— Спб., 1901.— Т. 2.— С. 487). Не случайно во всех стихотворениях Ф., посвященных музе, декларируется идея независимости поэта. Ф. даже решается сравнить свое поэтическое слово с ‘божественной властью’ (‘Муза’, 1887). Фетовский дуализм (поэт-прагматик) — это и есть проявление романтической свободы. У Ф., как у всякого поэта-романтика, жизнь и творчество неразрывно связаны.
Ф. поразителен тем, что его духовные силы всегда распределялись поровну: их ему всегда хватало на житейский прагматизм и на художественное творчество. Поэтому у Ф. жизненные успехи всегда сопутствуют поэтическим успехам. Период выпусков сборников ‘Вечерние огни’ (1883—1891) — это ведь период необычайного творческого взлета Ф., но как раз теперь он достиг абсолютной материальной независимости. Довольно быстрое продвижение по службе (Ф. был исполнительным офицером), как радостное эхо, отозвалось в его поэтической деятельности: с 1850 по 1856 г. он выпускает две книги стихов. В это время активно формируется романтическая поэтика Ф. В основе этой поэтики — фетовская натурфилософия, выражающая зримые и незримые связи человека и природы. Стремясь охватить их во всем многообразии, Ф. создает целые циклы стихотворений: то, что не удавалось полностью воплотить в одном, тут же переходило в другое стихотворение. Развитие одной темы — главное организующее начало фетовских циклов и прежде всего таких, как ‘Весна’, ‘Лето’, ‘Осень’, ‘Снега’, ‘Гадания’, ‘Вечера и ночи’, ‘Море’. Пантеистические пейзажи Ф. за счет циклизации сливаются вместе, образуя единый символический пейзаж, который выражает уже состояние человеческой души.
Это состояние характеризуется тем, что романтический герой Ф. стремится слиться с запредельным. Только жизнь в запредельном дает возможность ему пережить состояние абсолютной свободы. Но в это запредельное человека ведет природа. Растворяясь в природном мире, погружаясь в самые таинственные его глубины, герой Ф. обретает способность видеть прекрасную душу природы. Самый счастливый миг для него — ощущение полного духовного слияния с природой: ‘Целый день спят ночные цветы, / Но лишь солнце за рощу зайдет, / Раскрываются тихо листы, / И я слышу, как сердце цветет’ (1885). Цветение сердца — символ духовного соединения с природой (причем такого соединения, которое происходит как эстетическое переживание). Эстетизм становится определяющим признаком психологизма Ф., входит в романтическую коллизию его лирики. Он первопричина отчуждения героя от реального мира: чем сильнее захватывает его эстетическое переживание природы, тем дальше он уходит от реальности. Такое раздвоение и есть художественное проявление романтического ‘двоемирия’. И в его описательной, повествовательной лирике очень важна атмосфера эстетического переживания, когда человек начинает говорить на прекрасном языке природы: ‘Вся эта ночь у ног твоих / Воскреснет в звуках песнопенья’ (‘Как ярко полная луна…’, 1859), ‘Но безмолвствует, пышно чиста, / Молодая владычица сада: / Только песне нужна красота, / Красоте же и песен не надо’ (‘Только ввтречу улыбку твою…’, 1873). Прав был В. Ф. Лазурский, когда эту атмосферу эстетического переживания назвал ‘сладостной’ (Л-й В. А. А. Фет (Шеншин) как поэт, переводчик и мыслитель // Русская мысль.— 1894.— No 2.— С. 33). Соприкосновение с душой природы доставляет герою Ф. высшее эстетическое наслаждение, как это происходит, напр., в стихотворении 1858 г. ‘Цветы’: ‘Сестра цветов, подруга розы, / Очами в очи мне взгляни, / Навей живительные грезы / И в сердце песню зарони’. Последний стих как нельзя лучше подчеркивает эстетизм в восприятии природы, переживание как песня. Таким обращениям к природе в лирике Ф. нет конца. ‘Распахни мне объятья твои, / Густолистный, развесистый лес!’ — призывно восклицает поэт в стихотворении ‘Солнце нижет лучами в отвес…’ (1863). Возникает все тот же лейтмотив: ему хочется соединиться в объятии с лесом для того, чтобы ‘сладко вздохнуть’. Раньше Ф. (1857) показал, что ‘сонмы звезд’ могут вызвать у человека ощущение райского блаженства: ‘Земля, как смутный сон немая, / Безвестно уносилась прочь, / И я, как первый житель рая, / Один в лицо увидел ночь’ (‘На стоге сена ночью южной…’).
Характерное состояние героя Ф.— это состояние эстетической восторженности. Читатель как бы постепенно вовлекается в процесс переживаний, а затем и сам становится участником эстетического действия: ‘Как нежно содрогнулась грудь / Над этой тенью золотой! / Как к этим призракам прильнуть / Хочу мгновенною душой!’ (‘Тихонько движется мой конь…’, 1862). Восторженная привязанность к природе уводит героя Ф. в мир красоты, что и предопределяет его романтическое отчуждение от земного бытия. Такой же властью над героем Ф. обладает и женская красота. Для него созерцание лица любимой женщины сродни бесконечному любованию природой: это вызывает не меньший (если не больший) эстетический восторг. В поэтике Ф. символ такой ‘всепобедной красоты’ — Венера Милосская. Ее красота — небесная: ‘Как много неги горделивой / В небесном лике разлилось!’ (‘Венера Милосская’, 1856). Подобное же впечатление у Ф. и от ‘Сикстинской Мадонны’: ‘…подняв глаза, я уже ни на минуту не мог оторвать их от небесного видения’ (Фет А. Из-за границы. Путевые впечатления // Современник.— 1856.— No 11.— С. 101—102). Всюду, где Ф. говорит о высшем проявлении женской красоты (в стихах, путевой стихопрозе), появляется символический эпитет ‘небесный’, выполняющий одну смысловую функцию: женская красота подобна прекрасной душе природы. Наиболее впечатляюще фетовская философия женской красоты воплощена в стихотворении ‘Anruf an die Geliebte‘ Бетховена, где небесный мотив синонимически заменяется божественным: ‘Пойми хоть раз тоскливое признанье, / Хоть раз услышь души молящий стон! / Я пред тобой, прекрасное созданье, / Безвестных сил дыханьем окрылен… / Ее пою, во прах упасть готовый. / Ты предо мной стоишь как божество — /И я блажен, я в каждой муке новой / Твоей красы провижу торжество’ (1857). С опорой на эту философию красоты Ф. создает в разные годы целый цикл лирических посланий, адресованных женщинам: А. Л. Бржевской, С. А. Толстой, жене Л. Толстого, А. А. Олсуфьевой, Е. С. Хомутовой, Н. М. Соллогуб, Л. И. Офросимовой, М. Н. Коншиной, М. Ф. Ванлярской. Главное связующее звено цикла — натурфилософские мотивы, позволяющие Ф. природу сделать символом женской красоты.
В 60 гг. Ф. стихов пишет мало. Но зато не прекращается становление фетовского художественного мира в целом, включая прозу и публицистику. Как раз в это время в творчестве Ф. проза потеснила стихи, что существенно повлияло на дальнейшее развитие его романтической лирики. С 1862 по 1871 г. в журналах ‘Русский вестник’, ‘Литературная библиотека’, ‘Заря’ были опубликованы два самых крупных прозаических цикла Ф.: ‘Из деревни’ и ‘Записки о вольнонаемном труде’. Определяющее начало в циклах — публицистика, но вместе с тем это самая настоящая ‘деревенская’ проза: циклы состоят из очерков, рассказов и даже новелл. Активное общение с писателями круга ‘Современника’, часто выступавших в журнале, не прошло для Ф. даром. Это сказалось на художественно умелом построении циклов. Особенно важен был для Ф. художественный опыт Тургенева как автора ‘Записок охотника’, с которым поэта связывала многолетняя творческая дружба (Ф. даже доверил Тургеневу редактировать свой третий сборник стихотворений). Циклизация объединяет поэзию и прозу Ф., но во всем остальном они расходятся по разным полюсам. Поэзия и проза Ф.— художественные антиподы. Сам Ф. их настойчиво разграничивал, полагая, что проза — язык жизни обыденной, а поэзия выражает жизнь человеческой души. Все то, что отвергалось поэзией Ф. (мутный поток жизни), без напряжения принималось его прозой. Романтический дуализм предопределил и раздвоенность его поэтики: в поэзии Ф. следует романтической традиции, а в прозе — реалистической с опорой на ‘натуральную школу’. Поэтому в повести Ф. ‘Семейство Гольц’ (1870) печальная история семьи спившегося ветеринарного врача Гольца представлена как бытовая драма.
Сгущенная социальность и публицистичность характерны и для деревенских циклов (социальность питает публицистический пафос Ф.). Публицистика имеет двойную направленность: это экономическая защита своего помещичьего хозяйства и утверждение мысли о преимуществе вольнонаемного труда. В первом случае Ф. декларируется знакомая мысль: материальная независимость дает и творческую независимость, что было сделано им не без публицистического заострения и в послании ‘Тургеневу’ (1864). Дом — это его крепость, где он спасается от суетного и враждебного мира: ‘Свершилось! Дом укрыл меня от непогод, / Луна и солнце в окна блещет, / И, зеленью шумя, деревьев хоровод / Ликует жизнью и трепещет. / Ни резкий крик глупцов, ни подлый их разгул / Сюда не досягнут. Я слышу лишь из саду / Лихого табуна сближающийся гул / Да крик козы, бегущей к стаду’.
В публицистических циклах Ф. создает своего рода охранную грамоту своему дому, но одновременно его волнуют и всеобщие проблемы, в частности вольнонаемный труд. По мысли Ф., такой труд есть идеал трудовой деятельности человека: ‘Такой труд, где рабочий напрягает свои силы чисто и единственно для себя, есть идеал вольного труда, идеал естественного отношения человека к труду’ (Фет А. Записки о вольнонаемном труде // Русский вестник.— 1862.— No 3.— С. 376). Вольнонаемный труд создаст такие условия, когда в человеческий мир вернется утерянная ‘стройность’. ‘При вольном труде стройность еще впереди’,— подчеркивал Ф., не забывая напомнить при этом, что ‘стройность’ может возникнуть в результате свободного развития. Романтический образ свободы проникает в публицистику Ф., выступающего против чрезмерной регламентации человеческого поведения: ‘Нередко вся мудрость воспитателя состоит в умении воздержаться от уничтожения временного безобразия воспитанника. Обрубите у молодой хвойки ее корявые, низменные сучья. Лишив дерево необходимого питания воздухом, вы убьете его. Подождите лет 40 и увидите стройный, могучий ствол с небольшой, зеленой короной наверху’ (Фет А. Из деревни // Заря.— 1871.— No 6.— С. 9—10).
Идею ‘стройности’ Ф. переносил и на нравственное воспитание человека. На ее основе Ф. создает свою концепцию морального просветительства, согласно которой человек обретает ‘стройность’ жизненного поведения только тогда, когда дорожит своей честью и национальной культурой, о чем он пишет в статье ‘Два письма о значении древних языков в нашем воспитании’, тематически примыкающей к деревенским циклам: ‘Честь — достояние высшего круга понятий, понятия о человеке. Бесчестный человек есть в то же время и бесчестный русский человек. Но русский, в душе француз, англичанин или швейцарец,— явление уродливое. Он — ничто — мертвец, океан русской жизни должен выкинуть его вон, как море выбрасывает свою мертвечину’ (Литературная библиотека.— 1865.— No 5. — Кн. 1.— С. 299). В конечном итоге Ф. настаивает на том, чтобы ‘стройность’ была как в душе человека, так и в окружающем его мире. Это и есть, по Ф., идеал общественного бытия, который можно достигнуть честным трудом и неустанным моральным просветительством.
Многообразная публицистическая проза Ф. во многом подготовила заключительный этап его поэтического творчества (1870—1892). Образ мира, возникший как отражение идеи ‘стройности’, соединившись с пессимистической доктриной А. Шопенгауэра, составит философскую основу поздней лирики Ф. Вся лирика периода ‘Вечерних огней’ пронизана ощущением того, что человеческий мир, потеряв ‘стройность’, неудержимо распадается на части. Отсюда и эволюция лирики Ф.: если его поэзия 40—50 гг. развивалась в полном согласии с гармонией, то с конца 1860 г. она художественно породнилась с дисгармонией. Даже любовная лирика Ф. теряет привычную мажорность. Все больше тревоги, смятения и боли появляется в любовных стихах Ф. В известном смысле в этом повинен Л. Толстой, который с нач. 70 гг. больше всех влияет на творчество Ф. Частые встречи, философские беседы, жадное чтение новых произведений друга — все это способствует подчинению поэтического сознания Ф. воле Толстого. В письме от 9 марта 1877 г. он признается Толстому: ‘Вы, без всякого преувеличения, единственно для меня интересный человек и собеседника. Духовный диалог с Толстым — одно из самых важных событий последних двух десятилетий творческой жизни Ф. В общении с Толстым для Ф. все было важно, но особенно выделял он для себя роман ‘Анна Каренина’ (о которой написал статью). ‘Прекрасно влюбился в Каренину’,— признавался Ф., а потом еще более важное признание: ‘Но невозможно, чтобы Каренина вышла замуж за Вронского и благодушествовала’ (письмо Л. Толстому от 12 марта 1877 г.). Направление мысли Ф. понятно: в любви не может быть душевного спокойствия и благополучия, что совпадало еще и с теми философскими обобщениями, которые он нашел у Шопенгауэра. Здесь Ф. столкнулся с трагическим пониманием любви, т. к. Шопенгауэр в своей ‘Метафизике любви’ сравнивает любовную страсть с ‘демоном’. Не меньшее влияние в этом отношении оказал и В. С. Соловьев, с которым Ф. сблизился в 80 гг. Ф. как истину воспринял утверждение Соловьева: любовь — это трагическое противоречие между ‘божественным’ и ‘земным’, т. е. ‘духовным’ и ‘телесным’ (Собр. соч.— Спб., 1901—1907.— Т. 8.— С. 281—290). Но лирика любви Ф.— не производное от философии любви. Все отмеченные идеи органично сливались с фетовским умонастроением. В результате любовь в изображении Ф.— олицетворение всех печалей, невзгод и треволнений, которыми преисполнено человеческое бытие. Поэтому преобладающая тональность любовной лирики Ф.— трагическая: ‘Давно в любви отрады мало, / Без отзыва вздохи, без радости слезы, / Что было сладко — горько стало, / Осыпались розы, рассеялись грезы’ (1891). Осыпавшаяся роза — определяющий символ в поздней лирике Ф., а этому символу сопутствуют символы угасания и умирания: закатное солнце, вечерняя заря, угасающий луч, гаснущий день, черная мгла. У Ф. уже нет такого стихотворения на тему любви, где бы не заявил о себе какой-нибудь из этих символов. Подобным образом все обстоит и в лирике пейзажной. Резко обозначается цветовая символика: изображение человеческой жизни окрашено в темные тона, а небесная жизнь воссоздается в ослепительно ярком цветовом насыщении. Небо у Ф. всегда пламенеет, оно озарено ‘нетленным закатом’ (‘В вечер такой золотистый и ясный…’, 1886). По контрасту с этим представлена земная жизнь как ‘тоскливый сон’ (‘Одним толчком согнать ладью живую…’, 1887).
Романтическая концепция жизни в поздней лирике Ф. получает окончательное художественное завершение. Любовь умирает, а без любви человеческий мир становится чужим, враждебным и страшным. Героя Ф. еще больше угнетает тоска по иному миру, и поэт дает возможность ему жить в этом мире. Так в поэзии Ф. возникает мотив полета, а на его смысловой основе создается символический образ небесного мира: ‘Как нежишь ты, серебряная ночь, / В душе расцвет немой и тайной силы! / О, окрыли — и дай мне превозмочь / Весь этот тлен, бездушный и унылый!.. / Мой дух, о ночь, как падший серафим, / Признал родство с нетленной жизнью звездной / И, окрылен дыханием твоим, / Готов лететь над этой тайной бездной’.
Два противоположных мира у Ф. всегда сопряжены, в результате чего возникает трагическая коллизия: земная жизнь олицетворяет смерть, небесная — жизнь. Эту коллизию Ф. полностью воплотил в фантасмагории ‘Никогда’ (1879), где художественной доминантой проходит образ мертвой земли: ‘А ты, застывший труп земли, лети, / Неся мой труп по вечному пути’. Нагнетение трагических мотивов приводит еще к одной метаморфозе. Если раньше Ф. в своей поэзии находил душевное успокоение и усладу, то теперь она его тревожит и мучит. Ф. пишет трагические стихи, но одновременно старается избавиться от них, уходя в стихию ранней лирики, как это представлено в стихотворении ‘Ночь лазурная смотрит на скошенный луг…’ (1892). Выбрал Ф. и другой путь спасения: чтение стихов поэтов, которые по своей манере сближаются с первыми этапами его творческого пути. В знак благодарности за спасение он пишет исповедальное стихотворение ‘Поэтам’ (1890): ‘В ваших чертогах мой дух окрылился, / Правду провидит он с высей творенья, / Этот листок, что иссох и свалился, / Золотом вечным горит в песнопенье… / Только у вас мимолетные грезы / Старыми в душу глядятся друзьями, / Только у вас благовонные розы / Вечно восторга блистают слезами’.
Поэзию Ф. отличают музыкальность, разнообразие ритмов и звуков. Он извлек из силлабо-тонической системы все возможные ритмические потенциалы, совершенствуя ее метрические формы. Это совершенствование осуществилось за счет поразительной согласованности метра и поэтического синтаксиса, когда почти каждая стопа имеет свой синтаксический аналог. В синтаксисе появляются свои ритмические доли, создающие дополнительный музыкальный эффект. В результате возникает особая, именно фетовская музыкальность, когда музыкальная интонация, порожденная поэтическим словом, обретает способность жить вне этого слова (особенно это характерно для цикла ‘Мелодии’). Отсюда и определение стиля Ф. как ‘напевного стиля’ (Б. М. Эйхенбаум). Обращался Ф. и к античной системе стихосложения, выразительно воссоздавая гекзаметры. Представлена у него в фольклорных стихах и тоническая система стихосложения, что надо воспринимать как важный эксперимент в области акцентного стиха (цикл ‘Гадания’). Точные рифмы и самая разнообразная звукопись (от звукоподражания до звуковых оппозиций в трагических стихах) делают мир Ф. именно звучащим миром. В поздней лирике Ф. трагические интонации разрушают мелодический рисунок стиха. Возникают довольно частые перебои в ритме, что находится в полном соответствии с повышенным драматизмом лирики Ф.
Значительна переводческая деятельность Ф. Ее диапазон очень широк: стихи античных и восточных поэтов, Гете, Шиллера, Гейне, Байрона, Шенье, Беранже, Мицкевича, трагедии Шекспира. В переводах он стремился к точности и максимальному приближению к содержанию текста. ‘Конечно, перевожу буквально’,— пишет Ф. В. С. Соловьеву (14 апр. 1883 г.) в пору работы над стихами Горация. И так Ф. мог бы сказать о всех своих переводах. Причем он переводил только тех авторов, творчество которых ему было близко. Особенно самоотверженно трудился Ф. над переводом трагедии Гете ‘Фауст’, которую он воспринимал как отражение собственной духовной биографии.
Многосторонняя поэтическая деятельность Ф. постепенно обретала прочность и значение определенной литературной традиции. В конце XIX — начале XX в. к этой традиции сильно тяготели поэты-символисты (В. С. Соловьев, В. Я. Брюсов, А. А. Блок, А. Белый), а впоследствии — многие советские поэты (С. А. Есенин, Б. Л. Пастернак, Н. М. Рубцов). Фетовская традиция до сих пор не потеряла сферы своего влияния, что свидетельствует об одном: художественные открытия Ф.— выдающийся вклад в русскую поэтическую культуру.
Соч.: Лирический пантеон.— М., 1840, Стихотворения: В 2 ч.— М.. 1863, Вечерние огни.— М., 1883—1889.— Вып. II, Полн. собр. стихотворений: В 3 т.— Спб., 1901, Полн. собр. стихотворений.— Л., 1959, Вечерние огни.— М., 1979: Соч.: В 2 т.— М.. 1982, Воспоминания.— М., 1983.
Лит.: Боткин В. П. Стихотворения А. А. Фета // Литературная критика, публицистика, письма.— М., 1984, Дружинин А. В. Стихотворения А. А. Фета // Литературная критика.— М., 1983, Афанасий Афанасьевич Фет (Шеншин). Его жизнь и сочинения. Сб. ст.— М., 1911, Дарский Д. О Фете // Русская мысль.— 1915.— No 8, Блок Г. П. Летопись жизни А. А. Фета / Публ. Б. Я Бухштаба // А А. Фет. Традиции и проблемы изучения.— Курск, 1985, Эйхенбаум Б. М. Мелодика русского лирического стиха // О поэзии.— М., 1969, Озеров Л. А. А. Фет. О мастерстве поэта.— М., 1970, Бухштаб Б. Я. А. А. Фет. Очерк жизни и творчества.— Л., 1974, Благой Д. Д. Мир как красота. О ‘Вечерних огнях’ А. Фета.— М., 1975. Кожинов В. Фет и ‘эстетство’ // Вопросы литературы.— 1975.— No 9, Скатов Н. Н. Лирика Афанасия Фета (Истоки, метод, эволюция) // Далекое и близкое.— М., 1981, Чичерин А. В. Движение мысли в лирике Фета // Сила поэтического слова — М., 1985.
Источник: ‘Русские писатели’. Биобиблиографический словарь.
Том 2. М—Я. Под редакцией П. А. Николаева.
М., ‘Просвещение’, 1990