Фарисеи, Голсуорси Джон, Год: 1904 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 194 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ФАРИСЕИ.

Романъ Джона Голсуорси.

‘The Island pharisees’ by John Galsworthy.

Съ англійскаго.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
Городъ.

I.
Общество въ вагон.

Шельтонъ остановился у прилавка съ книгами на Дуврской станціи въ ожиданіи отхода позда. Онъ собирался хать въ Лондонъ и уже занялъ мсто въ углу купэ третьяго класса, положивъ туда свой дорожный мшокъ.

Посл длиннаго путешествія, которое онъ уже совершилъ, онъ теперь съ удовольствіемъ прислушивался къ вкрадчивому голосу приказчика, предлагавшаго ему купить послднюю книжную новинку. Пріятно звучали въ его ушахъ и голоса перекликающихся носильщиковъ, разговоры пассажировъ, отвты сторожей, и вся эта обычная суетня, происходившая на станціи, вызывала у него какое-то радостное чувство, сознаніе, что онъ, наконецъ, возвращается домой. Стоя у прилавка, онъ колебался, купить ли ему романъ, который онъ уже читалъ, но который, наврное, прочтетъ еще разъ съ удовольствіемъ, или же ‘Французскую революцію’ Карлейля, которую онъ еще не читалъ и сомнвался, понравится ли ему эта книга. Но онъ все же думалъ, что долженъ купить ее, и поэтому вертлъ ее въ рукахъ въ нершительности. Пока онъ стоялъ у прилавка, его купэ стало наполняться пассажирами. Замтивъ это, онъ, наконецъ, ршился и, купивъ об книги, поспшилъ занять свое мсто.

‘Нигд такъ не узнаются люди, какъ во время путешествія’, размышлялъ онъ, засовывая свой мшокъ въ стку надъ головами.

Купэ было уже почти заполнено, когда въ самую послднюю минуту явился новый пассажиръ — молоденькая двушка, съ очень блднымъ лицомъ.

‘Глупо было съ моей стороны хать въ третьемъ класс’, подумалъ Шельтонъ, разсматривая своихъ сосдей изъ-за листа газеты, которую онъ держалъ передъ глазами.

Ихъ было семеро. Въ самомъ дальнемъ углу сидлъ сдоватый крестьянинъ, держа во рту погасшую трубку. На его лиц словно застыло выраженіе какой-то тупой покорности, часто встрчающееся у людей, вся жизнь которыхъ проходитъ въ тяжелой борьб за существованіе. Рядомъ съ нимъ какой-то тяжеловсный, плотный человкъ разговаривалъ со своимъ сосдомъ, худымъ, длиннымъ старикомъ, о положеніи своихъ садовъ. Шельтонъ съ интересомъ наблюдалъ выраженіе ихъ лицъ во время этого разговора, оно было добродушнымъ и въ то же время лукавымъ и недоврчивымъ, и та же недоврчивость сквозила и въ ихъ дружескихъ, веселыхъ рчахъ. Затмъ Шельтонъ перевелъ глаза на полную даму, съ величественнымъ римскимъ профилемъ, одтую въ черное съ блымъ и читающую ‘Strand Magazine’, который она держала въ одной рук, въ то время какъ другая рука, безъ перчатки и украшенная толстымъ золотымъ браслетомъ съ часами, свободно лежала на колняхъ. Сидящая возл нея, боле молодая, краснощекая женщина съ самодовольнымъ видомъ разглядывала блдную, молоденькую двушку, только что вошедшую въ купэ.

‘Что-то есть въ этой двушк, что имъ не нравится’, подумалъ Шельтонъ, въ свою очередь разсматривая новопришедшую.

Темные глаза двушки смотрли испуганно, и платье ея было иностраннаго покроя. И вдругъ Шельтонъ встртился взглядомъ съ молодымъ человкомъ, сидящимъ противъ него. Молодой человкъ тотчасъ же отвелъ свой взоръ, но Шельтонъ замтилъ, что въ его смлыхъ голубыхъ глазахъ мелькала какая-то насмшка. Ему показалось, что этотъ молодой человкъ съ одного взгляда произвелъ ему оцнку, посмялся въ душ надъ нимъ, но въ то же время какъ будто желалъ завязать съ нимъ знакомство. Его лицо сангвиника, съ небритой рыжеватой бородой, длиннымъ, тонкимъ носомъ и ироническимъ выраженіемъ полныхъ, красивыхъ губъ, заинтересовало Шельтона.

‘Лицо циника,— подумалъ Шельтонъ,— слишкомъ чувственное и слишкомъ циничное’.

Молодой человкъ сидлъ, запрятавъ ноги въ пыльныхъ сапогахъ подъ скамейку. Желтоватые пальцы его рукъ были согнуты, и на всей его молодой фигур, въ потрепанной одежд лежалъ отпечатокъ какой-то отчужденности. Никакого багажа у него не было.

Испуганная молоденькая двушка, съ блднымъ лицомъ, была его сосдкой. Должно быть, полное отсутствіе свтскаго отпечатка на этомъ молодомъ человк и побудило ее обратиться къ нему.

— Monsieur,— спросила она,— говорите вы по-французски?

— Въ совершенств,— отвчалъ онъ.

— Тогда скажите мн, гд достаютъ билеты?

Молодой человкъ покачалъ головой.

— Не знаю. Я иностранецъ,— сказалъ онъ.

Молодая двушка тяжело вздохнула.

— Въ чемъ дло, mademoiselle?— спросилъ онъ.

Двушка не отвчала и только крпче сжала руки на старомъ мшк, который лежалъ у нея на колняхъ.

Въ купэ воцарилось молчаніе, напоминающее то безмолвное ожиданіе, которое внезапно охватываетъ животныхъ, чувствующихъ приближеніе опасности. Взоры всхъ сидящихъ въ купэ обратились въ сторону обоихъ иностранцевъ, двушки и молодого человка. Два собесдника, разговаривающіе о садахъ, переглянулись, и взаимное недовріе на мгновеніе исчезло въ выраженіи ихъ лицъ. Дама съ римскимъ носомъ тотчасъ же убрала руку, лежащую у нея на колняхъ, и это движеніе совпало съ тмъ ощущеніемъ, которое испытывалъ и Шельтонъ. Казалось, будто рука эта испугалась, что у нея спросятъ что-нибудь, но и въ своемъ сердц Шельтонъ ощущалъ такую же тревогу.

— Monsieur,— сказала двушка съ дрожью въ голос.— Я очень несчастна., Не можете ли вы сказать, что мн сдлать? У меня не было денегъ, чтобы взять билетъ!

Въ лиц молодого чужестранца что-то дрогнуло.

— Да?— сказалъ онъ.— Это, впрочемъ, можетъ случиться съ каждымъ.

— Что же они сдлаютъ со мной?— проговорила она со вздохомъ.

— Не теряйте мужества, mademoiselle, — отвчалъ молодой человкъ, обводя глазами всхъ сидящихъ и останавливаясь на Шельтон.— Хотя я еще не знаю, что можно сдлать…

— О, monsieur!— прошептала двушка.

И хотя было ясно, что никто, кром Шельтона, не понималъ ихъ французскаго разговора, тмъ не мене что-то холодно-враждебное чувствовалось во всхъ сидящихъ въ купэ.

— Я желалъ бы помочь вамъ,— сказалъ молодой человкъ,— но къ несчастью…

Онъ пожалъ плечами, и снова его глаза встртились съ глазами Шельтона. Послдній какъ-то невольно опустилъ руку въ карманъ.

— Могу я быть чмъ-нибудь полезенъ?— спросилъ онъ по-англійски.

— Безъ сомннія, сэръ. Вы можете оказать величайшую услугу этой молодой лэди, ссудивъ ее деньгами на билетъ.

Шельтонъ тотчасъ же вынулъ золотую монету. Молодой человкъ взялъ ее и, передавая молодой двушк, сказалъ:

— Тысячу благодарностей. Voil une belle action!…

Но Шельтонъ чувствовалъ себя недовольнымъ и пристыженнымъ. Онъ всегда осуждалъ такую случайную благотворительность и сомнвался въ ея польз. Молодой чужестранецъ разговаривалъ теперь съ молодой двушкой на какомъ-то неизвстномъ язык, и Шельтонъ украдкой разсматривалъ его. Онъ былъ, очевидно, бродягой, но лицо его выражало тонкій умъ, иронію и благородство, не такъ часто встрчающіеся въ лицахъ обыкновенныхъ людей. Отъ него Шельтонъ перевелъ глаза на другихъ пассажировъ и тотчасъ же замтилъ у всхъ какую-то досаду и недоумніе, хотя они и продолжали свои прежнія бесды, стараясь выказать полнйшее равнодушіе къ тому, что происходило въ ихъ отдленіи вагона. Но Шельтонъ прекрасно сознавалъ, хотя никто и не говорилъ ему этого, что вс смущены происшедшимъ инцидентомъ. Случилось что-то такое, что противорчило всмъ ихъ понятіямъ о благопристойности, что-то опасное и вредное для общества и потому непростительное. Каждый изъ нихъ по-своему выказывалъ свое неудовольствіе, но, заглянувъ поглубже въ свою душу, Шельтонъ долженъ былъ сознаться себ, что и онъ испытываетъ аналогичныя чувства. Онъ взглянулъ на пухлую, гладкую руку дамы съ римскимъ носомъ, и ему показалось, что именно эта рука воплощаетъ въ себ воззрнія всхъ его случайныхъ спутниковъ и приговоръ общества, такъ какъ даже эти восемь человкъ, путешествующихъ въ третьемъ класс, какъ бы ни возмущался противъ этого его собственный умъ, все же представляли ядро того общества, къ которому онъ принадлежалъ.

Однако, то обстоятельство, что Шельтонъ былъ влюбленъ и подавно сдлался женихомъ, до нкоторой степени притупляло его воспріимчивость. Онъ не сталъ долго останавливаться на обсужденіи причинъ, вызвавшихъ чувство неловкости и неудовольствія окружающихъ, и мысли его быстро вернулись къ обаятельной улыбк и блестящимъ глазамъ той, чей образъ не покидалъ его во все кремя его добровольнаго изгнанія, бывшаго для него настоящимъ испытаніемъ. Онъ досталъ изъ кармана послднее письмо своей невсты, собираясь перечесть его, но молодой чужестранецъ, обратившійся къ нему на бгломъ французскомъ язык, заставилъ его поспшно спрятать это письмо въ карманъ.

— Изъ того, что она сообщила мн, сэръ,— сказалъ онъ, наклоняясь къ Шельтону для того, чтобы молодая двушка не разслышала его словъ,— я вижу, что ея положеніе весьма печальное. Я былъ бы радъ помочь ей, но вы видите… (онъ развелъ руками, и Шельтонъ замтилъ тотчасъ же, что у него не было жилета). Я не Ротшильдъ! Она брошена человкомъ, который завезъ ее въ Дувръ, пообщавъ жениться на ней. Посмотрите (онъ указалъ взглядомъ на двухъ дамъ, тщательно отодвигавшихся отъ молодой француженки), посмотрите, какъ он боятся даже платьемъ прикоснуться къ ея одежд! Это добродтельныя женщины, сэръ. Какая прекрасная вещь — добродтель! Какъ пріятно сознавать, что обладаешь ею, особенно тогда, когда нечего бояться искушеній!

Шельтонъ не могъ удержаться отъ улыбки, а когда онъ улыбался, то выраженіе его лица тотчасъ же смягчалось.

— Замтили ли вы,— продолжалъ молодой чужестранецъ,— что т, кто по своему темпераменту и обстоятельствамъ своей жизни мене всего пригодны для произнесенія приговоровъ, какъ разъ именно и бываютъ судьями? Сужденія общества всегда носятъ ребяческій характеръ, именно потому, что это общество состоитъ по преимуществу изъ такихъ лицъ, которыя никогда не нюхали пороха. И потомъ, не забывайте, что обладающіе богатствами, пожалуй, рискуютъ лишиться ихъ, если не станутъ всегда обвинять неимущихъ, какъ мошенниковъ и глупцовъ.

Шельтонъ былъ пораженъ не только этими внезапными разсужденіями бдно одтаго иностранца, но и тми противорчивыми чувствами, которыя поднимались въ его собственной душ. Стараясь воспротивиться странному влеченію, которое внушалъ ему этотъ неизвстный молодой человкъ, Шельтонъ проговорилъ:

— Вроятно, вы здсь чужестранецъ?

— Я пробылъ въ Англіи около семи мсяцевъ, но еще не былъ въ Лондон,— отвчалъ онъ.— Я разсчитывалъ добиться чего-нибудь тамъ. Пора!— прибавилъ онъ, и какая-то горькая и трогательная улыбка на мгновеніе появилась на его устахъ.— Не моя вина, если я потерплю неудачу. Вы англичанинъ, сэръ?

Шельтонъ кивнулъ головой.

— Простите мой нескромный вопросъ. Въ тон вашего голоса недостаетъ того, что я всегда замчалъ у англичанъ, какъ бы это назвать, увренности въ себ, что ли? Мн кажется, она является результатомъ вашего величайшаго національнаго качества.

— Какое же это качество?— улыбаясь, спросилъ Шельтонъ.

— Внутреннее довольство собой.

— Самодовольство?— повторилъ Шельтонъ.— И вы называете это величайшимъ качествомъ?

— Я бы скоре долженъ былъ назвать это большимъ недостаткомъ въ великомъ народ,— сказалъ молодой иностранецъ.— Безъ сомннія, вы самая высокоцивилизованная нація на земл, но вы нсколько страдаете отъ этого. Будь я англійскимъ проповдникомъ, то моимъ самымъ сильнымъ желаніемъ было бы нанести чувствительный ударъ вашему чванству.

Шельтонъ, откинувшись на спинку сиднія, съ любопытствомъ смотрлъ на чужестранца, высказывавшаго столь дерзкія мысли.

— Гм!— проговорилъ онъ.— Вы были бы очень непопулярнымъ проповдникомъ въ такомъ случа. Но я не думаю, чтобы мы были боле самодовольны, чмъ всякая другая нація.

Молодой человкъ кивнулъ въ знакъ согласія.

— Да, вы правы,— сказалъ онъ.— Это болзнь довольно распространенная среди всхъ націй. Посмотрите на этихъ людей (онъ указалъ взглядомъ на окружающихъ), что даетъ имъ право съ такимъ добродтельнымъ видомъ отворачиваться отъ тхъ, кто не идетъ съ ними по одной дорог? Вонъ того стараго крестьянина, пожалуй, надо исключить, впрочемъ, онъ вообще никогда не размышляетъ, а вотъ т двое, съ такимъ серьезнымъ видомъ разсуждающіе о цн на хмель, объ урожа картофеля, о продлкахъ Жоржа и тысяч всевозможныхъ пошлыхъ мелочей? Всмотритесь въ ихъ лица. Я вдь самъ происхожу изъ буржуазіи, и вотъ я спрашиваю васъ теперь, могли ли они совершить что-нибудь такое, что давало бы имъ право смотрть на другихъ сверху внизъ? Ничуть не бывало! Весь ихъ кругозоръ ограниченъ урожаемъ картофеля, помимо этого они ничего не знаютъ, а то, что имъ непонятно, внушаетъ имъ только ужасъ и презрніе. А такихъ милліоны. И это — общество! Voil la socit! Единственно, что у нихъ есть, это — трусость. Я воспитывался у іезуитовъ, monsieur, это и заставило меня думать о многомъ.

При обыкновенныхъ обстоятельствахъ Шельтонъ, конечно, пробормоталъ бы вжливо: ‘Вотъ какъ!’ въ отвтъ на такія слова и затмъ уткнулся бы носомъ въ газету, ища въ ней защиты отъ назойливаго собесдника. Но вмсто этого, подъ вліяніемъ какого-то непонятнаго внутренняго побужденія, онъ пристально посмотрлъ на молодого чужестранца и спросилъ его:

— Почему вы все это говорите мн?

Молодой бродяга,— судя по его сапогамъ, онъ не могъ быть ничмъ инымъ,— отвчалъ посл минутнаго колебанія и какъ будто ршившись говорить искренно:

— Видите ли, если бы вы такъ много скитались по свту, какъ я, то и у васъ бы также развился инстинктъ, который подсказывалъ бы вамъ выборъ собесдника и то, какъ надо говорить съ нимъ. Необходимость научаетъ этому, и если хочешь жить, то долженъ имть смлость смотрть въ лицо людямъ.

Отъ Шельтона не ускользнула тонкая лесть, заключавшаяся въ этихъ словахъ. Молодой человкъ какъ будто хотлъ сказать ему: ‘Я не боюсь, что вы меня не поймете и примите за бездльника только потому, что я изучаю человческую природу’.

— Нельзя ли что-нибудь сдлать для этой бдной двушки?— спросилъ Шельтонъ.

Его новый знакомый пожалъ плечами.

— Это пропащее дло,— сказалъ онъ.— Вамъ уже не исправить ея. Она отправится къ своей кузин въ Лондонъ и посмотритъ, не сможетъ ли та какъ-нибудь устроить ее. Вы дали ей средства дохать туда, это все, что вы можете сдлать. Ея дальнйшая судьба слишкомъ хорошо извстна.

Шельтонъ возмутился.

— Вдь это ужасно!— проговорилъ онъ.— Разв нельзя убдить ее вернуться домой? Я былъ бы радъ…

— Mon cher monsieur,— прервалъ его молодой бродяга,— вы очевидно еще не имли случая хорошо познакомиться съ тмъ, что представляетъ изъ себя ‘семья’. ‘Семья’ не любитъ попорченнаго добра. У нея не найдется добрыхъ словъ ни для сыновей, которые попали руками въ болото, ни для дочерей, которыхъ нельзя больше выдать замужъ. Что же они будутъ длать съ ней? Лучше ужъ привязать ей камень на шею и сразу бросить въ воду. Мы вс христіане, но быть христіаниномъ и быть добрымъ самаряниномъ далеко не одно и то же.

Шельтонъ взглянулъ на двушку, которая сидла неподвижно, сложивъ руки на своемъ старомъ мшк, и въ душ его поднималось возмущеніе противъ несправедливости жизни.

— Да,— замтилъ молодой чужестранецъ, словно угадывая его мысли,— то, что называется добродтелью, въ сущности больше ничего, какъ результатъ счастья. О, да, существуютъ условности! Соблюдайте ихъ, конечно, но не гордитесь, точно павлины, распускающіе хвостъ, тмъ, что вы не нарушаете ихъ! Счастье и трусость — вотъ что служитъ оплотомъ всхъ условностей, поврьте мн!

— Послушайте,— сказалъ Шельтонъ,— я дамъ ей свой адресъ и скажу, чтобы она написала мн, если захочетъ вернуться домой.

— Она никогда не вернется домой, у нея не хватитъ на это мужества.

Шельтонъ еще разъ посмотрлъ на двушку и поймалъ ея взглядъ, въ которомъ заключалось что-то раболпное. Ротъ у нея былъ чувственный, и ему показалось въ эту минуту, что слова молодого человка, пожалуй, справедливы.

‘Можетъ быть, не слдуетъ давать имъ адресъ моей частной квартиры’,— подумалъ онъ и написалъ на листк, вырванномъ изъ записной книжки: ‘Richard Paramor Shelton, C^o Paramor and Herring, Lincoln’s Inn Fields — адресъ конторы.

— Вы очень добры, сэръ. Мое имя Луи Ферранъ. Адреса у меня еще нтъ. Я постараюсь это объяснить ей. Въ данную минуту она слишкомъ ошеломлена и ничего не соображаетъ.

Шельтонъ снова взялся за газету. Но мысли его блуждали, и онъ никакъ не могъ сосредоточить своего вниманія на стать, которую читалъ. Слова молодого бродяги все еще звучали въ его ушахъ. Онъ поднялъ глаза и увидалъ, что дама съ римскимъ носомъ надла черныя перчатки. Ея строгій взглядъ былъ устремленъ на него, и въ немъ онъ прочелъ порицаніе, какъ будто онъ чмъ-то оскорбилъ ея чувство приличія.

Поздъ засвисталъ, и Шельтонъ опять вернулся къ газет, твердо ршившись не отрываться отъ чтенія, но, помимо воли, его взглядъ снова устремился на насмшливое лицо молодого чужестранца, такъ заинтересовавшаго его.

‘Этотъ парень много видалъ и много перечувствовалъ въ своей жизни, хотя онъ, должно быть, на десять лтъ моложе меня’,— подумалъ Шельтонъ.

Онъ сталъ смотрть въ окно, чтобы разсяться. Знакомые, родные ландшафты проносились передъ его глазами, но онъ не замчалъ ничего, ощущая какое-то странное, смутное недовольство въ душ, какъ будто передъ нимъ открылись какіе-то новые тайники мыслей, куда онъ раньше не заглядывалъ.

II.
Антонія.

За пять лтъ до этого дня Шельтонъ стоялъ однажды, посл обда, на набережной и смотрлъ на лодки, принадлежащія тому самому колледжу, въ которомъ онъ когда-то находился, въ бытность свою оксфордскимъ студентомъ. Онъ покинулъ Оксфордъ нсколько лтъ тому назадъ, но ежегодныя университетскія гребныя гонки все еще продолжали привлекать его, и онъ обыкновенно не пропускалъ ихъ.

Это было уже въ конц лтнихъ гонокъ. Онъ не спускалъ глазъ съ лодокъ, скользящихъ по рк, и въ это время вдругъ почувствовалъ, что кто-то прикоснулся къ его рук.

— Вы-не знакомы съ моей семьей, Шельтонъ?— раздался голосъ у него за спиной. Онъ обернулся и увидалъ около себя очень молоденькую двушку, блокурые волосы которой были распущены и перевязаны лентой. Лицо ея дышало оживленіемъ, и она не спускала глазъ съ гребцовъ. Высокій господинъ, съ тонкимъ горбатымъ носомъ и веселымъ, загорлымъ лицомъ, крпко пожалъ руку Шельтона. Хорошенькая двушка робко и нетерпливо протянула ему свою тоненькую ручку и тотчасъ же отвернулась, а ея мать, съ кроткими глазами газели, ласково спросила его:

— Это вы мистеръ Шельтонъ? Мы такъ много слышали о васъ отъ Бернарда. Онъ былъ вдь вашимъ школьнымъ товарищемъ въ Итон, не правда ли?.. Какъ грустно смотрть на этихъ юношей въ лодкахъ! Должно быть, они сильно утомились!

— Мама, вдь это имъ нравится!— возразила молодая двушка съ жаромъ.

— Антоніи слдовало бы самой быть гребцомъ,— замтилъ ея отецъ, фамилія котораго была Деннантъ.

Шельтонъ проводилъ ихъ въ отель, гд они остановились, и, идя рядомъ съ Антоніей, разсказывалъ ей разныя подробности своей жизни въ колледж. Онъ пообдалъ съ ними въ этотъ вечеръ и, уходя отъ нихъ, испытывалъ ощущеніе, похожее на то, которое производитъ впервые выпитый бокалъ шампанскаго.

Деннанты жили въ шести миляхъ отъ Оксфорда въ своемъ имніи Холмъ-Оксъ, и черезъ два дня Шельтонъ снова постилъ ихъ. Но потомъ прошло два года, прежде чмъ онъ увидлъ Антонію, хотя ея хорошенькое личико, съ холодными, нсколько надменными глазами, часто вспоминалось ему, когда онъ сидлъ за чтеніемъ въ своей комнат весной и въ окно къ нему доносился ароматъ цвтущихъ луговъ, или, же когда онъ игралъ въ крокетъ, участвовалъ въ гребной гонк или охотился.

Черезъ два года онъ пріхалъ къ Деннантамъ по приглашенію своего товарища Бернарда. Посл состязанія въ крикетъ устроились танцы вечеромъ, на лужайк. Блокурые волосы Антоніи теперь были причесаны иначе, но глаза ея остались прежними. Онъ танцовалъ съ нею и своей неутомимостью и ловкостью превзошелъ всхъ остальныхъ. Должно быть, тогда она и почувствовала къ нему уваженіе. Онъ былъ худощавъ и немного выше ея ростомъ и говорилъ съ нею о такихъ вещахъ, которыя интересовали ее. Ей было семнадцать лтъ, а ему двадцать девять. Слдующіе два года онъ часто прізжалъ къ нимъ. Время проходило въ развлеченіяхъ разнаго рода. Молодые люди вмст посщали театры, концерты. Въ глазахъ Антоніи проглядывало больше дружелюбія, но и больше любопытства, взоры же Шельтона становились робкими, застнчивыми, и временами въ нихъ прорывалась затаенная страстность. Вскор умеръ его отецъ, и онъ отправился путешествовать вокругъ свта, пока, наконецъ, не наступила для него ршительная минута, когда, въ одно мартовское утро, онъ покинулъ свой пароходъ въ Марсели и слъ на поздъ, отправляющійся въ Перъ.

Онъ нашелъ Антонію въ одномъ изъ роскошныхъ отелей, пріютившихся среди сосновой рощи, гд всегда можно встртить избранное англійское общество, богатыхъ американцевъ, русскихъ княгинь и еврейскихъ капиталистовъ. Конечно, если-бъ Антонія остановилась въ другомъ мст, то онъ не былъ бы шокированъ этимъ, но тмъ не мене былъ бы очень удивленъ. Ея голубые глаза остановились на мгновеніе на его загорломъ лиц и на его бородк, которой онъ почему-то особенно гордился, и ему показалось, что въ нихъ промелькнуло ласковое выраженіе, впрочемъ тотчасъ же исчезнувшее. Эти глаза какъ будто говорили ему: ‘Да, я очень рада видть васъ. Но что же дальше?’…

Онъ былъ приглашенъ къ ихъ заповдному столику, стоящему отдльно въ просторной арк, въ зал табльд’ота. Кром мистера и миссисъ Деннантъ, тамъ возсдала еще миссъ Шарлотта Пенгвинъ, старая два, тетушка, страдающая легкими. Когда Шельтонъ увидлъ ихъ въ первый разъ за этимъ столомъ, то испыталъ странное чувство неловкости. Его поразила ихъ отчужденность здсь, словно для нихъ не существовалъ никто другой. Они бесдовали только другъ съ другомъ, находя смшными всхъ остальныхъ и не замчая, что ихъ тоже находятъ смшными. Шельтонъ прекрасно видлъ это, но скоро пересталъ ощущать неловкость и проходилъ съ ними по зал, какъ-то неестественно выпрямившись и въ то же время негодуя на свою глупость.

Онъ здилъ кататься съ Антоніей въ сопровожденіи ея тетушки, сыгралъ съ нею множество партій въ теннисъ, но только по вечерамъ, посл обда, когда они сидли въ плетеныхъ креслахъ, отодвинувъ ихъ какъ можно дальше отъ калориферовъ, онъ ощущалъ близость къ ней. Онъ взялъ на себя роль ея товарища, друга, которому она могла поврять свою тоску по дому. Даже когда она молча сидла, устремивъ свой холодный взглядъ, или же разсматривала свои рисунки, которые ни за что не хотла ему показать, онъ все-таки чувствовалъ, что нуженъ ей среди всей этой чуждой атмосферы, которая окружала ее. Все ему нравилось въ ней, даже ея недостатки, и съ каждымъ днемъ ея обаяніе усиливалось.

Однажды, посл обда, онъ пошелъ съ нею прогуляться по ея любимой дорог. Внизу вс сады словно потонули въ оранжевомъ сіяніи. Въ воздух уже ощущалась вечерняя прохлада, придававшая особенную бодрость всмъ движеніямъ.

Антонія пустилась бжать къ развалинамъ старинной башни. Шельтонъ, любуясь ея ловкими прыжками съ камня на камень, тотчасъ же послдовалъ за ней. Но она уже успла взобраться на верхушку и вызывающе смотрла на него. Снизу она казалась ему прекрасной статуей, поставленной на высот, чтобы привлекать къ себ восхищенные взоры. Ея щеки разрумянились, глаза блестли, и молодая грудь дышала глубоко и сильно. Она подняла руки, точно собираясь летть, и взмахнула своими длинными, широкими рукавами, напоминавшими крылья.

Шельтонъ быстро взбжалъ на верхъ и очутился возл нея. Онъ былъ блденъ, и сердце его билось такъ сильно, точно готово было выскочить.

— Антонія,— прошепталъ онъ страстно,— я люблю васъ.

Она вздрогнула, какъ будто его слова испугали ее. Но досада, мелькнувшая въ ея глазахъ, тотчасъ же исчезла, когда она замтила, съ какой тоской онъ смотритъ на нее.

Они простояли молча нсколько секундъ и затмъ пошли домой. Шельтонъ мучительно задумался надъ той загадкой, которую представляла для него эта двушка. Любитъ ли она его? Возможно ли это?.. Вечеромъ тотъ инстинктъ, который часто замняетъ разсудокъ у влюбленныхъ, заставилъ его уложить свои вещи и ухать въ Каннъ.

Черезъ два дня онъ вернулся. Тетушка встртила его радостнымъ восклицаніемъ, когда онъ подошелъ къ нимъ. Антонія же, сидвшая въ плетеномъ кресл и разсматривавшая свою тетрадь съ рисунками, быстро взглянула на него и молча протянула ему руку.

Шельтонъ долженъ былъ отвчать на разспросы тетушки, гд онъ былъ и что онъ длалъ, и эти нсколько минутъ показались ему безконечными. Ему хотлось поскоре подойти къ Антоніи, взглянуть на нее. Наконецъ, тетушка снова принялась за ‘Morning Post’, которую читала вслухъ, когда онъ вошелъ.

Легкое прикосновеніе къ его рукаву заставило его вздрогнуть. Антонія наклонилась къ нему съ пылающими щеками и тихо сказала:

— Хотите взглянуть на мои рисунки?

Тетушка продолжала чтеніе, и Шельтону, наклонившемуся въ эту минуту надъ тетрадью съ рисунками, казалось, будто онъ никогда не слышалъ боле пріятныхъ звуковъ, чмъ монотонный голосъ этой фешенебельной старой двы, читавшей вслухъ выдержки изъ столь же фешенебельной англійской газеты.

Дв недли спустя миссисъ Деннантъ говорила Шельтону:

— Милый Дикъ, мы бы желали, чтобы вы не видались съ Антоніей посл отъзда отсюда, по крайней мр, до іюля. Я знаю, что вы считаете себя помолвленнымъ съ нею и уже получали поздравленія отъ другихъ. Но мы-то думаемъ все же, что вамъ обоимъ надо время обдумать это. Молодежь не всегда знаетъ, чего она хочетъ! Во всякомъ случа, ждать вдь недолго?..

— Три мсяца!— вздохнулъ Шельтонъ.

Не ему пришлось проглотить эту пилюлю, скрывая свою досаду. Другого исхода не было. Антонія съ какимъ-то страннымъ удовольствіемъ согласилась на это условіе, какъ будто и въ самомъ дл она думала, что такъ будетъ полезно для нея.

— По крайней мр, у насъ будетъ что-нибудь впереди, Дикъ,— сказала она ему.

Онъ откладывалъ свой отъздъ насколько возможно и только въ конц апрля ухалъ въ Англію. Она одна пошла провожать его. Погода была плохая, пасмурная, шелъ мелкій дождь, и ея высокая, стройная фигура въ маленькой шапочк выдлялась среди дрожащихъ отъ холода туземцевъ своимъ полнымъ равнодушіемъ ко всякимъ перемнамъ погоды. Онъ съ тоской сжималъ ея руку, ощущая ея теплоту сквозь мокрую перчатку, а она съ улыбкой смотрла ему въ глаза.

— Вы будете писать мн?— прошепталъ онъ.

— Ну разумется. Не будьте же такимъ глупымъ, Дикъ!

Она нсколько времени бжала возл позда, когда онъ двинулся впередъ, и ея возгласъ: ‘Прощайте!’ прозвучалъ громко и смло, заглушая даже стукъ колесъ. Онъ видлъ, какъ она подняла руку въ послдній разъ, и долго смотрлъ въ окно, не отрываясь, пока все не потонуло вдали въ однообразномъ сромъ сумрак.

III.
Звринецъ.

Въ то время какъ Шельтонъ получалъ свой багажъ на вокзал, по прізд изъ Дувра, мимо него прошла молодая двушка-иностранка, съ которой онъ халъ въ позд. Несмотря на сильное желаніе сказать ей нсколько ободряющихъ словъ, Шельтонъ ничего не могъ придумать и только застнчиво улыбнулся. Ея фигура скоро исчезла среди толпы, суетившейся около своихъ вещей, и Шельтонъ пересталъ о ней думать, занятый разыскиваніемъ своего чемодана. Но когда онъ халъ домой въ кэб, то увидалъ другого своего спутника, бродягу, иностранца, который переходилъ улицу большими шагами, осматриваясь кругомъ страннымъ, разочарованнымъ взглядомъ.

Когда кончились вс хлопоты, всегда сопряженныя съ устройствомъ своей жизни посл долгаго отсутствія, время для Шельтона стало тянуться безконечно долго. Іюль представлялся ему такимъ отдаленнымъ, какъ будто, онъ долженъ былъ наступить лишь въ слдующемъ-вк. Глаза Антоніи слабо улыбались ему вдали, но вдь онъ еще не скоро увидитъ ее!…

‘Я встртилъ въ позд молодого иностранца, — писалъ онъ ей,— который произвелъ на меня странное впечатлніе. Онъ подйствовалъ на меня точно зараза, и все окружающее представляется мн теперь пошлымъ и безсмысленнымъ. Только ваши письма вносятъ свтъ и радость въ мою жизнь… Джонъ Нобль обдалъ со мной вчера. Бдняга старался меня убдить выступить кандидатомъ въ парламентъ на предстоящихъ выборахъ! Но я не чувствую себя способнымъ издавать законы для тхъ жалкихъ существъ, которыхъ мы видимъ на улицахъ. Нтъ, ужъ лучше не нести отвтственности, если не можешь сдлать ихъ счастливыми!…’

Въ самомъ дл, улицы Лондона, посл долгаго отсутствія и пребыванія на восток, представлялись ему теперь совсмъ въ иномъ свт, и онъ находилъ въ нихъ много матеріала для размышленій. Прежде онъ какъ-то мало обращалъ вниманія на уличную суету, на т контрасты, которые теперь бросались ему въ глаза. Онъ не замчалъ тогда, въ этой смшанной уличной толп, жалкихъ, измученныхъ женщинъ, съ выраженіемъ глазъ затравленнаго животнаго, и хорошо упитанныхъ мужчинъ, съ алчнымъ взглядомъ блестящихъ, выпуклыхъ глазъ. Онъ видлъ этихъ мужчинъ везд: въ окнахъ клуба, на охотахъ, въ ложахъ театра, на лстницахъ, отеля, въ разныхъ мстахъ, гд они исполняли разныя обязанности. Онъ видлъ также дамъ, съ суровымъ, непреклоннымъ взглядомъ, богато одтыхъ — и рядомъ блдныхъ, изможденныхъ мужчинъ, съ бгающими, испуганными глазами, видлъ изысканно одтыхъ дамъ и джентльменовъ въ роскошныхъ экипажахъ и рядомъ оборванцевъ, съ молящими глазами и печатью нужды и лишеній на лиц…

И Шельтонъ удивлялся теперь, какъ могъ онъ раньше проходить мимо, словно ничего этого не замчая.

Въ ма онъ получилъ письмо, написанное по-французски. Оно было слдующаго сдержанія:

‘Милостивый государь! Простите, что я осмливаюсь напомнить вамъ о нашей встрч въ вагон, во время поздки изъ Дувра въ Лондонъ, когда вы были такъ добры, что предложили мн оказать поддержку въ случа нужды. Я исходилъ весь городъ, но, не зная, изъ какого дерева надо длать стрлы, чтобъ попадать въ цль, и дойдя до полнаго истощенія своихъ ресурсовъ, совершенно обезкураженный, я ршился, наконецъ, воспользоваться вашимъ позволеніемъ и обратиться къ вамъ, зная ваше доброе сердце. Съ тхъ поръ какъ мы съ вами видлись, я прошелъ вс ступени злосчастія и не знаю, осталась ли хоть одна дверь, въ которую я бы не постучался! Я пробовалъ обращаться къ той фирм, названіе которой вы сообщили мн, но къ несчастью я имю видъ оборванца, и поэтому мн отказались дать вашъ частный адресъ. Но они предложили мн написать письмо, общая переслать вамъ его. Разв въ этомъ не отражается англійскій характеръ?

‘Вс мои надежды я возлагаю на васъ. Врьте, милостивый государь (независимо отъ какого бы то ни было вашего ршенія), въ преданность вашего

Луи Феррано’.

Шельтонъ взглянулъ на конвертъ и увидалъ, что письмо было написано недлю тому назадъ. Образъ молодого бродяги, какъ живой, всталъ передъ его глазами. Онъ видлъ его подвижное, насмшливое лицо сангвиника, слышалъ его бглую французскую рчь, и — странная вещь,— мысль объ этомъ бродяг какъ-то сразу заставила потускнть блестящій образъ Антоніи, носившійся въ его мечтахъ, и отодвинула его на задній планъ.

Шельтонъ встртилъ этого незнакомца въ конц своего путешествія изъ Пера въ Лондонъ, возвращаясь туда уже какъ женихъ Антоніи. Именно это обстоятельство въ глазахъ Шельтона имло особенно важное значеніе и давало Феррану право разсчитывать на его помощь. Кликнувъ кэбъ, Шельтонъ отправился отыскивать его по адресу, который былъ данъ въ письм. Найти означенное жилище было довольно трудно. Входной двери въ дом не было, и Шельтонъ прямо вошелъ въ коридоръ, выложенный кирпичомъ. Постучавъ въ маленькое окно съ опускной рамой, гд, по его предположеніямъ, долженъ былъ жить сторожъ, Шельтонъ обратилъ, наконецъ, на себя вниманіе какой-то женщины. Она вышла къ нему съ раскраснвшимся лицомъ и съ остатками мыльной пны на рукахъ и сообщила ему, что молодой человкъ, о которомъ онъ справляется, ушелъ, не оставивъ своего адреса.

— Но нтъ ли здсь кого-нибудь, кого бы я могъ разспросить о немъ?— освдомился у нея Шельтонъ.

— Да, тутъ есть французъ,— отвчала она и тотчасъ же, пріоткрывъ какую-то внутреннюю дверь, крикнула:— Френчи, идите сюда!

На зовъ вышелъ какой-то маленькій, высохшій человчекъ, съ желтымъ, сморщеннымъ лицомъ, изношеннымъ и циничнымъ. На Шельтона онъ произвелъ странное впечатлніе зврка, сидящаго въ клтк и подозрительно обнюхивающаго его. Узнавъ, въ чемъ дло, этотъ человчекъ сказалъ:

— Онъ ушелъ отсюда десять дней тому назадъ, въ компаніи съ какимъ-то мулатомъ. Но зачмъ онъ вамъ нуженъ, позвольте спросить?— спросилъ онъ, подозрительно поглядывая на незнакомаго господина, явившагося съ разспросами.

Шельтонъ вынулъ письмо и показалъ ему.

— Ахъ, такъ я васъ знаю!— вскричалъ французъ, и на лиц, его появилась блдная улыбка.— Онъ говорилъ о васъ. ‘Если только я найду его, то я спасенъ’! говорилъ онъ. ‘Этотъ молодой человкъ понравился мн, у него есть мысли въ голов’,— прибавлялъ онъ обыкновенно.

— Нельзя ли его найти черезъ вашего консула?

Французъ покачалъ головой.

— Это все равно, что искать алмазовъ на дн моря, — сказалъ онъ.

— Какъ вы думаете, можетъ онъ вернуться сюда? Вроятно, впрочемъ, что вы тогда уже передете отсюда сами? Здсь вы, конечно, не останетесь,— прибавилъ Шельтонъ.

По лицу француза скользнула насмшливая улыбка.

— О, я?— сказалъ онъ.— Да, было время, когда я лелялъ надежду, что выплыву, но теперь у меня нтъ больше иллюзій. Я брею разныхъ субъектовъ ради куска хлба и буду брить ихъ до скончанія дней своихъ. Но вы оставьте письмо у меня. Онъ, несомннно, вернется. Онъ заложилъ тутъ свое пальто, но оно стоитъ больше той суммы, которую онъ получилъ за него. О, да! Онъ вернется несомннно. Это молодой человкъ, имющій принципы. Оставьте письмо мн. Я всегда нахожусь здсь.

Шельтонъ сначала колебался, но слова француза: ‘Я всегда нахожусь здсь’, тронули его своей простотой. Ничего ужасне этого не могло быть сказано!

— Можете вы дать мн листокъ бумаги? Прошу васъ, возьмите эту мелочь за труды,— сказалъ Шельтонъ.

— Благодарю васъ,— просто отвтилъ французъ.— Онъ говорилъ, что у васъ доброе сердце. Если вы ничего не имете противъ кухни, то могли бы тамъ написать ваше письмо.

Шельтонъ прошелъ въ кухню, также съ каменнымъ поломъ и стнами, и, присвъ къ столу, началъ писать. Тутъ же сидлъ какой-то худой старикъ, который все время бормоталъ что-то себ подъ носъ. Шельтонъ всячески старался не возбуждать его вниманія, подозрвая, что старикъ не былъ трезвъ. Но этотъ старый джентльменъ тотчасъ же обратился къ нему, какъ только онъ собрался уходить.

— Бывали ли вы когда-нибудь у дантиста, сударь?— заговорилъ онъ, стараясь вытащить своими сморщенными пальцами шатающійся зубъ, очевидно мшавшій ему.— А вотъ я пошелъ однажды къ такому господину, который уврялъ, что можетъ безъ боли пломбировать зубы. Дйствительно, онъ безъ боли запломбировалъ мн зубъ. Но разв эти пломбы сидятъ на мст? Нтъ, дружокъ, он выскакиваютъ, прежде чмъ вы успете сказать два слова! Ну, скажите же мн, можно это назвать зубоврачебнымъ искусствомъ?…— Уставивъ свои помутнвшіе глаза на блоснжный и высокій воротничокъ Шельтона, онъ продолжалъ съ пьянымъ гнвомъ:— И все такъ въ нашей фарисейской стран! Говорятъ о высокой нравственности, объ англо-саксонской цивилизаціи! Міръ никогда еще не стоялъ такъ низко. Тьфу!— вотъ чего стоитъ эта нравственность! Отъ нея воняетъ. Взгляните на положеніе искусства въ этой стран, на дураковъ, которые ломаются на сцен! Взгляните, какія картины, какія книги продаются! Я-то знаю, что говорю, хоть я теперь — человкъ-сэндвичъ! А въ чемъ секретъ всего? купля и продажа, дружокъ! Все пропало, если вы спустились ниже извстной глубйны. Вы думаете, что можете пробиться сквозь стны, царапая и срывая свою шкуру? О, нтъ! Мы вдь не любимъ смотрть, какъ течетъ кровь!…

Шельтонъ остановился въ недоумніи, не зная, какъ ему быть, отвчать или нтъ на эту странную рчь. Но старый джентльменъ продолжалъ, преслдуя свою мысль, не дожидаясь его отвта:

— Сэръ, разв вы не видите крайностей въ этой стран, обвянной туманами? Думаете вы, что такіе жалкіе обломки, какъ я, должны существовать? Почему они насъ не убиваютъ сразу? Палліативы, сударь, палліативы… а зачмъ? Потому что имъ нужны крайности. Взгляните на женщинъ. Здшнія улицы — это скандалъ на весь міръ. Но они даже не признаютъ, что эти вещи существуютъ! Они задираютъ свои носы такъ высоко, что даже не замчаютъ этого. Они прищуриваютъ глаза, чтобъ не видть этого. Вотъ что представляетъ изъ себя наша буржуазная страна! Ну что-жъ, пускай, говорите вы?— Шельтонъ, впрочемъ, не говорилъ ни слова.— Хорошо, дружокъ, пускай! Но тогда не говорите мн, что это высшая нравственность, что это высшая цивилизація? Что можно ожидать отъ страны, въ которой не допускается никогда проявленіе яркихъ эмоцій? Дружокъ, вдь результатомъ этого является сентиментальность, самая безцвтная или желтоватая вещь, врод стильтонскаго сыра, прорзаннаго зеленой плсенью. Пойдите-ка въ театръ и посмотрите, что тамъ играютъ! Разв это можетъ дать какую-нибудь пищу уму и сердцу взрослыхъ мужчинъ и женщинъ? И это они называютъ пьесами? Вдь это болтовня, годная лишь для дтей да для мальчишекъ, лавочныхъ разсыльныхъ. Я самъ былъ актеромъ!…

Шельтонъ слушалъ эти рчи стараго, пьянаго актера со смшаннымъ чувствомъ удивленія и смущенія. Наконецъ, тотъ, какъ будто утомившись, замолчалъ и сидлъ нсколько минутъ, скорчившись, у стола. Потомъ вдругъ онъ спросилъ Шельтона:

— Я думаю, что вы не напиваетесь? Вы слишкомъ корректный англичанинъ для этого, не такъ ли?

— Очень рдко,— отвчалъ Шельтонъ.

— Жаль. Подумайте, сколько наслажденія доставляетъ вамъ забвеніе! Я напиваюсь каждый вечеръ.

— Долго ли вы протянете такимъ образомъ?

— И говорятъ же они, эти англичане! Ну, съ какой стати я буду лишать себя единственнаго наслажденія, которое у меня остается, для того только, чтобы продлить свою жалкую жизнь? Если у васъ есть что-нибудь, ради чего вамъ стоитъ оставаться трезвымъ, то соблюдайте трезвость во что бы то ни стало. А если нтъ, то чмъ скоре вы напьетесь, тмъ лучше для васъ. Это ясно.

Въ коридор Шельтонъ спросилъ маленькаго француза, кто этотъ старикъ?

— Онъ англичанинъ… изъ Бельфаста. Да, да, большой пьяница,— отвчалъ французъ.— Вы пьяная нація.— Онъ развелъ при этомъ руками.— Онъ ничего не стъ и ничего у него не осталось. Это грустно — онъ человкъ съ умомъ. Если вы никогда не видали подобныхъ дворцовъ, monsieur, то я буду радъ показать вамъ наши палаты.

Шельтонъ раскрылъ свой портсигаръ и предложилъ ему.

— Это хорошо, — сказалъ французъ, морща носъ и беря папироску.— Вы совершенно правы. Я-то уже привыкъ къ здшнему воздуху. Мы вдь здсь не въ гарем.

Шельтону стало совстно за свою брезгливость.

— Вотъ это, — сказалъ его проводникъ, отворяя одну дверь въ верхнемъ этаж, — образчикъ аппартаментовъ, предназначенныхъ для нашихъ ‘принцевъ крови’.

Въ комнат стояли четыре желзныя кровати. Французъ откинулъ темное одяло, прикрывавшее одну изъ кроватей, и сказалъ:

— Они уходятъ утромъ, зарабатываютъ достаточно, чтобы напиваться вечеромъ, потомъ заваливаются спать и когда проспятся, то начинаютъ снова. Въ этомъ проходитъ вся ихъ жизнь. Есть люди, которые думаютъ, что это можно измнить. Mon cher monsieur, даже въ этой стран надо смотрть въ глаза дйствительности. Эти господа лучше бы сдлали, если-бъ обратили свое реформаторское рвеніе на высшее общество. Это принесло бы гораздо больше пользы. Вдь именно ваше высшее общество творитъ такія созданія. Не можетъ быть никакой жатвы, если не срзать корней! Selon moi,— проговорилъ онъ, пуская дымъ черезъ носъ,— большой разницы нтъ между вашимъ высшимъ обществомъ и вотъ этими индивидами. И т, и другіе жаждутъ наслажденій и думаютъ только о себ, что вполн естественно. Но на долю однихъ выпала удача, а на долю другихъ… Ну, вы видите сами! Да…— онъ пожалъ плечами,— это обычное явленіе. Меня здсь не разъ обкрадывали. Если у васъ есть новые башмаки, хорошій жилетъ, пальто, то вы должны имть глаза на затылк. И какъ населены эти дома! Вы постоянно подвергаетесь опасности спать въ чьемъ-нибудь обществ. Вотъ моя кліентура! Половина изъ нихъ не платитъ мн. Я беру пенни за бритье и два пенса за стрижку. Quelle vie! Вотъ этотъ джентльменъ,— онъ указалъ на кровать,— долженъ мн пять пенсовъ. А вотъ тутъ спитъ бывшій солдатъ. Это конченный человкъ. Вс они отупли, оскотинились, ни у одного не осталось и тни мужества. Но поврьте мн, monsieur,— сказалъ онъ, отпирая другую дверь,— если вы спустились до подобнаго рода домовъ, то не можете обойтись безъ этого порока. Онъ такъ же будетъ необходимъ для васъ, какъ воздухъ для легкихъ. Что бы тамъ ни было, но вы должны прибгать къ этому, чтобы получить хотя бы небольшое утшеніе — un peu de soulagement. Да, да! Прежде чмъ судить этихъ свиней, поразмыслите-ка о жизни. Я прошелъ черезъ все это, monsieur. Очень плохо никогда не знать наврное, будешь ли имть обдъ! Джентльмены съ свинымъ желудкомъ, съ деньгами въ карман, знающіе, что они могутъ всегда имть и деньги, и обдъ, никогда не задумываются надъ этимъ. Да и зачмъ? Такая опасность вдь имъ не угрожаетъ… Вс клти тутъ одинаковы. Пойдемъ внизъ, и я вамъ покажу кладовую.

Онъ повелъ Шельтона черезъ кухню, которая, повидимому, служила въ то же время и гостиной въ этомъ заведеніи,— въ чуланъ, наполненный грязной посудой. Тамъ былъ очагъ, гд горлъ огонь.

— У насъ всегда есть горячая вода,— сказалъ французъ,— а три раза въ недлю они топятъ вонъ тамъ,— онъ указалъ на подвалъ,— для того, чтобы наши кліенты могли избавиться отъ своихъ паразитовъ. О, да, у насъ тутъ есть вс удобства!…

Шельтонъ вернулся въ кухню и тамъ распростился съ маленькимъ французомъ, который сказалъ ему чрезвычайно любезнымъ тономъ:

— Будьте уврены, monsieur, что этотъ молодой человкъ тотчасъ же получитъ ваше письмо, если только онъ вернется сюда. Мое имя: Кароланъ, Жюль Кароланъ, къ вашимъ услугамъ!…

IV.
Въ театр.

Шельтонъ вышелъ изъ этого страннаго дома съ такимъ ощущеніемъ, какъ будто только что освободился отъ кошмара. ‘Старый актеръ былъ пьянъ,— думалъ онъ,— и притомъ онъ, безъ сомннія, ирландецъ. Однако, въ его словахъ все же есть доля правды. Я фарисей, какъ и вс остальные, вс т, кто не опустился на дно. Моя респектабельность въ сущности не что иное, какъ результатъ счастья. Родись я въ такихъ же условіяхъ, какъ онъ, неизвстно, чмъ бы я былъ теперь!…’ Размышляя такимъ образомъ, онъ смотрлъ на людской потокъ, направляющійся отъ большихъ магазиновъ, и старался разгадать, что кроется подъ маской равнодушія и самодовольства у всхъ этихъ людей. Если бы посадить всхъ этихъ дамъ и джентльменовъ на дно того колодца, куда онъ только что заглянулъ, то сумлъ ли бы хоть одинъ изъ нихъ вынырнуть оттуда? Однако, Шельтонъ никакъ не могъ представить себ ихъ на дн. Это было слишкомъ невроятно и… слишкомъ нелпо!

Одна парочка, среди всей смшанной, разношерстной толпы, наполнявшей улицу, почему-то въ особенности обратила на себя его вниманіе. Высокій, красивый, хорошо одтый господинъ шелъ рядомъ съ женой. Въ ихъ наружности, въ словахъ, съ которыми они обращались другъ къ другу, все указывало, что они принадлежали къ хорошему обществу. Ничего не было обиднаго въ ихъ манерахъ, но они какъ будто совсмъ не замчали существованія другихъ людей. Вся фигура мужчины дышала спокойнымъ довольствомъ, увренностью въ себ. Онъ разговаривалъ съ женой тихимъ, ровнымъ голосомъ, и Шельтонъ былъ заране убжденъ, что ихъ разговоръ ничмъ не отличается отъ разговора множества другихъ такихъ же благовоспитанныхъ парочекъ, прізжающихъ изъ своихъ загородныхъ имній въ Лондонъ за покупками и чтобы поразвлечься. Конечно, они говорятъ о томъ, гд будутъ обдать, что собираются купить и въ какомъ театр проведутъ вечеръ! Предметъ ихъ разговоровъ почти не мняется. Все это — люди, принадлежащіе къ хорошему обществу, хорошо воспитанные. Шельтонъ встрчалъ ихъ во всхъ загородныхъ мстахъ, въ сельскихъ резиденціяхъ и примирялся съ ними, какъ съ чмъ-то неизбжнымъ, впрочемъ, не безъ нкотораго глухого протеста въ душ. Антонія всегда была окружена такими людьми. Они были хорошо воспитаны, занимались благотворительностью, спокойно и ясно судили обо всемъ и нетерпимо относились къ такому поведенію, которое считали ‘невозможнымъ’. Они не допускали никакого нарушенія нравственныхъ правилъ, никакого нарушенія приличій и установленнаго этикета. И они жили спокойно и благополучно, неуязвимые и увренные въ себ. Однако, воспоминаніе о дом, который онъ только что постилъ, дйствовало точно разлагающій ядъ на душу Шельтона. Спокойное благополучіе этихъ людей казалось ему почти преступленіемъ. И вдругъ ему пришло въ голову, когда онъ шелъ по улиц слдомъ за изысканной парочкой, разсуждающей о томъ, въ какой театръ пойти вечеромъ, что вдь и онъ всей своей вншностью, своимъ воспитаніемъ и манерами похожъ на этихъ людей! ‘Ахъ,— подумалъ онъ въ эту минуту,— сколько пошлости гнздится во всей нашей утонченности!’ Но все-таки въ глубин души онъ самъ не врилъ въ свое возмущеніе. Да въ сущности, что собственно могло такъ возмущать его въ этихъ людяхъ, къ которымъ онъ самъ принадлежалъ?

Онъ вернулся домой, недовольный всмъ на свт и въ особенности собой. И со свойственной его натур порывистостью сдлалъ самую неблагоразумную вещь, какую только могъ совершить. Онъ взялъ перо, чтобы подлиться съ Антоніей своими странными переживаніями.

‘…Пошлость — вотъ настоящее слово! Эта пошлость окружаетъ насъ повсюду, и мы погрязли въ ней вс, кто бы мы ни были, герцоги или мусорщики,— писалъ онъ ей въ заключеніе.— Мы заботимся лишь о томъ, чтобы оградить свою собственность, свой комфортъ, и если выражаемъ свои симпатіи, то лишь согласно правиламъ и такъ, чтобы это не повредило намъ самимъ, Есть что-то глубоко отталкивающее въ самой человческой природ, и наиболе уравновшенные, благополучные люди кажутся мн наиболе отталкивающими…’

Онъ вдругъ остановился и бросилъ перо. Нашелся ли бы хоть одинъ человкъ изъ его знакомыхъ, который не посовтовалъ бы ему обратиться къ доктору, если бы прочелъ написанныя имъ строки? Въ самомъ дл, разв могло бы существовать общество при иныхъ условіяхъ, при отсутствіи здраваго смысла, практичности, взаимной симпатіи?…

Черезъ три дня посл этого онъ получилъ отвтъ Антоніи, написавшей ему между прочимъ:

‘…Я не совсмъ понимаю, что вы подразумваете подъ словами: ‘наиболе уравновшенные, благополучные люди’. Почему они кажутся вамъ наиболе отталкивающими? Разв не надо быть вполн уравновшеннымъ, чтобы стать совершеннымъ? Я не люблю неуравновшенныхъ людей. Мн надо было заниматься музыкой, играть на скверномъ піанино посл прочтенія вашего письма, и это было мн особенно непріятно. Я чувствовала себя совсмъ несчастной. Недавно мы играли въ теннисъ, и я одержала блестящую побду. Ура!…’

Съ той же почтой Шельтону доставили записку, написанную крупнымъ, твердымъ почеркомъ. Его старый товарищъ писалъ ему:

‘Дорогая птица! (это было прозвище Шельтона въ колледж). Моя жена ухала къ роднымъ, и я на нсколько дней вернулся къ холостой жизни. Если у тебя нтъ ничего лучшаго въ перспектив, то приходи ко мн обдать сегодня, въ семь часовъ, а потомъ мы отправимся въ театръ. Вдь я не видлъ тебя цлую вчность!

Твой Галидомъ’.

Шельтонъ съ удовольствіемъ принялъ приглашеніе своего стараго пріятеля. Онъ засталъ его сидящимъ въ кабинет и читающимъ Мэтью Арнольда. Вся обстановка этой комнаты указывала изысканный вкусъ хозяина, полное довольство и страсть къ коллекціонерству. Галидомъ былъ красивый, рослый мужчина, съ гладко выбритымъ лицомъ, темными волосами, римскимъ профилемъ и добродушными глазами. Онъ всталъ, улыбаясь, и, взявъ Шельтона за бортъ сюртука, подвелъ къ электрической ламп, чтобы хорошенько его разсмотрть.

— Я очень радъ видть тебя, дружище, очень радъ! А знаешь, мн даже нравится, что ты отпустилъ бородку,— вдругъ объявилъ онъ, и это сразу напомнило Шельтону способность его пріятеля высказывать свои сужденія, не заботясь о томъ, какое впечатлніе это производитъ на другихъ.

Раньше эта способность приводила Шельтона въ восхищеніе, но теперь, сидя за обдомъ и выслушивая его спокойныя, вскія сужденія обо всемъ, Шельтонъ чувствовалъ, что въ душ его поднимается смутный протестъ. Однако, онъ постарался подавить это чувство. Вдь дружба ихъ существовала давно, и для него не были новостью здравые, уравновшенные взгляды пріятеля и его вполн естественный человческій эгоизмъ.

— Кстати, поздравляю тебя, дружище,— сказалъ Галидомъ, когда они хали въ театръ.— Деннанты занимаютъ хорошее положеніе.

Все это было сказано обычнымъ, спокойнымъ, уравновшеннымъ тономъ. Галидомъ нисколько не спшилъ поздравлять пріятеля, но Шельтонъ почувствовалъ, что на его выборъ общество уже наложило свою печать.

— Гд вы намрены поселиться?— продолжалъ Галидомъ.— Ты долженъ былъ бы жить тутъ, поблизости отъ насъ. Тутъ есть нсколько хорошихъ отдльныхъ домовъ по сосдству. Ты бросилъ адвокатуру? Но, во всякомъ случа, ты долженъ же что-нибудь длать. Отсутствіе дла очень вредно для тебя. Знаешь ли что, птица? Ты долженъ выставить свою кандидатуру въ совтъ графства!

Шельтонъ ничего не усплъ отвтить, потому что они уже подъхали къ театру, и имъ цришлось потратить не мало усилій, чтобы пробраться въ толп къ своимъ мстамъ. Представленіе еще не начиналось, и Шельтонъ занялся разсматриваніемъ публики. Онъ узналъ, между прочимъ, двухъ своихъ старыхъ товарищей изъ итонской школы. Отъ нихъ онъ перевелъ глаза на Галидома, и сейчасъ же ему вспомнились слова его невсты: ‘Я не люблю неуравновшенныхъ людей’. Въ самомъ дл, тутъ все были уравновшенные люди. Природа оказывалась особенно благосклонной къ нимъ и въ отношеніи физическаго здоровья.

Занавсь поднялась, и Шельтонъ устремилъ глаза на сцену. Тамъ разыгрывалась одна изъ тхъ современныхъ драмъ, которыя служатъ какъ бы подтвержденіемъ, что не принципы морали создаются для людей, а скоре наоборотъ,— люди существуютъ для нихъ. Суть этой драмы заключалась въ томъ, что одна замужняя женщина захотла освободиться отъ своего мужа, и вотъ въ цломъ ряд сценъ, остроумно придуманныхъ, доказывалось, что подобное желаніе не только неправильно и вредно, но и неумстно съ ея стороны.

Шельтонъ повернулся къ своему пріятелю и шепнулъ ему:

— Неужели ты можешь выносить вс эти пошлости?

— Какія?

— Которыя произноситъ со сцены этотъ старый оселъ?

Галидомъ съ удивленіемъ посмотрлъ на него, чуть-чуть возмущенный, какъ будто ему было нанесено личное оскорбленіе.

— Ты говоришь о геро?— холодно сказалъ онъ.— Я нахожу его великолпнымъ.

Шельтонъ повернулся къ сцен, пристыженный. Онъ чувствовалъ, что нарушилъ приличіе своимъ неумстнымъ замчаніемъ. Вдь онъ занималъ кресло въ театр, любезно предложенное ему пріятелемъ. Опять ему пришли въ голову слова Антоніи: ‘Я не люблю неуравновшенныхъ людей!’ Вдь это была вполн приличная пьеса, проникнутая здоровыми нравственными принципами, на которыхъ зиждется общество!

Прежде онъ довольно часто ходилъ въ театръ и. поэтому былъ достаточно опытнымъ зрителемъ. Онъ понялъ, что наступаетъ критическій моментъ драмы. Сцена изображала гостиную, освщенную мягкимъ свтомъ электрическихъ лампъ, заслоненныхъ абажурами. На ковр спала кошка. Мужъ, плотный, здоровый человкъ, сидлъ у стола и пилъ виски съ содовой водой. Выпивъ стаканъ, онъ закурилъ папироску, прошелся нсколько разъ по комнат и, наконецъ, остановился у камина, разставивъ ноги и глядя на огонь. Шельтону пришло въ голову, что при подобныхъ обстоятельствахъ, вроятно, и онъ также принялъ бы точно такую позу… Въ дверяхъ показалась дама, блдная, съ темными глазами,— его жена. Мужъ, не поворачиваясь, произнесъ: ‘Войдите и заприте за собой дверь’.

Для Шельтона стало ясно, что сцена изображаетъ одинъ изъ тхъ моментовъ въ совмстной жизни супруговъ, когда даже изъ молчанія прорывается неумолимая взаимная ненависть,— ненависть, тмъ боле непреодолимая, что она прикрывается половой близостью двухъ совершенно неподходящихъ другъ къ другу существъ. Ему вспомнилась внезапно со всми подробностями одна сцена, которую онъ видлъ въ ресторан. Мужъ и жена сидли другъ противъ друга за маленькимъ столикомъ, на которомъ стояла зеленая ваза съ цвтами и горла свча, заслоненная ширмочкой. Они говорили тихо, нарочно понижая голосъ, такъ что словъ нельзя было разобрать, но въ самомъ звук этого пониженнаго голоса чувствовался сдержанный гнвъ, который, однако, не смлъ прорваться наружу. Шельтонъ вспомнилъ поразившій его холодный, враждебный блескъ глазъ обоихъ супруговъ, когда они взглядывали другъ на друга. Эта сцена какъ-то невольно врзалась въ его памяти, и, уходя изъ ресторана, онъ думалъ: ‘Во имя чего эти люди продолжаютъ жить вмст?’ И теперь тотъ же вопросъ возникъ въ его голов, когда онъ смотрлъ на сцену, гд разыгрывалась супружеская драма. Сколько такихъ плохо подобранныхъ паръ продолжаютъ совмстную жизнь на основаніи установленныхъ принциповъ морали, и между ними изо дня въ день происходятъ такія же безмолвныя сцены, когда накопившаяся вражда вырывается наружу въ каждомъ ничтожномъ движеніи, въ каждомъ взгляд холодныхъ, ненавидящихъ глазъ. И такъ до конца!…

Когда занавсъ опустился, Шельтонъ взглянулъ на даму, сидящую рядомъ съ нимъ. Она пожимала плечами въ отвтъ на слова своего супруга, лицо котораго выражало возмущеніе.

— Это нравственно больныя женщины. Я не люблю такихъ,— сказалъ онъ, но, случайно встртившись глазами съ Шельтономъ, вдругъ повернулся въ кресл и насмшливо фыркнулъ.

Шельтонъ обратился къ Галидому:

— Теб понравилась эта сцена?— спросилъ онъ.

— Нтъ,— отвчалъ Галидомъ.— Я нахожу, что въ нее вложено, пожалуй, слишкомъ много огня.

Шельтонъ промолчалъ. Онъ какъ разъ думалъ наоборотъ.

— Хочешь, я разскажу теб развязку?— сказалъ онъ своему пріятелю въ антракт..— Я готовъ побиться объ закладъ, что все произойдетъ такъ. Этотъ старый оселъ,— какъ имя этого героя, не помню!— позавтракаетъ котлетами и запьетъ ихъ шампанскимъ, чтобы подкрпитъ себя для предстоящаго разговора съ женой, которой онъ хочетъ прочесть наставленіе и показать, какъ вредны и нездоровы ея чувства. Онъ возьметъ ее за руку и скажетъ ей: ‘Дорогая моя, разв есть что-нибудь на свт важне добраго мннія общества?’ Затмъ онъ нарисуетъ ей картину того, что ее ожидаетъ, тхъ условій, которыя она создаетъ для себя, и принудитъ ее согласиться съ его выводами, которые не были ея собственными, внушая ей, что единственный путь спасенія для нея, это — подойти къ супругу и поцловать его… Во всякомъ случа, я держу пари, что онъ возьметъ ее за руку и скажетъ: ‘дорогая моя!…’

Шельтонъ смялся, говоря это, но Галидомъ посмотрлъ на него съ осужденіемъ и повторилъ:

— Я думаю, что пьеса очень хороша.

Но на сцен все произошло такъ, какъ предсказывалъ Шельтонъ, и громкіе аплодисменты публики доказали, что она получила удовлетвореніе.

V.
Добрый гражданинъ.

У выхода театра они остановились на минуту, дожидаясь, пока схлынетъ толпа. Около нихъ безукоризненно одтые джентльмены въ блоснжныхъ воротничкахъ, дамы въ брилліантахъ, разгоряченныя и оживленныя, громко разговаривали о пьес, обмнивались впечатлніями. Никто не торопился выйти поскоре за двери этой, темницы, гд взращивались фальшивая мораль и искусственныя эмоціи. Никто не стремился вновь очутиться на мокрыхъ, грязныхъ улицахъ, гд столько человческихъ существъ прозябали и гибли, и гд столько скрывалось непритворнаго человческаго горя, на которое безучастно взирали холодныя, далекія небеса.

— Пойдемъ пшкомъ?— спросилъ Галидомъ.

— Конецъ этой пьесы вызвалъ у меня тошнотворное чувство,— замтилъ Шельтонъ.

— Почему?— удивился Галидомъ.— Какой же другой конецъ возможенъ здсь? Вдь не хочешь же ты, чтобы здсь давались пьесы, оставляющія дурной привкусъ?

— Какъ разъ эта пьеса и оставляетъ такой привкусъ.

— Что ты хочешь сказать? Неужели, по твоему, было бы лучше, если-бъ эта женщина совершила безразсудство?

— Я имю въ виду мужчину.

— Какого мужчину?

— Ея мужа.

— Въ чемъ же дло? Онъ немного деспотиченъ, это несомннно.

— Я не могу понять мужчины, который хочетъ непремнно жить съ женщиной, не желающей его,.

Нсколько задорный тонъ Шельтона, больше даже, чмъ его слова, задлъ Галидома и заставилъ его возразить съ достоинствомъ:

— Много всякой ерунды говорилось по этому поводу. Въ дйствительности женщинамъ все равно. Имъ только вбиваютъ въ голову этотъ вздоръ.

— Это все равно, что сказать голодному человку: ‘Вы на самомъ дл не нуждаетесь ни въ чемъ. Вамъ только вбили въ голову, что вы хотите сть’. Ты ршаешь вопросъ бездоказательно, мой другъ, просто по принципу.

Но Галидомъ, убжденный въ строгой логичности всхъ своихъ выводовъ и всегда гордившійся этимъ, возмущенно воскликнулъ:

— Ничего подобнаго!

— Напротивъ, дружище. Тутъ какъ разъ мы имемъ такой случай: женщина хочетъ получить свободу, а ты ей отвчаешь, что она вовсе въ этомъ не нуждается!

— Такія женщины абсолютно невозможны. Лучше о нихъ не говорить.

Шельтонъ улыбнулся. Онъ вспомнилъ одного своего знакомаго, который, когда его жена ушла отъ него, объяснилъ ея поступокъ сумасшествіемъ. Теперь это казалось Шельтону забавнымъ. ‘Бдняга вдь вынужденъ былъ считать ее сумасшедшей!— подумалъ онъ.— Иначе ему пришлось бы сознаться, что онъ внушаетъ ей отвращеніе. Но если-бъ даже это и было такъ, нельзя же ожидать отъ мужчины, что онъ съ этимъ согласится?’

Что-то во взгляд Галидома внушило ему мысль, что и онъ, вроятно, счелъ бы свою жену сумасшедшей, если-бъ она поступила подобнымъ образомъ.

— Разумется,— сказалъ вслухъ Шельтонъ,— мужчина даже и со своей женой обязанъ поступать, какъ джентльменъ.

— Это зависитъ отъ того, будетъ ли она вести себя, какъ лэди.

— Въ самомъ дл? Я не вижу тутъ никакой связи.

Галидомъ, занятый въ эту минуту открываніемъ двери своего дома, ничего не отвтилъ, только въ глазахъ его Шельтонъ замтилъ сердитый огонекъ.

— Милый другъ,— сказалъ онъ Шельтону, когда они вошли въ домъ.— Ты, повидимому, слишкомъ сентименталенъ.

Это замчаніе уязвило Шельтона.

— Джентльменъ всегда остается джентльменомъ. Ему нтъ дла до поведенія другихъ людей,— возразилъ онъ.

— О нтъ, птица!— отвчалъ Галидомъ прежнимъ дружескимъ тономъ, наливая ему стаканъ вина,— Говорить объ этомъ можно, но подожди, пока ты женишься! Мужчина долженъ быть господиномъ въ дом и долженъ это показывать.

Странная мысль мелькнула въ голов Шельтона.

— Слушай, Галь,— спросилъ онъ.— Какъ бы ты поступилъ, если-бъ твоей жен наскучила совмстная жизнь?

Лицо Галидома выразило удивленіе и досаду.

— Я вовсе не имю въ виду личностей,— поспшилъ сказать Шельтонъ.— Постарайся только представить себя въ такомъ положеніи.

Галидомъ взялъ зубочистку, повертлъ ее во рту и, наконецъ, отвтилъ:

— Я бы не сталъ обращать вниманія на такую глупость… Повезъ бы ее путешествовать, заставилъ бы ее встряхнуться. Это прошло бы у нея очень скоро.

— Но представь себ, что она возненавидла бы тебя на самомъ дл?

Галидомъ откашлялся. Такая мысль показалась ему не только совершенно невроятной, но и абсолютно неприличной. Какъ это она могла бы возненавидть его? Взглянувъ на Шельтона, онъ отвчалъ ему съ большимъ хладнокровіемъ:

— Тутъ надо принимать во вниманіе очень многое!

— А мн это представляется лишь вопросомъ собственнаго достоинства. Можно ли требовать отъ женщины любви, если у нея нтъ ея?

Галидомъ заговорилъ наставительнымъ тономъ:

— Мужчина не долженъ страдать, оттого что у женщины истерія. Необходимо подумать объ обществ, о дтяхъ, о дом, о денежныхъ длахъ, о приличіи и о тысяч разныхъ вещей. Разговоръ — одно, а жизнь — другое!

— Да,— прибавилъ Шельтонъ,— надо помнить, что долгъ добраго гражданина заключается въ самосохраненіи.

— И въ здравомъ смысл,— сказалъ Галидомъ.— Я врю, что справедливость должна стоять впереди чувства…

Онъ пилъ виски большими глотками и курилъ, разсянно пуская дымъ въ лицо Шельтону.

— Притомъ же у многихъ существуютъ на этотъ счетъ религіозпыя воззрнія,— проговорилъ онъ посл минутной паузы.

— Мн всегда казалось противорчіемъ, что люди, мнящіе себя христіанами, въ брак считаютъ правиломъ ‘око за око, зубъ за зубъ’,— продолжалъ Шельтонъ, словно отвчая на свои собственныя мысли.— Что заставляетъ ихъ настаивать на своихъ правахъ, какъ не уязвленная гордость или боязнь за собственный комфортъ? Видалъ ли ты кого-нибудь, кто дйствовалъ бы изъ иныхъ побужденій? Пусть они выставляютъ другія причины, но мы оба съ тобой знаемъ, что все это — одно лицемріе.

— Я не могу судить объ этомъ,— сказалъ Галидомъ тономъ превосходства. Чмъ больше горячился Шельтонъ, тмъ онъ становился хладнокровне.— Когда ты вступаешься за свои права, то длаешь это не только ради себя, но и ради общества. Если ты вообще стоишь за отмну брака, то отчего не сказать этого прямо?

— Вовсе нтъ!— воскликнулъ Шельтонъ.— Вдь я…

Онъ запнулся. Слова: ‘вдь я собираюсь жениться’, почему-то не сходили у него съ языка. Впрочемъ, онъ и не считалъ ихъ доказательными и поэтому прибавилъ боле спокойнымъ тономъ:

— Видишь ли, по моему это обманъ, когда мы увряемъ, что продлываемъ все это ради общества. Въ сущности нами руководитъ только инстинктъ самосохраненія.

— Пусть такъ. Но я не вижу основаній поступать иначе. Если я захочу пробивать стну лбомъ, то ни къ чему хорошему это не поведетъ,— замтилъ Галидомъ.

— Ты признаешь, значитъ, что вся наша нравственность основывается лишь на инстинкт самосохраненія, присущемъ каждой отдльной личности?

Галидомъ потянулся и звнулъ.

— Не знаю, могу ли я съ этимъ согласиться…

Его вынужденная учтивость, спокойная поза, преисполненная достоинства, его красиваго здороваго тла, и чисто животная грубость его человческой природы, прикрытая культурностью,— все это вдругъ бросилось въ глаза Шельтону, и ему показалось нелпымъ его собственное поведеніе.

— Къ чорту все это, Галь!— вскричалъ онъ, вскакивая со стула.— Ахъ ты, старый плутъ!.. Ну, я ухожу…

— Нтъ, постой,— сказалъ Галидомъ.— Пойми, что ты не правъ.

— Можетъ быть… Можетъ быть… Спокойной ночи, дружище! Шельтонъ пошелъ домой пшкомъ, предоставляя теплому весеннему втерку обввать свою разгоряченную голову. Была суббота, и онъ видлъ по дорог много молчаливыхъ парочекъ, которыя стояли или сидли, прижавшись другъ къ другу и стараясь скрываться въ тни. Слова, эти обманщики, смолкали передъ ними. Кругомъ была тишина. Втеръ тихо шевелилъ втвями деревьевъ, и лишь изрдка доносились шаги запоздалаго пшехода. Но дальше, въ темныхъ, грязныхъ переулкахъ значительная часть населенія находилась подъ вліяніемъ винныхъ паровъ. Слышались крики, пьяные возгласы, порою пніе. Но Шельтона это не смущало. Ему казалось, что даже этотъ пьяный міръ былъ лучше того, который онъ только что оставилъ, лучше той драмы, которую представляли на сцен, лучше чваныхъ и увренныхъ въ себ мужчинъ и женщинъ, безукоризненно одтыхъ и не сомнвающихся въ непогршимости своихъ приговоровъ и своихъ избитыхъ взглядовъ и сужденій.

‘Они считаютъ возможнымъ навязывать свое общество, даже тогда, когда оно нежелательно,— размышлялъ Шельтонъ.— Они находятъ это правильнымъ съ точки зрнія приличій и совмстимымъ съ ихъ религіозными и соціальными требованіями, если дло касается брака. Какъ бы отнесся ко мн Галидомъ, если-бъ я все-таки сталъ навязывать ему свое общество, хотя бы онъ и давалъ мн понять, что оно ему надоло? Безъ сомннія, онъ подумалъ бы, что я глупъ. Ну, а если его жена дастъ ему понять, что она его не выноситъ, онъ, тмъ не мене, сочтетъ себя въ прав навязывать ей свое присутствіе и будетъ вполн искренно считать себя настоящимъ джентльменомъ! Вдь общество и религія будутъ на его сторон!.. Неужели и я стану такимъ же, когда женюсь, буду разсуждать такъ же, какъ герой этой драмы, какъ Галидомъ?.. Впрочемъ, что жъ тутъ удивительнаго? Мы вс хотимъ получить за свои деньги свой фунтъ мяса. Только зачмъ употреблять такія прекрасныя слова: общество, религія, нравственность! Все это одинъ обманъ, одно фарисейство’.

Онъ отперъ ключомъ дверь своей квартиры. Но спать ему не хотлось, и онъ еще долго простоялъ у открытаго окна, задумчиво глядя на темную площадь внизу. Старый полупьяный бродяга, какой-то субъектъ въ соломенной шляп и полицейскій, остановившись у ршетки сквера, вели оживленные переговоры о чемъ-то. Слова бродяги долетли до слуха Шельтона.

— Да,— говорилъ онъ заплетающимся языкомъ,— я вдь и не спорю, что я старый, никуда негодный плутъ. Но если-бъ вс мы были одинаковы, то это не былъ бы міръ!

Шельтонъ смотрлъ имъ вслдъ, когда они уходили, и потомъ передъ его глазами снова всталъ, какъ живой, образъ его невсты, съ ея спокойнымъ, холоднымъ взоромъ. Онъ вспомнилъ также Галидома, его позу, исполненную достоинства, его довольство собой, вспомнилъ публику, сидвшую въ креслахъ театра. Все это были представители общества, не допускающаго въ свою среду никакихъ крайностей, благовоспитаннаго, автократическаго и увреннаго въ себ и въ своихъ прерогативахъ. Вс тамъ были здоровы, богаты и разсудительны. Самосохраненіе, переживаніе наиболе приспособленныхъ и совершенныхъ — вотъ что было здсь лозунгомъ. Долгъ каждаго добраго гражданина!

‘Нтъ,— подумалъ Шельтонъ,— если-бъ мы вс были одинаковы, то разв міръ могъ бы существовать!’

VI.
Организація брака.

‘Дорогой Ричардъ,— писалъ Шельтону на другой день его дядя,— я буду радъ видть тебя завтра, въ три часа пополудни, по вопросу о твоемъ брачномъ контракт’…

Въ назначенный часъ Шельтонъ поднимался по крутымъ ступенямъ каменной лстницы въ первый этажъ дома, гд находилась контора его дяди. Маленькій рыжеватенькій мальчуганъ провелъ его въ заднюю комнату, посредин которой стоялъ большой письменный столъ. Какой то джентльменъ, съ лицомъ, напоминающимъ мартышку, и безъ бороды, сидлъ и что-то писалъ, но, увидвъ входящаго Шельтона, тотчасъ же положилъ перо и сказалъ:

— А, мистеръ Ричардъ! Очень радъ васъ видть. Присядьте, пожалуйста. Вашъ дядя скоро освободится… Вы знаете, онъ всегда длаетъ все самъ, а вдь онъ уже не молодъ!

При этихъ словахъ онъ поглядлъ на Шельтона съ добродушной усмшкой. Долговременная, преданная служба этого честнаго клерка создала между нимъ и его патрономъ фамильярно-дружескія отношенія. Шельтонъ никогда не могъ безъ удивленія смотрть на стараго клерка, лицо котораго никогда не принимало утомленнаго, брезгливаго выраженія, обыкновенно встрчающагося у людей его профессіи, долго тянущихъ свою лямку. Напротивъ, лицо его всегда выражало спокойное довольство собой и нсколько презрительную снисходительность къ тмъ, кто не подвигается впередъ, не уметъ приспособиться. Каждый разъ, встрчаясь съ нимъ, Шельтонъ чувствовалъ, что этотъ клеркъ никогда не сомнвается въ своей правот.

— Надюсь, сэръ, что вы совершенно здоровы?— продолжалъ онъ.— Здоровье — самая необходимая вещь для васъ теперь, когда вы…— онъ слегка запнулся, понимая, что касается щекотливаго вопроса,— когда вы собираетесь стать семейнымъ человкомъ. Мы прочли объ этомъ въ газет. Моя жена сказала мн за завтракомъ вчера утромъ: ‘Бобъ, вотъ тутъ какой-то мистеръ Ричардъ Параморъ Шельтонъ собирается жениться. Это не родственникъ вашего мистера Шельтона?’ — ‘Дорогая моя,— отвчалъ я,— какъ разъ это онъ и есть!’

Шельтону въ первый разъ пришло въ голову, что его старый пріятель клеркъ не проводитъ всю свою жизнь только за этимъ конторскимъ столомъ. Невольно передъ его глазами возникла картина маленькаго старенькаго домика, гд протекаетъ другая часть его жизни и гд его называютъ просто: ‘Бобъ’. Въ самомъ дл, это было настоящее откровеніе! И Шельтонъ попробовалъ мысленно назвать его этимъ именемъ.

— Вотъ и вашъ дядя,— сказалъ клеркъ, и въ голос его какъ будто снова прозвучала ироническая нотка.— До свиданія, сэръ!

Онъ сразу прекратилъ разговоръ и принялся за писаніе, а Шельтонъ отправился, вслдъ за рыжимъ мальчуганомъ, въ огромную комнату, гд его ожидалъ дядя.

Эдмундъ Параморъ былъ крпкій, здоровый старикъ семидесяти лтъ, съ гладко выбритымъ лицомъ и зачесанными вбокъ волосами надъ высокимъ лбомъ, облысвшимъ съ лвой стороны, съ умными и живыми глазами. Онъ держался необыкновенно прямо для своихъ лтъ и, слегка улыбаясь, смотрлъ на входящаго Шельтона. Комната, въ которой онъ находился, была очень просторная и почти лишена мебели. У стнъ не видно было никакихъ полокъ и картоновъ съ длами, такъ же какъ и на стол не были навалены груды бумагъ. На полкахъ единственной этажерки, стоявшей въ комнат, лежало полное изданіе судебныхъ уставовъ, и сверху, на толстомъ том свода законовъ, красовалась одна красная роза въ стакан воды.

Однако эта большая и пустая комната производила такое же хорошее впечатлніе, какъ и ея хозяинъ, внушавшій довріе. Онъ казался человкомъ, умющимъ проникать сразу въ самую суть вещей, не мелочнымъ, ненавидящимъ сдлки съ совстью и передъ улыбкой котораго должны были неминуемо исчезнуть всякое шарлатанство и обманъ.

— Здорово, Дикъ! Какъ поживаетъ твоя мать?

Шельтонъ отвчалъ, что мать его здорова.

— Скажи ей, что я продамъ ея восточныя акціи и куплю ей мдныя. Ты можешь передать ей отъ меня, что это дло врное.

— Мама никогда не сомнвается,— замтилъ Шельтонъ.

Дядя посмотрлъ на него, чуть-чуть улыбаясь, и сказалъ:

— Она превосходная женщина.

— Да, превосходная,— согласился Шельтонъ.

Но эти сдлки съ акціями мало интересовали его, тмъ боле, что онъ питалъ самое безусловное довріе къ мннію дяди въ такихъ длахъ.

— А теперь займемся твоимъ контрактомъ,— замтилъ мистеръ Параморъ и, позвонивъ три раза, началъ ходить по комнат взадъ и впередъ.

— Принесите мн проектъ брачнаго контракта мистера Ричарда,— сказалъ онъ вошедшему младшему клерку, и, когда тотъ вернулся съ требуемымъ документомъ, мистеръ Параморъ прислъ къ столу и пригласилъ Шельтона ссть противъ него.

— Ну, Дикъ, поговоримъ. Въ контракт не упоминается о ея приданомъ. Она ничего не вноситъ?

— Я не хотлъ этого,— отвчалъ Шельтонъ съ непонятнымъ смущеніемъ.

Легкая усмшка промелькнула на губахъ мистера Парамора. Онъ придвинулъ къ себ бумагу, взялъ синій карандашъ и, придерживая другой рукой руку Шельтона, принялся читать брачный контрактъ. Шельтонъ, старавшійся со вниманіемъ слдить за его быстрымъ чтеніемъ, почувствовалъ облегченіе, когда онъ внезапно остановился и, указывая карандашомъ одно мсто, сказалъ:

— Тутъ говорится, что если ты умрешь и она снова выйдетъ замужъ, то она лишается своего пожизненнаго дохода. Вотъ посмотри.

— Подожди минутку, дядя Тэдъ, — сказалъ Шельтонъ. Онъ всталъ и заходилъ по комнат, повторяя:— Если она снова выйдетъ замужъ…

Мистеръ Параморъ слдилъ за нимъ глазами, какъ слдитъ рыбакъ за рыбой, которую онъ только что вытянулъ на берегъ.

— Такъ принято во всхъ контрактахъ,— замтилъ онъ.

Шельтонъ продолжалъ ходить. Да, она лишается… Но у него нтъ другого способа заставить ее принадлежать ему и посл его смерти!

Испытующій взглядъ мистера Парамора не покидалъ его. Онъ какъ будто спрашивалъ: Ну что-жъ, мой милый, въ чемъ дло?

Ну конечно, зачмъ же его деньги будутъ оставаться у нея, если она снова выйдетъ замужъ? Она лишается ихъ. Въ этой мысли было даже что-то успокоительное. Шельтонъ вернулся къ столу и еще разъ внимательно прочелъ этотъ параграфъ.

Можно ли было придумать боле мудрую мру предосторожности для человка страстно влюбленнаго?…

Мистеръ Параморъ отвернулся. Чувство человчности не позволяло ему дольше смотрть на отчаянныя, судорожныя движенія рыбы, выброшенной на песокъ.

— Я не хочу связывать ея,— вдругъ сказалъ Шельтонъ.

— Ты хочешь вычеркнуть этотъ параграфъ?— спросилъ мистеръ Параморъ, по губамъ котораго опять скользнула усмшка.

Шельтонъ густо покраснлъ. Онъ чувствовалъ, что дядя угадалъ его мысли.

— Да…а…— пролепеталъ онъ.

— Наврное?

— Наврное.

Отвтъ прозвучалъ немного угрюмо.

Дядя вычеркнулъ параграфъ и снова принялся за чтеніе. Но Шельтонъ не могъ уже слдить за нимъ такъ внимательно, какъ прежде. Онъ спрашивалъ себя, что такъ забавляетъ дядю во всей этой исторіи? И, желая проникнуть въ его мысли, онъ не спускалъ съ него глазъ, разсянно слушая чтеніе.

— ‘Во время ея нахожденія съ мужемъ…’ Ты понимаешь, конечно? Если вы будете продолжать сожительство и не разойдетесь, то она будетъ получать то, что ей положено.

‘Если они будутъ продолжать сожительство?…’ Шельтонъ улыбнулся.

Но мистеръ Параморъ смотрлъ на этотъ разъ серьезно, и Шельтонъ почувствовалъ, что тутъ онъ сталкивается съ чмъ-то твердо установленнымъ, находящимся вн сомнній.

— Но если мы не будемъ жить вмст, то тмъ боле основаній сохранить ей ея содержаніе,— замтилъ онъ съ раздраженіемъ.

На этотъ разъ дядя улыбнулся. Однако Шельтонъ не чувствовалъ себя способнымъ сердиться на него за эту ироническую улыбку. Слишкомъ много было въ ней безличнаго и слишкомъ много пониманія человческой природы!

— Если бы… гм!… если бы случилось другое, то брачный контрактъ разрывается,— сказалъ мистеръ Параморъ.— Ты понимаешь, голубчикъ, что мы вынуждены все предусматривать?

Въ душ Шельтона еще слишкомъ живо было воспоминаніе о драм, которую онъ смотрлъ, и о разговор съ Галидомомъ. Онъ не былъ изъ тхъ людей, которые могутъ обсуждать на безопасномъ разстояніи возможность перемны привязанностей.

— Правильно, дядя Тэдъ!— воскликнулъ онъ, и у него на одно мгновеніе мелькнула безумная мысль включить въ этотъ брачный договоръ случай развода.

Разв это не было бы съ его стороны вполн рыцарскимъ поступкомъ, если-бъ онъ предусмотрлъ и такой случай и сдлалъ бы ее вполн независимой, не стсненной никакими денежными затрудненіями и слдовательно далъ бы ей свободу мнять свои привязанности, если ей захочется?

Шельтонъ почти съ тоской посмотрлъ въ лицо дяди. Но онъ не могъ прочесть одобренія въ его глазахъ. Они какъ будто говорили: ‘Донкихотство, конечно, иметъ свои достоинства, но…’.

Большая комната, ничмъ не заставленная, съ высокими окнами и своимъ широкимъ горизонтомъ, выглядла такъ, какъ будто въ ней никогда не совершалось ничего противорчащаго здравому смыслу, и мысль эта дйствовала на Шельтона обезкураживающимъ образомъ. Онъ думалъ о безчисленномъ множеств мужчинъ, хорошо воспитанныхъ и самыхъ честныхъ правилъ, которые покупали здсь своихъ женъ, заключая такіе договоры. Все здсь было пропитано атмосферой благоразумія и законности. Здсь царилъ во всеоружіи прецедентъ. Шельтонъ склонился передъ этимъ и снова подслъ къ столу, чтобы продолжать обсужденіе условій покупки жены.

— Я все-таки не понимаю, почему ты такъ спшишь съ этимъ контрактомъ? Вдь твоя свадьба будетъ не раньше осени?— сказалъ мистеръ Параморъ, кончивъ наконецъ чтеніе. Онъ вынулъ красную розу изъ стакана и поднесъ ее къ носу.— Не пройдешься ли ты со мной немного?

Они вышли вмст и направились по Странду.

— Видли вы новую пьесу Борогрува?— спросилъ дядю Шельтонъ, когда они проходили мимо театра, гд онъ былъ на-дняхъ съ Галидомомъ.

— Я никогда не хожу смотрть современныя пьесы. Он черезчуръ печальны,— отвчалъ мистеръ Параморъ.

Шельтонъ взглянулъ на него. Дядя сдвинулъ шляпу на затылокъ и шелъ, уставивъ глаза впередъ. Зонтикъ онъ держалъ на плеч, словно ружье.

— Психологія не ваша слабость, дядя Тэдъ?— спросилъ улыбаясь Шельтонъ.

— Не такъ ли называютъ они изъясненіе словами того, чего нельзя выразить въ словахъ?

— Французамъ это удается, русскимъ тоже. Отчего же это не удается намъ?— возразилъ Шельтонъ.

Мистеръ Параморъ остановился передъ рыбной лавкой.

— То, что годится для французовъ и русскихъ, Дикъ, не годится для насъ, — сказалъ онъ.— Когда мы хотимъ быть реальными, то на самомъ дл становимся фальшивыми… Послушай, мн хочется купить вотъ эту штуку и послать твоей матери?

Онъ вошелъ въ лавку и вернулся съ лососемъ.

— А теперь, дружокъ, скажи мн, — продолжалъ онъ, когда они снова пошли по улиц,— разв пристойно мужчинамъ и женщинамъ корчиться на сцен, точно угорь на сковородк? Разв жизнь не достаточно плоха и безъ этого?

Выраженіе какой-то глубокой скорби въ лиц дяди внезапно поразило Шельтона. Но, быть можетъ, это ему такъ показалось, потому что дядя улыбался?

— Не знаю,— отвчалъ Шельтонъ.— Мн кажется, я предпочитаю правду, во всякомъ случа.

— Плохой конецъ и все остальное?…

Они остановились у памятника Нельсона, и дядя, взявъ Шельтона за пуговицу, проговорилъ:

— Правда — это настоящее зло!— Онъ посмотрлъ въ упоръ на племянника и прибавилъ: — Нтъ, дружокъ, чувства — это зми, которыя надо держать въ плотно закупоренной бутылк… Ты не пойдешь со мной дальше, въ мой клубъ?… Нтъ?… Ну, такъ прощай, дружокъ, передай привтъ твоей матери, когда увидишь ее.

Шельтонъ простился съ нимъ и пошелъ въ другую сторону, испытывая въ душ странное чувство, какъ будто онъ въ эту минуту разставался не только со своимъ дядей, но и отдлялся отъ той націи, къ которой они оба принадлежали по своему рожденію и воспитанію.

VII.
Въ клуб.

Шельтонъ зашелъ въ библіотеку своего клуба и взялъ гербовникъ Бёрка. Онъ никогда не справлялся о родств Антоніи, не думалъ о ея знатномъ происхожденіи, но когда его дядя узналъ о его помолвк, то первыя его слова были: ‘Деннанты? Они изъ Холмъ Окса? Миссисъ Деннантъ была урожденная Пенгвинъ’.

Никто изъ знавшихъ мистера Парамора никогда не обвинилъ бы его въ чванств, и тмъ не мене въ тон, которымъ было сказано: ‘А! Это хорошо. Мы стоимъ этого…’ былъ оттнокъ снобизма.

Шельтонъ сталъ искать въ гербовник интересующее его имя. Найдя фамилію Пенгвинъ, онъ прочелъ касающіяся ея подробности и затмъ взялъ календарь дворянъ-землевладльцевъ, гд также нашелъ фамилію Деннантъ. Теперь уже было вн сомнній, къ какому обществу принадлежала Антонія.

Положивъ календарь, онъ взялъ оставленный однимъ изъ членовъ клуба на пюпитр своего кресла томикъ ‘Арабскихъ ночей’, но взоръ его продолжалъ разсянно блуждать по комнат. Почти въ каждомъ кресл сидлъ какой-нибудь джентльменъ и читалъ или просто дремалъ. Конечно, каждый изъ нихъ считалъ бы себя достойнымъ получить невсту изъ дома Пенгвинъ. Впервые Шельтону бросилось въ глаза величественное спокойствіе ихъ манеръ. Ни въ одномъ ихъ движеніи не замтно было торопливости или нервности, вс были одинаково проникнуты сознаніемъ собственнаго достоинства, хотя среди нихъ не нашлось бы и двухъ человкъ, похожихъ другъ на друга. Вс они были благовоспитанными людьми, принадлежащими къ хорошему обществу, но каждый представлялъ самъ для себя отдльный міръ.

Когда настало время обда, Шельтонъ прошелъ въ столовую клуба. Не усплъ онъ занять мсто, какъ его окликнулъ одинъ изъ его дальнихъ родственниковъ, сидвшій за сосднимъ столикомъ:

— А, Шельтонъ! Уже вернулись? Мн кто-то говорилъ, что вы отправились въ кругосвтное путешествіе…— Прочитавъ со вниманіемъ меню и развернувъ салфетку, онъ снова обратился къ Шельтону:— Читали рчь Джелабая? Забавно, какъ онъ растираетъ въ порошокъ всхъ этихъ господъ. Лучшій ораторъ въ парламент, не правда ли?

Шельтонъ занятъ былъ спаржей, которую ему подали, но все-таки вспомнилъ, что и онъ тоже всегда восхищался Джелабаемъ. Однако теперь онъ удивился, чмъ онъ могъ такъ восхищаться раньше.

‘Не что иное какъ успхъ,— вотъ что насъ привлекаетъ въ немъ. Мы вс жаждемъ успховъ’, подумалъ онъ и сказалъ вслухъ:

— Да, ему чертовски повезло.

— Ахъ, я и забылъ! Вдь вы изъ другого лагеря?— замтилъ его сосдъ.

— Не совсмъ,— отвчалъ Шельтонъ.— Откуда вы это взяли?

— Не знаю. Я такъ думалъ почему-то…— послдовалъ отвтъ.

Шельтону показалось, что онъ угадываетъ его мысли. Безъ сомннія, этотъ родственникъ считаетъ его чудакомъ!…

— Почему вы восхищаетесь Джелабаемъ?— спросилъ онъ своего сосда.

— Онъ знаетъ, чего хочетъ, — отвчалъ тотъ,— а этого какъ разъ нельзя сказать о другихъ… Эта рыбка годна только для кошекъ!— замтилъ онъ, отодвигая тарелку.— Да, умный парень, этотъ Джелабай. Никогда не скажетъ глупости. Вы слыхали, какъ онъ говоритъ? Нтъ ничего интересне, какъ наблюдать, какъ онъ раздлываетъ оппозицію. Впрочемъ, они ужъ очень ничтожны, эти господа!…

Онъ засмялся, съ видимымъ удовольствіемъ, поглядывая на пузырьки шампанскаго, поднимавшіеся въ его стакан.

— Меньшинство всегда производитъ такое впечатлніе,— сухо замтилъ Шельтонъ.

— Это почему?

— Да потому, что непріятно смотрть на людей, не имющихъ никакихъ шансовъ на успхъ, на тхъ, которые вызываютъ безпорядокъ въ положеніи вещей, на фанатиковъ и т. д. Это всегда раздражаетъ.

Сосдъ вопросительно посмотрлъ на него.

— Вы думаете?… Впрочемъ, да… Отчего вы не попробуете этого соуса? Онъ всего лучше подходитъ къ жареному мясу…

Большая комната съ безчисленными маленькими столиками, поставленными такъ удобно, что каждый могъ сидть, не стсняясь сосдей, начала оказывать свое обычное дйствіе на Шельтона. Здсь онъ всегда чувствовалъ себя въ какомъ-то обособленномъ мір. Сколько разъ онъ проводилъ тутъ время, довольный, если находилъ свое любимое мстечко незанятымъ. Сидя за столикомъ, онъ просматривалъ отчеты о послднихъ бгахъ, кивая головой знакомымъ, а иной разъ и оживленно разговаривалъ съ какимъ-нибудь веселымъ собесдникомъ, попивая вино. Онъ чувствовалъ себя счастливымъ тогда! Да, счастливымъ, какъ лошадь, которая никогда не покидаетъ своего стойла…

— Посмотрите-ка на бднягу Бинга, — вдругъ обратился къ нему сосдъ, указывая на маленькаго горбатаго служителя, имющаго до крайности изможденный видъ.— Онъ страдаетъ астмой и постоянно задыхается. Можно слышать съ улицы, какъ онъ дышитъ.

Повидимому, это его забавляло.

— Бываетъ ли такое состояніе, которое можно назвать нравственной астмой?— проговорилъ Шельтонъ.

Сосдъ сбросилъ пенснэ и поглядлъ на него, но ничего не отвтилъ. Сдлавъ знакъ служителю, онъ сказалъ ему:

— Возьмите это прочь. Это кушанье пережарено. Принесите мн другой кусокъ баранины.

Шельтонъ всталъ изъ-за стола.

— Прощайте, — сказалъ онъ.— Попробуйте сыръ Стильтонъ, онъ здсь превосходенъ.

Сосдъ снова надлъ пенснэ и уставился глазами въ тарелку.

Проходя черезъ прихожую, Шельтонъ, по привычк, сталъ на всы.

‘Я прибавляюсь въ вс’, — замтилъ онъ, посмотрвъ на стрлку.

Онъ отправился въ курительную комнату и, закуривъ сигару, слъ читать новый романъ. Но читалъ онъ недолго. Романъ показался ему фальшивымъ и глупымъ съ начала до конца, несмотря на искусно придуманную завязку и цлую массу дйствующихъ лицъ. Однако имя автора пользовалось извстностью въ обществ, и его романомъ зачитывались…

Шельтонъ положилъ книгу и задумался, пристально глядя на огонь въ камин.

Кто-то наклонился надъ нимъ, и, поднявъ голову, онъ узналъ младшаго брата своей невсты, Билля Деннанта, который смотрлъ на него, лниво улыбаясь, очевидно немного выпившій, такъ какъ щеки у него пылали и глаза имли мутный блескъ.

— Поздравляю васъ, дружище!— вскричалъ молодой человкъ.— Скажите, что это вы вздумали отрастить эту скверную бороду?

Шельтонъ засмялся.

— ‘Пилюли герцогини’,— прочелъ Билль Деннантъ заглавіе книги, которую читалъ Шельтонъ.— Вы читали этотъ романъ? Не правда ли, онъ великолпный?

— Великолпный?— повторилъ Шельтонъ.

— Какая превосходная завязка! Вдь если вы берете для чтенія романъ, то, я полагаю, у васъ нтъ желанія заниматься… ну, какъ это называется?— психологіей. Вы просто хотите развлечься…

— Пожалуй,— пробормоталъ Шельтонъ.

— Особенно интересно то мсто, гд описывается, какъ президентъ крадетъ ея брилліанты… А вотъ и Беньи! Алло, Беньи!…

— Алло, Билль! Здравствуй, старина!…

Беньи былъ молодой человкъ съ гладко выбритымъ лицомъ, весь точно отлитый изъ одного куска стали. Его манеры и голосъ вполн гармонировали съ этимъ впечатлніемъ. Вмст съ нимъ подошелъ сдоватый господинъ, съ коротко остриженной бородой и мрачными глазами, по имени Строудъ, и другой джентльменъ, по годамъ, ровесникъ Шельтона, съ усами и небольшой лысиной. Онъ былъ извстенъ всему лондонскому обществу и его можно было видть въ клуб каждый вечеръ, если не было скачекъ гд-нибудь за предлами Лондона.

— Вы знаете, — объявилъ молодой Деннантъ, — этотъ плутъ (онъ хлопнулъ Беньи по колну) завтра окрутится! Миссъ Кассероль… вы знаете Кассеролей, изъ Мункастёръ Тэтъ?

— Чортъ возьми!— вскричалъ Шельтонъ, довольный, что онъ наконецъ нашелъ сказать нчто такое, что было имъ всмъ понятно.

— Нашъ молодой чемпіонъ будетъ первымъ шаферомъ,— сказалъ Билль Деннантъ,— а я вторымъ. Право, дружище, слдовало бы вамъ похать и посмотрть на внчаніе. Едва ли вамъ представится другой такой случай поучиться этому передъ своей свадьбой. Беньи дастъ вамъ свою визитную карточку.— И онъ опять хлопнулъ Беньи по колнк.

— Буду очень польщенъ,— проговорилъ Беньи.

— Гд же произойдетъ внчаніе?— спросилъ Шельтонъ.

— Въ Сентъ-Бріабасъ, въ два тридцать. Приходите посмотрть, какъ они устраиваютъ эту штуку. Я зайду за вами, мы позавтракаемъ и вмст отправимся.— И онъ снова хлопнулъ своего пріятеля.

Шельтонъ кивнулъ головой въ знакъ согласія. Его немного покоробило отъ той небрежной манеры, съ которой они говорили о такихъ вещахъ, и онъ украдкой взглянулъ на Беньи, повидимому, гораздо больше интересовавшагося предстоящими бгами, нежели своимъ бракомъ. Но Шельтонъ зналъ по собственнымъ ощущеніямъ, что это равнодушіе можетъ быть только кажущимся. Оно составляетъ необходимую принадлежность воспитанія, и долгъ каждаго благовоспитаннаго джентльмена не выставлять напоказъ своихъ чувствъ. Однако, когда онъ замтилъ, какими завистливыми глазами смотритъ на Беньи его будущій шаферъ, молодой человкъ съ усами и лысиной, котораго Билль Деннантъ назвавъ чемпіономъ, то Шельтону стало почему-то жаль его.

— Кто этотъ хромой господинъ? Я всегда его вижу тутъ,— спросилъ кто-то изъ присутствующихъ.

Шельтонъ увидлъ блднаго человка, обращавшаго на себя вниманіе отсутствіемъ тщательнаго пробора на голов и вообще небрежностью своей прически и нкоторой нервностью въ манерахъ.

— Его имя Батсъ, — сказалъ Строудъ, — онъ большую часть своей жизни провелъ среди китайцевъ,— должно быть, чего-нибудь добивался отъ нихъ! А теперь, когда онъ сталъ хромымъ, то разумется онъ уже больше не можетъ похать къ нимъ.

— Къ китайцамъ? Что же онъ тамъ длалъ?

— Кто его знаетъ? Занимался среди нихъ распространеніемъ Библій или ружей. Не стоитъ спрашивать. Просто искатель приключеній…

— Да, онъ немного похожъ на проходимца.

Шельтонъ посмотрлъ на Строуда и на другихъ и подумалъ, что этимъ людямъ, жизнь которыхъ протекаетъ между скачками и клубомъ и въ заране установленныхъ обществомъ рамкахъ, не могутъ быть симпатичны подобные безпокойные субъекты, не укладывающіеся въ эти рамки. Какъ разъ въ эту минуту тотъ, о которомъ такъ презрительно отозвались сочлены его клуба, прошелъ мимо Шельтона, и глаза ихъ встртились. Шельтонъ понялъ, что онъ долженъ былъ раздражать его товарищей. Очевидно, это былъ человкъ, который совершенно не считался съ требованіями ‘хорошаго тона’, способный даже на рыцарскіе поступки, противорчащіе этимъ требованіямъ. Шельтону казалось, что въ непреклонномъ взгляд его глазъ отражается его гордое одиночество. Во всякомъ случа, здсь, въ этомъ клуб, онъ былъ не у мста. Шельтонъ вспомнилъ слова одного стариннаго друга своего отца, сказавшаго ему: ‘Да, Дикъ, разнаго рода люди идутъ въ клубъ и по разнымъ причинамъ, и не мало между ними такихъ, которые идутъ сюда, потому что имъ некуда итти, этимъ бднягамъ!’ Пожалуй, и старый Строудъ принадлежитъ къ этимъ бднягамъ, подумалъ Шельтонъ, глядя на его сдвинутыя густыя брови и мрачные глаза. Но взглядъ, брошенный имъ на Беньи, успокоилъ его. Экій счастливчикъ! Ему не нужно будетъ приходить сюда! При мысли, что и для него самого скоро наступитъ такое время, Шельтона охватило такое жгучее ощущеніе счастья, что оно почти граничило съ страданіемъ.

— Пойдемъ, сыграемъ партію, Беньи, — сказалъ Билль Деннантъ.

Строудъ и другой джентльменъ отправились смотрть на играющихъ, и Шельтонъ былъ предоставленъ собственнымъ размышленіямъ.

‘Вроятно, они половину ночи проведутъ за игрой въ покеръ или за другимъ подобнымъ вздорнымъ занятіемъ’, подумалъ Шельтонъ. Онъ подошелъ къ окну и разсянно глядлъ на улицу, мокрую и унылую подъ дождемъ, который все усиливался. Но Шельтонъ не замчалъ этого. Передъ его мысленными взорами проносились картины прошлаго, проходила вереница его школьныхъ товарищей и друзей. Вс они получали одинаковое воспитаніе, вс отливались въ одну форму, изъ которой выходили образцовые свтскіе молодые люди, впослдствіи имвшіе успхъ на различныхъ поприщахъ. Но, вступая въ жизнь, они ничего не знали о ней, ничего не знали о томъ, что связываетъ всхъ людей вмст, ничего не знали о присущихъ всмъ эмоціяхъ, объ искусств и природ. Свои понятія они получали готовыми изъ школы и колледжа, гд они воспитывались. Все, что выходило за предлы ихъ небольшого круга, не было достойнымъ благовоспитаннаго джентльмена и поэтому отвергалось. Имть успхъ въ жизни, — вотъ что было главнымъ! Шельтонъ взглянулъ на своего сосда, сидящаго въ кресл съ вытянутыми ногами въ патентованныхъ лакированныхъ ботинкахъ, съ безукоризненнымъ проборомъ на голов и съ плоскимъ, широкимъ лицомъ, выражавшимъ добродушную веселость. Онъ читалъ съ увлеченіемъ тотъ самый модный романъ, который Шельтонъ нашелъ такимъ ничтожнымъ, не дающимъ пищи ни уму, ни сердцу. Заговоривъ о немъ съ Шельтономъ, онъ высказалъ ему свое восхищеніе, а затмъ началъ разсказывать о своей недавней поздк на югъ Франціи. У него было въ запас нсколько пикантныхъ анекдотовъ, и его широкое, лунообразное лицо сіяло при этомъ отъ удовольствія. Его добродушный юморъ дйствовалъ на Шельтона подкупающимъ образомъ. Чувствовалось, что онъ доволенъ жизнью и беретъ отъ нея все, что она можетъ дать ему.

— Однако, прощайте,— сказалъ онъ вдругъ.— У меня назначено свиданіе…

Онъ сказалъ это такимъ тономъ, который давалъ ясно понять, что это свиданіе носило запретный характеръ и поэтому было вдвойн привлекательнымъ.

Шельтонъ налилъ стаканъ вина и сталъ пить маленькими глотками. Мало-по-малу чувство какого-то особеннаго благосостоянія овладвало имъ. Ему было пріятно сознавать свое превосходство надъ другими членами своего клуба. Они вдь не понимали всей пошлости этой клубной жизни, этого преклоненія передъ успхомъ и восхищенія модными романистами! Они не видли всего ничтожества свтскаго воспитанія, его ужасающей пустоты и оторванности отъ настоящей жизни, его фарисейства, которое составляло его основу. Но онъ видлъ и понималъ это и потому считалъ себя выше обычныхъ постителей клуба, благовоспитанныхъ, свтскихъ людей, увренныхъ въ себ, въ своихъ успхахъ и въ правильности своихъ взглядовъ на жизнь. Тотъ ядъ сомнній, разлагающее дйствіе котораго Шельтонъ такъ мучительно чувствовалъ въ своей душ, очевидно, никогда не нарушалъ невозмутимой ясности ихъ міросозерцанія…

VIII.
Свадьба.

Билль Деннантъ оказался очень аккуратнымъ и ровно въ часъ захалъ за Шельтономъ.

— Бьюсь объ закладъ, что Беньи не очень-то ловко чувствуетъ себя въ эту минуту,— сказалъ онъ Шельтону, когда они выходили у дверей церкви, гд уже стояла толпа, провожавшая любопытными и жалкими глазами блестящее общество избранниковъ, имвшихъ доступъ въ церковь, гд происходила торжественная церемонія. Необъяснимое чувство неловкости овладло Шельтономъ, когда онъ проходилъ мимо той толпы, осматривавшей его съ головы до ногъ. Онъ прошелъ за Деннантомъ въ ту часть церкви, гд находились родственники и друзья жениха, такъ какъ родные невсты, ея подруги и знакомые помщались на противоположной сторон, какъ будто это были два враждующихъ лагеря, воплощающихъ вчную борьбу половъ.

— А вотъ и Беньи!— шепнулъ Билль Деннантъ.

Шельтонъ взглянулъ на героя дня. Легкая блдность покрывала его гладко выбритое молодое лицо, но слдовъ какого бы то ни было волненія нельзя было замтить, и онъ съ обычной заученной любезной улыбкой отвчалъ на привтствія приглашенныхъ гостей. На всей его красивой фигур и безукоризненной одежд лежалъ отпечатокъ величаваго спокойствія, представляющаго ту броню, скрывающую его душевныя движенія, черезъ которую не могъ проникнуть ничей нескромный взглядъ.

— Этотъ милйшій Беньи!— шепнулъ молодой Деннантъ.— Знаете ли, имъ все же недостаетъ знатности, этимъ Кассеролямъ!…

Шельтонъ, знавшій эту семью, улыбнулся. Атмосфера какой-то чувственной святости, наполнявшая церковь, начала оказывать на него свое дйствіе. Ароматъ цвтовъ и духовъ примшивался къ тому естестенному запаху, который всегда ощущается въ церкви. Шелестъ платьевъ и шопотъ голосовъ наполнялъ обычно безмолвные придлы храма. Взоръ Шельтона безсознательно блуждалъ по церкви и наконецъ остановился на алтар, украшенномъ цвтами, и на сосредоточенныхъ лицахъ священниковъ. Подъ сводами раздались звуки органа.

— Начинается!— прошепталъ Билль Деннантъ.

Словно какая-то дрожь пробжала по зрителямъ, и вс зашевелились. Шельтону это напомнило почему-то бой быковъ въ Испаніи. Невста медленно прошла впередъ и остановилась.

‘Антонія будетъ имть точно такой же видъ,— думалъ Шельтонъ.— И церковь будетъ также полна людей… Вс будутъ смотрть на нее и на обрядъ, какъ на зрлище…’

Невста теперь находилась какъ разъ противъ него, но изъ чувства деликатности онъ отвелъ глаза въ сторону. Ему казалось неловкимъ смотрть на ея склоненную головку, окруженную ореоломъ двственности и чистоты и вроятно преисполненную самыхъ благочестивыхъ мыслей и чистыхъ желаній. Она, конечно, не думала о томъ, что на нее устремлены взоры лондонскаго общества. Въ ея гордой головк не было мста опасеніямъ, что она можетъ оказаться не на высот…

Шельтонъ мысленно заглянулъ вглубь того, что совершалось передъ его глазами, и на лиц его появилось такое выраженіе, какое должно быть у человка, присутствующаго при жертвоприношеніи. Онъ слушалъ слова, произносимыя священнослужителемъ,— слова, которыя должны закрпить узы между двумя посторонними другъ другу людьми. Въ гор и радости, въ бдности и богатств, въ болзняхъ и здоровь… машинально шептали его губы. Онъ развернулъ свой молитвенникъ, въ который не заглядывалъ съ тхъ поръ, какъ былъ мальчикомъ, и отыскалъ службу при внчаніи. Онъ сталъ читать относящіяся сюда молитвы, испытывая при этомъ очень странное ощущеніе.

Какое-то удивительное оцпенніе постепенно овладвало имъ, однако возгласъ его спутника, молодого Деннанта, вывелъ его изъ этого состоянія. Онъ услышалъ шорохъ платьевъ и увидалъ высокаго проповдника, входящаго на каедру. Массивная фигура, въ блой батистовой одежд и малиновой эпитрахили, и красивое, надменное лицо проповдника рзко выдлялось на темномъ фон каедры. Шельтонъ подумалъ, что выборъ палъ на него именно вслдствіе его представительности, и, опустивъ глаза, сталъ смотрть на свои руки, державшія молитвенникъ. Наконецъ, проповдь кончилась, и органъ заигралъ свадебный маршъ. Шельтонъ оглянулъ присутствующихъ. Одни улыбались, другіе вытирали слезы умиленія, и вс головы были обращены къ невст.

‘Выставка случайныхъ эмоцій!’ — подумалъ Шельтонъ, но и онъ тоже послдовалъ примру другихъ и склонилъ голову передъ невстой. Затмъ, улыбаясь знакомымъ и пріятелямъ, онъ пробрался въ толп къ дверямъ.

Въ дом Кассеролей онъ былъ приглашенъ главной подругой и родственницей невсты, высокой двушкой въ свтло-лиловомъ плать, пойти съ нею осматривать подарки новобрачнымъ.

— Внчаніе прошло очень хорошо, не правда ли, мистеръ Шельтонъ?— спросила она.

— О, великолпно!— поспшилъ отвтить Шельтонъ.

— Мн всегда казалось, что мужчина, ожидающій прибытія своей невсты, долженъ чувствовать себя очень неловко.

— Да,— прошепталъ Шельтонъ.

— А вамъ понравилось то, что теперь подружки невсты не надваютъ шляпъ, какъ прежде, во время внчанія? Это новая мода, и я нахожу ее очаровательной.

Шельтонъ въ сущности не замтилъ этого нововведенія, но поспшилъ согласиться со своей собесдницей, что такъ лучше.

— Я тоже такъ думаю. Это гораздо шикарне… Знаете ли, они получили пятнадцать чайныхъ сервизовъ! Не правда ли, забавно?

— Чортъ возьми!— невольно вырвалось у Шельтона.

— А я думаю, что очень полезно имть такъ много ненужныхъ вещей. Всегда можно промнять ихъ на т, которыя будутъ нужны.

Повидимому, вс лондонскіе магазины были опустошены, чтобы наполнить эту комнату, гд были выставлены напоказъ подарки. Шельтона поразила завистливая алчность, свтившаяся въ глазахъ двушки, когда она разсматривала подношенія.

— Это вашъ будущій beau-frre?— вдругъ спросила она, кивнувъ въ сторону Билля Деннанта.— Мн кажется, онъ славный юноша. Будьте, пожалуйста., оба на свадебномъ обд и помогите поддержать веселость. Вдь всегда бываетъ такъ необыкновенно скучно посл свадебной церемоніи.

Шельтонъ сказалъ, что они будутъ. Осмотрвъ все, они пошли въ прихожую, чтобы присутствовать при отъзд новобрачной. Она казалась спокойной и веселой, но, вглядвшись въ ея глаза, Шельтонъ замтилъ въ нихъ боязливое безпокойство. Старая нянька новобрачной, со сморщеннымъ, желтымъ лицомъ, по которому катились слезы, старалась протискаться впередъ. Она пыталась что-то сказать своей питомиц, но ея слова затерялись въ общей суматох, сопровождающей отъздъ. Цвты и рисъ посыпались въ коляску, и вслдъ полетлъ башмачокъ. На одно мгновеніе показалось въ открытомъ окн экипажа гладко выбритое, спокойное лицо Беньи, кучеръ натянулъ вожжи, и колеса быстро покатились по дорог.

— Какая блестящая свадьба!— послышался чей-то голосъ справа.

— Она была немного блдна,— замтилъ кто-то слва.

Шельтонъ провелъ рукой по лбу. Сзади него всхлипывала старая нянька…

— Дикъ,— шепнулъ ему на ухо молодой Деннантъ,— не стоитъ здсь оставаться. Я предлагаю пройтись.

Шельтонъ согласился, и они пошли по направленію къ парку. Онъ самъ не зналъ, чмъ объяснить непріятное ощущеніе, которое онъ испытывалъ. Было ли это оттого, что онъ выпилъ шампанскаго до обда, или же отъ всей брачной церемоніи, которая, по общему отзыву, сошла такъ великолпно?…

— Что это съ вами?— спросилъ его Билль Деннантъ.— У васъ такой угрюмый видъ, точно… точно у монаха!

— Пустяки,— отвчалъ Шельтонъ.— Я только думалъ о томъ, какіе мы вс шарлатаны!

Билль Деннантъ остановился на перекрестк двухъ аллей и, хлопнувъ по плечу своего спутника, проговорилъ:

— Ну, если вы намрены вести серьезные разговоры, то я ухожу!…

IX.
Свадебный обдъ.

На обдъ къ Кассеролямъ были приглашены лишь т изъ знакомыхъ и пріятелей жениха, на которыхъ почему-либо было обращено особенное вниманіе во время брачной церемоніи. Къ числу послднихъ принадлежалъ и Шельтонъ. Его посадили за обдомъ между одной лэди, весьма декольтированной и столь же декольтированной миссъ Кассероль, той самой, съ которой онъ разсматривалъ подарки. Противъ него сидлъ господинъ съ черными усами и хищнымъ лицомъ. Крупный брилліантъ блестлъ у него въ запонк, на пластрон блоснжной, накрахмаленной рубашки.

Кассероли принадлежали къ высшему разряду среднихъ классовъ общества и были насквозь пропитаны склонностью къ высшему свтскому кругу, на который желали походить. По своей натур осторожные, экономные, настойчивые и стремящіеся къ пріобртенію, они все же преклонялись передъ тмъ, что носило на себ отпечатокъ изящества. Но въ дом ихъ встрчалось смшанное общество. Шельтонъ увидлъ здсь двухъ дамъ, которыя были разведены или собирались разводиться, но тмъ не мене сохраняли свое положеніе въ обществ. Послднее условіе было необходимымъ, такъ какъ т, которыя не сохранили своего положенія въ обществ, ни въ какомъ случа не были бы приняты Кассеролями, питавшими большое уваженіе къ браку. Шельтонъ увидлъ также среди приглашенныхъ американокъ, которыхъ считали ‘забавными’, но американцевъ не было ни одного. Тутъ были джентльмены изъ Месопотаміи, финансисты или спортсмены, интересующіеся скачками и занимающіеся всякаго рода спекуляціями, которыя могли имть успхъ. Какъ бы то ни было, но вс лэди и джентльмены, бывавшіе въ дом Кассеролей, были безукоризненны въ отношеніи своихъ костюмовъ, своихъ проборовъ и манеръ. Кассероли гордились, что у нихъ собирается свтское общество. Прочное благосостояніе, которое чувствовалось во всемъ, безъ сомннія, было самой привлекательной стороной этого дома.

Хозяинъ дома, крупный длецъ изъ Сити, съ сдой головой и гладко выбритымъ лицомъ, прислушивался къ смлымъ рчамъ одной изъ дамъ на конц стола. Шельтонъ тоже старался понять этотъ разговоръ, но, видя тщетность своихъ усилій, занялся обдомъ, который длалъ честь искусству повара. Позабывъ о своихъ сосдяхъ, онъ не на шутку удивился, когда миссъ Кассероль вдругъ обратилась къ нему, словно продолжая начатый разговоръ.

— Я всегда говорю, что самое главное — это быть веселымъ,— сказала она.— Если вы не находите ничего такого, что могло бы развеселить васъ, то длайте видъ, что вы сметесь. Во всякомъ случа, это боле прилично, чмъ сидть насупившись. Разв вы не согласны со мной?…

И она прибавила:

— Не вс могутъ быть геніями, но вс могутъ казаться веселыми!

Шельтонъ поспшилъ сдлать веселое лицо.

— Я говорю нашему директору, когда онъ становится угрюмымъ, что я закрою ставни и покину его. Въ самомъ дл, какая польза сидть въ уныніи и имть жалкій видъ?… Вы подете посмотрть состязаніе въ крикетъ? Мы отправляемся туда цлой компаніей. Такъ интересно. Будетъ все свтское общество.

Ея красивыя плечи, пышные, волнистые волосы (очевидно, только что вышедшіе изъ рукъ парикмахера), пожалуй, могли бы заставить Шельтона усомниться въ ея принадлежности къ тому почтенному кругу, къ которому принадлежали Кассероли. Но ея искусственная манера картавить, что считалось признакомъ хорошаго тона, зависть, иногда мелькавшая въ ея взор, когда она смотрла на Шельтона, и разные другіе неуловимые признаки подтверждали ея происхожденіе. Шельтонъ не могъ отрицать, что она получила свтское воспитаніе, и, сдлавъ надъ собой усиліе, онъ вдругъ проявилъ такую веселость, которая могла бы, пожалуй, смутить даже француза.

Когда онъ вышелъ изъ-за стола, то ему вспомнился взглядъ, брошенный ею на даму, сидвшую напротивъ нихъ. У этой дамы была очень сомнительная репутація, но миссъ Кассероль смотрла на нее пытливыми, завистливыми глазами, какъ будто спрашивая ее: ‘Откуда берется у васъ этотъ неуловимый оттнокъ утонченнаго изящества?’ Шельтонъ старался доискаться причинъ этой зависти и восхищенія. Онъ замтилъ также, что хозяинъ съ особенно заискивающимъ видомъ обращался къ господину съ ястребиной наружностью и большимъ брилліантомъ на пластрон рубашки. Мистеръ Кассероль восхвалялъ ему достоинства своего портвейна, и Шельтону было почему-то жаль его. Вдь этотъ господинъ съ брилліантомъ былъ, несомннно, сомнительный типъ! Что заставляло этихъ почтенныхъ буржуа такъ тяготть къ пороку? Зависло ли это отъ ихъ неудержимаго желанія усвоить себ вс манеры знатныхъ людей, отъ боязни показаться скучными, или же просто-напросто это тяготніе являлось результатомъ ихъ черезчуръ сытаго довольства?…

— Такъ? Вы женитесь на Антоніи Деннантъ?— послышался чей-то голосъ съ правой стороны Шельтона. По небрежному тону говорившаго можно было тотчасъ же угадать въ немъ человка, принадлежащаго къ высшей каст.— Хорошенькая двушка! Они занимаютъ прекрасное положеніе — Деннанты. Знаете ли, вамъ повезло!…

Говорившій былъ старый баронетъ, съ красноватымъ лицомъ и маленькими глазками, имющими угрюмое и въ то же время лукавое выраженіе. Онъ былъ со всми въ пріятельскихъ отношеніяхъ и хотя постоянно находился въ стсненныхъ обстоятельствахъ, но, будучи человкомъ предпріимчивымъ, зналъ ршительно всхъ, хорошихъ и худыхъ, и всегда обдалъ въ гостяхъ.

— Да, вы счастливчикъ!— подтвердилъ онъ.— У Деннантовъ прекрасная охота, но дичь летаетъ слишкомъ высоко. Мн не удалось пристрлить ни одной штучки, когда я тамъ охотился въ послдній разъ… Да, хорошенькая двушка! Вы счастливецъ!

— Я знаю это,— смиренно согласился съ нимъ Шельтонъ.

— Хотлось бы мн быть на вашемъ мст!… Кто это сидлъ противъ васъ? Я ужасно близорукъ. Миссисъ Каррузсеръ?… Неужели?… Вотъ оно что!…

Лицо его приняло такое выраженіе, что не будь онъ баронетомъ, то его можно было бы принять за полицейскую ищейку. Шельтонъ прекрасно понялъ, что у него, въ его умственной кладовой, хранится цлый запасъ анекдотовъ и фактовъ, касающихся этой дамы. ‘Это чудовище потому и называетъ меня счастливцемъ, что онъ ничего не знаетъ объ Антоніи!’, подумалъ Шельтонъ. Старый баронетъ отошелъ отъ него со своей благовоспитанной, сардонической улыбкой и направился къ другой групп, разговаривавшей о какомъ-то скандал.

Два джентльмена по лвую руку Шельтона продолжали оживленно бесдовать.

— Какъ? Вы ничего не коллекціонируете?… Неужели?… Теперь вс этимъ занимаются. Я просто не знаю, что я сталъ бы длать безъ моихъ картинъ!

— Нтъ, я этимъ больше не занимаюсь. Мн надоли мои марки. Въ конц-концовъ это скучно…

Шельтонъ посмотрлъ на свтъ мадеру, налитую въ его стаканъ. Хозяинъ дома тоже собиралъ коллекцію винъ, и цна этого вина возрастала съ каждымъ днемъ. Оно стоило, по крайней мр, дв гинеи бутылка! Какъ пріятно было сознавать, что у другихъ нтъ такого вина! И притомъ вдь скоро его вообще не окажется въ продаж!…

— Хотлъ бы я имть такое винцо!— замтилъ старый баронетъ.— Но я выпилъ весь свой запасъ!…

‘Бдняга!— подумалъ Шельтонъ.— Въ конц-концовъ вдь онъ не такъ ужъ дуренъ. Я былъ бы не прочь обладать его здоровьемъ! Наврное, у него печень въ превосходномъ состояніи…’

Въ гостиной затяли веселую игру, называемую скачки, и вовлекли въ нее Шельтона. Онъ оживился и не замтилъ, какъ пролетло время почти до разсвта, когда, наконецъ, игра кончилась, и вс отправились по домамъ. По дорог онъ вспоминалъ вс подробности свадебнаго торжества и вино, которое пилъ. Но чувство удовлетворенія, испытанное имъ, мало-по-малу испарялось. Вдь вс эти люди, составлявшіе общество, среди котораго онъ выросъ и жилъ, даже самые почтенные и самые хорошо воспитанные, не способны были ни на одно правдивое движеніе души. Они взвшивали на всахъ свои удовольствія, чтобы получить за свои деньги какъ можно больше.

Проходя мимо ряда темныхъ, солидныхъ домовъ вдоль улицъ, Шельтонъ думалъ объ Антоніи. Его мысли всегда невольно возвращались къ ней. Когда онъ подошелъ къ дверямъ своей квартиры, небо уже начало розовть, но городъ еще не просыпался. Нигд не видно было ни одной живой души и не слышно было ни одного звука, кром легкаго шелеста деревьевъ, втви которыхъ шевелилъ предразсвтный втерокъ. Шельтонъ слышалъ только біеніе своего сердца…

Вдругъ онъ увидлъ, что онъ былъ не одинъ. У его дверей спалъ на ступеняхъ какой-то субъектъ въ стоптанныхъ башмакахъ…

X.
Чужой.

Бродяга, сидвшій на ступеняхъ крыльца, задремалъ, уткнувшись головой въ колни. Порыжлое пальто и обрывки сукна, выглядывавшіе изъ его башмаковъ, краснорчиво говорили о нужд. Шельтонъ хотлъ пройти мимо него незамченнымъ, но спящій проснулся.

— О, это вы, monsieur?— сказалъ онъ.— Я получилъ ваше письмо сегодня вечеромъ и не терялъ ни минуты…

Онъ потупилъ глаза и усмхнулся, точно хотлъ сказать: видите, до чего я дошелъ!…

Дйствительно, видъ этого молодого иностранца былъ гораздо боле жалкій, чмъ тогда, когда Шельтонъ встртилъ его въ первый разъ. Шельтонъ пригласилъ его войти.

— Вы понимаете, что я не хотлъ рисковать во второй разъ не застать васъ,— пролепеталъ онъ, слдуя за Шельтономъ.— Когда дойдешь до такого состоянія…

Его лицо судорожно искривилось.

— Я радъ видть васъ,— нершительно сказалъ Шельтонъ.

Лицо Феррана, небритое, по крайней мр, цлую недлю, покрылось рыжеватой бородкой. Темный загаръ придавалъ ему здоровый видъ, противорчащій той дрожи, которая тотчасъ же охватила его, какъ только онъ вошелъ.

— Садитесь скоре,— сказалъ Шельтонъ, видя, что онъ едва держится на ногахъ.— Вы совсмъ больны.

Ферранъ сдлалъ усиліе улыбнуться.

— Это ничего,— отвтилъ онъ.— Просто плохое питаніе!…

Шельтонъ усадилъ его въ кресло и далъ ему немного виски.

— Платье, вотъ что мн нужно!— проговорилъ Ферранъ, выпивъ виски.— Моя одежда ужъ очень плоха.

Это было врно. Шельтонъ досталъ изъ шкафа нсколько своихъ костюмовъ и, отнеся ихъ въ ванную комнату, предложилъ своему постителю пойти туда и переодться. Пока тотъ занимался своимъ туалетомъ, Шельтонъ наслаждался возможностью выказать самоотверженіе и, отобравъ вещи, которыя были ему не нужны, сложилъ все въ ремни и сталъ ждать своего гостя.

Молодой иностранецъ, наконецъ, явился, попрежнему небритый и безъ башмаковъ, но чистенькій и прилично одтый.

— Теперь я чувствую себя иначе,— сказалъ онъ,— но я боюсь, что не въ состояніи буду надть ваши башмаки.

Онъ снялъ носки, данные ему Шельтономъ и показалъ стертыя мста на своихъ ногахъ.

— Приходится пожинать жатву,— замтилъ онъ, улыбаясь.— Мой желудокъ тоже отвыкъ отъ пищи. Когда хочешь видть многія вещи, то страдаешь поневол. Voyager, c’est plus fort que moi!…

Шельтонъ не подумалъ, что онъ просто желаетъ скрыть подъ страстью къ бродяжничеству свое прирожденное отвращеніе къ правильному труду. Было что-то трогательное въ этомъ молодомъ бродяг, вызывающее его участіе.

— Я лишился своихъ иллюзій, — сказалъ онъ, съ наслажденіемъ раскуривая папироску, предложенную Шельтономъ.— Когда поголодаешь нкоторое время, то глаза открываются на многое. Я стремлюсь къ познанію, но, замтьте, monsieur, не всегда интеллигенты имютъ успхъ.

— Я полагаю, что вы скоро бросаете ту работу, которую вамъ удается найти,— замтилъ Шельтонъ.

— Вы меня обвиняете въ непосдливости? Позвольте мн объяснить вамъ. Я, дйствительно, не остаюсь долго на мст, но это только вслдствіе честолюбія. Я хочу добиться независимаго положенія. И вотъ я вкладываю всю свою душу въ свою попытку, но когда убждаюсь, что мн ничего не добиться въ этомъ направленіи, то я бросаю все и отправляюсь въ другое мсто. Я не хочу гнуть спину, чтобы сберечь какихъ нибудь шесть пенсовъ въ день и скопить посл сорокалтняго труда такую сумму, которая дала бы мн возможность влачить и дальше мое жалкое существованіе. Это не въ моемъ характер.

Онъ произнесъ эти слова съ такимъ видомъ, какъ будто сообщилъ Шельтону важную тайну.

— Да, это, должно быть, тяжело,— согласился Шельтонъ.

Ферранъ пожалъ плечами.

— Я ничмъ не могу гордиться, кром откровенности,— сказалъ онъ.

Одтый въ старое платье Шельтона, онъ тмъ не мене производилъ впечатлніе природнаго изящества. Въ этой комнат, гд онъ находился впервые, онъ какъ будто не былъ чужимъ и составлялъ частицу души самого Шельтона, который съ удивленіемъ сознавалъ, что этотъ чужеземный бродяга занималъ его мысли.

— Какъ я живу во время своихъ скитаній?— говорилъ Ферранъ.— Очень просто: существуютъ вдь консулы! Конечно, такіе поступки не очень деликатны, но когда умираешь съ голоду, то многое дозволено. Притомъ же, вдь эти джентльмены только и существуютъ для этого. Въ Париж есть цлый кружокъ евреевъ, которые живутъ исключительно на иждивеніи консуловъ. Да, monsieur…— Онъ съ минуту колебался, потомъ продолжалъ:— Если у васъ есть соотвтствующія бумаги, то вы можете пробовать обращаться къ шести или семи консуламъ въ одномъ и томъ же город. Вы должны, конечно, знать одинъ или два иностранныхъ языка. Большинство консуловъ не владютъ какъ слдуетъ языкомъ той страны, представителемъ которой состоятъ. Добываніе денегъ подъ фальшивымъ предлогомъ? Разумется! Но разв ужъ такъ велика, въ сущности, разница между всей этой толпой почтенныхъ директоровъ разныхъ акціонерныхъ компаній, модныхъ докторовъ, работодателей, строителей, военныхъ, духовныхъ лицъ и, быть можетъ, самихъ консуловъ, берущихъ деньги, не соотвтствующія ихъ труду, и тми голодными бдняками, которые выманиваютъ у нихъ деньги, подвергаясь гораздо большему риску. Необходимость является закономъ. Если-бъ вс эти господа очутились въ моемъ положеніи, то разв, вы думаете, они стали бы колебаться?

Замтивъ нершительное выраженіе на лиц Шельтона, Ферранъ поспшилъ возразить:

— Впрочемъ, вы правы, они не поступили бы такъ, но только изъ страха, а не изъ принципа. Вдь надо быть, дйствительно, припертымъ къ стн, чтобы ршиться на такіе некрасивые поступки! Если вы взглянете глубже, то увидите, что самые почтенные люди совершаютъ ежедневно неделикатные поступки по го. раздо меньшему поводу.

Шельтонъ закурилъ папироску. Ему стало немного неловко при мысли, что его собственные доходы не зависятъ отъ его работы.

— Разскажу вамъ слдующій случай,— продолжалъ Ферранъ.— Однажды, въ одномъ нмецкомъ город, доведенный до послдней крайности, я ршилъ обратиться къ французскому консулу. Я фламандецъ, но все-таки онъ долженъ былъ оказать мн какую-нибудь помощь. Но онъ отказался принять меня. Я слъ и сталъ ждать. Черезъ два часа раздался сердитый голосъ: ‘Какъ! Эта скотина еще здсь?…’ Консулъ появился въ дверяхъ и сказалъ: ‘У меня ничего нтъ для такихъ людей, какъ вы. Убирайтесь вонъ!’ — ‘Monsieur,— отвчалъ я,— у меня остались только кожа да кости. Я дйствительно нуждаюсь въ помощи’:— ‘Вонъ!— крикнулъ онъ.— Или я позову полицію!…’ Я не двинулся съ мста. Прошелъ еще часъ. Консулъ опять вышелъ. ‘Вы еще не убрались отсюда? Позвать полицейскаго сержанта!’ крикнулъ онъ. Пришелъ сержантъ. ‘Вышвырните мн этого субъекта!’ сказалъ ему консулъ. ‘Сержантъ,— обратился я къ нему,— этотъ домъ — частица Франціи’. Разумется, я сказалъ это съ расчетомъ. Въ Германіи не любятъ связываться съ французами. ‘Онъ правъ,— заявилъ сержантъ консулу.— Я ничего не могу сдлать.’ — ‘Вы отказываетесь?’ спросилъ консулъ. ‘Ршительно’, отвтилъ сержантъ и вышелъ. Консулъ обратился ко мн: ‘Чего вы думаете достигнуть, оставаясь здсь?’ — ‘Мн нечего сть и негд спать’, отвчалъ я. ‘Что вы хотите получить отъ меня?’ опять спросилъ онъ. ‘Десять марокъ’, отвчалъ я. Онъ досталъ изъ кармана монету и протянулъ мн, говоря: ‘Вотъ вамъ! А теперь убирайтесь!…’ Увряю васъ, monsieur, надо обладать очень толстой шкурой, если желаешь эксплуатировать консуловъ.

Когда онъ это говорилъ, его губы слегка дрожали. Шельтонъ подумалъ о своемъ собственномъ незнаніи настоящей жизни. Въ самомъ дл, разв ему случалось хоть разъ выйти изъ дому, хотя бы безъ завтрака?…

— Полагаю, что вамъ все же случалось испытывать голодъ иногда?— замтилъ Ферранъ, слабо улыбаясь.— Это можетъ даже служить пріятнымъ разнообразіемъ для тхъ, кто всегда сытъ… Самый большой срокъ голоданія я испыталъ въ Париж. Четыре дня я оставался безъ пищи. Послднія свои деньги я потерялъ на скачкахъ. Я былъ тогда хорошо одтъ и у меня еще оставались кое-какія драгоцнности, но мн даже и въ голову не приходило заложить ихъ. Больше всего я страдалъ отъ мысли, что люди могутъ догадываться о моемъ положеніи. Теперь вы меня не узнаете!

— А сколько вамъ было лтъ тогда?— поинтересовался Шельтонъ.

— Семнадцать. Просто удивительно, какимъ бываешь въ эти годы.

Воображеніе Шельтона тотчасъ же нарисовало ему юношу, съ нжнымъ лицомъ, очень впечатлительнаго, скитающагося по улицамъ Парижа изъ опасенія, какъ бы люди не замтили, что онъ голодаетъ. Онъ хотлъ спросить поясненій у Феррана, но, взглянувъ на него, увидалъ, къ величайшему своему изумленію, что по лицу молодого иностранца текли слезы.

— Я такъ много выстрадалъ,— прошепталъ тотъ.— Мн теперь все равно, что будетъ со мной.

Шельтонъ чувствовалъ себя неловко. Ему хоілось сказать Феррану что-нибудь пріятное, выразить словами свое сочувствіе, но его англійская натура не дозволяла ему этого, и онъ только проговорилъ, отвернувшись, чтобы не видть его слезъ:

— Придетъ и вашъ чередъ…

— Ахъ, если-бъ вы пережили все, что пережилъ я!— воскликнулъ Ферранъ съ жаромъ.— Ничего хорошаго у меня не осталось. Мое сердце разорвано въ клочки. Укажите мн что-нибудь въ этомъ звринц, что стоило бы мн сохранить?…

Какъ ни былъ растроганъ Шельтонъ, но воспитаніе и врожденный расовый инстинктъ не дозволяли ему раскрывать свои чувства и ощущенія передъ глазами постороннихъ людей. Такая откровенность всегда шокировала его. Въ книгахъ, на сцен онъ это оправдывалъ, но въ дйствительной жизни этого не допускалъ. Когда Ферранъ ушелъ, унеся съ собой свертки въ ремняхъ, приготовленные для него, Шельтонъ слъ писать Антоніи. Онъ разсказалъ ей свою встрчу съ Ферраномъ. Бдняга не могъ совладть съ собой и заплакалъ, какъ ребенокъ,— писалъ Шельтонъ.— Но вмсто того, чтобы почувствовать къ нему состраданіе, я окаменлъ, и чмъ сильне хотлось мн высказать ему сочувствіе, тмъ сурове я становился. Боязнь показаться смшнымъ, независимость или же вниманіе къ другимъ, не это ли обыкновенно мшаетъ намъ обнаруживать свои чувства?…

Онъ разсказалъ ей, между прочимъ, о томъ, какъ семнадцатилтній Ферранъ предпочелъ лучше поголодать въ Париж четыре дня, нежели итти къ закладчику. Въ то время, когда онъ писалъ эти строки, передъ его взорами встала знакомая картина: у столика, покрытаго блоснжной скатертью, сидли трое: Антонія, ея мать и тетка. Онъ ясно видлъ ихъ лица: хорошенькое, спокойное и свжее личико своей невсты, немного сморщенное отъ времени, но все еще красивое лицо ея матери и худое, блдное лицо тетки. Ему казалось даже, что онъ слышитъ ихъ слова: ‘Это прекрасно!’, одобряющія поступокъ юнаго Феррана въ Париж.

Шельтонъ самъ отнесъ свое письмо на почту и отправилъ также пять шиллинговъ маленькому парикмахеру Каролану, въ благодарность за то, что онъ передалъ его письмо Феррану. Однако при этомъ онъ не написалъ своего адреса. Сдлалъ ли онъ это изъ осторожности или изъ деликатности, онъ и самъ бы не могъ сказать. Но онъ все же почувствовалъ себя пристыженнымъ и вмст довольнымъ, когда Ферранъ принесъ ему записку слдующаго содержанія:

3. Blank Row.
Westminster.

‘Каждая благородная человческая душа должна быть гуманной. Тысячу благодарностей. Я получилъ сегодня вашъ почтовый переводъ. Ваше сердце выше всякой похвалы въ моихъ глазахъ.

Жюль Кароланъ’.

XI.
Видніе.

Спустя нсколько дней Шельтонъ получилъ отъ Антоніи письмо, которое привело его въ восторгъ. Тамъ заключались, между прочимъ, слдующія строки:

‘Тетя Шарлотта поправляется, и мама думаетъ, что мы можемъ теперь вернуться домой. Ура! Однако, она все же полагаетъ, что прежнее условіе должно остаться въ сил, и мы не будемъ видться другъ съ другомъ до іюля. Право, въ этомъ есть какая-то особенная утонченность чувства: мы будемъ такъ близко другъ отъ друга и въ то же время будемъ строго держаться въ отдаленіи!… Вс англичане уже ухали отсюда. Я ощущаю такую пустоту вокругъ себя. Люди, оставшіеся здсь, вс такіе смшные, чужіе и ничтожные. О, Дикъ, какъ это великолпно, что у насъ есть идеалъ, къ которому мы стремимся!… Напишите мн сейчасъ же, что вы такъ же думаете, какъ я… Мы прізжаемъ въ воскресенье, въ половин восьмого. Остановимся въ Лондон, въ отел, дня на два и затмъ, во вторникъ, демъ домой въ Холмъ-Оксъ.

Всегда ваша Антонія’.

‘Завтра? Она прізжаетъ завтра!…’, подумалъ Шельтонъ и тотчасъ же вскочилъ, позабывъ свой завтракъ, и забгалъ въ волненіи по комнат.

Площадь, на.которую выходили окна его квартиры, примыкала съ одной стороны къ трущобамъ, зачастую находящимся бокъ-о-бокъ съ самыми фешенебельными жилищами столицы. Небольшая группа людей, по виду обитателей этихъ темныхъ и грязныхъ переулковъ, собралась теперь на площади и съ интересомъ слдила за дракой собакъ. Одна изъ собакъ, хорошей породы, была въ намордник и не могла защищаться отъ зубовъ своего противника, вцпившагося въ нее. Хозяевъ этой собаки тутъ не было, и поэтому некому было вступиться за нее и отогнать отъ нея свирпаго пса, толпа же еще больше науськивала его. Шельтонъ, вышедшій только что изъ дому, увидлъ эту сцену, возмутившую его. Но какъ хорошо воспитанный англичанинъ, онъ питалъ священный ужасъ ко всему, что могло бы привлечь на него общее вниманіе, поэтому онъ самъ не хотлъ вмшиваться и сталъ посматривать, нтъ ли гд полицейскаго поблизости? Дйствительно, одинъ изъ этихъ блюстителей порядка стоялъ тутъ же и хладнокровно смотрлъ на визжавшую собаку въ намордник. Шельтонъ обратился къ нему. Полицейскій такъ же хладнокровно отвтилъ, что ‘джентльмену не слдовало выпускать такую злую собаку на улицу’, и посовтовалъ ему облить ее холодной водой.

— Да это не моя собака!— возразилъ Шельтонъ.

— Не ваша?— переспросилъ съ изумленіемъ полицейскій.— Тогда оставьте ихъ въ поко.

Видя, что ему не побдить невозмутимаго хладнокровія полицейскаго чина, Шельтонъ обратился къ нкоторымъ стоявшимъ поблизости. Но, очевидно, они боялись быть искусанными злой собакой, и одинъ изъ нихъ сказалъ Шельтону:

— Я бы не сталъ вмшиваться, будь я на вашемъ мст.

— Отвратительный песъ,— замтилъ другой.

Но Шельтонъ не хотлъ оставить этого такъ. Онъ выпачкалъ свой изящный костюмъ и перчатки, разломалъ свой зонтикъ, уронилъ въ грязь свою шляпу, однако, добился своего и отогналъ разъяреннаго пса. Тогда одинъ изъ зрителей застнчиво замтилъ ему:

— Ладно! А вдь никогда бы я не подумалъ, что вы сумете справиться съ этимъ, сэръ!…

Какъ и вс люди, не отличающіеся активностью, Шельтонъ, придя въ состояніе возбужденія, не могъ долго успокоиться. У него вырвалось проклятіе, и онъ отвтилъ сердито:

— Нельзя же допустить, чтобы собака была растерзана на вашихъ глазахъ!

Привязавъ своимъ носовымъ платкомъ за ошейникъ бдную, искусанную собаку, неистово визжавшую, онъ повелъ ее домой, угрюмо глядя на прохожихъ, попадавшихся ему навстрчу. Эта вспышка дала выходъ тлвшему въ его душ огню, и онъ почувствовалъ нкоторое удовлетвореніе. Онъ считалъ себя вполн правымъ въ эту минуту относиться съ презрніемъ къ этой уличной толп. ‘Скоты!— подумалъ онъ.— Они не захотли даже пошевелить пальцемъ, чтобы спасти это несчастное, безпомощное животное. А этотъ полицейскій…’ Однако, мало-по-малу къ нему вернулось обычное хладнокровіе, и мысли его приняли другой оборотъ. Вдь эти ‘честные ремесленники’ не могли же подвергнуть опасности свое, быть можетъ, единственное платье, которое было бы изорвано и испачкано, и не могли рисковать имть искусанныя руки! Даже этотъ полицейскій, выглядвшій такимъ полубогомъ, въ сущности такой же человкъ изъ плоти и крови. И нельзя отъ него требовать, чтобы онъ разсуждалъ иначе.

Шельтонъ привелъ собаку домой и послалъ за ветеринаромъ, чтобы онъ перевязалъ ея раны, а затмъ отослалъ ее со служанкой ея владльцу, адресъ котораго имлся на ошейник.

Продолжая свою такъ странно прерванную прогулку, Шельтонъ все время мучился сомнніемъ, итти ли ему на станцію встрчать Антонію, или это будетъ неприлично, такъ какъ явится нарушеніемъ условія? Онъ ршилъ отправиться къ своей матери и спросить у нея совта. Она жила въ Кенсингтон, и, переходя черезъ Промптонъ Родъ, онъ скоро очутился среди лабиринта домовъ, въ самой архитектур которыхъ какъ будто стояло эпиграфомъ: ‘Сохраняйте то, что имете: женъ, деньги, хорошее положеніе и вс блага нравственнаго спокойствія!’ Эти дома ясно говорили уму и сердцу о полной респектабельности своихъ владльцевъ. Шельтонъ недавно прочелъ въ своемъ любимомъ журнал статью, прославляющую свободу и расширеніе государства, благодаря чему и могли образоваться эти высшіе классы буржуазіи, представляющіе теперь изысканное общество. Проходя мимо этихъ домовъ, принадлежащихъ зажиточной буржуазіи, Шельтонъ размышлялъ, что въ ихъ постройк отражается характеръ ихъ собственниковъ. Фасадъ каждаго дома выступалъ холодно и чинно, какъ будто преисполненный сознанія собственнаго достоинства, какъ и владлецъ дома.

Мимо Шельтона прошли нсколько дамъ, но мужчинъ почти не видно было на этой спокойной улиц. Краснощекія няньки везли въ колясочкахъ дтей по направленію къ парку, и цлая армія выхоленныхъ комнатныхъ собакъ самой различной породы весело прыгала около нихъ.

Мать Шельтона своими манерами и отношеніемъ къ людямъ напоминала своего брата, мистера Парамора. Маленькая и худенькая, съ нжными глазами и вчно зябнущая, она любила грться у огня, точно кошечка, свернувшись въ большомъ кресл. Сына своего она встртила съ восторгомъ, расцловала его и тотчасъ же заговорила съ нимъ о его помолвк. Но ея радость по этому поводу, ея удивительный оптимизмъ и увренность въ его необыкновенномъ счасть подйствовали на него расхолаживающимъ образомъ, и въ душ у него даже какъ будто возникло нчто врод сомнній. ‘На какомъ основаніи она такъ уврена въ моемъ счасть?’, подумалъ онъ, и ему казалось, что въ этой увренности есть что-то унизительное для него.

— Очаровательная двушка!— ворковала она.— Какъ я рада за тебя, Дикъ!… Такъ она прізжаетъ завтра? О, какъ мн хочется поскоре увидть ее!…

— Но вдь вы знаете, мама, что мы согласились не видться другъ съ другомъ до іюля?— возразилъ Шельтонъ.

— О, милый Дикъ, какъ ты долженъ быть счастливъ!— возразила она.

Въ ея словахъ отражалась глубокая симпатія, которую она всегда чувствовала ко всякаго рода свадьбамъ, были ли брачные союзы удачны или неудачны, или даже совершенно безразличны ей.

— Я думаю, что мн не слдуетъ встрчать ее на станціи?— угрюмо замтилъ Шельтонъ.

— Не надо грустить,— отвчала она, но эти слова произвели на ея сына какъ разъ обратное впечатлніе и только усилили тягостное душевное настроеніе, которое преслдовало его съ нкоторыхъ поръ.

Его мать, какъ и большинство людей ея круга, старалась не замчать темныхъ сторонъ жизни, отгоняя всякія сомннія въ правильности установленныхъ понятій, и поэтому со спокойной совстью подчинялась имъ. Т противорчія, которыя такъ мучили ея сына, не только были ей непонятны, но, наврное, она глубоко бы удивилась, если-бъ онъ вздумалъ раскрыть ей свою душу.

Шельтонъ такъ и ушелъ отъ нея, не зная, на что ршиться, итти ли ему встрчать Антонію или нтъ? Вопросъ оставался открытымъ.

На слдующій день_(/эта воскресенье, онъ общалъ Феррану пойти съ нимъ утромъ послушать одного проповдника въ лондонскихъ трущобахъ. Эта мысль даже улыбалась Шельтону, такъ какъ служила для него отвлеченіемъ. Время до вечера, когда должна пріхать Антонія, будетъ тянуться безконечно, надо же было какъ-нибудь сократить эти минуты ожиданія! Ферранъ разсказывалъ ему, что этотъ проповдникъ довольно оригинальнымъ образомъ распредлялъ среди своей паствы пособія изъ тхъ доходовъ, которые находились у него въ распоряженіи. Мужчинамъ онъ не давалъ ничего, некрасивымъ женщинамъ очень мало, а хорошенькимъ доставалось все остальное. Ферранъ пробовалъ было вмшаться, указывая на несправедливость такого распредленія. Но вдь онъ былъ чужестранецъ, англичане же предпочитали объяснять поступки проповдника его чисто-абстрактной любовью къ красот. Во всякомъ случа, онъ обладалъ безспорнымъ даромъ краснорчія, но Шельтонъ вышелъ по окончаніи его проповди, испытывая необъяснимое отвращеніе въ душ.

Оставалось еще полчаса до прізда Антоніи, и, чтобы какъ-нибудь убить время, онъ зашелъ вмст съ Ферраномъ въ итальянскій ресторанъ. Приказавъ подать бутылку вина для француза и чашку чернаго кофе для себя, Шельтонъ молча курилъ, испытывая сладкое замираніе сердца при мысли, что съ каждымъ поворотомъ стрлки приближается желанная минута, когда онъ увидитъ любимую двушку. Ферранъ, не знавшій о томъ, что творится въ душ его спутника, спокойно пилъ и саркастически разсматривалъ окружающую обстановку. Его красныя сочныя губы слегка улыбались, когда онъ взглядывалъ на Шельтона, какъ будто желая сказать ему: ‘Ахъ, если-бъ вы только знали, какая грязь скрывается подъ этими блестящими перьями!’ Шельтонъ замтилъ эту улыбку, и ему стало почему-то непріятно. Онъ ироническимъ взоромъ посмотрлъ на Феррана. Ферранъ былъ одтъ теперь лучше, однако, ногти его были сомнительной чистоты, и концы пальцевъ оставались желтыми. Невольно чувство отвращенія охватило Шельтона, и онъ перевелъ глаза на блднаго, изможденнаго служителя, который стоялъ съ салфеткой подъ мышкой и просматривалъ итальянскую газету, облокотившись на стойку буфета, гд красовались въ ваз фрукты довольно сомнительнаго качества. Онъ, видимо, былъ утомленъ и постоянно переминался съ ноги на ногу. Въ отдаленномъ углу ресторана сидла какая-то дама и съ аппетитомъ ла. Въ зеркал, напротивъ Шельтона, отражалась ея огромная шляпа съ перьями и крупное, сильно напудренное лицо съ большими подведенными черными глазами. Что-то въ ея наружности вызвало у Шельтона дрожь отвращенія, но Ферранъ, наоборотъ, долго и пристально смотрлъ на нее и, наконецъ, сказалъ, обращаясь къ нему:

— Извините меня, monsieur, но мн кажется, я знаю эту лэди.

Онъ тотчасъ же всталъ и, пройдя черезъ комнату, подошелъ къ столику, гд сидла дама. Шельтонъ видлъ, что онъ поклонился ей и, сказавъ ей что-то, слъ рядомъ. Но съ чисто-фарисейской деликатностью Шельтонъ отвернулся, стараясь не смотрть въ ту сторону. Однако, Ферранъ разговаривалъ недолго и черезъ нсколько минутъ вернулся на свое мсто. Дама тоже встала и вышла изъ ресторана. Шельтонъ замтилъ, что она плакала. У Феррана видъ былъ очень взволнованный, онъ покраснлъ, и губы у него подергивались. Онъ даже не прикоснулся къ налитому вину и, отодвинувъ отъ себя стаканъ, сказалъ Шельтону:

— Я былъ правъ.. Она была женой одного моего стараго пріятеля. Я хорошо зналъ ихъ обоихъ.

Боле наблюдательный человкъ, нежели Шельтонъ, быть можетъ, замтилъ бы, что Ферранъ всегда испытывалъ какое-то странное, почти болзненное удовлетвореніе, когда могъ раскрыть передъ глазами своего собесдника какую-нибудь особенно трагическую сторону жизни.

— Ея исторія,— продолжалъ онъ,— это исторія многихъ сотенъ женщинъ на вашихъ улицахъ. Но, разумется, ваше добродтельное общество, разъзжающее въ каретахъ, старается этого не замчать и отворачивается, когда мимо него проходятъ такія женщины, какъ она. Она пріхала въ Лондонъ какъ разъ три года тому назадъ. Черезъ годъ ея маленькій мальчикъ заболлъ горячкой, и тогда изъ боязни заразы вс стали избгать ея лавку. Вслдъ затмъ заболлъ ея мужъ и умеръ. Она осталась съ двумя дтьми безъ всякихъ средствъ. Пришлось все продать, чтобы расплатиться съ долгами. Она пробовала искать работы, но никто не пришелъ къ ней на помощь. Того, что она могла заработать, нехватало даже на жизнь впроголодь съ дтьми. Ну, она не принадлежитъ къ числу сильныхъ натуръ и поэтому не смогла бороться. Отдавъ дтей на воспитаніе, она пошла на улицы… Первая недля была ужасна, но теперь она привыкла къ этому,— ко всему вдь привыкаешь!…

— Нельзя ли что-нибудь сдлать для нея?— проговорилъ въ смущеніи Шельтонъ.

— Нтъ,— рзко отвчалъ Ферранъ.— Я знаю этотъ сортъ женщинъ. Разъ он вступятъ на этотъ путь, то все кончено. Он привыкаютъ къ излишествамъ, къ роскоши. Тотъ, кто уже испыталъ нищету и униженіе, не откажется отъ роскоши и не вернется къ прежнему состоянію… Она сказала мн, что дла ея идутъ недурно. Дтямъ живется хорошо, такъ какъ она можетъ платить за нихъ и часто навщаетъ ихъ. Она вдь происходитъ изъ хорошей семьи, очень любила своего мужа и окружала его нжной заботливостью… Что длать? Увряю васъ, что три четверти вашихъ добродтельныхъ женщинъ сдлали бы то же самое, если-бъ очутились въ ея положеніи и обладали бы подходящей наружностью…

Ясно было, что его взволновала эта встрча, и Шельтонъ понялъ, что личное знакомство имло тутъ большое значеніе даже для него.

— Вотъ гд он охотятся,— сказалъ Ферранъ, когда они проходили по освщенному полукругу.— По ночамъ тутъ скользятъ тни мужчинъ и женщинъ.

Шельтона вновь покоробило отъ этихъ словъ. Сколько разъ онъ проходилъ по этому мсту, никогда не задумываясь надъ этимъ явленіемъ. Выслушавъ разсужденія Феррана о фарисейств христіанскаго общества, Шельтонъ распростился съ нимъ и похалъ на вокзалъ, въ Чарингъ Кроссъ. Стоя поодаль, въ тни, онъ ждалъ съ какимъ-то щемящимъ и сладостнымъ замираніемъ сердца прихода позда. Вотъ онъ увидитъ ее сейчасъ! И ему страннымъ казалось, что онъ пришелъ сюда непосредственно посл бесды съ этимъ страннымъ бродягой-иностранцемъ!…

Цлый потокъ пассажировъ хлынулъ изъ вагоновъ только что подошедшаго позда. Всматриваясь въ эту толпу, Шельтонъ наконецъ увидлъ Антонію. Она стояла рядомъ съ матерью, отдававшей какія-то распоряженія ливрейному лакею, а позади нихъ, нагруженные дорожными вещами, ожидали горничная и носильщикъ. Шельтонъ впился глазами въ высокую стройную фигуру молодой двушки въ изящномъ дорожномъ костюм. Глаза ея, нсколько утомленные посл путешествія въ вагон, съ какимъ-то жаднымъ вниманіемъ смотрли на окружающую, столь знакомую ей, суету желзнодорожнаго вокзала, но на лиц выражалось нетерпніе. Видно было, что она радуется своему возвращенію, шуму и движенію лондонской жизни и ей хочется поскоре очутиться въ привычной обстановк. Ея блуждающій взоръ вдругъ замтилъ Шельтона. Она слегка наклонилась впередъ и, взглянувъ на него, улыбнулась…

Шельтонъ вздрогнулъ. Передъ нимъ было все, къ чему онъ такъ стремился душой, чего онъ такъ страстно желалъ въ теченіе столькихъ недль! Что скрывалось за этой улыбкой,— онъ не могъ бы опредлить. Она всегда такъ улыбалась и всегда оставалась для него загадкой. Въ этой блестящей, но равнодушной улыбк онъ не могъ прочесть никакого отвта на то, что происходило въ его душ. Въ ней не было ни увренности, ни трепетной радости, ни страстной тоски, а какое-то идеальное и вмст неуловимое ледяное спокойствіе, сознаніе своей недосягаемой чистоты, возвышающейся надъ людскимъ болотомъ, внизу…

Но что за бда! Эта улыбка освтила своимъ сіяніемъ унылую станцію. Она была здсь, прекрасная, какъ солнечный день, и улыбалась ему, раздленная отъ него только временемъ! Невольно онъ сдлалъ шагъ къ ней, но вдругъ ея глаза отвернулись, лицо приняло надменное выраженіе, и она показалась ему такой далекой…

Экипажъ былъ поданъ. Онъ снова увидлъ ее, окруженную матерью, лакеемъ, горничной и носильщикомъ. Она заняла свое мсто рядомъ съ матерью и ухала…

Все прошло, оставаться дольше было незачмъ. Она его видла, она ему улыбалась, но на-ряду съ восторгомъ, который онъ ощущалъ въ душ, притаилось другое, неопредленное чувство. Его радость была чмъ-то отравлена, словно что-то заслоняло сіяющее личико Антоніи, и вмсто нея, по странной причуд воображенія, передъ его глазами носилось другое лицо, круглое, блдное, напудренное, съ подведенными глазами. Это было лицо той женщины, которую онъ видлъ въ ресторан…

Сердце Шельтона больно сжалось. Онъ вспомнилъ, какъ онъ стыдливо отвернулся въ сторону, чтобы не смотрть на эту женщину. Разв Антонія, ея мать, вс люди ея круга не поступили бы точно такъ же? Но по какому праву мы презираемъ ихъ?— думалъ Шельтонъ. Онъ сдлалъ надъ собой усиліе, чтобы отогнать это видніе, и, наконецъ, оно исчезло, словно растворилось въ воздух, и онъ снова увидлъ хорошенькое личико, съ холодными, надменными глазами, такое близкое и въ то же время такое далекое!…

Онъ долго просидлъ за обдомъ, одинъ, пилъ вино и мечталъ. Затмъ услся въ кресло въ курительной комнат, пилъ, мечталъ и курилъ, и когда, наконецъ, похалъ домой, то голова его слегка кружилась, но въ тл чувствовалась какая-то истома. Мелькающіе фонари, звонъ бубенчиковъ, стукъ колесъ, свжій нечной воздухъ и деревья парка, освщенныя луной,— все казалось ему такъ прекрасно въ эту минуту. Онъ высунулся въ окно кареты, чтобы ощущать на своемъ лиц вяніе теплаго втерка, и съ наслажденіемъ слдилъ за тнями прохожихъ на тротуар. А вдали его манило свтлое, призрачное видніе, къ которому уносились вс его мечты…

XII.
Испорченная прогулка.

Шельтонъ проснулся съ головной болью на другое утро и, отправляясь верхомъ въ паркъ, не могъ отдлаться отъ непріятнаго чувства какого-то неопредленнаго безпокойства, онъ былъ полонъ надеждъ и въ то же время несчастливъ. Отчего,— онъ самъ не зналъ.

Солнце то скрывалось за облаками, то вновь показывалось, изливая потоки яркихъ, теплыхъ лучей на цвты и деревья, но въ воздух еще ощущалась сырость посл недавно выпавшаго дождя. Несмотря на ранній часъ, аллеи парка были полны гуляющихъ и катающихся верхомъ. Огибая уголъ главной аллеи, Шельтонъ замтилъ одинокую фигуру, задумчиво облокотившуюся на перила, и тотчасъ же узналъ Феррана, который казался такимъ чужимъ и далекимъ среди всей этой толпы. Шельтонъ былъ радъ, что онъ его не замтилъ. Ферранъ смотрлъ на толпу, и по губамъ его скользила обычная саркастическая усмшка. Шельтону казалось, что онъ обладаетъ особеннымъ даромъ срывать покровы и украшенія съ человческой души и обнажать то, что таится подъ ними. И въ этотъ моментъ, когда сердце его было полно Антоніей, онъ боялся Феррана, боялся его испытующаго взгляда, который могъ проникнуть въ тайники его души и извлечь оттуда то, что должно быть запрятано глубоко.

Шельтонъ свернулъ въ боковую аллею и взглянулъ на небо. Огромная туча ползла вверхъ, грозя заслонить солнце и разразиться ливнемъ. Шельтонъ подумалъ, не лучше ли возвратиться домой до дождя, какъ вдругъ услыхалъ, что кто-то зоветъ его по имени. Онъ оглянулся и увидалъ Билля Деннанта и Антонію.

Они хали прямо къ нему, пустивъ вскачь своихъ лошадей. У Антоніи раскраснлись щеки и глаза блестли отъ удовольствія, доставляемаго ей быстрой здой. Но Шельтону показалось, что во взгляд ея сверкнула радость, когда она увидла его. ‘Что за дло, если даже это запрещено!’ — какъ будто говорилъ ему сверкающій взоръ молодой двушки. Онъ не могъ оторвать отъ нея глазъ и точно упивался ея красотой. Это было свтлое видніе, сразу разсявшее вс его мрачныя мысли и возстановившее равновсіе въ его душ. И кругомъ какъ будто все измнилось съ ея появленіемъ, и даже туча перестала бросать мрачную тнь.

— Какъ хорошо чувствовать себя, наконецъ, дома! демъ быстре!— воскликнула она.

Она погнала лошадь, и Шельтонъ съ ея братомъ сдлали то же самое. Проскакавъ нкоторое разстояніе, они достигли боле отдаленной части парка и дохали шагомъ. Ни Шельтонъ, ни она не перемолвились другъ съ другомъ ни однимъ словомъ. Онъ разговаривалъ только съ Биллемъ и боялся заговорить съ нею, зная, что она совсмъ иначе относится къ этой случайной встрч, нежели онъ.

Шельтонъ совершенно забылъ о Ферран, который продолжалъ стоять на прежнемъ мст, облокотившись на перила, поэтому, когда они повернули въ эту аллею и онъ увидалъ неподвижную фигуру молодого иностранца, то ему вдругъ сдлалось неловко. Но онъ тутъ же пристыдилъ себя и уже хотлъ взяться за шляпу, какъ увидалъ, что Ферранъ, точно угадавшій его инстинктивное чувство, тотчасъ же примнился къ этому и сохранилъ свою прежнюю равнодушную позу. Они не обмнялись привтствіемъ, и только Шельтону показалось, что Ферранъ на мгновеніе устремилъ на него свой испытующій насмшливый взглядъ, но тотчасъ же лицо его приняло безучастное выраженіе, съ которымъ онъ смотрлъ на всхъ проходящихъ и прозжающихъ мимо. Однако, чувство какой-то безсмысленной радости, наполнявшее душу Шельтона, вдругъ испарилось. Его стало раздражать молчаніе Антоніи. Билль Деннантъ въ это время отсталъ отъ нихъ, увидвъ какого-то пріятеля, и они теперь хали вдвоемъ, не говоря другъ съ другомъ ни слова и даже не смотря другъ на друга. Въ душ его нарастало возмущеніе, онъ то хотлъ пришпорить лошадь и ускакать впередъ, бросивъ ее одну, то говорилъ себ, что онъ долженъ нарушить это молчаніе и сказать ей: ‘Или то, или другое! Я не могу больше выдержать этого!…’ Ея изумительное спокойствіе дйствовало ему на нервы. Она какъ будто заране ршила, какъ далеко она можетъ зайти и хладнокровно установила границу. Счастливая сознаніемъ своей молодости и красоты, она сохраняла свое лучезарное спокойствіе, и Шельтонъ прекрасно зналъ, что девять десятыхъ здравомыслящихъ людей ея круга непремнно удивились бы тому глухому раздраженію, которое закипало въ его душ. ‘Нтъ! Я не могу этого выдержать!’ въ сотый разъ повторялъ себ Шельтонъ и, наконецъ, заговорилъ. Но при первыхъ же звукахъ его голоса она нахмурила брови и пустила лошадь галопомъ. Когда онъ догналъ ее, то увидалъ, что она, улыбаясь, подставила свое лицо крупнымъ каплямъ дождя, который началъ падать. Чуть двинувъ головой, она сдлала ему рукой знакъ, показывавшій, что онъ долженъ ухать, но когда онъ не послушался, то лицо ея приняло строгое выраженіе. Увидвъ, что Билль Деннантъ скачетъ къ нимъ, Шельтонъ съ особенной яркостью почувствовалъ нелпость своего положенія. Приподнявъ шляпу, онъ поклонился Антоніи и ускакалъ прочь.

Дождь уже лилъ потоками, и вс спшили гд-нибудь укрыться. Аллеи быстро опустли, но, оглянувшись на поворот, Шельтонъ увидалъ, что Антонія детъ шагомъ, поднявъ лицо и точно наслаждаясь ливнемъ, крупныя капли котораго скатывались по ея щекамъ. Отчего,— думалъ Шельтонъ,— она не воспользовалась случайной встрчей, посланной намъ судьбой, или не оборвала его сразу? Ему трудно было примириться съ этимъ, и, несмотря на дождь, онъ остановился на поворот, въ надежд, что она, можетъ быть, смягчится.

Его раздраженіе скоро улеглось, но тоска осталась. Какъ она была хороша, подставляя свое личико дождю и ловя губами капли! Она, повидимому, любитъ дождь. Онъ больше подходитъ къ ней,— да, гораздо больше!— чмъ яркое солнце юга. Она насквозь англичанка, до мозга костей!…

Взволнованный и смущенный, онъ вернулся домой. Ферранъ не показывался весь день, и это было для Шельтона новымъ доказательствомъ особенной деликатности молодого бродяги, несмотря на весь его цинизмъ, который зачастую такъ коробилъ его благовоспитаннаго пріятеля.

Вечеромъ Шельтомъ получилъ записку Антоніи.

‘Видите ли, Дикъ, — писала она, — мн бы слдовало сразу оборвать васъ, но я была слишкомъ слаба. Все казалось мн до такой степени прекраснымъ дома, даже нашъ старый нелпый Лондонъ. Я хотла было сердито поговорить съ вами, — вдь очень много есть вещей, которыхъ не выскажешь въ письм!— Но я бы жалла объ этомъ потомъ. Я разсказала матери. Она сказала, что я была совершенно права, поступая такъ. Но мн кажется все-таки, что она не вполн уяснила себ это. Разв вы не чувствуете, что самое главное — это имть какой-нибудь идеалъ впереди и сознавать, что… Впрочемъ, я не умю въ точности выразить свои мысли’…

Шельтонъ закурилъ папироску и нахмурился. Все-таки онъ не могъ понять, что она такъ много говоритъ о какомъ-то неуловимомъ ‘идеал’, сущность котораго для него неясна, и такъ странно отнеслась къ ихъ первому свиданію посл столькихъ недль разлуки, не пожелавъ даже разговаривать съ нимъ..

— Но я думаю, что она права! Я думаю, что она права!— старался убдить себя Шельтонъ.— Я не долженъ былъ заговаривать съ нею. Надо соблюдать правила…

Однако, какъ онъ ни уврялъ себя въ этомъ, но въ душ его оставался горькій осадокъ, и протестующій голосъ не хотлъ умолкнуть…

XIII.
Пріемный день.

Во вторникъ утромъ Шельтонъ пошелъ по дорог въ Паддингтонъ, надясь увидть ее, когда она подетъ въ Холмъ-Оксъ. Однако воспитаніе, полученное имъ и заставляющее его избгать всего, что могло бы показаться смшнымъ, удержало его отъ дальнйшаго шага. Онъ не ршился итти на станцію и высматривать ее въ публик. Повернувъ назадъ, съ тяжелымъ чувствомъ, онъ отправился въ паркъ, давая себ слово больше не подстерегать ея нигд. Чтобы отвлечься отъ своихъ мыслей, онъ ршилъ сдлать нсколько визитовъ, главнымъ образомъ, родственникамъ своей невсты. Тетка Шарлотта приняла его очень ласково, и онъ разсказалъ ей о своей встрч съ Антоніей въ парк, съ грустью прибавивъ, что онъ не могъ говорить съ ней. Но тетка Шарлотта нашла, что ‘это было очаровательно и даже очень романтично’…

— Разв вы не находите этого?— спросила она.

— Все-таки это очень тяжело,— сказалъ Шельтонъ вздыхая и ушелъ отъ нея еще боле огорченный.

Переодваясь къ обду, онъ случайно увидлъ на своемъ стол визитную карточку одной изъ своихъ кузинъ, приглашавшей его на свой пріемный день. Мужъ его кузины былъ писатель, и у Шельтона мелькнула мысль, что въ дом писателя должна господствовать гораздо боле свободная атмосфера, чмъ въ томъ кругу, гд онъ обыкновенно вращался. Пообдавъ въ клуб, Шельтонъ прямо отправился къ своей кузин.

Большая комната въ первомъ этаж была полна постителей, когда онъ вошелъ. Гости стояли и сидли группами, съ улыбкой на устахъ, освщенные мягкимъ свтомъ электрическихъ лампъ, заслоненныхъ большими матовыми шарами. Кто-то, повидимому, только что кончилъ играть на роял, исполнивъ пьесу своего сочиненія, и кругомъ слушатели выражали свое одобреніе композитору. Но наблюдательный человкъ тотчасъ же могъ бы отличать среди этой публики профессіональныхъ музыкантовъ, такъ какъ въ ихъ взглядахъ, такъ же какъ и въ ихъ аплодисментахъ, чувствовалась тонкая, неуловимая насмшка, вызванная ихъ профессіональной нетерпимостью. Шельтонъ не слышалъ игры и не интересовался композиторомъ, поэтому прямо прошелъ въ глубину комнаты, къ хозяйк дома. Это была довольно красивая, хрупкая, худощавая женщина съ сдыми волосами, одтая въ черное бархатное платье, отдланное венеціанскими кружевами. Ея глаза засіяли удовольствіемъ, когда Шельтонъ подошелъ къ ней, но обязанности хозяйки дома, согласно установившемуся обычаю въ такого рода собраніяхъ, вынудили ее прервать разговоръ съ нимъ какъ разъ тогда, когда онъ началъ интересовать ее. Шельтонъ перешелъ къ другой дам, разговаривавшей съ двумя джентльменами. Вс трое отличались такой словоохотливостью, что онъ не имлъ возможности вставить слово и поневол занялъ положеніе наблюдателя. Онъ смутно ждалъ, что въ этомъ обществ будутъ обсуждаться какіе-нибудь серьезные вопросы, но кругомъ онъ слышалъ только самые обыкновенные разговоры, сплетни и разсужденія о томъ, куда хать лтомъ и гд можно достать хорошую прислугу и т. д. Держа въ рукахъ чашечки кофе, артисты и писатели разбирали по косточкамъ своихъ товарищей по профессіи, точь-въ-точь какъ это длали его пріятели изъ свтскаго круга, сплетничавшіе про свтское общество. Шельтонъ сталъ переходить отъ группы къ групп, ощущая новые приступы тоски.

Высокій, внушительнаго вида господинъ стоялъ возл японской ширмы и что-то говорилъ, жестикулируя. Шельтонъ подошелъ ближе.

— Война не есть необходимость, я много разъ повторялъ это,— сказалъ онъ.— Она вызывается національностью, но національность вовсе не является необходимостью. Зачмъ намъ нужна національность? Уничтожимъ границы, и пусть происходитъ состязаніе въ торговл. Вотъ, напримръ, если я вижу, что Франція обращаетъ взоры на Брайтонъ, то что же я долженъ сдлать? Долженъ ли я сказать ей: ‘Руки прочь!’? О нтъ! Я бы сказалъ ей: ‘Возьми его!’ — Онъ насмшливо улыбнулся и взглянулъ на Шельтона.— Но неужели вы думаете, что Франція захотла бы взять его?… Да, я говорю, что война безсмыслица, и только національность поддерживаетъ ее для своихъ цлей…

Черезъ нсколько минутъ онъ уже говорилъ о женскомъ вопрос и заявилъ, что считаетъ англійскіе брачные законы варварскими.

Шельтонъ отошелъ отъ него, ощутивъ внезапный протестъ въ своей душ, и поспшилъ къ другой групп, точно испугавшись, что вс его предубжденія будутъ вдругъ ниспровергнуты. Какой-то ирландскій скульпторъ съ жаромъ доказывалъ несостоятельность среднихъ классовъ, и хотя Шельтонъ во многомъ былъ съ нимъ согласенъ, но ему не нравилась его чрезмрная горячность. Возл него дв американки разговаривали съ композиторомъ романсовъ объ операхъ Вагнера и объ эмоціяхъ, которыя порождаютъ у нихъ эти оперы.

— Он вызываютъ у меня странныя ощущенія,— сказала худенькая дама.

— Это божественныя ощущенія!— воскликнула другая.

— Я не знаю, можно ли называть ‘божественными’ плотскія наслажденія!— возразила худенькая, взглядывая въ глаза композитору.

Чувство отчужденности все боле охватывало Шельтона. Онъ прислушивался къ разговорамъ, иногда и самъ вмшивался въ нихъ, длая видъ, что интересуется какимъ-нибудь вопросомъ, но у него постепенно слагалось убжденіе, что здсь никто не пойметъ его и онъ никого не понимаетъ. Осмотрвшись кругомъ, онъ нахмурился, за исключеніемъ хозяйки дома, его кузины, онъ былъ, повидимому, единственной человкъ, въ жилахъ котораго текла кровь англичанина. Тутъ были американцы, ирландцы, итальянцы, жители Месопотаміи, нмцы, шотландцы и русскіе. Онъ не чувствовалъ къ нимъ никакого презрнія за то, что они были иностранцами,— природа и климатъ сдлали ихъ другими, вотъ и все. Но онъ былъ имъ чужой!…

Какъ разъ въ эту минуту его разсужденія были прерваны появленіемъ новаго лица, на этотъ разъ настоящаго англичанина. Это былъ майоръ, съ блокурыми усами и пріятной улыбкой, видимо чувствовавшій себя неловко среди такого шумнаго общества. Шельтону онъ понравился съ перваго взгляда, но не усплъ онъ заговорить съ нимъ, какъ у нихъ уже завязался споръ объ имперіализм.

— Если я что ненавижу,— сказалъ Шельтонъ,— такъ это шарлатанство и хвастовство, съ которыми мы похваляемся, что благодтельствуемъ всему міру своими такъ называемыми цивилизующими методами.

Майоръ взглянулъ на него спокойными глазами.

— Но заключается ли тутъ въ самомъ дл шарлатанство?— замтилъ онъ.

Шельтонъ понялъ его мысль. Вдь если мы искренно вримъ въ свои цивилизующіе методы, то будутъ ли они шарлатанствомъ? Однако онъ все же возразилъ майору:

— Почему мы, представляющіе лишь незначительную часть населенія всего міра, считаемъ себя образцами, пригодными для всякой расы? Если это не хвастовство, то это простая глупость!

— Пусть такъ. Но это хорошій сортъ глупости. Это она сдлала изъ насъ ту націю, какую мы представляемъ теперь.

Искренность, которой дышали слова майора, сразила Шельтона, и онъ позавидовалъ его увренности и твердости его убжденій. ‘Онъ не сомнвается’,— подумалъ Шельтонъ и прибавилъ громко:

— Я бы предпочелъ, чтобъ мы прежде всего были людьми, а потомъ ужъ англичанами. Мн кажется, все это только національныя иллюзіи, а я не выношу иллюзій.

— Ну, что касается этого,— сказалъ майоръ,— то вдь міръ живетъ иллюзіями. Взгляните на исторію, и вы увидите, что всегда ея дломъ было созданіе иллюзій. Разв вы не согласны съ этимъ?

Шельтонъ не могъ отрицать этого.

— Въ такомъ случа,— продолжалъ майоръ,— если вы признаете, что всякое движеніе, трудъ, прогрессъ и все это способствовало созданію иллюзій и что он, такъ сказать, являются продуктомъ мірового усилія, то почему вы хотите ихъ разрушить?

— Я понимаю, что именно прошлое сдлало насъ такими, и оно не можетъ быть уничтожено,— отвчалъ Шельтонъ.— Но какъ относительно будущаго? Не пора ли впустить свжаго воздуха въ нашу затхлую атмосферу? Мы восхищаемся великолпіемъ древнихъ соборовъ, и намъ нравится запахъ иміама, наполняющій ихъ, но если бы они оставались цлые вка безъ всякой вентиляціи, то разв вы не можете себ представить, какая атмосфера образовалась бы тамъ?

Майоръ улыбнулся.

— Но вдь, согласно вашимъ собственнымъ словамъ, вы только создаете новыя иллюзіи?— замтилъ онъ.

— Да,— отвчалъ Шельтонъ.— Но эти иллюзіи создаются самыми настоятельными потребностями настоящаго времени.

— Я не вижу ничего хорошаго въ томъ, если мы будемъ сами о себ невысокаго мннія. Врядъ ли это принесетъ намъ какую-нибудь пользу.

— Мн кажется все-таки, что мы должны доврять собственному разуму. Я не могу убдить себя врить въ то, во что я не врю.

Приходъ хозяйки дома прервалъ разговоръ, и черезъ минуту майоръ распрощался съ Шельтономъ крпкимъ рукопожатіемъ и пошелъ отыскивать свою жену среди гостей. Шельтонъ еще нсколько времени слдилъ глазами за его статной фигурой, когда онъ направлялся къ выходу.

— Дикъ, позвольте мн познакомить васъ съ мистеромъ Ульфридомъ Кёрли,— услышалъ онъ позади себя голосъ своей кузины.

Шельтонъ обернулся и увидалъ передъ собой молодого человка, красивое, свжее лицо котораго, съ высокимъ лбомъ и жизнерадостнымъ выраженіемъ, съ перваго же взгляда подкупало въ его пользу. Шельтонъ еще раньте замтилъ его, когда онъ стоялъ недалеко отъ двери и застнчиво улыбался, прислушиваясь къ разговорамъ, но не принимая въ нихъ участія. Онъ также былъ несомнннымъ англичаниномъ, и его улыбка нравилась Шельтону. ‘Наврное онъ любитъ жизнь и независимъ’,— подумалъ Шельтонъ, обмнявшись съ нимъ привтствіями.

— Вы сильны въ спор?— спросилъ его Шельтонъ.

Юноша улыбнулся, густо покраснвъ, и, откинувъ назадъ волосы со лба, проговорилъ съ замшательствомъ:

— Да… впрочемъ нтъ!… Я не знаю хорошенько. Мн кажется, мозгъ мой недостаточно быстро работаетъ, и я на всегда могу найти подходящее возраженіе. Вдь вы знаете, какое безчисленное множество вибрацій должна продлать каждая мозговая клтка въ такихъ случаяхъ?… Это ужасно интересно…

И, вытянувъ ладонь правой руки, онъ собрался изъяснять Шельтону функціи мозговыхъ клтокъ. Выраженіе его лица, его позы, напомнившія Шельтону учителя математики, объясняющаго задачу, чрезвычайно заинтересовали Шельтона. Но юноша вдругъ прервалъ свои разсужденія, взглянулъ на часы и сказалъ, опять густо покраснвъ:

— Мн надо итти. Я долженъ быть въ ‘Вертеп’ до одиннадцати часовъ.

— И мн тоже пора,— замтилъ Шельтонъ.

Они попрощались съ хозяйкой дома и пошли разыскивать свои шляпы и пальто.

XIV.
Ночной клубъ.

— Могу я спросить васъ, что это за Вертепъ, о которомъ вы только что говорили?— сказалъ Шельтонъ молодому человку, когда они вышли на улицу.

Его спутникъ отвчалъ, улыбаясь:

— Это ночной клубъ. Мы бываемъ тамъ по очереди. Сегодня вторникъ, моя очередь. Можетъ быть, вы пойдете со мной?.. Вы увидите тамъ много интересныхъ типовъ… Это совсмъ близко отсюда.

Шельтонъ съ минуту колебался, потомъ отвтилъ:

— Что-жъ, я очень радъ.

Они повернули за уголъ въ довольно мрачную улицу и вошли въ домъ, дверь котораго только что открылась, чтобы пропустить двухъ человкъ. Слдуя за ними, Шельтонъ и его спутникъ поднялись по деревянной свже-вымытой лстниц и вошли въ большую комнату, обшитую досками и пахнущую опилками, дешевымъ кофе и старымъ платьемъ. Убранство этой комнаты было самое простое и состояло лишь изъ трехъ деревянныхъ столовъ, стульевъ, нсколькихъ скамеекъ и книжнаго шкафа. Постители клуба принадлежали къ рабочему классу. Тутъ были старые и молодые рабочіе, но на всхъ, какъ показалось Шельтону, лежалъ отпечатокъ какого-то особеннаго унынія и печали. Одинъ изъ постителей читалъ, другой стоялъ у стны и пилъ кофе съ разочарованнымъ, скучающимъ видомъ, двое играли въ шахматы, остальные же окружили небольшой билліардъ въ глубин комнаты и слдили за игрой четырехъ человкъ.

Маленькій человчекъ въ черномъ сюртук, съ блднымъ лицомъ аскета, тонкими губами и глубоко запавшими глазами, обведенными черными кругами, тотчасъ же подошелъ къ вновь прибывшимъ.

— Вы немного опоздали,— замтилъ онъ Кёрли и, не дожидаясь, чтобы его познакомили съ Шельтономъ, прямо обратился къ нему съ вопросомъ:

— Вы играете въ шахматы? Вонъ тамъ молодой Смитъ ждетъ партнёра.

Юноша, сидвшій передъ шахматной доской, тотчасъ же сурово спросилъ Шельтона, хочетъ ли онъ играть блыми или черными? Шельтонъ выбралъ блые. Онъ чувствовалъ себя подавленнымъ чрезвычайно добродтельной атмосферой этой комнаты.

Маленькій человчекъ съ глубокими глазами остановился около нихъ въ неудобной поз и наблюдалъ за игрой.

— Вы сдлали большіе успхи въ игр, Смитъ,— замтилъ онъ, и когда Шельтонъ всталъ, получивъ матъ, онъ обратился къ нему, вперивъ въ него свои угрюмые, фанатическіе глаза:

— Вы должны почаще приходить сюда,— сказалъ онъ.— У насъ тутъ есть искусные шахматисты, и вы можете имть хорошую практику… Сегодня у насъ меньше народа, чмъ обыкновенно,— прибавилъ онъ, оглядывая комнату.— Я не вижу Тумбеа и Боли. Боюсь, что они начинаютъ лниться приходить сюда.

Шельтонъ тоже оглянулъ комнату, невольно чувствуя симпатію къ Тумбеу и Боли, которые ‘лнятся приходить въ этотъ клубъ’.

— Нашъ принципъ — развлекать каждаго,— снова заговорилъ маленькій человкъ.— Простите… Я вижу, что Карпентеръ ничего не длаетъ…

Онъ тотчасъ же направился къ рабочему, который пилъ кофе, стоя у стны, но черезъ минуту уже снова очутился возл Шельтона и спросилъ его, глядя на него въ упоръ:

— Знаете ли вы сколько-нибудь астрономію? Тутъ есть нсколько человкъ, очень интересующихся астрономіей. Если-бъ вы могли поговорить, съ ними объ этомъ предмет, то это принесло бы имъ пользу.

— О нтъ!— проговорилъ Шельтонъ съ испугомъ.— Я не…

Маленькій человчекъ не далъ ему договорить.

— Я бы желалъ, чтобы вы приходили сюда по четвергамъ,— сказалъ онъ.— По этимъ днямъ у насъ бываютъ самыя интересныя собесдованія и потомъ богослуженіе. Мы всегда стремимся привлечь новыя силы… Молодой Кёрли говорилъ мн, что вы совершили путешествіе вокругъ свта? Вы могли бы разсказать объ этомъ здсь.

— Могу я спросить васъ, какъ образовался вашъ клубъ?— обратился къ нему Шельтонъ.

— Мы принимаемъ каждаго, если противъ него ничего нельзя сказать. Объ этомъ ужъ заботится ‘Дневное общество’. Конечно, мы не беремъ такихъ, противъ которыхъ оно выскажется… Вы должны бывать на нашихъ комитетскихъ собраніяхъ, они происходятъ по понедльникамъ, въ семь вечера. Что касается женщинъ…

— Очень вамъ благодаренъ… Вы очень добры,— сказалъ Шельтонъ.

— О, вамъ у насъ понравится! Сегодня собрались преимущественно неженатые и молодые люди. Но у насъ есть и женатые, семейные люди. Мы очень щепетильны на этотъ счетъ,— поспшилъ онъ прибавить, словно опасаясь, какъ бы Шельтонъ не составилъ себ иного мннія объ этомъ клуб и не былъ бы шокированъ,— мы очень разборчивы. Пьянство и все преступное, противозаконное… вы понимаете?

— А вы оказываете также и денежную помощь?— поинтересовался Шельтонъ.

— О да!— отвчалъ маленькій человчекъ.— Вы сами убдитесь, когда будете посщать наши комитетскія собранія. Мы вникаемъ въ каждый случай и очень тщательно отдляемъ пшеницу отъ плевелъ.

— Я думаю, что вы находите очень много плевелъ, — замтилъ Шельтонъ.

На лиц маленькаго человчка появилась скорбная улыбка.

— Да, какъ разъ сегодня я вынужденъ былъ отказать одному мужчин и одной женщин, съ тремя маленькими дтьми,— сказалъ онъ.— Оба еще совсмъ молодые люди, но онъ боленъ и безъ работы въ настоящее время. Что же длать? По проврк оказалось, что они не были обвнчаны!…

Шельтонъ слегка покраснлъ.

— А что ожидаетъ женщину и дтей въ подобныхъ случаяхъ?— спросилъ онъ.

Въ глазахъ маленькаго человчка блеснулъ огонекъ, и онъ строго отвтилъ:

— Мы ставимъ себ правиломъ не поощрять грха. Извините меня, я вижу, тамъ уже кончили играть на билліард.

Онъ поспшилъ въ другой уголъ комнаты, а Шельтонъ подошелъ къ Кёрли, который сидлъ на скамь въ одиночеств, улыбаясь собственнымъ мыслямъ.

— Вы здсь еще долго останетесь?— спросилъ Шельтонъ.

Кёрли вскочилъ съ нервной торопливостью и проговорилъ:

— Я боюсь, что сегодня здсь не нашлось никого интереснаго для васъ?

— О нтъ!— поспшилъ успокоить его Шельтонъ.— Наоборотъ. Только я усталъ сегодня и, кром того, не чувствую себя на высот здшнихъ требованій.

Кёрли пріятно улыбнулся.

— Неужели? Вы въ самомъ дл думаете…

Но онъ не усплъ докончить своей фразы, потому что стукъ билліардныхъ шаровъ прекратился, и маленькій человчекъ громогласно заявилъ:

— Кто хочетъ получить книгу, пусть напишетъ здсь свое имя. Въ четвергъ будетъ обычное молитвенное собраніе. Теперь расходитесь спокойно. Я сейчасъ потушу огни.

Онъ завернулъ газъ, оставивъ только одинъ газовый рожокъ, тускло освщавшій неуютную, угрюмую комнату, которая стала еще печальне. Вс поспшили къ выходу. Маленькій человчекъ ждалъ, пока послдній поститель выйдетъ въ двери, и тогда, обратившись къ Шельтону, выразилъ еще разъ надежду, что онъ увидитъ его въ четвергъ.

— Вы знаете эту часть Лондона?— спросилъ Кёрли Шельтона, когда они вновь очутились на улиц.— Вдь это одинъ изъ самыхъ трущобныхъ кварталовъ. Въ самомъ дл, я могу васъ повести въ такое опасное мсто, куда даже полиція никогда не заглядываетъ.

Онъ видимо такъ дорожилъ этой честью, что Шельтону не хотлось разочаровывать его, и они вошли въ темный, узкій переулокъ, съ одной стороны котораго была стна, а съ другой — рядъ домовъ, довольно зловщаго вида.

— Я очень часто хожу сюда,— сказалъ Кёрли.

— Зачмъ?— спросилъ Шельтонъ.— Тутъ не очень хорошо пахнетъ!…

Молодой человкъ понюхалъ воздухъ съ такимъ видомъ, какъ будто и въ этомъ запах онъ находилъ нчто новое, способствующее его познаванію жизни.

— Да, не совсмъ хорошо,— согласился онъ.— Но это заставляетъ задумываться о причинахъ. Темнота, господствующая здсь, также очень занимательна. Все можетъ случиться здсь. На прошлой недл тутъ было убійство, и вообще съ этимъ всегда здсь можно встртиться.

Шельтонъ, пораженный его тономъ, невольно взглянулъ на него. Но представленіе о болзненно направленномъ воображеніи какъ-то не вязалось съ его цвтущей наружностью и открытымъ, веселымъ лицомъ.

— Здсь есть великолпная сточная канава, какъ разъ въ этомъ мст,— продолжалъ юноша и, повернувъ къ Шельтону свое херувимское лицо, указалъ ему три дома самаго угрюмаго вида.— Вотъ тутъ, въ этихъ домахъ, люди мрутъ, какъ мухи, отъ тифозной горячки. Я бы могъ показать вамъ и въ Истъ-Энд такія же хорошія мста. Тутъ есть содержатель кофейни, который знаетъ ршительно всхъ воровъ въ Лондон. Великолпный типъ, но,— Кёрли взглянулъ на Шельтона съ нкоторымъ безпокойствомъ,— я боюсь, что для васъ, пожалуй, это будетъ не совсмъ безопасно. Я — другое дло, меня они уже знаютъ. И при томъ, взять у меня нечего, какъ видите.

— Сегодня я не могу пойти туда съ вами, — успокоилъ его Шельтонъ.— Я долженъ вернуться домой…

— Вы ничего не имете противъ того, чтобы я проводилъ васъ?— спросилъ юноша.— Такъ занимательно гулять при звздахъ!…

— Очень буду радъ… А скажите, вы часто посщаете этотъ клубъ?

Юноша снялъ шляпу и провелъ рукой по волосамъ.

— Видите ли,— сказалъ онъ, — это уже боле высокій классъ людей, въ моихъ глазахъ по крайней мр. Я предпочитаю итти туда, гд я могу видть, какъ стъ простой народъ,— гд-нибудь въ деревн или на школьныхъ празднествахъ. Смотрть, какъ они дятъ, полезно каждому. Обыкновенно они получаютъ недостаточно и никогда не бываютъ вполн сыты. Все, что они дятъ, служитъ лишь для питанія мозга и мышцъ. Въ нкоторыхъ мстахъ зимой раздаютъ хлбъ и какао. Я люблю смотрть на это.

— Я ходилъ разъ смотрть на это угощеніе, но только мн стало стыдно, и я ушелъ,— замтилъ Шельтонъ.

— О, вдь они не обращаютъ никакого вниманія!— возразилъ Кёрли.— Большинство изъ нихъ полумертвы отъ холода. Вы можете увидть среди нихъ великолпные образцы пьяницъ… Вообще, я нахожу очень полезнымъ для себя такія ночныя прогулки,— прибавилъ онъ, когда они проходили мимо полицейскаго участка.— Можно сдлать очень интересныя наблюденія. На прошлой недл я провелъ очень занимательную ночь въ Гайдъ-парк. Мн представился тамъ случай изучить человческую натуру.

— Вы находите интереснымъ такое изученіе?— спросилъ Шельтонъ.

Кёрли улыбнулся.

— Чрезвычайно! Я имлъ случай наблюдать тамъ дйствія одного карманнаго вора. Я видлъ, какъ онъ засовывалъ руку въ карманы.

— Что же вы сдлали?

— Я заговорилъ съ нимъ. Это было очень интересно!

Шельтонъ вспомнилъ маленькаго человчка въ клуб, который съ такимъ апломбомъ заявлялъ ему, что они не покровительствуютъ грху.

— Это былъ профессіональный карманникъ, — продолжалъ Кёрли.— Онъ разсказалъ мн свою жизнь. Ему не было удачи ни въ чемъ. Самый интересный моментъ,— тотъ, который я видлъ,— когда онъ запускаетъ руку въ карманъ, точно вползаетъ въ погребъ, не зная, что находится внутри… Онъ показалъ мн свою добычу: всего только пять пенсовъ и полпенни.

— Что же сталось съ вашимъ пріятелемъ потомъ?

— О! Онъ пошелъ своей дорогой. У него былъ удивительно низкій лобъ. Великолпный экземпляръ…

Разговаривая, они дошли до квартиры Шельтона.

— Не хотите ли зайти, выпить стаканчикъ вина?— предложилъ ему Шельтонъ.

Юноша улыбнулся, густо покраснлъ и покачалъ головой:

— Нтъ,— сказалъ онъ.— Я долженъ еще пройтись въ Уайтъ-Чэпель… Я теперь питаюсь только похлёбкой. Великолпный матеріалъ для укрпленія костей. Обыкновенно я питаюсь похлебкой въ теченіе цлой недли, въ конц каждаго мсяца. Это лучшее питаніе, когда находишься въ стсненныхъ обстоятельствахъ…

Красня и улыбаясь, онъ простился съ Шельтономъ и ушелъ.

Шельтонъ поднялся по лстниц въ свою комнату и сталъ медленно раздваться. Ему было грустно. Онъ думалъ объ Антоніи, и ему казалось, что онъ видитъ ея глаза, устремленные на него, съ выраженіемъ удивленія. Разв ему извстны ея мысли и чувства? Что она думаетъ и что она чувствуетъ на самомъ дл,— остается для него загадкой.

— Пока я не увидалъ ея на станціи, я самъ не зналъ, до какой степени я ее люблю и какъ мало ее знаю!— прошепталъ онъ, глубоко вздыхая…

XV.
Два полюса.

Ожиданіе въ Лондон окончанія своего искуса становилось Шельтону все невыносиме съ каждымъ днемъ, и онъ наврное ухалъ бы изъ столицы, если-бъ не посщенія Феррана, который ежедневно приходилъ къ нему, къ завтраку. Перваго іюня онъ пришелъ поздне обыкновеннаго и сообщилъ Шельтону, что черезъ одного пріятеля узналъ о вакантномъ мст переводчика въ одномъ большомъ отел, въ Фолкстон.

— Если-бъ у меня были деньги на необходимые расходы, то я бы сегодня же ухалъ туда,— сказалъ онъ,— Лондонъ угнетаетъ меня.

— А вы уврены, что получите это мсто?— спросилъ Шельтонъ.

— Я думаю. Вдь я досталъ довольно хорошія рекомендаціи.

Шельтонъ съ нкоторымъ сомнніемъ посмотрлъ на бумаги, которыя Ферранъ держалъ въ рукахъ. Ферранъ замтилъ это, и губы его, надъ которыми начали пробиваться рыжіе усики, искривились горькой усмшкой.

— Вы думаете, что имть фальшивыя бумаги — это равносильно воровству? Нтъ, это не одно и то же. Я никогда не буду воромъ, хотя у меня было много благопріятныхъ случаевъ сдлаться имъ.— Онъ произнесъ эти слова съ особенной горечью и гордостью.— Но это не въ моемъ характер. Я никогда не наносилъ ущерба никому. Вотъ и это, — онъ указалъ на бумаги,— поступокъ неделикатный, конечно, но онъ никому не длаетъ вреда. Если у васъ нтъ денегъ, то вы должны имть такія бумаги. Только он ограждаютъ васъ отъ голодной смерти. Общество слдитъ за безпомощными, но топчетъ ногами тхъ, которые уже свалились внизъ.

Его взглядъ, когда онъ произносилъ это, какъ будто говорилъ Шельтону: ‘Вы вс здсь создали мн такое положеніе среди васъ. Теперь сносите это терпливо’.

— Но вдь у насъ есть рабочіе дома,— возразилъ Шельтонъ.

— Рабочіе дома?!— воскликнулъ Ферранъ.— О, да, конечно, это — настоящіе дворцы! Но я скажу вамъ одно: никогда я не видлъ мстъ боле унылыхъ, боле угнетающихъ человка, чмъ ваши рабочіе дома! Они отнимаютъ у человка всякую бодрость.

— Я всегда слышалъ, что наша система лучше, чмъ въ другихъ странахъ,— холодно замтилъ Шельтонъ.

Ферранъ, нагнувшись, облокотился на колно одной рукой, что было его любимой позой, когда онъ приводилъ свои доказательства, въ справедливости которыхъ былъ убжденъ.

— Ну, что-жъ,— сказалъ онъ,— всякому дозволено думать хорошо о своей стран. Но, откровенно говоря, я всегда уходилъ изъ такихъ мстъ, чувствуя сильный упадокъ духа и совершенно лишенный бодрости. И вотъ почему: вы щедро тратите деньги, у васъ есть прекрасныя зданія, ваши должностныя лица вполн корректны и проникнуты сознаніемъ собственнаго достоинства, но духъ гостепріимства у васъ отсутствуетъ. Причина ясна: это ваше отвращеніе къ нуждающимся. Вы приглашаете насъ въ свои рабочіе дома, но когда мы туда являемся, то вы обращаетесь съ нами такъ, какъ будто мы не стоимъ даже вашего презрнія или же нанесли вамъ личное оскорбленіе. Мы уже становимся простыми номерами, точно преступники, и, разумется, бываемъ унижены.

Шельтонъ кусалъ губы, ничего не возражая, и, наконецъ, спросилъ:

— Сколько вамъ надо денегъ, чтобы купить билетъ и начать новую жизнь?

Ферранъ сдлалъ невольное движеніе, ясно указывавшее, до какой степени даже самые независимые мыслители становятся зависимыми, когда у нихъ нтъ ни гроша въ карман. Онъ взялъ банковый билетъ, протянутый ему Шельтономъ, и сказалъ чуть дрогнувшимъ голосомъ:

— Тысячу благодарностей. Я никогда не забуду, что вы сдлали для меня…

Прощаясь, Ферранъ старался скрыть свое смущеніе, но Шельтонъ видлъ, что онъ былъ искренно взволнованъ.

Когда онъ ушелъ, Шельтонъ долго стоялъ у окна и смотрлъ ему вслдъ, а затмъ повернулся и обвелъ глазами свою собственную комфортабельную комнату, заставленную множествомъ всякихъ вещей. Старинныя кресла, безчисленныя фотографіи пріятелей, рдкая коллекція трубокъ,— все это были предметы, которые накоплялись годами и съ которыми онъ сроднился. Но вдругъ все это стало ему чуждо, какъ будто съ прощальнымъ пожатіемъ руки Феррана въ него вселилось такое же безпокойство, которое превратило въ скитальца молодого француза.

Шельтонъ чувствовалъ, что онъ не можетъ дольше оставаться въ Лондон и ждать. Онъ взялъ шляпу и долго бродилъ безъ всякой цли. День былъ солнечный, но сильный втеръ гналъ тучи, которыя по временамъ разражались дождемъ. Въ такихъ случаяхъ Шельтонъ пережидалъ его подъ какимъ-нибудь прикрытіемъ. Самъ не замчая этого, онъ очутился вдругъ въ той самой улиц, куда зашелъ въ первый разъ, когда разыскивалъ Феррана.

‘Хотлось бы мн знать, какъ поживаетъ маленькій французъ, котораго я тогда видлъ?’ подумалъ онъ, распознавъ улицу.

Будь хорошая погода, то онъ, вроятно, прошелъ бы мимо, по другой сторон и не сталъ бы останавливаться. Но хлынулъ дождь, поэтому онъ вошелъ и постучалъ въ калитку.

Въ наружности дома ничто не измнилось съ тхъ поръ, и та же самая раскраснвшаяся женщина отвтила на его зовъ. Да, Кароланъ еще здсь! Его невозможно заставить выйти никуда, онъ точно боится выходить на улицу! Но онъ тотчасъ же явился на ея зовъ, какъ будто только ждалъ этого. Лицо у него было совершенно желтаго цвта.

— Ахъ, это вы, monsieur!— воскликнулъ онъ.

— Да, это я. Ну а вы какъ поживаете?— спросилъ Шельтонъ.

— Всего пять дней тому назадъ вышелъ изъ больницы. Это все вліяніе дурной атмосферы. Я живу здсь взаперти, точно въ коробк. Разумется, это вредитъ мн, какъ уроженцу юга. Если я чмъ-нибудь могу быть вамъ полезенъ, monsieur, то это доставитъ мн большое удовольствіе!

— Мн ничего не нужно. Я просто проходилъ мимо и, вспомнивъ о васъ, захотлъ васъ провдать.

— Пойдемъ въ кухню. Тамъ теперь никого нтъ. Брр! какъ холодно!…

— Какіе у васъ теперь кліенты?— спросилъ Шельтонъ, когда они вошли въ кухню.

— Все т же самые. Только, пожалуй, ихъ стало меньше, по случаю лта.

— Не могли ли бы вы найти какое-нибудь боле выгодное занятіе?

Маленькій парикмахеръ иронически улыбнулся.

— Знаете, когда я пріхалъ въ Лондонъ, — сказалъ онъ,— то получилъ постоянное мсто въ одномъ изъ вашихъ общественныхъ учрежденій. Я обрадовался, думалъ, что судьба моя устроена. Но не тутъ-то было. Представьте себ, я получалъ по одному пенни за бритье десяти человкъ! Правда, половина моихъ кліентовъ здсь не платитъ мн, но зато т, которые платятъ, даютъ то, что слдуетъ за труды. Въ этомъ климат, и притомъ чахоточному человку, какъ я, нельзя производить никакихъ опытовъ съ собой, поэтому я здсь, вроятно, и кончу свои дни… Скажите, вы видли молодого человка, который интересовалъ васъ?… Вотъ вамъ еще другой экземпляръ! У него есть огонь въ душ, такой же, какой былъ у меня нкогда, онъ философствуетъ такъ же, какъ и я, и вотъ, вы увидите, это прикончитъ его. Въ нашемъ мір какъ разъ именно не надо имть огня въ душ, потому что это можетъ васъ погубить.

Шельтонъ украдкой посмотрлъ на маленькаго человчка, съ его сардоническимъ, желтымъ, мертвеннымъ лицомъ, и глубокая жалость шевельнулась у него въ душ. Въ с.амомъ дл, какой контрастъ между его наружностью и живостью его рчей!

— Присядемъ здсь,— сказалъ ему Шельтонъ, предлагая папироску.

— Merci, monsieur,— отвчалъ французъ.— Всегда пріятно выкурить хорошую папироску… Помните стараго актера, который заставилъ васъ выслушать цлую іереміаду, когда вы пришли сюда въ первый разъ? Да, онъ умеръ. Я одинъ находился при немъ, когда онъ умиралъ… У него тоже былъ огонь въ душ… Вы увидите, monsieur, что и этотъ молодой человкъ, въ которомъ вы принимаете участіе, умретъ въ больниц для бдныхъ или въ какой-нибудь другой подобной же дыр или просто на большой дорог, въ холодную ночь… И все это оттого, что онъ не хочетъ признавать существующаго положенія вещей и вритъ, что оно должно измниться къ лучшему. А приспособляться онъ не можетъ. Il n’y a rien de plus tragique!

— По-вашему мятежная душа всегда кончаетъ плохо?— замтилъ Шельтонъ.

— Да, это великая проблема. Большею частью, тотъ, кто затваетъ мятежъ, не приноситъ добра ни себ, ни другимъ. Законъ большинства противодйствуетъ другому исходу. Впрочемъ, если вы бунтуете, то всегда лишь потому, что ваша натура требуетъ этого. Иначе не можетъ быть! Одного только слдуетъ избгать во всякомъ случа, это — садиться между двухъ стульевъ. Такая вещь непростительна,— прибавилъ онъ.

Шельтонъ подумалъ, что этотъ маленькій человчекъ какъ разъ похожъ на такого, который попалъ между двухъ стульевъ. Его возмущеніе носило чисто интеллектуальный характеръ и не выражалось никакими активными поступками.

— Я по природ оптимистъ,— продолжалъ Кароланъ,— но поэтому-то я теперь ударился въ пессимизмъ. У меня всегда были идеалы. Убдившись, что я навсегда отъ нихъ отрзанъ, я поневол начинаю жаловаться на свою судьбу. Жаловаться, monsieur, очень пріятно, не правда ли?

‘Какіе такіе идеалы могли быть у него?’ подумалъ Шельтонъ, но ничего не сказалъ и только снова раскрылъ свой портсигаръ, предлагая Каролану, такъ какъ, по привычк южанина, французъ бросилъ свою первую папироску недокуренной.

— Величайшее удовольствіе въ мір, это — говорить съ человкомъ, который васъ можетъ понять,— сказалъ Кароланъ, слегка поклонившись Шельтону.— Съ тхъ поръ, какъ умеръ старый актеръ, тутъ нтъ никого, съ кмъ бы я могъ длиться мыслями, знаете ли, онъ, этотъ человкъ, имлъ мятежную душу. Онъ былъ, такъ сказать, воплощеніемъ мятежа. Онъ протестовалъ всегда. C’tait son mtier! Онъ занимался этимъ, подобно тому какъ другіе занимаются наживаніемъ денегъ. Когда онъ сдлался уже неспособенъ къ активному возмущенію, то началъ пить. Въ конц-концовъ это было для него единственнымъ способомъ протестовать противъ общества. Я очень жалю о немъ, какъ объ интересной личности. Но, какъ видите, онъ умеръ въ величайшей нужд. Не было возл него ни души, чтобы проститься съ нимъ, потому что,— вы понимаете, monsieur?— себя я не считаю. Онъ умеръ пьянымъ. C’tait un homme!…

Шельтонъ ласково смотрлъ на Каролана, слушая его рчи, и маленькій французъ, замтивъ это, поспшно прибавилъ:

— Знаете ли, вдь, по-моему, трудно кончить такъ! Бываютъ минуты слабости…

— Да, конечно,— согласился Шельтонъ.

— О!— воскликнулъ Кароланъ, искоса взглянувъ на него.— Вдь это все важно только для неимущихъ. Когда имешь деньги, то все это иметъ значеніе не боле, какъ…

Онъ пожалъ плечами, и въ его глазахъ, окруженныхъ стью мелкихъ морщинъ, мелькнула легкая усмшка. Онъ махнулъ рукой, какъ бы желая этимъ показать, что больше говорить объ этомъ не стоитъ.

Шельтона нсколько покоробило. Ему показалось, что маленькій французъ смется надъ нимъ.

— Вы думаете, что недовольство свойственно только неимущимъ?— замтилъ онъ сухо.

— Monsieur,— возразилъ Кароланъ, — всякій плутократъ прекрасно понимаетъ, что если онъ примкнетъ къ недовольнымъ, то очутится въ худшемъ положеніи, нежели собака, затерявшаяся на улиц.

Шельтонъ всталъ.

— Дождь прошелъ, и мн пора итти,— сказалъ онъ.— Я надюсь, что вы скоро поправитесь! Можетъ быть, вы согласитесь принять это отъ меня… на память о старомъ актер?…

Онъ всунулъ въ руку француза соверенъ. Тотъ поклонился и съ жаромъ проговорилъ:

— Когда бы вы ни зашли, monsieur, я всегда буду счастливъ васъ видть!…

Угнетенное настроеніе Шельтона еще усилилось посл этого посщенія. Онъ чувствовалъ себя отчасти, какъ заблудившійся человкъ. Еще мсяцъ такого ожиданія можетъ убить даже любовь! Такое постоянное напряженіе, въ которомъ онъ находился, изнашиваетъ нервы, заставляя ихъ на все реагировать слишкомъ сильно. Шельтонъ сознавалъ, что чувствительность его повышена, что онъ воспринимаетъ все слишкомъ болзненно и остро. Въ его глазахъ все принимало преувеличенные размры. Такъ продолжаться не можетъ!— ршилъ онъ и безсознательно, точно повинуясь какому-то инстинкту, повернулъ въ Кенсингтонъ, гд жила его мать.

Миссисъ Шельтонъ не вызжала изъ города, и, несмотря на первое іюня, въ ея комнат топился каминъ, и она сидла, протянувъ къ огню свои маленькія ножки. Увидвъ сына, она радостно улыбнулась.

— Какъ хорошо, что ты пришелъ, мой милый мальчикъ! Я такъ рада видть тебя!— защебетала она.— Ну, а какъ поживаетъ твоя прелестная невста?

— Благодарю васъ, очень хорошо,— отвчалъ онъ.

— Ахъ, она должна быть такая славная двушка!…

— Мама,— воскликнулъ Шельтонъ,— я больше не могу! Я долженъ это прекратить!

— Прекратить? Милай Дикъ, что ты намренъ прекратить? Видъ у тебя такой измученный!… Поди сюда, присядь около меня и поговоримъ. Будь веселе!…

Она продолжала улыбаться, нагнувъ голову немного набокъ и поглядывая на своего сына, который съ мрачнымъ видомъ стоялъ около нея. Никогда еще, съ самаго начала своего испытанія, онъ не чувствовалъ себя до такой степени подавленнымъ и несчастнымъ!

— Я не могу больше выносить такого ожиданія,— проговорилъ онъ угрюмо.

— Мой дорогой мальчикъ, въ чемъ же дло?

— Все идетъ не такъ!

— Не такъ?— вскричала миссисъ Шельтонъ.— Сядь возл меня и разскажи мн все подробно.

Но ея сынъ только покачалъ головой.

— Надюсь, вы не поссорились?…

Она запнулась, потому что такой вопросъ показался ей неумстнымъ. Въ самомъ дл, объ этомъ можно спрашивать только грума!

— Нтъ,— сказалъ онъ, и его отвтъ прозвучалъ, какъ стонъ.

— Знаешь ли, мой дорогой мальчуганъ, вдь это просто безуміе?

— Я это знаю.

— Слушай, голубчикъ, вдь ты никогда не былъ такимъ!

Она взяла его руку и ласково гладила ее своей рукой.

— Нтъ,— засмялся Шельтонъ,— я никогда такимъ не былъ!

Миссисъ Шельтонъ плотне закуталась въ шаль и проговорила съ сочувствіемъ:

— Милый мой, я прекрасно понимаю, что ты чувствуешь…

Шельтонъ ничего не отвчалъ и продолжалъ пристально смотрть на огонь.

— Но вдь вы такъ любите другъ друга? Такая прелестная двушка!…

— Вы не понимаете!— угрюмо прошепталъ онъ.— Это не она… не въ ней дло… и вообще тутъ нтъ ничего… Это только я самъ…

Миссисъ Шельтонъ взяла его руку и прижалась къ ней своей мягкой, теплой щекой.

— Нтъ, я понимаю!— прошептала она.— Я отлично знаю, что ты чувствуешь!…

Но Шельтонъ видлъ по ея сіяющимъ глазамъ, что она не понимаетъ и не въ состояніи понять того, что происходитъ въ его душ. Однако онъ не сталъ разуврять ее. Она вздохнула и прибавила:

— Какъ будетъ хорошо, если ты завтра проснешься и на все посмотришь иначе. Будь я на твоемъ мст, дружокъ, то прежде всего совершила бы большую прогулку и, утомившись, отправилась бы въ турецкую баню, затмъ я бы написала ей и разсказала бы все, все! Тогда все будетъ опять хорошо, вотъ увидишь, Дикъ, милый, только послдуй моему совту!…

Миссисъ Шельтонъ даже встала и, поднявъ руки, положила ихъ на плечи сына. Ея тонкая, худенькая фигура казалась совсмъ молодой. Она прижалась къ сыну и прошептала:

— О Дикъ, какъ это будетъ хорошо!… Ты передай ей отъ меня самый сердечный привтъ и скажи, что я жду съ нетерпніемъ ея свадьбы. А теперь, мой милый мальчикъ, общай мн не поддаваться унынію.

— Я постараюсь,— сказалъ Шельтонъ.

Однако разговоръ съ матерью не принесъ ему облегченія. Онъ не наслдовалъ ея душевнаго равновсія, ея спокойнаго, несложнаго оптимизма, которымъ были пропитаны вс ея взгляды на жизнь. Она и Кароланъ составляли два полюса. Маленькій французъ, съ которымъ онъ только что разстался, ко всему относился отрицательно. Но онъ работалъ цлый день, чтобы спасти себя отъ голодной смерти, тогда какъ миссисъ Шельтонъ никогда не пошевелила даже пальцемъ и готова была бы примириться со всякимъ жизненнымъ явленіемъ, лишь бы оно было представлено ей въ надлежащемъ освщеніи.

Шельтонъ, придя домой, тотчасъ же слъ и написалъ Антоніи слдующую записку:

‘Я больше не могу ждать въ Лондон и поэтому отправляюсь въ Байдсфордъ и оттуда совершу пшеходную прогулку. Я хочу пройти въ Оксфордъ и останусь тамъ до тхъ поръ, пока мн можно будетъ пріхать въ Холмъ-Оксъ. Я пришлю вамъ свой адресъ. Пишите, какъ обыкновенно’.

Онъ собралъ вс ея фотографическія карточки, даже любительскія, т, которыя были сняты ея матерью, и засунулъ ихъ въ карманъ своей охотничьей куртки. Одна изъ нихъ, на которой она была снята вмст со своимъ маленькимъ братомъ, особенно нравилась ему, поэтому онъ положилъ ее отдльно, чтобы каждый день смотрть на нее, какъ смотритъ набожный человкъ на образъ святого, которому молится.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
Деревня.

XVI.
Старый товарищъ.

Черезъ недлю Шельтонъ, возвращаясь съ прогулки рано утромъ, увидалъ стны Принстоунской тюрьмы.

Это мрачное каменное зданіе было ему знакомо и раньше, онъ не разъ видалъ его. Но никогда оно не производило на него такого сильнаго впечатлнія, какъ въ это раннее солнечное утро, посл прогулки по лугу, гд онъ дышалъ свжимъ, ароматнымъ воздухомъ полей и слушалъ пніе птицъ. Онъ не былъ подготовленъ къ этому зрлищу и, увидвъ передъ собой зловщія каменныя стны, остановился, точно пораженный неожиданностью. Эти стны приковывали къ себ его вниманіе, и онъ, спустившись въ ровъ, обошелъ ихъ кругомъ, разглядывая тюрьму съ какимъ-то болзненнымъ любопытствомъ.

‘Да, — думалъ онъ, — вотъ система, при помощи которой люди обязываютъ подчиняться вол большинства. ‘Пусть тотъ, кто безъ грха, броситъ первый камень!’ — это ученіе было признано невыполнимымъ. Пэры и судьи, епископы, государственные дятели, купцы, мужья и вс, почитающіе себя истинными христіанами, отмнили это великое правило. И, какъ это ни странно, но именно та нація, которая всего боле считаетъ себя христіанской, всего мене проникнута духомъ христіанства’…

Спускаясь съ холма, Шельтонъ увидлъ издали группу арестантовъ, работающихъ въ пол. На такомъ разстояніи казалось, будто они исполняютъ какой-то печальный и медленный танецъ. А позади нихъ, у плетня, съ каждой стороны, стояли часовые, вооруженные ружьями.

‘То же самое было и во времена римлянъ, только оружіе было другое, замните ружья копьями, и получится картина римской эпохи’, размышлялъ Шельтонъ, остановившись возл изгороди, отгораживавшей поле, гд работали арестанты. Въ это время какой-то человкъ, очень быстро шагавшій по дорог, подошелъ къ нему и спросилъ, не знаетъ ли онъ, сколько миль до Иксетера? Голосъ спрашивавшаго и его лицо показались Шельтону удивительно знакомыми.

— Ваше имя Крукеръ?— спросилъ онъ его.

— Какъ? Откуда вы знаете?… Неужели… Птица?— воскликнулъ путешественникъ.— Вдь мы не видались съ тхъ поръ, какъ оба покинули колледжъ!…

Они крпко пожали руки другъ другу. Крукеръ занималъ въ колледж комнату надъ Шельтономъ и часто не давалъ ему спать по ночамъ, играя на гобо.

— Откуда вы выскочили?— спросилъ Шельтонъ.

— Прямо изъ Индіи. Получилъ продолжительный отпускъ. Слушайте, вы идете въ эту сторону? Пойдемъ вмст.

Они пошли очень быстро, но Крукеръ прибавлялъ шагу съ каждой минутой, точно куда-то спшилъ.

— Куда вы идете съ такой скоростью?— спросилъ его Шельтонъ.

— Въ Лондонъ.

— Какъ? Не дальше Лондона?

— Я ршилъ ходить такъ въ теченіе недли.

— Вы дрессируете себя?

— О нтъ!

— Вы убьете себя такимъ образомъ!

Крукеръ засмялся въ отвтъ. Выраженіе его глазъ нсколько встревожило Шельтона. Въ колледж онъ считался неисправимымъ идеалистомъ, и теперь Шельтонъ подмтилъ въ его взгляд какое-то безпокойство.

— Ну, а какъ вы тамъ поживали въ Индіи?— спросилъ онъ Крукера.

— Мн пришлось перенести чуму,— разсянно отвчалъ Крукеръ.

— Богъ мой!— вскричалъ Шельтонъ.

— Схватилъ ее на служб, во время голода.

— Да… голодъ и чума! Что-жъ вы, господа, и въ самомъ дл воображаете, что приносите тамъ пользу?

Крукеръ съ удивленіемъ взглянулъ на него и скромно спросилъ:

— Вы не думаете, что мы тамъ приносимъ добро?

— Я не авторитетъ въ данномъ случа, но дйствительно я этого не думаю.

Крукеръ повидимому смутился.

— Отчего?— спросилъ онъ рзко.

Но Шельтону не хотлось излагать ему свои взгляды, поэтому онъ ничего не отвтилъ.

— Скажите же, отчего вы думаете, что мы тамъ не приносимъ пользы?

— Можно ли извн предписывать націямъ прогрессъ?— неохотно проговорилъ Шельтонъ.

Крукеръ съ любопытствомъ посмотрлъ на него и возразилъ ласково:

— Вы совсмъ не измнились, дружище!

— Нтъ, не уклоняйтесь отъ прямого отвта. Укажите мн хотя бы одинъ единственный примръ націи или личности, достигшей прогресса не путемъ собственной, внутренней работы?

Крукеръ угрюмо проворчалъ что-то въ отвтъ.

— Подумайте только,— продолжалъ Шельтонъ,— вдь мы беремъ народы, совершенно отличающіеся отъ насъ, останавливаемъ ихъ естественное развитіе и замняемъ его цивилизаціей, которая возникла у насъ, для нашего собственнаго употребленія. Представьте себ, что вы, зайдя въ теплицу и увидвъ тамъ тропическій папоротникъ, ршили бы, что такая жаркая температура, которая вредна для вашего здоровья, должна быть вредна и для папоротника, и поэтому вы велли бы вынести его на свжій воздухъ. Какъ вы думаете, какія были бы послдствія?

— Знаете ли, вдь это значитъ отказаться отъ Индіи?— рзко замтилъ Крукеръ.

— Я не сказалъ этого,— возразилъ Шельтонъ.— Но говорить о томъ, что мы длаемъ хорошее дло въ Индіи, это… гм! Скажите прямо, стали бы мы управлять Индіей, если-бъ это было сопряжено съ чистой потерей для насъ? Конечно, нтъ. Однако, если-бъ мы стали откровенно заявлять, что управляемъ страной съ цлью набить себ карманы, то это было бы цинично, хотя въ цинизм и заключается обыкновенно доля правды. И все-таки называть великой и благодтельной администрацію страны, изъ которой мы извлекаемъ выгоду, это — лицемріе. Ради собственной выгоды я могу наступить на васъ ногой, что же длать? Таковъ законъ природы. Но сказать, что это для васъ хорошо, я былъ бы не въ состояніи!

— Нтъ, нтъ!— воскликнулъ Крукеръ, и въ голос его слышалась тревога.— Вы не можете убдить меня, что мы не приносимъ тамъ пользы! Скажите, разв вы не имперіалистъ?

— Возможно, что я имперіалистъ, но я все-таки не стану говорить о благахъ, которыя мы приносимъ другому народу.

— Значитъ, вы не врите въ абстрактное право или справедливость?

— Скажите на милость, какое имютъ отношеніе, къ Индіи наши идеи о прав и справедливости?

— Если-бъ я думалъ такъ, какъ вы, — сказалъ со вздохомъ Крукеръ,— то не зналъ бы, что мн длать!

— Само собой разумется. Но мы всегда думаемъ, что наши образцы — самые лучшіе для всего міра. Это наше основное врованіе. Прочитайте рчи нашихъ политическихъ дятелей. Разв васъ никогда не поражала ихъ увренность въ томъ, что они правы? Вдь такъ пріятно думать, что, принося пользу себ, въ то же время длаешь добро и другому! Но, если мы вдумаемся въ это поглубже, то поймемъ, что далеко не всегда то, что полезно намъ, бываетъ полезно и другимъ. Вдь недаромъ же существуетъ поговорка, что здорово одному, то другому смерть! Наша національная точка зрнія способствовала наполненію нашихъ кармановъ, а это главное.

— Говорю теб, дружище, что слишкомъ горько сознавать это,— печально сказалъ Крукеръ.

— Да, очень горько, хотя мы, фарисеи, и стараемся не видть этого, прикрываясь національной гордостью. Иногда я испытываю страстное желаніе поубавить нашу національную спесь, наше фарисейское самодовольство…

Шельтонъ проговорилъ это съ горячностью, удивившей его самого, и вдругъ, по какой-то странной, необъяснимой причин, онъ подумалъ объ Антоніи. Нтъ, она-то ужъ наврное не заражена фарисействомъ!…

Крукеръ шелъ возл него, задумавшись., Шельтонъ съ огорченіемъ замтилъ, что лицо его выражало сильное смятеніе.

— Набивать свои карманы — это не самое главное. Приходится длать многое, не размышляя о томъ, зачмъ мы это длаемъ,— проговорилъ Крукеръ задумчиво.

‘Онъ тоже фарисей,— подумалъ Шельтонъ,— но только у него нтъ фарисейской гордости. Какъ это странно!’

Нкоторое время они шли молча. Наконецъ, Крукеръ опять заговорилъ:

— Вы непослдовательны,— сказалъ онъ.— Вы должны были бы стоять за то, чтобъ мы отказались отъ Индіи.

Шельтонъ смущенно улыбнулся.

— Нтъ,— возразилъ онъ.— Отчего же намъ не наполнять своихъ кармановъ? Я только возражаю противъ національнаго хвастовства.

Индійскій чиновникъ осторожно просунулъ свою руку подъ его локоть и, слегка нагнувшись къ нему, проговорилъ:

— Если-бъ я думалъ такъ, какъ вы, то не могъ бы и одного дня оставаться въ Индіи…

Шельтонъ ничего не возразилъ на это.

Они прошли воздланныя поля и, спустившись къ подножію холмовъ, очутились въ залитой солнцемъ Монклендской долин.

— Тутъ говорится, что это мсто — единственное по своему необыкновенно уединенному положенію,— сказалъ Крукеръ, заглянувъ въ свой путеводитель.

Оба путешественника чувствовали усталость и, выбравъ старое раскидистое липовое дерево на деревенскомъ лугу, услись подъ его тнью и закурили трубочки. Тишина и спокойствіе этого уединеннаго мста, сонный воздухъ, теплыя испаренія земли и жужжаніе наскомыхъ нагоняли дремоту на Шельтона. Но спутникъ его не далъ ему заснуть.

— Помните ваши отчаянные споры съ Бусгэтомъ и Галидомомъ по вечерамъ, въ воскресенье, въ моемъ помщеніи въ колледж. Кстати, что сталось съ Галидомомъ?— спросилъ онъ.

— Женился,— отвчалъ Шельтонъ.

Крукеръ вздохнулъ.

— А вы женаты?— спросилъ онъ опять.

— Нтъ еще,— мрачно отвтилъ Шельтонъ.— Я только помолвленъ.

Крукеръ крпко сжалъ его руку повыше локтя и что-то пробурчалъ, но такое поздравленіе особенно пришлось по вкусу Шельтону. Онъ угадывалъ въ немъ зависть.

— Я тоже хотлъ бы жениться до своего отъзда отсюда,— сказалъ Крукеръ посл долгой паузы. Онъ полулежалъ на трав, засунувъ руки въ карманы, и разсянно смотрлъ вдаль. По лицу его блуждала улыбка.

Солнце спряталось уже за верхушку холма, но земля все еще продолжала испускать теплые лучи, и пряный ароматъ шиповника, растущаго у сосдняго коттеджа, носился въ вечернемъ воздух. Отъ времени до времени на перекрещивающихся дорожкахъ, между изгородями, появлялись люди. Встрчаясь, они разговаривали другъ съ другомъ и порою съ любопытствомъ посматривали на двухъ чужестранцевъ, расположившихся подъ липой на лугу. Гд-то вдали башенные часы пробили семь. Все кругомъ дышало удивительнымъ спокойствіемъ и благоденствіемъ. Мягкій воздухъ, пропитанный испареніями земли, протяжные голоса людей, шорохи и скользящія тни, легкій запахъ дыма, поднимавшагося изъ трубъ коттеджей,— все напоминало о домашнемъ уют и безмятежной жизни. Вншній міръ дйствительно былъ далекъ отсюда. Это было типичное для нкоторыхъ островныхъ націй уединенное убжище, гд люди жили, точно отрзанные отъ остального міра, гд процвтали миръ и довольство, какъ расцвтаютъ подсолнечники, купаясь въ солнечныхъ лучахъ.

Шельтонъ взглянулъ на своего спутника. Крукеръ сдвинулъ на затылокъ свою шляпу и устремилъ взоръ вдаль, туда, гд виднлась верхушка крыши помщичьей усадьбы. Онъ самъ родился и жилъ въ одномъ изъ такихъ деревенскихъ помстій, прежде чмъ пустился странствовать по свту, и теперь, прислушиваясь къ звукамъ деревенской жизни, думалъ о томъ, что, быть можетъ, и онъ современемъ поселится въ такомъ же уединенномъ деревенскомъ замк, стоящемъ въ сторон отъ шума жизненныхъ битвъ, который не былъ затронутъ борьбой ни съ голодовками, ни съ чумой и сохранилъ въ неприкосновенности свои традиціи, предубжденія и принципы, огражденный отъ соприкосновенія съ чужеземцами, съ новыми условіями и новыми, странными чувствами и взглядами…

Громкое жужжаніе майскаго жука, пролетвшаго возл его головы, заставило Крукера очнуться отъ своихъ мечтаній. Онъ приподнялся и, взглянувъ на Шельтона своими добрыми глазами, ласково притронулся къ его рук и спросилъ:

— О чемъ это вы задумались, товарищъ?…

XVII.
Приходскій священникъ.

Шельтонъ продолжалъ путешествовать со своимъ школьнымъ пріятелемъ, и черезъ четыре дня посл своей встрчи они пришли въ деревню Доуденгэмъ. Цлый день они шли по дорог между густыми зелеными изгородями, отгораживающими пастбища, и въ тни большихъ вязовъ. Раза два, впрочемъ, однообразіе полей нарушалось каналомъ, заросшимъ водяными лиліями и тростникомъ и вдоль котораго тянулась узенькая тропинка. Погода была пасмурная, и свинцовое небо разстилалось сроватымъ покровомъ надъ ярко-зелеными лугами, придавая всему какой-то печальный колоритъ. Холодный втеръ, пролетая надъ верхушками изгороди, шелестилъ листьями и заставлялъ вздрагивать втви вязовъ. Около пяти часовъ начался мелкій дождь. Крукеръ, взглянувъ на небо, объявилъ, что онъ прекратится черезъ нсколько минутъ. Но дождь не прекратился, и они скоро совершенно промокли. Шельтонъ усталъ, и его раздражало то, что его спутникъ, тоже утомленный не меньше, не только бодрился, но становился все веселе и оживленне. Шельтонъ вспомнилъ Феррана, который описывалъ ему свои скитанія: ‘Идешь, несмотря на смертельную усталость, пока двигаются ноги и пока не достигнешь какого-нибудь мста, гд можно получить ужинъ и постель’…— говорилъ Ферранъ. ‘Вотъ и мы такъ плетемся теперь’,— думалъ Шельтонъ, мрачно шагая по грязи рядомъ съ Крукеромъ, который казался веселымъ и безпечнымъ попрежнему, несмотря на то, что натеръ себ ногу и сильно хромалъ. Но Шельтонъ былъ печально настроенъ. Физическая усталость и дурная погода оказывали свое дйствіе.

Было уже больше девяти часовъ и совсмъ темно, когда они, наконецъ, пришли въ Доуденгэмъ. Обсуждая вопросъ, гд искать пристанища, они прошли мимо церкви съ четырехугольной колокольней и увидли вблизи зданіе, вроятно домъ священника.

— Не обратиться ли къ нему за совтомъ, куда намъ итти?— сказалъ Крукеръ, опираясь на руку Шельтона, и, прежде чмъ Шельтонъ усплъ отвтить, онъ дернулъ звонокъ.

Дверь отворилъ самъ пасторъ, безкровный, гладко выбритый человкъ, аскетическая наружность котораго, впалыя щеки и худоба ясно говорили о постоянной борьб съ лишеніями. Онъ взглянулъ на постителей своими добрыми срыми глазами, и блдная, призрачная улыбка появилась на его тонкихъ, безкровныхъ губахъ.

— Чмъ могу служить вамъ?— спросилъ онъ.— Есть ли гостиница? Да, тутъ есть одна, но я боюсь, что она уже заперта. Они рано запираютъ ее, долженъ сказать… А вы… ужъ не бывшіе ли оксфордскіе студенты? Да?…— воскликнулъ онъ съ удовольствіемъ, какъ будто это могло ршить вопросъ объ ихъ помщеніи.— Я самъ оттуда. Мое имя: Биллингтонъ Ледименъ. Быть можетъ, вы помните моего младшаго брата? Я бы могъ предложить вамъ комнату здсь, если вы согласны обходиться безъ простынь. Моя экономка отпущена на два дня праздника и захватила съ собою ключи.

Шельтонъ съ радостью согласился, такъ какъ предложеніе пастора было сдлано самымъ искреннимъ тономъ и понравилось ему.

— Вы, наврное, голодны посл вашего путешествія,— сказалъ пасторъ, когда они вошли.— Но я боюсь, что въ дом ничего не найдется, кром хлба. Я могу скипятить воду. Горячій лимонадъ все же лучше, чмъ ничего.

Онъ провелъ ихъ въ кухню, гд развелъ огонь и поставилъ котелокъ съ водой. Оставивъ ихъ сушить передъ огнемъ свои платья, онъ вышелъ въ комнату и вскор вернулся оттуда, неся старые зеленоватые сюртуки, ковровыя туфли и одяла. Вымокшіе путники тотчасъ же переодлись и, завернувшись въ одяла, взяли свои стаканы съ горячимъ лимонадомъ и пошли вслдъ за пасторомъ въ его рабочій кабинетъ, гд, судя по разложеннымъ книгамъ, онъ готовилъ свою проповдь, когда они явились и оторвали его отъ этого занятія.

— Мы причинили вамъ много хлопотъ,— сказалъ Шельтонъ.— Вы такъ добры…

— Ничуть,— отвчалъ пасторъ.— Я только огорченъ, что въ дом ничего нтъ.

Въ самомъ дл, скудная обстановка священническаго дома представляла печальный контрастъ съ окружающей плодородной и богатой страной. Привтливый голосъ пастора звучалъ особенно трогательно, когда онъ выражалъ сожалніе, что не можетъ оказать должнаго гостепріимства. Его водянистые, аскетическіе глаза ясно говорили, что хотя онъ и презираетъ деньги, но вчно въ нихъ нуждается и былъ бы счастливъ имть въ запас фунтъ или два. Въ его комнат не только не было и намека на роскошь, но нехватало даже многихъ необходимыхъ вещей. Она была пустая и мрачная. Половицы скрипли, обои выцвли, и только книги въ прекрасныхъ переплетахъ, съ вытисненными на нихъ гербами, какъ-то странно выглядывали среди окружающаго запустнія.

— Мой предшественникъ привелъ этотъ домъ въ полное разстройство,— сказалъ пасторъ.— Впрочемъ, ему пришлось вести отчаянную борьбу съ нуждой, какъ мн говорили. Къ несчастью, ничего другого и ожидать нельзя въ наши дни, когда человческая жизнь такъ обезцнена. Онъ былъ женатъ и имлъ многочисленную семью…

Крукеръ выпилъ горячаго лимонаду и сидлъ, вытянувъ свои длинныя ноги, закутанныя въ одяло. Онъ улыбался, глядя на слабо разгоравшійся огонекъ въ камин. Видъ у него былъ сонный, но зато Шельтонъ совсмъ пересталъ чувствовать усталость. Странность обстановки дйствовала возбуждающимъ образомъ на его мозгъ. Онъ украдкой осматривалъ комнату, ея жалкую меблировку и самого хозяина, пастора. Однако, въ этомъ послднемъ было что-то такое, что возвышало его надъ окружающей бдностью.

— Зачмъ они имютъ такія большія семьи?— вырвалось у Шельтона въ отвтъ на послднія слова пастора.

Крукеръ хихикнулъ, какъ это длаютъ подчасъ задремавшіе люди, чтобъ показать, что они не спятъ и слышатъ разговоръ. Щеки пастора чуть-чуть покраснли, и появленіе этого мимолетнаго румянца было особенно странно на его лиц.

— Да, это большое несчастье, конечно… во многихъ случаяхъ,— пробормоталъ онъ.

Шельтону стало неловко, и онъ съ удовольствіемъ перемнилъ бы разговоръ, но къ несчастью въ этотъ моментъ Крукеръ вдругъ захраплъ. Этотъ звукъ заставилъ пастора встрепенуться.

— Мн кажется,— поспшилъ заговорить Шельтонъ,— имть многочисленную семью въ такихъ случаяхъ — большая ошибка.

— Богъ мой! Какъ это можетъ быть ошибкой?— возразилъ пасторъ.

Шельтонъ смущенно проговорилъ:

— Я не знаю… но часто приходится слышать о такихъ семьяхъ… о семьяхъ священниковъ… У меня самого есть дяди…

На лиц пастора появилось новое выраженіе. Онъ сжалъ губы, и даже подбородокъ его слегка заострился, а глаза потемнли и стали суровыми. ‘Онъ упрямъ, должно быть, какъ мулъ’,— подумалъ Шельтонъ, и лицо пастора перестало ему нравиться въ эту минуту.

— Быть можетъ, мы съ вами не поймемъ другъ друга въ этомъ вопрос,— сказалъ пасторъ.

Шельтонъ почувствовалъ себя пристыженнымъ.

— Я бы хотлъ въ свою очередь спросить васъ,— снова заговорилъ пасторъ:— какъ вы оправдываете бракъ, если онъ не слдуетъ законамъ природы?

— Я вдь могу говорить только о томъ, что я лично чувствую,— возразилъ Шельтонъ.

— Вы забываете, дорогой мой, что главное наслажденіе женщины заключается въ материнств.

— Мн кажется, что слишкомъ частое повтореніе должно скоре притуплять это наслажденіе материнствомъ. Вдь материнское чувство остается одинаковымъ, будетъ ли одинъ ребенокъ или дюжина.

— Боюсь, что ваши теоріи не могутъ способствовать заселенію міра,— замтилъ пасторъ съ оттнкомъ нетерпнія.

— Жили ли вы когда-нибудь въ Лондон?— спросилъ Шельтонъ.— Тамъ я всегда испытываю сомннія, имемъ ли мы право вообще имть дтей?

— Вы совершенно не принимаете во вниманіе долга по отношенію къ своей стран, я вижу,— сказалъ пасторъ и такъ сжалъ ручки кресла, что он затрещали.— Ростъ націи важне всего.

— Тутъ могутъ быть дв разныя точки зрнія. Все зависитъ отъ того, какой вы желали бы видть свою страну.

— Я не зналъ, что на этотъ счетъ могутъ существовать какія-либо сомннія,— сказалъ пасторъ, и глаза его загорлись огонькомъ фанатизма.

— Можетъ быть, я ошибаюсь,— замтилъ Шельтонъ, вперивъ взоръ въ одяло, которое покрывало его ноги,— Но мн кажется, что это открытый вопросъ,— я не знаю, что лучше для страны. Представьте себ, что ея населеніе такъ возрастетъ, что она не въ состояніи будетъ сама себя поддерживать?

— Вдь не можетъ же быть, чтобъ вы были ‘маленькимъ англичаниномъ’?— сказалъ пасторъ, приблизивъ къ Шельтону свое вновь поблднвшее лицо.

На Шельтона этотъ вопросъ произвелъ странное впечатлніе. Подавивъ желаніе раскрыть свои истинные взгляды, онъ поспшно произнесъ:

— Разумется, нтъ.

— Безъ сомннія, вы должны понимать, что ваша теорія безнравственна въ своемъ основаніи,— важно проговорилъ пасторъ.— Она, если можно такъ выразиться, экстравагантна и даже зловредна.

— Отчего не сказать также: истерична и нездорова?— возразилъ съ жаромъ Шельтонъ, негодуя на свою собственную недобросовстность.— Всякое мнніе, которое идетъ вразрзъ съ мнніемъ большинства, всегда такъ называется.

— Пожалуй,— отвчалъ пасторъ, пристально глядя на Шельтона и какъ будто желая подчинить его своей вол.— Я долженъ сказать, что ваши идеи кажутся мн и экстравагантными, и нездоровыми. Бракъ долженъ сопровождаться рожденіемъ дтей.

Шельтонъ наклонилъ голову къ одялу, но ничего не отвтилъ.

Пасторъ продолжалъ все тмъ же серьезнымъ тономъ:

— Мы живемъ въ опасныя времена, и меня огорчаетъ, что человкъ, занимающій ваше положеніе, склоняется къ такого рода взглядамъ.

— Т, кого башмаки не жмутъ, придумали эти правила нравственности и навязали ихъ тмъ, кого они жмутъ,— сказалъ Шельтонъ.

— Правила эти не были придуманы, они были намъ даны,— возразилъ пасторъ наставительно.

— О, прошу извиненія!— воскликнулъ Шельтонъ, сообразивъ, что онъ могъ забыть, съ кмъ иметъ дло.

Ясно, что они должны были расходиться во взглядахъ ршительно во всемъ, но Шельтонъ все же испытывалъ сильное желаніе доказать пастору свою правоту… Крукеръ вдругъ пересталъ храпть. Голова его свалилась, и онъ странно засвистлъ носомъ. Этотъ звукъ сразу отрезвилъ обоихъ спорщиковъ.

— Вашъ другъ, должно быть, очень усталъ,— сказалъ хозяинъ, и Шельтонъ тотчасъ же позабылъ свое неудовольствіе противъ пастора.

Блдный, худой священникъ, со впалыми щеками, въ мшковатой одежд, снова показался ему въ высшей степени трогательнымъ. Безъ сомннія, онъ былъ добрымъ человкомъ.

Пасторъ поднялся и, заложивъ руки за спину, всталъ передъ потухающимъ каминомъ. Шельтону казалось, что за нимъ стоятъ вка безусловной власти, которую имла церковь надъ людьми. Вдь это лишь простая случайность, что его окружаетъ такая жалкая обстановка, что онъ самъ одтъ бдно и домъ его начинаетъ разваливаться.

— Я вовсе не желаю предписывать вамъ какія-нибудь правила,— сказалъ пасторъ,— но мн кажется, что вы больше всего неправы въ томъ, что ваши идеи поощряютъ развитіе у женщинъ тхъ распущенныхъ взглядовъ на семейную жизнь, которые преобладаютъ въ современномъ обществ.

Образъ Антоніи, съ ея ясными, невинными глазами и нжнымъ румянцемъ, съ ея пышными волосами, собранными въ узелъ на затылк, вдругъ предсталъ передъ Шельтономъ, и слова пастора о ‘распущенности’ показались ему смшными. Но разв вообще они примнимы къ тмъ матерямъ, которыхъ онъ встрчалъ на улицахъ Лондона, съ дтьми на рукахъ, сгибающихся подъ тяжестью своей ноши, или же къ беременнымъ женщинамъ, идущимъ на работу? Разв можно примнить эти слова къ блднолицымъ, анемичнымъ женщинамъ его собственнаго класса, обремененнымъ множествомъ дтей и не обезпеченнымъ въ матеріальномъ отношеніи? Вдь это все были жертвы святости брака! И снова слова пастора о распущенности показались ему неумстными и смшными.

— Мы вдь не для того существуемъ на свт, чтобы удовлетворять свои неограниченныя желанія, — сказалъ пасторъ строго.

— Это все могло быть правильно по отношенію къ прежнимъ поколніямъ, сэръ. Страна теперь гораздо боле населена. Я не знаю, почему мы не могли бы ршить этотъ вопросъ сами для себя?

— Мн непонятенъ такой взглядъ на нравственность,— сказалъ пасторъ съ блдной улыбкой.

— Больше всего мн противно,— возразилъ съ жаромъ Шельтонъ,— что мы, мужчины, ршаемъ за женщинъ, что должны он выносить, и называемъ ихъ безнравственными, декадентками и такъ дале, если только он не раздляютъ нашихъ взглядовъ!

— Мистеръ Шельтонъ,— торжественно проговорилъ пасторъ,— мн кажется, лучше предоставить это Господу Богу.

Шельтонъ ничего не отвтилъ.

— Вопросы нравственности,— поспшно прибавилъ пасторъ,— всегда находились въ рукахъ мужчинъ, а не женщинъ. Такова была воля Господа. Мы вдь представляемъ разумный и сильный полъ.

Шельтонъ упрямо отвтилъ:

— Мы — величайшіе обманщики, если такъ!

— О, это нехорошо!— воскликнулъ пасторъ.

— Я сожалю, сэръ, что вынужденъ оспаривать вашу точку зрнія. Какъ, вы хотите, чтобы современныя женщины раздляли взгляды нашихъ бабушекъ? Вдь мы, мужчины, создали совсмъ другое положеніе вещей своими коммерческими предпріятіями. Но ради собственнаго удобства мы стараемся удерживать женщинъ на прежнемъ мст. Именно т мужчины, которые больше всего заботятся о собственномъ комфорт, всегда и бываютъ готовы обвинять женщинъ въ томъ, что он отрекаются отъ старинныхъ правилъ нравственности.

Слово ‘комфортъ’ такъ странно прозвучало въ этой комнат, какъ разъ лишенной всякаго комфорта.

— Старинная нравственность! Новая нравственность! Какія странныя слова!— иронически замтилъ пасторъ.

— Извините меня, но вдь мы, кажется, говоримъ о ходячей нравственности? Я думаю, что среди милліона людей не найдется ни одного, который могъ бы говорить объ ‘истинной’ нравственности.

Лицо пастора болзненно передернулось.

— Я полагаю,— сказалъ онъ слегка звенящимъ голосомъ,— что каждый хорошо воспитанный человкъ, который честно старается служить Господу, иметъ право смиренно, повторяю: смиренно, проповдывать нравственность.

Шельтонъ хотлъ отвтить что-то рзкое, но удержался, а въ этотъ моментъ снаружи раздалось жалобное мяуканіе. Пасторъ сейчасъ же бросился къ двери.

— Извините, это, должно быть, одна изъ моихъ кошекъ осталась подъ дождемъ,— сказалъ онъ и черезъ минуту вернулся, держа на рукахъ мокрую кошку.— Бдная киска! Бдная киска!— говорилъ онъ, ласково гладя дрожавшее животное и не замчая, что у него самого капли воды стекали со лба.

На лиц его не было и тни того выраженія суроваго превосходства, которое замтилъ Шельтонъ во время спора съ нимъ. По губамъ пастора блуждала теперь кроткая, нжная улыбка, когда онъ старался согрть озябшую кошку, и эту улыбку Шельтонъ еще долго видлъ передъ собой, когда, лежа на жесткой постели, безъ простыни, размышлялъ объ убогомъ жилищ священника и о немъ самомъ.

XVIII.
Академистъ.

Послдніе лучи заходящаго солнца освщали крыши, когда путешественники вступили въ Гай-Стритъ,— улицу, священную для каждаго бывшаго оксфордскаго студента.

— Зайдемъ, что ли, въ Граннингъ?— сказалъ Шельтонъ, когда они проходили мимо клуба.

Каждый изъ нихъ оглядлъ свой запыленный костюмъ, такъ какъ изъ дверей клуба только что вышли два молодыхъ человка въ элегантныхъ фланелевыхъ костюмахъ.

— Вы идите,— отвчалъ Крукеръ съ улыбкой.

Шельтонъ покачалъ головой. Одинъ онъ, конечно, не пойдетъ!

Никогда еще онъ не чувствовалъ такой привязанности къ этому старому городу! Онъ уже давно исчезъ изъ его жизни, но все здсь было дорого и мило его сердцу. Величаво-спокойный, окутанный золотой стью славныхъ традицій и яркихъ воспоминаній, Оксфордъ привлекалъ его къ себ, какъ любимая женщина. Проходя мимо входа въ колледжъ, онъ заглянулъ на вымощенный камнемъ дворъ. Все оставалось попрежнему. Въ одномъ окн ярко краснли цвты, какъ и раньше. Привратникъ, толстый человкъ, со свжимъ, открытымъ лицомъ, стоялъ у дверей въ почтительной поз. Какой-то юноша въ студенческой шапочк, блдный, съ угреватымъ лицомъ, остановился у доски, на которой вывшивались объявленія.

Привратникъ взглянулъ на путешественниковъ съ такимъ выраженіемъ, какъ будто хотлъ сказать имъ: ‘Я васъ не знаю, господа, но если вы желаете мн что-нибудь сказать, то я буду радъ выслушать ваши замчанія’.

Около стны стоялъ велосипедъ съ привязанной къ нему ракеткой отъ тенниса. Шельтонъ посмотрлъ на огромную, окованную желзомъ дверь, черезъ которую прошло столько человческихъ поколній, представлявшихъ матеріалъ для отливки въ извстную форму, и вышло обратно уже въ готовомъ, отдланномъ вид.

Все здсь дышало спокойствіемъ исторіи и было освящено видніями прошлаго.

— Пойдемъ,— сказалъ Шельтонъ.

Они вошли и пообдали въ той самой комнат, въ которой Шельтонъ нкогда давалъ обдъ двадцати четыремъ благовоспитаннымъ юношамъ посл своей побды на скачкахъ въ Дерби. На стн еще висла картина, изображающая скаковую лошадь, въ которую одинъ изъ обдающихъ бросилъ свой стаканъ съ виномъ, но промахнулся и попалъ въ служителя. Этотъ самый служитель и теперь прислуживалъ имъ за столомъ и подавалъ анчоусную подливку Крукеру. Когда они кончили обдать, Шельтонъ почувствовалъ, что имъ овладваетъ прежнее настроеніе. Ему захотлось снова итти рука-объ-руку съ пріятелемъ шататься по улицамъ, совершать какіе-нибудь смлые, героическіе и беззаконные поступки. Прежнее горделивое сознаніе, что онъ принадлежитъ къ избранному обществу и находится въ самомъ изысканномъ колледж самой лучшей страны въ мір, вновь пробуждалось въ его душ. Улицы, залитыя мягкимъ свтомъ заходящаго солнца, спокойныя и важныя, какъ будто вторили его настроенію. Величественное зданіе его стараго колледжа, которое нсколько лтъ тому назадъ являлось для него центромъ вселенной, фокусомъ, въ которомъ сходились вс его прежнія стремленія, и теперь точно заслонило своей тнью все, что было шотомъ, вс т противорчія, которыя такъ заставляли его страдать, такъ терзали его своей неразршимостью. Мало-по-малу чувство блаженнаго успокоенія и увренности въ себ охватило его.

Онъ. взглянулъ на садовыя ворота, которыя когда-то часто украшалъ пустыми бутылками, насаживая ихъ на выступающіе гвозди, и прошелъ мимо лстницы, съ высоты которой бросилъ однажды баранью ногу вслдъ одному неделикатному тутору, явившемуся некстати. Но ни одно изъ этихъ воспоминаній не вызвало у него раскаянія. Наверху этой лстницы находились комнаты, гд онъ начинялъ свою голову познаніями, необходимыми для полученія ученой степени. Какъ и вс его товарищи, онъ горлъ желаніемъ получить эту степень, но этотъ огонь, поддерживаемый благодаря систем вплоть до экзамена, тотчасъ же потухалъ посл него. Шельтонъ вспомнилъ почему-то лицо своего кучера, съ пытливыми глазами, который жаждалъ знанія, но отршался отъ ученія на всю недлю, неизмнно отправляясь для этого въ городъ по воскресеньямъ.

Они прошли лстницу своего тутора.

— Хотлъ бы я знать, вспомнилъ ли бы насъ маленькій Тёрль?— сказалъ Крукеръ.— Мн было бы пріятно увидть его. Не зайти ли намъ къ нему?

— Маленькій Тёрль?— повторилъ задумчиво Шельтонъ.

Они поднялись по лстниц и постучали въ дверь.

— Войдите,— послышался сонный голосъ.

Маленькій, толстый человкъ, съ розовымъ лицомъ и большими красными ушами, сидлъ въ мягкомъ кресл такъ глубоко, какъ будто приросъ Къ нему.

— Что вамъ угодно?— спросилъ онъ, прищуривъ глаза.

— Вы меня не узнаете, сэръ?

— Боже мой! Неужели это вы, Крукеръ? Я бы васъ не узналъ… съ бородой.

Крукеръ слегка усмхнулся, вспомнивъ, что онъ не брился съ самаго начала своихъ странствованій.

— Вы помните Шельтона, сэръ?— спросилъ онъ.

— Шельтона? О, да! Какъ вы поживаете, Шельтонъ?… Садитесь, возьмите сигару…— И, скрестивъ свои толстыя ножки, маленькій джентльменъ глядлъ на своихъ постителей сонными глазами, точно хотлъ сказать имъ: ‘Ну, зачмъ собственно вы пришли и разбудили меня?’…

Шельтонъ и Крукеръ взяли стулья и услись противъ него. Они тоже какъ будто думали: ‘Да, зачмъ собственно мы пришли и разбудили его?…’ И такъ какъ Шельтонъ не могъ въ точности опредлить причину, то и занялся своей сигарой, разсянно поглядывая на струйки дыма. Его утомленныя ноги съ удовольствіемъ отдыхали на мягкомъ толстомъ ковр, устилавшемъ полъ. Стны, обшитыя панелями, были увшаны прекрасными гравюрами, изображавшими наиболе знаменитые памятники греческаго искусства. Свтъ лампъ падалъ на книги въ богатыхъ переплетахъ, и ароматъ дорогого табака носился въ комнат, гд все говорило о спокойной, комфортабельной жизни. Шельтонъ постепенно впадалъ въ дремотное состояніе и лишь смутно понималъ разговоръ Крукера и отвты хозяина, лицо котораго, выглядывавшее изъ-за огромной пнковой трубки, имло такое забавное сходство съ луной. Пожалуй, онъ могъ бы задремать на самомъ дл, если-бъ не открылась внезапно дверь и не вошелъ въ комнату новый поститель. Это былъ высокій человкъ, мужественнаго вида, съ большими карими надменными глазами и румянымъ лицомъ.

— О!— воскликнулъ онъ, оглядываясь,— Я, пожалуй, пришелъ невпопадъ?

— Ничуть, Беррименъ,— отвтилъ хозяинъ, еще больше щуря глаза.— Усаживайтесь.

Беррименъ слъ и уставилъ въ стну свои красивые глаза. Шельтонъ смутно припоминалъ этого преподавателя и поклонился, но тотъ, продолжая надменно улыбаться, не обратилъ вниманія на его поклонъ.

— Триммеръ и Уошеръ идутъ сюда,— сказалъ Беррименъ, и, дйствительно, въ этотъ моментъ открылась дверь и вошли новые гости. Оба были такого же роста, какъ и Беррименъ, но Триммеръ былъ некрасивъ и почему-то напоминалъ паука, а Уошеръ былъ худъ и блденъ, но имлъ интеллигентную наружность. Оба держались развязно, съ оттнкомъ надменности, точно относясь ко всему свысока

Маленькій толстякъ махнулъ рукой, въ которой держалъ пнковую трубку, и произнесъ, представляя своихъ гостей:

— Крукеръ… Шельтонъ.

Послдовало неловкое молчаніе. Шельтонъ напрягалъ свой умъ, чтобы сказать что-нибудь умстное, но вс его способности были парализованы сознаніемъ, что къ его словамъ тутъ никто не отнесется серьезно. Онъ молча глядлъ на огонекъ своей сигары. Ему казалось неудобнымъ, что онъ явился сюда безъ приглашенія, не объяснивъ предварительно, кто онъ такой, поэтому онъ всталъ, чтобы проститься, но въ этотъ моментъ Уошеръ заговорилъ:

— ‘Госпожа Бовари’,— прочелъ онъ названіе книги, лежавшей на пюпитр для чтенія,— ‘Госпожа Бовари’,— повторилъ онъ насмшливымъ тономъ, словно это была шутка.

— Неужели, Тёрль, вы можете переносить эту вещь?— воскликнулъ Беррименъ. Названіе этого знаменитаго произведенія подйствовало на него, какъ электрическій токъ, и заставило его вскочить со стула. Онъ подошелъ къ книжной полк, взялъ какую-то книгу и, раскрывъ ее, началъ читать.

— Эй, Беррименъ, вдь это классическое произведеніе!— сказалъ примирительнымъ тономъ Триммеръ, стоявшій спиной къ камину и отвернувшій обими руками фалды своего сюртука.

— Классическое!— воскликнулъ съ раздраженіемъ Беррименъ, пронизывая взоромъ Шельтона.— Этого молодчика слдовало бы отхлестать кнутомъ за то, что онъ написалъ такую гадость!

Въ душ Шельтона моментально вспыхнуло враждебное чувство, и онъ взглянулъ на хозяина, который сидлъ въ прежней поз и только щурилъ глаза.

— Беррименъ хочетъ этимъ сказать, что авторъ не принадлежитъ къ числу его любимцевъ,— замтилъ Уошеръ, насмшливо улыбаясь.

— О, ради Бога, не позволяйте Берримену садиться на своего конька!— проворчалъ маленькій, жирный хозяинъ.

Беррименъ положилъ книгу на полку и взялъ другую. По лицу его блуждала саркастическая улыбка.

— Можно ли себ представить, чтобы какой-нибудь человкъ, воспитывавшійся въ Итон, написалъ такую книгу?— вдругъ заговорилъ онъ.— Зачмъ намъ знгь о подобныхъ вещахъ? Писатель долженъ быть спортсменомъ и джентльменомъ.

Онъ снова вперилъ глаза въ Шельтона, словно ожидая отъ него возраженій. Дйствительно, Шельтонъ хотлъ вмшаться въ разговоръ, но Беррименъ уже перевелъ свой взоръ на стну и сказалъ:

— Я вовсе не хочу знать, что чувствуетъ женщина, когда она нарушаетъ свой долгъ. Меня это не интересуетъ.

Триммеръ постарался придать разговору шутливый характеръ.

— Вопросъ установленныхъ нравственныхъ понятій и только,— сказалъ онъ.

Онъ стоялъ, разставивъ ноги и захвативъ каждой рукой фалду своего сюртука, вслдствіе чего вся его фигура сдлалась похожей на всы. Посматривая на окружающихъ, онъ какъ будто хотлъ удержать ихъ отъ слишкомъ рзкихъ выраженій. Его взоръ словно говорилъ имъ: мы вдь, во всякомъ случа, свтскіе люди! Мы знаемъ, что ничего особеннаго нтъ ни въ чемъ. Тутъ выражается современный духъ, почему же не познакомиться съ нимъ?..

— Ужъ не хотите ли вы сказать, Беррименъ, что вамъ никогда не доставляютъ удовольствія пряныя произведенія?— спросилъ съ улыбкой Уошеръ.

При этомъ вопрос лицо маленькаго, жирнаго человка съежилось, какъ отъ сдерживаемаго смха, и онъ замигалъ еще сильне, точно хотлъ сказать: ‘Ничего не можетъ быть пріятне такого чтенія въ холодную погоду, передъ пылающимъ каминомъ!’

Беррименъ не обратилъ вниманія на этотъ дерзкій вопросъ и продолжалъ расхаживать по комнат, держа передъ носомъ книгу.

— Мн нечего сказать тмъ, кто все оправдываетъ искусствомъ. Но я-то называю вещи своими именами,— вдругъ проговорилъ онъ, останавливаясь передъ Шельтономъ и смотря на него сверху внизъ, точно онъ только что замтилъ его.

Шельтонъ не отвчалъ, не зная, къ кому относятся его слова, къ нему или ко всему обществу. Беррименъ продолжалъ:

— Разв намъ нужно знать, что чувствуетъ женщина изъ средняго класса, имющая склонность къ пороку? Скажите мн, какая тутъ можетъ быть цль? Ни одинъ человкъ, привыкшій ежедневно брать ванну, не выберетъ такого сюжета!

— Вы коснулись вопроса о… о сюжетахъ?— голосъ Триммера понизился при этихъ словахъ, и онъ еще выше задернулъ фалды своего сюртука.— Дорогой мой, искусство, примняемое соотвтствующимъ образомъ, оправдываетъ всякій сюжетъ.

— Что касается искусства,— визгливо замтилъ Беррименъ, ставя на мсто второй томъ и беря третій,— то у васъ есть Гомеръ, Сервантесъ, Шекспиръ, Оссіанъ… А для выметанія сора есть много немытыхъ джетльменовъ.

Вс засмялись. Шельтонъ пытливо оглядлъ всхъ находившихся въ комнат. За исключеніемъ Крукера, который сидлъ сонный и идіотски улыбался, вс до одного бесдовали лишь для временровожденія. Казалось, не существовало такого предмета разговора, который могъ бы затронуть ихъ сердца. Они держались на такомъ прочномъ якор, что волны жизненнаго моря не могли сдвинуть ихъ съ мста и только возмущали ихъ своей дерзостью. Должно быть, во взгляд Шельтона было нчто такое, что заставило Триммера вновь вмшаться, чтобы спасти положеніе. Онъ заговорилъ примиряющимъ тономъ:

— У французовъ совсмъ иная точка зрнія, нежели у насъ, какъ въ литератур, такъ и въ вопросахъ чести. Все это искусственно.

— Вопросы чести,— воскликнулъ Уошеръ,— дуэли, неврныя жены!..

Онъ хотлъ еще что-то прибавить, но не усплъ, потому что маленькій жирный человкъ взялъ дрожащими пальцами свою пнковую трубку и, вытянувъ ее впередъ, пробормоталъ:

— Слушайте, друзья, вдь Беррименъ ужасно строгъ въ вопросахъ чести.

Онъ подмигнулъ имъ и снова засунулъ трубку въ ротъ.

Поставивъ на полку третій томъ, Берршуіенъ взялъ четвертый и держалъ его, выпятивъ грудь. Книги какъ будто замняли ему гимнастическія гири.

— Совершенно врно, — сказалъ Триммеръ, — переходъ отъ дуэлей къ судамъ глубоко…

Шельтону показалось, что онъ самъ не знаетъ хорошенько, долженъ ли онъ назвать этотъ переходъ очень важнымъ или нтъ. Но тутъ вмшался Беррименъ.

— Для меня совершенно безразлично, существуютъ ли суды или нтъ!— вскричалъ онъ.— Если кто-нибудь сбжитъ съ моей женой, то я разобью ему голову!

— Ну! Ну!— остановилъ его Триммеръ, махая своими фалдами, точно крыльями.

Шельтонъ посмотрлъ на Триммера и подумалъ: ‘По всей вроятности, если его жена обманетъ, то онъ приметъ это спокойно и не отпуститъ ея’.

Беррименъ приподнялъ книги на уровень своихъ плечъ, точно собираясь бросить ихъ въ своихъ слушателей. Его лицо стало блдне, красивые глаза потемнли и по губамъ скользнула ироническая улыбка.

— Что касается прощенія неврныхъ женъ и тому подобныхъ вещей, то я вдь не врю въ чувство,— сказалъ онъ повышеннымъ, саркастическимъ тономъ.

Шельтонъ быстро оглядлся кругомъ. На всхъ лицахъ выражалось довольство собой. Онъ покраснлъ и вдругъ отвтилъ Берримену яснымъ голосомъ:

— Да, я это вижу!..

Онъ сознавалъ, что произвелъ неожиданное и сильное впечатлніе своими словами. Духъ холодной враждебности пронесся въ комнат, но сейчасъ же смнился вжливой, насмшливой снисходительностью, свойственной хорошо воспитаннымъ людямъ. Крукеръ нервно поднялся съ мста. Ему видимо было не по себ, и онъ былъ радъ, что Шельтонъ послдовалъ его примру и также всталъ, чтобы пожать руку хозяину, который пожелалъ имъ спокойной ночи.

— Кто эти ваши ‘небритые’ друзья?— услышалъ Шельтонъ, когда дверь закрылась за ними.

XIX.
Инцидентъ.

— Одиннадцать часовъ,— сказалъ Крукеръ, когда они вышли изъ колледжа.— Мн еще не хочется спать. Не прогуляемся ли мы по улиц немного?

Шельтонъ согласился. Мысли его были поглощены споромъ съ преподавателями, такъ что онъ не замчалъ усталости и боли въ стертыхъ ногахъ. Притомъ же это былъ послдній день его путешествій, такъ какъ онъ не измнилъ своего намренія оставаться въ Оксфорд только до іюля.

— Мы называемъ это мсто центромъ знанія,— сказалъ онъ, когда они проходили мимо огромнаго зданія, блющаго среди окружающей темноты, безмолвнаго и величаваго.— Но мн кажется, что оно такъ же мало заслуживаетъ это названіе, какъ и наше общество свое названіе центра истиннаго благородства.

Крукеръ что-то промычалъ. Онъ смотрлъ на звзды, точно вычисляя, во сколько времени онъ могъ бы дойти до неба. Шельтонъ продолжалъ:

— Нтъ, у насъ здсь слишкомъ много здраваго смысла, и мы не напрягаемъ своего ума. Мы знаемъ, когда надо остановиться. Мы накопляемъ тутъ знанія греческихъ глаголовъ и древней литературы, но познаніе жизни и самихъ себя не входитъ въ нашу программу. Истинные искатели знанія бываютъ совершенно иного рода. Они борются въ темнот, не давая себ отдыха. Но мы такихъ не воспитываемъ здсь!..

— Какъ славно пахнетъ липой!— задумчиво замтилъ Крукеръ.

Онъ остановился противъ сада и заставилъ Шельтона тоже остановиться, взявъ его за пуговицу. Глаза Крукера смотрли на него съ какимъ-то страннымъ выраженіемъ, какъ будто онъ хотлъ что-то сказать ему, но боялся обидть.

— Вотъ они говорятъ, что мы тутъ учимся быть джентльменами! Это неправда,— сказалъ Шельтонъ, слдуя теченію своихъ мыслей.— Одинъ такой случай, который всколыхнетъ наше сердце, гораздо скоре научитъ насъ этому, нежели все пребываніе здсь.

— Гм!— пробормоталъ Крукеръ.— Т, кто здсь считался избранными среди студентовъ, и впослдствіи оказывались тоже изъ числа лучшихъ представителей общества.

— О нтъ!— угрюмо возразилъ Шельтонъ.— Когда я находился здсь, то былъ ‘снобомъ’. Я врилъ всему, что мн говорили, всему, что могло доставить мн развлеченіе. А моя ‘компанія’ была не чмъ инымъ, какъ…

Крукеръ улыбнулся въ темнот. Онъ самъ былъ слишкомъ простымъ, ‘здоровымъ’ малымъ, чтобы принадлежать къ этой компаніи!

— Вы, дружище, никогда не были похожи на ваши компаніи,— сказалъ онъ Шельтону.

Шельтонъ отвернулся. Онъ съ наслажденіемъ вдыхалъ запахъ липы, и въ его воображеніи проносились образы прошлаго, лица старыхъ пріятелей и тхъ людей, съ которыми онъ встрчался недавно: молодая двушка въ позд, Ферранъ, напудренная дама, маленькій французъ-парикмахеръ и многіе другіе. Но какимъ-то страннымъ, таинственнымъ образомъ, лицо Антоніи смшивалось съ ними. Нжный ароматъ липы, магически дйствуя на него, вызывалъ все новыя картины. Позади слышались заглушенные шаги прохожихъ, а въ ушахъ его раздавались слова, какъ будто носившіяся въ воздух: ‘Вдь онъ такой славный, веселый малый! Вдь онъ такой славный, веселый малый!..’

‘Такъ вс говорятъ о насъ’,— подумалъ онъ и сказалъ громко:— Все-таки и они были славные парни!..

— Я всегда полагалъ, что нкоторые изъ нихъ имли слишкомъ много сторонниковъ,— мечтательно замтилъ Крукеръ.

Шельтонъ разсмялся.

— Мн все это противно теперь,— сказалъ онъ,— этотъ снобизмъ, себялюбіе… И все это мстечко вызываетъ у меня отвращеніе. Оно точно выложено ватой и такъ чертовски комфортабельно!..

Крукеръ покачалъ головой.

— Это чудный старый городъ,— возразилъ онъ и, потупивъ глаза, запинаясь, прибавилъ:— Вы сами это знаете, дружище!.. Мн кажется, вы… вы должны остерегаться!

— Остерегаться?.. Чего?..

Крукеръ сжалъ его руку:

— Не раздражайтесь, дружище!.. Я хочу сказать… Мн кажется, что, вы… какъ бы это выразить?… можете потерять сами себя!

— Потерять себя?.. Найти себя, вы хотите сказать?..

Крукеръ не отвчалъ. Лицо его выражало разочарованіе. Горькое чувство зашевелилось въ душ Шельтона. Ему доставляло удовольствіе, что его пріятель безпокоится о немъ, и въ то же время ему было досадно и больно. Они шли нсколько времени, не разговаривая. Наконецъ, Крукеръ первый прервалъ молчаніе:

— Я думаю, не пройти ли мн еще нкоторое разстояніе сегодня ночью. Чувствую себя вполн бодрымъ. Вы, въ самомъ дл, не расположены итти со мной дальше, а?

Въ голос его звучала тревога, точно онъ боялся, что Шельтонъ можетъ лишиться чего-нибудь очень хорошаго. Но у Шельтона вдругъ заболли ноги.

— Нтъ,— сказалъ онъ.— Вдь вы же знаете, почему я остаюсь здсь?

Крукеръ кивнулъ головой.

— Ахъ да! Она живетъ тутъ поблизости. Ну что-жъ, я прощусь съ вами здсь. Мн бы хотлось пройти еще десять миль сегодня ночью.

— Голубчикъ, да вдь вы устали и хромаете!— воскликнулъ Шельтонъ.

Крукеръ усмхнулся.

— Нтъ,— сказалъ онъ.— Я чувствую потребность итти… Увижу васъ въ Лондон. Прощайте.

И, пожавъ крпко руку Шельтона, онъ повернулъ назадъ и побрелъ дальше, прихрамывая.

Шельтонъ крикнулъ ему вслдъ:

— Не будьте же идіотомъ! Вы только повредите себ…

Но въ отвтъ Крукеръ только махнулъ палкой, повернувъ къ нему свое круглое, какъ луна, лицо, блвшее въ темнот.

Шельтонъ пошелъ медленными шагами къ мосту. Облокотившись на перила, онъ задумчиво смотрлъ на отраженіе фонарей въ темной вод подъ деревьями. Ему было грустно, но въ то же время онъ чувствовалъ странное душевное облегченіе. Онъ вспоминалъ то, что было пять лтъ тому назадъ, когда онъ вмст съ Антоніей возвращался черезъ луга, по окончаніи университетскихъ гребныхъ гонокъ. Воспоминаніе объ этомъ вечер никогда не покидало его. Скоро она будетъ его женой. Его женой!.. Лица университетскихъ преподавателей, которыхъ онъ только что видлъ, внезапно появились передъ его глазами. Можетъ быть, у нихъ тоже были жены? Вс эти господа, несмотря на свое вншнее различіе, въ сущности были похожи другъ на друга. Въ чемъ же заключалось это сходство? Культурная нетерпимость — вотъ ихъ общая черта!.. Честь? Что за странный предметъ спора? Какая это ‘честь’, которая шумитъ и заявляетъ о своихъ правахъ? Разв это она страдаетъ, когда нанесена сердечная рана?

Шельтонъ улыбнулся и не торопясь пошелъ по пустынной улиц къ гостиниц, гд занялъ комнату. Утромъ онъ получилъ слдующую телеграмму:

‘Тридцать миль пройдены въ 18 часовъ. Пятка болитъ, но иду бойко. Крукеръ’.

Шельтонъ провелъ еще дв недли въ Оксфорд, ожидая конца своего искуса. Казалось, этотъ конецъ никогда не наступитъ. Находиться такъ близко отъ Антоніи и въ то же время такъ далеко, точно она жила на другой планет, дйствительно было очень мучительно. Каждый день онъ бралъ яликъ и отправлялся по рк по направленію къ Холмъ-Оксу, надясь, что во время прогулки она случайно очутится около берега. Но домъ Деннантовъ находился въ двухъ миляхъ отъ рки, и шансовъ увидть Антонію, хотя бы только издали, было очень мало. Она ни разу не подошла къ рк, и Шельтонъ возвращался разочарованный. Каждое утро онъ просыпался въ возбужденномъ состояніи, жадно набрасывался на ея письмо, если получалъ его съ почтой, и тотчасъ же садился отвчать ей. Однако, въ письмахъ онъ ни разу не высказалъ ей всего, что думалъ, не подлился съ ней своими мыслями и сомнніями. Но зато письма его были полны такихъ чувствъ, которыхъ онъ на самомъ дл не испытывалъ, и поэтому, когда онъ принимался анализировать, то приходилъ въ такое состояніе изступленія, такъ возмущался своей неискренностью, что бросалъ перо и не въ состоянье былъ написать больше ни слова. Только, когда мало-по-малу у него возстановлялось душевное равновсіе, онъ опять принимался за прерванное письмо и доканчивалъ его. Онъ пришелъ къ заключенію, что никогда два человческихъ существа не открываютъ другъ другу своихъ истинныхъ чувствъ, за исключеніемъ разв только при такихъ условіяхъ, съ которыми онъ не могъ соединить представленія объ Антоніи съ ея ледяными голубыми глазами и сверкающей улыбкой. Воспитаніе, полученное имъ, не допускало этого.

Поглощенный своей тоской и своими мыслями, онъ мало обращалъ вниманія на окружающее. Приготовляясь къ визиту въ Холмъ-Оксъ, онъ сбрилъ бороду и выписалъ себ изъ Лондона кое-что изъ своихъ вещей. Вмст съ ними пришло и письмо отъ Феррана слдующаго содержанія:

‘Дорогой сэръ, простите, что я раньше не написалъ вамъ, но я былъ такъ измученъ, что потерялъ всякое желаніе писать. Когда у меня будетъ время, то я разскажу вамъ нсколько любопытныхъ исторій. Снова меня постигла та самая неудача, которая преслдовала меня всю мою жизнь. Занятый цлыми днями и даже цлыми ночами такимъ дломъ, которое приноситъ мн массу всякихъ хлопотъ и непріятностей и почти никакой пользы, я, разумется, не имлъ времени смотрть за своими вещами. Ко мн въ комнату забрались воры, украли все и оставили мн пустой сундукъ. Я снова почти не имю ничего и не знаю, какъ быть, такъ какъ, для выполненія моихъ обязанностей, мн надо быть прилично одтымъ. Вы видите, мн не везетъ. Съ той минуты, какъ я вступилъ въ вашу страну, одинъ только разъ мн улыбнулось счастье въ томъ, что я столкнулся съ такимъ человкомъ, какъ вы. Простите, что я не пишу вамъ больше. Надясь, что вы находитесь въ добромъ здравіи, я дружески жму вашу руку и остаюсь преданный вамъ

Луи Ферранъ’.

Читая это письмо, Шельтонъ опять подумалъ, что его эксплоатируютъ, и снова устыдился этихъ мыслей. Онъ тотчасъ же написалъ коротенькое, но ласковое письмо Феррану, съ приложеніемъ почтоваго перевода на четыре фунта. Сдлавъ это, онъ испыталъ чувство удовлетворенія, какъ человкъ, который благородно слагаетъ съ себя всякую отвтственность.

За три дня до его отъзда произошелъ одинъ изъ тхъ инцидентовъ, которые, впрочемъ, рдко случаются съ людьми, заботящимися о своей репутаціи и соблюденіи вншнихъ приличій.

Ночь была невыносимо жаркая, и поэтому Шельтонъ вышелъ съ сигарой на улицу. Какая-то женщина сбоку подошла къ нему и заговорила съ нимъ. Онъ увидлъ, что она была одною изъ тхъ женщинъ, которымъ благовоспитанные люди не должны выказывать симпатію, потому что это считается смшнымъ и неприличнымъ. Лицо у нея было красное, голосъ хриплый, и въ ней не было ничего привлекательнаго, кром линій ея тла, украшеннаго пестрымъ нарядомъ. Ея властный тонъ, раскраснвшееся лицо и сильный запахъ пачули вызвали у него чувство гадливости. Онъ вздрогнулъ, когда она дотронулась до его руки, и, отскочивъ отъ нея въ сторону, пошелъ быстре. Однако она продолжала итти за нимъ, тяжело дыша, и вдругъ ему стало жалко эту женщину, которая задыхалась, стараясь догнать его.

‘Единственное, что я могу сдлать — это заговорить съ нею’, подумалъ онъ и, остановившись, сказалъ ей суровымъ тономъ, въ которомъ однако сквозило состраданіе:

— Это невозможно!

Несмотря на ея улыбку, онъ видлъ по ея глазамъ, что она огорчена. Она что-то прошептала.

— Очень жалю,— сказалъ Шельтонъ.— Покойной ночи.

Женщина прикусила губу и глухо отвтила:

— Покойной ночи.

Шельтонъ быстро пошелъ дальше, но на углу улицы обернулся и увидалъ, что женщина убгаетъ со страхомъ и за ней гонится полицейскій, который, нагнавъ ее, схватилъ за руку.

Сердце Шельтона тревожно забилось. ‘Боже мой! Что же мн длать теперь?’ подумалъ онъ. Первымъ его движеніемъ было итти своей дорогой, не обращая вниманія ни на что, такъ какъ это его не касалось. Наврное такъ поступилъ бы каждый благовоспитанный человкъ, не желающій впутываться въ подобныя дла. Однако Шельтонъ все-таки повернулъ назадъ и остановился въ нсколькихъ шагахъ отъ полицейскаго.

— Спросите этого джентльмена! Онъ самъ заговорилъ со мной!— говорила женщина, но въ ея звенящемъ голос слышался страхъ.

— Знаемъ, знаемъ!— возразилъ полицейскій, продолжая тащить ее.

— Слушайте вы, полицейскій!— вскричала женщина рыдающимъ голосомъ.— Вдь и я должна доставать себ кусокъ хлба такъ же, какъ и вы!

Шельтонъ съ минуту стоялъ въ нершительности, но, замтивъ особенное выраженіе въ ея испуганномъ лиц, подошелъ къ нимъ. Полицейскій повернулся. При вид блдной толстой щеки полицейскаго, по которой спускался ремешокъ отъ фуражки, и его тупо свирпыхъ глазъ Шельтонъ испыталъ одновременно отвращеніе и страхъ, какъ будто вдругъ онъ очутился лицомъ къ лицу съ тмъ, что ненавидлъ и презиралъ и чего въ то же время какъ-то странно боялся. Казалось, онъ видлъ передъ собой холодную увренность закона и порядка, поддерживающаго сильныхъ и попирающаго ногами слабыхъ, видлъ воплощеніе той мерзости, съ которой ршаются бороться лишь люди, очень чистые духомъ. И вдь этотъ полицейскій только выполнялъ свою обязанность, что было самое непріятное!

— Слушайте, вы не станете обвинять ее?— съ трудомъ проговорилъ Шельтонъ.

— Это почему?— спросилъ полицейскій.

— Вы ошибаетесь, констэбль!

— О, я ошибаюсь?— воскликнулъ полицейскій, доставая свою записную книжку.— Пожалуйста, скажите мн ваше имя и адресъ. Мы должны длать донесенія о такихъ вещахъ.

— Во всякомъ случа,— сказалъ Шельтонъ, съ раздраженіемъ записывая свое имя,— я первый заговорилъ съ нею.

— Можетъ быть, вамъ придется завтра же утромъ явиться въ судъ и повторить это,— дерзко замтилъ полицейскій.

Шельтонъ посмотрлъ на него, стараясь придать повелительное выраженіе своему взгляду, и сказалъ:

— Вы должны быть осторожне, констэбль!

Однако, эти слова, когда онъ произнесъ ихъ, показались ему самому очень жалкими.

— Мы здсь не для того, чтобы забавляться!— грозно возразилъ ему полицейскій.

— Будьте осторожне, констэбль!— повторилъ Шельтонъ, не найдя ничего другого отвтить ему.

— Вы — джентльменъ, а я — только полицейскій,— сказалъ ему констэбль.— Вы имете богатства, а я имю власть!

Отчеканивъ эти слова, полицейскій взялъ женщину за руку и повелъ ее съ собой.

Шельтонъ свернулъ въ другую улицу и пошелъ въ Гриннингъ клубъ. Тамъ онъ услся въ кресло, въ углу, и сталъ смотрть на картины, которыми были увшаны стны. Онъ не чувствовалъ ни особенной жалости къ женщин, ни особеннаго негодованія противъ полицейскаго, а только сильнйшее недовольство собой.

— Что я могъ сдлать? Вдь этотъ негодяй былъ въ своемъ прав!— успокаивалъ онъ себя.

Но это не помогало. Мысли, одна другой непріятне, тснились въ его голов, и онъ не могъ отогнать ихъ.

‘Все равно, вдь мы создаемъ это явленіе, — думалъ онъ.— Кто-нибудь изъ насъ непремнно виноватъ тутъ. Мы не можемъ обходиться безъ такихъ женщинъ, да и не хотимъ. Но мы гонимъ ихъ на улицу. Пусть он тамъ шатаются! А въ это время мы сидимъ здсь и возмущаемся. Но разв мы что-нибудь длаемъ, чтобъ измнить это? Ровно ничего! Мы считаемъ свою систему самой высоконравственной, какая только существуетъ на свт. Мы пользуемся всми ея выгодами, не загрязняя даже края своихъ плащей. Страдаетъ только женщина. Но вдь она низшее существо,— пускай же терпитъ!..,

Онъ закурилъ папироску и веллъ служителю принести вина.

‘Я пойду въ судъ’, — ршилъ онъ, по сейчасъ же ему пришло въ голову, что этотъ случай непремнно попадетъ въ газеты. Мстная печать, конечно, не упуститъ такого хорошенькаго скандальчика, какъ столкновеніе джентльмена съ полицейскимъ. Шельтонъ уже видлъ передъ собой лицо отца Антоніи, почтеннаго члена магистратуры, живущаго по сосдству и съ удивленіемъ читающаго газету. Во всякомъ случа, если не онъ, то кто-нибудь другой увидитъ его имя въ газет и разскажетъ объ этомъ. Какъ можно упустить такой интересный случай! И Шельтонъ вдругъ понялъ съ ужасомъ, что если онъ хочетъ помочь этой женщин, то ему придется подтвердить на суд, что онъ первый заговорилъ съ нею.

‘Я долженъ, долженъ итти въ судъ!’ повторялъ онъ мысленно, чтобъ убдить себя, что онъ не трусъ.

Онъ не спалъ почти всю ночь, раздумывая надъ этой дилеммой и не зная, какъ разршить ее.

‘Но вдь я же не заговаривалъ съ нею первый, — думалъ онъ.— Я солгу, если скажу это, и вдобавокъ меня еще заставятъ присягнуть въ этомъ!’

Онъ старался убдить себя, что мать противъ его принциповъ, но въ глубин души онъ все же сознавалъ, что не поколебался бы солгать, если бы былъ обезпеченъ отъ послдствій. Простая гуманность требуетъ этого,— говорилъ онъ себ.

— Вдь я же ничего не сдлалъ? За что я долженъ пострадать?— повторялъ онъ себ.— Гд же справедливость?

Онъ ненавидлъ несчастную женщину, причинившую ему столько затрудненій. Но какъ только онъ останавливался на какомъ-нибудь ршеніи, передъ нимъ, словно кошмаръ, тотчасъ же появлялось лицо полицейскаго, съ его мутными, сердитыми глазами, выражающими тупую жестокость, и это заставляло его колебаться. Онъ заснулъ наконецъ, остановившись на ршеніи итти въ судъ и посмотрть, что будетъ.

Утромъ онъ проснулся, ощущая непріятную тревогу въ душ, и, вспоминая все, что было, долго лежалъ и думалъ:

‘Вдь я не принесу никакой пользы, если пойду въ судъ! Они, конечно, поврятъ полицейскому, и я только понапрасну очерню себя…’

Въ душ его опять началась борьба противоположныхъ ршеній и чувствъ. Теперь онъ говорилъ себ, что важно не то, что подумаютъ другіе люди, и даже не то, что ему, можетъ быть, пришлось бы дать ложную клятву. Самое главное тутъ — его невста, Антонія. Ради нея онъ не имлъ права ставить себя въ такое ложное положеніе, и это было бы неприлично съ его стороны.

Убдивъ себя въ этомъ, онъ отправился завтракать. Въ столовой было нсколько американцевъ, и личико одной молоденькой двушки напомнило ему личико его невсты. Ночной инцидентъ постепенно блднлъ въ его глазахъ, теряя то значеніе, которое онъ придалъ ему съ самаго начала. Въ судъ онъ не пошелъ и не совершилъ клятвопреступленія, но написалъ письмо въ мстную газету, обращая вниманіе на опасность для общества той власти, которую доставляетъ полиціи увренность въ ея непогршимости. Полицейскіе являются участниками правосудія и представителями права, поэтому ихъ слова считаются неоспоримыми. Они вс объединены общимъ интересомъ и корпораціоннымъ духомъ, а между тмъ, разв не могутъ встртиться среди нихъ такіе ловкіе парни, которые захотятъ воспользоваться своимъ положеніемъ и заслужить отличія по служб, благодаря безпомощности и беззащитности однихъ и трусости тхъ, которымъ есть что терять? Пусть же помнятъ т, въ чьихъ рукахъ находится священная обязанность выбирать людей на такія должности, насколько тутъ необходимы осторожность и обдуманность дйствій и какъ могутъ быть такимъ путемъ повергнуты въ прахъ идеи свободы и гуманности!…

Таковы были мысли, которыя онъ высказывалъ въ своемъ письм, но въ сущности это нисколько не облегчило его душевнаго состоянія, и его преслдовала мысль, что смлое и честное клятвопреступленіе, пожалуй, было бы гораздо честне этого письма въ газету. Впрочемъ, письмо такъ и не было напечатано, такъ какъ редакція газеты нашла это неудобнымъ.

Посл завтрака онъ нанялъ верховую лошадь и здилъ до полнаго утомленія. Когда онъ вернулся, то испыталъ ощущеніе человка, выздороввшаго посл тяжелой болзни. О происшествіи онъ старался не думать и даже не заглянулъ въ мстныя газеты. Но гд-то, въ глубин души, у него все еще шевелилось непріятное чувство недовольства собой и своей легкой побдой надъ рыцарскими побужденіями, свойственными его натур.

XX.
Холмъ-Оксъ.

Старый барскій домъ Деннантовъ стоялъ на возвышенномъ мст, немного въ сторон отъ прозжей дороги, вблизи хозяйственныхъ построекъ и садовъ, окруженныхъ высокими стнами. Аллея, ведущая къ дому, состояла изъ старыхъ вязовъ,— традиціоннаго дерева англійскихъ помстій, въ которомъ точно воплотились незыблемые принципы англійскаго семейнаго очага. Густыя, раскидистыя втви этихъ деревьевъ служили излюбленнымъ мстопребываніемъ грачей и лишь разъ въ годъ тамъ появлялась кукушка, какъ нарушительница установленныхъ правилъ, но оставалась недолго, точно почувствовавъ, что пребываніе ея здсь неумстно. По странной случайности, среди степенныхъ, могучихъ вязовъ тутъ замшалась высокая стройная осина, вчно трепещущая и точно напуганная своей собственной дерзостью.

Деревня находилась внизу, вся потонувшая въ зелени, откуда выглядывали лишь остроконечныя крыши коттэджей. Въ воздух носился запахъ сна, навоза и розъ, къ которому примшивалось временами пряное благоуханіе липы. Надъ деревней, съ другой стороны, церковь, стоявшая на холм противъ барской усадьбы, точно протягивала къ ней, надъ головами деревенскихъ жителей, свои невидимыя руки. Во всякомъ случа, эти два зданія: церковь и барскій домъ, какъ будто заслоняли собой деревню, отвлекая взоры всхъ проходящихъ и прозжающихъ по дорог.

Іюльское солнце жгло немилосердно, когда Шельтонъ вышелъ изъ Оксфорда по дорог въ Холмъ-Оксъ, но тмъ не мене Шельтонъ былъ блденъ, когда подошелъ къ дому и взялся за звонокъ.

— Миссисъ Деннантъ дома, Добсонъ?— спросилъ онъ у степеннаго и важнаго дворецкаго, открывшаго ему дверь вмсто лакея.

— Миссисъ Деннантъ ушла въ деревню, сэръ,— отвчалъ Добсонъ съ любезной улыбкой на своемъ кругломъ, безбородомъ лиц.— Но миссъ Антонія находится въ гостиной.

Шельтонъ поднялся по лстниц и остановился. Изъ-за запертой двери донеслись къ нему звуки гаммъ, и эти звуки смшивались въ его устахъ съ громкимъ біеніемъ его собственнаго сердца. Онъ простоялъ нсколько мгновеній, чтобы совладать со своимъ волненіемъ и, наконецъ, повернулъ ручку двери.

Антонія сидла за роялемъ и, наклонивъ голову, со вниманіемъ слдила за движеніями своихъ пальцевъ, разыгрывающихъ упражненія. Видно было, что она только что пришла отъ игры въ теннисъ, такъ какъ ея ракетка и шляпка были тутъ же брошены на кресло. Она была одта въ синюю короткую юбку и шелковую блузку цвта кремъ, съ широкимъ, отложнымъ воротникомъ. Лицо ея раскраснлось и брови слегка нахмурились, что придавало ей сосредоточенный видъ. Шельтонъ стоялъ и смотрлъ, не отрывая глазъ, на ея губы, тихо отсчитывающія такты, на ея пышные волосы, чистый, блый лобъ и тонкія, сдвинутыя темныя брови. Ея голубые, прозрачные, какъ ледъ, глаза были опущены, и легкій загаръ покрывалъ щеки. Но, какъ и прежде, прелестное личико Антоніи сохраняло отпечатокъ какого-то холоднаго спокойствія, и она казалась Шельтону странно далекой, хотя онъ находился возл нея.

Антонія повернула голову и, увидвъ его въ дверяхъ, тотчасъ же вскочила.

— Дикъ! Вотъ такъ потха!— вскричала она, протягивая ему об руки и улыбаясь. Но въ ея улыбк онъ ясно прочелъ: ‘Только, пожалуйста, не надо сантиментальностей!…’

— Разв вы не рады видть меня?— прошепталъ онъ.

— Рада, конечно. Какой вы смшной! Будто вы не знаете!… Ахъ, вы сбрили свою бородку!… Мама съ Сибиллой пошли въ деревню навстить старую миссисъ Гопкинсъ… Не пойдемъ ли въ садъ? Tea и мальчики играютъ въ теннисъ… Какъ это весело, что и вы здсь!…

Она взяла шляпку и надла ее на голову. Почти такого же роста, какъ Шельтонъ, она казалась еще выше, стоя съ поднятыми руками и прикалывая шляпку къ волосамъ, причемъ широкіе рукава ея блузки раздувались и шевелились, точно крылья.

— Мы должны сыграть одну партію въ теннисъ до завтрака. Вы можете взять мою другую ракетку.

— У меня съ собой нтъ никакихъ вещей, — смущенно проговорилъ Шельтонъ.

Ея спокойный взглядъ остановился на немъ.

— Вы можете переодться въ костюмъ Бернарда. Я подожду васъ, — сказала она и, взмахнувъ ракеткой, прибавила:— Попроворне!

Шельтонъ побжалъ наверхъ, въ комнату Бернарда — и переодлся, ощущая неловкое чувство человка, надвшаго чужое платье. Она ждала его въ передней, напвая какую-то псенку и постукивая ногой. Онъ подошелъ къ ней и, схвативъ ее за рукавъ, шепнулъ:

— Антонія!

Она вспыхнула и, оглянувшись на него черезъ плечо, сказала:

— Идемъ же, Дикъ!

Она выбжала черезъ открытую стеклянную дверь прямо въ садъ. Шельтонъ послдовалъ за нею. Когда они подошли къ площадк, Бернардъ Деннантъ прекратилъ игру и сердечно пожалъ руку Шельтону. Tea, стоявшая на другомъ конц, откинула назадъ свои короткіе, пышные волосы и, закрываясь рукой отъ солнца, побжала къ нимъ. Маленькій, двнадцатилтній мальчикъ, лежа на живот, игралъ съ визжавшей собачонкой.

— Алло, Тодди! Ахъ ты, маленькій шалунишка!…— воскликнулъ Шельтонъ, нагибаясь и сгребая въ руку его лохматые, курчавые волосы.

Вс окружили Шельтона и смотрли на него съ откровеннымъ любопытствомъ. Ему казалось, что за этимъ любопытствомъ скрывается какое-то недовріе и неодобреніе.

Когда партія кончилась и двушки услись отдыхать въ гамак подъ вязомъ, Шельтонъ и Бернардъ отправились вдвоемъ разыскивать въ трав заброшенные мячики.

— Знаете ли, дружище,— сказалъ Шельтону его старый школьный товарищъ,— мать не совсмъ довольна вами.

— Не довольна?— съ удивленіемъ спросилъ Шельтонъ.

— Я хорошенько не знаю, въ чемъ дло, но кое-что слышалъ и понялъ, что вы, повидимому, говорили странныя вещи Антоніи въ своихъ письмахъ.

Онъ произнесъ послднія слова съ язвительной улыбкой.

— Странныя вещи? Что это означаетъ?— съ раздраженіемъ спросилъ Шельтонъ.

— О, не спрашивайте меня! Мать говоритъ, что вы ее смущали, сбивали съ толку, утверждая, что она не видитъ, не сознаетъ и не можетъ видть, вслдствіе своего воспитанія, того, что есть на самомъ дл. Вы знаете, что это нехорошо?— прибавилъ Бернардъ, улыбаясь и качая головой.

Шельтонъ потупилъ глаза.

— Но если это такъ въ дйствительности?— проговорилъ онъ.

— Пускай! Только лучше вы сюда не приносите свою философію, дружище,— сказалъ Бернардъ.

— Философію?— повторилъ Шельтонъ съ удивленіемъ.

— Оставьте намъ наши священные предразсудки.

— Священные?— воскликнулъ Шельтонъ.— Ничего нтъ священне… Но онъ не кончилъ своей фразы и тихо добавилъ:— Я не понимаю.

— Идеализмъ, вотъ что это такое! Вы спускаетесь ниже плоскости практической политики, а это не нужно, голубчикъ. Нужно оставаться на поверхности.— Онъ нагнулся и, поднявъ послдній закатившійся мячикъ, сказалъ:— А вотъ и мать!

Шельтонъ увидалъ миссисъ Деннантъ и ея вторую дочь, Сибиллу. Миссисъ Деннантъ говорила что-то помощнику садовника, которому передала корзину, бывшую въ ея рукахъ.

— А, Дикъ, рада васъ видть здсь, наконецъ!— сказала она Шельтону, когда онъ подошелъ.

При каждой встрч съ миссисъ Деннантъ Шельтонъ неизмнно замчалъ въ ней особенныя типическія черты для женщины ея круга. Ему всегда казалось, что онъ видлъ очень много дамъ такихъ, какъ она. Вс ея несомннныя качества не заключали въ себ ничего индивидуальнаго и составляли только принадлежность ея класса. Вообще, въ ея глазахъ, классъ имлъ больше значенія, чмъ она сама, хотя у нея не было недостатка въ характер. Въ каждомъ ея движеніи, въ манерахъ и въ особенномъ акцент сказывалось ея аристократическое происхожденіе. Шельтонъ зналъ, что она никогда не оставалась праздной, что она много читала, но всегда сохраняла въ неприкосновенной чистот свои классовые взгляды, не допуская къ нимъ примси никакихъ чужеземныхъ понятій. Она занималась фотографіей, была предсдательницей мстной лиги, поддерживала общественныя связи, длала визиты богатымъ и посщала бдныхъ, участвовала въ разныхъ собраніяхъ, но свднія, получаемыя ею такимъ образомъ изъ обширныхъ и разнообразныхъ источниковъ, никогда не отражались на ея взглядахъ, полученныхъ ею въ готовомъ вид изъ того самаго резервуара, изъ котораго получали ихъ вс люди ея класса.

Но Шельтону она нравилась. Впрочемъ, она нравилась всмъ. Да и не могло быть иначе,— столько въ ней было утонченнаго изящества! Она была привтлива и мила со всми. Въ обращеніи съ-людьми, которые принадлежали къ ‘совершенно иной категоріи’ (она исключала отсюда викарія, хотя отецъ его и былъ молочнымъ торговцемъ), она была всегда одинаково любезна, но мягко и деликатно все-таки давала имъ понять разницу между ними и собой. Впрочемъ, это длалось ею какъ-то безсознательно. Она просто не могла поступать иначе, какъ и вс люди ея круга, воспитанные въ такихъ идеяхъ, благодаря систем, не допускающей ихъ съ дтства дышать тмъ воздухомъ, которымъ дышали вс остальные люди, за предлами ея круга. А что касается ея манеръ, то он такъ хорошо скрывали ея внутреннее ‘я’, что никто не могъ даже подозрвать о его существованіи.

Она заговорила съ Шельтономъ о садовник, котораго она только что отпустила движеніемъ руки, и Шельтонъ съ любезнымъ вниманіемъ слушалъ ея соболзнованія, высказываемыя по поводу этого слуги.

— Бдняга Буніанъ!— говорила она.— Онъ потерялъ жену полгода тому назадъ и сначала держался очень бодро, но теперь совершенно упалъ духомъ. Я все длала, чтобы заставить его встрепенуться. Такъ грустно видть его такимъ подавленнымъ. Ахъ, Дикъ, если-бъ только вы знали, какъ онъ искалчилъ мои новые розовые кусты! Боюсь, что онъ сходитъ съ ума. Мн придется-таки разстаться съ нимъ, съ этимъ бднягой!

Конечно, она сочувствовала Буніану или, скоре, допускала его право горевать — разумется, въ извстныхъ границахъ!— по поводу смерти жены. Это была вполн законная и, такъ сказать, санкціонированная церковью причина, но крайностей, эксцессовъ и тутъ не должно было быть!…

— Я сказала ему, что прибавлю ему жалованья,— продолжала она со вздохомъ.— Вдь онъ былъ такой прекрасный садовникъ раньше!… Кстати, это напоминаетъ мн, милый Дикъ, что мн надо поговорить съ вами. А теперь пойдемъ завтракать.

Она вынула записную книжку, въ которой сдлала помтки о своемъ посщеніи миссисъ Гопкинсъ, и, проглядывая ихъ, пошла въ домъ, сопровождаемая Шельтономъ. Разговоръ съ нимъ состоялся гораздо поздне, но Шельтонъ, вс мысли котораго были обращены къ отсутствующей Антоніи, не придалъ этому серьезнаго значенія.

— Вотъ что, Дикъ,— сказала она, растягивая по обыкновенію слова,— я не думаю, чтобы вы поступали правильно, вбивая въ голову Антоніи разныя идеи.

— Идеи!— пробормоталъ Шельтонъ въ смущеніи.

— Мы вс знаемъ,— продолжала миссисъ Деннантъ,— что въ мір далеко не все бываетъ такъ, какъ должно было бы быть.

Шельтонъ взглянулъ на нее. Она сидла за своимъ письменнымъ столомъ и писала записку епископу, приглашая его на обдъ. Она проговорила эти слова совершенно спокойно, безъ малйшей неловкости, но Шельтонъ былъ взволнованъ. Ужъ если она думаетъ, что не все въ порядк, то, значитъ, дйствительно многое идетъ не такъ, какъ должно!

— Не такъ, какъ должно?— пробормоталъ онъ въ смущеніи.

Она дружески посмотрла на него, но во взгляд ея глазъ, всегда напоминавшихъ ему почему-то кроткіе глаза зайца, Шельтонъ прочелъ непоколебимую твердость.

— Антонія показала мн нкоторыя изъ вашихъ писемъ, безполезно было бы отрицать, милый Дикъ, что въ послднее время вы слишкомъ много размышляли о разныхъ неподходящихъ вещахъ и сообщали свои размышленія Антоніи.

Шельтонъ понялъ, что онъ ошибся въ миссисъ Деннантъ. Она-то видла вещи въ настоящемъ свт, это не мшало ей поступать такъ, какъ она намревалась поступить со своимъ садовникомъ, котораго хотла отправить, потому что онъ ударился въ крайность въ своемъ гор. Надо принимать вещи, какъ он есть, даже понимая, что он не таковы, какъ должны были бы быть!

— Боюсь, что я не могу поступать иначе,— прошепталъ онъ.

— Дорогой мой, но вдь вы тогда не двинетесь впередъ!… Во всякомъ случа, я прошу васъ общать мн, что вы не будете говорить Антоніи объ этихъ вещахъ!…

Шельтонъ съ удивленіемъ взглянулъ на нее.

— О, вы прекрасно понимаете, что я хочу сказать!— проговорила она.

Шельтонъ сообразилъ, что онъ не долженъ заставлять ее выражаться ясне, такъ какъ этого не допускаетъ ея чувство приличія. Было бы съ его стороны жестоко, если-бъ онъ сталъ настаивать на этомъ и вынудилъ бы ее прямо взглянуть на то, что скрывается тамъ, глубоко внизу, подъ гладкой поверхностью жизни ея круга. Поэтому онъ отвтилъ:

— Ну, конечно!

Къ его удивленію она вдругъ покраснла и проговорила, запинаясь:

— Не говорите съ нею объ этихъ… бдныхъ… преступныхъ… о бракахъ… о супружеств… вы знаете?

Шелйтонъ склонилъ голову.— Неужели она не понимаетъ всей дикости того, что она требуетъ?— думалъ онъ.— Неужели она не сознаетъ лжи современнаго строя, не замчаетъ великаго контраста, заключающагося въ томъ, что одинъ обдаетъ на золот, а другой отыскиваетъ для себя пищу въ отбросахъ? Неужели ей не бросается въ глаза нелпость того, чтобы супруги продолжали жить вмст, ненавидя другъ друга, что они должны лицемрить ради поощренія другихъ въ добродтели? Неужели она не видитъ глубокаго противорчія между христіанской моралью, христіанской проповдью и признаніемъ только собственныхъ правъ, ненавистью къ иностранцамъ только потому, что они иностранцы, прославленіемъ войны и тому подобными вещами?… Впрочемъ, это было вполн естественно съ ея стороны,— ршилъ Шельтонъ,— такъ какъ всю свою жизнь она старалась не замчать лжи во всхъ этихъ вещахъ, и она не хочетъ, чтобы Антонія научилась замчать эту ложь. Она должна жить такъ, какъ живутъ вс люди ея круга…

Размышленія Шельтона были прерваны приходомъ Антоніи. Сверкающая, какъ всегда, молодостью и весельемъ, она точно догадывалась, что говорили о ней, и была этимъ недовольна. Усвшись возл него, она стала разспрашивать его о молодомъ иностранц, о которомъ онъ ей писалъ, и при этомъ выраженіе любопытства въ ея холодно блестящихъ голубыхъ глазахъ навело на него нкоторыя сомннія. Поняла ли она то чувство, которое руководило имъ, когда онъ писалъ ей объ этомъ?

— Я надюсь, что онъ все же вполн порядочный человкъ,— сказала она,— и вс эти вещи, которыя онъ разсказывалъ вамъ про себя, были только…

— Порядочный?— воскликнулъ Шельтонъ нетерпливо.— Я не понимаю хорошенько, что означаетъ это слово.

Она посмотрла на него такими глазами, какъ будто хотла ему сказать:

‘Ну, какъ вы можете говорить такія вещи, Дикъ?…’ Шельтонъ слегка погладилъ ея рукавъ.

— Разскажите намъ о мистер Крукер,— сказала она, оставляя безъ вниманія его робкую ласку.

— Это сумасшедшій!— отвчалъ Шельтонъ.

— Какъ сумасшедшій? Вы такъ восхищались имъ въ своихъ письмахъ?

— Это правда, — возразилъ Шельтонъ, немного сконфуженный,— Онъ на самомъ дл вовсе не сумасшедшій… то-есть, я бы желалъ быть наполовину такимъ сумасшедшимъ, какъ онъ.

— Кто сумасшедшій? Томъ Крукеръ?— вмшалась миссисъ Деннантъ, оборачиваясь къ нимъ.— Ахъ, да! Я знала его мать. Она была урожденная Спрингеръ.

— Прошелъ онъ въ недлю это разстояніе?— вдругъ спросила Tea, появившаяся въ окн, съ котенкомъ на рукахъ.

— Я не знаю,— вынужденъ былъ отвтить Шельтонъ.

Tea откинула волосы со лба и, встряхнувъ головой, проговорила тономъ выговора:

— Странно, что вы даже не поинтересовались узнать это!…

Антонія нахмурилась, но тотчасъ же обратилась къ Шельтону:

— Вы такъ были добры къ этому молодому иностранцу, Дикъ,— прошептала она, улыбаясь, — что у меня даже явилось желаніе посмотрть на него.

— Мн кажется, я сдлалъ для него такъ мало, что меньше даже не могъ бы сдлать,— отвтилъ онъ угрюмо.

Лицо Антоніи снова приняло холодное выраженіе.

— Я не вижу, что еще могли бы вы сдлать?— сказала она надменно.

Страстное желаніе приблизиться къ ней, проникнуть въ ея душу, и въ то же время страхъ и тоска охватили его. Сознаніе своихъ промаховъ и безплодности своихъ усилій заставило болзненно сжаться его сердце.

XXI.
Въ деревн.

Когда Шельтонъ возвращался назадъ, въ Оксфордъ, то на дорог встртилъ отца Антоніи, котораго не засталъ дома во время своего визита.

— А, Шельтонъ!— воскликнулъ мистеръ Деннантъ веселымъ тономъ.— Радъ видть васъ здсь, наконецъ! Разв вы уже уходите?…

Онъ взялъ подъ руку Шельтона и предложилъ ему пройтись съ нимъ немного по деревн.

Они еще ни разу не встрчались посл помолвки Антоніи, и Шельтонъ испытывалъ теперь сильное замшательство въ его присутствіи. Ему казалось неудобнымъ, что онъ идетъ рядомъ съ нимъ и молчитъ. Шельтонъ чувствовалъ, что онъ долженъ сказать что-нибудь отцу своей невсты, но, не находя умстныхъ словъ, только искоса поглядывалъ на него. Мистеръ Деннантъ шелъ, размахивая своей желтой тросточкой и ударяя ею по своимъ ботфортамъ. Онъ возвращался посл верховой прогулки, когда встртился со своимъ будущимъ зятемъ.

— Фермеры говорятъ, что ныншній годъ неблагопріятенъ для урожая плодовъ,— замтилъ, наконецъ, Шельтонъ, взглянувъ на поля и огороды деревни.

— Мой милый другъ, вы, очевидно, совсмъ не знаете фермеровъ,— сказалъ мистеръ Деннантъ.— Намъ бы слдовало повсить нсколько фермеровъ, и это принесло бы большую пользу. Какая ерунда! Земляника у меня превосходно уродилась.

— Но мн кажется, что вообще въ этомъ климат человкъ иметъ право брюзжать иногда,— возразилъ Шельтонъ, стараясь отдалить непріятный моментъ, когда разговоръ долженъ будетъ коснуться щекотливаго предмета, интересующаго ихъ обоихъ.

— О, да! О, да!— согласился мистеръ Деннантъ.— Взять хотя бы насъ, бдныхъ землевладльцевъ! Вдь если-бъ я не могъ бранить своихъ фермеровъ иногда, то былъ бы несчастнйшимъ человкомъ… Нтъ, взгляните вы на эти луга! Видали ли вы что-нибудь красиве? А они еще хотятъ, чтобы я имъ сбавилъ арендную плату!..

Шельтонъ промолчалъ.

— Если-бъ они сказали, что морозъ повредилъ куропаткамъ, то въ этомъ еще былъ бы какой нибудь смыслъ, — продолжалъ мистеръ Деннантъ.— Но что же вы можете ожидать отъ нихъ? Эти люди ничего не соображаютъ.

Шельтонъ съ трудомъ перевелъ дыханіе и, не глядя на него, проговорилъ:

— Все же очень жестоко, сэръ…

— Да, очень жестоко,— прервалъ его мистеръ Деннантъ.— Но какъ же быть? Приходится имть фермеровъ. Не будь ихъ, то тутъ, наврное, водились бы зайцы!

Шельтонъ судорожно засмялся и снова искоса поглядлъ на своего будущаго тестя, желая угадать, какія мысли скрываются въ его голов. Мистеръ Деннантъ нахмурился, и губы его искривились.

— Мн никогда не приходилось имть дло съ фермерами,— сказалъ, наконецъ, Шельтонъ.

— Не имли съ ними дла? Счастливецъ! Это такого сорта Люди, которые всего больше испытываютъ наше терпніе… наравн съ дочерьми!

— Однако вы, сэръ, врядъ ли можете ожидать, чтобы я…— началъ Шельтонъ.

— Пожалуйста!… Пожалуйста!… Я ничего не говорю!— прервалъ его мистеръ Деннантъ.— Мн кажется, намъ угрожаетъ опасность вымокнуть,— прибавилъ онъ, поглядвъ на небо.

Огромная черная туча закрыла солнце, и нсколько большихъ, тяжелыхъ капель упали на шляпу мистера Деннанта. Шельтонъ въ душ обрадовался ливню. По крайней мр, такимъ образомъ онъ избжитъ разговора съ мистеромъ Деннантомъ. Онъ, конечно, долженъ говорить съ нимъ, но лучше онъ это сдлаетъ поздне…

— Я пойду,— сказалъ онъ.— Я не боюсь дождя. А вы, сэръ, лучше вернитесь назадъ.

— Богъ мой! Вдь въ этомъ коттэдж живетъ мой арендаторъ,— проговорилъ мистеръ Деннантъ со своей обычной, неторопливой манерой.— Этотъ негодяй также охотится на моей земл. За это мы, по крайней мр, можемъ попросить у него убжища отъ дождя, какъ вы думаете?

Улыбаясь саркастически, мистеръ Деннантъ тотчасъ же направился къ хорошенькому коттэджу, привтливо выглядывающему изъ-за окружающихъ зеленыхъ кустовъ. Дверь открыла двушка, такихъ же лтъ и такого же роста, какъ Антонія.

— А, Фёбе! Вашъ отецъ дома?— спросилъ мистеръ Деннантъ.

— Нтъ,— отвчала двушка, красня.— Отецъ вышелъ, мистеръ Деннантъ.

— Очень жаль. Но вы, можетъ быть, впустите насъ въ домъ, чтобы укрыться отъ дождя?

Хорошенькая Фёбе тотчасъ же ввела ихъ въ гостиную коттэджа и, сдлавъ имъ поклонъ, вышла изъ комнаты.

— Какая прелестная двушка!— замтилъ Шельтонъ.

— Да, очень хорошенькая. Тутъ почти вс молодые парни бгаютъ за ней. Но она не хочетъ оставлять своего отца. Впрочемъ, онъ въ самомъ дл очаровательный, этотъ негодяй, ея отецъ!— сказалъ мистеръ Деннантъ.

Шельтонъ внезапно почувствовалъ, что онъ не можетъ избжать разговора, что онъ долженъ сказать что-нибудь отцу своей невсты. Но онъ не зналъ, какъ начать разговоръ, что ему сказать. Онъ подошелъ къ окну. Дождь лилъ ливмя, но узенькая золотистая полоска на горизонт общала скорый конецъ.

‘Боже мой!— думалъ Шельтонъ.— Я долженъ, долженъ заговорить съ нимъ объ этомъ! Сказать ему что-нибудь, какъ бы это ни было глупо, и, наконецъ, отдлаться отъ этого мучительнаго чувства! Онъ, наврное, ждетъ, что я заговорю’…

Однако Шельтонъ не могъ заставить себя выговорить ни единаго слова. Вс его способности какъ будто были парализованы. Онъ стоялъ и смотрлъ, какъ дождь лилъ потоками.

— Какой ужасный ливень!— проговорилъ онъ, не оборачиваясь.

Между тмъ, казалось, такъ легко было сказать:

‘Я люблю вашу дочь и постараюсь сдлать ее счастливой!’

Но эти слова не сходили у него съ языка и онъ продолжалъ съ величайшимъ интересомъ смотрть на то, что длалось снаружи, какъ будто еще никогда не видлъ такого сильнаго дождя. Мистеръ Деннантъ ничего не отвтилъ на его замчаніе о дожд, и молчаніе стало до такой степени обременительнымъ, что Шельтонъ, наконецъ, ршился. Но когда онъ отвернулся отъ окна и взглянулъ на мистера Деннанта, то вдругъ снова почувствовалъ смущеніе! Деннантъ уставилъ глаза въ пространство, и видъ у него былъ озабоченный и серьезный. Однако, какъ только онъ замтилъ, что Шельтонъ на него смотритъ, то лицо его приняло прежнее насмшливо-веселое выраженіе, и онъ тотчасъ же воскликнулъ:

— Вотъ такъ погода! Какъ разъ для утокъ!…

Когда онъ это говорилъ, то въ глазахъ его проглядывала явная боязнь, какъ бы Шельтонъ не коснулся щекотливаго вопроса.

— Я не въ состояніи выразить…— поспшно началъ Шельтонъ.

— Да, да, чертовски непріятно вымокнуть!— прервалъ его мистеръ Деннантъ и даже заплъ какую-то шутливую псенку по этому поводу, потомъ вдругъ снова обратился къ Шельтону:— Вы, конечно, будете у насъ на обд, на будущей недл, а? Великолпно! Будетъ епископъ Блументальскій и старый сэръ Джекъ Буквелль. Я непремнно скажу своей жен, чтобы она посадила васъ между ними. (Онъ снова заплъ шуточные куплеты.) Знаете ли, епископъ вдь яростный врагъ развода? Ну, а старый Буквелль, по крайней мр, два раза былъ приглашенъ въ бракоразводный судъ. Ха, ха!…

— Не хотите ли чаю, джентльмены?— спросила Фёбе, остановившись въ дверяхъ.

— Нтъ, благодарю васъ, Фёбе, — сказалъ мистеръ Деннантъ и когда она, красня, вышла, то онъ прошепталъ, обращаясь къ Шельтону:— Слдовало бы ее выдать замужъ. Просто грхъ держать на привязи такую двушку. Ея отецъ — страшный эгоистъ!…

Мистеръ Деннантъ посмотрлъ въ сторону, какъ будто смутился собственными словами, и тотчасъ же замурлыкалъ себ подъ носъ какую-то псенку. Шельтонъ внезапно понялъ, что отецъ его невсты, такъ же какъ и онъ, хотлъ бы выразить свои чувства по этому поводу, но тоже не находилъ словъ. Эта мысль подйствовала на Шельтона ободряющимъ образомъ.

— Вы знаете, сэръ…— началъ онъ.

— Слава Богу!— вскричалъ мистеръ Деннантъ.— Дождь пересталъ! Идемъ скоре, другъ мой. Оставаться дольше было бы опасно, снова попадемъ подъ ливень!

Съ обычной любезностью онъ придерживалъ дверь, чтобы пропустить Шельтона, и проговорилъ:

— Я думаю, что намъ надо здсь разстаться, не правда ли? Счастливаго пути…

Онъ протянулъ свою сухую, желтоватую руку, которую Шельтонъ крпко пожалъ, бормоча:

— Очень благодаренъ!…

Мистеръ Деннантъ понялъ, что Шельтонъ догадался о его замшательств, и это, видимо, было ему непріятно. Лицо его приняло суровое, почти надменное выраженіе.

— Благодарность почти равносильна пороку. Разв вы не согласны съ этимъ?— сказалъ онъ съ кривой усмшкой,— Покойной ночи!

Шельтонъ приподнялъ шляпу и, такъ же круто повернувшись, какъ это сдлалъ мистеръ Деннантъ, Пошелъ своей дорогой, раздумывая о томъ, что и онъ играетъ роль въ комедіи, какая возможна только въ Англіи. Но чувство неловкости, испытанное имъ раньше, исчезло. Онъ улыбался, вспоминая свое замшательство. Въ сущности они оба разговаривали и держали себя такъ, какъ подобаетъ держать себя джентльменамъ того круга, къ которому они оба принадлежали. Распространяться о своихъ чувствахъ было бы неприлично. И Шельтонъ улыбался, думая о мистер Деннант, о себ, о завтрашнемъ дн, и съ наслажденіемъ вдыхалъ ароматъ земли и травы, наполнявшій воздухъ, освженный дождемъ…

XXII.
Въ помщичьемъ дом.

Время завтрака было самымъ пріятнымъ временемъ въ Холмъ-Окс, когда общество собиралось въ большой, свтлой столовой и вело спокойную бесду о разныхъ предметахъ. Говорили о погод, о собакахъ, о лошадяхъ, о сосдяхъ, о партіяхъ въ крокетъ и даже о литератур. Въ іюл въ Холмъ-Окс собиралось избранное общество, прізжали гости изъ Лондона, утомленные лондонскимъ сезономъ. Деннанты никогда не перезжали въ Лондонъ на время сезона. Они рдко проводили тамъ больше двухъ недль и предпочитали жизнь въ деревц. Даже Антонія посл своего перваго сезона въ Лондон, когда ее начали вывозить, настаивала на скорйшемъ возвращеніи домой и объявила, что лондонскіе балы — это ‘скучная вещь’.

Когда Шельтонъ вернулся изъ своего путешествія, сезонъ только что начался. Въ Холмъ-Оксъ постоянно прізжали гости. Вс были утомлены и рады были отдохнуть на свжемъ воздух. Старинныя спальни наверху, наполненныя запахомъ цвтовъ, теперь постоянно были заняты прізжими. Къ каждому изъ этихъ гостей въ отдльности Шельтонъ относился симпатично, но когда вс собирались вмст, то онъ неизмнно чувствовалъ склонность наблюдать и критиковать ихъ. Но благодаря своей обычной любезности и боязни обратить на себя вниманіе, онъ не возбуждалъ ни въ комъ подозрній и оставался по наружности такимъ же благовоспитаннымъ и скромнымъ человкомъ, какимъ онъ всегда казался, сохраняя свои сужденія про себя. Онъ раздлилъ всхъ гостей, прізжающихъ въ Холмъ-Оксъ, на дв категоріи: одни принимали вещи, какъ он есть, безъ всякихъ сомнній и ропота, другіе относились къ нимъ съ насмшливой веселостью. Но въ вопросахъ морали они, повидимому, принимали установленный кодексъ безъ малйшей критики. Шельтонъ немедленно почувствовалъ, что если бы онъ сталъ высказывать свои личные взгляды на этотъ счетъ, то не только вызвалъ бы удивленіе, но оказался бы до нкоторой степени чуждымъ тому обществу, къ которому принадлежалъ. Онъ зналъ, что на такіе вопросы наложенъ запретъ и свтскіе разговоры должны вестись въ мягкомъ, шутливомъ тон, свойственномъ благовоспитаннымъ людямъ. Однако Шельтону, несмотря на его воспитаніе, такой тонъ никогда не удавался, и его неспособность попасть въ тонъ обществу длала его немного подозрительнымъ въ глазахъ свтскихъ людей, собиравшихся у Деннантовъ. Онъ впервые ясно почувствовалъ это, и у него самого возникло сомнніе, можетъ ли онъ оставаться джентльменомъ въ глазахъ общества, страдая такой болзненной страстью доискиваться корня вещей, анализировать поступки и заглядывать въ душу людей? Съ точки зрнія свтскаго круга это было недопустимо. Одинъ изъ гостей, по имени Эджбастонъ, очень изящный господинъ, съ прекрасными манерами, но производившій на Шельтона впечатлніе полнйшаго ничтожества, однажды смутилъ его своимъ замчаніемъ. Говорили о какомъ-то неизвстномъ Шельтону лиц, и Эджбастонъ небрежно сказалъ про него:

— Это плохо воспитанный малый. Онъ самъ хорошенько не знаетъ, что ему нужно!…

У Шельтона внезапно возникло подозрніе, что такое же мнніе онъ, наврное, высказываетъ и о немъ. Все здсь, повидимому, было классифицировано, взвшено и оцнено надлежащимъ образомъ. Напримръ, британецъ оцнивался выше всякаго другого человка, кто бы онъ ни былъ. Прежде всего англичанинъ, а потомъ уже человкъ! Прежде всего жена, а потомъ женщина! Такія вещи или обстоятельства жизни, съ которыми эти люди не могли быть знакомы по личному опыту, вызывали у нихъ только любопытство или же явное осужденіе. Но во всемъ и всегда соблюдались строжайшимъ образомъ принципы высшихъ классовъ.

Нервное состояніе, въ которомъ находился Шельтонъ, значительно усиливало его воспріимчивость и то, что прежде проходило незамченнымъ для него, производило на него теперь глубокое впечатлніе. Онъ никогда не обращалъ вниманія раньше на тонъ, которымъ мужчины говорили о женщинахъ вообще. Это не былъ враждебный или презрительный тонъ, а лишь слегка насмшливый. Но онъ допускался лишь въ разговор о другихъ женщинахъ, а не о своихъ женахъ, матеряхъ или сестрахъ. Раздумывая объ этомъ, Шельтонъ пришелъ къ заключенію, что въ высшихъ классахъ каждый мужчина считалъ священной только свою собственность и разршалъ себ изощрять свое остроуміе лишь по адресу другихъ женщинъ. Точно такъ же Шельтона впервые поразило и отношеніе этого круга къ происходящей войн. Ее осуждали съ точки зрнія интересовъ своего класса, оттого, что ‘Джекъ и Питеръ такіе-то’ были убиты, а бдный ‘Тедди такой-то’ потерялъ руку! Человчество вообще и страна совершенно не принимались въ расчетъ, а только одни высшіе классы. Дальше горизонта своихъ собственныхъ владній, повидимому, никто изъ нихъ не заглядывалъ.

Однажды поздно вечеромъ, когда прекратились игра на билліард и музыка и дамы удалились въ свои комнаты, Шельтонъ вернулся въ курительную комнату и услся въ одно изъ свободныхъ большихъ креселъ, стоявшихъ полукругомъ у камина, который топился даже лтомъ. Онъ только что попрощался съ Антоніей и былъ полонъ мыслями о ней, поэтому не сразу обратилъ вниманіе на общество, собравшееся въ этой комнат, наполненной табачнымъ дымомъ. Его сосдъ вывелъ его изъ задумчивости, поставивъ со звономъ свой пустой стаканъ на столъ позади него и снова опустившись въ кресло. Шельтонъ тогда замтилъ, что мужчины полулежали въ креслахъ, запрокинувъ головы и вытянувъ ноги. Со стаканами вина въ рукахъ и держа въ зубахъ сигары, они разговаривали о лучшихъ отеляхъ въ разныхъ европейскихъ городахъ, гд можно найти полнйшій комфортъ. Толстякъ, сидвшій рядомъ съ Шельтономъ, назвалъ какой-то отель, гд, по его словамъ, можно было пользоваться турецкими банями, не платя за это отдльно.

— Ну, если вы желаете пользоваться турецкими банями, то совтую вамъ похать въ Будапештъ. Тамъ он великолпны,— вмшался въ разговоръ высокій молодой человкъ, только что вошедшій въ комнату.

— Вотъ ужъ нтъ!— возразилъ ему другой.— Мн разсказывалъ одинъ мой знакомый, что бани въ Будапешт — ничто въ сравненіи съ банями въ Софіи.

— Пустяки,— объявилъ толстякъ.— Если ужъ говорить правду, то ничто не можетъ сравниться съ Багдадомъ!

Вс были заинтересованы вопросомъ, можетъ или не можетъ что-нибудь сравниться съ Багдадомъ въ этомъ отношеніи. Шельтонъ не могъ принять участія въ этомъ разговор и чувствовалъ себя такимъ ничтожнымъ, потому что совсмъ не зналъ тхъ мстъ, о которыхъ каждый изъ присутствующихъ разсказывалъ съ такимъ восторгомъ, уснащая свой разсказъ веселыми анекдотами. Увы! Шельтонъ совсмъ не умлъ разсказывать анекдотовъ и поэтому не могъ заслужить названія ‘славнаго малаго, весельчака и спортсмена’.

— А вы были когда-нибудь въ Багдад?— робко спросилъ онъ своего сосда толстяка.

Но тотъ даже не отвтилъ ему, а принялся разсказывать какой-то необыкновенный анекдотъ, вызвавшій громкій смхъ присутствующихъ.

За исключеніемъ Антоніи, съ которой онъ постоянно искалъ встрчъ, Шельтонъ очень мало видлся съ дамами, гостившими въ Холмъ-Окс. Согласно принятому обычаю въ англійскихъ помстьяхъ, мужчины и женщины насколько возможно избгали другъ друга. Они встрчались за столомъ или за игрой въ крокетъ или теннисъ, въ другое же время держались, по-восточному, совершенно особнякомъ.

Однажды Шельтонъ, отыскивая Антонію, вошелъ въ маленькую гостиную, гд собрались дамы и, повидимому, вели какой-то споръ. Шельтонъ хотлъ скромно удалиться, но ему показалось это неловкимъ, такъ какъ всмъ стало бы ясно, что онъ искалъ тутъ только свою невсту, поэтому онъ слъ въ сторон и сталъ слушать.

Тетушка Шарлотта сидла у окна въ низенькомъ кресл и что-то вышивала шелками, слушая, повидимому, съ большимъ вниманіемъ какую-то даму, стоявшую съ книгой въ рукахъ и точно произносившую проповдь. Видъ у нея былъ ршительный, и въ глазахъ свтилась почти фанатическая вра въ справедливость своихъ сужденій. Одта она была съ намренной простотой, точно желая этимъ показать, что ей нтъ никакого дла до мннія другихъ.

— Мн ршительно все равно, что они говорили вамъ,— сказала она,— но я вынесла на основаніи своего опыта заключеніе, что лучше всего обращаться съ бдными, какъ съ дтьми.

Лэди, сидвшая съ газетой въ рукахъ, повернулась къ говорившей, зашуршавъ своими шелковыми юбками.

— Я нахожу, что ‘бдные’ — необыкновенно занимательные люди,— сказала она, улыбаясь, причемъ голосъ ея зазвучалъ какъ-то особенно рзко.

Сибилла Деннантъ, сидвшая на соф, разразилась веселымъ, серебристымъ смхомъ и, замтивъ Шельтона, скромно сидв-‘ шаго въ углу, обратилась къ нему:

— А вотъ и Дикъ! Ну, Дикъ, скажите ваше мнніе о бдныхъ?

Шельтонъ оглянулся съ замшательствомъ. Пожилыя дамы посмотрли на него, и въ ихъ взгляд онъ прочелъ полное пренебреженіе. ‘Ну, что можетъ сказать этотъ молодой человкъ?— казалось, говорили они.— Какихъ дльныхъ замчаній можно ожидать отъ него?…’

— Мнніе о бдныхъ?…— проговорилъ онъ съ замшательствомъ.— У меня нтъ никакого мннія о нихъ.

Дама, стоявшая съ книгой въ рукахъ, фамилія которой была миссисъ Маттокъ, взглянула съ усмшкой на даму, читавшую Times, и сказала:

— Быть можетъ, это оттого, что вы не имли съ ними такъ много дла, какъ лэди Беннингтонъ, въ Лондон?

Лэди Боннингтонъ только зашуршала шелковымъ платьемъ въ отвтъ.

— О, миссисъ Маттокъ, разскажите намъ про лондонскія трущобы!— вскричала Сибилла.— Должно быть, это преинтересно. Здсь такъ смертельно скучно. Ничего тутъ мы не видимъ, кром фланелевыхъ юбочекъ, которыя мы шьемъ для нихъ!…

— Милая моя,— обратилась къ ней миссисъ Маттокъ,— бдные совсмъ не таковы, какими вы ихъ себ представляете.

— Нтъ, знаете ли, я думаю, что они вообще славные,— вдругъ вмшалась тетка Шарлотта, поднимая голову надъ своимъ вышиваніемъ.

— Вы такъ думаете?— рзко отвтила миссисъ Маттокъ.— Я же нахожу, что они только ропщутъ и больше ничего.

— На меня они не ропщутъ. Они чрезвычайно милы со мной,— сказала лэди Боннингтонъ и посмотрла на Шельтона съ злобной улыбкой.

Онъ не могъ удержаться отъ мысли, что нужно обладать сверхчеловческимъ мужествомъ, для того чтобы осмлиться роптать въ присутствіи этой богатой, деспотической особы.

— Это самые неблагодарные люди на свт,— возразила миссисъ Маттокъ.

‘Тогда зачмъ же вы идете къ нимъ?’ — подумалъ Шельтонъ, но миссисъ Маттокъ продолжала, точно отвчая на его мысль:

— Мы должны длать добро, должны исполнять свой долгъ, но что касается благодарности…

Лэди Боннингтонъ замтила, саркастически усмхаясь:

— Бдняки? Имъ приходится столько выносить!…

— А маленькія дти? Вдь это такъ трогательно!…— проговорила тетка Шарлотта съ пылающими щеками и заблествшими глазами.

— Дти? О, разумется!— отвчала миссисъ Маттокъ.— Я просто выхожу изъ терпнія всякій разъ, видя, до какой степени они заброшены! У насъ вдь принято сантиментальничать, когда дло касается бдныхъ.

Лэди Боннингтонъ опять зашуршала шелками. Шельтонъ взглянулъ на ея великолпную фигуру, самоувренный профиль, взбитые черные волосы, подернутые серебряными нитями, на сверкающіе рубины и брилліанты массивнаго золотого браслета, охватывающаго кисть руки, державшей Times, и у него мелькнула мысль, что ее, пожалуй, не назовешь сантиментальной…

— Я знаю, что бдные не всегда ужъ такъ нуждаются, но они никогда не бываютъ довольны!— продолжала миссисъ Маттокъ, и ея добродушное лицо, покрытое мелкой стью морщинъ, выразило искреннее огорченіе. Вдь вс ея самыя лучшія намренія, исходившія изъ глубины ея добраго сердца, оказывались безплодными, благодаря непрактичнымъ и недовольнымъ бднымъ и это въ самомъ дл угнетало ее.— Длайте, что хотите,— сказала она съ горечью,— удовлетворить вы ихъ ничмъ не можете. Они или злобствуютъ на то, что имъ оказывается помощь, или же принимаютъ эту помощь, но никогда не поблагодарятъ васъ за нее.

— О!— прошептала тетка Шарлотта.— Какъ это нехорошо!…

Въ душ Шельтона все усиливалось непріязненное чувство, заставившее его, наконецъ, рзко сказать:

— Я поступилъ бы точно такъ же, будь я на ихъ мст.

Миссисъ Маттокъ окинула его взоромъ, а лэди Боннингтонъ, уставившись глазами въ Times и звеня браслетами, проговорила:

— Мы должны были бы поставить себя на ихъ мсто.

Шельтонъ не могъ удержаться отъ улыбки, представивъ себ лэди Боннингтонъ на мст какого-нибудь бдняка.

— О, я всегда ставлю себя на ихъ мсто!— воскликнула миссисъ Маттокъ.— Я отлично понимаю ихъ чувства. Однако неблагодарность все же — отталкивающая черта!

— Они просто не въ состояніи вообразить себя на вашемъ мст,— проговорилъ Шельтонъ и, почувствовавъ внезапно приливъ храбрости, окинулъ комнату испытующимъ взоромъ. Да, на всемъ здсь лежалъ отпечатокъ спокойнаго довольства и ничто не переходило разъ установленныя рамки. Обстановка этой комнаты, каждая картинка, каждый предметъ, каждая дама, сидящая въ ней,— все это соотвтствовало установленнымъ образцамъ. Совершенно отличаясь другъ отъ друга, вс тутъ казались одинаковыми, точно произведенія искусства на нкоторыхъ выставкахъ, пропитанныя однимъ и тмъ же духомъ и сдланныя по одному шаблону, согласно указаніямъ какого-нибудь одного оригинальнаго ума. И комната эта, какъ казалось Шельтону, вполн подходила къ сидящимъ въ ней людямъ, не допускающимъ крайностей ни въ работ, ни въ манерахъ, ни въ разговор, ни во вншности, ни даже въ теоріи. Нарушеніе этого правила было бы почти равносильно преступленію.

XXIII.
Праздные вопросы.

Выйдя изъ гостиной, Шельтонъ пошелъ въ другія комнаты, надясь гд-нибудь найти Антонію. Онъ увидалъ ея сестру Тею, которая сидла у окна вмст съ другой молоденькой двушкой и о чемъ-то оживленно разговаривала. Об бросили на него такой взглядъ, что онъ пожелалъ провалиться сквозь землю. Проходя черезъ переднюю, онъ наткнулся на мистера Деннанта, который направлялся въ свой рабочій кабинетъ съ кипой какихъ-то бумагъ, похожихъ съ виду на офиціальныя бумаги.

— А, Шельтонъ?— сказалъ онъ.— У васъ немного растерянный видъ. Не можете найти своего алтаря?

Шельтонъ засмялся и отвтилъ:

— Да!

Онъ пошелъ дальше, по ему не повезло. Въ столовой сидла миссисъ Деннантъ и составляла списокъ книгъ, которыя надо было привезти изъ Лондона. Увидвъ Шельтона, она спросила его:

— Скажите мн ваше мнніе, Дикъ. Вс читаютъ эту вещь Катерины Эстерикъ, но мн кажется, что это длается только изъ-за заглавія.

— Можетъ быть,— отвчалъ Шельтонъ.— Всякій читаетъ книгу по какой-нибудь причин…

— Ну, я ненавижу длать то, что длаютъ другіе, не имя для этого другихъ основаній, кром того, что вс такъ длаютъ,— сказала миссисъ Деннантъ.— Я вычеркиваю эту книгу.

— Прекрасно!— одобрилъ Шельтонъ.

Миссисъ Деннантъ принялась отмчать каталогъ.

— Вотъ тутъ новое произведеніе Линсида,— продолжала она.— Хотя я не очень высокаго мннія о немъ, но мн кажется, его книги надо имть въ дом.

Она отмтила еще нсколько авторовъ и затмъ сказала про одного изъ нихъ:

— Не знаю, какъ поступить съ его книгой? Говорятъ, онъ — большой шарлатанъ, но вс его читаютъ…— Она нершительно взглянула на Шельтона.— Я думаю все-таки, что ее надо взять… Какъ вы полагаете?

Она продолжала отмчать книги, нагнувшись надъ каталогомъ, и часто вопросительно взглядывала на Шельтона, когда у нея появлялось сомнніе. Но все-таки въ своихъ сужденіяхъ о книг она руководствовалась большею частью степенью ея распространенія.

— Вы, кажется, ищете Антонію?— спросила она наконецъ.— Вотъ что, если вы пойдете въ садъ и увидите Буніана, то пожалуйста, Дикъ, пошлите его ко мн. Онъ совсмъ никуда не годится теперь! Я, конечно, понимаю его чувства… Но, право же, онъ заходитъ слишкомъ далеко въ этомъ отношеніи!…

Получивъ такое порученіе, Шельтонъ вышелъ изъ столовой, оставивъ миссисъ Деннантъ съ ея каталогомъ. Однако, прежде чмъ итти въ садъ, онъ заглянулъ въ билліардную. Антоніи тамъ не было, а вмсто нея онъ увидлъ толстощекаго джентльмена съ выхоленными усами, который, въ одиночеств, упражнялся на билліард. Онъ остановился, когда вошелъ Шельтонъ, и тотчасъ же обратился къ нему, отдувая почему-то щеки:

— Сыграемъ-ка партію?

Шельтонъ выразилъ сожалніе, что онъ не можетъ, такъ какъ ему некогда. Толстощекій джентльменъ, потрогивая кончики своихъ усовъ, спросилъ его съ любопытствомъ:

— Какая же ваша любимая игра, въ которой вы сильны?

— Право, не знаю,— отвчалъ Шельтонъ съ замшательствомъ.

Мистеръ Маббей, — такъ звали толстощекаго джентльмена,— повертлъ кіемъ и затмъ снова сталъ въ позицію, готовясь нанести ударъ и пустить шаръ въ лузу.

— Какой же толкъ, если вы сами этого не знаете?— сказалъ онъ, глядя вслдъ Шельтону, который торопливо вышелъ въ садъ. Но не усплъ онъ пройти небольшую аллею, какъ къ нему подошелъ другой джентльменъ. Это былъ высокій молодой человкъ, съ тонкими чертами лица и голубоватыми жилками на вискахъ. Онъ гулялъ безъ шляпы, и откинутый воротникъ его рубашки оставлялъ открытой его шею. Своей наружностью онъ напоминалъ образцы утонченнаго англійскаго типа, встрчающіеся на картинахъ, и даже выраженіе его лица было точно такое. Онъ шелъ по алле навстрчу Шельтону и тотчасъ же остановился, увидвъ его и загородивъ ему дорогу.

— Ага, Шельтонъ! И вы вышли погулять?— сказалъ онъ непринужденнымъ тономъ.

Они пошли рядомъ, загорлое лицо Шельтона, его нсколько угрюмые глаза и упрямый подбородокъ представляли рзкій контрастъ съ самодовольнымъ выраженіемъ правильнаго, точно нарисованнаго лица молодого человка.

— Я слышалъ отъ Галидома, что вы собираетесь выставить свою кандидатуру въ парламентъ?— сказалъ молодой человкъ.

Шельтонъ вспомнилъ автократическую манеру Галидома устраивать чужія дла и, засмявшись, спросилъ:

— Разв я похожъ на кандидата?

Молодой человкъ съ нкоторымъ удивленіемъ оглянулъ Шельтона. Пожалуй, и въ самомъ дл онъ не похожъ на человка, желающаго попасть въ парламентъ! Шельтону показалось, что онъ смотритъ на него съ такимъ же выраженіемъ, съ какимъ посмотрлъ на него Маббей, изумляясь его чудачеству.

— Вы продолжаете службу въ министерств внутреннихъ длъ?— спросилъ его Шельтонъ.

— Да,— отвчалъ молодой человкъ, нагнувшись надъ розовымъ кустомъ, чтобы понюхать только что расцвтшую розу.— Эта служба очень подходитъ для меня. Она оставляетъ мн много времени для занятія искусствомъ.

— Это должно быть очень интересно, — замтилъ Шельтонъ, ища взглядомъ Антонію.— Я никогда не занимался ничмъ подобнымъ.

— Никогда?— воскликнулъ молодой человкъ, проводя рукой по волосамъ.— Такъ что же вы длаете, чортъ возьми?

Шельтонъ не зналъ, что отвтить. Онъ вообще никогда не задумывался надъ этимъ вопросомъ.

— Право, не знаю,— проговорилъ онъ съ замшательствомъ.— Всегда найдется что-нибудь такое, что можетъ заинтересовать человка…

— Надо имть къ чему-нибудь пристрастіе, чтобы жизнь представляла какой-нибудь интересъ,— замтилъ молодой человкъ.

— Интересъ?— угрюмо повторилъ Шельтонъ.— Я нахожу, что жизнь сама по себ достаточно интересна.

— Хотя бы и такъ,— возразилъ молодой человкъ, првидимому, несогласный съ такимъ взглядомъ на жизнь, — но надо еще что-нибудь большее. Отчего вы не займетесь рзьбой по дереву? Знаете ли, когда меня утомитъ моя служба, офиціальныя бумаги и тому подобныя вещи, то я принимаюсь за рзьбу по дереву, и это служитъ для меня отдохновеніемъ и развлеченіемъ, какъ игра въ хоккей.

— У меня нтъ никакого влеченія къ такому занятію,— отвчалъ Шельтонъ.

Молодой человкъ задумчиво покрутилъ свой тонкій усъ и прибавилъ:

— Вы увидите, что безъ этого нельзя. Надо имть какое-нибудь любимое занятіе. Что вы будете длать, когда состаретесь?… Вотъ вы бросили адвокатуру! Скажите, неужели вамъ не бываетъ скучно оттого, что вамъ нечего длать?

Шельтону стало неловко. Не могъ же онъ сказать, что теперь онъ влюбленъ и этого вполн достаточно, чтобы наполнить его жизнь. Ничего не длать — это недостойно мужчины. Но вдь дйствительно онъ никогда не чувствовалъ потребности въ какомъ-нибудь занятіи! Онъ ничего не отвтилъ своему собесднику, но тотъ, повидимому, нисколько не смутился его молчаніемъ. Онъ заинтересовался старинными солнечными часами, стоящими на небольшой площадк, и обошелъ ихъ кругомъ.

— Какой чудный образчикъ искусства!— сказалъ онъ.— Я не видалъ лучшаго!

Онъ еще разъ обошелъ кругомъ колонку, и будь Шельтонъ боле наблюдательнымъ, то замтилъ бы блескъ жадности въ его спокойныхъ глазахъ.

— Я такъ и думалъ!— воскликнулъ онъ.— 1690 годъ! Лучшій періодъ!— Онъ провелъ пальцемъ по краю.— Какая великолпная линія, такая ясная и чистая! Теперь вдь о такихъ вещахъ не заботятся,— прибавилъ онъ съ презрніемъ къ равнодушію вандаловъ, и его лицо снова приняло прежнее спокойное и самодовольное выраженіе.

Они пошли дальше по алле, по направленію къ огородамъ, и взоры Шельтона попрежнему обыскивали каждый тнистый уголокъ. Ему хотлось сказать своему спутнику: ‘Я не могу останавливаться. Я спшу’. Но что-то неуловимое въ этомъ корректномъ молодомъ человк вынуждало Шельтона подавлять свои чувства. Ему такъ и казалось, что какъ только онъ заговоритъ, то услышитъ въ отвтъ: ‘Чувства?… Все это очень хорошо, но вамъ нужно что-нибудь большее… Зачмъ вы’не займетесь рзьбой по дереву?… Чувства?… Я знаю, что это такое. Я родился въ Англіи и кончилъ въ Кембридж!…’

— Вы еще долго проживете здсь?— вдругъ спросилъ онъ Шельтона.— Я, вроятно, завтра поду къ Галидомамъ. Можетъ быть, я васъ увижу тамъ? Славный этотъ Галидомъ! Какая у него чудная коллекція гравюръ!…

— Нтъ,— отвчалъ Шельтонъ,— я останусь здсь.

— А?…— протянулъ молодой человкъ.— Деннанты очень милые люди.

— Да,— отвчалъ Шельтонъ, чувствуя, что краснетъ и поэтому отворачиваясь въ сторону, какъ будто затмъ, чтобы сорвать втку смородины.

— Въ особенности мила ихъ старшая дочь,— продолжалъ молодой человкъ.— Удивительно хорошо воспитана. Это прелестная двушка…

Шельтонъ слушалъ эти восхваленія своей невсты, испытывая странное ощущеніе не то удовольствія, не то какой-то обиды.

Смущенно улыбаясь, онъ поторопился сказать:

— Полагаю, вы знаете, что мы съ нею помолвлены?

— Въ самомъ дл?— сказалъ молодой человкъ и снова спокойно оглядлъ Шельтона.— Я не зналъ этого. Поздравляю васъ!…

Шельтонъ догадывался о его мысляхъ: ‘Вы человкъ со вкусомъ,— какъ будто говорилъ его взглядъ.— Эта двушка украситъ любую гостиную’.

— Благодарю васъ,— сказалъ ему Шельтонъ.— А вотъ и она!… Вы меня извините, мн надо поговорить съ нею…

XXIV.
Въ раю.

Антонія тихо напвала какую-то псенку, идя около цвтовъ, окружающихъ уголъ старой каменной стны сада. Иногда она останавливалась возл какого-нибудь цвтка, нюхала его или, сорвавъ его, прикладывала къ своему лицу, гладила имъ по щек и затмъ бросала въ траву смятый цвтокъ, не переставая напвать.

Когда спутникъ Шельтона скрылся изъ вида, то Шельтонъ могъ безпрепятственно предаваться созерцанію любимой двушки. Еще два-три мсяца — и вс перегородки, стоящія между нимъ и этимъ неразгаданнымъ юнымъ созданіемъ, рушатся. Они составятъ одно нераздльное цлое. Онъ будетъ знать вс ея мысли, а она будетъ знать его мысли, побужденія, желанія. Они ничего не будутъ скрывать другъ отъ друга, и другіе будутъ думать и говорить о нихъ, какъ о чемъ-то нераздльномъ. И все это случится посл того, какъ они простоятъ вмст полчаса въ церкви, обмняются кольцами и подпишутъ свои имена!…

Солнце золотило ея волосы,— она была безъ шляпы,— заливало румянцемъ ея щеки и сообщало всмъ ея движеніямъ какую-то особенную знойную нгу. Оно пригрвало ее своими лучами, какъ пригрвало цвты и окружающихъ кругомъ наскомыхъ. Она вся была движеніе, свтъ и краски…

Вдругъ она обернулась и увидла стоящаго Шельтона.

— А, Дикъ!— воскликнула она,— Вотъ хорошо! Дайте мн носовой платокъ, чтобы положить эти цвты.

Она указала ему кипу цвтовъ, которые держала въ рук. Ея чистосердечные глаза, такіе же голубые, какъ незабудки, были такъ же прозрачны и холодны, какъ ледъ. Но въ ея улыбк отражалось солнце, все заливавшее своими лучами. Она смялась, складывая своими тоненькими пальчиками стебельки цвтовъ. Ея жемчужные зубы сверкали между полуоткрытыми пунцовыми губами, щеки пылали и вся она казалась пропитанной тепломъ и свтомъ. Шельтонъ не могъ наглядться на нее, чувствуя, что теряетъ разсудокъ.

— Наконецъ я васъ нашелъ!— прошепталъ онъ дрожащими губами.

Она откинула голову назадъ и, крикнувъ: ‘Ловите!’ — бросила ему охапку цвтовъ. И подъ этимъ цвточнымъ дождемъ, теплымъ и ароматнымъ, онъ упалъ на колни, пряча лицо въ цвты, чтобы скрыть бушевавшія въ немъ чувства, грозившія вырваться наружу. Антонія продолжала рвать цвты и, набравъ ихъ изрядное количество, бросала ихъ Шельтону, осыпая его плечи, руки и шляпу. Она лукаво улыбалась, точно понимая, что заставляетъ его страдать въ эту минуту. И Шельтонъ чувствовалъ, что она это знаетъ.

— Вы не устали?— спросила она.— Надо набрать еще цлую кипу. Эти цвты нужны для букетовъ въ спальни, а вдь ихъ у насъ четырнадцать! Я не понимаю, какъ могутъ люди жить безъ цвтовъ! А вы какъ думаете объ этомъ?

Она стояла надъ нимъ, у самой его головы, зарываясь лицомъ въ большой пучокъ гвоздикъ, который держала въ рук. Шельтонъ, не поднимая глазъ отъ цвтовъ, разбросанныхъ передъ нимъ на трав, отвтилъ съ усиліемъ:

— Я думаю, что я могъ бы обойтись безъ нихъ.

— Бдненькій Дикъ! Бдненькій Дикъ!— пропла она, отходя отъ него. Солнце освщало ея нжный профиль и щеки, залитыя румянцемъ, и на груди ея играли солнечные блики. Она нарвала резеды и снова такъ близко подошла къ Шельтону, что почти коснулась его плеча. Но онъ не поднималъ головы и съ бурно бьющимся сердцемъ, тяжело дыша, сортировалъ разсыпанные цвты. Резеда осыпала его шею, и запахъ этихъ цвтовъ ударялъ ему въ лицо.

— Вамъ не надо сортировать цвты,— сказала она ему.

Что это? Не нарочно ли она такъ поступаетъ, не хочетъ ли окончательно вскружить ему голову, заставить потерять разсудокъ? Онъ украдкой посмотрлъ на нее, но она уже отошла дальше, наклоняясь къ цвтамъ и нюхая ихъ.

— Мн кажется, я вамъ только мшаю,— проворчалъ онъ съ усиліемъ.— Лучше я уйду!

Антонія засмялась.

— Мн нравится, когда вы стоите на колняхъ. Вы такой забавный!— Говоря это, она бросила въ него пучокъ гвоздики.— Хорошо пахнетъ, не правда ли?

— Слишкомъ хорошо!… О, Антонія! Зачмъ вы это длаете?…

— Что длаю?

— Разв вы сами не понимаете, что вы длаете?

— Что я длаю? Собираю цвты!

И она снова нагнулась къ цвтамъ, рвала и нюхала ихъ.

— Этого достаточно,— сказалъ Шельтонъ.

— О нтъ! Нисколько… Собирайте ихъ вмст, если… если вы любите меня!

— Вы знаете, что я васъ люблю,— отвчалъ Шельтонъ смягченнымъ тономъ.

Антонія посмотрла на него черезъ плечо. Лицо ея выражало недоумніе.

— Я нисколько не похожа на васъ!— сказала она.— Какіе цвты вы хотите имть въ своей комнат?

— Выбирайте сами.

— Васильки и алыя гвоздики. Маки слишкомъ легкомысленны, а блыя гвоздики слишкомъ б…

— Блы!— подсказалъ Шельтонъ.

— А резеда слишкомъ тверда и слишкомъ…

— Душистая! Но почему вы остановились на василькахъ?

— Потому что они темные и глубокіе.

— Ну, а зачмъ вы выбираете алую гвоздику?

— Потому что…— Она вспыхнула и, согнавъ пчелу, которая услась на ея юбку, договорила:— Потому что въ васъ есть что-то такое, чего я не понимаю!…

— А!— сказалъ онъ.— Ну, а какіе цвты долженъ я дать вамъ?

Она заложила руки за спину.

— Вс остальные цвты годятся для меня.

Шельтонъ взялъ изъ массы цвтовъ, лежащей передъ нимъ, исландскій макъ, на длинномъ, прямомъ стебл, съ согнутой головкой, блыя гвоздики и втки твердой, пахучей резеды и протянулъ ей.

— Вотъ это вы сами!— проговорилъ онъ.

Но она не шевельнулась.

— О нтъ, это не то!— сказала она. Ея пальцы, за спиной медленно срывали и мяли лепестки кроваво-краснаго мака, который былъ у нея въ рук. Она покачала головой, и на губахъ ея появилась сверкающая, торжествующая улыбка.

Онъ бросилъ цвты, которые держалъ въ рукахъ, и, обнявъ ее, притянулъ къ себ и поцловалъ въ губы. Но руки его тотчасъ же опустились. Она не выказала сопротивленія и не чувствовала, повидимому, ни стыда, ни страха, но его поразило странное, холодное и недоумвающее выраженіе ея глазъ.

— Значитъ, она вовсе не хотла искушать меня своимъ заигрываніемъ!— подумалъ онъ съ удивленіемъ и гнвомъ.— Что же она имла въ виду?

И онъ смотрлъ на нее удивленными глазами, чувствуя себя въ то же время, какъ побитая собака, онъ былъ встревоженъ и огорченъ ея поведеніемъ.

XXV.
Прогулка верхомъ.

— Куда теперь?— спросила Антонія, останавливая лошадь, когда они повернули на главную улицу Оксфорда.— Мн не хочется возвращаться по той же самой дорог, Дикъ!

— Мы можемъ похать по другой дорог, но это будетъ гораздо дальше, и я боюсь, что вы устанете,— сказалъ Шельтонъ.

Антонія покачала головой. Она не боится усталости! Тнь отъ ея широкой соломенной шляпы падала на ея щеку и Шельтонъ видлъ только ея розовое ушко, прозрачное въ лучахъ солнца. Посл поцлуя въ саду въ ихъ отношеніяхъ произошла какая-то неуловимая перемна. По наружности она оставалась прежнимъ славнымъ товарищемъ, равнодушнымъ и веселымъ, но Шельтонъ чувствовалъ, что въ ней совершился какой-то внутренній переломъ. Своимъ поступкомъ онъ точно запятналъ ея непорочную чистоту и хотя теперь старался уничтожить это пятно, но слдъ отъ него все же оставался. Антонія принадлежала къ самому цивилизованному обществу самой цивилизованной расы въ мір, поставившей своимъ девизомъ слдующее: ‘Пусть мы любимъ и ненавидимъ, работаемъ, женимся, но никогда, ни въ какихъ случаяхъ мы не должны давать волю своимъ чувствамъ! Пусть наша жизнь будетъ такъ же гладка, какъ и наши лица, на которыхъ не должно появляться никакихъ складокъ, даже подъ вліяніемъ смха. Только при такомъ условіи мы можемъ считать себя дйствительно цивилизованными людьми’… Шельтонъ нарушилъ это правило обязательной сдержанности и чувствовалъ, что ее сндаетъ смутное безпокойство. То, что онъ далъ волю своимъ чувствамъ, было вполн естественно и, пожалуй, могло только удивить ее. Но онъ вызвалъ у нея сознаніе, что и она могла выпустить себя изъ рукъ, а это уже было совсмъ другое! Такое обнаруживаніе своихъ чувствъ было бы съ ея стороны вопіющимъ нарушеніемъ приличій.

— Вы ничего не имете противъ того, чтобы я захалъ въ отель и узналъ, нтъ ли для меня писемъ?— спросилъ Шельтонъ.

Антонія кивнула головой. Они остановились у стараго отеля, it Шельтону подали тоненькій, грязный конвертъ съ хорошо знакомымъ почеркомъ. Письмо было написано три дня тому назадъ, и Шельтонъ прочелъ его, когда они похали назадъ.

‘Mon cher monsieur Shelton!— писалъ Луи Ферранъ.— Въ третій разъ берусь за перо, чтобы написать вамъ, но такъ какъ мн не о чемъ писать, кром какъ о своихъ неудачахъ, то я все колебался и откладывалъ свое письмо до лучшихъ дней. Мною овладло такое глубокое уныніе, что если бы я не чувствовалъ себя все-таки обязаннымъ сообщить вамъ о своей судьб, то, кажется, не нашелъ бы въ себ достаточно мужества, чтобы написать вамъ. Дла идутъ все хуже и хуже. По разсказамъ, здсь еще никогда не бывало такого плохого сезона. Ничего не удается. Между тмъ, я вынужденъ исполнять тысячи мелочей, которыя наполняютъ мое время, но приносятъ мн слишкомъ мало, чтобы поддержать мою жизнь. Я просто не знаю, что мн длать. Но одно для меня ясно: ни въ какомъ случа я не вернусь сюда на слдующій годъ. Хозяинъ этого отеля, мой патронъ, — одинъ изъ безчисленныхъ образцовъ такихъ людей, которые не воруютъ и не длаютъ подлоговъ только потому, что не имютъ въ этомъ нужды. Они не нарушаютъ законовъ супружества, потому что это сопряжено съ рискомъ для нихъ и гибелью ихъ репутаціи. Они не играютъ и не пьютъ, потому что на это у нихъ нехватаетъ смлости. Они ходятъ въ церковь потому только, что туда ходятъ ихъ сосди. Они не совершаютъ убійства, потому что ничто не вынуждаетъ ихъ къ этому, такъ же какъ къ воровству и подлогу. Но если-бъ даже имъ понадобилось совершить воровство или подлогъ, то у нихъ нехватило бы на это смлости. Что же можно найти въ этихъ людяхъ, достойное уваженія? А между тмъ они по льзуются чрезвычайнымъ уваженіемъ и составляютъ три четверти такъ называемаго общества. Правила, которымъ подчиняются эти благородные джентльмены, заключаются въ томъ, чтобы закрывать глаза, когда нужно, никогда не напрягать своихъ мыслительныхъ способностей и плотно затворять двери, чтобы не проникли съ улицы голодные псы и не могли бы укусить!…’

Дойдя до этого мста, Шельтонъ остановился, чувствуя что Антонія смотритъ на него тмъ вопросительнымъ взглядомъ, который всегда нагонялъ на него ужасъ. Въ ея глазахъ онъ какъ будто читалъ холодный вопросъ. ‘Ну что-жъ,— казалось, говорилъ ея взглядъ.— Я готова выслушать васъ. Но говорите мн лишь то, что можетъ вцушить довріе, не заставляя слишкомъ утруждать себя размышленіями’.

— Это письмо отъ молодого иностранца,— сказалъ онъ, отвчая на ея нмой вопросъ и продолжая читать про себя:

‘У меня есть глаза и я вижу. У меня есть чутье, чтобы различать шарлатанство. Я вижу, что ничто не можетъ сравниться со ‘свободой мысли’. Они все могутъ отнять отъ меня, но этого не отнимутъ! Я не вижу для себя никакой будущности здсь и, конечно, давно бы ухалъ отсюда, если-бъ у меня были деньги. Но, какъ я уже сообщилъ вамъ, я зарабатываю здсь лишь столько, сколько нужно, чтобы не умереть съ голоду. Мн все опротивло. Пожалуйста, не обращайте вниманія на мои іереміады! Вы знаете, какой я пессимистъ. Я все же не теряю мужества. Надясь, что вы здоровы, сердечно жму вашу руку и подписываюсь:

Преданный вамъ Луи Ферранъ.

Фолькстонъ, отель ‘Имперскій Павлинъ’.

Шельтонъ держалъ открытое письмо въ рукахъ, негодуя на ту странную смуту, которую всегда вызывалъ въ его душ Ферранъ. Этотъ чужеземный бродяга какъ-то ухитрялся заставлять звенть въ его сердц невдомыя струны, издававшія стонъ, звучавшій, какъ призывъ къ возмущенію.

— Что онъ пишетъ?— спросила Антонія.

Показать ей письмо или нтъ? Если онъ этого не сдлаетъ теперь, то какъ онъ станетъ поступать, потомъ, когда они поженятся?…

— Не знаю… какъ сказать,— отвчалъ Шельтонъ.— Это все не очень веселыя вещи…

— Каковъ онъ, Дикъ? То-есть, я хочу сказать, похожъ ли онъ на настоящаго джентльмена или… вообще?

Шельтонъ подавилъ желаніе расхохотаться.

— Онъ иметъ очень приличный видъ въ сюртук. Его отецъ былъ виноторговецъ,— отвчалъ онъ.

Антонія ударила хлыстомъ по своей юбк и прошептала:

— Разумется, я не желаю знать, если въ его письм есть что-нибудь такое, чего я не должна слушать.

Но, вмсто того чтобы смягчить Шельтона, эти слова какъ разъ произвели на него противоположное дйствіе. Идеаломъ жены въ его глазахъ была отнюдь не та, отъ которой нужно было бы скрывать половину жизни!

— Я только сказалъ, что это вовсе не веселыя вещи,— повторилъ онъ, запинаясь.

— Ну, и прекрасно!— вскричала она и погнала свою лошадь впередъ.— Я ненавижу все, что носитъ мрачный характеръ.

Шельтонъ прикусилъ губы. Не его вина, что половина міра такъ мрачна! Онъ зналъ, что ея слова направлены противъ него, и, какъ всегда, онъ испугался, замтивъ признаки ея неудовольствія. Онъ тотчасъ же поскакалъ за ней и, нагнавъ ее, спросилъ:

— Что это значитъ? Вы на меня сердитесь?

— О, нтъ!

— Голубушка моя, что же мн длать, если на свт такъ много мрачныхъ вещей? У насъ вдь есть глаза, чтобы видть…

Антонія, не глядя на него, отвтила:

— Пусть такъ. Но я не хочу видть мрачныя стороны жизни. И не понимаю, зачмъ вамъ надо ихъ видть? Нехорошо быть недовольнымъ!

Она снова пустила лошадь вскачь.

Разв это его вина, если существуетъ столько различныхъ людей и столько различныхъ точекъ зрнія, выходящихъ за предлы ея опыта? Съ какой стати нашъ классъ берется покровительствовать?— думалъ онъ. Вдь мы — единственные изъ людей, не имющіе понятія о томъ, что въ дйствительности представляетъ жизнь!

Онъ пустилъ лошадь галопомъ, и куски высохшаго дерна, вмст съ пылью, полетли ему въ лицо. Но онъ не замчалъ ничего, имя въ виду только одну цль — нагнать Антонію. Онъ почти настигъ ее, но она снова ускакала отъ него, точно играя съ нимъ. Наконецъ, она остановила лошадь у далекой изгороди и начала обмахивать вткой свое разгоряченное лицо.

— Ага, Дикъ! Я такъ и думала, что вамъ никогда меня не догнать,— воскликнула она и, нагнувшись къ своей лошади, потрепала ея шею. Бока ея лошади бурно вздымались и покрывались потомъ.

— Намъ слдуетъ хать тише, если вообще мы хотимъ вернуться домой,— проворчалъ Шельтонъ, слзая съ лошади и ослабляя подпругу.

— Не будьте такимъ злюкой, Дикъ!— сказала Антонія.

— Нельзя было такъ скакать. Лошади устали. Лучше было бы вернуться той же дорогой.

Антонія опустила вожжи и поправила волосы на затылк

— Это нисколько не интересно: впередъ и назадъ! Ненавижу такую прогулку!— объявила она.

— Хорошо,— сказалъ Шельтонъ. Онъ подумалъ, что если они подутъ другой дорогой, то она дольше пробудетъ съ нимъ.

Дорога вела на вершину холма, откуда открывался видъ, напоминающій виды Саксоніи. Спустившись съ холма, они въхали въ лсъ. Тропинка была настолько узкая, что Шельтонъ, хавшій рядомъ съ Антоніей, почти касался ногой боковъ ея лошади. Они хали молча нсколько времени. Глаза Антоніи блестли, щеки пылали и она казалась настоящимъ воплощеніемъ молодости и радости жизни. Но въ ея улыбк было что-то ршительное и недоброе.

Шельтонъ положилъ руку на гриву ея лошади и спросилъ:

— Что побудило васъ общать выйти за меня замужъ?

Она улыбнулась и отвтила тоже вопросомъ:

— А васъ что побудило?

— Меня?— вскрикнулъ онъ.

Она опустила свою руку на его руку и прошептала:

— О Дикъ!

— Я бы хотлъ быть всмъ для васъ,— пролепеталъ онъ.— Какъ вы думаете, будетъ это?

— Разумется!— отвчала Антонія.

Разумется! Это слово могло означать и очень мало, и очень много.

Антонія посмотрла на рку, сверкавшую внизу дороги извилистой серебристой лентой.

— Дикъ,— обратилась она къ Шельтону,— вдь такъ много есть на свт прекрасныхъ вещей, и мы можемъ сдлать такъ много!

Онъ не зналъ, что она подразумвала подъ этими словами. Думала ли она о томъ, что они поймутъ другъ друга? Или имъ суждено только длать видъ, что они понимаютъ другъ друга, какъ это установлено почтеннымъ обычаемъ для всхъ супруговъ ея класса?…

Они перехали рку на паром и долго опять хали молча. Между тмъ сумерки постепенно сгущались позади деревьевъ. Вчно трепещущія осины и заблествшіе въ листв рога молодого мсяца, чуть освщенныя серебристымъ свтомъ полянки, тихое журчаніе воды и шуршаніе крыльевъ ночныхъ наскомыхъ, пряный запахъ лсного шиповника и цвтущихъ травъ, длинныя, странныя тни и неопредленные звуки, доносившіеся съ полей,— все это дйствовало на Антонію, подчиняя ее обаянію лтняго вечера, и она молчала, точно упивалась окружающей красотой, и, пустивъ лошадь тихимъ шагомъ, широко раскрыла свои блестящіе глаза. Но Шельтонъ видлъ въ ней самой воплощеніе этой красоты. Онъ смотрлъ на нее и думалъ, что она была истинной дщерью своей страны, прекрасной, гордой, самодовольной и свободной…

Онъ тоже безмолвствовалъ, ощущая лишь бурное біеніе своего безпокойнаго сердца.

XXVI.
Перелетная птица.

Ложась спать въ эту ночь, Шельтонъ вспомнилъ о письм Феррана и снова прочелъ его.

‘Бдняга опять нуждается въ деньгахъ’, подумалъ онъ, испытывая неопредленное, непріятное чувство въ душ. Какая польза оказывать постоянную помощь этому человку, повидимому, совершенно безнадежному и неисцлимому? Разв не лучше, наконецъ, предоставить его собственной судьб ради блага общества? Шельтонъ признавался, что его привлекало утонченное бродяжничество Феррана и онъ сталъ благотворить ему, вмсто того чтобы отдавать деньги на разныя благотворительныя учрежденія, миссіи въ чужихъ странахъ, госпитали и т. д. Разв это не сантиментальная глупость съ его стороны — протягивать руку помощи человку, не имющему на это никакихъ правъ, только потому, что онъ попался на дорог? Надо, наконецъ, провести границу…

Но въ глубин души у него шевелилась непріятная мысль, что въ сущности онъ лицемритъ самъ съ собой. Ему просто не хочется разставаться съ деньгами!… Устыдившись, онъ слъ въ рубашк къ своему письменному столу и написалъ Феррану записку съ выраженіемъ сочувствія. Онъ просилъ его сообщать о своихъ передвиженіяхъ и прибавлялъ, что прилагаетъ къ письму чекъ.

Письмо было написано на почтовой бумаг со штемпелемъ и гербомъ Холмъ-Окса. Но чекъ онъ забылъ вложить въ конвертъ, залетвшая въ комнату ночная бабочка, кружившаяся около свчи, отвлекла его мысли. Онъ поймалъ красивое наскомое и нсколько времени разсматривалъ его, а потомъ подошелъ къ окну и выпустилъ бабочку на свободу. Постоявъ еще немного у окна, онъ вернулся къ постели и легъ. Письмо осталось лежать на стол и было взято утромъ, вмст съ платьемъ для чистки. О чек Шельтонъ такъ и не вспомнилъ.

Однажды утромъ, спустя недлю, одъ сидлъ въ курительной комнат и слушалъ разсказы Маббея о томъ, сколько дикихъ утокъ онъ убилъ 12 августа прошлаго года и сколькихъ онъ намренъ лишить жизни того же числа въ этомъ году. Въ самый разгаръ его охотничьяго краснорчія вдругъ пріоткрылась дверь, и на порог показался дворецкій, обратившійся къ Шельтону съ такимъ видомъ, какъ будто намревался сообщить ему какую-то роковую тайну.

— Васъ спрашиваетъ какой-то молодой человкъ, сэръ,— сказалъ онъ.— Но я не знаю, пожелаете ли вы видть его?

— Какой такой молодой человкъ?— удивился Шельтонъ.— Какого онъ вида?

— Мн кажется, онъ похожъ на иностранца, сэръ. Одтъ въ сюртукъ, но, судя по виду, должно быть, онъ прошелъ пшкомъ большое разстояніе…

Шельтонъ поспшно всталъ. Это описаніе встревожило его.

— Гд онъ находится?— спросилъ Шельтонъ.

— Я провелъ его въ маленькую гостиную молодыхъ барышень, сэръ.

— Хорошо. Я сейчасъ иду,— сказалъ Шельтонъ и, сбгая по лстниц, подумалъ:— Что это ему вздумалось? Чортъ возьми!…

Со смшаннымъ чувствомъ удовольствія и досады онъ увидлъ Феррана въ маленькой комнат, исключительно предназначавшейся для юныхъ обитательницъ дома и ихъ любимцевъ среди животнаго міра. Клтки съ птицами, мячи и ракетки для тенниса, альбомы, книги съ картинами и разныя принадлежности рукодлія, разбросанныя въ комнат,— все подтверждало, что тутъ собирались обыкновенно молодыя двушки и дамы, гостившія въ Холмъ-Окс. Ферранъ стоялъ у большой клтки съ канарейками, держа обими руками шляпу и нервная улыбка слегка кривила его губы. Онъ былъ одтъ въ старый сюртукъ Шельтона, плотно застегнутый, и даже могъ бы казаться изящнымъ въ этомъ костюм, если-бъ не слды утомительнаго путешествія. Пенснэ, нсколько закрывавшее его циничные голубые глаза, смягчало выраженіе его лица, но даже среди этой чужой, непривычной обстановки, онъ сохранялъ видъ человка, отлично понимающаго все и остающагося при всякихъ обстоятельствахъ врнымъ самому себ. Именно это и было его главнымъ обаяніемъ въ глазахъ Шельтона.

— Радъ видть васъ,— сказалъ Шельтонъ, протягивая ему руку.— Простите мн эту вольность,— отвтилъ Ферранъ.— Но мн казалось, что посл всего, что вы сдлали для меня, мой долгъ былъ предупредить васъ, что я окончательно потерялъ надежду устроиться въ Англіи. Вс мои усилія оказались тщетными, и мои рессурсы совершенно истощились.

Послдняя фраза поразила ухо Шельтона. Онъ какъ будто уже слышалъ ее раньше отъ Феррана…

— Но вдь я писалъ вамъ. Разв вы не получили моего письма?— спросилъ онъ.

Лицо Феррана передернулось. Онъ вынулъ изъ кармана письмо и показалъ Шельтону.

— Вотъ оно, monsieur,— сказалъ онъ.

— Да, это мое письмо. Я послалъ чекъ…

Ферранъ внимательно посмотрлъ на Шельтона, который немного смутился, такъ какъ не сумлъ скрыть своего подозрнія. Взглядъ Феррана ясно говорилъ: ‘Я на многое способенъ, но только не на это’… Шельтонъ почувствовалъ гнусность такого подозрнія и проговорилъ:

— Я, въ самомъ дл, хотлъ вложить чекъ… Какъ это глупо съ моей стороны!…

— Я не имлъ намренія вторгаться сюда!— воскликнулъ Ферранъ.— Я надялся встртить васъ гд-нибудь, по-сосдству. Но я пришелъ сюда, изнемогая отъ усталости. Съ полудня вчерашняго дня я ничего не лъ и прошелъ тридцать миль (онъ пожалъ плечами, говоря это). Вы видите, что я уже не могъ терять времени, и мн надо было удостовриться, здсь ли вы?…

— Конечно…— началъ Шельтонъ, но запнулся, не зная, что сказать.

— Я бы очень желалъ,— продолжалъ Ферранъ,— чтобы который-нибудь изъ вашихъ почтенныхъ законодателей очутился, съ однимъ пенни въ карман, въ подобной деревн! Въ другихъ странахъ пекари обязаны продать вамъ кусокъ хлба, стоящій пенни. Здсь же этого не водится. Булочникъ не даетъ вамъ даже корки, если вы не можете заплатить двухъ пенсовъ, за пенни вы ничего не купите. Вы, господа, не поощряете бдности.

— Какіе же у васъ планы теперь?— спросилъ Шельтонъ, стараясь выиграть время.

— Я уже говорилъ вамъ, что въ Фолкстон мн нечего ждать, хотя я бы все-таки остался тамъ, если-бъ у меня было немного денегъ на необходимые расходы. Они тамъ увряли, что дла наврное пойдутъ лучше къ концу мсяца… Теперь, когда я уже достаточно знаю, мн кажется, я могъ бы попытаться достать мсто учителя языковъ.

— Понимаю,— сказалъ Шельтонъ. Но на самомъ дл онъ ничего не понималъ и не зналъ, какъ ему быть. Вдь было бы черезчуръ грубо дать Феррану деньги, съ тмъ, чтобы онъ убрался вонъ. Притомъ же у Шельтона какъ разъ не оказалось денегъ въ карман въ эту минуту.

— Правда, надо быть философомъ, чтобы перенести все, что я вынесъ за эту недлю,— прибавилъ Ферранъ, пожимая плечами.— Въ прошлую среду я получилъ ваше письмо. У меня какъ разъ оставалось восемнадцать пенсовъ, и я тотчасъ же ршилъ повидать васъ. На эти деньги я совершилъ это путешествіе. Но теперь мои силы изсякли…

— Хорошо,— сказалъ Шельтонъ, потирая подбородокъ,— мы объ этомъ подумаемъ…

Онъ вдругъ замтилъ по лицу Феррана, что кто-то вошелъ въ комнату, и, обернувшись, увидлъ въ дверяхъ Антонію.

— Извините!— пролепеталъ онъ и тотчасъ же подошелъ къ ней, чтобъ увести ее изъ комнаты.

— Это наврное тотъ самый молодой иностранецъ?— спросила она съ улыбкой,— Вотъ забавно!…

— Да,— отвчалъ Шельтонъ.— Онъ пришелъ, чтобы повидаться со мной и поговорить насчетъ мста учителя или что-нибудь въ этомъ род. Какъ вы думаете, ваша мать не разсердится, если я поведу его наверхъ, чтобы онъ могъ умыться съ дороги? Онъ вдь прошелъ пшкомъ большое разстояніе. Можетъ быть, можно дать ему позавтракать? Онъ долженъ быть голоденъ…

— Конечно! Я сейчасъ скажу Добсону. Должна я переговорить съ матерью? У него изящный видъ, Дикъ.

Шельтонъ съ благодарностью взглянулъ на нее и вернулся къ своему гостю. Какое-то неопредленное внутреннее побужденіе заставило его скрыть отъ нея истинное положеніе длъ.

Ферранъ остался неподвижно стоять на прежнемъ мст. Онъ осматривалъ комнату со свойственнымъ ему язвительнымъ равнодушіемъ.

— Пойдемъ въ мою комнату,— сказалъ ему Шельтонъ и въ то время какъ Ферранъ мылся и чистился и вообще украшалъ свою особу, Шельтонъ смотрлъ на него и думалъ, что видъ у него довольно презентабельный. Онъ былъ даже благодаренъ Феррану за это.

Когда Ферранъ повернулся къ нему спиной, Шельтонъ досталъ украдкой свою чековую книжку и проврилъ корешки. Разумется, онъ сейчасъ же увидлъ свою ошибку, и ему стало стыдно.

Миссисъ Деннантъ прислала слугу сказать, что завтракъ готовъ. Шельтонъ провелъ своего гостя въ столовую и, оставивъ его тамъ, пошелъ къ хозяйк дома. По дорог онъ встртилъ Антонію.

— Сколько дней онъ оставался безъ настоящей ды?— спросила она Шельтона, проходя мимо.

— Четыре.

— Онъ совсмъ не иметъ зауряднаго вида, Дикъ.

Шельтонъ недоврчиво посмотрлъ на нее.

‘Неужели они станутъ выставлять его напоказъ?’ — подумалъ онъ.

Миссисъ Деннантъ сидла за письменнымъ столомъ и писала.

— Видли вы новую гибридную розу, которую Алджи привезъ мн изъ Кидстона? Разв она не великолпна?— сказала миссисъ Деннантъ, нагибая свое лицо къ прелестной роз, красующейся въ ваз передъ ней.— Они говорятъ, что это единственный экземпляръ. Очень хотлось бы мн знать, правда ли это? Я сказала Алджи, что хочу имть такія розы.

Шельтонъ подумалъ въ эту минуту о томъ единственномъ въ своемъ род экземпляр, который въ это время завтракалъ внизу, въ столовой, и ему захотлось, чтобы миссисъ Деннантъ выказала къ нему такой же интересъ, какъ и къ своей гибридной роз. Но, разумется, онъ самъ понималъ, что это было нелпо, онъ зналъ, что въ этомъ отношеніи высшіе классы повинуются закону, контролирующему ихъ вкусы и вынуждающему ихъ больше интересоваться птицами и розами, миссіонерами и рдкими изданіями старинныхъ книгъ, нежели явленіями жизни, происходящими на ихъ глазахъ.

— Ахъ да, Дикъ! Что касается этого молодого француза… Антонія говоритъ, что онъ желалъ бы получить мсто учителя? Такъ вотъ, могли ли бы вы дйствительно рекомендовать его? Миссисъ Робинсонъ изъ Гэтвейса ищетъ учителя языковъ для своихъ мальчиковъ. Если этотъ молодой человкъ можетъ быть преподавателемъ, то дло устроится. Притомъ же и Туддльсъ тоже долженъ немного подучиться по-французски, мы вдь отправляемъ его въ Итонъ въ этомъ году,— сказала миссисъ Деннантъ.

— Онъ вдь не французъ по происхожденію, — возразилъ Шельтонъ, чтобы выиграть время.

— Но вдь онъ не нмецъ, я надюсь? (Миссисъ Деннантъ пристально разглядывала розу и проводила пальцами по ея нжнымъ лепесткамъ.) Я не люблю нмцевъ… Это онъ писалъ вамъ о себ… какъ онъ опустился? Какъ это жаль! Онъ такой еще молодой? Его отецъ былъ купцомъ, кажется? Антонія говоритъ, что у него наружность довольно изящная?

— О да!— поспшилъ отвтить Шельтонъ.— Онъ иметъ видъ джентльмена.

Миссисъ Деннантъ вынула розу изъ вазы и приложила ее къ носу.

— Что за чудный запахъ!… Знаете ли, это очень трогательная исторія, которую вы разсказывали Антоніи, какъ онъ бродилъ по Парижу, голодный, безъ куска хлба… Старая миссисъ Гопкинсъ желала бы отдать внаймы комнату. Можно предложить ему… Мн было бы пріятно оказать ей эту услугу. Но тамъ, въ потолк, дыра… Впрочемъ, здсь, у насъ, въ подвальномъ этаж, есть свободная комната, гд спалъ лакей Джонъ. Комната совсмъ хорошая. Можетъ быть, онъ поселился бы тамъ?

— Вы очень добры, но…— началъ Шельтонъ.

— Мн бы хотлось сдлать что-нибудь для него, чтобы вернуть ему самоуваженіе, — прервала его миссисъ Деннантъ,— если… если только онъ дйствительно уменъ и образованъ и все такое? Когда онъ снова увидитъ утонченную жизнь, то это, несомннно, окажетъ на него вліяніе и подниметъ его въ собственныхъ глазахъ. Такъ грустно, когда молодой человкъ теряетъ самоуваженіе!

Шельтонъ былъ пораженъ ея практическимъ взглядомъ на вещи. Возстановить самоуваженіе,— что можетъ быть лучше этого?… Онъ улыбнулся и сказалъ:

— Вы слишкомъ добры. Но я думаю все же…

— Я не врю въ то, что длается наполовину,— объявила миссисъ Деннантъ.— Онъ не пьетъ, я полагаю?

— О нтъ!— поспшилъ отвтить Шельтонъ.— Но онъ страстный курильщикъ…

— Ну, это ничего. Вы не поврите, сколько хлопотъ мн доставляли пьяницы, въ особенности повара и кучера! А теперь еще и Буніанъ началъ пить!

— Относительно Феррана вы можете не безпокоиться,— возразилъ Шельтонъ.— Вы не отличите его отъ настоящаго джентльмена по его манерамъ.

Миссисъ Деннантъ улыбнулась.

— Въ этомъ мало утшенія, милый Дикъ,— сказала она.— Взгляните на нкоторыхъ молодыхъ людей изъ лучшихъ фамилій. Разв плохія манеры у Бобби Сёрчингля, у Оливера Оимильса, у Виктора Медалліона? А между тмъ… Впрочемъ, если вы уврены, что онъ не пьетъ… Алджи, конечно, будетъ смяться. Но это не бда,— онъ вдь смется надъ всмъ!…

Шельтонъ почувствовалъ себя виноватымъ. Онъ совершенно не былъ подготовленъ къ такому обороту вещей.

— Я въ самомъ дл думаю, что въ немъ есть много хорошаго,— проговорилъ онъ нершительно,— но все-таки я его знаю мало, очень мало. Насколько я могу судить изъ того, что онъ разсказывалъ мн, его жизнь была полна приключеній. Я бы не хотлъ…

— Гд онъ воспитывался?— спросила миссисъ Деннантъ.— У нихъ, во Франціи, нтъ такихъ школъ, какъ у насъ, какъ я слышала. Онъ, бдняга, конечно, не виноватъ въ этомъ… И еще, Дикъ! Есть ли у него родные? На этотъ счетъ надо быть очень осторожнымъ. Помочь одному молодому человку — это одно, а помогать и его семь — другое! Вдь бываетъ много случаевъ, когда женятся на двушкахъ безъ копейки денегъ!… Вы сами знаете это.

— Онъ говорилъ мн, что у него нтъ другихъ родственниковъ, кром дальнихъ, да и т богаты.

Миссисъ Деннантъ осторожно сняла кончикомъ своего батистоваго платка крошечное наскомое, которое ползло по лепестку розы.

— Эта зеленая мушка всюду забирается,— замтила она и тотчасъ же вернулась къ занимавшей ее тем.— Очень грустная исторія. Неужели они ничего не могутъ для него сдлать?

— Мн кажется, онъ съ ними поссорился. Я не ршился разспрашивать его объ этомъ,— отвчалъ Шельтонъ.

— Разумется…— Она заглянула въ сердцевину розы и извлекла оттуда еще другую зеленую мушку.— Я всегда думала, что это должно быть очень тяжело для такого молодого человка не имть друзей…

Шельтонъ молчалъ въ замшательств. Онъ ни разу не чувствовалъ такого сильнаго недоврія къ Феррану, какъ въ эту минуту.

— Самее лучшее будетъ,— сказалъ онъ, наконецъ,— если вы сами посмотрите на него.

— Прекрасно,— отвчала миссисъ Деннантъ.— Я буду очень рада поговорить съ нимъ. Пошлите его ко мн. Право, я должна сознаться, эта исторія съ нимъ, въ Парняг, очень растрогала меня… Хотлось бы мн знать, можно ли сфотографировать эту розу при такомъ освщеніи? Достаточно ли оно сильно?

Шельтонъ спустился въ столовую. Ферранъ все еще сидлъ за завтракомъ. Антонія стояла у буфета и нарзала для него мясо, а на окн сидла Tea со своимъ персидскимъ котенкомъ на рукахъ. Об двушки съ любопытствомъ смотрли на молодого человка, слдя внимательно за всми его движеніями.

Въ эту минуту Шельтонъ отъ души проклялъ появленіе Феррана, какъ будто оно могло повліять на его отношенія съ Антоніей.

XXVII
Шипы.

Разговоръ Феррана съ миссисъ Деннантъ имлъ своимъ послдствіемъ то, что молодому скитальцу было разршено поселиться въ комнат, которую раньше занималъ лакей Джонъ. Шельтонъ, присутствовавшій при этомъ разговор, не могъ не восхищаться искуснымъ обращеніемъ Феррана, умвшаго соединить въ своихъ манерахъ чувство собственнаго достоинства съ чрезвычайной почтительностью. Мимолетная улыбка на его устахъ могла бы внушить подозрніе, но ее видлъ только одинъ Шельтонъ.

— Очаровательный молодой человкъ!— сказала миссисъ Деннантъ Шельтону, только что собиравшемуся повторить ей, что онъ совсмъ мало знаетъ Феррана.— Я сейчасъ напишу о немъ миссисъ Робинсонъ. Они простоватые люди, эти Робинсоны, не совсмъ нашего круга. Но я думаю, что для нихъ моя рекомендація много значитъ.

— О, конечно! Вотъ почему я бы хотлъ…— началъ Шельтонъ, но миссисъ Деннантъ не дала ему докончить и занялась своей розой, которую хотла снять.

— Мн кажется, освщеніе теперь совсмъ хорошее,— говорила она, наставляя аппаратъ.— Я уврена, что жизнь среди приличныхъ людей окажетъ на него превосходное дйствіе. Конечно, онъ понимаетъ, что обдъ будетъ подаваться ему отдльно.

Шельтонъ не разъ могъ убдиться, что миссисъ Деннантъ, далеко не лишенная практическаго здраваго смысла, умла все устроить, и установленный ею порядокъ ни въ комъ не возбуждалъ сомнній. И теперь Ферранъ вступилъ въ свои обязанности преподавателя французскаго языка Туддльсу и маленькимъ Робинсонамъ. Въ дом Деннантовъ онъ почти не показывался, оставаясь въ своей комнат, которую наполнялъ табачнымъ дымомъ днемъ и ночью. Онъ выходилъ только въ полдень, и если была хорошая погода, то отправлялся въ садъ давать французскій урокъ Туддльсу. Если же шелъ дождь, то урокъ происходилъ въ рабочемъ кабинет. Однако, спустя очень короткое время, онъ уже началъ завтракать въ домашнемъ кругу Деннантовъ. Это совершилось само собой, отчасти по ошибк Туддльса, находившаго это въ порядк вещей, и отчасти подъ вліяніемъ одного изъ пріятелей Шельтона, Джона Нобля, пріхавшаго погостить въ Холмъ Оксъ. Поговоривъ однажды съ Ферраномъ, Джонъ Нобль объявилъ, что этотъ молодой чужестранецъ — въ высшей степени интересная личность! Впрочемъ, Джонъ Нобль обладалъ особеннымъ свойствомъ: онъ везд открывалъ ‘въ высшей степени интересныхъ личностей’. Съ Ферраномъ онъ велъ бесды о самыхъ разнообразныхъ предметахъ, и однажды Шельтонъ услыхалъ ихъ споръ объ анархизм.

— Ни одинъ англичанинъ не станетъ одобрять убійства,— объявилъ Нобль и сейчасъ же прибавилъ:— Но основной принципъ правиленъ. Уравненіе собственности должно прійти. Я симпатизирую имъ, но отнюдь не ихъ методамъ.

— Простите меня,— возразилъ Ферранъ.— Но вы знаете кого-нибудь изъ анархистовъ?

— Нтъ, конечно, нтъ!— отвчалъ Нобль.

— Вы говорите, что вы имъ симпатизируете, но какъ же тогда?… Oh monsieur! Вдь нельзя быть анархистомъ только мысленно!…

Шельтонъ понялъ, что хотлъ сказать Ферранъ. Онъ прочелъ въ его взгляд, въ усмшк, скользнувшей по его губамъ и исчезнувшей вмст съ дымомъ его папироски, его мысль: ‘Ну, что вы, англійскій джентльменъ, занимающій превосходное положеніе, пропитанный насквозь всми предразсудками своего класса, что можете вы знать о насъ, отверженныхъ? Если вы хотите понять насъ, то должны сами стать отверженнымъ. Мы вдь не участвуемъ въ вашей игр’…

Разговоръ этотъ произошелъ посл французскаго урока въ саду. Шельтонъ не намревался вступать въ споръ и повернулъ по направленію къ дому, оставивъ Джона Нобля доказывать свою духовную общность съ анархистами.

Какой-то джентльменъ, сидвшій по-турецки на трав, съ трубочкой въ зубахъ, окликнулъ Шельтона. Этотъ джентльменъ, по имени Уайддонъ, пріхалъ въ Холмъ-Оксъ наканун и заинтересовалъ своей странной молчаливостью Шельтона, знавшаго, что онъ только что вернулся изъ Центральной Африки.

— Мистеръ Шельтонъ,— обратился онъ къ нему,— не можете ли вы сказать мн, что я долженъ дать здсь слугамъ? Я былъ въ отсутствіи десять лтъ и совсмъ забылъ здшніе обычаи.

Шельтонъ услся рядомъ съ нимъ на трав, безсознательно подражая ему и поджавъ ноги по-турецки, что, съ непривычки, показалось ему очень неудобно.

— Я слушалъ отсюда урокъ французскаго языка,— сказалъ Уайддонъ.— Я совсмъ уже позабылъ этотъ языкъ. Чувствуешь себя такимъ безпомощнымъ дуракомъ, когда не знаешь языка!

— Вы, вроятно, говорите по-арабски?— спросилъ Шельтонъ.

— О да, по-арабски и на нсколькихъ африканскихъ діалектахъ. Но вдь это не считается… У этого учителя любопытное лицо.

— Вы находите?— сказалъ Шельтонъ, заинтересованный его замчаніемъ.— Онъ велъ странную жизнь.

— Я назвалъ бы его ‘блуждающимъ камнемъ’. Это очень странно. Я видлъ блыхъ людей въ Центральной Африк съ такимъ выраженіемъ глазъ, какъ у него.

— Вы сдлали врное опредленіе,— замтилъ Шельтонъ.

— Мн всегда бываетъ жаль такихъ людей. Въ нихъ обыкновенно есть нчто хорошее. Но они сами себ враги. Плохо, когда не можешь ощущать въ себ прилива гордости, длая какое-нибудь дло!

— Это врно!— воскликнулъ Шельтонъ.— Вы не думаете, что человкъ можетъ излчиться отъ этого?

— Не думаю.

— А почему?

— Мн кажется,— сказалъ Уайддонъ,— что это происходитъ отъ слишкомъ сильно развитой у такихъ людей способности къ критицизму. Нельзя научить человка гордиться своей собственной работой, если у него нтъ этого въ крови… Вы не можете себ представить, — прибавилъ онъ, радостно улыбаясь,— какъ пріятно очутиться, наконецъ, дома! Научаешься любить свою старую родную страну, когда находишься вдали отъ нея!

Уайддонъ скрестилъ руки на груди и, глубоко вздохнувъ, обвелъ блестящими глазами залитую солнцемъ лужайку, деревья и кусты. Онъ представлялъ типъ англичанина, сохраняющаго свтлый умъ и бодрый духъ въ самыхъ темныхъ дебряхъ Африки и на тяжелой работ, изнашивающей тло. Шельтонъ часто вспоминалъ потомъ его мткую характеристику Феррана. Въ самомъ дл, тонкій критицизмъ составлялъ ту выдающуюся черту Феррана, которая заставляла находить его въ высшей степени интересной, хотя, быть можетъ даже, и не совсмъ пріятной личностью.

Сосдями Шельтона по комнат были одинъ его старый школьный товарищъ съ женой. Это была необыкновенно хорошо подобранная пара супруговъ. Всегда спокойные, улыбающіеся и уравновшенные, они, казалось, неспособны были поспорить о чемъ-нибудь другъ съ другомъ. Шельтонъ слышалъ, какъ они разговаривали по утрамъ тмъ же тономъ, какимъ они разговаривали потомъ за завтракомъ, и смялись такимъ же точно смхомъ. Повидимому, они были совершенно счастливы и довольны собой и своимъ положеніемъ. У обоихъ были красивыя лица, неизмнно выражающія привтливость и доброту, потому что они были въ самомъ дл добросердечные люди. Но и эта доброта, конечно, была подчинена тмъ же самымъ правиламъ, которымъ они подчиняли все свое поведеніе, свою жизнь и свои мысли. Признавая вс ихъ достоинства и понимая, какъ удобно жить съ такими людьми, которые никогда не переступаютъ границъ ни въ чемъ и не теряютъ своего душевнаго равновсія, Шельтонъ все же порой чувствовалъ, что начинаетъ ихъ ненавидть и готовъ выть, какъ собака, которую раздражаетъ музыка, когда они смются своимъ ровнымъ, спокойнымъ смхомъ.

— Мистеръ Шельтонъ,— сказалъ ему однажды Ферранъ.— Я никогда не былъ приверженцемъ брака. Впрочемъ, мн никогда и не представлялось случая вступить въ бракъ, какъ вы сами понимаете. Но все-таки здсь, въ дом, находятся такія идеальныя парочки, которыя могли бы заставить меня призадуматься, если-бъ у меня явилось такое желаніе. Они никогда не ссорятся между собой, соглашаются со всми, пользуются прекраснымъ здоровьемъ, ходятъ въ церковь, имютъ дтей… Но скажите на милость, есть ли что-нибудь интересное, красивое въ ихъ жизни? Она мн кажется до такой степени прсной, некрасивой, что я могу только удивляться имъ. Я предпочелъ бы, чтобъ они хоть когда-нибудь поссорились другъ съ другомъ. По крайней мр, это показало бы, что въ брак ихъ участвуетъ хоть частица души. А такъ!… Если такой долженъ быть бракъ, то… Dieu m’en garde!…

Шельтонъ ничего не отвтилъ ему, погруженный въ глубокія размышленія. Мнніе Джона Нобля, назвавшаго Феррана въ высшей степени интереснымъ субъектомъ, все боле и боле раздражало Шельтона, такъ какъ этимъ объяснялось отношеніе Деннантовъ къ этому иностранцу, попавшему въ ихъ среду. Они смотрли на него съ удивленіемъ, но соблюдали правило: ‘не прикасаться’, которое существуетъ на всхъ выставкахъ. Ферранъ былъ тоже предметомъ для выставки. Однако ‘возстановленіе самоуваженія’, о которомъ говорила миссисъ Деннантъ, совершилось очень быстро, и Шельтонъ не могъ не сознаться самому себ, что молодой Ферранъ, выбритый и одтый въ его фланелевый костюмъ, имлъ весьма презентабельный видъ. Въ сущности онъ обладалъ хорошими манерами, и восемь лтъ бродяжнической жизни былъ уже не такой большой срокъ, чтобы изгладить слды прежняго воспитанія. Шельтонъ съ огромнымъ интересомъ наблюдалъ, какъ искусно онъ приспособлялся ко всмъ требованіямъ дома, гд находился, и сообразовалъ со взглядами хозяевъ свое поведеніе. Но Шельтонъ все-таки желалъ, чтобъ онъ провалился къ чорту. Онъ всегда подмчалъ тонкую, циническую усмшку, такъ же быстро появляющуюся, какъ и исчезающую на его устахъ, его критическій взглядъ, точно подчеркивающій его отчужденность отъ окружающей его среды. И эта неуловимая игра физіономіи, не замчаемая никмъ, всегда дйствовала на Шельтона, обостряла его собственную чувствительность и заставляла его подвергать критическому анализу окружающую жизнь,— ту обстановку, въ которой онъ родился, воспитывался и жилъ и теперь собирается жениться и продолжать жить. Шельтонъ чувствовалъ, что въ немъ происходитъ какой-то разрушительный душевный процессъ, начало котораго слдовало отнести къ первой встрч съ Ферраномъ, на пути изъ Дувра. Думая о той доброт, съ которой было оказано гостепріимство такой странной перелетной птиц, какъ Ферранъ, Шельтонъ принимался анализировать ее. Для него, для людей его класса, такая доброта была обыкновеннымъ предметомъ роскоши, не требующимъ принесенія какой-либо жертвы, но вызывающимъ такое же пріятное ощущеніе въ сердц, какое испытываетъ человкъ въ ногахъ посл массажа. ‘Вс тутъ добры,— думалъ Шельтонъ.— Вопросъ заключается лишь въ томъ, что вкладывается въ эту доброту, есть ли тутъ пониманіе, дйствительная симпатія?…’

Несмотря на странность своего положенія въ дом, Ферранъ постепенно привлекалъ къ себ всеобщее вниманіе. Но онъ держался съ большимъ тактомъ, и только Шельтонъ замчалъ, что, раскланиваясь передъ собственниками, онъ скрывалъ свой сарказмъ въ душ. Однако неизбжная перемна должна была совершиться, и Шельтонъ предвидлъ это.

— Страннаго субъекта откопали вы, Шельтонъ!— сказалъ ему однажды мистеръ Деннантъ во время игры въ крокетъ.— Боюсь, что онъ никогда не суметъ устроиться.

— Я тоже боюсь этого,— подтвердилъ Шельтонъ.

— Вы знаете его исторію? Я готовъ побиться объ закладъ, что онъ сиживалъ въ тюрьм.

— Въ тюрьм?— воскликнулъ Шельтонъ.

— Я думаю, что вамъ нужно было навести справки о немъ,— продолжалъ мистеръ Деннантъ, прицливаясь молоткомъ, чтобъ нанести ударъ по шару.— Ахъ, опять промахнулся!… Ну, что же длать?… Да, во всякомъ случа надо было какъ-нибудь провести границу,— добавилъ онъ, возвращаясь къ прежнему разговору.

— Я никогда не могъ проводить границы,— возразилъ Шельтонъ, смущенный и разсерженный его словами,— но, разумется, я намекну ему, чтобы онъ удалился отсюда.

— О нтъ, не длайте этого, ни въ какомъ случа, мой милый Шельтонъ,— сказалъ мистеръ Деннантъ, ударяя по шару.— Онъ меня чрезвычайно интересуетъ. Такой скромный и умный молодой человкъ!…

Однако, наблюдая за мистеромъ Деннантомъ въ присутствіи Феррана, Шельтонъ понялъ, въ чемъ дло. Алджернонъ Деннантъ, привыкшій смяться надъ другими, чувствовалъ, что этотъ иностранный бродяга смется надъ нимъ самимъ, надъ англичаниномъ и почетнымъ мировымъ судьей! Въ чемъ это выражалось — мистеръ Деннантъ не могъ опредлить. Ферранъ могъ сидть, не проронивъ ни слова, за столомъ и тмъ не мене это впечатлніе оставалось. Этотъ бродяга, которому они оказывали покровительство, внушалъ имъ чувство, схожее со страхомъ. Но для Шельтона было ясно, что они боялись не Феррана, а того, что было въ немъ непонятнаго имъ, что таилось въ его голов и подчасъ сквозило въ его улыбк. Впрочемъ, Шельтона во всемъ этомъ интересовало только то, что касалось Антоніи. Сначала Антонія, желая показать своему жениху, что она довряетъ ему, старалась всячески оказывать вниманіе Феррану, какъ будто и она тоже искренно желала спасти его. Но Шельтонъ всегда читалъ въ ея взгляд, устремленномъ на Феррана, сомнніе въ правильности того, что длалось, и вспоминалъ ея слова, сказанныя въ первый день его прізда въ Холмъ-Оксъ. Антонія тогда выразила надежду, что Ферранъ вполн приличный человкъ и что все, что онъ разсказывалъ о себ Шельтону, было только… Она не договорила, но Шельтонъ понялъ ея мысль. Она всегда съ любопытствомъ смотрла на Феррана. Она помнила разсказъ о его четырехдневномъ голоданіи, и этотъ незначительный эпизодъ возбуждалъ въ ней гораздо больше интереса и сочувствія, чмъ самъ человкъ, съ которымъ ее столкнула судьба въ эту минуту. Она наблюдала за Ферраномъ, а Шельтонъ наблюдалъ за ней, но если-бъ кто-нибудь сказалъ ему объ этомъ, то онъ искренно бы удивился. Онъ длалъ это безсознательно, такъ какъ ему хотлось проникнуть въ душу Антоніи, узнать, какими глазами она смотритъ на этого случайнаго постителя, воплощающаго въ себ вс т непокорныя жизненныя черты, которыя совершенно отсутствовали въ ней.

— Дикъ,— сказала она ему однажды,— почему вы никогда не говорите со мной о monsieur Ферран?

— Вы хотите, чтобы я говорилъ съ вами о немъ?— спросилъ Шельтонъ.

— Вы не думаете, что онъ сталъ лучше?

— Онъ поправился… пополнлъ.

Лицо Антоніи приняло серьезное выраженіе.

— Я не объ этомъ,— возразила она,— а въ дйствительности?…

— Не знаю… Не могу судить.

И она отвернулась и что-то въ ея поз встревожило Шельтона.

— Онъ былъ когда-то въ нкоторомъ род джентльменомъ,— сказала она.— Отчего онъ не можетъ стать имъ опять?

Антонія сидла на низкой стн, отдляющей огородъ отъ сада, и надъ ея головой висли золотистыя сливы. Солнечные лучи, пробираясь сквозь листву, отражались въ нихъ и заставляли ихъ блестть, окружая какъ бы короной голову молодой двушки. Все кругомъ было пропитано зноемъ лтняго дня и дышало нгой и только ея лицо, ясное и спокойное, напоминало тихій лтній вечеръ.

— Можетъ быть, онъ не желаетъ быть джентльменомъ?— отвчалъ Шельтонъ.

— Какъ сдлать, чтобы онъ пожелалъ этого?— спросила она, раскачивая свою маленькую ножку.

— У него другая философія жизни.

Она помолчала и потомъ проговорила:

— Я ничего не знаю объ этихъ философіяхъ.

— Пожалуй, не найдется двухъ людей съ одинаковыми взглядами на жизнь,— холодно сказалъ Шельтонъ.

— Я васъ совершенно не понимаю,— замтила она.— Вдь каждый желаетъ быть хорошимъ…

— И благополучнымъ?— мягко спросилъ Шельтонъ.

Антонія, вмсто отвта, пристально посмотрла на него.

— Представьте себ — замтьте, что я высказываю только предположеніе и въ сущности не знаю этого,— что Ферранъ дйствительно желаетъ поступать всегда иначе, чмъ другіе люди?— снова заговорилъ Шельтонъ.— Если-бъ вы одарили его какимъ-нибудь званіемъ и дали бы ему достаточно денегъ на томъ условіи, чтобы онъ поступалъ такъ, какъ вс, то не думаете ли вы, что онъ согласился бы на это?

— Почему же нтъ?

— Почему кошекъ вы не назовете собаками или язычниковъ христіанами?

Антонія соскользнула со стны на землю.

— Вы думаете, какъ видно, что и пробовать не стоитъ?— сказала она и пошла по алле.

Первымъ движеніемъ Шельтона было итти за ней, но онъ остался стоять на мст и только смотрлъ ей вслдъ. Онъ видлъ, что она остановилась на поворот, оглянулась и, сдлавъ нетерпливый жестъ рукой, скрылась изъ глазъ…

Антонія ускользала отъ него!…

Онъ стоялъ и смотрлъ на опуствшую аллею, до если-бъ онъ могъ взглянуть со стороны въ эту минуту, то понялъ бы, что это онъ самъ уходитъ отъ нея, а она остается спокойно стоять на мст, какъ человкъ, слдящій печальными, но ясными глазами за движеніемъ потока.

XXVIII.
Рка.

Это было уже въ конц августа. Шельтонъ предложилъ Антоніи прокатиться съ нимъ по рк. День былъ тихій и теплый, и та часть рки, которую Шельтонъ выбралъ для своей прогулки, была достаточно уединенной и спокойствіе ея не нарушалось никакими веселыми пикниками, хлопаніемъ пробокъ шампанскаго и громкими пснями.

Онъ гребъ молча, поглощенный своими мыслями и не спуская взора съ Антоніи. Солнечные лучи играли на ея волосахъ и на ея плать. Нжный румянецъ покрывалъ ея щеки, и какая-то непривычная томность чувствовалась во всхъ ея движеніяхъ. Подъ глазами у нея лежали тни, точно она провела безсонную ночь. По ея просьб Шельтонъ повернулъ лодку въ камыши, и она нагнулась, чтобы сорвать водяныя лиліи.

— Пожалуйста, скроемся въ тнь,— сказала она.— Здсь слишкомъ жарко.

Шельтонъ видлъ, что она дйствительно изнемогаетъ отъ жары, поникнувъ головкой, точно сверное растеніе подъ вліяніемъ знойныхъ лучей. Онъ сдлалъ нсколько мощныхъ взмаховъ веслами, напрягая мускулы, и пригналъ лодку къ берегу, на краю котораго росли деревья, свсившіяся надъ ркой. Тутъ была желанная тнь. Шельтонъ привязалъ лодку, которая слегка покачивалась на вод, и занялъ свое прежнее мсто противъ Антоніи.

— Я не хотла бы жить въ Лондон,— вдругъ сказала Антонія.— Трущобы тамъ должны быть ужасны! Какъ это грустно, когда есть такія хорошія мста, какъ, напримръ, здсь! Но не стоитъ думать объ этомъ!

— Да, я думаю, что не стоитъ, — медленно отвчалъ Шельтонъ.

— Тамъ, внизу, тоже есть очень плохіе коттеджи. Однажды я была тамъ, вмст съ миссъ Трюкотъ. Эти люди не хотятъ сами ничего сдлать, чтобы улучшить свое положеніе. Такъ грустно видть это… Такъ грустно!— повторила она.

Шельтонъ молчалъ. Антонія тоже задумалась.

— Какая польза въ сомнніяхъ?— вдругъ сказала она.— Они вдь не помогутъ. Главное — это одерживать побды.

— Побды?— сказалъ Шельтонъ.— Я скоре хотлъ бы понимать все, нежели побждать.

— Какъ вы можете такъ относиться, Дикъ, къ всмъ этимъ вещамъ?— замтила она съ упрекомъ.— Точно Ферранъ!

— Разв вы такого дурного мннія о немъ?— спросилъ Шельтонъ, съ напряженіемъ ожидая, что она скажетъ.

Она облокотилась подбородкомъ на руки и, задумчиво глядя вдаль, проговорила:

— Мн онъ понравился сначала. Я думала, что онъ другой. Я думала, что онъ не можетъ быть въ дйствительности…

— Не можетъ быть чмъ?— спросилъ Шельтонъ, когда она остановилась.

— Я не знаю,— сказала она, наконецъ, посл короткаго молчанія.— Я не могу объяснить… Я думала…

— Что же вы думали?— настаивалъ онъ, видя что она колеблется. Въ эту минуту ея лицо приняло робкое, почти дтское выраженіе. Она посмотрла на Шельтона и сказала своимъ молодымъ, нжнымъ голосомъ:

— Вы знаете, Дикъ, я думала, что мы должны постараться сдлать его инымъ. Я знаю, что я и наполовину не длаю того, что нужно. Но что пользы думать? Когда начинаешь думать, то все представляется такимъ запутаннымъ, какъ будто не за что ухватиться. Я терпть не могу такого чувства неувренности. Это не значитъ, что мы не знаемъ, гд правда. Но порою, когда я начинаю думать, то ничего хорошаго изъ этого не выходитъ. Только напрасная трата времени! И въ конц-концовъ начинаешь чувствовать, какъ будто и въ самомъ дл поступилъ дурно!

Шельтонъ нахмурился.

— Только то хорошо, что побывало въ огн,— сказалъ онъ съ удареніемъ.— Ну, а какъ насчетъ Феррана?

— Сегодня ночью я не спала и думала о немъ. Я удивляюсь, почему онъ вамъ нравится? Въ немъ столько горечи. Я чувствую себя несчастной въ его присутствіи. Онъ никогда не бываетъ доволенъ ничмъ. И онъ презираетъ… я хочу сказать: онъ ненавидитъ всхъ насъ!— добавила она и глаза ея приняли холодное, жесткое выраженіе.

— И я тоже самое испытывалъ бы, будь я на его мст,— сказалъ онъ.

Лодку отнесло отъ берега теченіемъ, и на ихъ лицахъ играли солнечные блики. Антонія снова заговорила:

— Онъ, какъ будто, видитъ только темныя стороны, и какъ будто… какъ будто, это всегда доставляетъ ему большое наслажденіе! Я думала… я думала сначала,— она немного запнулась,— что мы можемъ сдлать ему добро.

— Сдлать добро? Ха! ха!…

Этотъ горькій смхъ невольно вырвался у Шельтона, и онъ тутъ же почувствовалъ, что произошло нчто непоправимое. Онъ сразу раскрылъ передъ Антоніей т тайники своей души, куда и самъ не ршался заглядывать до сихъ поръ. Онъ обнаружилъ то, въ чемъ не хотлъ себ сознаться,— что онъ и она смотрятъ разными глазами на вещи, она не раздляетъ его взглядовъ и никогда не будетъ раздлять ихъ! Онъ тотчасъ же подавилъ смхъ, Антонія же потупила глаза. Лицо ея приняло прежнее томное выраженіе, но Шельтонъ видлъ, что она тяжело дышала и старалась скрыть свое волненіе. Ему хотлось бы сказать ей что-нибудь, оправдать чмъ-нибудь свой неумстный смхъ, но онъ не находилъ подходящихъ словъ. Правда вырвалась наружу. Антонія осталась закованной въ броню общественныхъ традицій, а онъ медленно и съ трудомъ освобождался отъ нихъ…

Ни онъ, ни она больше не говорили ни слова. Онъ тихо гребъ по направленію къ берегу, гд они оставили свой двухмстный шарабанъ. Прогулка въ лодк была кончена, но она оставила неизгладимый слдъ въ душ обоихъ. По дорог домой, на поворот, они увидли Феррана. Онъ стоялъ, держа папироску въ рук, и разговаривалъ съ какимъ-то бродягой, повидимому, отдыхавшимъ на берегу. Узнавъ Шельтона и Антонію, Ферранъ тотчасъ же вжливо поклонился.

— Вотъ и онъ!— сказалъ Шельтонъ Антоніи, отвчая на поклонъ.

Антонія тоже кивнула головой.

— О!— вскричала она, когда они отъхали на такое разстояніе, что Ферранъ уже не могъ ихъ слышать,— я хотла бы, чтобы онъ ушелъ отсюда! Я просто не могу больше видть его! Когда я смотрю на него, то мн кажется, что я смотрю въ какую-то темную пропасть…

XXIX.
Кризисъ.

Въ эту ночь, придя въ свою комнату, Шельтонъ, вмсто того чтобы лечь спать, закурилъ свою трубку и сталъ раздумывать, какъ ему выполнить то, что онъ считалъ своимъ непріятнымъ долгомъ. Онъ ршилъ намекнуть Феррану, что ему слдуетъ удалиться, и только не зналъ, какъ лучше поступить, написать ему письмо или поговорить съ нимъ лично? Онъ еще не принялъ никакого опредленнаго ршенія, когда въ дверь постучали, и вошелъ Ферранъ. Онъ самъ прервалъ тотчасъ же воцарившееся неловкое молчаніе.

— Я былъ бы очень огорченъ,— сказалъ онъ,— если-бъ вы сочли меня неблагодарнымъ, но я не вижу для себя здсь никакой будущности. Лучше мн уйти отсюда. Меня не можетъ удовлетворить преподаваніе языковъ. Это не въ моемъ характер.

Шельтонъ, размышлявшій о томъ, какъ лучше намекнуть ему на то, что онъ долженъ ухать, вдругъ почувствовалъ досаду, когда Ферранъ объявилъ ему о своемъ ршеніи.

— Что же лучшее вы надетесь найти?— спросилъ онъ его, старательно избгая встртиться съ нимъ взглядомъ.

— Благодаря вашей доброт,— отвчалъ Ферранъ,— я поправился теперь. Я чувствую, что долженъ сдлать усиліе, чтобы овладть своимъ соціальнымъ положеніемъ.

— Я бы хорошенько подумалъ, прежде чмъ ршать, будь я на вашемъ мст,— сказалъ Шельтонъ.

— Я думалъ уже, и мн кажется, что я здсь только теряю время. Для человка, обладающаго мужествомъ, преподаваніе языковъ не можетъ быть жизненной карьерой. И хотя у меня много недостатковъ, но я все же обладаю мужествомъ.

Шельтонъ почувствовалъ себя растроганнымъ этой врой Феррана въ возможность достиженія. Эта вра была искренней, но Шельтонъ догадывался, что не въ ней заключалась истинная причина его желанія уйти. ‘Ему просто надоло сидть на одномъ мст’,— подумалъ Шельтонъ и, увренный въ томъ, что ршеніе Феррана непреклонно, онъ сталъ уговаривать его остаться.

— Мн кажется,— сказалъ онъ,— что вы лучше бы сдлали, если-бъ остались здсь и скопили бы что-нибудь, прежде чмъ отправляться неизвстно куда.

— Я не въ состояніи скопить ничего,— отвчалъ Ферранъ,— но благодаря вамъ и вашимъ добрымъ друзьямъ у меня есть достаточно для удовлетворенія первыхъ потребностей. Я нахожусь въ переписк съ однимъ пріятелемъ и для меня очень важно быть въ Париж, прежде чмъ туда начнутъ съзжаться вс. У меня есть шансы получить мсто въ одной изъ западноафриканскихъ компаній. Тамъ можно составить состояніе, если не погибнешь. Ну, а вы знаете, что я вовсе не дорожу своей жизнью.

— Знаете пословицу: ‘Лучше синица въ руки, чмъ журавль въ неб’?— возразилъ Шельтонъ.

— Но и эта пословица, какъ и вс вообще пословицы, заключаетъ лишь половину правды. Это дло темперамента. Не въ моемъ характер выжидать… Voyager, apprendre… C’est plus fort que moi!… И потомъ, mon cher monsieur, лучше, чтобы я ухалъ. Я никогда не былъ склоненъ къ иллюзіямъ и ясно вижу, что мое присутствіе въ этомъ дом едва ли пріятно.

— Изъ чего вы это видите?— спросилъ Шельтонъ, чувствуя, что Ферранъ прекрасно все сознаетъ.

— Не вс обладаютъ вашимъ пониманіемъ и такимъ отсутствіемъ предубжденій, какъ у васъ, и хотя ваши друзья были чрезвычайно добры ко мн, но я все-таки нахожусь здсь въ ложномъ положеніи. Я причиняю имъ затрудненія, что неудивительно, если вы поразмыслите о томъ, чмъ я былъ… тмъ боле что имъ извстна моя исторія.

— Никакъ не черезъ меня!— поспшилъ возразить Шельтонъ.— Вдь я и самъ ее не знаю.

— Достаточно ужъ одного того, что они чувствуютъ во мн птицу другого полета. Они измниться не могутъ и я также. Я никогда не хотлъ оставаться тамъ, гд былъ нежелателенъ.

Шельтонъ повернулся къ окну и уставился глазами въ темноту. Нтъ, онъ никогда не пойметъ этого бродягу, такого деликатнаго и циничнаго въ одно и то же время! Онъ былъ увренъ, что у Феррана на язык вертлись слова: ‘Вдь даже и вы не прочь, чтобы я ушелъ?’ — но только онъ не ршался ихъ выговорить.

— Ну что-жъ,— сказалъ, наконецъ, Шельтбнъ,— если вы должны уйти отсюда, то нечего длать! Когда же вы думаете ухать?

— Я условился съ однимъ человкомъ, что онъ доставитъ мои вещи къ раннему позду. Я полагаю, что лучше ни съ кмъ не прощаться. Вмсто того я написалъ письмо. Вотъ оно. Я не запечаталъ его, для того чтобы вы могли прочесть, если пожелаете.

— Итакъ, я васъ больше не увижу?— сказалъ Шельтонъ, протягивая ему руку и испытывая смшанное чувство сожалнія и симпатіи къ Феррану вмст съ нкоторымъ облегченіемъ, точно какая-то тяжесть свалилась съ него.

Ферранъ крпко пожалъ его руку и удержалъ ее на нкоторое время въ своей рук.

— Я никогда не забуду того, что вы для меня сдлали!— проговорилъ онъ.

— Вы будете писать мн?— спросилъ Шельтонъ.

— Да, да,— поспшно отвтилъ Ферранъ и лицо его какъ-то странно передернулось.— Вы вдь не знаете, что это значитъ имть кого-нибудь, съ кмъ можно переписываться. Это придаетъ мужество. Я надюсь еще долго переписываться съ вами… Вы должны отдать мн справедливость и припомнить, что вдь я никогда не просилъ васъ ни о чемъ. Тысячу разъ благодарю васъ! Прощайте.

Онъ еще разъ пожалъ руку Шельтона и вышелъ, оставивъ его сильно взволнованнымъ посл этого разговора. Шельтонъ и самъ не могъ разобраться въ своихъ ощущеніяхъ. Онъ припомнилъ послднюю фразу Феррана и все свое знакомство съ нимъ, съ начала до конца. Дйствительно, этотъ молодой иностранецъ никогда въ сущности не просилъ его ни о чемъ… Шельтонъ легъ на кровать и сталъ читать письмо, оставленное Ферраномъ. Оно было написано по-французски:

‘Ch&egrave,re madame.

‘Я не могу вынести мысли, что вы сочтете меня неблагодарнымъ. Вы были такъ добры ко мн. Къ несчастью, наступилъ кризисъ, вынуждающій меня отказаться отъ вашего гостепріимства. Въ жизни каждаго, какъ вы сами знаете, бываютъ такіе случаи, которыми онъ не въ состояніи управлять, и я знаю, что вы простите меня, если я не стану вдаваться въ боле подробныя объясненія относительно того, что самому мн причиняетъ большое огорченіе и навлекаетъ на меня обвиненіе въ неблагодарности, которая, поврьте мн, далеко не въ моемъ характер. Я прекрасно знаю, что нарушаю правила вжливости, покидая вашъ домъ и не выразивъ вамъ передъ тмъ лично своей глубокой благодарности. Но если вы примете во вниманіе, какъ должна быть тяжела для меня эта необходимость отказываться отъ всего, что придаетъ такую изысканность домашней жизни, то вы извините мое малодушіе. Такіе люди, какъ я, не закрывавшіе глазъ на окружающую жизнь, должны были замтить, что т, кто обладаетъ богатствами, имютъ право смотрть сверху внизъ на тхъ, кто не можетъ занимать такого положенія, не обладая богатствомъ и не получивъ соотвтствующаго воспитанія. Я никогда не стану оспаривать этого права, находя его вполн естественнымъ и полезнымъ для насъ. Вдь безъ этого различія, безъ этого превосходства, которое обособляетъ людей благороднаго происхожденія и воспитанія и длаетъ изъ нихъ особую расу, остальной міръ не имлъ бы тхъ образцовъ, которыми онъ можетъ руководствоваться въ жизни, не имлъ бы якоря, за который онъ могъ бы ухватиться, чтобы не стать игралищемъ втровъ на великомъ жизненномъ океан. Вотъ поэтому-то, ch&egrave,re madame, я и считаю себя вдвойн счастливымъ, что я могъ въ этомъ печальномъ паломничеств, которое зовется жизнью, приссть на нсколько минутъ отдохнуть подъ снью очага, гд царитъ благополучіе. Разв вы не понимаете, какимъ утшеніемъ было для меня то, что я имлъ возможность, хотя бы только въ теченіе одного часа, сидть спокойно и смотрть съ улыбкой на проходящихъ мимо паломниковъ жизни, съ израненными ногами и въ изодранной одежд, но все-таки сохраняющихъ въ своихъ сердцахъ, подъ своими лохмотьями, радость жизни, ту незаконную радость, которая опьяняетъ, какъ опьяняетъ, по словамъ путешественниковъ, воздухъ пустыни. Что бы ни говорили, но это все-таки пріятно, занимая безопасное, обезпеченное и привилегированное положеніе, наблюдать, какъ трудно живется другимъ и какъ они терпятъ. Я вспоминаю, когда я пишу эти строки, что и я имлъ раньше возможность жить въ такихъ же завидныхъ условіяхъ и былъ огражденъ отъ этихъ страданій. И вы понимаете, конечно, что я долженъ проклинать себя за то, что имлъ мужество переступить границы такого спокойнаго безмятежнаго существованія. Но все же временами я спрашивалъ себя: ‘Въ самомъ ли дл мы такъ сильно отличаемся отъ богатыхъ и обезпеченныхъ, мы — свободныя птицы полей, обладающія собственной философіей, выработанной нашими страданіями, нашей потребностью въ хлб, мы — знающіе, что человческія чувства не являются результатомъ формулъ или правилъ благонравія, которыя заключаются въ прописяхъ?’ Я со стыдомъ сознаюсь вамъ, что мн дйствительно приходили въ голову подобные еретическіе вопросы. Теперь, когда я имлъ счастье прожить четыре недли подъ вашей кровлей, я вижу, какъ я былъ не правъ, питая такія сомннія. Это большое счастье для меня, что я могъ, разъ навсегда, ршить этотъ вопросъ. Нтъ, madame, пребывайте въ счастливой увренности, что между нами существуетъ великое различіе и что впредь оно будетъ для меня священнымъ! Поврьте мн, что для высшаго общества было бы настоящимъ бдствіемъ, если бы случайно въ немъ возникло пониманіе всхъ тхъ, мрачныхъ, но свободныхъ, какъ море, сторонъ жизни, которыя находятся за предлами его философіи. Этой опасности должны избгать насколько возможно вс члены вашего круга,— самаго знаменитаго и самаго уважаемаго въ стран, который называется высшимъ обществомъ.

Изъ всего сказаннаго мной вы поймете, какъ тяжело мн уходить отсюда. Я всегда сохраню въ своемъ сердц самыя почтительныя чувства къ вамъ. Примите же увренія въ моемъ глубокомъ уваженіи къ вамъ и членамъ вашей доброй семьи и въ моей искренней благодарности, которую я не умю выразить словами.

Преданный вамъ Луи Ферранъ.

Первымъ движеніемъ Шельтона было разорвать письмо, но, подумавъ, онъ ршилъ, что не иметъ права этого длать. Вспомнивъ при этомъ, что миссисъ Деннантъ не особенно сильна во французскомъ язык, Шельтонъ успокоился. Тонкихъ намековъ Феррана ей, конечно, не понять! Поэтому Шельтонъ запечаталъ конвертъ и легъ спать, но не могъ заснуть. Выраженіе лица Феррана и его прощальный взглядъ еще долго преслдовали его.

Письмо было отнесено лакеемъ рано утромъ, и Шельтонъ не безъ нкотораго чувства неловкости спустился въ столовую къ утреннему завтраку. Миссисъ сидла за большимъ кофейникомъ, наполненнымъ ароматнымъ кофе. Она только что опустила въ маленькую серебряную кастрюльку, стоящую на спиртовк, четыре яйца и, ласково улыбнувшись Шельтону, спросила, держа двумя пальцами пятое яйцо:

— Дикъ, хотите яйцо всмятку?

— Нтъ, благодарю васъ,— отвчалъ онъ, садясь за столъ.

Такъ какъ онъ пришелъ поздно, то молча принялся за кофе, не принимая участія въ общей оживленной бесд. Онъ замтилъ только, что мистеръ Деннантъ какъ будто избгаетъ смотрть на него, такъ же какъ и Антонія, разговаривавшая съ однимъ изъ вновь прибывшихъ гостей, это былъ какой-то профессоръ, считавшійся знатокомъ искусствъ.

— Кто этотъ молодой человкъ, котораго я вчера видлъ на лужайк? У него вполн, интеллигентная физіономія,— спросилъ профессоръ, растягивая фразы, какъ это длаютъ многіе свтскіе люди.

Миссисъ Деннантъ только что собиралась налить сливки въ кофе, и Шельтонъ украдкой слдилъ за выраженіемъ ея лица. Но она оставалась такой же безмятежной, какъ всегда, и преисполненной сознанія собственнаго превосходства.

‘Слава Богу, она ничего не поняла!’ — подумалъ Шельтонъ, почувствовавъ въ то же время странное разочарованіе.

— Это нкто monsieur Ферранъ, онъ давалъ уроки французскаго языка Туддльсу,— отвчала она.— Добсонъ, подайте чашку профессора.

— Я надюсь еще увидть его,— заворковалъ профессоръ.— Онъ такъ интересно разсказывалъ о молодыхъ германскихъ рабочихъ. Какъ оказывается, они странствуютъ изъ одного мста въ другое, чтобы научиться своимъ ремесламъ… А какой онъ національности, смю спросить?

Мистеръ Деннантъ, къ которому онъ обратился съ этимъ вопросомъ, поднялъ брови и отвтилъ:

— Объ этомъ спросите Шельтона.

— Онъ фладмандецъ,— сказалъ Шельтонъ.

— Интересный экземпляръ. Надюсь, что увижу его опять.

— Нтъ, вы больше его не увидите,— вдругъ сказала Tea.— Онъ ухалъ.

Шельтонъ понялъ, что только благовоспитанность удерживаетъ всхъ прибавить: ‘Й слава Богу’!…

— Какъ? Ухалъ? Такъ внезапно?

— Да, внезапно,— сказалъ мистеръ Деннантъ.

— Онъ написалъ очаровательное письмо, Алджи,— проговорила миссисъ Деннантъ.— Должно быть, бдняга, цлый часъ просидлъ надъ нимъ!

— О мама!— воскликнула Антонія съ негодованіемъ.

Шельтонъ покраснлъ. Онъ внезапно вспомнилъ, что Антонія лучше знала французскій языкъ, нежели ея мать.

— Должно быть, онъ перенесъ какія-нибудь особенныя испытанія въ своей жизни,— замтилъ профессоръ.

— Да,— подтвердилъ мистеръ Деннантъ.— Онъ кое-что испыталъ, это наврное. Но если вы хотите знать подробности, то спросите нашего друга Шельтона. Это очень романтичная исторія… Хотите еще чашечку кофе?

Профессоръ уловилъ тонкую, язвительную насмшку въ этихъ словахъ, и это еще боле подстрекнуло его любопытство. Онъ обратился съ вопросомъ къ Шельтону.

— Тутъ нтъ никакой исторіи,— отвчалъ Шельтонъ.

— Милый Дикъ, вдь это же, право, очень трогательная исторія, какъ онъ бродилъ по Парижу голодный,— вмшалась миссисъ Деннантъ.

Шельтонъ посмотрлъ на Антонію, ея лицо сохраняло ледяное спокойствіе.

‘О, какъ я ненавижу ваше проклятое чувство собственнаго превосходства!’ — подумалъ онъ, переведя глаза на профессора.

— Ничто такъ не порабощаетъ человка, какъ голоданіе,— замтилъ профессоръ и еще разъ обратился къ Шельтону:— Разскажите же этотъ эпизодъ, мистеръ Шельтонъ.

— Я не могу разсказывать исторій… никогда не могъ!— рзко отвтилъ онъ.

Въ эту минуту ему былъ совершенно безразличенъ Ферранъ и вся его исторія. Онъ смотрлъ на Антонію, и на сердц у него лежала тяжесть.

XXX.
Встрча.

Утро было пасмурное, сырое. Антонія услась за рояль, и Шельтонъ, сидвшій въ другой комнат и старавшейся сосредоточить свое вниманіе на книг, которую держалъ въ рукахъ, слышалъ, съ какимъ хладнокровіемъ она разыгрывала свои гаммы. Эти монотонные звуки еще усиливали его удрученное настроеніе. Онъ не видалъ Антоніи до второго завтрака, но и тогда она сидла возл профессора и разговаривала только съ нимъ, избгая смотрть на Шельтона. Она была блдна, хотя разговаривала со своимъ сосдомъ съ какимъ-то лихорадочнымъ оживленіемъ. Шельтонъ чувствовалъ себя очень несчастнымъ.

Разговоръ коснулся мстнаго общества. Профессоръ поинтересовался знать, кто живетъ пососдству.

— Тутъ живутъ еще, кром того, Фоліоты, но никто у нихъ не бываетъ,— отвчала миссисъ Деннантъ.

— Фоліоты?… Да, да!… Э!… знаю!… Какъ же!…— протянулъ профессоръ.

— Это очень жалко,— продолжала миссисъ Деннантъ.— Она такъ мила и прекрасно здитъ верхомъ. Многіе люди, о которыхъ распространяются гораздо худшіе слухи, все-таки бываютъ приняты въ обществ. Но что же длать? Нельзя требовать, чтобы это было иначе.

— Нтъ, конечно,— согласился профессоръ.— Я знавалъ прежде Фоліота… Ужасно жаль. Говорятъ, что она была очень красива?

— О нтъ! Я бы сказала, что она была скоре интересна, нежели красива,— возразила миссисъ Деннантъ.

Шельтонъ, немного знавшій даму, о которой шла рчь, замтилъ про себя, что о ней говорили въ прошломъ, точно она умерла. Онъ не смотрлъ на Антонію, но ему было непріятно, что этотъ разговоръ происходилъ въ ея присутствіи, тмъ боле, что онъ зналъ наврное, что ее нисколько не трогаетъ это отношеніе къ Фоліотамъ, какъ будто это были люди другой породы. Дйствительно, ея лицо выражало лишь холодное любопытство, и только легкое нетерпніе замчалось въ движеніяхъ ея пальцевъ, которыми она катала хлбные шарики. Наконецъ, она звнула и встала изъ-за стола. Шельтонъ настигъ ее въ дверяхъ.

— Куда вы идете?— спросилъ онъ ее.

— Гулять.

— Могу я итти съ вами?

— Со мной пойдетъ Туддльсъ,— отвчала она отрывисто.

Шельтонъ не сказалъ больше ни слова и вернулся къ столу. Тамъ продолжался прежній разговоръ.

— Да,— говорилъ профессоръ, прихлебывая хересъ,— боюсь, что съ молодымъ Фоліотомъ все кончено.

— Такъ жаль!— прошептала миссисъ Деннантъ, и на ея добромъ лиц и въ заячьихъ глазахъ выразилось искреннее огорченіе.— Я знала его, когда онъ былъ еще мальчикомъ. Конечно, это была большая ошибка съ его стороны привезти ее сюда. Вдвойн неловко, потому что онъ даже не можетъ жениться на ней. Да… большая, большая ошибка!

— Ну, разв вы думаете, что это составило бы разницу, если-бъ онъ могъ жениться на ней? Даже если-бъ этотъ господинъ,— ея мужъ… какъ его имя?— далъ ей разводъ, то врядъ ли…

— О нтъ, все же было бы другое!— возразила миссисъ Деннантъ.— Очень многіе въ настоящее время склонны не обращать на это вниманія. А при данныхъ условіяхъ это совершенно безнадежно. Такъ неловко встрчать ихъ вмст! Тельфорды и Беттервики — кстати, они обдаютъ у насъ сегодня — живутъ совсмъ близко отъ нихъ и постоянно встрчаютъ ихъ.

— А вы встрчались съ нею раньше, до… до этой катастрофы?— спросилъ профессоръ съ улыбкой, показавшей его зубы и придавшей ему почему-то внезапное сходство съ козломъ.

— Да, я встрчала ее раньше у Брансомовъ. Я находила ее очаровательной.

— Бдный Фоліотъ! Я слышалъ, что онъ завелъ у себя гончихъ?

— Да, у него прекрасная охота. Алджи прежде охотился съ нимъ, а теперь мн говорили, что къ нему пріхалъ его братъ, котораго онъ пригласилъ, чтобы поохотиться съ нимъ. Да, это въ самомъ дл очень грустно. А вы его знали, Дикъ?

— Нтъ, его я не встрчалъ никогда. А ее я видлъ раза два у Аскотовъ,— отвчалъ Шельтонъ разсянно.

Онъ видлъ въ окно Антонію, которая шла съ Туддльсомъ, повисшимъ у нея на рук. Она, конечно, замтила Шельтона въ окн, но не бросила на него ни одного ласковаго взгляда, и онъ чувствовалъ себя еще боле несчастнымъ, чмъ когда-либо. Чтобы немного разсяться, онъ пошелъ пройтись по дорог. Небо было срое, угрюмое, и вся природа какъ будто сочувствовала его душевному настроенію. Онъ медленно шелъ, поглядывая на темные вязы, стоявшіе нахмурившись вдоль дороги. Гордость не позволяла ему итти за Антоніей и онъ слъ на каменную скамью, противъ большой дороги, раздумывая о томъ, что онъ сдлалъ и что онъ долженъ былъ бы сдлать. Онъ былъ встревоженъ, и чувство одиночества, внезапно охватившее его, было такъ мучительно, что его пронизала холодная дрожь, несмотря на душную погоду.

Онъ просидлъ на скамь около часу, и никто за это время не проходилъ по дорог. Затмъ онъ сразу услышалъ съ одной стороны топотъ лошадиныхъ копытъ, а съ другой шумъ мотора. Вскор онъ увидалъ прекраснаго, арабскаго верхового коня и всадницу, которая старалась изо всхъ силъ удержать его. Но конь, напуганный приближеніемъ мотора, метнулся въ ворота, и всадница ударилась о столбъ. Моторъ пронесся мимо.

Шельтонъ тотчасъ же бросился на помощь, но всадница уже вскочила на ноги и держала за узду дрожавшую лошадь.

— Вы не ушиблись?— спросилъ онъ, испуганный, и тоже хотлъ взять за узду лошадь.— Эти проклятые моторы!…

— Я не знаю,— отвчала она.— Пожалуйста, не трогайте лошадь. Она не выноситъ прикосновенія чужихъ, когда взволнована.

Шельтонъ отошелъ и смотрлъ, какъ она гладила и успокаивала дрожащую лошадь. И вдругъ онъ узналъ миссисъ Фоліотъ, ту самую, о которой говорили за завтракомъ у Деннантовъ…

— Теперь конь успокоился,— сказала она.— Можетъ быть, вы подержите его одну минуту?

Она передала ему поводья, а сама прислонилась къ воротамъ. Она была очень блдна.

— Вамъ дурно?— встревоженно спросилъ Шельтонъ.— Позвольте, я пойду въ домъ за помощью…

— О нтъ, нтъ!— поспшно отвтила она.— Не надо!… Благодарю васъ.

Шельтонъ вывелъ коня на дорогу и тотчасъ же замтилъ, что онъ хромаетъ.

— Лошадь повредила себ колно,— сказалъ онъ миссисъ Фоліотъ.— Лучше всего было бы поставить ее здсь въ конюшню. А васъ отвезутъ домой въ экипаж.

— О нтъ, благодарю васъ. Мы съ нимъ доберемся домой сами. Дайте мн вашу руку.

Въ ея голос прозвучала какая-то странная нота, точно ее оскорбило что-то. Шельтонъ, осматривавшій ногу лошади, поднялъ голову и увидалъ Антонію и Туддльса. Они прошли черезъ калитку въ изгороди, отгораживающей поля.

Туддльсъ тотчасъ же подбжалъ къ нему.

— Мы видли все,— шепнулъ онъ Шельтону.— Нечего сказать, хорошенькій ударъ! Не могу ли я помочь чмъ-нибудь?

— Подержите поводья,— отвчалъ Шельтонъ и взглянулъ на Антонію. Она вспыхнула, глаза у нея потемнли и съ какимъ-то страннымъ выраженіемъ смотрли на миссисъ Фоліотъ.

— Можетъ быть, вы согласитесь войти и подождать? Мы можемъ васъ отправить домой въ шарабан,— проговорила она.

Миссисъ Фоліотъ стояла возл лошади, держась одной рукой за сдло. Какая-то загадочная усмшка скользнула по ея губамъ. Ея блдное лицо, пепельные волосы и пристальный, негодующій взглядъ особенно рзко запечатллись въ памяти Шельтона.

— О нтъ, нтъ, благодарю васъ!— отвчала она Антоніи.— Вы очень добры!…

Выраженіе лица Антоніи сразу измнилось и стало холодно враждебнымъ. Она отвернулась и пошла прочь. Миссисъ Фоліотъ снова слегка усмхнулась и съ помощью руки Шельтона вскочила въ сдло. Она чуть-чуть вскрикнула отъ боли, но когда онъ посмотрлъ на нее, то она улыбалась.

— Во всякомъ случа, — сказалъ онъ нетерпливо, — вы должны позволить мн сопровождать васъ. Я боюсь, что вы упадете.

— Пустяки,— отвчала она, покачавъ головой.— Тутъ всего дв мили. Я вдь не сахарная!…

— Но я все же пойду за вами.

Она пожала плечами и, пристально посмотрвъ на него своими смлыми глазами, спросила:

— Можетъ быть, этотъ мальчикъ согласится итти?

— Разумется!— воскликнулъ Туддльсъ.— Я очень радъ!

— Это, я думаю, будетъ лучше. Вы были такъ добры, благодарю васъ!

Она кивнула Шельтону, улыбнулась еще разъ своей загадочной улыбкой и похала шагомъ. Туддльсъ шелъ рядомъ съ ней.

Шельтонъ подошелъ къ Антоніи, стоявшей подъ вязами. Внезапная струя теплаго втра пахнула имъ въ лицо. Надвигалась грозная темная туча и издали уже доносился глухой раскатъ грома.

— Будетъ буря,— сказалъ Шельтонъ, взглянувъ на небо.

Антонія кивнула головой. Она была очень блдна теперь, и лицо ея сохраняло надменно холодное выраженіе, точно она была оскорблена.

— У меня разболлась голова,— сказала она.— Я пойду домой и лягу.

Шельтонъ хотлъ заговорить, но что-то мшало ему нарушить молчаніе, имъ овладла покорность неизбжному, врод той тупой покорности, которая замчается у птицъ и зврей въ виду надвигающейся бури. Онъ долго смотрлъ вслдъ Антоніи и затмъ вернулся на прежнее мсто. Кругомъ все притихло, какъ бываетъ передъ грозой. Даже домъ позади казался точно вымершимъ и оттуда не доносилось ни Шума, ни смха. Знойный, душный воздухъ вызывалъ какое-то странное оцпенніе, а господствовавшая тишина еще усиливала гнетущее чувство одиночества, овладвшее Шельтономъ. Какой непріятный случай!— размышлялъ онъ. Провидніе какъ будто нарочно устраиваетъ такъ, чтобы еще больше отдалить отъ него Антонію. Отчего это міръ не состоитъ изъ однхъ только незапятнанныхъ ничмъ личностей, сохраняющихъ въ глазахъ свта безукоризненную репутацію?

Онъ началъ ходить взадъ и впередъ по дорог, повторяя съ мучительной сердечной болью:

— Это должно разршиться какъ-нибудь! Дольше я не могу выдержать…

Выйдя на дорогу, онъ быстро пошелъ впередъ, невзирая на приближающуюся грозу, но на поворот встртилъ Туддльса.

— Я проводилъ ее до самаго дома,— крикнулъ ему мальчикъ.— Что за молодчина! Но завтра оба они не сдвинутся съ мста… Охъ, какъ жарко!…

Встрча съ Туддльсомъ напомнила ему, что онъ больше часу просидлъ одинъ на каменной скамейк. Онъ совсмъ забылъ о времени, и эта мысль еще усилила мучительное тревожное чувство. Тяжело дыша, онъ ускорилъ шаги, точно хотлъ бжать отъ какого-то призрака, который гнался за нимъ…

XXXI.
Гроза разразилась.

Было уже семь часовъ, когда Шельтонъ, наконецъ, вернулся домой. Гроза еще не разразилась, хотя упало нсколько капель дождя. Тучи продолжали висть неподвижно, и въ природ все притаилось, словно ожидая удара. Однако прогулка принесла ему пользу. Онъ стряхнулъ съ себя уныніе, и его страхъ, огорченія и сомннія представлялись ему теперь дурнымъ сномъ. Взявъ ванну, онъ сталъ одваться къ обду и почувствовалъ себя совершенно бодрымъ. Онъ даже улыбнулся, смотря на себя въ зеркало и завязывая галстукъ.

Въ этотъ день къ обду ждали гостей. Антоніи еще не было и Шельтонъ остановился у рояля, ожидая ея прихода. Кругомъ него шли оживленные разговоры, шуршали шелковыя платья, сверкали блыя плечи и блыя руки нарядныхъ дамъ. Кто-то далъ ему пунцовую гвоздику, и когда онъ поднесъ ее къ своему лицу, то увидалъ Антонію. Она вошла, тяжело дыша, словно только что сбжала по лстниц. Блдность уже исчезла, и на ея щекахъ игралъ нжный румянецъ. Она прошла мимо него, обдавъ его запахомъ своихъ духовъ, отъ котораго у него слегка закружилась голова.

Никогда еще она не казалась ему такой обаятельной, такой желанной, какъ въ эту минуту. Долго спустя онъ не могъ ощущать аромата дынь и ананасовъ, не испытывая при этомъ страннаго волненія, такъ какъ запахъ этихъ плодовъ всегда напоминалъ ему этотъ знаменательный обдъ. Съ того мста, гд онъ сидлъ, онъ не могъ видть Антонію, но среди шума голосовъ, звона стакановъ и смха, наполнявшаго залу, его мысли неизмнно неслись къ ней и онъ думалъ, какъ онъ подойдетъ къ ней и скажетъ, что ничто для него не иметъ значенія, кром ея любви! И онъ пилъ золотистое, замороженное шампанское, точно воду…

Наконецъ, дамы встали и вышли изъ столовой. Круглый столъ изъ палисандроваго дерева, безъ скатерти, убранный цвтами и серебромъ, блестлъ точно темныя воды какого-нибудь озера, освщеннаго лучами заходящаго солнца и отражающаго красные и желтые осенніе листья деревьевъ. Надъ нимъ носился дымъ сигаръ и папиросокъ, словно туманъ, поднимающійся надъ водой. Мужчины, оставшіеся за столомъ, веди очень оживленный разговоръ, и Шельтонъ былъ вовлеченъ въ споръ со своимъ сосдомъ по вопросу объ англійскомъ характер.

— Въ Англіи мы потеряли рецептъ жизни,— съ жаромъ говорилъ Шельтонъ.— Мы лишились способности испытывать удовольствіе. Мы не напиваемся, мы стыдимся любви и уже больше не умемъ восхищаться красотой. Взамнъ мы получили деньги, но что пользы въ нихъ, когда мы не знаемъ, какъ ихъ расходовать?…— Подзадоренный улыбками своего сосда, онъ продолжалъ съ еще большимъ жаромъ:— Что касается мышленія, то мы всегда такъ много интересуемся тмъ, что думаютъ наши сосди, что сами перестали думать. Наблюдали вы когда-нибудь иностранца, въ то время какъ онъ слушаетъ англичанина? Мы привыкли презирать иностранцевъ, но презрніе, которое мы къ нимъ питаемъ, ничто въ сравненіи съ тмъ, которое они питаютъ къ намъ. И они правы. Разв мы обладаемъ тонкимъ вкусомъ? Что пользы имть богатства, когда не знаешь, какъ ими пользоваться!

— Это мн не приходило въ голову,— сказалъ сосдъ.— Но, пожалуй, вы правы. Что-то у насъ не такъ!… Мы не всегда умемъ тратить свои деньги и во многихъ случаяхъ не получаемъ за нихъ то, что слдуетъ. Мы принимаемъ поддльное вино за настоящее… Впрочемъ, вотъ это вино безупречно,— прибавилъ онъ съ улыбкой, поднималъ свой стаканъ съ портвейномъ.

— Да, безупречно,— подтвердилъ Шельтонъ.

Когда вс встали, чтобы присоединиться къ дамамъ въ гостиной, Шельтонъ вышелъ въ садъ. Вечеръ былъ душный и точно заряженъ электричествомъ. Сильный, одуряющій запахъ лилій наполнялъ аллеи.

Гости уже начали расходиться, когда Шельтонъ увидлъ Антонію. Она вышла въ садъ и онъ могъ различить мерцаніе ея благо платья, когда она проходила черезъ лужайку. Она исчезла въ тни деревьевъ и, быстро оглянувшись, не слдитъ ли за нимъ кто-нибудь, Шельтонъ тихо пошелъ за нею. Его губы высохли, и сердце болзненно билось. Темнота и жара были удручающія. Онъ дышалъ съ трудомъ, ощущая временами дуновеніе горячаго воздуха на своемъ лиц. ‘Гроза приближается’,— думалъ онъ, безшумно пробираясь къ большому дубу, гд вислъ гамакъ. Антонія лежала въ гамак и тихо качалась, сквозь черную тнь дерева блло ея платье. Шельтонъ, задерживая дыханіе, подошелъ къ ней почти вплотную и чуть слышно назвалъ: ‘Антонія’.

Отвта не послдовало, но Шельтонъ разслышалъ тихій шорохъ въ гамак, словно кто-то пошевелился тамъ. Онъ не могъ разглядть ея лица, но чувствовалъ ея присутствіе. Онъ снова прошепталъ: ‘Антонія!’ и снова не получилъ отвта, и вдругъ его обуялъ какой-то ужасъ. Онъ больше не слышалъ ни ея дыханія, ни шороха втвей, она точно притаилась, выжидая. Шельтонъ подошелъ еще ближе. Въ втвяхъ послышался шелестъ, какъ будто вспорхнула птица, къ нему донеслось чье-то быстрое дыханіе и затмъ все затихло. Черезъ минуту Шельтонъ стоялъ и смотрлъ на пустой гамакъ. Она исчезла…

Молнія внезапно прорзала небо и заставила Шельтона опомниться. Онъ быстрыми шагами пошелъ черезъ лужайку къ дому, но дождь все-таки усплъ смочить его съ головы до ногъ. Сначала у него было желаніе зайти въ курительную комнату, но онъ раздумалъ и пошелъ прямо наверхъ. Заперевъ окна въ своей комнат, онъ легъ на кровать, не раздваясь, словно оглушенный. Какое-то странное оцпенніе овладло имъ, точно гроза притупила его способность мыслить и чувствовать. Какъ долго онъ такъ пролежалъ, онъ и самъ не могъ бы сказать, но онъ боялся сдлать движеніе, чтобы не причинить себ боль, какъ человкъ, у котораго сломаны члены. Тогда, когда раскаты грома стали постепенно затихать, онъ всталъ и освтилъ комнату. Тогда онъ замтилъ что-то блое, всунутое въ дверную щель. Онъ всталъ и вытащилъ конвертъ, въ который была вложена записка:

‘Я ошиблась. Прошу васъ, простите меня и узжайте. Антонія’.

XXXII.
Одиночество.

Прочтя эту записку, Шельтонъ положилъ ее на свой туалетный столъ и, посмотрвъ на себя въ зеркало, вдругъ разсмялся. Но смхъ быстро застылъ на его устахъ и, бросившись на постель, онъ зарылся лицомъ въ подушки. Такъ онъ пролежалъ до разсвта. Онъ не могъ принять никакого ршенія и только зналъ одно, что не долженъ больше встрчаться съ Антоніей.

Рано утромъ онъ написалъ миссисъ Деннантъ записку слдующаго содержанія:

‘Я всю ночь не спалъ отъ зубной боли и полагаю, что лучше всего немедленно отправиться къ дантисту. Если ужъ надо вырвать зубъ, то чмъ скоре это будетъ сдлано, тмъ лучше’.

Сдлавъ это, онъ немного успокоился и опять легъ въ постель. Онъ задремалъ ненадолго и, внезапно проснувшись, тотчасъ же одлся и вышелъ. Мысль о сходств ухода Феррана съ его собственнымъ уходомъ пришла ему въ голову, когда онъ покинулъ домъ Деннантовъ.

‘Мы оба отверженные’, сказалъ онъ себ.

Онъ шелъ безъ всякой опредленной цли почти до полудня и, наконецъ, побжденный усталостью, прилегъ на траву у изгороди и тотчасъ же заснулъ крпкимъ сномъ. Ему приснилось, что онъ гуляетъ въ саду съ миссисъ Деннантъ, и она говоритъ ему:

— Дикъ, я привыкла врить тому, что мн говорятъ. Нельзя относиться презрительно къ тому, что я соблюдаю условности. Я не знаю, что я стала бы длать, если-бъ мн пришлось самой составлять собственное мнніе обо всемъ. Я къ этому не пріучена. Я всегда получала мннія готовыми изъ вторыхъ рукъ и въ совершенно обработанномъ вид. Разв теперь я могу поступать иначе? Надо врить въ то, что длаютъ другіе. Не то чтобы я придавала большое значеніе другимъ людямъ и ихъ взглядамъ, но… такъ гораздо удобне. Умоляю васъ, Дикъ, не мшайте Антоніи получать готовыя сужденія изъ вторыхъ рукъ! Пусть она придерживается старинныхъ взглядовъ, пока они остаются таковыми. Было бы просто ужасно, если бы она стала размышлять объ этомъ и составлять для себя новые взгляды на вещи!…

Тутъ Шельтонъ проснулся и невольно расхохотался. Сонъ его до такой степени былъ похожъ на дйствительность, что это его поразило. Вдь если-бъ онъ имлъ такой разговоръ съ миссисъ Деннантъ, то она наврное высказала бы ему такія же точно мысли.

Внезапно онъ услышалъ чей-то голосъ за изгородью, говорившій:

— Нтъ, къ счастію, здсь французовъ немного. Нсколько выводковъ венгерцевъ,— и только… Сэръ Джемсъ, не хотите ли еще пирога?

Шельтонъ, еще не вполн стряхнувшій съ себя дремотное состояніе, все же приподнялся на локт и заглянулъ въ щель между толстыми ивовыми втвями, изъ которыхъ была сплетена изгородь. Четыре человка сидли за маленькимъ складнымъ столикомъ и закусывали. Немного поодаль стояла охотничья повозка, увшанная разными эмблемами и трофеями охоты. Вблизи стола нсколько собакъ, умильно поглядывая на закусывающихъ, смиренно виляли хвостами, а лакей занятъ былъ раскупориваніемъ бутылокъ. Шельтонъ вспомнилъ, что было ‘первое’ число, открытіе охотничьяго сезона. Одинъ изъ сидящихъ за столомъ, очевидно, хозяинъ, пожилой человкъ съ веснушчатымъ лицомъ и военной выправкой, разговаривалъ съ другимъ, бородатымъ господиномъ, котораго онъ называлъ командоромъ. Лицо третьяго охотника, старика, тоже было незнакомо Шельтону, но въ четверо томъ онъ, къ своему изумленію, узналъ Маббея. Между тмъ тутъ не было ничего удивительнаго, такъ какъ Маббей былъ страстнымъ охотникомъ. Шельтонъ еще не усплъ ршить, оставаться ли ему, или уйти,какъ вдругъ услышалъ густой басъ командора:

— Мой слуга сообщилъ мн, что миссисъ Фоліотъ… гм! гм!… повредила ногу своему арабскому коню. Неужели она станетъ здить на другомъ кон?…

Шельтонъ замтилъ, что какъ только было произнесено имя миссисъ Фоліотъ, то на всхъ лицахъ появилась улыбка. У всхъ въ эту минуту, какъ будто мелькнула одна и та же мысль:

‘Вотъ теперь Фоліоту приходится расплачиваться^ свое счастье въ любви! Какъ глупо такъ попадаться!…’

Обрывки разговора долетали къ Шельтону. Повидимому, они продолжали говорить о миссисъ Фоліотъ.

— Разв можно было подумать это о ней?— говорилъ командоръ.— Она казалась всегда такой тихой, спокойной. Иногда ее совсмъ не было слышно въ комнат. Помню, я однажды спросилъ ее: ‘Миссисъ Лютерёнъ, что вамъ нравится больше всего въ мір?’ И какъ вы думаете, что она мн отвтила?… ‘Музыка!’ Каково?…

Послышался голосъ Маббея:

— Фоліотъ всегда былъ угрюмый, малосообщительный парень. Обыкновенно съ такими людьми и случаются подобныя вещи…

— Говорятъ, что онъ теперь никому не отвчаетъ на поклонъ,— замтилъ хозяинъ.— Странный субъектъ! Но говорятъ, она горячо предана ему?…

— Если онъ отказывается и отъ охоты, то, чортъ возьми! Что же онъ станетъ длать?— сказалъ Маббей.— Вдь онъ уже вышелъ изъ своего клуба, а что касается парламента…

— О, это ужасно жаль!— проговорилъ хозяинъ.— Впрочемъ, онъ это долженъ былъ ожидать…

— Странные люди вообще эти Фоліоты,— сказалъ командоръ.— Его отецъ, напримръ! Онъ скоре заговорилъ бы съ мусорщикомъ, если бы тотъ встртился ему на дорог, нежели со мной или съ вами… Хотлось бы мн знать, что сдлаетъ Фоліотъ со всми своими лошадьми? Я бы съ удовольствіемъ пріобрлъ у него каштановаго жеребца.

— Вы никогда не можете заране сказать, что сдлаетъ тотъ или другой человкъ, станетъ ли онъ пьянствовать, или начнетъ писать книги,— послышался голосъ Маббея.— Вы знаете, старый Чарли Уэйнъ принялся теперь изучать звзды и, кром того, два раза въ недлю отправляется въ Уайтчепель обучать каракулямъ тамошнихъ…

Окончанія фразы Шельтонъ не разслышалъ, потому что сэръ Джемсъ, хозяинъ, громко спросилъ своего сосда:

— А что сдлалось съ вашимъ старымъ сторожемъ Смоллетомъ, Глинни?

— Вынужденъ былъ разстаться съ нимъ,— отвчалъ старикъ, котораго онъ назвалъ Глинни.— Онъ состарился и въ прошломъ сезон растерялъ множество фазаньихъ яицъ…

— Ого! Это ужъ совсмъ плохо, когда они начинаютъ такъ небрежно относиться…

— Да,— продолжалъ Глинни.— Его сынъ, вы помните его, сэръ Джемсъ? Онъ обыкновенно заряжалъ вамъ ружья? Такъ вотъ онъ соблазнилъ одну молоденькую двушку. Когда ея родные выгнали ее, то старый Смоллетъ взялъ ее къ себ. Вышелъ чортъ знаетъ какой скандалъ. Молодая двушка наотрзъ отказалась выйти замужъ за молодого Смоллета, и старикъ поддержалъ ее и оказалъ ей помощь. Разумется, вмшался приходскій священникъ и потребовалъ прекращенія скандала и удаленія двушки. Моя жена предложила отправить ее въ одно изъ этихъ убжищъ,— какъ они тамъ называются?— служащихъ для исправленія. Но упрямый старикъ объявилъ, что если двушка не хочетъ туда отправляться, то заставлять ее нельзя… Вся эта исторія совсмъ вывела его изъ колеи и мшала заниматься какъ слдуетъ своимъ дломъ. Въ результат у меня вывелось только 500 фазановъ вмсто восьмисотъ…

На мгновеніе воцарилось молчаніе. Вс занялись пирогомъ.

— Въ В. они всегда женятся въ такихъ случаяхъ и потомъ… гм!… Живутъ вполн почтеннымъ образомъ,— сказалъ командоръ.

— Да, да,— подтвердилъ хозяинъ.— Черезчуръ смло было съ ея стороны отказываться выйти за него замужъ. Она вдь увряла, кажется, что онъ обманомъ воспользовался ею?

— Но молодой Смоллетъ долженъ быть счастливъ, что избжалъ этой женитьбы,— замтилъ Глинни.— Однако меня удивляетъ все же упорство старика…

Тема была исчерпана, и разговоръ снова началъ вертться около охоты и всего, что было связано съ нею. Шельтонъ тихо всталъ и вышелъ на дорогу. Онъ продолжалъ итти безцльно, безучастный ко всему, и, наконецъ, дойдя до станціи, слъ въ лондонскій поздъ, ощущая боль и разбитость во всхъ членахъ. Подкрпивъ свои силы пищей и добравшись до своей квартиры, онъ прямо бросился на постель и заснулъ. Въ десять часовъ вечера онъ пошелъ прогуляться въ Сентъ-Джемскій паркъ и слъ на одну изъ скамеекъ, гд столько бродягъ и бездомныхъ находили отдыхъ посл своихъ скитаній. Благодтельная для нихъ тамнота была мстами пронизана свтомъ фонарей, но теплая, безлунная ночь все-таки окутывала ихъ своимъ мягкимъ покровомъ. Шельтонъ видлъ на скамьяхъ неясныя очертанія человческихъ фигуръ, сидящихъ въ разныхъ позахъ, и, несмотря на темноту, онъ угадывалъ крайнее утомленіе и какую-то безнадежность въ этихъ отдыхающихъ людяхъ.

Сзади Шельтона раздался голосъ, кому-то говорившій:

— Вы, старина, ошиблись дорогой. Надо итти въ другую сторону.

Шельтонъ оглянулся и увидалъ полицейскаго, красное лицо котораго свтилось въ темнот. Онъ обращался къ какой-то странной съежившейся фигур, видомъ напоминавшей старую, ощипанную птицу.

— Благодарю васъ, констебль,— отвчалъ старикъ,— Ну, что-жъ, если я, какъ вы говорите, зашелъ не въ ту сторону, то, пожалуй, я отдохну здсь, если позволите.

Старикъ, повидимому, не ршался ссть. Шельтонъ подвинулся, чтобы дать ему мсто.

— Вы меня извините, сэръ, я надюсь,— сказалъ старикъ, притрогиваясь къ своей, такой же старой, какъ и онъ, помятой шляп.— Я вижу, что вы джентльменъ, и ни за что на свт не ршился бы побезпокоить васъ. Но, видите ли, я не привыкъ ходить по ночамъ и очень усталъ, а скамьи вс заняты. Въ мои годы всегда нуждаешься въ отдых, Хочется ссть и прислониться къ чему-нибудь. Вы меня, конечно, извините, сэръ?

Онъ говорилъ слегка дрожащимъ голосомъ, устало опускаясь на скамейку.

— Не безпокойтесь, пожалуйста,— ласково отвтилъ ему Шельтонъ.

— Я вполн порядочный старый человкъ, поврьте мн,— продолжалъ старикъ.— Я никогда не позволялъ себ никакихъ вольностей. Но, знаете ли, въ мои годы очень тяжело простаивать часами на улицахъ, какъ это я долженъ былъ длать въ теченіе всей послдней недли, и особенно тяжело спать въ ночлежныхъ пріютахъ… О, это ужасныя мста… ужасныя!…

Шельтонъ взглянулъ на него, поражённый горячностью, съ которой онъ произнесъ эти слова. Его худое, изможденное лицо покрытое морщинами, было чисто выбрито, волосы на голов когда онъ снялъ шляпу, были густые, какого,-то пыльнаго цвта и, какъ показалось Шельтону, безъ всякой примси сдины. Они были причесаны и раздлены посредин тщательно сдланнымъ проборомъ. Старикъ продолжалъ:

— Я могу высказывать это. У меня тамъ никогда не происходило столкновеній ни съ кмъ и никто мн не мшалъ. Но всего больше пугаетъ меня неизвстность. Всего ужасне никогда не знать, что будетъ съ вами, не знать это изо дня въ день! Это самое страшное въ жизни, не правда ли?

— Должно быть,— отвчалъ Шельтонъ.

— Ахъ, это такъ и есть! А тутъ еще надвигается зима!… Я не привыкъ оставаться долго на открытомъ воздух, потому что всю свою жизнь прослужилъ въ домахъ. Но на это я, разумется, не обращаю вниманія, вели только у меня есть возможность заработать кусокъ хлба. Слава Богу, я, наконецъ, нашелъ работу! Конечно, продажа газетъ — непривычное для меня дло, но мн сказали, что Вестминстерская Газета самая почтенная изъ вечернихъ газетъ. Впрочемъ, я это и такъ знаю. Ну, вотъ теперь я стараюсь имть успхъ въ этомъ дл, пока я въ состояніи.

— Какъ вы получили эту работу?— спросилъ Шельтонъ.

— У меня есть рекомендаціи. (Старикъ хлопнулъ себя по груди, какъ бы указывая, что онъ никогда не разстается съ ними.) Слава Богу, этого у меня никто не можетъ отнять! Въ ночлежномъ дом… тамъ есть несчастные люди. Они у меня украли часть моихъ вещей: хорошую рубашку и пару прекрасныхъ перчатокъ. Мн далъ это одинъ джентльменъ за то, что я подержалъ его лошадь. Какъ вы думаете, долженъ я возбудить преслдованіе противъ нихъ? Вы бы это сдлали на моемъ мст?

— Это зависитъ…— отвчалъ Шельтонъ.— Есть ли у васъ достаточныя доказательства?

— Не могу же я примириться съ тмъ, что у меня пропали такія хорошія вещи!… А вотъ посмотрите, — сказалъ онъ, вытаскивая изъ-за пазухи дрожащими пальцами какія-то бумаги.— Это далъ мн сэръ Джорджъ. Я служилъ у него дворецкимъ пять лтъ. А это я получилъ отъ лэди Гленгоу. Можетъ быть,— разъ вы такъ добры,— вы согласились бы прослушать, что они написали?

— Не хотите ли лучше покурить?— спросилъ Шельтонъ, протягивая ему свой кисетъ съ табакомъ.

— Благодарю васъ, сэръ, — отвчалъ старикъ, набивая свою глиняную трубочку. Онъ потрогалъ пальцами свой передній зубъ и сказалъ, покачивая головой.— Вотъ только зубы у меня начали шататься и падать. А то, въ общемъ, я пользуюсь еще довольно хорошимъ здоровьемъ для человка моихъ лтъ.

— А сколько же вамъ лтъ?— поинтересовался Шельтонъ.

— Семьдесятъ два года. Если-бъ не мой кашель, не моя грыжа и не мои злоключенія, то право же мн не на что было бы жаловаться. Мн кажется, что я могъ бы похвастаться своей крпостью, принимая во вниманіе мои годы.

Шельтонъ, несмотря на жалость, которую возбуждалъ въ немъ этотъ старикъ, невольно улыбнулся, слушая его похвальбу, до такой степени его изможденный видъ противорчіяхъ его словамъ.

— Семьдесятъ два? года — вдь это не мало,— сказалъ Шельтонъ.— Вы, наврное, помните эту страну, когда она была совсмъ другая, чмъ теперь?

— О, да! Тогда было иначе. Не было такъ много богатыхъ среднихъ классовъ, какъ теперь. Мн кажется, было больше простой человческой доброты. Не было такихъ огромныхъ универсальныхъ магазиновъ. Каждый содержалъ свою лавочку и не старался непремнно задавить сосда. А цны на хлбъ? Боже мой, вдь теперь получаешь за ту же цну только четверть того, что получалъ прежде!…

— А какъ вы думаете, люди стали счастливе теперь?— спросилъ Шельтонъ.

— Нтъ, я не думаю этого,— отвчалъ старикъ, покачивая головой,— Люди потеряли способность быть довольными. Я вижу, какъ вс суетятся кругомъ, бгаютъ взадъ и впередъ, читаютъ книги, выдумываютъ разныя вещи. Но они далеко не такъ довольны, какъ были прежде.

‘Такъ ли это?’, подумалъ Шельтонъ.— Я совсмъ не замчаю прежняго выраженія довольства на лицахъ людей,— продолжалъ старикъ, пуская дымъ въ пространство.— Вотъ посмотрите на эти автомобили. Говорятъ, что на лошадяхъ скоро совсмъ перестанутъ здить…

Двушка, сидвшая на другомъ конц скамейки, встала, откашлялась, точно хотла что-то сказать, но затмъ снова опустилась на скамью. Запахъ мокрыхъ, грязныхъ юбокъ донесся къ Шельтону. Полицейскій подошелъ и съ любопытствомъ посмотрлъ на сидящихъ. Его взглядъ выразилъ удивленіе, когда онъ замтилъ Шельтона.

— И въ полиціи встрчаются добрые люди,— сказалъ старикъ.— Но есть и такіе, которые смотрятъ на васъ, какъ на уличную грязь, и обращаются съ вами соотвтствующимъ образомъ. Очень плохіе люди! О, да! Если они видятъ, что вы упали низко, терпите нужду, то полагаютъ, что могутъ презирать васъ и грубо обращаться съ вами. Но я стараюсь не давать имъ повода приставать ко мн. Я держусь подальше и вжливо говорю со всми. Съ ними надо быть осторожнымъ и предупредительнымъ, потому что нкоторые изъ нихъ не имютъ совсти. О, это ужасные люди!…

— Вы намрены провести ночь здсь?

— Сегодня ночь теплая и хорошая,— отвчалъ старикъ.— Я сказалъ содержателю этого поганаго мста, что больше не хочу его видть. Я всегда былъ честнымъ человкомъ и не хочу имть дла съ негодяями, въ особенности посл того, какъ они такъ поступили со мной. Завтра я возьму комнату. Могу я получить комнату за три шиллинга въ недлю, какъ вы думаете, сэръ? Если такъ, то я спокоенъ. Я ничего не боюсь, когда я знаю, что у меня есть заработокъ. Это все, что мн нужно. Я думаю, что могу исполнять свое дло какъ слдуетъ. Пока я въ состояніи самъ заработать кусокъ хлба, я не пойду въ рабочій домъ, не потеряю своего почтеннаго имени.

— Когда вамъ будетъ можно, то навстите меня,— сказалъ Шельтонъ посл нкотораго раздумья.— Вотъ моя карточка.

— Благодарю васъ, сэръ! Благодарю васъ!— поспшилъ отвтить старикъ, пряча карточку вмст со своими документами.— Я непремнно приду, непремнно…

Воцарилось молчаніе. Старикъ началъ дремать. Полицейскій прошелъ мимо и снова съ удивленіемъ посмотрлъ на странную, мало подходящую группу. Его взглядъ, казалось, говорилъ Шельтону:

— Ну, что вы тутъ длаете, сидя между такими подонками общества? Разв здсь ваше мсто?…

‘Ага! Вы не знаете, какъ вамъ быть?— подумалъ Шельтонъ, въ свою очередь взглядывая на полицейскаго.— Человкъ, занимающій такое положеніе въ обществ, какое занимаю я, и сидящій въ такой компаніи? Это странно, конечно?… Бдняга!… Вся жизнь полицейскаго проходитъ въ томъ, что онъ шпіонитъ за своими ближними. Но онъ не сознаетъ унизительности этого и потому не чувствуетъ себя бднягой!…’

Со слдующей скамьи вдругъ донесся храпъ спящаго человка. Полицейскій опять прошелся по алле и, наконецъ, замтивъ, что оба сосда Шельтона спятъ, обратился къ нему:

— На этихъ скамьяхъ не очень безопасно, сэръ,— сказалъ онъ.— Вы никогда не знаете, съ кмъ вы будете сидть рядомъ. Будь я на вашемъ мст, сэръ, то ушелъ бы отсюда, если только вы не имете желанія провести тутъ ночь!

При послднихъ словахъ онъ разсмялся, довольный своей шуткой. Шельтонъ посмотрлъ на него и ему хотлось отвтить: ‘Почему же нтъ?…’ Но сейчасъ же вслдъ затмъ онъ подумалъ, что это будетъ смшно и онъ только схватитъ простуду, больше ничего!

Не отвтивъ ничего полицейскому, онъ всталъ со скамьи и побрелъ домой.

XXXIII.
Конецъ.

Шельтонъ лишь къ полуночи дошелъ до своей квартиры. Онъ такъ усталъ, что, даже не зажигая свта, прямо повалился въ кресло. Занавси и шторы были сняты для чистки, и ночь прямо смотрлась въ окна. Шельтонъ уставился глазами въ эту темноту, точно ища въ ней отвта на мучившій его вопросъ.

Въ комнат ощущался тяжелый запахъ, какой бываетъ обыкновенно въ помщеніяхъ, долго остававшихся закрытыми, но временами съ улицы доносилась струя воздуха, пропитанная запахомъ травы и цвтовъ изъ сосдняго сада. Пунцовая гвоздика, такъ и оставшаяся въ его петлиц съ прошлаго вечера, полузавядшая, все еще испускала пряный ароматъ, заставившій Шельтона, наконецъ, стряхнуть съ себя оцпенніе. Онъ вспомнилъ о томъ, что надо же ему принять какое-нибудь ршеніе.

— Уфъ!— прошепталъ онъ.— Какъ это тяжело!…

Онъ всталъ, зажегъ свчу и увидалъ, что пыль толстымъ слоемъ покрывала все въ комнат. То же самое чувство одиночества, которое онъ испыталъ наканун въ Холмъ-Окс, теперь съ удвоенной силой охватило его. На сердц его лежалъ тяжелый камень.

Онъ подошелъ къ письменному столу, гд лежала цлая пачка полученныхъ въ его отсутствіе всякаго рода объявленій, повстокъ и писемъ. Онъ разрывалъ конверты одинъ за другимъ съ торопливостью человка, вернувшагося домой посл лтняго отдыха. Отдльно лежалъ большой конвертъ. Тамъ была записка его дяди, сообщавшаго, что онъ посылаетъ ему исправленный брачный контрактъ, который проситъ вернуть черезъ недлю для того, чтобы его можно было переписать набло и приготовить для подписи. Въ конц была приписка:

‘Я узжаю въ среду въ Шотландію на одинъ мсяцъ, но вернусь къ вашей свадьб. Передай привтъ твоей матери, когда увидишь ее.

Любящій тебя дядя
Эдмундъ Парамуръ’.

Шельтонъ улыбнулся съ горечью. Вынувъ изъ конверта контрактъ, онъ посмотрлъ на него и опять вложилъ его обратно.

Тревожное, мучительное безпокойство снова овладло имъ. Онъ слъ въ кресло, но черезъ минуту всталъ и заходилъ по комнатамъ, останавливаясь передъ разными предметами, наконецъ, онъ вышелъ въ переднюю, спустился съ лстницы и опять вышелъ на улицу. Но тутъ же подумалъ, что, гд бы онъ ни находился, дома или на улиц, въ город или въ деревн, онъ везд будетъ ощущать ту же самую невыносимую тяжесть въ сердц, то же самое горе!

Вернувшись обратно, онъ замтилъ письмо въ почтовомъ ящик у своей двери и, взявъ его оттуда, опять услся въ кресло. Это было то самое кресло, въ которомъ всегда сидлъ Ферранъ, когда приходилъ къ нему и развивалъ свою философію… Шельтонъ посмотрлъ на письмо. Оно было отъ Антоніи.

Овладвшее имъ волненіе было такъ сильно, что онъ долго не могъ ршиться прочесть письмо и нсколько разъ прошелся по комнат, прежде чмъ распечаталъ его. Дрожащими руками онъ вынулъ листокъ почтовой бумаги и прочелъ слдующее:

‘Я была неправа, потребовавъ, чтобъ вы ухали. Я понимаю теперь, что это означало, какъ будто я отказываюсь отъ даннаго вамъ слова, но я не имла этого въ виду. Я не знаю, отчего все стало по-другому! Вы иначе думаете, чмъ я, о разныхъ вещахъ и взгляды наши совершенно не сходятся. Мн слдовало, конечно, сказать вамъ, что я нахожу письмо Феррана къ моей матери дерзкимъ. Положимъ, вы не знали, что онъ написалъ. Но когда профессоръ Брейнъ спросилъ васъ о Ферран, то я почувствовала, что вы были на его сторон. Вы всегда думали, что онъ правъ, а мы нейравы. Ну, а я не могу этого понять!… А потомъ, когда эта ‘женщина’ ушиблась… У васъ былъ такой видъ, какъ будто вы всегда были всецло на ея сторон. Какъ вы можете питать такія чувства?…

‘Я обязана высказать вамъ все это, потому что я думаю, что не должна была отсылать васъ изъ дому, и я хочу, чтобъ вы врили, что я сдержу данное вамъ слово. Вдь въ противномъ случа я буду чувствовать, что какъ вы, такъ и каждый будетъ въ прав осудить меня. Я не спала всю эту ночь, и у меня сильно болитъ голова сегодня утромъ. Больше писать не могу.

Антонія.

Первое ощущеніе, которое онъ испыталъ, прочтя это письмо, было неожиданное облегченіе. Но тотчасъ вслдъ затмъ къ этому примшался элементъ гнва. Въ сущности, онъ получилъ только отсрочку. Она не хочетъ нарушать своего общанія, потому что считаетъ себя связанной съ нимъ! И, несмотря на восторгъ, который должна была бы доставить ему эта мысль, въ душ его шевельнулось горькое, мучительное сомнніе.

Онъ прочелъ еще разъ ея письмо и задумался. Точно судья, онъ взвшивалъ каждое ея слово, стараясь проникнуть въ самую глубину ея мыслей, когда она писала это письмо, обсудить вс факты, которые привели ее къ этому.

Прощальный документъ Феррана поршилъ дло. Врный своему роковому дару срывать покровы со всего, этотъ странный бродяга разоблачилъ и Шельтона, показалъ и его въ настоящемъ свт. Антонія не могла не почувствовать, что онъ былъ измнникомъ своему классу. И въ глубин души, несмотря на свое горе, Шельтонъ долженъ былъ сознаться, что это была правда.

‘Эта женщина!…’ — такъ отозвалась она о миссисъ Фоліотъ, прибавивъ, что у Шельтона былъ такой видъ, будто онъ всецло находился на ея сторон!

Она была возмущена этимъ, и Шельтонъ ясно читалъ въ ея душ. Замкнутый въ кругу условностей, ея умъ не могъ симпатизировать тому, что шло вразрзъ съ установившимися понятіями. Ея инстинктъ самосохраненія заставлялъ ее остерегаться такихъ нарушеній и оставаться въ положенныхъ рамкахъ, и она невольно чувствовала презрніе къ тмъ, кто выходилъ изъ нихъ. И вотъ она написала ему, что считаетъ себя связанной съ нимъ,— съ нимъ, съ человкомъ, обладающимъ мятежными чувствами и симпатіями и неустойчивыми принципами! Вотъ отвтъ на ея вопросъ: отчего все стало иначе?

Мало-по-малу чувство гнва въ душ Шельтона смнилось состраданіемъ къ ней. Бдное дитя! Она не можетъ порвать съ нимъ. Въ этомъ есть что-то вульгарное. Никто не долженъ имть права говорить, что Антонія Деннантъ сначала приняла его предложеніе, а потомъ отказала. Ни одна изъ двушекъ, принадлежащихъ къ хорошему обществу, такъ не поступаетъ. Это невозможно! И опять-таки Шельтонъ въ глубин своего сердца испытывалъ неосознанное чувство симпатіи съ такими взглядами. Но когда онъ въ третій разъ перечелъ ея письмо, то оно вдругъ получило въ его глазахъ совершенно другой смыслъ. Въ его душ закипало возмущеніе. Было что-то тираническое въ этомъ письм, отвергающее его право имть сепаратные взгляды, не отвчающіе взглядамъ его круга. Какъ будтр кто-то указывалъ на него, какъ на человка поврежденнаго. Въ самомъ дл, женясь на ней, онъ соединился бы не только съ нею, но и со всмъ ея классомъ, который вдь былъ также и его классомъ. Она была бы тутъ всегда, и это заставляло бы. его сообразовать свои взгляды и поступки со взглядами и поступками общества, къ которому они принадлежали. Она вынуждала бы его съ чувствомъ собственнаго превосходства взирать на тхъ, кто въ отношеніи нравственныхъ понятій былъ отлитъ въ другую форму. Это чувство не выражалось бы крикливо, не било бы въ глаза, но опиралось бы на сознаніе своей собственной правоты…

Шельтонъ вскочилъ и забгалъ по комнат. Онъ вспомнилъ, какъ его раздражало это чувство превосходства, которое онъ замчалъ у всхъ. Но какая польза была раздражаться? Его гнвъ противъ этого былъ смшонъ и безсиленъ. А теперь онъ теряетъ ее!… Невыносимое страданіе, которое онъ испытывалъ при этой мысли, еще усилило его гнвъ. Она была такъ уврена въ себ, не давая воли ни своимъ чувствамъ, ни естественнымъ побужденіямъ, ни даже своему страстному желанію отдлаться отъ него. Насчетъ этого у Шельтона уже не существовало больше никакихъ сомнній. Это было вн всякаго спора! Она не любила его настоящимъ образомъ, она хотла лишь освободиться отъ него!…

Онъ подошелъ къ фотографіи, висвшей на стн. Она изображала группу, сидвшую у главнаго входа въ Холмъ-Окс. Тутъ были: достопочтенная тетушка Шарлотта Пенгвинъ, миссисъ Деннантъ, лэди Бонингтонъ, Галидомъ, мистеръ Деннантъ и многіе другіе. Съ лвой стороны сидла Антонія. Она точно воплощала въ себ все остальное общество. Ея ясные, спокойные глаза отражали цлый міръ традицій и установленныхъ понятій, нарушать которыя было бы небезопасно. Въ ея взгляд свтилось сознаніе собственнаго превосходства, и она какъ будто говорила: ‘Я не такая, какъ другіе!…’

Онъ долго смотрлъ на эту фотографію и представлялъ себ мистера и миссисъ Деннантъ, разговаривающихъ о немъ. Ему казалось, что онъ видитъ, съ какимъ растеряннымъ, встревоженнымъ выраженіемъ они смотрятъ другъ на друга и говорятъ: ‘Онъ поставилъ себя въ дурацкое положеніе!… Ахъ, какъ это непріятно!…’

Они тоже смотрятъ на него, какъ на поврежденнаго человка, и хотли бы отдлаться отъ него, но, чтобы спасти положеніе, были бы рады оставить все попрежнему. Она не хочетъ его, но въ то же время не хочетъ терять право говорить съ гордостью: ‘Двушки изъ простонародья могутъ нарушать свои общанія, но я, двушка изъ общества, длать этого не стану!…’

И чмъ больше онъ думалъ объ этомъ, тмъ сильне разгоралось въ его душ возмущеніе, смшанное съ чувствомъ страшнаго горя и сознаніемъ тяжелой утраты. Онъ прислъ къ столу и закрылъ лицо обими руками. Да, если она не хочетъ сама освободиться отъ него, то онъ самъ обязанъ освободить ее! Она готова была выйти за него замужъ безъ любви, принося себя въ жертву своему идеалу. Правила морали не дозволяли ей поступать иначе.

Но гордость вдь не была ея монополіей, въ конц-концовъ!…

Ея образъ вставалъ въ его памяти. Онъ видлъ тни подъ ея глазами, которые онъ мечталъ покрыть поцлуями, видлъ нервное подергиваніе ея губъ. Въ теченіе нсколькихъ мгновеній онъ сидлъ, какъ прикованный, не будучи въ силахъ пошевелить ни однимъ членомъ. И затмъ вдругъ въ немъ снова вспыхнулъ гнвъ. Она собиралась принести въ жертву своимъ принципамъ себя и… его? Нтъ, его мужская натура противилась такой безсмысленной жертв! Этого онъ не хотлъ!…

Онъ досталъ листокъ почтовой бумаги и конвертъ и написалъ:

‘Никогда не было, нтъ и не будетъ такого вопроса между нами! Вы не связаны со мной и я отказываюсь вступать въ какіе-либо переговоры на этомъ основаніи. Вы абсолютно свободны. Наша помолвка разорвана по обоюдному согласію.

Ричардъ Шельтонъ’.

Онъ запечаталъ письмо, но продолжалъ сидть у стола, заложивъ руки между колнями. Постепенно его голова склонялась все ниже, пока, наконецъ, она не опустилась совсмъ на брачный контрактъ, лежавшій на стол. И вдругъ онъ почувствовалъ облегченіе, какъ человкъ, который падаетъ на землю изнеможенный, окончивъ свое длинное, утомительное путешествіе…

Перев. Э. Н. Пименова.

‘Русская Мысль’, NoNo 1—5, 1916

ФАРИСЕИ.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.Городъ.

I.Общество въ вагон.

II.Антонія.

III.Звринецъ.

IV.Въ театр.

V.Добрый гражданинъ.

VI.Организація брака.

VII.Въ клуб.

VIII.Свадьба.

IX.Свадебный обдъ.

X.Чужой.

XI.Видніе.

XII.Испорченная прогулка.

XIII.Пріемный день.

XIV.Ночной клубъ.

XV.Два полюса.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.Деревня.

XVI.Старый товарищъ.

XVII.Приходскій священникъ.

XVIII.Академистъ.

XIX.Инцидентъ.

XX.Холмъ-Оксъ.

XXI.Въ деревн.

XXII.Въ помщичьемъ дом.

XXIII.Праздные вопросы.

XXIV.Въ раю.

XXV.Прогулка верхомъ.

XXVI.Перелетная птица.

XXVIIШипы.

XXVIII.Рка.

XXIX.Кризисъ.

XXX.Встрча.

XXXI.Гроза разразилась.

XXXII.Одиночество.

XXXIII.Конецъ.

Читайте также: