ФАНТАСТИКА И НАУКА
ФАНТАСТИКА И НАУКА
Очерк
Беляев А. Авт. сб.: ‘Борьба в эфире’. М.-Л.: Молодая гвардия, 1928, с. 309-321
Фантастика и наука, Беляев Александр Романович, Год: 1928
Время на прочтение: 12 минут(ы)
Фантастические литературные произведения бывают двух родов. Одни из них являются лишь свободной игрой воображения. Они не считаются ни с действительностью, ни с законами причинности. Таковы, например, арабские сказки ‘Тысяча одна ночь’, сказки Гофмана, Уайльда.
Среди такого рода фантастики могут быть шедевры в смысле остроумия, выдумки, литературного оформления. Чтение их может доставить эстетическое наслаждение и быть увлекательным. Но в этом только и заключается вся их ценность.
Второй род литературных произведений составляет так называемая научная фантастика. Автор научной фантастики, исходя от научных данных, рисует картины будущего. Он как бы строит ‘перспективные планы’ на более или менее отдаленное будущее технического и социального прогресса. Таково большинство романов Жюля Верна и Уэльса.
Построение научно-фантастического литературного произведения имеет свои трудности. В то время, как авторы реалистических, исторических и бытовых романов живут с героями своих произведений в настоящем или прошлом времени, автор научно-фантастических романов почти всегда живет в будущем.
Это создает своеобразную судьбу его произведений, напоминающую судьбу первых изобретателей: для современников автора его научно-фантастические романы кажутся пустым фантазерством, сказками, не заслуживающими внимания серьезных, взрослых людей. Для следующих поколений эта научная фантастика, воплощенная в жизнь, кажется чем-то устаревшим, неспособным возбудить интереса и внимания (кроме разве занимательной фабулы). Подводное плавание, полеты по воздуху — все это воспринимается современным читателем, конечно, не так, как воспринималось тогда, когда это было еще только красивой фантазией.
Поэтому автору научно-фантастических произведений приходится заботиться о том, чтобы правильно установить ‘дальность прицела’ в полете фантазии. Оторваться от настоящего, быть слишком смелым в изображении будущего представляет для автора известный риск: это может запугать читателя и скомпрометировать техническую или социальную основу произведения, как беспочвенную выдумку и несбыточную химеру. И наоборот: слишком близкий ‘прицел’ оставляет читателя неудовлетворенным.
Сравнительная величина черепов — от обезьяны до современного человека.
Передача, например, изображений по радио еще не вошла в наш быт, но такого рода темы уже не удивят читателя необычностью.
Вторая трудность, перед которой стоит автор научно-фантастических произведений, заключается в том, что построение литературных художественных произведений имеет свои законы, свои требования, ради которых иногда необходимо поступаться научной точностью, допускать условную ‘истину’. Уэллсовскую ‘машину времени’ не легко обосновать научно. Но без принятия этой ‘условности’ не было бы и самого романа, в рамках которого автор мог развернуть целый ряд образов и идей не только занимательных, но и поучительных. Эти ‘условности’ в научно-фантастических произведениях играют ту же роль, что так называемые ‘служебные теории’ в науке.
На этих двух крыльях — научности и фантастике — и держится всякое научно-фантастическое произведение. Дать равновесие этим крыльям составляет главную задачу автора научно-фантастических произведений.
Насколько удалось это равновесие автору помещенных в сборнике романа и рассказов? Что в них от науки и что от фантастики?
Роман ‘Борьба в эфире’ рисует картину будущего человечества и технического прогресса.
Герои этого романа представляют собою две разновидности возможного физического типа человека будущего. Одна из них — ‘американцы’ — тип, выродившийся под влиянием искусственной городской капиталистической культуры, построенной на наживе и наслаждении и не выпрямленной здоровыми социальными мероприятиями’. Другая — тип гармонично развивающегося человека, растущего в обстановке здорового труда и в атмосфере равновесия между интеллектуальной и физической жизнью.
Хотя биологический тип воображаемой Америки будущего кажется ‘тенденциозно’ сшаржированным в романе, в действительности он наделен лишь теми чертами, которыми сами буржуазные ученые склонны наделять человека будущего.
Прекрасной иллюстрацией того, как далеко могут идти в этом отношении представители буржуазной мысли, является нашумевшая в свое время книга Джины Ломброзо {Джина Ломброзо: ‘Выгоды дегенерации’, Турин. 1904 г.} (дочери известного криминолога Чезаре Ломброзо) ‘Выгоды дегенерации’. Эта решительная дочь знаменитого отца, ничтоже сумняшеся, заявляет в своей книге, что ‘дегенераты, больные, уроды, сумасшедшие и преступники являются одновременно и баластом и могущественнейшим двигателем человечества, им принадлежит функция обновления мира, и борьба с ними равносильна борьбе с эволюцией и прогрессом’. В заключительной главе, озаглавленной: ‘Бесполезность социальных законов’, она расценивает организованные усилия людей ослабить вредные влияния ненормальностей общественного строя, включая в число этих усилий и элементарнейшие социально-гигиенические мероприятия, как наивное самообольщение, не только не достигающее цели, но, по ее мнению, и практически вредное. ‘Социальные законы, — говорит она, — это усилия мышей, которые хотят звонить в колокол, уцепившись зубами в веревку. А колокол звонит не оттого, что мыши висят на его веревке, а потому, что ее привела в действие рука звонаря… Бесполезно стремиться задержать специальными законами или изменить ими естественный ход событий’.
Эти ‘откровения’ принадлежат еще благополучно здравствующему поколению буржуазных ‘мыслителей’. И автор романа ‘Борьба в эфире’ таким образом, возвратил капиталистической разновидности человека лишь ее собственное представление о вероятном будущем.
Английский проф. Лоу так, например, рисует человека будущего:
‘Люди будущего несравненно будут отличаться от современных более развитым интеллектом и большей способностью к напряженной умственной работе. Но в искусственной среде, созданной культурой будущего, физически они станут гораздо слабее современных людей. У них будет уменьшена способность сопротивляться неблагоприятным условиям: холоду, голоду и многим болезням. Близорукость, чрезвычайно редкая у первобытных народов, сильно увеличится. Зубы будут также очень слабые. Растительность на голове исчезнет. Благодаря движущимся тротуарам и лестницам, мышцы ног значительно атрофируются. Ноги сделаются слабее и тоньше. Несомненно также, что люди будущего станут придавать гораздо меньшее значение процессу питания. Так как человек с веками утрачивает свою выносливость, то ему, вероятно, придется поддерживать в будущем свой организм искусственными мерами и электрическим лечением. Поэтому требуется допустить, что со временем благодаря своей изнеженности человек не будет в состоянии выходить на воздух без особых предосторожностей’.
‘Если бы, — говорит дальше Лоу, — современный человек сохранил остро развитые слух и обоняние своих далеких предков, он не мог бы жить среди шума и зловония современных городов. Это доказано опытами, произведенными с крыши одного здания в Лондоне в самое спокойное время ночи. При помощи микрофонов слуховая чувствительность уха была приблизительно доведена до той степени, какою обладали пещерные жители. При этом нормальные человеческие голоса городской толпы превратились в резкие, кричащие и лающие звуки. Разговорная речь была слышна не только в непосредственной близости, но и из-за соседних окрестностей. Звук каблуков на каменных тротуарах, слышный на расстоянии четверти километра, производил впечатление топтания огромных животных, а шум поезда казался ужасным грохотом сражения’.
Нетрудно усмотреть в этой цитате основную ошибку буржуазной ‘научной’ мысли. Будущее, даже очень отдаленное, представляется этой мысли прямым продолжением извращенной, хаотической жизни современного капиталистического города ‘Утрата с веками выносливости’ человека возводится чуть ли не в степень незыблемого биологического закона, тогда как она является лишь следствием уродливостей социального строя, устранение которых бесспорно должно вызвать обратный процесс — повышение выносливости.
Автор романа пытался оттенить различие между типом человека, каким он должен был бы сложиться в обстановке капиталистических отношений, и человеком, выросшим в социалистических условиях. Но он не сделал этого достаточно решительно и резко. Он изобразил эту разницу не качественной, а лишь количественной. Разумеется, это в корне неверно. Он прав, так как исходит из предпосылок самой буржуазной науки, когда заставляет изнеженных людей рафинированного капиталистического строя приходить в панический ужас от сильного звука мегафона и вообще рисует их как биологически выродившуюся расу. Когда же он переходит к человеку социалистической Европы и Азии, то в ряде деталей предвидения его не только приобретают научно-спорный характер, но иногда и прямо представляют вредную утопию, например, лечение близорукости массовой вставкой искусственных хрусталиков, безволосость женщин, неприспособленность организма грядущего человека, выросшего вне капиталистических условий, к борьбе с болезнями в такой степени, что простой насморк должен будет уложить человека в постель, допущение, что у людей будущего кровь будет не так богата красными кровяными шариками, как у людей настоящего, и т. д. Такого рода допущения естественны при буржуазной ‘научной’ установке на вырождение человечества (в ненормальных условиях капиталистической культуры). Но они станут невозможными, если принять во внимание, что грядущая коммунистическая культура будет построена на началах, совершенно исключающих основу физического вырождения — изнурительный, подневольный труд и общие неблагоприятные условия существования человека. Помимо этого, не следует забывать, что в освобожденном от капиталистических язв обществе будущего большое развитие и практическое применение должна будет приобрести наука об ‘улучшении человеческой породы’, евгеника. Целым рядом разумно направленных социальных мероприятий она будет изолировать, замедлять и ослаблять порожденные капитализмом болезненные процессы физического вырождения человечества, и вместе с тем, перейдя в наступление, начнет выковывать новый тип здорового, стойкого, жизнерадостного человека, настолько физически и психически организованного лучше, чем современный человек, насколько социальные условия будущего общества будут неизмеримо выше нынешних. Уже сейчас массовые, все более распространяющиеся занятия физкультурой, рост туризма и спорта, постепенное улучшение санитарно-гигиенических условий и рост интереса к вопросам гигиены и профилактики болезней начинают создавать здоровые предпосылки к ‘выпрямлению’ уродливо искривленной нашим историческим прошлым линии биологического развития человека. В дальнейшем, разумеется, роль этих оздоровляющих факторов возрастет во много раз. Все это, вместе взятое, создает достаточно прочную базу для совершенно иных допущений, чем те, к каким иногда прибегает автор романа ‘Борьба в эфире’ Таковы общие соображения относительно людей будущего в изображении романиста. Обратимся теперь к технике.
В центре технического прогресса у автора поставлено радио Не превалирует ли в этой области у него фантастика над научностью?
Вот авторитетное мнение о будущности радио доктора Лео де-Ферест, которому радио обязано многими ценными изобретениями (‘Радио в 1950 году’).
‘Мы сможем обнаружить, — говорит он, — новое излучение, которое следует за поверхностью земли. Возможно, что удастся открыть какую-либо новую форму лучевой энергии, которую можно направлять могучими потоками, наподобие струи воды из шланга. Конец такого воображаемого шланга, расположенный на берегу Атлантического океана, потоками энергии, надлежаще направляемой на запад, через Соединенные Штаты, сможет снабжать аэропланы движущей силой, во много раз превосходящей возможную в наши дни скорость. Мы сможем пересекать американский континент после утреннего чая, в полдень завтракать на побережье Великого океана и возвращаться в Нью-Йорк к обеду. К тому времени гигантские аэропланы будут проноситься но небу гораздо выше штормового пояса.
Современная передача изображений не есть телевидение в полном смысле этого слова. Когда мы сможем видеть, сидя в театре или у себя дома, движение уличной толпы или театральное представление, идущее в другом городе, находящемся на несколько сот километров от нас, тогда можно будет сказать, что подлинное телевидение достигнуто.
В настоящее время основным вопросом телевидения являются трудности механического порядка, но необходимые ‘ускоряющие процессы’ изучаются и прорабатываются в научных лабораториях. Телевидение — возможность видеть на расстоянии — вполне осуще ствимо, и ближайшие годы сулят в этом отношении поразительные перспективы.
Уже близко то время, когда одной лампы будет достаточно радиолюбителю для усиления и, так сказать, распространения слышимости его уха на все пространство земного шара. Представьте мысленно возможность слышать охоту на тигров в Индии, шум битв, или слышать и видеть события за десятки тысяч миль.
Далее радио суждено сыграть весьма крупную роль в существующей системе обучения. Уже сейчас школьные радиоустановки широко практикуются. В будущем появится совершенно новая система обучения, при которой большая часть преподавания будет происходить по радио…’ (Popular Radio. .March. 1927 г).
Слова крупного научною работника и изобретателя в области радио, как видим, вполне подкрепляют фантастику автора.
В этом научном предвидении Forest’a самое интересное — уверенность автора в возможности передачи, при помощи радио, энергии на расстояние. Если такая возможность осуществится, то осуществить все технические сооружения ‘Радиополиса’ вплоть до подземных ‘танков’, не представит большого труда.
Не мешает также сказать несколько слов о поясной системе распределения радиостанций в ‘Раднополисе’. Сущность поясного времени всем более или менее известна. Для городов, расположенных на разных меридианах, существует не одно и то же время. Чем восточнее расположен город, тем раньше там восходит солнце. Поэтому, если часы поставить везде одинаково, — получится, например, такой курьез: телеграмма, посланная из Томска в 2 часа дня, получится в Ленинграде в 11 часов утра, т. е. как будто раньше на три часа своей отправки. Пассажир аэроплана, летящего из Москвы в Томск, должен через каждые 16 километров переводить свои часы на 1 минуту вперед, чтобы иметь правильный ход своих часов. Это создавало большие неудобства, в особенности для железных дорог. Поэтому начальник железных дорог Канады (Сев. Америка) С. Флеминг еще в 1879 г предложил разделить весь земной шар по числу часов в сутках на 24 части или пояса. В Европе это предложение Флеминга было принято в 1888 г., а у нас введено декретом Совнаркома 8 февраля 1919 г.
Следует отметить, что и Народный Комиссариат Почт и Телеграфов строит план радиофикации СССР, учитывая поясное время, так как СССР, из общего числа поясов, занимает 11, — от второго до 12, — то есть почти половину охвата земного шара.
Не более ‘фантастичной’, чем перспектива использования радио для добывания энергии, является и солнечная станция. Использование солнечной энергии уже совершившийся факт. Солнечные двигатели существуют в Лос Анжелосе, Миди (на берегу Нила в Африке) и в других местах, где солнечных дней бывает наибольшее количество и году. Таких мест с наименьшей облачностью на земном шаре несколько. Солнечные двигатели можно применять в юго-западной части Северной Америки, по западной береговой полосе Южной Америки, на юге и севере Африки, почти во всей Австралии (кроме восточного берега), в малой Азии и наконец, у нас и Туркестане. Вопрос лежит только в плоскости технических усовершенствований. Количество же солнечной энергии безгранично. Весь земной шар получает от солнца энергию, равную 350 биллионам лошадиных сил, — цифра, которую невозможно себе даже представить. Поэтому проще представить такой расчет. На каждый квадратный метр поверхности мощность солнечного излучения равна почти двум лошадиным силам. Стало быть, с одного кв. километра поверхности, перпендикулярной к солнечным лучам — теоретически при 100% полезного действия — можно получить 2.000.000 лошадиных сил. При использовании только 10% за год один километр даст 75.01.0 лошадиных сил. На 13 — 15 тысячах километров можно добывать энергию, равную энергии годового расхода каменного угля во всем мире. Таковы грандиозные перспективы использования энергии солнечных лучей. Одного солнечного Туркестана достаточно, чтобы снабдить энергией весь мир. Прибавьте к этому возможность передавать эту энергию на расстояние при помощи радио и перед человечеством откроются перспективы технического прогресса не менее обширные, чем те, которые изображает автор в романе ‘Борьба в эфире’.
Интересно также остановить внимание читателя на картинах романа, изображающих одичание культурных американцев. Эти картины как будто противоречат понятию о прогрессе. По общепринятому представлению, человечество идет лишь по пути прогресса, восходящей линией в области культуры и техники. Однако этот закон прогрессивного развития имеет свои исключения в жизни отдельных народов. История знает и обратные явления — понижения культуры, нравов и пр., словом, явления регресса (как бы обратного движения в историческом развитии). Такой, например, регресс в области и нравов, и культуры, и умственного развития произошел в древнем Риме в эпоху императоров. К тому же, приблизительно, времени относится и регресс в истории Греции. Но особенно резко отмечается регресс в истории древнего Египта. Египет пережил блестящую эпоху в период XII династии, затем наступило время упадка. XVI-XX династии вновь дают картину пышного расцвета культуры, архитектуры и искусства, а затем начинается упадок. Таким образом, более чем за тысячу лет до нашей эры Египет во всех отношениях стоял выше, чем к началу этой эры. Этот регресс долго вводил в заблуждение ученых египтологов нашего времени: более совершенные произведения искусства и архитектуры они, естественно, относили к позднейшему времени, а более грубые — к раннему. И только когда удалось лучше овладеть египетской хронологией, пришлось сделать обратную перестановку: от высших форм к низшим.
Ацтеки — обитатели Мексики — мало чем в настоящее время отличаются от кочевых и полукочевых индейцев. Между тем, и этот народ переживал цветущий период, имел довольно высокую культуру, строил грандиозные сооружения. Некоторые образцы древнего искусства ацтеков могут соперничать с классической страной искусства — древней Грецией.
Наконец последний пример: Китай. Китайцы небезосновательно называли первых европейцев, с которыми они познакомились, варварами. Порох, бумага, фарфор были известны в Китае задолго до того, как они стали изготовляться в Европе. Китайская литература — одна из богатейших в мире. Китайские историки и астрономы вели свои записи десятки исков… Затем Китай надолго погружается в своеобразную китайскую косность, застой. Недаром Китай считался до недавнего времени синонимом косности, консервативности, неподвижности. И только на наших глазах Китай пробуждается от этой вековой спячки, стараясь в героическом порыве как бы не только нагнать потерянное, но и стать в первых рядах строителей новых форм жизни человечества.
Из технических деталей интересно здесь отметить упоминающийся в романе ‘Борьба в эфире’ аппарат для определения передающей радиостанции по направлению радиоволн. Идея такого аппарата была осуществлена еще до войны. Во время империалистической войны применяли в Англии так называемые пеленгаторные аппараты для того, чтобы определить местонахождение цеппелинов по тем радиосигналам, которые они дают. Для этого устраивались две пеленгаторных станции на некотором расстоянии друг от друга. Каждая определяла угол и место пересечения линий, идущих от этих углов. Этим определялось местонахождение излучавшей станции (помещенной на цеппелине).
Чтобы объяснить принцип этого определения, дадим небольшой чертеж.
При помощи пеленгаторного аппарата определяется первый угол с места А (делается ‘засечка’). Затем, направление излучающей станции определяется с другого места — Б (на расстоянии нескольких километров от А). На новом месте — Б — делается вторая ‘засечка’ (определяется угол). Место пересечения двух линий, идущих от угла А и Б, — точка В и будет искомая.
Если же засечки делаются из трех точек, как это показано на чертеже 2-м, то линии не сойдутся в одной точке, пересекаясь, они составят треугольник. Это и называется треугольником ошибок. От середины каждой стороны этого треугольника необходимо провести линии к противоположному углу, и тогда уже в середине этого маленького треугольника определится искомая точка (местонахождение передающей станции).
Рассказ ‘Вечный хлеб’ содержит в себе ту ‘условность’, о которой мы говорили.
Проблема искусственного, лабораторного, химического создания пищи давно занимает ученых. Этой проблемой химического питания интересовался еще знаменитый французский химик Вертело, повернувший химические исследования от анализа к синтезу. Создание искусственного белка (путем химического синтеза) и в настоящее время занимает ученых. Поскольку же белок является одним из основных элементов питания, разрешение этой задачи на много подвинуло бы вопрос об изготовлении питательных веществ химическим путем.
Поэтому проблему, положенную в основание научно-фантастического рассказа, следует признать вполне научной. ‘Условность’ заключается лишь в том, что герой рассказа, — профессор Бройер — изобретает биологический ‘хлеб’, который может безгранично увеличиваться, получая все необходимое для питания (роста) из воздуха. Теоретически рассуждая, и это положение нельзя назвать ненаучным. Известно, что простейшие организмы распространяются с необычайной быстротой.
И если бы какая-нибудь бактерия получила возможность размножаться безостановочно, если бы ни одна из этих бактерий не гибла от неблагоприятных условий, то бактерии действительно могли бы заполнить весь земной шар, как ‘тесто’ профессора Бройера. Практически же, разумеется, происходит иначе. Борьба за существование является регулятором, который препятствует безграничному размножению одною какого-либо вида. Проблематичным является также и то, что одни воздух может дать все необходимое для питания человека хотя бы и через простейшие организмы, ‘питающиеся’ воздухом.
Автору понадобилось допущение такого положения лишь для того, чтобы на основе этой ‘условности’ наиболее ярко выявить зависимость между экономическими факторами и правосознанием и моралью людей.
Автор показывает, какие изменения в ‘правосознании’ и нравах происходят в зависимости от изменений ценности ‘вечного хлеба’. Не останавливаясь на этом, автор дает парадоксальную картину того необычайного положения, когда ‘хлеб’ из полезного продукта питания превращается в страшную опасность для всего населения. В связи с этим превращением и все обычные понятия, взаимоотношения переходят в свою противоположность: кража уже не становится преступлением. Наоборот, уничтожение хлеба делается благодеянием. Подбрасывание же хлеба карается как страшное преступление. Бройр, изобревший хлеб, из благодетеля человечества превращается в преступника и врага…
От этой ‘условности’ мы вновь переходим на более твердую почву в рассказе ‘ Ни жизнь, ни смерть’.
Анабиоз — одно из интереснейших явлений, связанных с вопросом о влиянии окружающей температуры на жизнь животных и простейших организмов Опыты в этом направлении производились еще в конце прошлого столетия физиком Раулем Пиктэ. Он, например, определил, что собака погибает при понижении температуры тела до — 22о по Цельсию, мышь — при температуре тела — 18 оC. Но лягушки гибли только при температуре 28 оC, улитки — 110-120 оC. Споры же бактерий выдерживали холод до 200 градусов ниже нуля (точка смерти).
При исследовании температуры насекомых русскому ученому Бахметьеву удалось заметить интересное явление: что если температуру искусственно медленно понижать, не доводя ее до точки смерти, то насекомое впадает в особое состояние спячки, из которого его можно вывести постепенным же поднятием температуры. Это состояние и было названо анабиозом (‘между жизнью и смертью’).
Анабиоз напоминает собою состояние зимней спячки, которой подвержены некоторые животные (еж, сурок, ящерица, черепаха, летучая мышь). Эти животные поддаются и анабиозу. Бахметьев с успехом применял анабиоз к летучей мыши. Что же касается теплокровных животных, то осторожная научная мысль считает применение к ним анабиоза менее вероятным, чем, например, применение его к рыбам. Однако возможность эта не исключена. Проф. П.Ю. Шмидт говорит:
‘Менее вероятно, что удастся на практике применить анабиоз к теплокровным животным, но если бы это удалось, то это произвело бы, конечно, колоссальный переворот во всем сельском хозяйстве’.
Следует указать, что применение анабиоза к человеку, во всяком случае, интересовало ученых, которыми, в частности, высказывался взгляд, что при удаче этого опыта он мог бы оказаться могучим орудием борьбы с туберкулезом, так как туберкулезные палочки довольно чувствительны к температуре. (В рассказе — астроном Лесли, исцеленный от туберкулеза).
Наконец, что касается последнего рассказа — ‘Над бездной’, то в нем условно принята возможность усиления вращения земли. Современная наука, разумеется, даже не может ставить такие проблемы. Но пользуясь этой условностью, автор вполне показал обоснованные физические последствия такого усиленного круговращения земли. Фантастика, таким образом, помогает усвоить законы тяготения и центробежной силы, которых в обычных условиях мы даже не замечаем.