Творчество Д. Н. Мамина-Сибиряка
Творчество Д. Н. Мамина-Сибиряка
Ф. Гладков. Творчество Д. Н. Мамина-Сибиряка, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1958
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Гладков Ф.
**************************************
Мамин-Сибиряк Д. Н.
Собрание сочинений в 10 т.
М., ‘Правда’, 1958 (библиотека ‘Огонек’)
Том 1 — с. 5—12.
OCR: sad369 (1.11.2008)
**************************************
Странной и своенравной была судьба многих писателей в прошлом. Одних с первых же шагов литературной деятельности сопровождали успехи, слава, других преследовало равнодушие или враждебное замалчивание, а то и травля. Одни быстро становились любимцами публики, о них неустанно шумела критика. Другие всю свою жизнь, несмотря на их упорный труд, оставались в тени, их отвергали, хотя и не отрицали их дарований.
Вспомним 80-е годы. Кто из писателей привлекал тогда особое внимание интеллигенции? Златовратский с его иконописными мужичками, с его утопическими общинными ‘устоями’, Гл. Успенский с его поисками несуществующей благодетельной общины, вместо которой он находит дьявольский ‘купон’, Короленко с его мягким и грустным лиризмом и, наконец, в годы крушения народнических идеалов — Надсон и Гаршин.
В эти годы и пришел в литературу, претерпев большие трудности, Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк. Ему особенно ‘не везло’ на этом пути: двери редакций больших журналов долго перед ним не открывались, хотя он настойчиво стучался в них. Его страшные повествования о кровавом пире чудовищного хищника — российского ‘желтого дьявола’, который разрушал все старые устои, насаждал всюду свои порядки и с безумным разгулом разбойника грабил и обрекал на голод и вымирание массы трудового народа,— пугали народнических пророков и тогдашнюю интеллигенцию. Но капитализм, утверждая свое господство, опрокидывал всех народнических богов и втаптывал в грязь все их мечты и иллюзии. Это была грубая действительность, от которой нельзя уже было отмахнуться, однако фанатики от народничества все-таки упорно отрицали эту действительность и продолжали жить своими сентиментальными иллюзиями. Мамин-Сибиряк явился не ко времени, хотя и вовремя. Он не мог не явиться, потому что его выдвинула сама действительность, сама историческая необходимость. Беспощадная правда его потрясающих эпопей была неотразимой, но она противоречила ‘творимым легендам’ Златовратских, Михайловских, Юзовых и целой плеяды группировавшихся около них благовестников народнических откровений. Гл. Успенский видел это капиталистическое страшилище — и не только в городе, но и в деревне.— и мы помним, как на него ополчился Златовратский с его паствой.
Даже после того как Мамин-Сибиряк пробил себе дорогу в литературу, критика старалась не замечать его. И только впоследствии беллетрист Альбов и критик Скабичевский вынуждены были признать бесспорное значение Мамина-Сибиряка как своеобразного художника, но рассматривали его творчество как творчество областного, преимущественно уральского бытописателя. Отдавая должное исключительному таланту писателя, литературовед Е. А. Соловьев-Андреевич и критик М. П. Неведомский не находили в его творчестве ничего жизнеутверждающего.
Буржуазная печать не уделяла Мамину-Сибиряку своего внимания. И это понятно: такой обличитель разбоя, злодеяний и безумного авантюризма капиталистов не мог вызвать сочувствия у либеральных торгашей.
Досадно, что советское литературоведение еще до сих пор не сказало о Мамине-Сибиряке своего авторитетного слова, что у нас нет еще о нем серьезных монографий. А между тем творчество Мамина-Сибиряка полностью принадлежит нам, и только наши литературоведы могут глубоко и всесторонне вскрыть и исследовать богатое наследие этого большого и проникновенного художника и помочь советскому читателю по справедливости оценить его величие. А ведь его значимость в литературе отметил еще в давние времена В. И. Ленин.
Мамин-Сибиряк родился и рос на Висимо-Шайтанском заводе в Нижне-Тагильском заводском районе. Это был один из многих старинных заводов, принадлежавших промышленной династии Демидовых. Уральские заводы славны были рабочими восстаниями против рабства, против свирепой эксплуатации труда, против крепостной зависимости. Знаменитое восстание крестьян Далматовского Успенского монастыря 1762—1764 годов, известное под названием ‘дубинщины’, не прошло мимо крепостных рабочих уральских заводов. Уральские рабочие боролись в первых рядах войск Пугачева, захватывали заводы, сами управляли ими, лили пушки и делали ядра и оружие для восставших.
Волнения среди крепостных рабочих и крестьян происходили непрерывно начиная с XVIII века. После так называемого ‘освобождения крестьян’ 1861 года волнения эти значительно усилились: царская ‘реформа’ лишила крестьян земли, привела их к обнищанию и пролетаризации, а среди рабочих образовалась многочисленная армия безработных. На Урале капиталистическая эксплуатация приняла особые формы: ‘…самые непосредственные остатки дореформенных порядков,— писал В. И. Ленин в своей книге ‘Развитие капитализма в России’,— сильное развитие отработков, прикрепление рабочих, низкая производительность труда, отсталость техники, низкая заработная плата, преобладание ручного производства, примитивная и хищнически-первобытная эксплуатация природных богатств края, монополии, стеснение конкуренции, замкнутость и оторванность от общего торгово-промышленного движения времени — такова общая картина Урала’. [В. И. Ленин, Сочинения, изд. IV, т. 3, стр. 427.] Эти варварские полуфеодальные условия, в которых находилась уральская промышленность, существовали вплоть до Великой Октябрьской социалистической революции.
В 90-х годах волнения и забастовки рабочих на уральских заводах значительно усилились и отличались уже более наступательным характером: рабочие предъявляли требования об увеличении заработной платы и нередко добивались победы. Но правильного, организованного руководства рабочим движением не было: возникший в середине 90-х годов ‘Уральский рабочий союз’ был по существу аморфной организацией из народников и экономистов и, конечно, не мог быть авангардом рабочего класса. По словам В. И. Ленина, между террористами и экономистами ‘есть не случайная, а необходимая внутренняя связь… преклонение пред стихийностью…’. [В. И. Ленин, Сочинения, изд. IV, т. 5, стр. 388.] И, конечно, этот беспочвенный союз прекратил свое существование. Революционная история организованного рабочего движения на Урале начинается только с создания искровского комитета партии в 1903 году.
Необузданный разбой, безумный авантюризм, сплошные кровавые оргии алчных охотников наживы, страшные эпидемии спекуляций, баснословные обогащения и катастрофические крахи и, с другой стороны, непрекращающийся мощный протест бесправных рабочих и крестьян — вот атмосфера, в которой рос будущий летописец Урала, певец его красот и грозный обвинитель капиталистических людоедов. В своих талантливых произведениях он разоблачает грязь и пошлость капиталистического мира, становится беспощадным судьей рабовладельцев и работорговцев и страстным защитником угнетенных и обездоленных тружеников.
С развитием капиталистического производства, писал Маркс в ‘Капитале’, ‘общественное мнение Европы освободилось от последних остатков стыда и совести. Нации цинично хвастались всякой гнусностью, раз она являлась средством для накопления капитала’. [К. Маркс, Капитал, т. I, 1951, стр. 762.] И дальше: ‘…ужасная и трудная экспроприация народной массы образует пролог истории капитала… Экспроприация непосредственных производителей производится с самым беспощадным вандализмом и под давлением самых подлых, самых грязных, самых мелочных и самых бешеных страстей’. [Там же, стр. 765.]
Вот этих экспроприаторов народной массы, этих вандалов, пораженных бешенством самых подлых, грязных, преступных страстей, талантливо изображает в своих произведениях Мамин-Сибиряк.
В отличие от многих литераторов его времени Мамин-Сибиряк всегда был в самой гуще живой жизни. Может быть, рядом с ним стоял только Глеб Успенский. Он был самый страшный и грозный свидетель тех преступлений, злодейств и безумия русской буржуазии, которые с дьявольской дикостью проявлялись особенно на Урале.
Заводы при крепостном режиме владели огромными земельными пространствами и эксплуатировали труд сотен тысяч крестьян, прикрепленных к этим заводам. Это были своеобразные промышленные княжества, которым посессионное право обеспечивало даровой рабский труд. Владельцы этих промышленных латифундий, магнаты железа и золота, вроде Демидовых, Строгановых, были неограниченными монополистами. Жили они не на Урале, а в столице или жуировали за границей, заводы же со множеством рабов управлялись доверенными их лицами, которые, как воеводы, хозяйничали в этих грандиозных владениях. Заводчики платили копейки голодным людям и загребали сказочные прибыли.
Очень ярко и типично изображено это в таких романах, как ‘Горное гнездо’, ‘Приваловские миллионы’, ‘Три конца’, ‘Золото’. Никто до Мамина-Сибиряка не рисовал таких типических фигур, как грабители, авантюристы, наглые дельцы, готовые на всякие гнусные жестокости, на разбой, на обман, на интриги, чтобы захватить власть, богатство и деспотически распоряжаться целым краем. Вот львица, Раиса Павловна (‘Горное гнездо’), прозванная ‘царицей’, жена главного управляющего, которая завладела магнатом Лаптевым и все забрала в свои руки, вот верный ее подручный — опричник, палач рабочих и крестьян — Родион Сахаров, вот Прейн — алчный разбойник, буквально истребляющий трудовое население ради личной наживы. Тут всё и все служат золотому дьяволу, все продажно: и честь, и совесть, и любовь, и жизнь. Один из раздавленных железной пятой капитала, Прозоров, плачет пьяными слезами и жалуется в отчаянии. ‘Господи, какое время, какие люди, какая глупость и какая безграничная подлость!.. Посмотрите, какой разврат царит на заводах, какая масса совершенно специфических преступлений, созданных специально заводской жизнью… Наука, святая наука и та пошла в кабалу к золотому тельцу!’
‘Желтая лихорадка’ заражает всех, разрушает патриархальную жизнь, все устои, разлагает души. Это основная тема писателя. В романе ‘Дикое счастье’ она с потрясающей силой воплощена в судьбе семьи Брагиных.
В романе ‘Хлеб’ Мамин-Сибиряк изобразил трагедию крестьянской массы. Капитал ворвался в мужицкий мир. Бешеные спекуляции хлебом, банковские мошеннические операции, творимые наглыми, жадными авантюристами, вконец разорили крестьянский край и пустили по миру землепашцев.
Победоносное шествие капитала, его разнузданный пир приводит в ужас даже одного из магнатов — рыхлого, безвольного Привалова. Он захвачен оргией всех этих торжествующих и обожравшихся спекулянтов и приходит к убеждению, что эти разбойники — диктаторы жизни, что человек — жертва, что ничего святого не существует для этих людоедов.
В те годы, когда народники упрямо и одержимо отрицали наличие у нас капитализма и развивали утопии о мужицком идиллическом царстве, Мамин-Сибиряк обнажил беспощадную правду. Это была новая литература, которая давала новых героев, пугавших тогдашних буржуазных читателей и критиков, как кошмарные видения.
Да, произведения Мамина-Сибиряка — его многотомная эпопея — не литература Боборыкина, рисовавшего московское ‘европеизированное’ купечество, прятавшее под приличным сюртуком и приятными манерами свои волчьи аппетиты.
Все симпатии, вся любовь Мамина-Сибиряка обращены к русскому трудовому народу. Труд делает человека красавцем, богатырем, героем. Только в труде человек становится человеком, только в трудовой борьбе проявляются в нем и сила, и находчивость, и воля, и незаурядный ум, и крепкая товарищеская спайка. Вот Савоська из ‘Бойцов’, сплавщик барок по реке Чусовой, выдерживающий страшную борьбу со свирепой рекой в теснинах грозных утесов. Выброшенный из разоренной деревни, будто полубосяк и пьянчужка, он на барке, на бурной реке, где грозит ему ежеминутная гибель, преображается в богатыря, во властного вожака своей артели, ему верят безоговорочно, и все подчиняются его воле. Таких Савосек у Мамина-Сибиряка много. Это его любимые герои. До него никто из писателей не изображал таких людей, он первый увидел их и первый воплотил их в живые художественные образы, как типические характеры. И не потому он любовно писал их, что обнаружил их только на Урале, среди суровой природы, а потому, что эти трудолюбцы, мужественные, одаренные люди были всюду — во всех уголках необъятной России.
Вот охотник Савка (‘На Шихане’) — убийца, острожник, тоже полубосяк, выброшенный из жизни Ляховскими, ‘царицами’ Раисами и Родьками. Савка — родной брат Савоськи по характеру. Он любит животных, он среди уральских дебрей — у себя дома. Он ненавидит жестокость и насилие. ‘Зверь лютует от голода,— говорит он,— ему есть хочется, а человек и сытый, пожалуй, лютее зверя. Зверь это знает, и потому больше всего страшится человека’. Эту правду Савка выстрадал сам: несправедливость и жестокость он переносил на собственной шкуре. Управляющий заводом застрелил свою собаку за непослушание. Савка в гневе бросился на управляющего и вцепился ему в горло. Савка пьянствует потому, что мучается от постоянной неправды, от истязания человека человеком, от насилия сытых над голодными. Это гнев трудового человека против угнетателей, эксплуататоров. Это вновь преображенный Савоська, богатырь, удалец, бесстрашный атаман артели в часы смертной борьбы с бурной рекой.
Мамин-Сибиряк постоянно встречает такие характеры и в среде ‘старателей’, и среди заводских рабочих, и даже среди преданных слуг капиталистов. Замечательна фигура старика Бахарева (‘Приваловские миллионы’): это сильный, умный, кряжистый человек, с огромной волей, влюбленный в заводское дело, превосходный организатор, честная, прямая и властная натура. В убийственном мире варварского капитализма такие люди обречены были на рабство, на уродство или на гибель.
Есть одна особенность в творчестве Мамина-Сибиряка — это идея стихийной силы, задавленной, скованной в трудовом человеке, но рвущейся освободиться в моменты острых коллизий. Эта же сила у ‘хозяев золота’, у охотников за богатством, у ‘дельцов’ превращается в преступную страсть власти над людьми, взаимного пожирания, неуемного грабежа и алчного обогащения.
Превосходно выписаны у Мамина-Сибиряка чудесные русские женщины. Чистые, полные любви, самоотверженные девушки — Надежда Бахарева, Нюрочка Мухина, Устенька Луковникова,— одни из самых чудесных образов в русской литературе. Среди мечтающих о счастье и светлой жизни женщин Мамин-Сибиряк любовался мужественными, деятельными старообрядческими ‘старицами’: ‘скитское житье’ делало их независимыми и давало простор их своенравным боевым натурам.
Своими многочисленными повестями и романами писатель как бы внушал читателю: вот этим труженикам, этим сильным и честным людям принадлежит будущее, в них, в этих закабаленных, удалых и искусных работниках, хранится и не умрет никогда любовь к труду и мятежная сила.
Очень своеобразны произведения Мамина-Сибиряка, посвященные историческим событиям на Урале. Эти повествования волнуют героической романтикой, изумительной цельностью богатырских характеров русских тружеников в их самоотверженной, беспощадной борьбе за свободу. Такие повести, как ‘Охонины брови’, или страницы о пугачевской эпопее,— классические создания Мамина-Сибиряка. Такие поэмы мог создать только художник, который жил общей жизнью с народом, глубоко верил в его могучие силы, в его талантливость, в его неистребимое стремление к правде и справедливости.
И великой скорбью и гневом дышит такое его произведение, как ‘Братья Гордеевы’. По капризу магната одного из горнозаводских округов два брата — дети заводского крепостного рабочего — были посланы за границу, где они получили высокое техническое образование. Культурные, даровитые молодые люди, мечтавшие о творческом труде, сразу же узнают ужасную правду: они — рабы, крепостными оказываются и их европейские жены. Невежественный, озверевший управляющий, сам крепостной раб, попавший ‘из грязи в князи’, возненавидел этих образованных людей и за то, что они оказались ‘избранниками’, и за то, что они стали учеными, и за то, что они явились одетыми ‘по-заграничному’. Он раздавил их своей звериной лапой, бросил их на самую черную работу, травил их, подвергал телесному наказанию и в конце концов свел их в могилу. Но удивительно то, что, несмотря на трагизм этой истории, на гнетущие мрачные картины, чувствуешь, что автор не подавлен отчаянием и пессимизмом, а верит в грозную силу народа, в торжество правды, в светлое будущее.
Критики прошлого, неправильно трактуя творчество Мамина-Сибиряка, утверждали, что он поэт стихийности, писатель ‘безытоговый’ и безнадежный пессимист, который ничего не видит в действительности, кроме звериной борьбы за существование, и ссылались на его высказывания по этому поводу. Но они совсем не поняли смысла его раздумий. Вот что писал Дмитрий Наркисович о самом себе: ‘Неужели можно удовлетвориться одной своей жизнью? Нет, жить тысячью жизней, страдать и радоваться тысячью сердец — вот где настоящая жизнь и настоящее счастье!’ Эти слова не мог написать пессимист. Так горячо говорить мог только большой жизнелюбец. Его неудержимо влекла к себе живая жизнь и трудовое движение, и он всегда переживал радость от общения с сильными, смелыми, разудалыми людьми и создавал о них незабываемые поэмы. Воля к труду, тоска по труду, как свободному проявлению всех человеческих даров,— главный мотив его произведений о рабочих людях. И, конечно, неправы указанные критики, упрекающие Мамина-Сибиряка в том, что он не видел ничего положительного в жизни. А не он ли писал в своем автобиографическом романе ‘Черты из жизни Пепко’: ‘Несовершенство нашей русской жизни — избитый конек всех русских авторов, но ведь это только отрицательная сторона, а должна быть и положительная. Иначе нельзя было бы и жить, дышать, думать’. И он искал это положительное, хотя и останавливался перед ‘роковыми росстанями’, выбирал же верные ‘пути-дороженьки’ и находил это положительное в простом трудовом народе, в котором и таились таинственные для многих родники. Находил он эти родники и в детях и в целомудренных душах. Его повести и рассказы о детях и для детей — одни из самых замечательных в русской литературе.
Мамин-Сибиряк прежде всего демократ, гражданин, воспитанный на учении Чернышевского и Добролюбова. Правда, он не свободен от некоторых народнических иллюзий, его еще пленяют утопические мечты о патриархальных временах несуществовавшего крестьянского благоденствия, но он уже смотрит трезво на современную действительность.
Скабичевский называл Мамина-Сибиряка русским Золя. Но, уподобляя Мамина-Сибиряка Золя и подчеркивая эмпиризм в творчестве этого выдающегося французского писателя, Скабичевский, при молчаливом сочувствии тогдашнего мещанского ‘общественного мнения’, пытался свести, по сути дела, творчество своего соотечественника, правда, с оговорками, к натурализму. Впрочем, этот критик не раз менял свое отношение к писателю, который вспоминал об этом с негодующим сарказмом.
Аналогия между Золя и Маминым-Сибиряком не выдерживает критики. Правда, Дмитрий Наркисович мечтал о том, чтобы создать многотомную эпопею, подобную истории Ругон-Маккаров, и по охвату многих сторон жизни современной ему эпохи и по обрисовке типических представителей русского капитализма и трудящихся масс. Но критический реализм Мамина-Сибиряка существенно отличен от творческого метода Золя. Для Золя человек, кроме социальных условий, находится еще во власти наследственности, он проклят, он раб инстинктов.
Изображая события и сложнейшие коллизии, вскрывая характеры героев этих событий — денежных воротил, промышленных хищников, авантюристов — и в противоположность им обреченных на страдание, на рабство, часто на гибель простых, чистых сердцем людей — и крестьян и рабочих,— Мамин-Сибиряк в каждой строке своих произведений пламенно, страстно выражает свой гнев и непримиримую свою ненависть к угнетателям и разбойникам и глубокое сострадание к жертвам этих свирепых ‘хозяев жизни’ этих кошмарных Мидасов, обращавших в золото слезы, муки и кровь подневольных тружеников. С какой любовью к этим труженикам, с каким горячим участием к их трагической судьбе пишет он каждую страницу, и как любуется он силой, мужеством, героизмом этих людей в часы их невероятной борьбы с бурной стихией или богатырских трудовых подвигов! В каждом своем романе Мамин-Сибиряк — участник всех событий, и всегда он — на стороне угнетенных, обездоленных, раздавленных страшной лавиной капитала.
Жизнь во всех ее проявлениях — в борьбе, в любви, в горе и радости, в кипении толп, в игре солнечных красок, в удали и разливной песне, в дремучей красоте природы — вот к чему стремилась душа писателя. Его уральские пейзажи — классическая живопись. Только он, этот большой художник, впервые показал нам уральские дебри, нарядно убранные лесами горы, первобытные утесы и нагромождение разноцветных каменных глыб и широкие зеркальные пруды, давным-давно созданные руками умельцев. Любопытно его признание: ‘За очень немногими исключениями настоящая равнинная Русь чувствуется только у Л. Толстого, а горная — у Лермонтова,— эти два автора навсегда остались для меня недосягаемыми образцами’. И Мамин-Сибиряк так глубоко раскрыл дремучие глубины и необъятные предгорные просторы, что они волнуют, как раздольные русские песни.
Мамин-Сибиряк — подлинно народный писатель. В своих произведениях он проникновенно и правдиво отразил дух русского народа, его вековую судьбу, национальные его особенности — мощь, размах, трудолюбие, любовь к жизни, жизнерадостность. Мамин-Сибиряк — один из самых оптимистических писателей своей эпохи. Доказывать это нет необходимости: стоит прочесть любую из его книг, чтобы убедиться в этом. Даже в самых ‘страшных’ его романах и повестях на каждой странице чувствуется радостное любование жизнью. И тем более важно отметить, что он как художник развернулся в годы распада народничества, в самую тяжелую эпоху реакции, разочарований, растерянности, в эпоху ‘безвременья’. Марксизм только еще нарождался в России, рабочий класс был еще не организован. Отлив народнических настроений и верований еще не сменился приливом новой, пролетарской идеологии. И это обстоятельство, конечно, отразилось на мировоззрении писателя: оно было в известной мере противоречиво. Мамин-Сибиряк до некоторой степени знаком был с марксизмом, но основной сути этого учения понять не смог. В этом была беда художника, это ограничивало его художественное зрение и ослабляло идейную значимость его повествований. И, несмотря на народность его творчества, на демократические его настроения и взгляды, он не мог еще видеть путей развития пролетарского движения, хотя, повторяю, и чувствовал могучую силу, скрытую в массе трудового народа. Но книги его, как беспощадный обвинительный акт против разбойничьего русского капитализма, служили наглядным материалом в научных исследованиях марксистов.
Литературная плодовитость Мамина-Сибиряка была изумительной. Создается впечатление, что он все время торопился воплотить в образах весь огромный запас своих наблюдений и боялся, что не успеет высказаться до конца. Но эти запасы жизненного опыта не только не истощались, а пополнялись постоянно и не давали ему покоя. Торопливость эта и нетерпеливое стремление освободиться от тяжелого груза впечатлений и раздумий отразились и на его стиле: подчас многословие, излишние подробности, иногда неряшливость в изложении и неразборчивость в пользовании словом — существенный недостаток его языка. Но превосходное знание народной речи, умение распоряжаться ее складом во многом искупает эти недостатки.
Для нас, советских людей, творчество Мамина-Сибиряка свежо и близко. Мы по-новому открываем его как писателя, который играл немалую роль в революционной борьбе рабочего класса, а теперь помогает нам глубже познать прошлое и воспитывает в наших людях безмерную любовь и преданность своей социалистической Родине. Книги Мамина-Сибиряка помогают нам глубже осознать, какой сложный, трудный путь прошел наш народ, чтобы разгромить кровавый деспотизм, сбросить гнетущее ярмо помещиков и капиталистов и взять власть в свои руки. Книги этого писателя укрепляют в нас гордость творцов нового, коммунистического мира, во имя счастья всего человечества. Книги его показывают, какая бездна отделяет великую социалистическую страну от кошмарного варварства старого времени. Внуки и правнуки воспетых им трудолюбцев, как хозяева и вдохновенные работники и высокие мастера, творят новую культуру, как всеобщее благо. Они, как и все новаторы нашей социалистической Отчизны, прославляют себя доблестными делами и подвигами на весь мир и в борьбе за мир во всем мире идут впереди всего прогрессивного человечества.