Европа и евреи, Розанов Василий Васильевич, Год: 1914 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 24 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Розанов В. В. Собрание сочинений. Возрождающийся Египет

М.: Республика, 2002.

Европа и евреи

СОДЕРЖАНИЕ

Иудеи и иезуиты

Евреи и ‘трефные христианские царства’

В преддверии 1914 года

Памятка

Слава Богу, Россия теперь — не рабыня, лежащая безмолвно и бесправно у подножия все забравшего себе чиновника,— притом, довольно безыдейного и с притуплёнными желаниями, с отяжелевшей волей. Россия теперь ‘сама’, и эта ‘сама Россия’ справится с евреем и с еврейством, которые слишком торопливо решили, что если они накинули петлю на шею ее газет и журналов, то задушили и всячески голос России, страдание России, боль России, унижение России.

…что уже никто и не услышит этого голоса, ее жалобы, ее страдания, ее боли, ее унижения. Но русский народ имеет ум помимо газет и журналов. Он сумеет осмотреться в окружающей его действительности без печатной указки. Сумеет оценить ‘печатную демократию’, распластанно лежащую перед ‘гонимыми банкирами’, ‘утесненными держателями ссудных лавок’, ‘обездоленных’ скупщиков русского добра и заправил русского труда. Минский, стихотворец и адвокат, говорил мне в 1905 году, в пору октябрьской забастовки: ‘Конечно, евреи способнее русских и желают сидеть в передних рядах кресел’ (он представлял жизнь как бы театром, с актерами и зрителями, и соответственно этому выразил свою мысль). В двух учебных (частных) заведениях Петербурга, где учеников и учениц половина на половину евреев и русских,— евреи уже делали попытку бить русских товарищей, но (по крайней мере, в одном заведении) получили хорошую ‘сдачу’. Раздраженно один малыш воскликнул моему 14-летнему сыну:

— Все равно, евреи богаче русских! — и одолеют! В другой раз:

— За евреев заступится Австрия, Россия будет разбита и тогда мы получим все, что нужно.

Эти выкрики 14-летних еврейских мальчиков выдают тайну семей еврейских, гостиных еврейских, кабинетов еврейских. Они показывают, как ‘нас там любят’… Уже мечтают, сколько они возьмут за шкуру убитого медведя на международном рынке мехов…

Но, господа! — медведь-то еще не застрелен, а гуляет в лесу. Он долго дремал в берлоге, сосал лапу. Но ваше злодеяние над кротким, тихим, никого не обидевшим мальчиком Андрюшею Ющинским разбудило его…

В. Р.

P. S. В сентябре 1899 года, сейчас по окончании дела Дрейфуса, мне пришлось сказать несколько слов в статье ‘Европа и евреи’, предостережительных в нашу сторону, в сторону христиан и европейцев. Уже тогда я предлагал ‘перестроиться’, дабы не понести около евреев судьбы ‘персов перед македонянами’. Эту статью, всякое слово которой можно повторить и сейчас, поставив лишь вместо ‘Франция’ имя ‘Россия’, я перепечатываю здесь.

Спб., 27 января 1914 г.

Процесс Дрейфуса окончился. Но хорошо ли Европа разобрала вкус этого горького, терпкого, вонючего плода, который три года жевала и едва имела силы с ним справиться? ‘Еще две таких победы,— сказал Пирр-победитель о римлянах,— и я погиб’. Так много он потерял в битве. Так много потеряла Франция, да и такою роковою угрозою для целой Европы стоит странное дело о капитане-изменнике. О ‘капитане’ и об ‘изменнике’: как будто мало тех и других на свете, и дела их ведает суд, и они падают в Лету, не возбуждая ничьего внимания и ничьего любопытства. Но на этот раз, во всяком случае, человек не безупречной репутации и отталкивающей карьеры был… еврей. И вот Лета не смогла поглотить его — рамки суда раздвинулись, стены ‘Palais de Justice’ {Дворец юстиции [в Париже] (фр.).} пали, ‘дело’ выросло в вопрос почти о судьбе Франции, и последняя, вздрогнув, имеет причины подумать: ‘Еще две-три таких победы — и я погибла’. ‘Кто был бесчестен, один Дрейфус или вся Франция?’ — чудовищный вопрос, какого, казалось, никогда не ставилось между человеком — повторяем, по крайней мере, сомнительной репутации — и между первоклассною страною с тысячелетнею историею. — ‘Был ли и особенно есть ли в настоящее время Дрейфус-изменник Франции?’ — вот о чем нужно спросить, потому что было ‘дело Дрейфуса’. И если бы там, в разных ‘dossien’, в ‘bordereau’ {‘досье, личное дело’… ‘опись, реестр’ (фр.).}, было все чисто, то неужели Дрейфус и евреи будут еще расписываться в ‘любви к Франции’ как к ‘своему отечеству’, когда они сделали нечеловеческие усилия не к тому, чтобы передать там Германии какие-то ‘мобилизационные планы’, а чтобы ‘сорвать самую Францию’, как игрок срывает банк. Не удалось, оборвалось. Но усилие было так гигантно, что Франция затрещала по швам. Они, ces juifs {эти евреи (фр.).}, ‘любят Францию’… Берегись, Франция’ — да берегись и Европа. Это ‘первое предостережение’…

‘Измена’,— все говорят ‘об измене’, все препираются о ней… ‘Ее не было’, она ‘не доказана’, ‘нет улик’. Да какой вам улики надобно, кроме этой же ‘affaire’ {афера (фр.).}, и что такое измена, как не ‘злоумышление против отечества’, ‘желание предать его’, ‘желание погубить его’?! Ну, ‘не было измены Дрейфуса’, есть ‘измена еврейства’, и не было ‘шпионской проделки’, так было и есть, остается в сложнейшем и обобщеннейшем смысле, в смысле самом грандиозном,— ‘государственное преступление’, не только доказанное и всеми видимое, но и совершенно признаваемое самими евреями, так нежно любившими свое отечество три года! Да и до чего опасная измена, на какой мучительной подкладке! Так или иначе совершилось темное дело, но, ни от кого не скрывая и при полном свете дня, Франция как страна, как организация, как управление — шельмовалась без пощады. Вот уж истинные ‘бичи Иеровоама’, просвистевшие над спиной прекраснейшей и благороднейшей из европейских стран. Не знаем, виновен ли Дрейфус, но видим Францию уличенную, опозоренную каким-то лакейским способом наказания. Так бьют Расплюевых, так били Францию — светоч, долгое время светоч нашей цивилизации. Вы помните мучительнейшую минуту, в финале комедии, где жених и герой уличается в мошенничестве: эта минута растянута была на три года (ведь это пытка), и под пятою мошеннического заподозривания билось целое правительство. Дело так и кануло в Лету темным, светло же, как день, одно — что Франция была три года в положении желающего вывернуться и не могущего вывернуться из беды Кречинского. Никогда так человека не мучил, не пытал человек. Они, евреи… ‘сыны Франции’!

Сыны, так любящие ‘свое отечество’, ‘свою Францию’…

И ее буковые леса, ее Рону, ее литературу от Абеляра до А. Мюссе, ее науку от бенедиктинцев до Пастера. Ведь эта все — одна Франция, господа, одна вместе с теперешним правительством, пусть и плоховатым, о чем француз заплачет, а не посмеется…

Посмеяться может только чужеродец, который, заушая ‘правительство’, думает, что он нисколько не бьет Францию.

* * *

Тут вопрос не о том, кто светел, а о том, кто силен. Конечно, Франция светлее еврейства. Ведь ‘дело Дрейфуса’ было попыткою сорвать ‘нравственный банк’ Франции: отсюда вся его вязкость, упорство, и отсюда же всемирное к нему внимание. Очень интересен ‘сам’ Дрейфус или ‘генерал Буадефр’!.. Царями столько не занимаются, и смерти императрицы австрийской, тоже невинно погибшей, не было дано и сотой доли внимания, какое дано было ‘невинно заподозренному Дрейфусу’. Европа следила, кто у кого сорвет банк, и притом такого странного характера, что там заложена была самая душа и жизнь игроков: прекраснейшей страны, древнейшего и очень странного народа! И игра была удивительно выбрана в момент: ну, проиграй еврей — и ничего не теряет еврейство, ‘да, мы ошиблись, один из нас — мошенник и изменник, но у Франции остается 100 000 честных израильтян, совершенно искренно любящих свое отечество’. Это в случае проигрыша, а в случае выигрыша? А в случае выигрыша ‘срывался моральный банк’ вовсе не Гонза, Буадефра и проч., и проч., а именно Франции в самом ее сердце, в самом ее центре. А оттуда бежит кровь по всем членам, и ядовитый укол в ‘штаб’ парализовал бы, конечно, самое тело страны и ‘любимого отечества’. Оставим вопрос о ‘светлом духе’ еврейства и обратимся к их силе.

Сила эта — в цепкости и солидарности. Нам передавали в эту зиму, что когда одна из одесских газет пробовала временно стать ‘против Дрейфуса’, то поутру множество евреев выбежали из дому на улицу и, манифестируя свое негодование, рвали в клочки только что полученные номера этой газеты. Париж — Одесса, это не рукой подать. Затем ‘дело Дрейфуса’ несколько раз глохло. Да и что за ‘дело’, решительно — грязное дело, грязна его тема, и далеко не херувим человек. Вспомним у нас Новикова и Радищева: такие ли люди? — и тоже ‘сидели’ без ‘вины’. Так мы говорим, что ‘дело Дрейфуса’ глохло. Но в то время, когда столько невинных глухо погибло, и вся история Тауэра и Бастилии есть история глухой погибели человека, ‘свои’ не дали погибнуть ангелоподобному капитану. Мы исследуем силу еврейства и указываем на его цепкость. Евреев немного — 7 млн человек. Персов было гораздо больше, чем македонян: но македоняне шли ‘фалангой’, т. е. ‘свиньей’ (форма военного построения), и, разрезая кучи, тьмы тем персов,— их побеждали. Секрет еврейства состоит в том, что они по связности подобны конденсатору, заряженному электричеством. Троньте тонкою иглою его — и вся сила, и все количество электричества, собранное в хранителе-конденсаторе, разряжается под точкою булавочного укола. В Париже 3 млн французов, но ведь евреев там сколько на земном шаре — 7 млн, в Вильне русских около 40 тысяч человек, а евреев в Вильне те лее семь миллионов. И, конечно, евреи побеждают в Париже столь же легко, как и в Вильне.

‘Первое предостережение’, полученное в деле Дрейфуса Европою, показывает, что если Европа не перестроится в своих рядах, если она будет идти так же вразброд,— ‘по-персидски’, ‘тьмы тьмами’,— то она, несомненно, будет разрознена иудейскою ‘свиньею’ и потеряет все, как персы перед македонянами. Дело — в социальном построении, у нас ‘каждый за себя’, ‘Бог за всех’, у евреев ‘все за каждого’,— и потому-то, может быть, у них ‘Бог’ в точности ‘за всех’. Мы — разобщены, они не только соединены, но слиты. У нас соединение — фразерство, у них — факт. Скажите, пожалуйста: поддерживала генеральный французский штаб французская печать так же, как одесситы-евреи Дрейфуса, т. е. так же априорно, столь же ‘в темную’, до ‘окончательного выяснения’? Именно вот готовности ‘заранее’, ‘a priori’ отстоять ‘своего’,— этой прекрасной ‘стенки’ национального сознания — и не было во Франции, да и нет этой ‘стенки’ нигде в Европе. — ‘Говорят, в штабе мошенники’… ‘Как интересно’… Жажда сплетни, жажда злобы, эти чувства ‘дамы просто прекрасной’ и ‘дамы прекрасной во всех отношениях’,— которые съедали друг друга и съедали всех своих знакомых из-за каких-то ситцев, тряпок,— эти воистину презренные чувства, конечно, взломались как вешний лед перед юдаической ‘свиньею’, которая от Вильны до Парижа поперла в одну точку.

Поперла и… почти сломила. Берегись, Европа, твой лед хрупок, укрепи лед!

Сентябрь, 1899 г.

ИУДЕИ И ИЕЗУИТЫ

В истории неоднократно случалось, что мелкий и личный факт, факт, наконец, местный — получал с необычайною быстротою величайшую силу, повсеместное распространение и выливался в огромные результаты. Так от мелкой искры взрываются пороховые погреба, ‘от копеечной свечки Москва сгорела’, а чтобы перейти от поговорок к определенным историческим фактам, укажу, что нежелание администрации Иезуитского ордена добросовестно уплатить по счетам одной торговой французской фирме было причиною, что ‘статуты ордена’ были потребованы французским министром к рассмотрению на суд, в них были прочитаны параграфы антиморальные и антиобщественные, и ‘разоблаченный орден’ был изгнан из Франции и скоро был изгнан и из всех просвещенных стран Европы. Другой пример — знаменитые ‘индульгенции’ Тецеля, ‘отпускавшего за деньги грехи человеческие’ с таким особенным бесстыдством, как еще не случалось никогда дотоле, что вызвало возмущение Лютера, поднявшегося на самый Рим и на самое папство, и поведшее к отложению Германии и затем всей германизированной Европы от католичества. Здесь, собственно, маленькое и местное событие было поводом, а родившиеся из него громадные последствия оттого и были громадны, что этот маленький факт, можно сказать, имел миниатюрные с себя снимки повсюду, имел мириады подобных же мелких фактов, рассеянных по всей стране или даже по всем странам Европы. Иезуиты вообще уже ‘нечестно рассчитывались’,— и не в одной торговле, и не в одной Франции, они фальсифицировали мораль, они фальсифицировали христианство и исказили основное учение Иисуса Христа. ‘Индульгенции’ продавал не один Тецель,— а папство вообще обходилось нехорошо и с деньгами, и с совестью, и с народами по ту сторону Альп. Все увидели, что в ‘католичестве’ имеют не столько христианство, сколько ‘римскую веру’ и известный первосвященнический эгоизм, политический и финансовый. У Европы раскрылись глаза. И вот это раскрытие глаз, которые увидели всюду в Европе расползшееся зло,— зло застарелое и уже давно мучившее всех,— и породило великие результаты.

Этим великим результатом было освобождение Европы от безграничного папского авторитета, в одном случае, и от тонкой иезуитской паутины, в другом случае. Не забудем, что и папы были покровителями искусств, покровителями поэтов, художников и ученых, у них работали Рафаэль и Микель-Анджело. А иезуиты покрыли Европу сетью училищ, которые были не только самыми многочисленными, но и по опытности и искусству преподавателей были первыми в Европе.

Так что великие культурные заслуги у них были, у них было очень много ‘вообще’… Но кроме ‘вообще’ нужно иметь и ‘в частности’, кроме покровительства Рафаэля — нужно честно рассчитываться за забранный товар.

Поднимается третье освобождение Европы, может быть, самое мучительное и самое трудное, но совершенно необходимое — от евреев, от семитизации европейского духа, европейских литератур, всего европейского склада жизни, всей так называемой ‘европейской культуры’. И ‘дело Бейлиса’, которое самым именем закрыло кровавое ‘дело младенца Ющинского’, есть лишь толчок, из которого, как ураган, развивается колоссальное движение — освобождение от семитизма. Роль евреев в культуре очень близка к роли иезуитов в христианстве, а сами евреи и в личности своей и в статутах своей жизни весьма подобны иезуитам с их тайною и всемогущею организацией. Так же они вкрадчивы и льстивы, так же всюду проникают или пролезают, так же все себе захватывают, как захватывали иезуиты, так же у них гибка мораль и так же все в этой морали отпускают ‘своим’ их тайные статуты, и беспощадны к чужим, как это было у иезуитов. Вообще, родство и близость с иезуитами евреев — поразительны. Мы находим параллелизм во всех линиях духа и устройства. И — в самом зерне. Зерном этим служит беспощадный, абсолютный эгоизм черного ‘я’, не считающийся решительно ни с кем и ни с чем, кроме себя, и обращающий всякое другое лицо и всякое другое учреждение и наконец целые народы чужие в жертву себе, в ‘жратво’ для себя.

Евреи действительно поторопились, вспылили, запутались и упали. Они слишком понадеялись на циничное средство,— скупку всей печати в Европе, скупку и обольщение и всей почти печати русской. Рассчитывая на это, они встали во весь рост и неосторожно распахнулись: и все в России увидели, а очень скоро и во всей Европе рассмотрят, черное тело и черную душу еврейства. Суть — в беспощадном эгоизме, в принесении всего решительно в жертву своему единственному, родовому, национальному ‘я’. Требуя от нас: от немцев, от французов космополитизма и общечеловечества, они даже не едят одной пищи с нами, и это — не личное у них, а нацинальное: ‘национализм’ и национальные статуты евреев, введя знаменитое отныне ‘кошерное мясо’, строжайше запрещают всем ‘своим’ даже есть из одной миски суп с христианами, брать мясо с одной сковородки с христианами, с этими ‘просвещенными’ французами, с этими ‘республиканцами’ французами и с ‘русскими братьями’. Явно, что ни ‘просвещение’ европейское, ни ‘республики’ европейские, ни ‘родное русское братство’ — им не нужны, и они в нем лавируют и скользят, но к нему не прилепляются. Говорим про массу, про ядро еврейское, не считая ‘промежуточных’ и ‘переходных’ форм. Да и в последних живет и не может не жить черный отблеск слишком древнего духа. На самом донышке у самого образованного еврея лежит затаенное чувство: ‘Россия все-таки пройдет, а евреи останутся’. Примеры Египта, Греции, Рима не могут не подействовать.

Перед нами, русскими, да и перед всею Европою раскрылись прямо национальные ужасы юдаизма, например, в этом знаменитом учении о ‘гоях’. Мальчику и девочке уже 7, 8. 9, 10-ти лет родители внушают, раввин внушает, именем религии своей внушает, что русские и французы — все вообще ‘нечисты’ до такой степени, что есть с ними из одной тарелки то же, что есть из одной плошки с собакой или кошкой, что европейцы — это даже не люди, а животные. Это — точные, запечатленные во всех рукописях и в бесчисленных печатных экземплярах Талмуда положения, параграфы, законы, принципы, моральные воззрения. От этого внушаемого им ‘религиею’ воззрения не отречется ни один еврей, ни один не скажет: ‘Этого нет!’ Никогда подобного чудовищного учения не знала ни одна религия в мире и ни одна нация в мире. О всем этом европейцы и раньше приблизительно знали, но знали как-то издали, глухо, неопределенно, евреи не рассказывали, а европейцы не любопытствовали. Вдруг это все разом раскрылось в процессе Бейлиса, а сотни газет в тысячах листков сообщили об этом всем миллионам русских. И что бы ни твердила закупленная, задобренная и обольщенная печать, русская и заграничная, у читателей есть и свой разум, и все понимают, что нации с такими чудовищными принципами совершенно не место среди европейцев, что насколько мы любим ‘историю’ и ‘культуру’, настолько не место среди нас этой типично антикультурной и типично антиисторической нации. Ибо в зерне истории и культуры лежит уважение человека к человеку и любовь человека к человеку. Здесь самые уставы жизни таковы: ‘Не ешь с европейцем’ — это говорит глубоко и осязательно всякому, это говорит ему ежедневно, это говорит ему повсеместно. Европеец — поганец для тебя’, и ты должен относиться к нему, как ‘к поганому существу’, т. е., естественно, ты должен его презирать и ненавидеть. И это говорится еще детям 7—8 лет, говорится в каждой еврейской хижине. С каждым ‘кошерным куском’ еврей проглатывает как бы ‘заговор’ и ‘зарок’ против русского, чтобы сказать все понятным языком — он проглатывает ‘погромную против русских прокламацию’, но которая не просто прочитывается и бросается, а переваривается у него в желудке и с кровью входит в плоть и кости еврея, в кровь еврея, в мозг еврея. Тихая и вкрадчивая, именно ядовитая ненависть к русскому, к немцу, к французу, к англичанину, ко всем— вот что такое статут и догма и религия о ‘гоях’,— о чем все знали только глухо и отдаленно, обще и смутно. Теперь все это ясно прочитали. Они и изгаживают все, к чему касаются,— всякий дом, куда входят, всякую семью, куда вкрадываются, всякую школу, куда их впускают, и прежде всего и яснее всего изгадили нашу когда-то здоровую, прекрасную, ‘натуральную’ литературу своими смердящими ‘богоискательствами’, ‘богоборчествами’, ‘богостроительствами’, декадентствами, символизмами и всяким словесным маргарином и всяким мысленным онанизмом. ‘Гои’ суть ‘гады’ и ‘гадость у них все’: это такая связь догматов, которую разорвать невозможно. Но у нас-то многие догматы не исполняются, а у них с ‘не садись за один стол с европейцем’ все привилось с детства и все с детства вошло в кровь и перешло у взрослого в привычку, в манеру, в единственный способ уметь жить и действовать среди европейцев. Они не умеют не портить того, что врожденно считают ‘нечистым’ и ‘гадким’…

Какими же невинными и чистыми представятся нам принципы иезуитизма сравнительно с принципами иудейства!

1913 г.

ЕВРЕИ И ‘ТРЕФНЫЕ ХРИСТИАНСКИЕ ЦАРСТВА’

Скрывая или оставляя в тени тот факт, что сами евреи воистину поклоняются Молоху своего национализма, что кроме национализма они и не имеют никаких других питательных духовных корней, и даже сам ‘Бог’, Существо всемирное и всечеловеческое,— для них есть исключительно ‘еврейский бог’, нимало не пекущийся о других народах и даже к другим всем народам враждебный,— евреи в то же время унижают, высмеивают и всячески выедают народное чувство, сознание своей истории и государственную гордость у французов, у немцев, у русских. В особенности, как деятели литературы, как мелкие журнальные и газетные сотрудники, не выдающиеся талантом, но подавляющие числом, и также как члены французского общества, немецкого общества, русского общества,— они выступают постоянно со своим смехом над ‘национальными предрассудками’, умалчивая о ‘кошерном мясе’ своей нации, мешающем всякому еврею сесть за один стол с немцем, с французом или с русским. Кроме редчайших исключений, еврей никогда не женится на русской и еврейка никогда не выходит замуж за русского. Вообще, применяя язык католического брачного права, ‘отделение от стола и отделение от ложа’ со всеми в мире народами — составляет самую сущность юдаизма с древнейших времен и поныне. Даже прошедшие гимназию и университет евреи и еврейки весьма твердо и весьма косно выдерживают эту линию, подчиняясь неодолимому давлению сорока веков своей истории. Что же касается простого народа, то здесь смешанных браков совершенно не происходит, здесь происходит только их иудейский ‘кошерный брак’ и недопустим ‘трефный брак’ ни с каким чужеродцем. Да это и понятно, в силу учения их раввинов и в силу догмы Талмуда о нечистоте всех людей неевреев. Брак, происшедший по всем формам с христианином или с христианкою,— раввинами считается ‘ничем’, он считается не браком с человеком, а сожительством со скотом, и измена ему для еврея-мужа или для еврейки-жены считается не пороком, не супружеской изменою, а добродетелью и святым делом. Ибо, бросая христианина-мужа или христианку-жену, еврей и еврейка возвращаются только к состоянию их юдаической ‘чистоты’ и исключительной ‘богоизбранности’. Можно ли представить себе что-нибудь более чудовищное в смысле антисоциальности! Можно ли говорить о каком-нибудь ‘мирном сожительстве’ с подобным народом? Та ‘гармония’, к которой стремится всемирная история, с евреями всегда есть какофония. Никакой ‘музыки’ не выходит, и никогда ее выйти не может. Не может же ее выйти потому, что всем духом своим, так полно сливающимся со статутами жизни, евреи коренным образом отрицают или коренным образом не понимают ‘всемирности’ или всечеловечности. Всякий еврей, переходящий на почву всемирных симпатий, хотя бы только идейно и философски, подвергается синагогальному ‘херему’, т. е. душа его считается погибшею, а тело и жизнь объявляются подлежащими уничтожению, убийству. И такое лицо или убивается, или делаются попытки со стороны ‘общины Израиля’ его убить. Такова была знаменитая история с голландским философом Спинозою, который после наложенного на него ‘херема’ подвергся нескольким покушениям на свою жизнь со стороны темных фанатиков. Нам они кажутся ‘фанатиками’, но у себя-то они действовали ‘по закону’. Об этом можно читать во всех его биографиях и во всех пространных курсах философии. Можно ли представить себе древнего грека, которого за философский интерес к персидской религии Зороастра соотечественники пытались бы умертвить, можно ли представить себе немца, которого лютеранская консистория отлучала бы от церкви и ‘обрекла смерти’ за любопытство и за интерес к русским летописям. Представим себе всех пасторов Берлина, Штеттина, Гамбурга и Петербурга, единогласно вопиющих и проклинающих немца Шлецера единственно за то, что он издал своего ‘Нестора’, или Даля за то, что он собирал и записывал русские пословицы и русские говоры?! Едва мы привели эти примеры и аналогии, как всякий почувствует, до чего евреи есть невозможный для сожительства народ, до чего они народ 40 веков антикультурный и антиисторический. Здесь-то и лежит причина, почему их, в конце концов, отовсюду изгоняли, из всех стран и от всех народов,— отчего возник и факт и легенда о juif errant {вечный жид (фр.).}: они не сливаемы ни с одним народом и племенем, как не соединяются вода и масло, везде они сидят только ‘в себе’, в силу непоколебимых сорокавековых правил своей религии, и в то же время, быта своего — отделенные от всех людей в ‘столе’ и ‘ложе’, в знаменитом своем учении о ‘кошере’ и ‘трефа’. ‘Съесть русской пищи’ значит ‘опоганиться’, жениться на русской значит все равно, что жениться на собаке, на корове. Это совершенно точное учение их закона, их Талмуда, и это совершенно строго соблюдается в их быту. В том и особливость и ужас юдаизма, что у них религия есть в то же время учение о быте, что ‘религия’ и ‘поклонение Богу’ у них есть необозримый ‘Домострой’.

Но, входя в наши дома и в наши семьи как знакомые и как друзья, они всегда несут на себе льстивое и лукавое ‘общечеловеческое лицо’, со смехом над ‘национальными предрассудками’, в сущности только — нашими. Что мы, русские и христиане, все для них ‘трефа’, поганое, нечистое и ненужное ни Богу, ни людям, они об этом не распространяются, они нас только учат и внушают своим непреодолимым гипнозом, что является чем-то ‘трефным’ и негодным наше правительство, что это есть поганое ‘трефа’ в Польше — ее старое шляхетство и темные ксендзы, что такое же ‘трефа’ — немецкая филистерская семья и немецкие семейные добродетели или немецкая верноподданническая любовь. Таким саркастическим смехом над всем европейским и над всем христианским прокатились стихи и проза Гейне, этого остроумного и вместе интимного пересмешника, отрицателя и циника. Смех Вольтера был глубоко здоровым смехом сравнительно со смехом Гейне, значительно отравившего европейский дух. Но этот смех и сарказм Гейне без всякого утверждения, без всего положительного,— он в мелких и грязных формах сочится из всякой еврейской строки, из всякой еврейской газеты, от всякой еврейской книгоиздательской фирмы. Возвращаясь к тому, что это такое, этот непрерывный смех над всем европейским и христианским, мы найдем полное его объяснение в том, что это есть литературное преображение знаменитого их учения о ‘трефа’. Секрет и разгадка в том, что все ‘европейское и христианское’ есть что-то обреченное Богом, их ‘израилевым богом’, на вымирание, гибель, вырождение и гниль. Гноить и гноить русских, гноить и гноить Францию, выедать все ‘старонемецкое’ у германцев — это почти физиологический закон евреев, перешедший на степень бессознательной привычки. Кроме ‘ихнего еврейского’, этого всемирного ‘кошера’, все остальное — ‘заклятое’ и ‘трефа’, ‘не годно к употреблению’. Вот объяснение ‘дурного правительства’, в сущности, ‘трефного правительства’, одинаково в монархической России и в республиканской Франции. И ‘республика’ — трефа, потому что она — ‘не наша’, потому что это ‘республика гоев’, напротив, и монархия будет ‘кошер’, если королем или президентом объявится где-нибудь Соломон Соломонович. Нет ни одного еврейского порицания еврею Дизраэли-Биконсфильду, потому что он ‘кошер’ и ‘наш’, а на Бисмарка, который никак не меньше Биконсфильда, были высыпаны все еврейские яды бесчисленных газет и парламентских ораторов. Весь вопрос в том, чтобы были ‘мы’ и ‘наши’,— о прочем ни о чем нет речи, нет речи о добродетели, о разуме и всего меньше речи о христианской или европейской пользе. Но этот неудержимый и неодолимый напор еврейского наглого хохота над всем старым в Европе, над всеми европейскими святынями, над всеми европейскими молитвами и вздохами, над нашей старой поэзией и крестом,— это есть выползшее в литературу их учение о ‘трефном’ и ‘кошерном’, ‘поганом’ и ‘чистом’, которым сорок веков были пропитаны все хижины еврейские, с вечной заповедью: ‘не ешь с персом’, ‘не ешь с греком’, ‘не ешь с римлянином’, ‘не ешь с испанцем’, ‘с французом’, ‘с немцем’, ‘с русским’. Ни с кем ‘не ешь’ и ‘не вступай в брак’,— ибо они не чисты и гои. Сорока веков нельзя отмыть ни от кого, сорок веков сильнее всякой индивидуальности.

Что же это такое? И что такое сравнительно с этим бледное и бессильное учение иезуитов и статуты иезуитского ордена? Это — цветочки: в иудеях мы имеем ‘ягодки’. Всякий еврей и, с позволения сказать, ‘Грузенберг’, всякий ‘Гинзбург’ и ‘Ротшильд’ есть ‘папа’ в самочувствии, в самосознании, в ‘избранности’ Богом. И эти мириады ‘пап’, насевших на Европу, давят на нее, как чугунная тумба на человеческую грудь.

И тяжело дышится Европе. Сдавливают ее могучие кольца Израиля. Он уже все облепил — векселем, книжкой, газетой. Давит, кого может и обольщает кого еще не может. Он, в особенности, обольщает детей наших, в школе, в университете. Наше несчастное бесхарактерное юношество уже все облито сладким ядом еврейского гипноза, льстивого, интимного и насмешливого в отношении ‘иных’. Несчастный ‘гой’ или ‘гойка’ 17—20 лет не понимают, что они лично суть ‘гои’ и ‘скверна’ для говорящего с ними еврея и еврейки, они полагают, доверчиво, что евреи только ‘критикуют’ из ‘общечеловеческого чувства’ их трефное правительство, их трефную политику и всю их трефную историю.

Что евреям наши крестовые походы? Что еврейской душе говорит наше страдание под монгольским игом? Смех, а не горе. Что им говорит чистое имя Пушкина, народное имя Кольцова? И они все это загаживают, ибо всякий европейский свет есть тьма для них, как они со своим ‘не съедаемым ни за что бедром’ говядины представляют для нас чудовищный курьез и сплошную, даже непонятную, темь.

И не будет света в Европе, пока не скроется за горизонт этот ужасный мрак. Теперешнее ‘к свету!’ Европы имеет единственный перевод: ‘освободимся от племени с чудовищными уставами жизни’. Не надо его, не надо!! — ни как соседа, ни как сожителя! ‘Не надо брака’ — это они первые сказали и твердят себе сорок веков. Это их устав, это их слово. Да будет оно исполнено.

1913 г.

В ПРЕДДВЕРИИ 1914 ГОДА

Уходящий в вечность 1913 год и восходящий зарею перед нами 1914 год — встречаются, как остриями, в мучительной борьбе, какую русскому народу приходится выносить от чужого азиатского народа, волею судеб замешавшегося в нашу историю. Мы говорим об евреях. По частному поводу,— желание сокрыть явное преступление,— евреи выступили как единая всесветная нация, почти как один человек,— и накинулась на Россию и русских, на русское государство, на русский суд, на русскую остающуюся от них независимою печать, требуя, чтобы все это оставалось не в рамках объективного бесстрастия, ‘не взирающего на лица’ и нации, а чтобы все это взирало на евреев и сохраняло за евреями какую-то совершенно дикую и небывалую привилегированность: быть не судимыми, быть не обвиняемыми, быть даже не подозреваемыми… Эта претензия, которая показалась бы сумасшествием в устах немцев, французов, англичан, не говоря уже о забитых и забиваемых везде русских, не кажется сумасшествием ни самим евреям от иллюзии ‘избранности’, проникающей всю их историю, ни даже другим народам, давно привыкнувшим уже к невыносимому еврейскому хвастовству, самоупоению и презиранию ими других народов. Эта нация ростовщиков и банкиров в то же время претендует на культивирование высших философских добродетелей самого бескорыстного и отвлеченного характера. С этой нацией в будущем нам еще предстоит очень много возни, и только что кончившееся ‘дело Бейлиса’ есть только предостережение вовремя. Нет, однако, сомнения, что здравый русский смысл не покинет нас и что тот еврейский ‘шок’, подобный нервному шоку при операциях, какой они произвели на русских в октябре и ноябре 1913г., скоро пройдет, русские опамятуются, придут в себя, и увидят все ‘дело’ о замученном русском невинном мальчике в том самом свете, в каком оно натурально находится и находилось все время еврейского ‘гевалта’ и позорного идолослужения собственной русской печати перед евреями.

В этом отношении конец истекшего года важен еще как толчок к подъему народного чувства в нас. Мы увидели границу, довольно опасную границу, до которой затопила нас инородчина, до которой поблекли и полиняли русские души. И то чувство оскорбленного достоинства, которое испытано было нами в октябре месяце, уже дало свои плоды в ноябре и декабре. Мы освежились и вздрогнули. Теснее прижались друг к другу. Теснее, дружнее и дружнее входим в новый 1914 год. И не будем бояться подобных испытаний в будущем: ибо есть болезни к смерти, и подобною болезнью можно назвать всякий вид квиетизма, самодовольства и спячки, и есть болезни и страдания — к исцелению. Таково всякое самосознание боли, унижения и обиды.

1 явн. 1914 г.

ПАМЯТКА

Всегда, сталкиваясь с каким-нибудь взглядом, необходимо иметь в виду его исходную точку.

Учение о ‘чистом’ и ‘нечистом’, получившем у евреев наименование ‘кошер’ (чистое, годное к употреблению), ‘трефа’, есть, собственно, не еврейское: ибо уже Ной, по Библии, входя в ковчег и заключив в него всех животных, разделил их на ‘чистых’ и ‘не чистых’. Таким образом, это есть взгляд равно иафетидов, или арийцев, происходящих от Иафета, как и семитов.

Но у арийцев это разделение никогда не проводилось строго и фанатично. Напротив, евреев нельзя себе представить даже в мелочах быта без вечного стояния в уме их представления о ‘кошер’ и ‘трефа’. Происходит это от чрезвычайной дробности и чрезвычайной точности Моисеева законодательства о ‘чистом’ и ‘годном’ и о ‘нечистом’ и ‘негодном’…

Евреи вечно ‘чистятся’, вечно ‘моются’ и прожигают свою посуду на огне. ‘Телесная чистота’ отделяет еврея от ‘нееврея’, ‘нечистого’, не образ мысли, не устроение сердца, не хорошее поведение и отношение к ближнему, но эта, главным образом, физическая, ритуальная чистота.

Читателю сейчас же высветятся особенным светом множество страниц Евангелия, множество столкновений Иисуса Христа со ‘старейшинами иудейскими’, с их ‘фарисеями и книжниками’ (начетчиками в законе, талмудистами), споры эти вращаются именно около ‘ритуалов’ и ‘чистоты’ иудейской, около ‘недозволенного по закону’. — ‘Почему ученики твои не умывают рук перед вкушением пищи?’ — ‘Почему ты сам ешь с мытарями и фарисеями?’ — ‘Почему исцеляешь в субботу?’

А что ‘исцеляешь и творишь добро’ — на это не обращают внимания.

Что тот ‘мытарь и грешник’ выше душою фарисеев — это не ставится ни во что.

Христос наконец ответил им общим принципом: ‘Не то оскверняет, что входит в уста, а что исходит из уст’. Не пища — ибо она идет в желудок, а слово — ибо оно идет из души и свидетельствует о душе.

Это поистине божественный по мудрости и высоте ответ Иисуса Христа подсекал все фарисейство и колебал Моисеев закон в его мелочности.

Иисус Христос открывал царство духа, душевности, которого просто даже не подозревали ‘старейшие иудейские’, они не понимали Иисуса Христа в самом предмете Его учения…

‘Душа’ — говорил Он…

‘Тело’ — говорили они…

‘Совесть’ — учил Он…

‘Правила’ — насиловали они…

Наконец, Он потряс и предсказал разрушение их Храма как национального и общего средоточия и регулятора этих ритуалов, этих мелочей, этих телесностей, этих форм и формализма…

Они Его распяли…

Остались Его ученики. Они были иудеи, и поразительно: под давлением веков считать все ‘нееврейское’ нечистым, они думали, что само чистейшее учение Иисуса Христа они могут преподавать лишь только одним иудеям, одним ‘обрезанным’, и сторонились других людей, сторонились человечества, тогдашних язычников — персов, сирийцев, греков, римлян…

Все это — глубоко чистосердечно, в глубоком недоумении.

Видя, что собственными силами они никак не могут одолеть эту тьму иудейскую, Христос посылает любимому и старшему из учеников, апостолу Петру,— Ангела: чтобы осязательно и вразумительно научить его перестать в мире Господнем разделять вещи, существа и людей на ‘чистых’ и ‘нечистых’. Две главы ‘Деяний Апостольских’, 10-ю и 11-ю, читателю и нужно, при рассуждении об евреях, держать в уме. Вот эти главы:

‘В Кесарии был некоторый муж, именем Корнилий, сотник из полка, называемого Италийским,

благочестивый и боящийся Бога со всем домом своим, творивший много милостыни народу и всегда молившийся Богу,

он в видении ясно видел около девятого часа дня Ангела Божия, который вошел к нему и сказал ему: ‘Корнилий!’

Он же, взглянув на него и испугавшись, сказал: ‘Что, Господи?’ Ангел отвечал ему: ‘Молитвы твои и милостыни твои пришли на память пред Богом.

Итак, пошли людей в Иоппию и призови Симона, называемого Петром: он гостит у некоего Симона кожевника, которого дом находится при море, он скажет тебе слова, которыми спасешься ты и весь дом твой’.

Когда Ангел, говоривший с Корнилием, отошел, то он, призвав двоих из своих слуг и благочестивого воина из находившихся при нем,

и рассказав им все, послал их в Иоппию.

На другой день, когда они шли и приближались к городу, Петр около шестого часа взошел на верх дома помолиться.

И почувствовал он голод, и хотел есть, между тем, как приготовляли, он пришел в исступление,

и видит отверстое небо и сходящий к нему некоторый сосуд, как бы большое полотно, привязанное за четыре угла и спускаемое на землю,

в нем находились всякие четвероногие земные звери, пресмыкающиеся и птицы небесные.

И был глас к нему: ‘Встань, Петр, заколи, и ешь’.

Но Петр сказал: ‘нет, Господи, я никогда не ел ничего скверного или нечистого’.

Тогда в другой раз был глас к нему: ‘Что Бог очистил, того ты не почитай нечистым’.

Это было трижды,— и сосуд опять поднялся на небо.

Когда же Петр недоумевал в себе, что бы значило видение, которое он видел,— вот, мужи, посланные Корнилием, расспросивши о доме Симона, остановились у ворот’.

И, крикнувши, спросили: ‘Здесь ли Симон, называемый Петром?’

Между тем, как Петр размышлял о видении, Дух сказал ему: ‘Вот, три человека ищут тебя,

встань, сойди и иди с ними, нимало не сомневаясь, ибо Я послал их’.

Петр, сошед к людям, присланным к нему от Корнилия, сказал: ‘Я тот, которого вы ищете, за каким делом пришли вы?’

Они же сказали: ‘Корнилий сотник, муж: добродетельный и боящийся Бога, одобряемый всем народом Иудейским, получил от святого Ангела повеление призвать тебя в дом свой и послушать речей твоих’.

Тогда Петр, пригласив их, угостил. А на другой день, встав, пошел с ними, и некоторые из братии Иоппийских пошли с ним.

В следующий день пришли они в Кесарию. Корнилий же ожидал их, созвав родственников своих и близких друзей.

Когда Петр входил, Корнилий встретил его и поклонился, падши к ногам его.

Петр же поднял его, говоря: ‘Встань, я тоже человек’.

И, беседуя с ним, вошел в дом, и нашел многих собравшихся.

И сказал им: ‘Вы знаете, что иудею возбранено сообщаться или сближаться с иноплеменником, но мне Бог открыл, чтоб я не почитал ни одного человека скверным или нечистым.

Посему я, будучи позван, и пришел беспрекословно. Итак спрашиваю: для какого дела вы призвали меня?’

Корнилий сказал: ‘Четвертого дня я постился до теперешнего часа и в девятом часу молился в своем доме, и вот стал передо мною муж: в светлой одежде,

и говорит: ‘Корнилий! услышана молитва твоя, и милостыни твои воспомянулись пред Богом.

Итак, пошли в Иоппию и призови Симона, называемого Петром: он гостит в доме кожевника Симона при море, он придет и скажет тебе’.

Тотчас послал я к тебе, и ты хорошо сделал, что пришел. Теперь все мы предстоим перед Богом, чтобы выслушать все, что повелено тебе от Бога’.

Петр отверз уста и сказал: ‘Истинно познаю, что Бог нелицеприятен,

но во всяком народе боящийся Его и поступающий по правде — приятен Ему.

Он послал сынам Израилевым слово, благовествуя мир чрез Иисуса Христа, Сей есть Господь всех.

Вы знаете происходившее по всей Иудее, начиная от Галилеи, после крещения, проповеданного Иоанном:

как Бог Духом Святым и силою помазал Иисуса из Назарета, и Он ходил, благотворя и исцеляя всех, обладаемых диаволом, потому что Бог был с Ним.

И мы свидетели всего, что сделал Он в стране Иудейской и в Иерусалиме, и что, наконец, Его убили, повесивши на древе.

Сего Бог воскресил в третий день, и дал Ему являться,

не всему народу, но свидетелям, предызбранным от Бога, нам, которые с Ним ели и пили, по воскресении Его из мертвых.

И Он повелел нам проповедывать людям и свидетельствовать, что Он есть определенный от Бога Судия живых и мертвых.

О Нем все пророки свидетельствуют, что всякий верующий в Него получит прощение грехов именем Его’.

Когда Петр еще продолжал эту речь, Дух Святый сошел на всех слушавших слово.

И верующие из обрезанных, пришедшие с Петром, изумились, что дар Святого Духа излился и на язычников:

ибо слышали их говорящих языками и величающих Бога. Тогда Петр сказал:

‘Кто может запретить креститься водою тем, которые, как и мы, получили Святого Духа?’

И велел им креститься во имя Иисуса Христа. Потом они просили его пробыть у них несколько дней.

Услышали Апостолы и братия, бывшие в Иудее, что и язычники приняли слово Божие.

И когда Петр пришел в Иерусалим, обрезанные упрекали его,

говоря: ‘ты ходил к людям необрезанным и ел с ними’.

Петр же начал пересказывать им по порядку, говоря:

‘В городе Иоппии я молился, и в исступлении видел видение: сходил некоторый сосуд, как бы большое полотно, за четыре угла спускаемое с неба и спустилось ко мне,

я посмотрел в него и, рассматривая, увидел четвероногих земных зверей, пресмыкающихся и птиц небесных.

И услышал я голос, говорящий мне: ‘встань, Петр, заколи и ешь’.

Я же сказал: ‘Нет, Господи, ничего скверного или нечистого никогда не входило в уста мои’.

И отвечал мне голос вторично с неба: ‘Что Бог очистил, того ты не почитай нечистым’.

Это было трижды, и опять поднялось все на небо.

И вот, в тот самый час три человека стали пред домом, в котором я был, посланные из Кесарии ко мне.

Дух сказал мне, чтоб я шел с ними, нимало не сомневаясь. Пошли со мною и сии шесть братьев, и мы пришли в дом того человека.

Он рассказал нам, как он видел в доме своем Ангела (святого), который стал и сказал ему: ‘Пошли в Иоппию людей и призови Симона, называемого Петром,

он скажет тебе слова, которыми спасешься ты и весь дом твой’.

Когда же начал я говорить, сошел на них Дух Святый, как и на нас вначале.

Тогда вспомнил я слово Господа, как Он говорил: ‘Иоанн крестил водою, а вы будете крещены Духом Святым’.

Итак, если Бог дал им такой же дар, как и нам, уверовавшими в Господа Иисуса Христа, то кто же я, чтобы мог воспрепятствовать Богу?

Выслушавши это, они успокоились и прославили Бога, говоря: ‘Видно, и язычникам дал Бог покаяние в жизнь‘.

Вот, собственно, в чем дело, на отвержении какового особенного видения и Ангельского голоса коренится и зиждется теперешнее иудейство. Если ‘язычники’, если мусульмане, буддисты, монголы и проч. находятся в стороне от христианства, то евреи вовсе не находятся вне христианства, а — внутри христианства, но — как антихристиане. В этом все дело, что мы этого не понимаем, да и иудеи этого не понимают: что они — не ‘вне’, а — ‘с нами’, но — против нас, как личные и непосредственные враги обращенного к ним отвержения ‘кошера’ и ‘трефа’… Именно им было сказано о ‘трефе’, что ‘трефного’ — нет, что все — чисто, ибо ‘все Господне’. Не русским, не немцам, не грекам или римлянам (у которых ‘трефного’ и не было), а — одним и исключительно евреям как держателям ‘трефного’ в целом мире, провозвестникам брезгливости и отвращения народов друг к другу, отворачивания каждого народа в свою специальную ‘святость’ и ‘чистоту’, в свой ‘единый храм’ (иудеи), как отвергателям и вековечным отвергателям универсального и общечеловеческого. Воистину, иудеи не ‘Бога’ только распяли, а еще более распяли Человека, разгвоздив его на кусочки, на вековечные ‘племена’, ‘gentes’, с зачеркиванием всякого Единства рода человеческого, всякой Единой души человеческой… И воистину ‘распятие Христа’ еще продолжается, пока есть эти их чухломские ‘кошер’ и ‘мы’, ‘трефа’ и ‘вы’…

Это — вечные уезды человечества…

Это — отрицание ‘Един Мир и Един Бог’…

Един Святый в святых вещах…

Евреи, особенно юные,— евреи настоящие и чистосердечные идеалисты — сами не понимают, за что и за кого они стоят, когда стоят ‘за себя’… ибо воистину они идут против человечества, они одни идут против него…

Европа и евреи

Впервые: Розанов В. В. Европа и евреи. СПб.: Тип. Т-ва А. С, Суворина — ‘Новое время’, 1914. Часть статей сборника ранее была опубликована в газете ‘Новое время’: Текст от слов ‘Процесс Дрейфуса окончился…’ и далее до даты ‘Сентябрь 1899 г.’ — ‘Новое время’, 1899. 11 сентября. No 8455 — под заглавием ‘Европа и евреи’, без подписи, ‘Иудеи и иезуиты’ — ‘Новое время’, 1913. 27 октября (9 ноября). No 13516, без подписи, ‘В преддверии 1914 года’ — ‘Новое время’, 1914. 1(14) января. No 13580, без подписи.

С. 475. Минский, стихотворец и адвокат, говорил мне в 1905 году… — Минский Николай Максимович (наст, фамилия Виленкин, 1856—1937), поэт, философ, юрист по образованию, имел степень кандидата прав, в начале 1900-х годов вместе с Розановым, Мережковским и З. Гиппиус был инициатором и участником Религиозно-философских собраний в Петербурге.

…над кротким… мальчиком Андрюшею Ющинским… — судебный процесс по делу об убийстве Андрея Ющинского (‘дело М. Бейлиса’) проходил в Киеве в сентябре—октябре 1913 г. Розанов посвятил этому делу ряд статей, опубликованных затем в его книге ‘Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови’ (СПб., 1914).

Дело Дрейфуса — проходивший в Париже в 1894 г. судебный процесс по обвинению в шпионаже в пользу Германии французского офицера А. Дрейфуса (1859— 1935). В 1899 г. Дрейфус был помилован.

С. 477. …бичи Иеровоама — ср.: 3 Цар. 11, 1 —13, 12, 25—33.

…так бьют Расплюева… беды Кречинского… — см.: А. В. Сухово-Кобылин. Свадьба Кречинского (1854).

С. 478. …’дамы просто прекрасной’ и ‘дамы прекрасной во всех отношениях’ — Н. В. Гоголь. Мертвые души (1842). Том I, гл. XI.

С. 479. …’индульгенции’ Тецеля… — настоятель доминиканского монастыря в Саксонии Иоган Тецель в конце XV—начале XVI в. (умер в 1519 г.) стал известен тем, что беззастенчиво торговал индульгенциями, навязывая их и вымогая деньги, утверждал, что значение индульгенций (грамот на отпущение грехов, выдаваемых от имени Папы римского) превышает значение крещения.

С. 483. …немца Шлецера… за то, что он издал своего ‘Нестора’…— немецкий историк Август-Людвиг Шлецер в 1760—1764 гг. работал в России, позднее — в Геттингене. Написал ряд работ по русской истории. В 1802—1809 издал свою расшифровку Несторовой летописи, которую посвятил Александру I, императору России.

В. И. Дядичев

Европа и евреи

ИУДЕИ И ИЕЗУИТЫ

ЕВРЕИ И ‘ТРЕФНЫЕ ХРИСТИАНСКИЕ ЦАРСТВА’

В ПРЕДДВЕРИИ 1914 ГОДА

ПАМЯТКА

КОММЕНТАРИИ

Европа и евреи

Читайте также: