ВЛ. ЖАБОТИНСКІЙ
ВЛ. ЖАБОТИНСКІЙ
ФЕЛЬЕТОНЫ
ФЕЛЬЕТОНЫ
С-ПЕТЕРБУРГЪ
1913
ЕВРЕЙСКАЯ КРАМОЛА
ЕВРЕЙСКАЯ КРАМОЛА
Еврейская крамола, Жаботинский Владимир Евгеньевич, Год: 1906
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Наше движеніе пробиваетъ себ дорогу въ атмосфер непониманія и клеветы. Кто близко видлъ жизнь разныхъ партій и слдилъ за ихъ враждою, знаетъ, что ни противъ одной изъ нихъ не пущено въ ходъ столько ненависти, сколько противъ насъ. Сдлано все, чтобы насъ изолировать. Свжій человкъ изъ средняго круга, примкнувшій къ нашему лагерю, замчаетъ, какъ понемногу отъ него ускользаютъ старыя связи, падаетъ общественное признаніе, вмсто уваженія въ глазахъ окружающихъ мелькаютъ искорки пренебрежительнаго недоумнія. Съ поражающей быстротой создается вокругъ него — за предлами партійной жизни — холодъ одиночества.
Въ этомъ нтъ ничего страннаго. Такъ было и всегда будетъ. Когда на улиц праздникъ, люди требуютъ, чтобы вс были въ брачныхъ одеждахъ, среди еврейской интеллигенціи до сихъ поръ еще держится вра, что праздникъ относится и къ нашей улиц, и когда между ними проводитъ человкъ съ траурной повязкой на рук и съ кличемъ: ‘не врьте!’ — они раздраженно отворачиваются. Это вполн естественно, роптать противъ этого безполезно. Навстрчу недружелюбію, навстрчу злоб и клевет надо нести нашу горькую правду безъ прикрасъ и безъ смягченій.
Я хочу начать сегодня съ самаго горькаго зерна этой горькой правды, и не только потому, что оно горше всхъ остальныхъ, но еще больше потому, что въ этомъ вопрос главный корень упрямой ненависти, которой окружено наше движеніе. Флагъ надо подымать сразу надъ тмъ мстомъ, куда направленъ самый жестокій натискъ противника. Это — вопросъ о еврейской роли въ русскихъ событіяхъ.
Почти уже десять лтъ, какъ люди нашего лагеря ведутъ настойчивую проповдь осторожнаго и сдержаннаго отношенія къ этой роли. Можетъ быть, эта проповдь была, ошибкой съ ихъ стороны, потому что она тактически много намъ повредила, а практически не принесла результата: вс, въ комъ только было достаточно задору, вс побжали на шумную площадь творить еврейскими руками русскую исторію. Разъ оно такъ случилось, значитъ и не могло быть иначе, и наша проповдь осуждена была на безплодіе, и было бы расчетливе совсмъ не тратить нашей силы на этотъ споръ. Въ этомъ смысл мы, быть можетъ, сдлали дйствительно ошибку, но только въ этомъ. Есть и другой смыслъ — смыслъ исторической правды, которая не всегда во время проникаетъ въ сознаніе людей, но всегда остается правдой. Эта правда была за нами. И теперь, когда накопленъ еврействомъ Россіи неслыханный, чудовищно-богатый опытъ, когда пережито все, что можно было пережить на быстромъ. пути между верхомъ восторга и пропастью отчаянія, теперь мы подводимъ итогъ и спрашиваемъ: кто былъ правъ?
Намъ до сихъ поръ стараются втолковать, что дло Россіи есть общее дло, какъ будто противъ этого кто-нибудь спорилъ. Суть спора въ томъ, что на общее дло надо и расходовать сообща, а сообща значитъ пропорціонально. Затраты каждой общественной группы должны быть точно соразмрены и съ ея интересами, и съ ея силами. Больше долженъ тратить на общее дло тотъ, кто получить большую выгоду отъ его осуществленія, больше долженъ тратить тотъ, у кого силы и средствъ больше. Пропорціональное представительство въ революціи!— Наша еврейская затрата на дло обновленія Россіи не была соразмрна ни съ нашими интересами, ни съ нашимъ значеніемъ, ни съ нашими силами. Даже въ моменты наибольшаго опьяненія надеждами не было въ рядахъ еврейской арміи ни одного глупца настолько безсовстнаго, чтобы ждать отъ успха борьбы полнаго отвта на еврейскій вопросъ,— ни одного, кто въ глубин души не понималъ бы, что въ обновленной Россіи намъ придется жить съ тми же сосдями, а психологія сосдей въ этомъ отношенія еще нигд и никогда не перерождалась отъ политической реформы, и суть неравенства не мняется отъ замны казеннаго гнета общественнымъ непризнаніемъ. Это вс понимали. Вс понимали, что намъ обновленіе Россіи дастъ меньше, непомрно меньше, — и все же мы заплатили больше, непомрно, безумно больше того, что могли заплатить, и того, что стоило заплатить. Въ теченіе пятнадцати лтъ мы собственною волей систематически вносили на алтарь общаго дла удесятеренную живую подать,— а когда взошелъ посвъ, судьба взыскала съ насъ уже помимо нашей воли неслыханную доплату… Кто же былъ правъ? Или все это теперь окупится? Или не разумне было бы для раздавленнаго и опустошеннаго племени уступитъ переднее мсто въ бою сильнйшимъ? И если даже поврить, что отъ этого, по чужой косности, ходъ событій растянулся бы на боле долгіе годы, — кто ршится сказать, что не лучше было бы для нашего народа встртить обновленіе позже, но не за такую цну?
Наши политическіе плясуны въ отвтъ на все это кричатъ о психологіи лавочника, о мелочныхъ расчетахъ, достойныхъ мщанской души. Да. Надъ народнымъ достояніемъ и благомъ честный человкъ долженъ стоять на страж скупо и расчетливо, какъ лавочникъ надъ своею кровною кассой. Семь разъ отмрь и одинъ разъ отржь — это правило мщанина, но политическая партія совершаетъ низкое и нечестное дло, если она хоть на мгновеніе забываетъ объ этомъ правил. Звать массу на трудный подвигъ, не взвсивъ раньше до золотника, во что это ей обойдется, не разоритъ ли ее непомрное бремя и стоитъ ли вся игра свчъ,— это значитъ быть въ худшемъ случа предателемъ, въ лучшемъ случа болтуномъ.— Но тутъ есть и другая сторона расчета. Наши затраты не окупятся для насъ, но окупятся ли он хоть для общаго дла? Правда ли то, что еврейская энергія облегчила и ускорила восходъ русской свободы?
За каждымъ изъ насъ должно бытъ признано право, на исход опредленнаго періода исторіи, въ такіе дни затишья, какъ ныншніе, ссть за столъ и подсчитать итоги, подсчитать все то хорошее и все то дурное, что произошло отъ участія нашего народа въ революціи. Я хочу это сдлать. Попытаюсь это сдлать исключительно помощью трезваго разсудка, намренно сухо, безъ всякихъ апелляцій къ чувству. Рчь идетъ о подсчет, объ итог, и я хочу дйствовать, какъ безличный и добросовстный бухгалтеръ, у котораго, быть можетъ, не вс данныя въ рукахъ, но одна только прямая цль — получить, насколько это въ его силахъ, правильный балансъ.
Ходячее представленіе такъ формулируетъ роль, сыгранную въ освободительномъ движеній евреями:
Революціи не было. Надо было вызвать ее. И это взяли на себя евреи. Они — легко воспламеняющійся матеріалъ, они — грибокъ фермента, который призванъ былъ возбудить броженіе въ огромной, тяжелой на подъемъ Россіи. И такъ дале. Все это много разъ уже сказано, много разъ писано чернымъ на бломъ, и считается большою истиной. Но я, счетоводъ, надъ этой затратой еврейскаго народа останавливаюсь въ нелегкомъ раздумьи, и не знаю, окупилась и окупится ли она.
О, безспорно, это заманчивая задача: быть Застрльщиками великаго дла, разбудить политическое сознаніе въ 150-тимилліонномъ народ, поднять красное знамя на Литв такъ высоко, чтобъ увидалъ и Тамбовъ, и Саратовъ, и Кострома,— чтобъ увидали и сказали другъ другу: ‘Пойдемъ за нимъ’. И, конечно, все это было сдлано, поскольку оно зависло отъ еврейскихъ революціонеровъ: знамя было поднято, и такъ высоко, и съ такимъ шумомъ, что Кострома, несомннно, увидла. Но какое дйствіе произвело это на политическое сознаніе Костромы?
Я вспоминаю, отмчаю, подсчитываю, и вижу ясно, что дйствіе было двоякаго рода. Съ одной стороны Кострома, безспорно, вводилась во искушеніе. Эта борьба на другомъ конц Россіи не могла не вызывать у нея, Костромы, соблазнительной мысли: значитъ, можно и у насъ попробовать тмъ же манеромъ?— Въ то же время отдльные евреи добирались и до самой Костромы, и лично старались тамъ претворить эту соблазнительную мысль въ дйствіе. Все это вело, конечно, къ пробужденію политическаго сознанія. Но… А съ другой стороны?
Я вспоминаю потемкинскіе дни въ одесскомъ порту. Огромная толпа гаванскихъ и заводскихъ рабочихъ, самодльная трибуна и ораторы на этой трибун. Днемъ толпа еще не была пьяна, даже не подозрвала, что черезъ нсколько часовъ она же будетъ лизать ликеръ съ булыжника мостовой и жечь пакгаузы. Днемъ толпа эта была настроена нсколько торжественно и необычайно, благодаря присутствію мертвеца въ палатк и вообще всей обстановк того страннаго дня. Толпа была въ томъ состояніи неопредленнаго подъема, когда изъ нея можно сдлать все, что угодно: и мятежъ, и погромъ. Рчистый молодецъ, съ открытымъ славянскимъ лицомъ и широкими плечами, могъ бы ее повести за собою штурмомъ на городъ. И ораторовъ, дйствительно, слушали съ захватывающимъ вниманіемъ. Но рчистый добрый молодецъ не появлялся, а выходили больше ‘знакомыя все лица’ — съ большими круглыми глазами, съ большими ушами и нечистымъ р. И въ толп всякій разъ, со второго слова каждаго оратора, слышалось замчаніе: А онъ жидъ?— Именно замчаніе, а не возгласъ, не окрикъ, въ этомъ, сохрани Боже, не чуялось никакой злобы — это просто, такъ сказать, принималось къ свднію. Но ясно въ то же время ощущалось, что подъемъ толпы гаснетъ. Ибо въ такія минуты, какъ та, нужно, чтобы ‘толпа’ и ея ‘герой’ звучали въ унисонъ, чтобы ораторъ былъ свой отъ головы до ногъ, чтобы отъ голоса, отъ говора, отъ лица, отъ всей повадки его вяло роднымъ — деревней, степью, Русью.
Тутъ были вдь не спропагандированные люди, которыхъ можно взять резонами, — тутъ была масса, неподготовленная, но ко всему готовая, если ее схватить за душу. Но чтобы схватить за душу, надо имть доступъ къ душ, а чтобы умть проникать въ душу народа, нужно принадлежать къ этому народу. Нужно тогда, чтобы ничто, ни одна нотка, ни одинъ жестъ не покоробили, не оттолкнули стихійнаго чутья толпы. Здсь этого сродства не было. Выходили евреи и говорили о чемъ-то, и толпа слушала ихъ безъ злобы, но безъ увлеченія, чувствовалось, что съ появленія перваго оратора-еврея у этихъ русаковъ и хохловъ мгновенно создалась мысль: жиды пошли — ну, значитъ, все это, видимо, ихъ только, жидовъ, и касается. Создалось впечатлніе чужого, не своего дла, разъ о немъ главнымъ образомъ радютъ чужіе. Й больше ничего. Да и этого было довольно: расплылось и упало настроеніе, толпа стала разбредаться, появились награбленныя бутылки, и безпомощные агитаторы ушли въ городъ, оставивъ портъ и босячество на волю судьбы.
Я далекъ отъ того, чтобы медленный ростъ политическаго сознанія въ русскихъ массахъ объяснятъ всецло обиліемъ евреевъ-агитаторовъ. Но я не сомнваюсь въ одномъ: подымать народную новь можетъ только свой. У чужого — если онъ не Лассаль, но вдь Лассаль былъ геній агитаціи, а геніи не повторяются,— у чужого нтъ того обаянія, которое въ такихъ случаяхъ необходимо. Народъ чуетъ чужака и особенно чужаковъ, если ихъ много, и инстинктивно сторонится.
А враги этимъ пользуются. Изъ двадцати процентовъ евреевъ они длаютъ девяносто, и кричать народу: берегись, это еврейское дло! И народъ имъ вритъ, или, по крайней мр, долго и упорно врилъ, и мы это чувствовали на своей спин. Когда не въ моготу становились страданія русскаго народа, и вотъ-вотъ готовъ былъ прорваться его гнвъ, — кто сосчитаетъ, сколько разъ въ такіе моменты реакція спасала себя искусной игрою на этой слабой струнк стихійнаго существа — на недовріи къ революціи, предводимой инородцами?
Я прекрасно знаю, что еврейскіе революціонеры нисколько не отвтственны за то, какъ освщала реакція ихъ роль въ освободительномъ движеніи. Да я никого и не виню, я только подсчитываю результаты. И говорю, что если съ одной стороны еврейская революція будила политическое сознаніе русскихъ кассъ, то съ другой стороны преизобиліе евреевъ въ рядахъ крамолы давало реакціи цнный и богатый матеріалъ для затемненія политическаго сознанія этихъ массъ. Отрицать это значило бы лгать самимъ себ. И пусть не думаютъ, что это былъ слабый или недйствительный факторъ затемненія! Въ 1863 году реакція сыграла такую же спекуляцію на польскомъ повстаніи, и успхъ этой спекуляціи всмъ извстенъ. Недовріе къ чужаку всегда было и долго еще будетъ могучимъ тормазомъ для правды, приходящей извн.
И я, бухгалтеръ, не знаю, что мн длать съ этой статьею баланса, на какую страницу вписать ее. Революціонный пылъ еврейскихъ соціалистовъ будилъ политическое сознаніе остальной Россіи, но онъ же способствовалъ и затемненію этого сознанія. Онъ давалъ топливо для революціи и пищу для реакціи. Что же было сильне: первое или второе? Иными словами: ускорила или замедлила еврейская крамола наступленіе всероссійской революціи? И если даже ускорила, то на великій ли срокъ? И стоитъ ли этотъ срокъ той крови стариковъ, и женщинъ, и дтей, которой насъ заставили заплатить, подъ ножами предателей, за крушеніе стараго строя? Не выгоднй ли было для народа подождать еще нсколько лтъ — вдь и безъ евреевъ, наконецъ, не погибла бы. Россія, — но дешевле заплатить за свободу?
Пусть, положа руку на сердце, отвчаетъ, кто можетъ,— я не могу, потому что не знаю отвта.
Я написалъ, недавно въ одной русской газет, что еврейская кровь на баррикадахъ лилась ‘по собственной нол еврейскаго народа’, и меня упрекали за эту фразу. Но я именно такъ думаю. Я считаю невжественной болтовнею вс модныя фразы о томъ, что у евреевъ нтъ народной политики, а есть классовая. У евреевъ нтъ классовой политики, а была и есть (хотя только въ зародыш) политика національнаго блока, и тмъ глупе роль тхъ, которые всегда длали именно эту политику, сами того не подозрвая. Они длали ее на свой ладъ, съ эксцессами и излишествами, но по существу они были вс только выразителями разныхъ сторонъ единой воли еврейскаго народа. И если онъ выдлилъ много революціонеровъ — значитъ, такова была атмосфера національнаго настроенія. Еврейскія баррикады были воздвигнуты по вол еврейскаго народа. Я въ это врю, и разъ оно такъ, я преклоняюсь и привтствую еврейскую революцію.
Но на пользу ли народу пошла эта революція? Не знаю. Воля народа не во всякій отдльный моментъ ведетъ къ его благу, потому что не всегда народъ способенъ врно учесть объективные шансы за и противъ себя. И въ особенности легко ошибиться тогда, когда весь расчетъ основанъ на вр въ сильнаго союзника, на вр въ то, что онъ пойметъ, онъ откликнется, онъ поможетъ,— а на дл никто изъ насъ этого союзника не знаетъ, и Богъ всть еще, какъ онъ насъ отблагодаритъ…
Только тамъ, гд на себя самого и ни на кого больше не долженъ расчитывать народъ, — только тамъ воля народа всегда ко благу его. Таково наше движете. Мы не звали народъ ни къ кому въ объятія, не сулили ему ничьей благодарности за услуги и заслуги: мы строили и скрпляли народное единство, и воспитывали сознаніе національныхъ задачъ. И потомки благословятъ насъ за наши суровые призывы къ эгоизму, за наше открытое и явное невріе въ чужую помощь, и скажутъ: благо тмъ, которые въ то смутное время, полное миражей и обольщеній, умли выбрать прямую дорогу и повели свой народъ навки прочь отъ чужой помощи и чужого предательства.
Мы — партія національнаго зодчества — никогда не хотли играть въ слпую, и въ этомъ вся разница между нами и другими. Мы всегда знали, что работа на пол, гд не мы Хозяева, есть игра съ завязанными глазами и ничмъ инымъ не можетъ быть, и мы протестовали противъ вовлеченія народной массы въ эту безумную авантюру. И теперь, посл новыхъ и ршающихъ опытовъ, мы съ полнымъ сознаніемъ остаемся на старой позиціи. Мы честно и дружно пойдемъ съ освободительнымъ движеніемъ, ибо вн свободы немыслимо національное сплоченіе, но самая сила вещей отвела евреямъ мсто во вторыхъ рядахъ, и мы оставляемъ первыя шеренги представителямъ націи большинства. Мы отклоняемъ отъ себя несбыточную претензію вести: мы присоединяемся — это все, что объективно подъ силу нашему народу. Въ этой земл не намъ принадлежитъ созидательная роль, и мы отказываемся отъ всякихъ притязаній на творчество чужой исторіи.
Поле нашего творчества внутри еврейства. Мы служимъ еврейскому народу и не желаемъ другого служенія. Здсь мы не слпы, здсь не ведемъ народъ въ безвстную темноту, на добрую волю союзниковъ, которыхъ не знаемъ, за которыхъ не вправ ручаться. Здсь мы даемъ народу цль и говоримъ: у тебя нтъ союзниковъ — или самъ за себя, или нтъ спасенія. Никто на свт не поддержитъ твоей борьбы за твою свободу. Врь только въ себя, сосчитай свои силы, измрь свою волю, и тогда — или или за нами, или да свершится надъ тобою судьба побжденныхъ.
1906.