ЕВРЕИ И НЕЕВРЕИ
ЕВРЕИ И НЕЕВРЕИ
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Евреи и неевреи, Розанов Василий Васильевич, Год: 1906
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Розанов В. В. Собрание сочинений. Русская государственность и общество (Статьи 1906—1907 гг.)
М.: Республика, 2003.
Хотел рассуждать об евреях, а приходится рассказать о них полуанекдот, полусплетню. Хотя и действительность.
Вхожу в вагон. 12 час. ночи. Темно. И вижу: встав с лавочки, уходит смущенно и раздраженно русский, а два жидка, сидевшие с ним vis—vis, покатываются со смеху. Слышу слово ‘Белосток’ и сажусь против них.
Переждал, пока они перестали смеяться, и спрашиваю, серьезно и учтиво, в чем дело.
В последующем разговоре жидок постарше все время дремал в углу, изредка произнося одобрительное бурчанье своему соседу, и разговор поддерживал только молодой еврей, лет 32—35, в сюртуке и галстухе, но серота ужасная. Язык русский, но с затруднением. Кажется, из Ростова-на-Дону. Старший был из Двинска, торговец дамскими ботинками.
— Что он? — спросил я об ушедшем с неудовольствием русском.
— Каварит: ‘Как вас в Белостоке били’. А я ему: ‘А как вас в Москве били?! Нас поленьями, а вас целыми пулеметами. Трррах! Пулеметы!.. В Москве… И в Твери, и в Томске: целый дом сожгли. Сколько народу погибло…’ Ха-ха-ха. Не любит! Убежал!
Я совершенно опешил… Русский ушедший, не необразованный по костюму и лицу, очевидно, хотел выразить соболезнование о несчастии евреев, побитых в Белостоке. Но два жидка, не поняв тона и точки зрения русского, приняли слова его за иронию, издевательство, злорадство, — и ответили возражением, которое им самим показалось необыкновенно остроумным, дальновидным, мудрым, и они хохотали своей удаче.
— Я всегда это каварю русским, которые каварят об Одессе, Гомеле, Белостоке. Не в первый раз!.. Я знаю, что ответить! Нас в Белостоке, а вас в Москве. Из пулеметов!.. Трррах! Вот чудо. Так чем русским думать о Белостоке, лучше подумать об Москве.
Я держал все тот же учтиво-серьезный вид.
— А все-таки что совершилось в Белостоке — ужасно!.. Столько людей погибло, невинных. За что? Как?
— Что поделаешь? Грехи.
— Какие грехи?
— Какие грехи, — наши грехи. Обманываем, злословим, завидуем. Друг про друга нехорошо говорим! Бога забыли, — вот какие грехи. Бог и напомнил. Побили.
И все так весело. Решительно веселый жидок, а главное — страшно оживленный. Точно бежать куда ему хочется.
— Ну, все-таки…
— Что ‘все-таки’. Три тысячи лет назад сказано: ‘Вас будут бить’. И бьют. Белосток… что Белосток?! Везде били! Сто лет назад били! Пятьсот лет назад били! Бог сказал, Моисей сказал. Все исполняется, как сказано в святом законе.
Решительно: ни малейшей тени осуждения русским избившим — не было. Не ошибаюсь! В первый раз я это увидел. Жидок говорил о ‘фатуме’ (в нашем наименовании), о Боге (в его терминологии) — и ни о чем больше. Я ушам не верил. И, как бы оправдывая русских, проговорил негромко:
— Темная масса! Раздражена очень! Из вашей молодежи масса идет в революционеры…
— С… дети!
— Кто?
— Молодые евреи!
— Как?
— Закона не знают! Что им Моисей, они знают больше Моисея, ха-ха-ха!.. Они Священных книг не читают, над Талмудом смеются, говорят: ‘Мы читаем Горького и Толстого’. Вот!.. Скажешь им: ‘Бог’. Они говорят: ‘Какой Бог? Где Бог? Никакого Бога нет’… Вот за такое и побили…
— Вам беда с вашей молодежью, нам с нашей. И у нас родителей не слушают.
— У вас это слабее, у вас может быть… Но как у нас случилось? ‘Мы читаем Горького и Толстого’ — ха! ха!.. От этого и все зло. У меня двое дит, и учит их учитель закону: по 25 руб. в месяц плачу за дит! Никогда в эти проклятые гимназии и университеты не отдам. Закрыть эти гимназии и университеты, и вам от них вредно, а мы совсем погибаем. Одно средство: вовсе не пускать евреев в гимназии и университеты…
Просто ушам своим не верю…
— У нас было в законе строго: который сын не слушается своих родителей, то отец выводил его перед весь народ и говорил: ‘Вот непокорный сын! Не повинуется!… Не могу ничего сделать…’ Ну… ну… ну… Тогда народ… ну…
Я знал, что, по Библии, ‘душа такого истреблялась из народа’, т. е. он побивался камнями…
— Теперь он вертится среди товарищей… Тоже в мундирчике, в шестом классе гимназии. Читает Толстого, читает Максима Горького! Ну и дальше.
Пошел в университет: все ему не ладно, все не так. Слышит разговоры, сам вступает в разговоры. Лет двадцать назад только ругали, — теперь стреляют! Мы каждый шабаш молимся за царя: мы молимся, чтобы ему было хорошо, чтобы Бог дал ему здоровья, во всем всего хорошо… ну, ну и как Бог посылает мысли человеку, и царю особенно… ну, так мы молимся, чтобы Бог и царю дал (он погладил с благодушием и аппетитом себя по груди) хорошие мысли об евреях и чтобы внушил ему все делать хорошее для евреев… а эти с… дети стреляют! не умеют держать в руках револьвера, а стреляют!!! Ха, ха, ха!..
— Ну, не скажите, ‘не умеют стрелять’. Мне передавали (действительно передавали) революционеры, что евреи необыкновенно для них ценны и они их страшно уважают за их смелость, дерзость, самопожертвование: всегда в первом ряду, ничего не боятся…
— Болваны!.. Если хотите (он понизил голос), я вам скажу, что еврей никогда этого не может, потому что он (совсем тихо) — трус. Не верьте, не верьте, всякий еврей боится! Почему, — не знаю! Мы не можем стрелять! Это сдуру он стрельнет в бок, его и хватают: русский стреляет верно — и убежал! Вот! Революционеры!!! Дураки, с… дети, развратники, погибшие, а не революционеры.
А сам в европейском костюме. Правда, кажется, засаленном… Прерывая нить разговора, интересного в других частях, приведу самый конец его, сюда относящийся.
— Ведь вот, однако, что страшно: в Белостоке-то убивали вовсе не революционеров-евреев: где их сыскать! Громили вас, вот именно вас, торговцев, их жен, детей, молящихся — как вы говорите — каждый шабаш за Царя, и, словом, почти солидарных во взглядах, в нравственных и религиозных понятиях с самими убивавшими!..
И я развел руками, совершенно изумленный. Не скрою, что я был взволнован: русский антиреволюционер бьет ‘жидов’, черное их ‘гетто’, за связь с революциею, когда эти избиваемые целые тысячи лет, не в одной России, являлись всегда крайними стоятелями закона и законности, царей и нравственности, домашнего благочестия и религиозности.
Я волновался, а жид был совсем спокоен. Даже улыбался:
— Что поделаешь? Всегда так! Вот украл: вы думаете — ловят вора? Вор убежал, на то он и вор, припас себе лазейку, а хватают невинного и сажают в острог. Всегда так!.. Бог… Бог возводит и низводит. Бог в каждом шаге. Почему я сегодня пошел не вправо, где должник мой не уплатил бы мне долга, ибо он неисправен, чего я и не знал, а влево — где получил свой долг? Мне все равно, повернуть вправо или влево. Но Бог указал. Другого повернул влево: наказал. Мы не понимаем, почему Бог наказывает и награждает, и должны думать, что все — так, все следует! Грехи наши, вот главное! Еврейство не помнит Бога, молодежь развратилась — и вот погром в Белостоке! И еще будут погромы, много погромов… А тогда вспомним Бога. И как вспомним, так перестанут погромы.
Я знал, что так говорит и Библия. В Библии на сотнях страниц только об этом исключительно и говорится: что ‘несчастие, истребление, голод — все от забвения Бога, вспомнили Бога — и все прошло’. Но у этого еврея это было так физиологично, так по-петербургски, так из современности и ‘от своего нутра’, что Библия, очевидно, ему и на ум в этот миг не приходила. А такое согласие!
— Так вы говорите — все от Бога, а русские… почти ни при чем… Мне было это так страшно, так невероятно, что я говорил робко. Он
совсем поднялся над лавкой:
— Зачем русские? Я сам люблю русских. Много знакомых, вместе дела делаем и чай вместе пьем. Обедать с ними не стану…
— Обедать не станете?
— Не стану. Закон! У вас мясо с кровью, вы убиваете скот (‘убоины не вкушай’, ‘убитый’, например, на охоте ‘зверь — не дозволяется к еде’, законы Бога через Моисея), а мы не убиваем, а режем, и у нас кровь выпускается, мы не смеем вкушать крови… Говорят, мы убиваем христианских детей, чтобы употреблять их кровь. Ха, ха! Мы никакой крови не можем употреблять и никогда не употребляли. Нельзя!
Действительно, великий грех приняло на душу наше духовенство, изучающее в подробностях Св. Писание, которое не разъяснило в народе, перед судом и перед литературою этой очевидной, простой и азбучной истины, что у евреев не то чтобы нет этого факта, но нет самой возможности ‘вкушания крови’ и нет и не было к этому тенденции по всему складу (в тысячах строк! в тысячах предписаний!) всей их религии и всего их законодательства!! Евреи полувегетарианцы, насколько возможно вегетарианцы — религиозные: ведь кровь — главное в живом существе, и они, выпустив ее, непременно покрывают землею (хоронят), и употребляют только волокна животного, безвкусные, почти растительные, ‘траву’ организма, а не жизнь его! Духовенство это знает, и ему просто лень было объяснить. Если бы мне показали зарезанного христианского мальчика в дому еврейском, я ответил бы, что это дом убийцы, преступника, душевнобольного, извращенного. И совершенно отверг бы тут что-нибудь ритуальное, связанное с законом и религиею и относящееся до общины еврейской! И повторяю — это не предмет одной строчки закона, г. мысль всего законодательства!..
Они не могут и есть котлет наших. Причина — закон, и какой трогательный!.. ‘Не вари козленка в молоке его матери’ (одна из заповедей ничуть не меньше 10-й). Они распространили это заповедание Божие с козленка на всякий домашний скот и запретили смазывать мясо маслом (молочный продукт), готовить мясо с маслом или в масле. Котлеты не вкусны: но зато как избегнуто это действительно страшное сочетание, мысль, что вот козленочек, теленочек поджаривается, чтобы побаловать наш вкус, может быть, в самом деле в молоке именно своей матери. Беспримерная жестокость! Но жиды знают это уже кратко: ‘Нельзя есть христианских котлет’, и обобщеннее: ‘Нельзя с христианами есть’, ‘нельзя с ними сесть за один стол’. Мы это принимаем за продукт вражды, смертельной вражды к нам, ‘к христианам! ко Христу!’. Тогда как под этим лежит трогательный мир и с животными. Животные-то в храме их… Мы об этом забыли!..
НВ. 1906. 15 июня. No 10866.
‘Не вари козленка в молоке его матери’ — Исх. 23, 19, 34, 26, Вт. 14, 21.