Евнухи, Немоевский Анджей, Год: 1908 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 62 минут(ы)

ЕВНУХИ.

Андрея Немоевскаго.

Съ польскаго.

Могучъ Вавилонъ, свирпа Ниневія, но любовь живетъ только въ Гекал, прекрасномъ город надъ синими водами Идиглата.

Тамъ втерокъ лобзаетъ, а листья деревьевъ шепчутъ: обними насъ! Тамъ рчная пучина, какъ сладостная истома двы, а вино усмхается, какъ рубинъ, и говоритъ: восхоти!

Вотъ этого-то вина не дозволялось пять въ Ниневіи. Саррукинъ изрекъ:

Да вкушаютъ мои воины всяческія вина, кром вина этого изнженнаго города. Ибо пала бы Ниневія, какъ долженъ пасть Гекалъ.

А Вель-Ибни сказалъ:

— Если бы одна капля этого вина упала бы на кирпичи Вавилона, вспыхнулъ бы пожаръ, котораго не угасили бы Двураменныя Воды во время ежегоднаго наводненія.

И все-таки Адаръ-Маликъ, владыка Гекала, пилъ его и смялся. Пили также его туртаны и также смялись. И очень много этого вина пила супруга Адаръ-Малика, Зибея (что значитъ газель), и очень весело смялась.

Жрецы же утверждали, что каждый разъ, какъ только Ашторетъ снисходитъ въ Край Мрака, для воскресенія Таммуза, то всегда вступаетъ въ свой храмъ въ Гекал, чтобы на дорогу натереть себ этимъ виномъ виски, ноздри, грудь и чрево…

Храмъ Ашторетъ воздвигъ Оребъ(что значитъ воронъ). Онъ былъ туртаномъ надо всми постройками, которымъ Адаръ-Маликъ украсилъ свою столицу.

Путь къ этому храму лежалъ по Улиц Процессій.

Стны этой улицы были выложены эмальированными кирпичами голубого цвта. А по этой лазури ходили золотые львы.

И вотъ пророческая всть обгала пустыню, оазисы, въ особенности же кочевыя палатки хабировъ, весьма завистливыхъ и постоянно порождающихъ изъ своего лона пророковъ уничтоженія.

— Львы ходятъ по Гекалу!

А потомъ:

— Львы пасутся въ Гекал!

И наконецъ:

— Львы гнздятся на развалинахъ Гекала!

Когда эта третья всть успвала описать уже довольно широкій кругъ по пустын, тогда Адаръ-Маликъ обыкновенно переставалъ смяться, осушивалъ шесть чашъ гекальскаго вина и садился въ колесницу. Мутапнаби, туртанъ его войскъ, осушивалъ также шесть чашъ рубиноваго вина и вызжалъ во глав шестисотъ колесницъ. Какъ знойный вихрь, они вылетали изъ Гекала, спадали на хабировъ, производили жестокую рзню и возвращались домой, обремененные обильной добычею. И каждый разъ они набирали много хабирскихъ плнниковъ, которые потомъ передъ храмомъ богини Ашторетъ должны были стоять на колняхъ, расположенные въ квадратъ, а на ихъ плечахъ во время торжествъ ставили тронъ АдаръМалика. Царскіе слуги завивали имъ бороды и волосы на ассирійскій манеръ въ локоны, а портные обували ихъ въ башмаки и надвали на нихъ наколнники, что непомрно огорчало ихъ, потому что всякія украшенія были прокляты ихъ пророками. Проливая слезы и стоя на колняхъ подъ трономъ Адаръ-Малика, они могли обратить свой взоръ на голубыя стны Улицы Процессій и убдиться, что по этимъ стнамъ ходили не только львы, но также и волы и зми съ хвостами, задранными кверху.

Въ храм Ашторетъ власть держалъ Каши, туртанъ надъ всми хорами. Онъ подбиралъ мальчиковъ и двочекъ, обладающихъ голосами пвучихъ пищалокъ, а также и мужей, пніе которыхъ напоминало звукъ трубы или глубокій грохотъ отдаленнаго грома. Самъ онъ также плъ удивительно. Хабиры клялись, что такъ плъ только Адопихъ, сынъ Давида, и, говоря это, несомннно лгали, потому что не слыхали и слышать его не могли, а пніе туртана было для нихъ омерзительно. Но хвастливый Каши не вникалъ въ искренность похвалъ, а только приказывалъ выдать имъ по дв мры хлба и по три мры фигъ. Каши хотлъ было изъ среды ихъ выбрать обладавшихъ отличными голосами, но хабиры не хотли пть гимновъ въ честь Ашторетъ, ибо имли своего Ягу, и никого боле. Каши для примра приказалъ сотн сопротивлявшихся вырвать языки. Но и это не помогло, напротивъ, увеличило только упорство этихъ неотесанныхъ людей, потому что тотчасъ же двсти другихъ добровольно вырвали у себя языки сами и съ ними ничего нельзя было подлать.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Гимны слагалъ Кубатти, туртанъ надъ всякою наукой, которая процвтала въ Гекал. Говорятъ, что онъ исчислилъ путь звзды Неграль, что привело въ изумленіе вавилонскихъ ученыхъ, ибо они были убждены, что ихъ прежнія исчисленія были безошибочны.

Кубатти обладалъ необычайнымъ даромъ краснорчія и великимъ разумомъ. Хабиры клялись, что такой разумъ имлъ только Шеломохъ {Соломонъ.}, изъ Уръ-Шалема {Іерусалимъ.}, самый мудрйшій на всемъ восток. Говоря это, они безстыдно лгали, потому что и этого туртана считали послднимъ глупцомъ, который поклонялся идоламъ, змямъ и воламъ, чего никогда не сдлалъ бы разсудительный Шеломохъ. Правда, этотъ послдній воздвигъ алтарь для сидонскаго идола, но только изъ любви къ своей девятой жен. Съ увренностью можно сказать, что въ этого идола онъ не врилъ. Придетъ время, когда Ягу истребитъ вс эти блудные народы и низвергнетъ ихъ идоловъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Священными танцами управлялъ Эллипи, младшій туртанъ, котораго придворныя Зибеи называли Туртаномъ Очарованія. Легкій, какъ втерокъ мсяца Тишритъ, благоухающій, какъ цвтъ тамарикса, онъ обладалъ стальнымъ ключомъ отъ всхъ сердецъ. Когда онъ танцовалъ передъ статуей Ашторетъ, окруженный танцующими же двами и юношами, хабиры, колнопреклоненные подъ трономъ Адаръ-Малика, клялись, что такъ плясалъ разв только царь Давидъ собственною своей персоной. И они снова безстыдно лгали, потому что между собой перешептывались, что танецъ туртана не что иное, какъ круженья медвдя, стоящаго на двухъ лапахъ. Эллипи, освдомившись о длаемыхъ ему похвалахъ, приказалъ привести къ себ старйшаго хабира и спросилъ:

— Кто такой былъ царь Давидъ?

— То былъ нашъ царь.

— Разв онъ платилъ дань предкамъ Адаръ-Малика?

— Онъ не могъ длать этого, ибо тогда предки Адаръ-Малика еще не существовали.

— Лжешь, потому что предкомъ его былъ Хіюпъ, звзда котораго блеститъ такъ великолпно. Твой Ягъ былъ его посломъ въ землю Мурри, дабы твоему народу, стонущему въ невол, возвстить освобожденіе.

— Ягъ возвстилъ моему народу освобожденіе, но только отъ себя. Ягъ сказалъ Мессу: азъ есмь Сущій.

— Лжешь, подлый рабъ! Если бы было такъ, ты стоялъ бы на моемъ мст, а я дрожалъ бы передъ тобой.

— Никогда нельзя знать, что будетъ дальше…

Тогда туртанъ сильно разгнвался и, призвавъ начальника своей стражи, отдалъ такое приказаніе:

— Хабиръ этотъ долженъ жить и смотрть на все, что длается, дабы позналъ, что будетъ дальше.

Хабиръ же отвтилъ:

— У насъ говорятъ, что Кубатти мудръ, какъ второй Шеломохъ. Но говорящіе это ошибаются. Ибо лишь одинъ ты обладаешь такою неизмримою мудростью.

Эллипи отъ радости выпятилъ губы, потому что ненавидлъ того туртана, который однажды сложилъ гимнъ въ честь Зибеи и сильно подчинилъ себ ея сердце.

Пришелъ часъ, когда Адаръ-Маликъ ничего другого не длалъ, только пировалъ и пилъ рубиновое вино.

Дыханіе его стало коротко, а лицо красно. Пади, туртанъ надъ всми врачами и предсказателями, очень за него встревожился и совтовалъ ему соблюдать большую воздержанность.

Адаръ-Маликъ недоброжелательно посмотрлъ на него.

— Я и такъ воздержанъ,— сказалъ онъ.— Утромъ, когда Шамашъ выступаетъ изъ-за горы Дуль-Азагъ, я выпиваю одну чашу въ честь его. Потомъ, направляясь къ храму Ашторетъ, я выпиваю вторую. Возвратившись, утомленный, я подкрпляюсь третьей чашей. Въ полдень, когда злобные демоны бываютъ наиболе надодливы, я осушаю четвертую чашу. Пятую и шестую я выпиваю, навщая моихъ наложницъ. Седьмую — во время совщанія съ туртанами о длахъ моего царства. Восьмую чашу — во время вечерняго привтствія Зибеи. И только когда Синъ выйдетъ на небесный сводъ, можно сказать, дйствительно, что я пью.

Сказавъ это, онъ засмотрлся въ пространство, а черезъ минуту продолжалъ свою рчь:

— Царь Шеломохъ былъ весьма мудръ, а пилъ. Также фараонъ Рамессу, прозванный Великимъ, былъ мудръ, храбръ и пьяница. Хаммураби, хотя его страна никогда не обладала виноградной лозой, добывалъ себ со стороны многоцнныя вина, а все-таки въ искусств правленія никто еще до сихъ поръ не превысилъ его.

Онъ снова обратилъ глаза на туртана и изрекъ такъ:

— Я пью и буду пить, потому что это вино богини Ашторетъ. Въ ея объятіяхъ сгорлъ Ашуръ-Идиль-Илли-Укинни. Я не удостоюсь такой чести, потому что огонь любви съ нкотораго времени пересталъ уже пожирать меня. Но все-таки мои уста еще не потеряли чувства вкуса.

— Но грудь твоя теряетъ дыханіе, а очи — тайну зрнія,— отвтилъ туртанъ.

Адаръ-Маликъ улыбнулся.

— Тайну зрнія? Ты ошибаешься, Пади. Я вижу все, что творится вокругъ меня. Но что же именно творится? Любовь посягаетъ на заповдный цвтокъ. Помни, Пади, что если у владыки разумъ — это правая рука, а снисходительность — лвая, то онъ долженъ поступать такъ, чтобы подданные называли его лвшою…

Туртанъ поднялъ кверху свои немного подкрашенныя брови и отвтилъ:

— Ты создалъ новую основу жизни, невдомую Верховнымъ Богамъ.

— Иногда и боги должны чему-нибудь поучаться отъ людей.

— Ты сказалъ, что любовь посягаетъ на заповдный цвтокъ. Да, но любовь длаетъ и еще нчто иное. Она придумала танецъ горящихъ факеловъ. Искры падаютъ на Гекалъ, и можетъ вспыхнуть великій пожаръ.

— Такимъ языкомъ говоритъ Кубатти въ своихъ гимнахъ. Языкъ этотъ привлекателенъ, но мало понятенъ.

— Долженъ ли я быть боле точнымъ?

— Нтъ, нтъ, нтъ, только мене скучнымъ, любезный туртанъ. Я не Саррукинъ и не Бель-Ибни. Пускай моя Зибея забавляется.

Туртанъ положилъ правую руку на грудь, поклонился и направился къ выходу, но Адаръ-Маликъ вознесъ чашу до высоты глазъ и сказалъ на прощанье:

— За твои успхи, Пади!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И Зибея забавлялась.

Забавлялась она пніемъ, танцами, пирами, предсказаніями. Тамара, хабирская предсказательница, каждое утро читала по ея рук, что ее ожидаетъ до самаго вечера и даже ночью.

Забавлялась она также и любовью. Любила по очереди всхъ боговъ. Отдавалась два раза Белу въ его храм. Точно такъ же отдавалась Таммузу. Но этотъ богъ къ ея великому огорченію не былъ такимъ ненасытнымъ, какъ она думала. Среди кромшной темноты, царящей въ храм, она, правда, не могла разсмотрть его лица, однако чувствовала подъ рукою, что на щекахъ у него были многочисленныя морщины, а борода поросла щетиною. Жрецы объясняли ей, что она была права, потому что это совпадало съ осенью, когда Таммузъ бываетъ уже старымъ и вскор умираетъ. Веспою у него не бываетъ морщинъ, а борода его отличается необыкновенною мягкостью. Зибея получила впечатлніе, что и Белъ уже порядочно старъ. Жрецы тогда объяснили ей, что года Бела не даются точному исчисленію. Все это отбило у Зибеи охоту искать любви среди боговъ, зато она начала обращать большее вниманіе на жителей земли.

При двор тотчасъ же наступило большое оживленіе. Вс туртаны начали обращать особенное вниманіе на свою наружность. Муттанаби тратилъ ежедневно по два часа, чтобы завивать въ трубочки свою бороду, Оребъ принималъ ванны изъ рубиноваго вина, Каши точно такъ же. Кубатти, который обладалъ необыкновенно маленькою ногою, постоянно носилъ желтые башмаки, потому что Зибея очень любила этотъ цвтъ. Эллипи выписывалъ себ драгоцнныя масла изъ Ниневіи и Вавилона, даже Пади обращалъ особенное вниманіе на то, какъ падаютъ складки его одежды. Вошли въ цну чесальщицы, сапожники, портные, купцы, которые посылали свои корабли даже въ Индію, очень расхваливали правленіе Адаръ-Малика. Золото и драгоцнные камни доставляли цлыми караванами. Городъ Гекалъ (что значитъ дворецъ) вскор сталъ жилищемъ вкуса, роскоши, пнія, неустанныхъ танцевъ, излишества, наслажденій.

Туртаны со своими супругами и пріятельницами этихъ супругъ составляли великолпную свиту вокругъ Звзды Гекала, какъ назвалъ Зибею Кубатти въ одномъ изъ своихъ гимновъ.

Дворцовые сады постоянно оглашались смхомъ, весельемъ, пніемъ и музыкою. Смялось небо и сладострастно смялась земля. Смялись пальмы, кипарисы и тамариксы. Смялись розы желтыя, голубыя и черныя. Даже огромные сфинксы, стоящіе на террасахъ, обращали свои человческіе лики въ сторону Зибеи и улыбались.

И все-таки Зибея, изврившись въ любовь боговъ, не могла сразу сдлать выбора среди смертныхъ.

Она пылала, какъ т благовонные огни, которые изъ бронзовыхъ чашъ уносились въ лазурный воздухъ.

Она дрожала, но все-таки протягивала руку Тамар, чтобы та говорила ей, что тамъ написано.

Она жаждала, но ея очи напрасно блуждали кругомъ. Она не могла сказать себ: только тотъ, никто иной!

И вотъ при двор начался необыкновенный шепотъ, подмигиванія, разставлялись разныя ловушки, всякія приманки. Какъ весною, когда пробуждается земля и все хочетъ извлечь изъ себя самое прекрасное и показать это міру, такъ длалъ весь Гекальскій дворъ, длали туртаны, такъ длали ихъ супруги и пріятельницы этихъ супругъ, которыя въ свою очередь обладали пріятелями, вздыхающими по Звзд Гекала, и поврили имъ свои весьма слабыя, но зато и весьма похотливыя надежды.

Но насталъ второй день мсяца Нинибъ и его очаровательный вечеръ.

Какъ богиня Ашторетъ раскрываетъ свои сладостныя объятія, такъ и алебастровый дворецъ распахнулъ свои крылья.

Передъ нимъ идутъ внизъ террасы изъ благо камня.

На ступеняхъ стоятъ львы, волы и зми, лицами обращенные въ бокъ.

Въ огромныхъ бронзовыхъ чашахъ горятъ разноцвтные огни. Вверху — ночная лазурь, а въ самомъ зенит свтитъ Синъ.

Дворъ расположился на террасахъ.

Въ самой середин, возлегая на золотомъ лож, видна Зибея. Одежда ея походитъ на раннее облако, такъ она мягка и прозрачна. Лицо ея обладаетъ смуглостью жемчужины, а черные глаза горятъ пурпуромъ рубина.

Хоры пли гимны. Тогда внизу, окруженный двнадцатью херувимами, показался туртанъ Кубатти.

Зибея обратила на него свой взоръ.

Изъ курильницъ на него падалъ лиловый отблескъ. Онъ былъ дйствительно прекрасенъ. Въ рукахъ онъ держалъ желтую таблицу и началъ читать по ней.

Воцарилась тишина. Голосъ Кубатти струился, какъ пальмовый медъ. По временамъ же въ немъ слышалось бурное клокотаніе водъ или тихій шепотъ листьевъ.

Онъ говорилъ о любви, о ея тоск, о ея пожирающемъ огн.

Онъ описывалъ свою возлюбленную.

Ашторетъ прекрасна, но Ашторетъ творитъ по образу и подобію своему. Кто любитъ Ашторетъ, тотъ сгоритъ, какъ Ашуръ-Идиль-Илли-Укинни.

Посл него останется пепелъ и больше ничего.

Насколько же боле жестока любовь къ той, которую Ашторетъ сотворила по образу и подобію своему.

Вотъ онъ… горитъ и не можетъ сгорть.

Пожираемый вчнымъ огнемъ, онъ будетъ жаждать еще сильнй и еще больше.

А все-таки онъ не боится, какъ Таммузъ, свта, и не требуетъ кромшной темноты, какъ Белъ.

Свти день, покажи ликъ того, который сгораетъ!

Мягка борода его и кожа на лиц безъ морщинъ. Страстны его объятія.

Во всякомъ случа, Игвъ, или, какъ египтяне называютъ, Дыханіе, своею страстностью превосходитъ въ немъ все.

Такъ говорилъ Кубатти.

Страстное чувство охватило супругъ туртановъ и ихъ пріятельницъ. Он внимательно присматривались къ Зибе, которая обими руками подперла горящее чело, прерывисто вздыхала и мнялась въ лиц.

Вдругъ, незамтно наклонившись въ сторону Тамары, своей хабирской служительницы, она шепнула ей:

— Подойдешь къ нему потомъ и скажешь ему, чтобы передъ утромъ, когда звзда Дильбатъ пробжитъ весь свой путь, онъ троекратно постучалъ бы въ Ворота Ашторетъ.

Въ эту минуту отозвались хоры, а невольники начали разносить чаши вина, и когда он были осушены, другіе невольники, обносящіе большіе бронзовые кувшины, немедленно пополняли убыль.

Зибея впала въ большое безпокойство, постоянно посматривала на Кубатти, до тхъ поръ, пока внизу, окруженный двнадцатью четырехкрылыми херувимами, не показался Каши.

Зибея недовольно посмотрла на него, повернулась на своемъ лож, потомъ опустила голову и утонула въ раздумьи.

Но уже зазвучали инструменты, какъ стеклянные звуки кристалла, заговорили пищалки, вмшались цитры, нсколько разъ проворчалъ бубенъ, и вдругъ изъ молодой груди вырвалась волна голоса, точно золотая струя, точно дыханіе гіацинтовъ, точно великая грусть, падзвздная, безнадежная, и вмст съ тмъ полная сладостной истомы.

Зибея поблднла и сразу выпрямилась.

Голосъ, дойдя до напвысшаго напряженія, стихалъ, ослабвалъ, расплывался въ стонъ, рыданіе, вздохъ,— уже его нтъ, уже онъ совершенно исчезъ, уже вокругъ царитъ только необычайное молчаніе садовъ, прудовъ и лазурной ночи,— нтъ, то эхо разноситъ все это вдоль стны кипарисовъ, растетъ, достигаетъ наивысшаго напряженія, слабетъ, тихнетъ и, наконецъ, расплывается у подножія дрожащей и онмвшей отъ изумленія Зибеи.

Она порывисто схватила руку Тамары, закусила губы и дышала такъ шибко, такъ шибко, какъ будто ея сердце перестало биться, потомъ упала на изголовье, а Тамара слышала ясно, какъ нсколько разъ проскрежетали ея жемчужные зубы. Наконецъ, она шепнула хабирской прислужниц:

— Ты скажешь тому болтуну, тому… Кубатти, чтобы утромъ сегодня онъ не стучался въ Ворота Ашторетъ, потому что я, вроятно, буду очень… занята.

Потомъ она еще что-то прошептала ей, указывая глазами на туртана, уходящаго въ сопровожденіи херувимовъ.

Разразилась буря трубъ, какъ будто сорвался вихрь, уносящій увядшіе и опавшіе листья въ золотой метели песка пустыни.

Зибея еще не можетъ собрать мыслей.

Тоска, жалоба, вздохи ходятъ вдалек, протягиваютъ къ ней руки, смотрятъ на нее.

Вдругъ они вздымаютъ огромные столбы срой пыли и, потрясая своими гривами, вьются по затмившемуся небосклону.

Пускай такая буря подхватитъ и Зибею!

Пускай она унесетъ ее, какъ листокъ тамарикса!

Безуміе, упоеніе, фантасмагорія,— это тройное сплетеніе обниметъ ее и броситъ на грудь того… того…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Въ эту минуту какая-то тнь стала между ней и ея видніемъ. Она боязливо вздрогнула и подняла голову.

Передъ ней стоялъ туртанъ Оребъ.

— Чего ты хочешь?— спросила Зибея.

— Убдить тебя, что ты ошибаешься.

— Какъ же ты можешь знать, о чемъ я думаю?

— У тебя были дв мысли. Одну ты уже отбросила.

— Допустимъ, что ты не ошибаешься.

— Отбросишь такъ же и другую.

Зибея пытливо посмотрла на него. Вдругъ она разсмялась и сказала:

— Ты очень самонадянъ.

— Ты не повторишь этихъ словъ въ новомъ храм передъ только что оконченнымъ изображеніемъ Таммуза и Ашторетъ.

— А что представляетъ это изображеніе?

— Ихъ взаимную любовь.

— Ты возбуждаешь мое любопытство.

— Ты убдишься воочію, какъ ничтожно впечатлніе, достигнутое при помощи слова и пнія. Человческая рчь, прозвучавъ, оставляетъ только одно воспоминаніе, пніе взволнуетъ сердце и улетитъ, какъ обаяніе отъ одного дуновенія чародя. Впечатлніе, которое производитъ пластическая форма, не можетъ ни съ чмъ сравняться.

— Я слышала, что ты очень мудръ. Кажется, ты исчислилъ путь звзды Неграль?— Да. А теперь я докончилъ исчисленіе пути звзды Гекала.

Зибея гордо сорвалась съ ложа. Она измрила его глазами, но онъ взглядъ этотъ выдержалъ, какъ воинъ, а не какъ туртанъ.

Зибея прерывающимся голосомъ зашептала:

— Веди меня, сейчасъ же веди. Веди цлый дворъ!

Оребъ нсколько поднялъ брови.

— Ты не можешь взять съ собою даже служительницы, потому что непосвященные глаза могутъ только осквернить изображеніе.

Тогда Зибея, окинувъ кругомъ своимъ рубиновымъ взглядомъ, крикнула:

— Айя и Зеебъ, ко мн!

То были два туртана полчища евнуховъ. Айя (что значитъ ястребъ) охранялъ царя, Зеебъ (что значитъ волкъ) самое царицу.

Съ нкотораго времени они оба охраняли Зибею. Вотъ и теперь на ея зовъ они тотчасъ же выдлились изъ толпы и стали по обимъ сторонамъ Ореба, какъ два дымныхъ облака, нахмуренные и молчаливые. Только ихъ руки покоились на рукояткахъ ножей, заткнутыхъ за поясъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Процессія двинулась.

Впереди шли музыканты, потомъ слдовалъ Оребъ съ головой, гордо поднятой кверху. Вслдъ за нимъ четверо черныхъ невольниковъ изъ страны Кушъ несли золотыя носилки Зибеи. По обимъ сторонамъ ея выступали Айя и Зеебъ, допуская къ цариц только Тамару, которая постоянно о чемъ-то перешептывалась съ Зибеей. И только въ разстояніи шести шаговъ, какъ цвты, въ большомъ количеств смшанные другъ съ другомъ, слдовалъ весь дворъ, туртаны, ихъ супруги, сановники, жрецы, военные мужи высшихъ достоинствъ и огромная фаланга женщинъ.

Только двухъ туртановъ недоставало въ этой многоцвтной процессіи, которая вскор затерялась въ лабиринт аллей.

Остался на террас туртанъ Кубатти. Онъ смотрлъ внизъ, сжималъ руки, а тнь отъ него ложилась съ нимъ рядомъ, какъ черный песъ. Надъ прудомъ же остался Каши, котораго душило бшенство и который теперь быстро подошелъ къ своему сопернику.

— Счастье иногда ломаетъ одинъ мечъ на дв части. Но несчастіе, раскаливъ его въ своемъ огн до красна, однимъ ударомъ молота снова соединяетъ оба обломка въ нераздлимое цлое.

— Ты болтаешь, какъ попугай, выученный человческой рчи невольницы. Ты хочешь, чтобы мы вмст убрали Ореба?

— Такъ повелваетъ голосъ мести.

— А кто же потомъ поможетъ мн убрать тебя?

Каши смшался, но покрылъ свое смущеніе улыбкою.

— Мы не станемъ другъ другу поперекъ дороги.

— Напротивъ, я твердо держусь своего намренія.

— Наконецъ, посл дла съ Оребомъ мы должны будемъ уйти.

— Уходи, если у тебя такія же быстрыя ноги, какъ у Эллипи.

Я ничуть не хочу уходить.

— Тогда бросимъ жребій, кому нужно будетъ устраниться… А потомъ…

— Что потомъ?

— Потомъ… вещь простая!… Тотъ, кому судьба улыбнется…

— Ты думаешь, глупецъ, что въ ворота счастья входятъ на основаніи того или другого правила Гаммураби? Впрочемъ, бросимъ жребій, какъ каждый суметъ. Я уже сдлалъ это.

Въ рук его блеснулъ ножъ. Онъ нанесъ ужасный ударъ, но Каши лвой рукой, обернутой плащемъ, отбилъ его руку и, единовременно съ этимъ, выхватилъ свой ножъ. Кубатти направилъ тогда ударъ въ горло противника. Каши сдлалъ молніеносный полуоборотъ, и ножъ лишь слегка скользнулъ по его прекрасно завитой бород. Самъ онъ въ свою очередь наступилъ на врага. Завязалась формальная борьба. Соперники отбросили плащи съ лвой руки и схватили другъ другу за правую руку повыше локтя. Теперь всякій неожиданный ударъ становился невозможнымъ. Тяжело дыша, они боролись силою мускуловъ. Наконецъ, ножъ туртана Кубатти, какъ сверкающее жало, началъ приближаться къ горлу туртана Каши.

Они страшно раскраснлись, глаза ихъ наполнились кровью, жилы напряглись на вискахъ, на шеяхъ, на судорожно-сжатыхъ пальцахъ.

Наконецъ, туртанъ Каши началъ наклоняться назадъ, упалъ на колни, а ножъ туртана Кубатти сначала медленно, а потомъ однимъ ударомъ вонзился ему въ горло.

Хлынула кровь. Кубатти еще разъ повернулъ ножъ въ ран. Каши захриплъ и упалъ.

Тогда Кубатти вырвалъ ножъ изъ раны и рукояткой его три раза ударилъ по каменной ше ближайшаго быка. Изъ кустовъ выскочило нсколько его слугъ, ожидавшихъ приказанія, какъ бдительные псы.

— Убрать эту падаль и тотчасъ же зарыть ее гд-нибудь подальше. А эту черную грязь смыть поскоре, чтобы не оставалось ни малйшаго слда.

Когда слуги поднимали съ земли трупъ, Кубатти отеръ ножъ его одеждою и спряталъ его за пазуху. Трупъ исчезъ въ заросляхъ. Слуги, снявъ свои рогатые шлемы, сбжали внизъ по террасамъ къ пруду за водою.

Кубатти же, окинувъ взоромъ мсто столкновенія, спокойно, безъ признаковъ волненія, удалился за линію каменныхъ львовъ, сфинксовъ и воловъ, которые обращали къ нему свои человческія лица.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

О, какъ ты тиха, голубая ночь Гекала! Безъ шелеста висятъ листья на деревьяхъ, молчитъ вокругъ пустыня, только лазурное небо льетъ потоки звзднаго сіянья.

А какъ тамъ, вверху, совершаются состязанія между туртанами сверкающаго Сина, такъ внизу въ завистливомъ молчаніи состязаются туртаны Адаръ-Малика.

Уже трупъ одного погребенъ безъ славы въ землю. Уже и лужа крови на террас смыта.

И только въ заросляхъ слышна псня птицы Ашторетъ, приманивающей къ себ самку.

Псня, не заботящаяся о небесныхъ и земныхъ туртанахъ, о царствахъ, о народахъ.

Псня, которая говоритъ: ‘Существуйте только для самихъ себя въ этой бездн взаимныхъ состязаній, и возстановленій, и паденій!’

И по очереди по направленію этой псни поворачиваются человческія головы львовъ, сфинксовъ и воловъ сада звзды Гекала.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Процессія минуетъ аллеи, приближаясь къ гигантскому пилону. Все большая и большая тревога охватываетъ Зибею.

Она шепчетъ идущей за носилками Тамар:

— Скажи мн, правду ли говорилъ Оребъ, или только хвастался?

— Какъ же онъ осмлился бы хвастаться въ твоемъ присутствіи?

— Растрогалъ меня Кубатти. Потомъ меня растрогалъ Каши… Теперь я чувствую, что еще стльнй меня растрогаетъ Оребъ.

— Я бы не преувеличивала этого.

— А я уже и теперь ясно предчувствую это. Но… когда ты встртишь туртана Каши, скажи ему, чтобы онъ не стучалъ въ условленную пору въ ворота Ашторетъ, потому что я наврно буду… очень занята.

Но Тамара, которая съ нкотораго времени смотрла на небо, шепнула испуганнымъ голосомъ:

— Въ эту минуту его звзда затмилась!

— Чья звзда?

— Туртана Каши.

— А какая это звзда?

— Она свтилась между Кимагу и Маззолотъ… Немного влво.

— Онъ слишкомъ на многое посягалъ!

— Но она очень затмилась. Это уже не несчастіе, а что-то еще больше.

— Ты все говоришь о печальныхъ вещахъ! Говори мн о томъ, по дорог котораго мы идемъ въ эту минуту.

— По звздамъ говорить?

— Говори хоть по звздамъ.

— Его звзда Нергаль. Ей угрожаютъ нсколько звздъ.

— Я не хочу, чтобы ей что-нибудь угрожало!

Она сказала это съ нкоторымъ раздраженіемъ, и сейчасъ же крикнула Зеебу:

— Какъ мы медленно подвигаемся!

Зеебъ поднялъ голову и отдалъ приказаніе своимъ дикимъ голосомъ, походящимъ на завываніе волка.

Но вотъ уже изъ-за верхушекъ пальмъ показалась наклонная стна гигантскаго пилона.

Оребъ пріостановился и даль знакъ. Черные невольники поставили носилки наземь.

Дворъ тоже остановился. Хоры начали пть пснь въ честьАшторетъ. Зибея, высадившись изъ носилокъ, крпко стиснула плечо Тамары, потомъ стала между евнухами.

Оребъ взялъ зажженный факелъ. Черезъ минуту вс перешли черезъ пилонъ.

Хоральный гимнъ терялся за ними въ отдаленіи.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

‘О, благо, Ашторетъ, тому,

Кто припадетъ къ теб съ мольбою,—

Къ тому ты свой склоняешь слухъ,

Взираешь милостивымъ окомъ.

Легко ярмо твое сносимо,

Мягка твоя благая длань,

Ведешь ты свтлою дорогой

Того, кто вврился теб.

Успхъ и радость человка

По правой сторон твоей,

По лвой — милость и добро

Твоихъ велній ожидаютъ.

Тебя завидя, небеса

Весельемъ дивнымъ расцвтаютъ,

Возносятъ радостные гимны

Бездонной пропасти утесы.

Вы, боги, радости полны,

Надеждой вс оживлены,

Что ты на нихъ посмотришь вновь,

О, радость и любовь!’

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Теперь вс подвигались между двумя голубыми стнами, которыя, точно зеркала, отражали ихъ фигуры, освщенныя факеломъ Ореба. Зми, антилопы и львы, которые были изображены на этихъ стнахъ, вдругъ стали выпуклыми и какъ бы двигались въ воздух. Тогда Зибею охватило впечатлніе, что она находится въ какомъ-то очарованномъ краю, гд люди, подобные духамъ, и чудовища непонятной формы носятся въ пространств между землею и небомъ.

За стною пли хоры, напоминая отдаленный шумъ моря, перекаты его волнъ, его таинственный плескъ о скалы.

Зибея знала каждое слово этой псни. Ее охватила религіозная тревога. Идя, она повторяла въ мысляхъ эту псню медленно, какъ будто слова заклинаній, направленныхъ къ той, которая ‘склоняетъ свой слухъ и взираетъ милостивымъ окомъ’.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

‘Ты, которой боги неба вс подвластны,

Возношу къ теб я жаркую молитву,—

Здсь, въ юдоли смерти, къ бою все стремится,

Другъ вступаетъ съ другомъ въ яростную битву.

Ласковымъ названьемъ, именемъ Ирнини,

Называть тебя давно привыкли люди,

Горестью томимый, я съ такимъ названьемъ

Извлекаю стоны изъ стсненной груди.

Ты своею властью выше всхъ Игиговъ,

Всхъ склонить ты можешь къ ладу, къ примиренью,

Всхъ царей корону держишь въ мощныхъ дланяхъ,

Все передъ тобою въ страх и смиреньи.

Ты Гушеи грозной имя также носить,

Коль въ гроз военной ты стремишься къ бою,

Я шепчу то имя блдными устами

Съ сердцемъ, истомленнымъ горемъ и тоскою…

Бель, Ану и Эя знаютъ это имя,

Злобою палимы, Анунаки знаютъ,

Низвергаясь въ пропасть, вс передъ тобою

Ликъ, тревоги полный, подъ колпакъ скрываютъ.

Подъ грозой невзгоды, въ жизни безпощадной,

Какъ тростникъ подъ бурей я колеблемъ нын,—

О, приди на помощь слабому созданью,

Ашторетъ, Гушея, кроткая Ирнини!

Ашторетъ всмъ слабымъ посылаетъ силы,

Повелитъ,— исчезнетъ горе и кручина,

Мудро управляетъ міромъ дщерь благая

Въ небесахъ бездонныхъ блещущаго Сина’.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Теперь процессія вступила въ колоннаду. За нею шелъ отголосокъ ея шаговъ и очень слабый звукъ хоральнаго пнія.

Наконецъ, вс остановились передъ занавсомъ.

Оребъ бросилъ факелъ въ круглую арку водопровода, гд факелъ зашиплъ и погасъ. Потомъ онъ прикрылъ мдными крышками дв чаши съ дымящимися ароматами. Воцарилась полная темнота. Оба евнуха плечо къ плечу стали около Зибеи. Слышны были только шаги удаляющагося Ореба, какъ будто онъ удалялся въ безконечность.

Тогда отозвалось медленное пніе инструментовъ, которыхъ Зибея еще никогда не слыхала. Инструменты эти имли совершенно человческій голосъ.

И тотчасъ же занавсъ началъ освщаться и на немъ показался кругъ съ золотыми языками.

Потомъ занавсъ медленно началъ угасать и опять освщаться, потомъ какъ будто совершенно исчезъ, а вмсто него была видна только лазурь какого-то неизмримаго грота.

Кром того, виденъ былъ какой-то мшистый камень. Около него сидятъ виднія. Зибея много слышала объ этихъ видніяхъ. Они стерегутъ камень Таммуза.

И она мысленно быстро проговорила заклинаніе:

— Таммузъ, пастухъ, избранникъ Ашторетъ, оберегай меня… Таммузъ, побдитель Подземія, сдлай мановеніе, чтобы я была въ безопасности…

Въ глубин грота показалась какая-то фигура. То была фигура женщины. Передъ Зибеей предстало новое видніе. По ея тлу прошла дрожь, и она поспшно прошептала заклинаніе:

— Отецъ Наннаръ, владыка Эгишъ-Ширъ-Гала, охрани меня… Отецъ Наннаръ, владыка Діадемы, не покидай меня… Отецъ Наннаръ, прародитель боговъ и людей, окажи мн покровительство…

Женщина у входа въ голубой гротъ сбросила со лба діадему.

Потомъ она снимаетъ съ рукъ браслеты.

Потомъ послдовательно разстегиваетъ поясъ.

Теперь она сбрасываетъ одяніе…

Какъ она прекрасна!

Въ эту минуту Зибея отгадала, кто эта женщина, и поспшно произноситъ въ мысляхъ заклинаніе:

— Иль, который разршаешь все на земл и на неб, не отвращай отъ меня своего ока… Иль, который въ своихъ дланяхъ держишь источники огней и водъ, не лишай меня всего покровительства…

Двственная Ашторетъ, словно солнце, заклятіемъ заключенное въ форму женщины, приближается къ камню. Вотъ она преклонила колни. Виднія исчезаютъ при ея приближеніи. Она наклоняется къ Источнику жизни и окропляетъ камень. И вотъ этотъ камень обращается, въ туманъ, туманъ яснетъ, видны уже очертанія лежащаго бога, распростертая фигура, завитые волоса и борода, руки, сложенныя на груди въ Знакъ жизни.

Молнія прорзываетъ голубой мракъ, раздается ударъ грома. Вдругъ занавсъ лопается сверху до низа, и передъ Зибеей — великолпное изваяніе, изображающее Ашторетъ и Таммуза, слившихся въ любовномъ объятіи. Золотой блескъ освщаетъ эту группу. Зибея чувствуетъ, что она на земл, что смотритъ на произведеніе искусства, которое представляется необычайнымъ. Нагая Ашторетъ прелестна, очаровательна. Она опирается на плечо Таммуза, пробуждающагося отъ сна. Таммузъ торжествененъ, какъ весна.

Зибея, страстно содрогаясь, наклоняется впередъ. Грудь ея почти перестаетъ дышать, глаза затуманиваются.

Но она все еще смотритъ. Что это такое?

Таммузъ, ищущій устъ богини, поразительно похожъ на туртана Ореба, а богиня… разв она не является живымъ олицетвореніемъ ея, Зибеи?…

Она еще немного наклонилась и безъ сознанія упала на руки евнуховъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

‘Преступно сердце у меня,

Грхи мои обильны,

Но ихъ по имени назвать

Уста мои безсильны…

Слпымъ предчувствіемъ влекомъ,

Соблазну я ввряюсь,

Къ святой Невднья груди

Безтрепетно склоняюсь…

Безгласенъ разумъ, силы нтъ

Идти противъ теченья,—

И вотъ земная дочь лежитъ

Безъ силы и движенья.

Но если грхъ позоренъ мой,

Сверкаетъ наготою,—

Молю,— прикрой его своей

Одеждою святою.

Иду, куда — не знаю я,

По вол искушенья,

Гршу ли я, иль не гршу,

Но жажду наслажденья…’

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Во мрак храма завязалась короткая борьба. Айя почувствовалъ, какъ какіе-то страшные клещи схватили его за руки. Онъ долженъ былъ выпустить изъ нихъ Зибею. Посл недолгаго состязанія эти клещи подняли его кверху. Онъ слышалъ крикъ Зибеи, но вскор этотъ крикъ былъ подавленъ. Могучіе клещи тотчасъ же швырнули его въ какую то глубину, головою внизъ.

Айя потерялъ сознаніе.

Но длилось это не долго. Онъ пошевельнулся,— оказалось, что онъ былъ цлъ. Даже головная боль вскор покинула его.

Руками онъ началъ ощупывать стны, ища выхода, но всюду встрчалъ стну изъ кирпичей, высушенныхъ на воздух, но никакихъ дверей не оказывалось. Напрасно онъ поднимался на цыпочки.

Онъ хорошо зналъ устройство всхъ храмовъ,— не даромъ же онъ всюду сопровождалъ Зибею. На его обязанности лежало изслдовать каждый храмъ, прежде чмъ царица переступитъ его порогъ.

Но этотъ храмъ былъ неоконченъ, туртанъ Оребъ еще не сдалъ его Адаръ-Малику. Адаръ-Маликъ только и длалъ, что пилъ рубиновое вино и ни во что не вмшивался. Новый храмъ ничуть не интересовалъ его.

Посщеніе его было постановлено такъ неожиданно, что Айя не имлъ времени даже подумать о какихъ-нибудь предосторожностяхъ.

Къ счастью, съ нимъ былъ Зеебъ. Значитъ, они оба раздлятъ отвтственность передъ Адаръ-Маликомъ.

Но гд же Зеебъ? Ихъ раздлили.

Онъ даже не спрашивалъ себя, гд можетъ находиться Зеебъ. Восточный человкъ въ десять разъ подозрительнй всякаго другого, евнухъ въ десять разъ подозрительне восточнаго человка, а Айя былъ въ десять разъ подозрительнй всякаго евнуха.

Онъ сразу почувствовалъ, что должна наступить какая-то катастрофа. Онъ только не предполагалъ, чтобы туртанъ Оребъ былъ такъ предусмотрителенъ и ловокъ.

Да, отвтственность передъ Адаръ-Маликомъ будетъ велика, но дойдетъ ли все это до него?

Быть можетъ, Айя совсмъ не выйдетъ изъ этой адской пасти?

Но разв тогда не избрали бы для него какой-нибудь боле скорой смерти? Впрочемъ, это не представлялось необходимымъ. ‘Разлитой Духъ’ еще боле худшій слдъ, чмъ духъ не разлитой.

Суровый умъ евнуха обладалъ способностью къ скорымъ опредленіямъ.

Айя слъ, оперся плечами о холодную стну, вперилъ взглядъ въ непроглядную темноту и прежде всего пересталъ размышлять.

Прошелъ добрый часъ, и надъ нимъ, наверху, послышался какой-то шелестъ, звуки, пніе, и наконецъ изо всего этого выдлился хорошо извстный ему гимнъ:

‘Въ тревог сердца,

Съ рыданьемъ горькимъ

Сидитъ слуга твой,

Изъ груди тяжкій

Крикъ исторгая.

Чело покрыто

Холоднымъ потомъ…

Какъ голубь, раненый стрлой,

Какъ полоненный зврь лсной

Напрасно стонетъ одинокій…

Вчера свободенъ былъ, какъ левъ,

Позналъ сегодня божій гнвъ

И ввергнутъ бездны въ мракъ глубокій’.

Айя презрительно поморщился. Онъ стоялъ выше жалобнаго содержанія этого печальнаго гимна, который все время клубился надъ нимъ стонущею, протяжною волною.

Онъ пересталъ слушать. Онъ только получше оперся плечами о стну, выставилъ губы впередъ, опять засмотрлся въ темноту и опять пересталъ думать о чемъ бы то ни было.

Зеебъ, который сидлъ въ нсколькихъ локтяхъ разстоянія, по другой сторон стны, и длалъ такіе же точно выводы, какъ и Айя, тоже оперся о стну, выставилъ губы впередъ, засмотрлся въ темноту и тоже пересталъ думать о чемъ бы то ни было.

Ибо они были туртанами евнуховъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Гильгамешъ вавилонскій! Здсь потребна твоя божественная рчь, или твоя, Пентауръ, пвецъ изъ страны Мусри!

Но нтъ!

Пентауръ воспвалъ военные походы, а въ слов Гильгамеша переливаются бурныя волны потопа.

Ты, Утренняя Заря, дай краски для изображенія разрумянившихся щекъ Зибеи посл ея любовнаго восторга, ты, гекальскій втерокъ, напоенный благоуханіемъ цвтовъ, помоги изобразить сладость ея вздоховъ!

Стекитесь на земл небесныя облачка и разстелитесь мягкимъ ложемъ, чтобы оно подобно было двойному ложу, на которомъ почіетъ Зибея въ обществ Избранника.

Весь прекрасный міръ сожмись до размровъ одной комнаты, и будешь ты подобіемъ рая, въ которомъ Зибея пребываетъ вотъ уже третій часъ.

Она забыла о своихъ придворныхъ, о туртанахъ и самомъ Адаръ-Малик, который теперь несомннно спитъ посл тридцать шестой чаши жидкаго рубина. Она забыла о Кубатти и не спрашиваетъ, попираетъ ли еще землю Каши своими стопами.

Выше всхъ словъ сладка чаша любви и учитъ забывать обо всемъ. То сонъ безъ сна, небо на земл, земля въ небесахъ.

Счастлива Зибея и насыщена. Никогда сама Ашторетъ не была такъ насыщена.

И Оребъ насыщенъ, какъ никогда не былъ такъ насыщенъ Таммузъ.

Онъ овладлъ Зибеей, которую такъ долго жаждалъ и которую напрасно жаждутъ другіе.

Царица была его любовницей, могучая царица Гекала.

Блаженство преобразилось въ гордость, а гордость въ надменность. Оребъ возгордился въ мысляхъ своихъ. Въ эту минуту онъ чувствуетъ себя большимъ, чмъ самъ Адаръ-Маликъ.

Что можетъ быть боле сладостнаго, какъ пить вс блаженства власти, не извдывая его горечи?

Божественные любовники!

Ашторетъ радуется ими, а Таммузъ ими любуется.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Одновременно съ этимъ надъ ними вверху звучалъ хоральный гимнъ:

‘Эруа, сердце бьется такъ страстно!

Набу, блаженства нту предла!

Тайшетъ, буди ихъ, время приспло.

Они заснули, спятъ такъ прекрасно!

То сонъ глубокій смежилъ ихъ вжды,

Уста же шепчутъ слова надежды’…

Какое это сборище столпилось вокругъ пилона? Откуда взялись эти маститые жрецы рядомъ съ непотребными женщинами, которыя, склонивъ голову на траву, похранываютъ? Почему достойные туртаны не отвели своихъ супругъ въ ложницы, а эти супруги, до послдней нитки промокшія, расположились, какъ кто могъ?

Это потому, что суровый этикетъ воспрещаетъ кому бы то ни было удаляться до возвращенія царицы.

Тмъ временемъ лазурная ночь смнилась быстро жемчужной предразсвтной порою. Потомъ все сразу на минуту приняло мловой оттнокъ. Потомъ на восток заволновались фіолетовыя краски. Наконецъ, блеснулъ багрянецъ черезъ минуту.

Шамашъ, въ одеждахъ ярко блестящихъ,

Рукой златою коснулся спящихъ,

Дабы вс люди, возставши смло,

Взялися бодро за трудъ, за дло.

Но храпящій въ заросляхъ дворъ не почувствовалъ на своихъ лицахъ его ‘златой руки’ и не привтствовалъ его утренней псней:

Шамашъ, лишь выйдетъ изъ комнатъ тсныхъ

И лишь предстанетъ у вратъ небесныхъ —

Померкнутъ звзды, въ свои чертоги

Толпой уходятъ съ его дороги…

Одна только Тамара, врная хабирская прислужница, не заснула. Она стояла, прислонившись къ рзному пилону, дрожа отъ холода и утомленія, ежеминутно позвывая и отряхиваясь. Только она одна, повернувъ въ глубь аллеи испуганное лицо, могла запть гимнъ:

Прогнвался Господь во глубинахъ лазури.—

И вотъ проснулся громъ и завываютъ бури,

И валятся лса подъ вихря дуновеньемъ,

И ужасъ овладлъ всмъ Божіимъ твореньемъ.—

потому что тамъ началось какое-то странное движеніе. Вс вскакивали на ноги, становились въ рядъ, поправляли одежду, прическу, и какой-то робкій шопотъ, какъ первый втеръ передъ бурей, пробжалъ по всмъ устамъ:

— Адаръ-Маликъ идетъ! Адаръ-Маликъ идетъ!

И дйствительно, въ сопровожденіи неотступнаго Пади приближался владыка Гекала, опираясь на трость, рукоять которой имла форму шара съ придланымъ къ нему крестикомъ — символомъ власти.

Когда онъ проходилъ, вс головы склонялись, какъ хлбная нива, взволнованная дыханіемъ втра. Владыка ни у кого ни о чемъ не разспрашивалъ, и никто не осмливался объяснять ему ничего. Только головы склонялись передъ нимъ все дальше и дальше, рядами, все ближе по направленію къ пилону.

Въ эту минуту владыка остановился, обмнялся нсколькими словами съ Пади, а тотъ выпрямился и громко спросилъ:

— Здсь ли туртанъ Каши?

Ему отвчало только одно молчаніе. Спустя минуту Пади крикнулъ вновь:

— Не знаетъ ли кто-нибудь, куда двался туртанъ Каши?

Никто не отозвался.

Пади направилъ свои шаги къ Адаръ-Малику. Оба они нкоторое время бесдовали другъ съ другомъ, какъ вдругъ за пилономъ послышались какіе-то шаги, и показалась процессія въ томъ же самомъ порядк, въ какомъ она исчезла за пилономъ нсколько часовъ тому назадъ: впереди Оребъ, за нимъ Зибея въ сопровожденіи двухъ евнуховъ. Только лица у Ореба и Зибеи были нсколько утомлены и прически въ безпорядк. Айя же и Зеебъ казались еще боле угрюмыми, чмъ обыкновенно.

Зибея, завидвъ Адаръ-Малика, поспшно приблизилась къ нему, сложила руки на груди въ Знакъ жизни, сдлала глубокій поклонъ и тотчасъ же приняла видъ свободнаго, болтливаго ребенка, чму-то необыкновенно обрадовавшагося.

— Туртанъ Оребъ показывалъ мн прелестную группу, изображающую Ашторетъ и Таммуза,— защебетала она.— Адаръ, или за нимъ, иди, я теб сейчасъ же покажу ее.

Адаръ-Маликъ посмотрлъ на Ореба и на Зибею и потомъ отвтилъ:

— Я ничего не слыхалъ объ этомъ новомъ изваяніи.

Оребъ уже раскрылъ ротъ, чтобы отвтить, но Зибея предупредила его,

— Тогда пойдемъ вмст осмотрть его, Адаръ. У Саррукина наврно нтъ такого, и Бель-Ибпи такъ же.

Адаръ-Маликъ повернулъ въ бокъ отъ пилона и отвтилъ:

— Хорошо, только не сейчасъ. Правда, Оребъ? Можетъ быть, вечеромъ, а то не лучше ли завтра?

— Нижайшій слуга ожидаетъ твоихъ повелній, — отвтилъ Оребъ съ поклономъ.

— Итакъ, завтра! Будь здорова, Зибея. Мы съ Пади идемъ въ Збарру, привтствовать Шамаша. Пади, наступила пора для чаши рубина.

Съ этими словами онъ съ туртаномъ удалился по боковой алле, ведущей въ храмъ Шамаша, называемый Эбарра.

Дворъ же съ Зибеей во глав въ безпорядк двинулся по направленію къ дворцу.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Когда Оребъ, проводивъ Зибею, удалялся въ свой туртаней, борясь со сномъ, который овладвалъ имъ, то по счастливой случайности споткнулся. По счастливой потому, что услыхалъ за собой ворчанье тетивы, а надъ головой свистъ стрлы и тотчасъ же увидалъ ее, какъ она глубоко вонзилась въ стволъ растущаго вблизи тамарикса.

Онъ быстро спрятался за дерево, и какъ разъ въ самую пору, потому что тотчасъ же свиснула вторая стрла и скрылась въ заросляхъ.

Вокругъ никого не было видно. Оребъ не имлъ при себ никакого оружія. Страхъ совершенно отрезвилъ его.

А какъ истинный сынъ всхъ земель Суммеръ, Аккадъ, Арамъ, Гекаль, невооруженный, онъ дрожалъ отъ страха и не зналъ, что ему длать.

Кто могъ напасть на него изъ-за угла?

Къ счастью, по садамъ начали сновать невольники, приводя все въ порядокъ. Тогда Оребъ подкрпился духомъ, вышелъ изъ своего прикрытія и благополучно добрался до дома.

Хотя за нсколько минутъ до этого его клонилъ сонъ, теперь онъ не могъ смежить глазъ.

У него могло быть только двое враговъ, но кто же именно напалъ на него? Можетъ быть, оба?

Около полудня онъ услыхалъ, что туртанъ Каши исчезъ таинственнымъ образомъ. Гонцы, разосланные въ разные концы, возвратились ни съ чмъ.

Значитъ, онъ имлъ дло съ Кубатти.

Именно. Кубатти убралъ съ лица земли туртана Каши, а теперь намревается убрать и его, Ореба.

Оребъ, проникнувъ въ тайну, значительно успокоился. На порог своей опочивальни онъ поставилъ своего самаго врнаго евнуха. Каждое блюдо, которое подавали ему, поваръ долженъ былъ раньше отвдать самъ.

Но во всякомъ случа соблюденіе подобныхъ предосторожностей являлось дломъ далеко не легкимъ. Если бы онъ могъ не двигаться изъ дому, то оставался бы до нкоторой степени въ безопасности, но сейчасъ же посл полудня къ нему явилась Тамара ‘съ напоминаніемъ’, чтобы онъ непремнно явился во дворецъ на вечерній пиръ.

Оребъ такъ и окаменлъ.

Но однако онъ вспомнилъ, что хабирская два уметъ читать по линіямъ ладони, поэтому протянулъ ей об руки и приказалъ сдлать ему предсказаніе.

Тамара, едва бросила взглядъ на его ладонь, какъ тотчасъ же расплакалась.

— Ты еще сегодня долженъ погибнуть отъ неизвстной руки, достойный туртанъ!

— Ты безумна. Если бы я не зналъ, что врагъ подстерегаетъ меня, то наврно погибъ бы.

Тамара вытаращила глаза, смшалась и забормотала:

— Быть можетъ. Но въ такомъ случа я уже ничего не знаю.

Оребъ напрасно понуждалъ ее, чтобы она сказала ему еще что-нибудь. Прислужница, сбитая съ толку, болтала, что ей на умъ взбредетъ. Тогда онъ отпустилъ ее и призвалъ своего евнуха, Кабурру, мужа весьма ловкаго и проницательнаго.

Они довольно долго совтовались другъ съ другомъ, потомъ Кабурра покинулъ туртанеумъ и больше уже не показывался въ немъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

На горы съ сверной стороны Гекала легла вечерняя тишина, а лиловыя воды Идиглата начинаютъ пестрться красными пятнами.

Зибея на галер, имющей форму змя, возвращается изъ бани. Она лежитъ подъ балдахиномъ, а у ея ногъ пріютилась хабирская невольница съ короткой ассирійской арфой.

Жаръ спадалъ, отъ прибрежныхъ садовъ шелъ ароматъ. Зибея приказала грести тише.

Зеебъ, который сидлъ позади за балдахиномъ, какъ волкъ озирался на вс стороны.

Бода ласково шумла, издавая отъ времени до времени какіе-то стеклянные звуки.

Галера достигла плотины, гд хабирскіе невольники по приказу Адаръ-Малика, по начертаніямъ туртана Кубатти, сдлали каналъ, который долженъ былъ окружить столицу воднымъ объятіемъ.

Слышны были понуканія адоновъ, ихъ проклятія и угрозы. Словно муравейникъ, копошился невольничій людъ, низкій, почти нагой, едва опоясанный платкомъ вокругъ бедеръ, грязный, запачканный желтымъ иломъ.

Зибея мечтала о томъ, чтобы можно было ей какъ можно скоре плавать въ своей галер вокругъ города. Поэтому съ работами торопились, хотя каналъ удовлетворялъ не одной только прихоти, онъ могъ служить еще и наилучшимъ средствомъ защиты отъ неожиданнаго нападенія непріятеля, чего можно было постоянно опасаться.

Зибея приказала направить галеру къ самому каналу. При вид ‘пловучаго змія’ со значкомъ царицы, любопытные невольники выставили впередъ свои головы, адоны тоже предоставили имъ минуту отдыха, не желая своей свирпостью огорчать очи прекрасной владычицы, которая, впрочемъ, ничего не имла противъ кнута, и только не желала, чтобы это длалось въ ея присутствіи.

Пурпуръ заката озарялъ весь этотъ человческій муравейникъ. Взоры Зибеи, словно черныя ласточки, перелетали съ мста на мсто. Вдругъ она спросила Тамару:

— Это твои ближніе?

— Мы происходимъ изъ одного края.

— Есть между ними такіе, которые могли бы считаться твоими родственниками?

Тамара на минуту гордо подняла голову и сказала:

— Я происхожу изъ священническаго рода!

Но въ ту же минуту она сдержалась и снова приняла прежній скромный видъ.

Но Зибея во всякомъ случа замтила это движеніе и спросила:

— Разв знатные рода тоже попадаютъ въ неволю?

— Да, попадаютъ, но или сразу погибаютъ подъ мечомъ, или платятъ подчасъ очень значительный выкупъ и возвращаются въ отечество. Т, что тамъ работаютъ, принадлежатъ къ низшимъ классамъ.

— Ты дйствительно изъ жреческаго рода?

— Отецъ мой былъ священникомъ въ Уръ-Шалем.

— Какъ? И онъ изъ притекающихъ къ нему жертвъ не набралъ столько, чтобы выкупить дочь изъ неволи?

— Изъ твоей службы, госпожа, выкупу нтъ…

Зибея, весьма довольная, улыбнулась. Тамара же шепотомъ добавила:

— Да, наконецъ…

Но вдругъ она снова поникла внизъ головою.

— Кончай,— повелительно сказала царица.

— На отца моего во время путешествія напали хабирскіе пастухи, ограбили его, убили, а меня продали въ неволю.

— Тогда ты должна ненавидть ихъ.

Тамара молчала.

— Разв это не грхъ продавать ближняго?

— Грхъ само по себ, но есть и выгода.

— Ты знаешь языкъ этихъ оборванцевъ?

— Знаю.

— Мн говорили, что они умютъ пть прекрасныя псни. Я хочу, чтобы они спли мн хотя бы одну изъ этихъ псенъ.

— Увы, они не хотятъ длать этого передъ чужеземцами. Такое приказаніе они считаютъ за издвательство надъ ихъ Богомъ.

— Поговори съ ними. Скажи имъ, что сама царица хочетъ слышать ихъ пніе.

Тамара встала и пошла на носъ лодки. Гребцы приблизили лодку еще ближе къ берегу. Тамара, лвою рукою опираясь на голову ‘змія’, правую протянула впередъ и крикнула на хабирскомъ язык:

— Хабиры! Моя госпожа, Зибея, супруга могущественнаго владыки Гекала, дочь Сина, повелла мн обратиться къ вамъ со словомъ.

На высокомъ берегу все закопошилось, появлялись все новыя и новыя толпы, сходились, расходились, до тхъ поръ, пока впередъ не выступилъ какой-то старецъ съ длинной бородой, сдою, почти желтою и воскликнулъ:

— Какое приказаніе даетъ намъ, покорнымъ невольникамъ, наша могущественная госпожа?

Тамара отвтила такимъ же громкимъ голосомъ:

— Госпожа любитъ благозвучное пніе и повелваетъ вамъ, чтобы вы пропли одну изъ вашихъ псенъ.

Въ толп невольниковъ прошелъ тихій, хотя и оживленный говоръ. Напрасно старикъ махалъ руками и объяснялъ что-то. Напрасно Тамара во второй разъ подняла кверху правую руку. Зеебъ, сидящій позади балдахина, всталъ и хотлъ было уже взять въ свои руки команду надъ галерою и приказать ей плыть къ берегу. Но Зибея смялась громко, ужасно довольная этимъ возбужденіемъ, и не дозволяла евнуху совершить того, что онъ намревался.

Въ эту минуту, окруженный вооруженнымъ отрядомъ, показался на кон туртанъ Кубатти. Окинувъ глазомъ положеніе, онъ загремлъ, какъ разъяренный левъ. Но хабирская толпа не поддавалась уже успокоенію. Кубатти уже готовъ былъ дать знакъ своимъ солдамъ, чтобы они пустили въ ходъ свое оружіе, когда Зибея вдругъ поднялась, выступила на носъ галеры и воскликнула:

— Кубатти, не отваживайся!’

Свой крикъ она подтвердила грознымъ движеніемъ руки.

Хабирская толпа услыхала ея крикъ и видла ея движеніе. И вдругъ воцарилась совершенная тишина,— никто слова не произнесетъ, никто съ мста не сдвинется. И вотъ сдовласый старецъ простеръ въ сторону галеры об руки съ благословеніемъ, а спустя минуту затянулъ пснь, которую мало-по-малу подхватывали все большія и большія толпы невольниковъ, до тхъ поръ, пока она не слилась въ мелодическій хоръ:

‘На Идиглатскихъ берегахъ

Сидли мы въ слезахъ и стон,

И горько на судьбу ропща,

Воспоминали о Сіон.

На вербахъ рядъ беззвучныхъ арфъ

Виситъ уныло и безъ цли,—

Цари-Ягъ заставить насъ хотятъ,

Чтобъ мы имъ пснь веселья пли.

Но какъ намъ пть въ стран враговъ,

Средь скорби и страданій жгучихъ,—

Сердца у насъ полны тоской,

А очи наши — слезъ горючихъ.

И если вопль исторгнемъ мы,—

Онъ будетъ полонъ сердечной муки:

Тебя забуду, Уръ-Шалемъ,—

Пусть у меня усохнутъ руки!…’

Псня плыветъ величественно, расходится по водному пространству, среди вечерней тишины. Зибея слушаетъ ее внимательно, но Тамара, которая стояла рядомъ съ нею, вдругъ, какъ подкошенная, сваливается на коверъ галеры, скрываетъ лицо въ рукахъ и начинаетъ рыдать.

Зибея не понимала словъ, но они показались ей очень звучными. Тогда она, по восточному обычаю, приложила руку къ сердцу и затмъ послала ей привтъ старцу, а тотъ вновь воздлъ руки, и черезъ минуту загремла вторая часть псни невольниковъ:

‘Надъ Идиглатомъ небосклонъ

Затмился громоносной тучей.

Пока не виденъ ликъ

За высями горы могучей.

Весь гордый градъ погрязъ въ грхахъ.

Нтъ правды Божьей, ни закона.

Не знаютъ участи своей

Сыны и дщери Вавилона.

Но Вавилона дщерь, узнай,—

Отмщенья наступило время,

Падетъ во прахъ твой гордый градъ,

Твое навкъ исчезнетъ племя.

Сгорятъ въ огн твои сады,—

Ты слышишь первой бури звуки?

О, Уръ-Шалемъ! Коль это ложь,—

Пусть у меня усохнутъ руки!…’

Тамара, рыдающая у ногъ Зибеи, мало-по-малу поднимала голову, слезы ея обсохли, лицо покрылось густымъ румянцемъ, ноздри раздулись. Она подняла арфу, и когда пніе умолкло, взяла рукою одинъ аккордъ. Потомъ она начала наигрывать еще разъ ту же самую мелодію, но въ ея игр заключалось нчто большее, чмъ струнный звукъ. Въ ней отзывались голоса многочисленныхъ поколній, вырывался крикъ полоненныхъ и восклицанія прибывающихъ на выручку, жалоба и тріумфъ, а прежде всего великая, вками не смолкающая вра въ лучшее будущее.

Вдругъ багрянецъ еще быстре началъ ползать по водамъ, повсюду образовались голубоватыя пятна, потомъ рка сразу стала лиловой, потомъ приняла мловой оттнокъ и совершенно потемнла, потому что Шамашъ, лучезарный богъ, вступилъ въ свою гору.

Только среди голубого сумрака еще звучала арфа, все тише, все слабе, какъ эхо, идущее по вод изъ безконечности и въ безконечность. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Конь Туртана Кубатти заржалъ. Туртанъ соскочилъ съ него, сбжалъ съ насыпи внизъ, къ самой рк и крикнулъ Зибе:

— Царица, какъ ты могла такъ запоздать?

— Слушала псни этого безумнаго народа.

— Псни эти глупы. А тмъ временемъ среди темноты невозможно провести галеру чрезъ рчные водовороты.

— Я такъ возбуждена этимъ пніемъ и игрою на инструментахъ, что охотно бы возлегла на мягкой постел Идиглата.

— Царица, или возвратись по садамъ подъ покровительствомъ моимъ и моихъ солдатъ, или дозволь, чтобы я собственноручно управлялъ твоей галерой.

— Туртанъ! Коль скоро ты мысль свою вложишь въ дерево руля, то ты не будешь уже имть возможности вкладывать ее въ слово, которое всегда составляло наилучшую твою частицу, а безъ этой частицы я, можетъ быть, должна была бы звать въ твоемъ присутствіи.

Кубатти закусилъ губы, но отвтилъ, улыбаясь:

— Царица, слуга твой сіяетъ блаженствомъ, когда ему дозволяется пребывать возл тебя, даже звающей, хотя и ты въ свою очередь отдала свою лучшую частицу тому, кто среди мрака и опасности все-таки не сумлъ найтись передъ тобою.

Въ свою очередь и Зибея должна была закусить губы. Она почувствовала, что ее ужалили. Ею овладлъ гнвъ, но она тотчасъ же подавила его въ себ.

Только въ мысляхъ ея мелькнуло:

‘Подожди же!…’

Но громко она сказала очень ласково:

— Въ такомъ случа, туртанъ, охраняй меня отъ опасности, потому что Адаръ-Маликъ наврно сейчасъ наполняетъ двадцатую чашу жидкаго рубина.

Проговоривъ эти слова, она снова заняла мсто подъ балдахиномъ, а у ея ногъ попрежнему сла Тамара.

Тмъ временемъ невольники перебросили доску отъ берега до галеры. Туртанъ вступилъ на нее. Легкой походкой ловкаго воина онъ прошелъ до половины доски, какъ вдругъ изъ толпы, стоящей на берегу, выступилъ какой-то крпкій мужчина въ плать евнуха, быстро вбжалъ на доску, схватилъ туртана сзади и вмст съ нимъ ринулся въ волны рки.

Вода брызнула на самую царскую галеру, въ глубин заклокотало, а Зибея съ крикомъ откинулась назадъ. На берегу произошло страшное замшательство, воины бросились въ воду одинъ за другимъ, чтобы спасти туртана. Зеебъ тмъ временемъ сталъ у руля и своимъ волчьимъ голосомъ завылъ на гребцовъ.

Галера помчалась по чернымъ водамъ, быстро, словно птица, крыльями своихъ веселъ разская волны.

Царица дрожала отъ испытаннаго впечатлнія въ своемъ промокшемъ плать. Тамара поддерживала ее, каждую минуту повертываясь назадъ.

— Что это былъ за человкъ?

— Не знаю, но готова поклясться…

— Что онъ…?

— Кабурру, евнухъ туртана Ореба.

Зибея сильно поблднла, а черезъ минуту сказала:

— Смотри во мракъ. Выплыли они на поверхность?

— О, кого Кабурру схватитъ, того уже не пуститъ. Можетъ быть, когда-нибудь ихъ выкинутъ воды рки Фратъ, а можетъ быть они вмст уплывутъ въ море…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Царская галера вступала уже въ дворцовый каналъ, адоны гнали уже невольниковъ съ работъ въ ихъ сараи, Синъ уже выплылъ на небо, своимъ зеленымъ свтомъ озаряя рощи, пальмовые лса и рчныя глубины, когда вдругъ подавляемыя чувства хабировъ прорвались неудержимымъ потокомъ. Въ сараяхъ царило странное упоеніе, невольники содрогались отъ конвульсивнаго смха, обнимались, плясали, а на устахъ у нихъ неизмнно появлялись только два слова: ‘Кубатти’, ‘Кабурру’, ‘Кубатти’, ‘Кабурру’. У берега же рки Идиглатъ въ отдаленіи загремла псня и поплылъ по вод хабирскій напвъ:

‘О, Ягъ! Настроилъ арфу я,

Пою и, полный вдохновенья,

Въ псалмахъ превозношу Тебя

Превыше всхъ Боговъ въ хваленьи.

Аллелу-Ягъ!… Къ моей мольб

Склонилъ Ты благостное ухо,

И мощной дланью подкрпилъ

Вс силы моего ты духа.

Вщаетъ правду твой глаголъ

Сквозь сумракъ, недоступный взорамъ

И ницъ во прахъ упалъ народъ

Передъ Господнимъ приговоромъ’.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Оребъ уже завился. Его борода уложена была въ искусныя букли, а около ушей виднлись колечки и равномрныя петельки. Отъ него струилось благоуханіе драгоцнныхъ масдъ, а одежду онъ надлъ праздничную, самую лучшую, которую имлъ въ обладаніи, и все-таки онъ съ безпокойствомъ посматривалъ на звзды, загорающіяся въ неб, а его блдныя губы нтъ-нтъ да и бросали вопросъ привратнику.

— Возвратился ли Кабурру?

Но каждый разъ онъ получалъ отрицательный отвтъ.

Тогда онъ опоясался короткимъ мечомъ, спряталъ за пазуху знаменитый ножъ и старался подавить въ себ безпокойство, которое возрастало съ каждою минутою. Колесница давно уже ожидала его передъ туртанеемъ, кони ржали и били копытами о землю, а Оребъ все никакъ не могъ собраться съ отвагой, и съ большимъ гнвомъ напиралъ на привратника:

— Разв Кабурру еще не возвратился?

Въ это время послышался конскій топотъ. Пріхалъ на своей колесниц туртанъ Мутаннаби.

— Я вступаю въ твой домъ.

— Ты дешь во дворецъ?

— Да. Отпусти свою колесницу, подемъ вмст.

— Меня ожидаютъ важныя извстія.

— И я хотлъ подлиться съ тобою важнымъ извстіемъ. Теб извстно, что въ прошлую ночь таинственнымъ образомъ исчезъ туртанъ Каши. А не дальше, какъ два часа тому назадъ туртанъ Кубатти утонулъ въ пучинахъ рки Идиглатъ.

Оребъ облегченно вздохнулъ. Онъ тотчасъ же понялъ, почему Кабурру не возвратился.

— Что ты скажешь на это, туртанъ?

— Я возсяду въ колесницу рядомъ съ тобою.

— Стоитъ хорошенько обдумать эти странныя событія.

Оребъ помстился на колесниц рядомъ съ Мутаннаби, возница подобралъ вожжи, кони помчались вдоль аллеи, а колесница тихо катилась на своихъ тростниковыхъ колесахъ, изрдка поскрипывая въ спайкахъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Изъ царскихъ кухонь шли процессіи ярко разодтыхъ невольниковъ и несли въ драгоцнныхъ сосудахъ разнообразнйшія яства.

Невольники слдовали одинъ за другимъ.

Шла процессія, несущая различныхъ птицъ изъ окрестности и изъ странъ очень отдаленныхъ. Шла процессія, несущая разную дичину. Шли процессіи, несущія печенья и сласти. Музыка играла такимъ образомъ, что процессіи эти выступали въ тактъ, подвигаясь необыкновенно торжественно и съ великимъ благоговніемъ. Шли точно такъ же процессіи, очень длинныя, несущія сосуды, кубки и чаши на перемну. И шли процессіи невольницъ, помахивающихъ опахалами изъ павлиньихъ, страусовыхъ перьевъ и изъ перьевъ ибиса. И еще отовсюду появлялись процессіи мальчиковъ съ полными корзинами цвтовъ разнообразныхъ и сильно благоухающихъ.

Издалека дворецъ Адаръ-Малика представлялся какою-то сказкою, сверкающею всми оттнками. Онъ переливался на земл всми цвтами, какъ на неб переливается великая звзда Кимахъ. Онъ весь гремлъ пснями и звуками инструментовъ, какъ въ цвтущемъ мсяц Зивъ гремятъ птичьими голосами склоны горъ Лабна.

И вотъ, возставали пророки завистливыхъ хабирскихъ племенъ, которые Гекалъ называли городомъ всюду царящаго разврата и всяческаго нечестія. Они постоянно предрекали, что ихъ Ягъ снизошлетъ огненный дождь на этотъ городъ и его пвучіе сады.

Но вмсто огненныхъ дождей на городъ падали благодатные дожди, освжающіе всю природу, а вмсто уничтоженія появлялось все новое богатство, роскошь и могущество.

Хабирскіе пророки! Вы находите прелесть во власяницахъ и пыли, которая цлыми слоями осаждается на вашихъ незавитыхъ бородахъ.

Вмсто веселья вы находите наслажденіе въ грусти, а вмсто упоенія пляской постоянно раздираете свои одежды.

Пляши, дочь Гекала, и радуйся! Пляши, два, рожденная на берегахъ рки Идиглатъ!

И ты, гекальскій юноша, хватайся за арфу, а потомъ за чашу жидкаго рубина, потомъ обнимай стройный станъ своей возлюбленной, потомъ снова бери арфу, бери чашу поперемнно, до скончанія твоихъ дней.

Пророки пустыни говорятъ, что одна минута размышленія и добрыхъ длъ стоитъ дороже, чмъ вс наслажденія Гекала. Но они говорятъ неправду. Одна минута наслажденій Гекала стоитъ дороже, чмъ вс долгіе часы поклоненія Ягу, исчисленія путей звзды Нергаль, Геди и Гелель, или ломанья головы надъ тмъ, почему существуетъ все, что существуетъ, и почему все существуетъ такъ, какъ оно есть.

Грусти же, хабирскій пророкъ, коли грусть составляетъ глубоко скрытое ядро твоего наслажденія.

Обрастай грязью и длайся косымъ отъ вчныхъ угрозъ, которыми сверкаютъ твои очи.

Но знай и то, что пріятна чаша вина, и что оно обращается въ дивный огонь, коль скоро къ нему примшаешь хоть каплю красной человческой ‘души’.

Тогда отдается въ пляск безумію дочь Гекала, а всякій туртанъ становится подобнымъ богу Таммузу.

А такъ какъ ты не знаешь, кто примшиваетъ каплю ‘души’ въ твою чашу, то скуки мста нтъ, и ты пляшешь, не зная, будешь ли плясать завтра. Ничто такъ таинственно не сжимаетъ сердца, какъ неувренность въ завтрашнемъ дн. Только тогда наслажденіе стремится достигнуть своихъ высшихъ предловъ, а любовь подшоптываетъ: памятуй о неизвстности завтрашняго дня!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

На золотомъ трон сидитъ царица, по бокамъ ея стоятъ туртаны Оребъ и Мутаннаби, а у ея стопъ лежитъ Тамара съ лицомъ, скрытымъ въ ладоняхъ, чтобы ея очей не осквернялъ видъ гекальскихъ наслажденій. За балдахиномъ же стоитъ угрюмый Зеебъ съ волчьимъ лицомъ и волчьими глазами, не отнимая руки отъ рукоятки ножа.

Какъ ряды киннамоновыхъ втокъ, тянутся полчища обнаженныхъ двъ, какъ гирлянда цвтовъ гранаты, съ ними сплетаются хоры юношей.

Оребъ до безумія веселъ и, не сводя глазъ, съ вожделніемъ смотритъ на Зибею. Зато Мутаннаби блденъ, и потъ крупными каплями выступаетъ на его лбу.

Въ воздух передъ нимъ носится смерть двухъ туртановъ.

А надъ Оребомъ въ воздух носится кровавое наслажденіе, потому что онъ освободился отъ двухъ завистниковъ.

Въ воздух передъ Зибеей носится страстное вожделніе то къ тому, то къ другому, взоръ ея гонится то за тмъ, то за другимъ юношей, то схватываетъ движеніе двушки, которой она еще до сихъ поръ не знала, то останавливается на сладострастномъ изгиб чьего-нибудь тла.

И только передъ закрытыми глазами Тамары проходятъ пурпурноокіе Херувимы и черные, отвратительные Демоны, которые со всхъ сторонъ окружаютъ замокъ и чертятъ на его стнахъ три слова: сосчитанъ, взвшенъ, раздленъ…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

‘Я видлъ нын вщій сонъ,

И страхъ мои наполнилъ очи,—

Ко мн съ высотъ спустился онъ

На крыльяхъ непроглядной ночи.

Мн снился Херувимовъ сонмъ

И Демоновъ зловщихъ тучи,

И снился мн огромный дубъ

Съ густой короной и могучей.

Глубоко корни распустилъ

Онъ всюду подъ сырой землею

И сотни городовъ покрылъ

Своей зеленою листвою.

И снизошелъ съ небесъ Святый,

Воскликнулъ громко: Вотъ скира,

Срубите нечестивый дубъ,

Порочный, гибельный для міра!

И изгоните всхъ зврей,

И птицъ, и змй, подъ дубомъ сущихъ,

Въ его отравленныхъ втвяхъ

Позоромъ и грхомъ живущихъ.

Погрязъ въ порокахъ ты своихъ,

Развратенъ тломъ, духомъ гршенъ,

Господень судъ свершится днесь,—

Исчисленъ, раздленъ ты, взвшенъ’…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Въ боковомъ крыл дворца сидитъ на кресл изъ слоновой кости Адаръ-Маликъ, а передъ нимъ стоитъ пустая чаша.

Сегодня онъ не дотрогивается до нея.

Онъ блденъ и очень задумчивъ. Глаза его устремлены въ мозаичный полъ, на которомъ были изображены круги, и кружки, и многоугольники, и различныя фигуры.

Въ отдаленіи шести шаговъ отъ него стоитъ Айя. Его густыя брови почти совсмъ скрываютъ его синіе глаза.

По садамъ плывутъ звуки инструментовъ, и пніе, и смхъ, и великій шумъ непрекращающагося веселья.

Айя говоритъ, а Адаръ-Маликъ слушаетъ.

Айя говоритъ такъ:

— Ты слышишь, царь, что длается вокругъ тебя. Синъ долго смотрлъ на это. Смотрлъ лвымъ окомъ и молчалъ. И смотрлъ правымъ и недоумвалъ. Наконецъ смотрлъ обоими очами и спрашивалъ: неужели это Адаръ-Маликъ, мой потомокъ, считается владыкою Гекала! Неужели наслдственная мудрость царитъ еще надъ его балдахиномъ, а изъ крестика, который онъ носитъ на своей груди, струится еще огонь и свтъ разума? Долго можно было терпть, и не одно терпть слдуетъ. Но смотри: двое твоихъ туртановъ пало отъ невдомой руки, а за другими въ эту минуту, можетъ быть, ходитъ смерть, какъ алкающій левъ? Безумствуетъ Гекалъ. Изнженность сначала ходила только по домамъ и храмамъ, но нын вторгулась въ туртанеи и палатки твоихъ воиновъ. Ослабла рука вооруженнаго мужа, и оружіе выпало изъ ослабвшихъ пальцевъ. Рука схватываетъ цитру и пищалку, а вмсто военнаго щита ты у воиновъ видишь только цвты и чаши. Даже старцы, которые измряли пути звздъ, преобразились въ легкомысленныхъ юношей и, вмсто того, чтобы стремиться къ знанію, гоняются за прелестницами. Святой религіозный танецъ сталъ уже танцемъ распущенности, а религіозная псня существуетъ только для того, чтобы разжигать нечистыя страсти. Какъ измнилась Зибея! Какимъ зловщимъ блескомъ свтится Звзда Гекала! Разв такою была богобоязненная Саммурамантъ, или кроткая Нана? Зибея стала вдохновительницей любодянія и внесла между туртановъ пламя зависти. Знай же, что это Кубатти бросился съ ножомъ въ рукахъ на туртана Каши. И то узнай, что Кубарру, евнухъ туртана Ореба, схвативъ туртана Кубатти, погрузился вмст съ нимъ въ пучины рки Идиглатъ. Тотъ же Оребъ, палимый любострастіемъ, отрываетъ стражей отъ твоей сверкающей супруги, ввергаетъ ихъ въ яму, чтобъ безпрепятственно провести съ Зибеей время, любви посвященное. А тмъ временемъ твой дворъ стоитъ подъ пилономъ, весь, сановники, жрецы, туртаны. Восходитъ новый день, а ихъ нтъ. Появляешься ты, тебя обманываютъ передъ лицомъ всего двора, который потомъ, въ уголк, непристойно подсмивается надъ тобою и осыпаетъ тебя позорящими тебя издвательствами. Да и сейчасъ, когда ты слушаешь мои жалобы, безумныя пляски, звонъ чашъ и краденая любовь справляютъ дни своей разнузданной свободы. Поистин, можно поврить тому, что пророчитъ намъ хабирская голытьба, которая занимается прорытіемъ канала, завистливо и враждебно поглядывая на гекальскіе сады: исчислено и взвшено, но, владыка, оно можетъ быть точно такъ же и раздлено! Растетъ Вавилонъ и Ниневія растетъ. Среди племенъ пустыни постоянно замчаются какіе-то подозрительныя движенія. Подобныя бури появляются неожиданно и уничтожаютъ все, что повстрчаютъ по дорог своего непобдимаго дуновенія. Что исчислено и взвшено, то можетъ быть раздлено раньше, чмъ можетъ предвидть самый проницательный умъ?

Такъ говорилъ Айя. Въ его словахъ слышалось что-то, напоминающее карканье ворона. Адаръ-Маликъ слушалъ, отъ времени до времени только хватаясь за завитую бороду.

Наконецъ, онъ поднялъ съ мозаичнаго пола свои царственныя очи и проницательно уставился ими въ лицо туртана евнуховъ.

— Если бы я вглядлся въ твои слова, какой совтъ ты далъ бы мн?

Айя отвтилъ не сразу.

Прежде всего, онъ долго смотрлъ на лицо царя, чтобы отгадать, какое впечатлніе произвели на него его выводы. А когда онъ понялъ уже это, то долго размышлялъ, въ какія слова ему облечь свой совтъ. А потомъ онъ еще разъ началъ изслдовать, дйствительно ли его совтъ будетъ данъ во-время.

Но когда онъ уже отдалъ себ отчетъ во всемъ этомъ, то раскрылъ свои ястребиныя уста и изрекъ такое слово:

— Туртанъ Оребъ долженъ уйти съ своего мста и исчезнуть.

Адаръ-Маликъ взялъ пустую чашу и слегка стукнулъ ею объ алебастровый столъ, въ то же самое время кивнувъ головою въ знакъ того, что такъ и должно быть.

Тогда Айя сказалъ снова:

— Уйти съ своего мста и исчезнуть долженъ и туртанъ Maтаннуби, руки котораго и теперь уже обезсилены заразою нечестивой страсти.

Адаръ-Маликъ думалъ съ минуту, но потомъ взялъ въ руки пустую чашу, слегка стукнулъ ею объ алебастровый столъ и очень серьезно кивнулъ головою въ знакъ того, что такъ и должно быть.

Тогда Айя, подавляя духъ, который такъ и рвался изъ его груди, сказалъ:

— Въ лвомъ крыл дворца ты замкнешь Зибею съ ея невольницами и отдашь ее подъ надзоръ такого безстрастнаго туртана, какимъ есть Зеебъ.

Адаръ-Маликъ въ третій разъ взялъ пустую чашу, стукнулъ ею объ алебастровый столъ и весьма ршительно кивнулъ головою въ знакъ того, что этого-то именно онъ и хотлъ.

Тогда Айя сложилъ руки на груди въ Знакъ жизни, отвсилъ поясной поклонъ и, обращаясь къ полу, испещренному кругами и кружками, многоугольниками и различными линіями, проговорилъ:

— Твоего самаго покорнйшаго слугу, наимене страстнаго, ты сдлаешь туртаномъ туртановъ, дабы онъ замщалъ вс мста людьми по своему выбору и подкрпилъ бы валящуюся башню твоего царствованія.

Адаръ-Маликъ поднялъ пустую чашу и съ великою торжественностью троекратно стукнулъ ею объ алебастровый столъ.

Тогда Айя выпрямился, а по его ястребиному лицу промелькнула улыбка ничмъ не сдерживаемаго торжества.

Адаръ-Маликъ ударилъ въ ладоши.

На порог появился начальникъ его личной стражи. А-даръ-Маликъ обратилъ лицо въ пространство и отдалъ слдующее приказаніе:

— Айя, туртанъ туртановъ, съ этой минуты получаетъ власть надо всми войсками, сановниками, храмами и надо всмъ городомъ Гекаломъ. Черезъ него всмъ будетъ объявляться моя воля. Что онъ ни прикажетъ, все должно быть исполнено. И это должно быть вплоть до моего послдующаго распоряженія.

Айя во время этихъ словъ снова согнулся въ дугу и какъ будто бы всматривался въ рисунокъ мозаики пола, во вс эти кружки, круги, многоугольники и разныя чудачливыя фигуры, но на самомъ дл наблюдалъ, какъ начальникъ стражи приметъ этотъ приказъ.

Но лицо начальника стражи было словно каменное и не выражало ничего. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Видалъ ли ты когда-нибудь орла, сваливающагося съ неба на безпечное стадо газелей? Он беззаботно щипали траву, плясали, уставившись другъ къ другу рогами, какъ вдругъ среди нихъ появилась тревога, и он разсыпаются во вс стороны или сбиваются въ кучку съ жалобнымъ блеяніемъ?

А видлъ ли ты, какая тревога падаетъ на развеселившуюся толпу, какъ пирующіе выскакиваютъ изъ-за столовъ, какъ выпускаютъ изъ рукъ граненый хрусталь, который разбивается о полъ, какъ опрокидываютъ стулья и, задвая о пиршественныя ложа, падаютъ сами, еще боле увеличивая общій безпорядокъ?

Танцовщицы бгутъ, какъ испуганныя перепелки, а музыканты, — зачмъ они бросаютъ свои инструменты и прячутъ свои лица въ пушистыхъ коврахъ?

Вотъ такое-то именно и произошло замшательство, когда во время сладострастнаго пиршества какъ съ неба свалился Айя во глав отряда воиновъ и безцеремонно протискивался черезъ толпу, къ балдахину, чтобы захватить туртановъ Ореба и Мутаннаби.

Но т не привыкли отдавать себя, какъ бараны пастухамъ на закланіе. Не прошло и минуты, какъ каждый изъ нихъ держалъ уже въ правой своей рук мечъ, а въ лвой ножъ.

Изъ груди каждаго вырвалось могучее рычаніе. Рычаніе это дошло до слуха ихъ воиновъ, которые еще не знали ничего о распоряженіи царя.

И вотъ, въ двери, въ окна, изъ-за колоннъ начали стекаться другія полчища, сверкая мечами, копьями, натягивая луки.

Айя, поднявъ голову надъ клубящеюся толпой, каркнулъ въ сторону балдахина:

— Зеебъ!

Они мимолетно обмнялись взглядами. И вотъ Зеебъ, схвативши Зибею поперекъ стана, поднялъ ее, а потомъ его со всхъ сторонъ окружилъ полкъ евнуховъ, которые только и дожидались этого движенія.

Засверкали мечи, засвистали стрлы, а къ запаху цвтовъ и благовоній началъ примшиваться острый запахъ крови, распространяя вокругъ удушливый туманъ и окутывая вс предметы багровыми испареніями.

Но Оребъ, который обладалъ необыкновенно зоркимъ взглядомъ, замтилъ, что на сторону Айи переходятъ все боле увеличивающіеся ряды воиновъ и что при двор совершился какой-то неожиданный и неблагопріятный для него переворотъ. Его удивляло только то, что и на Мутаннаби съ ожесточеніемъ набросились осы Айи, направляя противъ него свои острыя жала. Тогда онъ крикнулъ Мутаннаби, чтобы тотъ держалъ себя на-сторож. Окруженные врными союзниками, они направлялись влво, по направленію къ двору.

Это движеніе удалось имъ. Незалченные вслдствіе общаго переполоха, они пробрались на дворъ и достигли колесницы Мутаннаби. Колесница какъ вихрь понесла ихъ по садамъ, по аллеямъ, по улицамъ, вплоть до туртанея главнаго предводителя войскъ.

Но туда ихъ не впустили.

Тогда они помчались въ туртаней Ореба. Но и тутъ передъ воротами стояла стража, которая заявила имъ, что имъ не приказано впускать кого-нибудь. Солдаты Ореба не узнавали мы притворялись,— для него это было боле благопріятно,— что не узнаютъ его.

Туртаны ршительно недоумвали, куда имъ направиться.

Но надъ Гекаломъ уже носились какіе-то крики, слышенъ былъ шумъ тяжело передвигающихся войскъ, голоса какой-то команды.

Они посмотрли другъ на друга и почти единовременно произнесли одно слово, которое сулило имъ хоть какую-нибудь надежду.

— Пустыня…

Возница подобралъ вожжи, и кони бшенымъ аллюромъ помчали колесницу. Они приближались къ Восточнымъ воротамъ.

Но и эти ворота были заперты, а передъ ними стоялъ отрядъ воиновъ съ выставленными впередъ копьями.

Возница почти на одномъ мст повернулъ и направилъ колесницу въ другую сторону. Оставались ворота Сина.

Оказалось, что и т были заперты.

Оребъ заскрежеталъ зубами:

— Насъ заперли и хотятъ поймать!

Мутаннаби же крикнулъ возниц:

— Позжай въ сторону Идиглата.

Кони понеслись, какъ на крыльяхъ. Колесница чуть не поднималась на воздухъ. По стнамъ, сбоку, летла за ними вслдъ какая-то чудовищная тнь, словно черный змй о восьми ногахъ, а за нимъ сбившіеся въ клубокъ три человческихъ фигуры.

Они уже въхали въ аллею, ведущую къ рк. Вотъ и Идиглатъ маячитъ передъ ними, переливаясь шумливыми волнами съ зловщимъ ропотомъ.

Движеніе воздуха оглушало, туча пыли вздымалась за бгущими. Вдругъ Оребъ выхватилъ вожжи изъ рукъ возницы, а его самого оттолкнулъ назадъ.

Еще минута, и вокругъ нихъ заклокоталъ настоящій потопъ. Оребъ потерялъ сознаніе, что длается. Онъ только точно клещами впился въ вожжи, а грудью припалъ къ передку колесницы. Надъ его головою переливались волны, у него уже нехватало дыханія, но съ сверхъестественной силой кони въ своемъ безумномъ размах шли все впередъ и впередъ…

Оребъ лишился было чувствъ, но вдругъ почувствовалъ, какъ до его лица коснулось прикосновеніе втра. Онъ жадно вздохнулъ.

Кони мчались по какому-то синему пространству. Оребъ осмотрлся. На колесниц онъ былъ одинъ.

Взмыленные кони тяжело дышали. Оребъ посмотрлъ на руки, въ которыхъ сразу почувствовалъ сильную боль. Вожжи впились ему въ ладони. Он были въ крови.

Оребъ наклонился впередъ, отпуская боле свободно вожжи, и кони тотчасъ же уменьшили свой бгъ.

Тогда туртанъ оглянулся назадъ.

Гекалъ уже изчезалъ въ отдаленіи. Посмотрлъ онъ впередъ,— передъ нимъ развертывалась пустыня.

Онъ все дальше и дальше углублялся въ нее.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Въ слдующіе дни, когда вечеромъ Шаманъ удалялся въ свою гору, которая называлась Дуль-Азагъ, среди хабирскихъ невольниковъ, работающихъ у канала, раздавалась слдующая пснь:

‘Когда съ мольбой падемъ мы ницъ

Передъ твоей, о, Ягъ, десницей,

Мы вримъ, грхъ падетъ во прахъ

И зло восплатится сторицей.

Ударитъ громко мечъ о мечъ

И тетивою дрогнутъ луки…

О, Уръ-Шалемъ! коль это ложь,

Пусть у меня усохнутъ руки…

Свирпо левъ на льва рычитъ,

Свирпо змія змій кусаетъ,

На башню налетаетъ вихрь

И въ основаніи качаетъ…

Въ Сіонъ вернется Божій людъ,

О, Уръ-Шалемъ! Не будетъ такъ,

Пусть у меня усохнутъ руки’.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Дочь Гекала, какъ измнился твой ликъ!

Какъ измнился твой городъ!

Въ твоихъ садахъ не раздаются уже бряцанія струнъ и свистъ пищалокъ.

Инструменты отзываются только во храмахъ и палаткахъ вооруженнаго мужа.

И ни одна стопа не пляшетъ среди садовъ около прудовъ. Священные танцы вернулись въ храмы и тшатъ только обличія боговъ.

Какъ скромны твои пиры!

Гд маленькія птички? Гд вс эти перепелки, голуби? Гд эти миски пирожковъ и печеній?

А вино твое гд, этотъ жидкій рубинъ?

Дочь Гекала, тебя и узнать невозможно!

Ибо Айя, туртанъ туртановъ, направляетъ твои пути. А онъ — евнухъ.

Онъ засадилъ тебя за прялку и приказалъ теб ткать одежды. Ты должна работать, дочь Гекала, хотя создана для наслажденій.

Старцы возвратились на свои высокія башни, взялись за ваяла и снова на кирпичахъ изскаютъ свои знаки. Точно также они вычисляютъ пути звздъ, забывъ погоню за прелестницами.

Воины не облекаются въ роскошныя одежды, а на вино взираютъ съ отвращеніемъ. Они только упражняются во владніи оружіемъ, и постоянно натягиваютъ лукъ ради опыта.

Суровы они, неласковы, улыбка покинула ихъ уста. Они должны быть жестки и незнакомы съ наслажденіемъ.

Ни одна легкомысленная псня боле не оскверняетъ устъ, псня о прелести женскаго тла, псня о наслажденіяхъ любви и псня о ревнивомъ муж, надъ которымъ вс смются, а самъ онъ еще ни о чемъ не знаетъ.

Женщины отдлены отъ мужчинъ, живутъ порознь, а на лица надваютъ покрывала, ибо отъ каждаго лица проходящаго мужчины исходитъ непреоборимое очарованіе и ведетъ къ несчастію.

Ведетъ къ похищенію женъ, къ мужеубійству и всеобщему замшательству.

Всюду должно царствовать только одно согласіе, ладъ. Ладъ во всемъ.

Ладъ въ труд и ладъ въ отдых. Ладъ въ посв и ладъ въ собираніи плодовъ. Ладъ въ вожделніи и ладъ въ самоотреченіи.

Ладъ въ творчеств и ладъ въ разрушеніи. Ладъ въ поискахъ любви и ладъ въ пользованіи этою любовью.

Ладъ во вдохновеніи и ладъ въ наслажденіи плодами этого вдохновенія.

Такъ поучалъ туртанъ туртановъ, Айя — что значитъ ястребъ,— главный евнухъ, нын воля Адаръ-Малика.

Воля и голова. Голова и сердце. Разумъ государства и разумъ каждаго подданнаго.

И водворилъ Айя повсюду свои порядки.

Самъ онъ принялъ начальство надо всми войсками, и власть эту не длилъ ни съ кмъ. Онъ сказалъ самому себ: тогда только хорошо, когда власть находится въ однхъ рукахъ, и хорошо, если эти руки будутъ мои.

А потомъ на вс высшія должности онъ назначалъ только однихъ евнуховъ.

Итакъ, евнухъ Киламцахъ завдывалъ изслдованіемъ путей, которые звзды свершаютъ по ночному небу.

А евнухъ Хардиспи принялъ въ свое завдываніе вс зданія, которыя воздвигались.

Евнухъ же Хархаръ занялся окончаніемъ канала, который долженъ былъ опоясать столицу широкимъ воднымъ объятіемъ.

Такъ же евнухъ Тиль-Бирсипъ занимался писаніемъ хроникъ и царскихъ указовъ.

Танцамъ и вообще всякимъ изящнымъ искусствамъ обучалъ евнухъ Нагиту.

Обученіемъ двицъ, окружающихъ царицу, хорошимъ манерамъ и веденію хозяйства занялся евнухъ Хупапану.

Всхъ же скульпторовъ, живописцевъ и составителей гимновъ взялъ подъ свое исключительное покровительство евнухъ Анзанъ, который ввелъ хорошій стиль и необыкновенную умренность.

Евнухъ Мухезибъ принялся за составленіе законовъ, которые вникали въ каждую подробность жизни, во вс занятія и намренія, осуществленныя и даже неосуществившіяся.

Гекалъ, городъ трутней и назойливыхъ шершней, превратился въ пчелиный улей, отличающійся великимъ ладомъ, ни въ чемъ не измняющимся, долженствующимъ существовать вка и тысячелтія.

Ладомъ и порядкомъ, которымъ держатся небеса и земля, котораго недоставало въ Гекал при сластолюбивыхъ туртанахъ, кровожадныхъ и весьма страстныхъ, и который наступилъ нын, въ эпоху, названную позднйшими лтописцами разныхъ народовъ эпохою евнуховъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И вотъ, спустя нсколько лтъ, ладъ чисто вншній, становился также ладомъ и внутреннимъ.

Изъ рукъ и ногъ онъ переходилъ въ умы и души.

Воцарилась необычайная тупость.

Гекалъ, прекрасный городъ, который дышалъ вчною весною, сталъ подобенъ преждевременно увядающей осени.

Каждый цвтокъ, нарисованный на стн, былъ мертвый, каждый гимнъ, которымъ оглашались храмы, былъ очень торжествененъ, но и очень скученъ.

Каждая хроника, которую молодое поколніе должно было читать въ школахъ, дйствовала, какъ превосходнйшее усыпительное средство.

Молодое поколніе въ этихъ школахъ заучивало гимны богамъ и богинямъ, написаннымъ евнухами.

Гимны эти были полны благочестія, но составлялись они безъ всякаго смысла, и такимъ образомъ блестящее краснорчіе гекальское начинало мало-по-малу исчезать.

Псни, которыя наигрывались на разныхъ инструментахъ, были очень мудры, но въ нихъ уже не шумли втры мсяца Нинибъ, не слышно въ нихъ было щебетанія птицъ, не струилось отъ нихъ благоуханіе, какъ это было раньше.

Священные танцы были очень пристойны, но тмъ не мене, танцовщицы среди пляски не разъ звали, а жрецы, въ прежнее время такъ жадно посматривавшіе на танцующихъ, теперь только широко таращили свои воловьи глаза.

Въ пищу употреблялись вещи простыя, но ли очень много. Люди жирли и становились тучными.

Противъ этого и даже самъ туртанъ туртановъ не могъ найти никакого средства.

И дти стали рождаться какія-то особенныя.

Лбы у нихъ были необыкновенно низки, лица очень глупы, какъ будто они родились не отъ любви, а отъ скуки, или чего-нибудь врод этого.

Въ тринадцатилтнемъ возраст, когда двушки уже обзаводятся мужьями, а мальчики вступаютъ въ брачный союзъ, ихъ никакимъ способомъ невозможно было обучить даже такимъ простымъ вещамъ, какъ лвый — правый, правый — лвый.

Дти становились молодыми людьми, молодые люди гражданами, и вотъ въ теченіе немногаго числа лтъ городъ жидкаго рубина обратился въ городъ тупости, твердой какъ сіенскій камень.

Даже предсказатели имли инструкціи, какъ смотрть въ будущее. И вотъ, предсказанія ихъ стали безсмысленны, насколько безсмысленно и однообразно ровна небесная лазурь въ полуденный часъ.

Смотришь и ничего не говоришь. Осматриваешься кругомъ и ничего не замчаешь.

Струится только одинъ великій, непрекращающійся блескъ, ослпляющій глаза и не дающій ничего видть. Тотъ необычайный блескъ, какъ объясняли позднйшіе лтописцы,— блескъ эпохи евнуховъ.

Вокругъ росла и измняла свои формы жизнь. Гекалъ оставался неизмннымъ.

Вокругъ являлись новыя условія жизни, а прежнія быстро исчезали. Гекалъ ничего этого не замчалъ.

Ибо онъ любовался только самимъ собою и своимъ необыкновеннымъ ладомъ. А ладомъ этимъ и лучшимъ его нутромъ была незнаемая нигд, незнаемая никому, незнаемая никогда ровная, правильная, безстрастная, скромная, приравнимая къ пчелиному улью, эпоха евнуховъ.

Приравнимая къ улью. Да. Улей, не заботящійся объ остальномъ мір, строитъ свои ячейки, собираетъ медъ, но однако и тамъ летучія работницы развертываютъ свои прозрачныя крылышки, а иногда залетаютъ куда какъ далеко на цвты, за сладкимъ медомъ.

А здсь наступилъ разладъ между пчелами и цвтами.

Цвты не родили меда, а пчелы только лпили изъ добываемаго воска свои ячейки.

Медъ же изъ неизслдованныхъ источниковъ пчеламъ и цвтамъ доставляли евнухи.

И вотъ, когда порою къ такому улью подберется какой-нибудь медвдь и заглянетъ въ него, то уже не сожретъ его, а только повалитъ наземь и истопчетъ, а потомъ пойдетъ дальше, искать другой улей.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Зибея, замкнутая въ лвомъ крыл дворца, начала очень скучать.

А такъ какъ она уже привыкла къ скук, то начала быстро стерться.

А старясь, она почти по цлымъ днямъ спала, даже съ боку на бокъ не поворачиваясь.

У ея изголовья постоянно сидла Тамара съ неразлучной арфой въ рук.

И лишь тогда, когда царица засыпала крпкимъ сномъ и начинала храпть, хабирская невольница, изъ священническаго рода, мысли свои, какъ птицы, выпускала въ пространства, которыя ни одинъ туртанъ не оградилъ стражею.

И вотъ тогда-то, случайно затронувъ струны, она впадала въ необыкновенную тоску.

Тихо, такъ какъ пальцы у нея были необычайно легкіе, она наигрывала Шир-га-Ширимъ великаго царя Шеломоха, и тоскливо напвала:

‘Благоуханье мирры,

Лицо бле манны.

Всхъ двъ ты привлекаешь

Къ себ, о мой желанный!

Шепни свое велнье,

Шепни ты мн украдкой.

И обниму тебя я,

Припавъ въ истом сладкой…’

‘Поистин прекрасна,

Свтла моя подруга.

Подай свою мн руку,

Лицо открой для друга.

Изъ кедра, кипариса

Мой домъ передъ тобою.

Мое широко ложе —

Склонись къ нему главою…’

‘Моя сіяетъ ярко

И блещетъ діадема,

Приди, о мой избранникъ,

Ты къ дщери Уръ-Шалема!

Прекрасенъ другъ мой юный,

Какъ пляшущая серна,—

Приди скорй въ чертоги

Къ своей подруг врной’…

‘Прижму тебя я къ груди,

Приди въ объятья брата,—

Твои прекрасны зубы,

Какъ блые ягнята,

Сверкаетъ ожерелье,

Блеститъ на ше блой,—

Твои прекрасны перси,

Какъ плодъ гранаты сплой’…

‘И ты благоухаешь

Струею аромата,—

Я жду тебя съ разсвтомъ,

Волненіемъ объята.

Твой носъ, какъ кедръ Ливана,

Какъ дубы, крпки ноги…

Приди, о, мой желанный,

Приди въ мои чертоги’…

Однажды Айя, проходя мимо, услыхалъ это тихое, тоскливое пніе. Въ бшенств онъ ворвался во дворецъ, вырвалъ арфу изъ рукъ Тамары, разбилъ ее въ мелкіе куски, а непослушную невольницу приказалъ отдать въ прачки.

Зибея во время этого происшествія даже и не проснулась.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Въ пустыняхъ Шамъ среди кочевыхъ племенъ явился новый пророкъ.

Онъ провозглашалъ величіе и гнвъ бога Ягъ.

Богъ Ягъ раньше обиталъ въ Бабъ-Ил, но этотъ городъ опротивлъ ему, и онъ оставилъ его.

Ибо этотъ городъ былъ городомъ великаго несчастія. Богъ Ягъ ушелъ очень далеко и нын обитаетъ на гор Сина.

А порою онъ нисходитъ въ долину Фаранъ и тамъ собираетъ многочисленныя войска.

Первый слуга его — Мессу. Туртанъ Мессу предводительствуетъ его войсками.

Войска эти неисчислимы. У нихъ блыя крылья, но они ни въ чемъ не похожи на херувимовъ и различныхъ змій, потому что херувимы обладаютъ цвтными крыльями, а зміи крыльевъ вовсе не имютъ.

Они были у нихъ когда-то. Но Ягъ обстригъ ихъ.

Ягъ водворитъ великій порядокъ въ мір и собственно съ этою цлью собираетъ неисчислимыя войска.

Ягъ свершитъ свой судъ. Онъ унизитъ царей всей земли, а дворцы ихъ обратитъ въ развалины.

Ягъ заключилъ договоръ съ избраннымъ народомъ.

‘Я обижу тхъ, которые обижаютъ тебя, уничтожу въ конецъ тхъ, которые уничтожаютъ тебя’.

А какъ высшій богъ не вступаетъ въ союзъ ни съ какими иными богами, такъ и избранный народъ ни съ кмъ въ союзъ вступать не долженъ, чтобы не впасть въ грхъ.

Ягъ уже разослалъ черезъ Мессу своихъ вождей по всему свту и трубнымъ гласомъ возвщаетъ свои велнія.

Изъ трубъ его посланниковъ исходитъ пронзительный звукъ. Гора трепещетъ въ своихъ основаніяхъ, а испуганныя рки текутъ вспять.

— Дрожите передъ Ягомъ! Повинуйтесь его словесамъ! Кто не послушаетъ, тотъ погибнетъ, кто пойдетъ противъ его воли, тотъ пропадетъ!

Такъ гласилъ этотъ пророкъ, и люди толпою внимали ему.

Пустыня начала волноваться. И какъ подъ дуновеніемъ вихря въ разныхъ мстахъ поднимаются тучи пыли, такъ волновались различныя племена, мняли мста своихъ жилищъ, безпокойныя, ожидающія послдней минуты и не знающія, по чему ее можно было бы распознать.

Тогда поднимались огромныя тучи пыли, которыя на подобіе огромныхъ стнъ ходили взадъ и впередъ по пустын, такъ что Саррукинъ въ Ниневіи, а въ Вавилон Бель-Ибни выходили на свои островерхія башни изъ кирпичей, высушенныхъ на солнц, и спрашивали:

— Что бы это могло быть?

Тогда они высылали гонцовъ, но т возвращались рдко. Пустыня обратилась въ какой-то кипящій котелъ. И что попадало въ этотъ котелъ, то погибало.

Но въ этомъ котл клокотали различные элементы. Тамъ много было бглецовъ изъ Вавилона, Ниневіи, Гекала и другихъ городовъ.

Бглецы эти имли большое вліяніе и умли направлять умы по своему желанію. Среди нихъ въ особенности отличался одинъ очень знатный гекальскій бглецъ, котораго пророкъ, предвщающій гнвъ Яга, особенно выдлялъ изъ остальной толпы.

Имя его было Баль-Битъ. Оно обгало вс племена, какъ орелъ, на котораго обращается взоръ каждаго.

Вроятно, раньше онъ назывался иначе. Вроятно, онъ измнилъ свое имя потому, что оно обладало чудодйственной силой. Если его упомянуть передъ крпостью, то крпость падала въ прахъ, а если его произнести у границы какого-нибудь государства, то это государство становилось подвластнымъ произнесшему.

Такого имени не будешь называть напрасно, ибо оно или талисманъ, или великое сокровище.

Нужно его хранить въ тайн до тхъ поръ, пока не придетъ послдняя минута. А когда придетъ эта послдняя минута, это лучше всего было извстно тому, кто служилъ хранилищемъ великаго сокровища.

Имя Баль-Битъ, летя на крыльяхъ всти, дошло и до Гекала. Айя, у котораго спрашивали, что обозначаетъ это имя, отвчалъ:

— Нын имя это обозначаетъ тревогу. А завтра это будетъ пыль, которая пронеслась вдаль.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Однако Айя говорилъ неврно, ибо въ пустын уже не разъ вставала пыль, которая заметала не одинъ городъ.

Пустыня, мать вчныхъ тайнъ, распростирала свои объятія далеко и широко. На ея необъятныхъ пространствахъ крылась свобода.

Мечъ вавилонскій, ниневійскій, гекальскій, мечъ Уру, Уруку, поражалъ ее не разъ, но онъ былъ слишкомъ коротокъ.

Въ Бабъ-Ил, въ Ниневіи, Гекал, Уру, Уруку, Эриду, Ларс, Ниппур правили боги извстные.

Но въ великой пустын, которая называется Тамъ, правилъ богъ незнаемый.

По временамъ являлся какой-нибудь пророкъ и называлъ его Ягъ. А то появлялся другой пророкъ и называлъ его иначе. Но онъ не именемъ правилъ, а только духомъ, который былъ разлитъ въ пустын.

Онъ правилъ при помощи багрянца, который при заход солнца такъ зажигаетъ пески, что все кажется залитымъ кровью. Онъ правилъ при помощи огромныхъ столбовъ праха, которые возставали вдругъ и, крутясь на мст, ходили по пустын вдоль и поперекъ. Онъ правилъ при помощи тишины, которая въ лунную ночь такъ изощряетъ ухо, что псни, распваемыя надъ ркою Фратъ, слышны надъ ркою Тигръ и надъ рками Великій и Малый Зубъ.

Кто усомнился въ польз своихъ дней, надъ водами Идиглата и въ стнахъ Звзды Гекала, кто затосковалъ по ничмъ неограниченной свобод, кому опротивло всяческое правленіе туртановъ, и кто разъ хоть только изъ садовъ, изъ-за окоповъ или стнъ углублялся взоромъ въ пустынную даль, того тянуло туда незнакомое досел очарованіе, отгоняло сонъ съ рсницъ, сдавливало дыханіе, и вотъ, улучивъ подходящую минуту, тотъ обманывалъ стражу, прокрадывался черезъ ворота, калитки, мосты, плотины, или даже просто вплавь переправлялся черезъ коварныя воды Идиглата и бжалъ въ эту великую пустыню, молчаливую, въ этотъ хаосъ широко раскинувшейся матери, у которой, правда, были свои львы, шакалы и разбойники, но которая никому изъ нихъ не давала исключительной власти. Можно было, по крайней мр, защищаться.

Верблюдъ на своихъ легкихъ стопахъ унесъ не одного въ страны, не управляемыя никакимъ владыкою. На быстролетномъ кон не одинъ ушелъ изъ города гнета и насилія.

Пустыня встрчала его однимъ привтомъ: помогай самому себ!

Управляйся какъ хочешь со львами, шакалами и разбойниками. Но когда ты сумешь сдлать это, будешь свободенъ.

Вотъ поэтому-то и мысль подъ войлокомъ кочевой палатки свободне развивается, чмъ подъ рзнымъ потолкомъ Ашура или среди мусурскихъ колоннъ.

Здсь мысль была, какъ невольникъ, который освободился отъ оковъ, какъ птица, выпущенная изъ клтки, какъ втеръ, который если ужъ разъ подуетъ вглубь пустыни, то не остановится.

Тамара, прогнанная отъ царицы, къ которой была очень привязана всей своею мыслью, жаждущей побга, обращалась къ пустын.

И она твердо ршила: или уйти, или коротко покончить съ собою.

Ежедневно съ длинной процессіей прачекъ она ходила къ рк съ кувшиномъ на голов. Такимъ образомъ, она изучила вс аллеи, вс проходы, вс заросли, въ особенности потому, что, плавая на царской галер, она кром того хорошо знала мстность, расположенную за ркою.

Къ побгу она готовилась очень осторожно. Набрала она себ сушеныхъ плодовъ, взяла запасъ хлба, а также глиняный кувшинчикъ небольшихъ размровъ.

И еще она сдлала вотъ что. Очень осторожно она украла у одной изъ музыкантшъ небольшую ассирійскую арфу.

Безъ арфы она не пустилась бы въ пустыню.

Мужъ-Беретъ съ собою мечъ, два арфу. То — оружіе мужа, а другое — оружіе двы.

Ибо Тамара была двственница, до которой никто не касался, потому что, хотя она жила въ самомъ развратнйшемъ город, но все время находилась возл царицы, а потомъ, низвергнутая до положенія прачки, пользовалась всми удобствами эпохи евнуховъ.

Два была Тамара, а двство представлялось хабирской невольниц чмъ-то святымъ.

‘Не дотрогивался до меня никто, не тронетъ и зврь лсной’,— говорила она самой себ.

Она пройдетъ необъятныя пространства, переберется черезъ высочайшія горы, переплыветъ рки неизмримой глубины и все-таки дойдетъ до своего отечества.

Она дойдетъ до Уръ-Шалема.

Стояло новолуніе. Хабирскіе невольники вышли къ рк и пли свои религіозные гимны. Тамара почувствовала, какъ защемило у нея сердце, скрыла подъ одеждою арфу, кувшинчикъ, сушеные овощи, хлбъ изъ царской кухни и вошла въ заросли.

Она внимательно прислушивалась. Всюду царила глубокая тишина. Въ эпоху евнуховъ ночи предназначались для сна. Только гд-то въ густыхъ втвяхъ заливалась птица ашторетъ.

Тамара вышла осторожно, миновала львовъ съ человческими лицами и быковъ съ человческими лицами. Потомъ она долго бжала по аллеямъ, кроясь отъ времени до времени въ тамариксы и внимательно прислушиваясь, не стукнетъ ли гд-нибудь какая-нибудь сандалія.

Наконецъ, она дошла до рки. Вотъ она увидала уже пилонъ, черезъ который входили на мостъ.

Она выглянула изъ-за пальмы. Стража лежала на земл и храпла. Прокрадываясь, какъ пантера, она миновала ихъ, вступила на мостъ, словно тнь, проскользнула на другую сторону, гд снова наткнулась на спящую стражу. Одинъ воинъ лежалъ такъ, что она принуждена была переступить черезъ него. Отъ волненія она сдлала это неосторожно, наступила ему на голень и сама упала.

Но стражникъ только гнвно повернулся, пробормоталъ что-то сквозь сонъ и опять захраплъ.

Тамара, сдерживая дыханіе, прижимаясь къ земл, подождала нсколько минутъ, потомъ удостоврилась, что вокругъ попрежнему царятъ сонъ и молчаніе, и пустилась бжать къ ближайшему пальмовому лсу.

Она облегченно вздохнула. Теперь она была уже у дверей свободы.

По лсу она бжала быстро, чтобы какъ возможно дальше уйти отъ города и возможной погони.

Прошелъ часъ. Лсъ кончился. Потянулись поля и огороды, но растительность, однако, мало-по-малу становилась скуднй, скуднй, и вотъ начался срый камень.

А дальше были только пески, пески и пески.

Срые пески лежали теперь синіе, озаренные слабо искривленнымъ рогомъ луны.

Тамара посмотрла на звзду Геди. Она знала, что по ней мореходы направляютъ свои корабли, а караваны свои пути.

А потомъ она окинула взоромъ отъ востока до заката пески и глубоко вздохнула.

И такъ она шла, шла, шла, какъ бы въ безконечность, не какъ по негостепріимной пустын, а какъ по садамъ своей возлюбленной отчизны.

Она чувствовала себя въ полной безопасности и ни о чемъ не заботилась. Ея мысль бжала передъ нею, опережала ее, летла все впередъ и впередъ.

Только около полуночи по ней пробжала легкая дрожь. Она обернулась разъ и другой.

Ей показалось, что она видитъ два какихъ-то слабыхъ огонька. И все парами, недалеко другъ отъ друга.

Она остановилась. Потомъ присла. Огоньки приближались и внцомъ окружали ее.

Тамара достала арфу. Вдругъ послышался какой-то отрывистый лай.

Тогда она ударила рукой по струнамъ. А посл прелюдіи она начала пть.

Пніе ея звучало необыкновенно таинственно. Въ немъ слышалось веселье и смхъ, и полная беззаботность.

Вокругъ сдлалось почти ясно отъ огоньковъ, а на сторон, противоположной лун, виднлись отвратительныя морды шакаловъ, которые присли на заднія лапы, по временамъ нетерпливо повизгивали, желая напасть на живую добычу и вонзить въ нее свои зубы, но удерживаемые въ отдаленіи тмъ страхомъ, которымъ удерживаетъ мощь человка безразсуднаго звря.

Тамара же, перебирая струны мягкими пальцами, пла:

‘Съ разсвтомъ лучезарнымъ

Въ мой садъ благоуханный

Пришелъ ко мн и обнялъ

Избранникъ мой желанный.

Ты всхъ прекраснй въ мір,

Блистая красотою,

Приди ко мн въ объятья,

Склонись на грудь главою!’

‘Покинемъ пышный городъ,

Уйдемъ съ тобою въ поле,

И будемъ жить въ пустын

Съ тобою, другъ, на вод.

Легки твои движенья,

Твои сіяютъ очи,

И яркимъ свтомъ блещутъ,

Какъ звзды полуночи’.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Наконецъ, все заклокотало въ великой пустын Тамъ, и племена начали сбираться въ огромныя войска.

И какъ изъ котла брызжетъ пна вокругъ и льются потоки кипятка, обжигая неосторожныя руки, такъ и эти племена и народы обрушивались на города, грабили ихъ дотла, а потомъ жгли.

Ужъ пало нсколько вавилонскихъ городовъ, но Бель-Ибни имлъ зоркихъ стражей на своей восьмиэтажной башн. Онъ самъ выступилъ во глав многочисленныхъ полчищъ и образовалъ изъ нихъ нчто врод вала, о который разбивались волны разбушевавшагося элемента.

Элементы эти по очереди ринулись на Ниневійскія владнія, но Саррукинъ такъ же бдительно наблюдалъ съ своей восьмиэтажной башни. И онъ также выставилъ войска, и также самъ на воинской колесниц двинулся впередъ, соорудивъ плотину противъ вражескаго нашествія, и ожидалъ успокоенія.

Ибо вс мудрые владыки знали, что этотъ безумствующій элементъ долженъ самъ выкипть, потому что движеніе совершается по вол Божіей.

Онъ выкипитъ, найдетъ себ для жилища новое мсто, сокрушитъ нсколько царствъ, нсколько городовъ обратитъ въ развалины и, наконецъ, создастъ то, что жрецы называютъ ‘новыми отношеніями’.

Падутъ съ алтарей одни боги, и поставлены будутъ другіе, разсыплются во дворцахъ одни троны, и возстанутъ другіе. Зарзаны будутъ одни туртаны, а мсто ихъ займутъ другіе. И въ пустын произойдутъ какія-то перемны, никмъ не изслдованныя, никакому писаному закону не подчиняющіяся. Но все это вмст дадутъ ‘новыя отношенія’ — и великій котелъ снова на нкоторое время перестанетъ кипть.

И вотъ дло шло только объ одномъ: выдержать взрывъ пара и уцлть среди замшательства. Во-время выставить плотину, твердый щитъ, стну изъ человческихъ грудей, изъ луковъ и мечей.

Великія государства легче могли устоять противъ приближающейся бури, но для малыхъ наступалъ послдній день.

Въ Гекал царило великое безпокойство. Адаръ-Маликъ былъ уже совершенно безсиленъ, а о Зибе почти забыли совсмъ. Старшій ихъ сынъ, Бинъ-Маликъ, котораго училъ изящнымъ манерамъ евнухъ Нагиту, былъ очень неразвитъ и на состязаніяхъ не могъ на колесниц держаться, какъ слдуетъ.

Такимъ образомъ, все свалилось на голову туртана Айя, который каждый день восходилъ на среднихъ размровъ осьмиэтажную башню, устремлялъ взоръ вглубь пустыни и слдилъ за столбами дыма, которые поднимались въ отдаленіи на горизонт.

И вотъ онъ созвалъ на великій совтъ всхъ евнуховъ-туртановъ. По разсмотрніи всего, было ршено, что опасность не особенно грозна, но все-таки часть войска нужно выслать и, слдуя примру Саррукина и Бель-Ибни, оказать противодйствіе бур.

Но боле способные къ интригамъ, чмъ къ живому длу, евнухи, погрязая въ мор кодификаціи новыхъ законовъ, издаваемыхъ на это исключительное время, запоздали ршительно совсмъ, такъ что волна, которая шла изъ пустыни, разлилась вокругъ Гекала и обложила городъ со всхъ сторонъ.

То не была уже дикая орда пустыни. Ею управляла чья-то опытная, твердая рука. Прежде, бывало, приблизившись къ городу, она принималась за штурмъ безпорядочно, безъ знанія военнаго дла, не имя никакого понятія, какъ берутся крпости. На нихъ сыпались стрлы, лились потоки кипятка, и вотъ штурмъ отъ крпкаго города бывалъ отбитъ.

Вторымъ способомъ бывала попытка сморить городъ голодомъ. Но города имли въ своихъ предлахъ значительныя пространства, которыя обыкновенно засвались хлбомъ. Запасы же хлба не исчерпывались отъ одного урожая до другого.

Третій способъ — измна. Правда, навьюченнаго золотомъ осла черезъ пилонъ моста дикая орда не посылала, потому что если бы и обладала золотомъ, то была настолько жадна, что не разсталась бы съ нимъ, какія бы выгоды ни сулило имъ будущее.

На этотъ разъ ни къ одному изъ этихъ средствъ не прибгали. Орда кочевниковъ имла не только руки, но и голову, которая управляла этими руками.

Не богъ ли Ягъ спустился съ горы Сина и покинулъ роскошную долину Фаранъ? Или, можетъ быть, Мессу, великій законодатель, перешелъ громадное пространство и предсталъ во глав дтей пустыни?

Туча кочевниковъ, окруживши Гекалъ со всхъ сторонъ, какъ будто бы не предпринимала никакихъ приготовленій къ штурму. Она только жгла костры, срубая пальмы и тамариксы и уничтожая великолпные сады.

Только при истокахъ рки замчалось необычайное движеніе. Айя съ высоты башни внимательно слдилъ за этимъ подозрительнымъ движеніемъ. Онъ призвалъ также Зееба, чтобы и онъ смотрлъ, такъ какъ самъ Айя имлъ взоръ уже до нкоторой степени притупленный.

И только черезъ нсколько дней они убдились въ томъ, что происходитъ.

Неисчислимая толпа кочевниковъ на протяженіи цлой мили копала новый каналъ, чтобы отвести въ него воды рки Идиглатъ и такимъ образомъ лишить городъ воды.

Айя содрогнулся. И Зеебъ также началъ дрожать. Призвали на совщаніе всхъ евнуховъ.

Первымъ прибылъ евнухъ Килампахъ, изслдующій пути звздъ. Вторымъ прибылъ евнухъ Хардиспи, завдующій всми сооруженіями. Третьимъ прибылъ евнухъ Хархаръ, который занимался работами у каналовъ. И этотъ въ данную минуту былъ самымъ необходимымъ въ совт. Четвертымъ прибылъ евнухъ Гиль-Башибъ, главный лтописецъ. Пятымъ прибылъ евнухъ Витъ-Якипъ, управляющій хорами и всякой музыкой. Шестымъ прибылъ Хупапану, обучающій хорошимъ манерамъ и гладкости слога. Седьмымъ прибылъ евнухъ Мухезибъ, составляющій законы, которые однако въ настоящую минуту не имли никакого значенія, потому что времена закона миновали и наступили времена силы.

Гекалъ, городъ великаго, никогда неизмняющагося, вка и тысячелтія долженствующаго существовать лада и порядка,— смотри, что дется!

На совщаніе прибылъ также Бенъ-Маликъ. Онъ слъ на золотое кресло и смотрлъ въ лицо каждому туртану, когда тотъ говорилъ, а когда умолкалъ, то вертлъ только пальцами, а по временамъ даже и звалъ.

Было постановлено, что въ слдующую ночь войска сдлаютъ неожиданную вылазку на толпы, занимающіяся прорытіемъ новаго канала, разобьютъ ихъ на-голову и возвратятся въ городъ. На кочевниковъ несомннно нападетъ замшательство. А потомъ,— будетъ видно.

Но однако какое-то измнническое ухо ловило вс намренія и выносило ихъ за стны. И вотъ, въ слдующую ночь гекальское войско во время вылазки само попало въ засаду и понесло огромное пораженіе.

Такая же точно вылазка, предпринятая еще какою-то ночью, имла такія же послдствія.

Айя задумался. Онъ чуялъ измну и умлъ найти ее тамъ, гд она естественно должна была зародиться.

Онъ обратилъ вниманіе на хабирскихъ невольниковъ. Онъ приказалъ учинить за ними особенно бдительный надзоръ, а тхъ изъ нихъ, которые считались наиболе вліятельными, приказалъ посадить на колъ.

Но бду это ничуть не отвращало. Въ одну ночь къ туртану туртановъ вторгнулась стража и заявила ему, что среди хабирскихъ невольниковъ — явный бунтъ.

Айя схватилъ мечъ и бшено кинулся во глав воиновъ, чтобы, какъ онъ поклялся самому себ, искоренить это гнусное племя.

Но коротокъ былъ разумъ евнуха. Вдругъ съ другой стороны города вспыхнуло огромное зарево, и раздался ужасающій шумъ.

Хабирскій бунтъ былъ только хитростью, долженствующею отвлечь вниманіе осажденныхъ въ другую сторону. Неизвстный вождь рати пустыни единовременно предпринялъ штурмъ города съ противоположной стороны, и вскор взбшенный человческій элементъ залилъ Гекалъ, словно клокочущій потокъ.

Онъ ворвался въ него черезъ узкій проломъ, по при этомъ все шире и шире разрушалъ стны, продлывая для себя все большее и большее русло.

То была словно огненная рка, которая зажигаетъ все, до чего не коснется.

Дочь Гекала! Вотъ наступилъ твой послдній день! Воды рки Идиглатъ, въ зеркал вашихъ водъ уже не будетъ смотрться прекрасная дочь Гекала!

Но во глав этого огненнаго потока, этого воспламененнаго человческаго элемента мчался ураганъ, который во всякомъ случа придерживался какого-нибудь порядка.

И вотъ отдлъ на колесницахъ вокругъ царскаго дворца разставилъ сильную стражу, наконецъ, какъ будто хорошо зная расположеніе города, направился прямо къ туртанею Айи.

Туртанъ туртановъ въ это время сражался на другомъ конц города, но, пораженный въ грудь брошеннымъ камнемъ, упалъ. Слуги посадили его въ колесницу и отвезли въ туртаней.

И прибыли-то они именно тогда, когда всю власть захватилъ иной туртанъ, сидлъ на туртановомъ сдалищ и держалъ въ рукахъ обнаженный мечъ.

Айю извлекли изъ колесницы и представили предъ нимъ.

Айя, дрожащій, испуганный и страдающій, посмотрлъ на него, и изъ его устъ вырвался едва слышный крикъ:

— Оребъ!…

— Да, я Оребъ! Въ тотъ день, когда будетъ произнесено мое имя, долженъ пасть городъ, на который я посмотрю.

И, обращаясь къ своимъ воинамъ, онъ крикнулъ:

— Веревку ему на шею и постоянно держать его поблизости. А теперь — на колесницы и въ царскій дворецъ.

Спустя минуту, быстрые кони уже мчали ихъ. Оребъ осмотрлся вокругъ. Зарево распространялось все дальше и дальше. Городъ весь оглашался трескомъ огня, людскимъ крикомъ и звукомъ оружія. На лиц туртана промелькнула дикая радость, но онъ недолго предавался ей. Онъ мечталъ о другой радости.

Къ царскому дворцу его влекла непреодолимая сила. Онъ летлъ, какъ на крыльяхъ вихря. Онъ прежде всего жаждалъ увидать Зибею, обнять ее, назвать своею супругою.

О старомъ Адаръ-Малик онъ совершенно не заботился, сынъ его, Бинъ-Маликъ, совершенно не интересовалъ его.

Онъ жаждалъ Зибеи. Только о ней онъ не могъ забыть.

Одна ночь, полная очарованія, словами неописуемаго восторга и ласки, направила всю его жизнь по новой дорог.

Постоянно въ своихъ мысляхъ онъ видлъ ее всегда одною и тою же, со страстно-разгорвшимися щеками, трепещущую въ его объятіяхъ.

И вотъ, какъ тогда, когда бшеною здою подъ водами Идиглата онъ спасъ свою жизнь, схвативъ вожжи и оттолкнувъ возницу, такъ и теперь онъ взялъ вожжи, гаркнулъ на коней и во глав длиннаго ряда колесницъ, словно вихрь пустыни, ворвался на дворцовый дворъ, ко львамъ и сфинксамъ.

Хабирскій измнникъ уже раньше сообщилъ ему, что нужно направиться къ лвому крылу. Съ толпой воиновъ Оребъ вошелъ въ сни и миновалъ одну за другой комнаты, гд испуганная прислуга запряталась въ самые отдаленные углы. Онъ бжалъ все дальше и дальше, и наконецъ, вступилъ въ опочивальню царицы.

Она безъ движенія лежала на лож.

Оребъ далъ знакъ воинамъ, чтобы они держали себя тихо, потомъ подошелъ къ ложу и шепнулъ:

— Зибея!

Но Зибея не пошевельнулась.

Тогда онъ сказалъ нсколько громче:

— Царица!

Ему отвчало только легкое всхрапываніе.

Тогда онъ простеръ твердую воинскую руку и положилъ къ ней на грудь. Зибея и не двинулась.

— Зибея, любовь моя! Зибея, сонъ моихъ ночей и тревога дней моихъ! Зибея, для тебя я отважился на все. Я подарю теб царство большее, чмъ Вавилонъ и Ниневія. Я сдлаю тебя владычицей надъ всми странами. Я дамъ теб царство-царствъ, и ты будешь владычицей владычицъ.

Тогда Зибея двинулась въ первый разъ, переворотилась на другой бокъ, лицомъ къ Оребу, всхрапнула сильнй и опять заснула.

— Огня!— крикнулъ Оребъ, уже разозленный.

Тотчасъ же принесли зажженный факелъ.

При свт его Оребъ посмотрлъ на возлюбленную.

Посмотрлъ — и остолбенлъ. Да, это она. Наврное она. Но какимъ же ужасающимъ образомъ она измнилась!

Расплывшееся лицо, носъ отвисшій, какъ губа верблюда, брови до половины вылзшія. Вся она, покоясь на лож, походила скоре на какой-нибудь толстый обрубокъ, чмъ на воздушную, гибкую, съ такою силою привлекающую къ себ Зибею…

Любовь съ быстротою молніи переходитъ въ ненависть и отвращеніе. Оребъ, клокоча бшенствомъ, толкнулъ ногою ложе царицы, которая только теперь, потрясенная рзкимъ движеніемъ, пробудилась и оглупвшими отъ сна глазами оглянулась вокругъ. Она стала на колни на лож, схватилась за бокъ, разинула ротъ во всю ширину, звнула и, снова упавши на ложе, тотчасъ же заснула.

Оребъ крикнулъ:

— Айю тотчасъ же привести сюда!

Блднаго и дрожащаго евнуха тотчасъ же поставили передъ Оребомъ, и съ адской усмшкой Оребъ промолвилъ:

— За то, что ты такъ хорошо стерегъ ее для меня, чтобы ея не встртила какая-нибудь обида, въ награду даю ее теб въ жены. И ложе я придумалъ для васъ самое мягкое.

Тутъ, обращаясь къ своимъ сановникамъ, онъ добавилъ:

— Связать ихъ лицомъ къ лицу и бросить въ воды Ндигдата!

Съ этими словами онъ выбжалъ изъ дворца.

Но и самъ онъ былъ, какъ отуманенный.

Въ немъ происходили перемны, съ которыми онъ никакъ не могъ справиться. Вс чувства, которыя онъ когда-то собралъ въ своей голов, вырабатывая планъ взятія Гекала, теперь развялись, какъ предутренній туманъ, разорванный дуновеніемъ втра.

Кто бы ни обращался къ нему за приказанія, получалъ одинаковый отвтъ:

— Уничтожать, уничтожать все!

Или:

— Чтобы слду не осталось!

И наконецъ:

— Все, что есть вокругъ — ваше! Берите и наслаждайтесь!

И вотъ въ этотъ день побды ни одинъ вождь не былъ такъ популяренъ, какъ Оребъ среди воинскихъ полковъ и безпорядочной толпы кочевниковъ.

Дочь Гекала! Такой мелодіи еще не слыхали твои уши, какъ въ эту ночь.

Такіе хоры еще не оглашали твои разукрашенныя стны.

И такой музыки не знала ты.

Ибо трескомъ огня была музыка этой ночи, ибо хоры убиваемыхъ женщинъ, мужчинъ и дтей слагались въ эту псню, а единственной мелодіей, которая изъ всего этого возносилась къ небу, звздами усянному, былъ могучій столбъ чернаго дыма.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Видишь ли ты издали развалины Гекала на пепельномъ фон пустыни? Слышишь ли ты крики, доносящіеся оттуда! Доходятъ ли до тебя радостныя псни?

Это освободившіеся изъ втораго плненія пользуются своею свободою. Сокрушены ихъ узы, и мощь ихъ владыкъ стерта съ лица земли.

Ихъ уже снова прижала къ своей груди мать-пустыня. Они пойдутъ по ея тропинкамъ и идти будутъ долго.

Начнется возвращеніе въ отчизну и продолжаться будетъ много лтъ. Можетъ быть, цлое поколніе, а можетъ быть и два?

Хабирскихъ людей охватило упоеніе. Они кружились въ счастливой пляск и пли свободныя псни.

Иногда казалось, что люди эти въ безуміи взаимно уничтожатъ другъ друга. Каждый проявлялъ свою радость на свой ладъ. Каждый на свой ладъ отдается своему счастію.

Опьяненные свободой скачутъ, обнимаютъ другъ друга и оглашаютъ воздухъ неистовыми криками. Вдругъ кто-то обратилъ вниманіе на одного старца съ сдою бородою, почти синеватою.

Все больше и больше людей обращали вниманіе на старца. Все больше и больше людей скоплялось вокругъ него.

Старецъ былъ точно осіянъ вдохновеніемъ. Онъ воздлъ руки кверху, до высоты висковъ, и пальцы, начиная съ мизинца, сложилъ парами, при чемъ только большой держалъ особо.

Вдругъ вс остальные сдлали то же самое. Старецъ же началъ благодарственный гимнъ. И вдругъ этотъ псаломъ полнымъ хоромъ загремлъ изъ груди всхъ кочевниковъ:

‘Ты небо распростеръ шатромъ лазурнымъ.

Ты облака по немъ пустилъ, какъ дымъ,

Ты носишься съ порывомъ вихря бурнымъ,

На помощь скоръ избранникамъ своимъ.

Моря послушны Господа велнью,

Ему хвалы поютъ вершины горъ,—

Ты нын намъ явилъ благоволенье

И снялъ Ты съ насъ плненія позоръ.

Благословенна будь Твоя десница!

Врага Ты въ прахъ низвергнуть восхотлъ,

Тобою зла положена граница

И всякому нечестію предлъ.

Ты въ полчище соединилъ насъ снова

И одарилъ елеемъ и виномъ,

И вотъ къ Теб летитъ молитвы слово:

Предъ Господомъ падемъ во прахъ челомъ!

Преградою, какъ западъ отъ востока,

Ты отъ грха насъ мудро отдлилъ,—

Склоняясь въ бездны скверны и порока,

Мы врили Теб, и Ты простилъ.

О, Ягъ! Ты видлъ наше сокрушенье,

Мы падали, волнуясь и грша,

И нын громко шлемъ Теб моленье,—

Да Господа моя благословитъ душа!…’

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Протекли года, и вка слегли въ свои могилы. Втры, ходящіе по пустынямъ, воздымали тучи песку, въ иныхъ мстахъ образуя долины, а на другихъ воздвигая холмы.

Все измняется, кром звзднаго неба и окружающаго земли. Да и для тхъ придетъ часъ перемны. И кто направлялъ свой путь по небу, тотъ можетъ сегодня и заблудиться.

Царства рождаются и царства умираютъ. Народы возсдаютъ на свои троны, а потомъ налагаютъ на себя оковы, чтобы влачить невольническую жизнь.

Города вырастаютъ изъ пустыни и въ пустыню же обращаются. Дабы была соблюдена единая правда, чтобы все подвергалось вчной перемн.

А, можетъ быть, точно такъ же измнится окружающее земли? Можетъ быть, и звздное небо такому же общему закону подчинено?

Можетъ быть, когда-нибудь угаснетъ звзда Маззоретъ и звзда Дильбатъ упадетъ со своего основанія?

Кто ршитъ это, тотъ будетъ знать многое. Какъ же однако намъ отгадывать будущее, коль скоро на прошедшемъ лежитъ столько савановъ?

Коль скоро мы знаемъ только одно, да и то не особенно точно: что сегодня-то совершается?

И кажется намъ, что какъ сегодня есть, такъ было и вчера и позавчера. Что такъ же будетъ завтра и послзавтра. Но настанетъ необыкновенный день.

Путникъ! Смотри, вотъ былъ могущественный городъ Гекалъ. Онъ точно такъ же имлъ стны и укрпленія изъ эмальированныхъ кирпичей, сплошь голубыхъ, по которымъ ходили золотые львы, волы и антилопы.

И вотъ, тамъ цвли розы и вино лилось тамъ. Псни раздавались и звучали струны инструментовъ.

Прежде всего пришли люди и вырзали жителей города.

Потомъ пришли втры пустыни и песками своими затмили блескъ эмальированныхъ кирпичей и золото воловъ, львовъ и антилопъ.

А потомъ слетлись птицы и основали тамъ свои гнзда.

А потомъ мхи и травы разрослись такъ, что туда цлыми стадами начали стекаться газели, чтобы пастись на великихъ развалинахъ.

Вслдъ за газелями пришелъ дикій зврь, чтобы съ большимъ удобствомъ совершать свои охоты, среди домовъ и улицъ, какъ среди горъ и ущелій.

И вотъ, рядомъ съ полинявшей на стн антилопой по улиц движется антилопа живая. И вотъ, рядомъ со львомъ, неподвижнымъ на своей стн, выжидаетъ на улиц добычи левъ, охотящійся на антилопу.

Порою онъ взглянетъ на своего брата, на поблекшей, полинявшей стн, разверзнетъ пасть, покажетъ грозные клыки, но видя, что тотъ не двигается и не мшаетъ ему, идетъ дальше по пути къ своей цли.

И сбылось то, что сказано: львы ходятъ по улицамъ Гекала!

Дочь Гекала! Ты была столицей необычайнаго наслажденія. Ты была городомъ евнуховъ, а теперь стала городомъ птицъ небесныхъ и лсного звря.

Дабы сбылось то, что плъ и вщалъ своему народу Премудрый царь Шеломохъ:

‘Возставъ изъ праха, въ прахъ ты обратишься,

Землей рожденный, все къ земл стремишься,

Пусть мудрости твоей предловъ нтъ,—

— Знай,— все тщета, все — суета суетъ!

И также знай, что съ глупымъ въ столкновеньи

Мудрецъ одержитъ верхъ въ одно мгновенье.

Чтобъ радостью ты былъ пресыщенъ всякой,—

Не дохлымъ будь царемъ,— живой собакой!

Такъ въ счастіи блуждай по жизни полю,

Тоску глупцамъ ты предоставь на долю,—

Да не мрачитъ твой путь ея печальный слдъ,

И помни навсегда: все — суета суетъ!…’

Перевелъ В. Л.

‘Русская Мысль’, кн. I—II, 1908

ЕВНУХИ.

Андрея Немоевскаго.

Читайте также: