Евгения, или Письма к другу, Георгиевский Иван Сергеевич, Год: 1818 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 30 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ЕВГЕНІЯ,
или
письма къ другу,
СОБРАННЫЯ
Иваномъ Георгіевскимъ.

Любовь и дружба… вотъ чмъ можно
Себя подъ солнцемъ утшать.
Карамзинъ.

ЧАСТЬ II .

САНКТПЕТЕРБУРГЪ.

Въ Типографіи В. Плавильщикова, 1818.

Печатать позволено:

съ тмъ, чтобы по напечатаніи, до выпуска изъ Типографіи, представлены были въ Цензурный Комитетъ: одинъ экземпляръ сей книги для Цензурнаго Комитета, другой для Департамента Министерства Народнаго Просвщенія, два экземпляра для ИМПЕРАТОРСКОЙ Публичной Библіотеки и одинъ для ИМПЕРАТОРСКОЙ Академіи Наукъ.

С. П. Б. Августа 9 дня, 1818 года.

Цензоръ, Стат. Совт. и Кавалеръ
И. Тимковскій.

ПИСМО XXV.

Я отецъ, другъ мой, я отецъ! И какой сынъ обязанъ мн своею жизнію! Я любуюсь имъ, и, кажется, собственное бытіе мое разпространяется. Посмотри, какъ въ немъ отражается небесный образъ его матери! Ахъ, если она вдохнетъ и душу свою въ сего ангела!

О небо! Онъ будетъ отвчать улыбающимися взорами на мои ласки, онъ будетъ простирать ко мн свои ручки, онъ будетъ лепетать другу твоему: папа!— И Евгенія станетъ управлять младенческимъ языкомъ его! Милый мой, я вн себя отъ восхищенія. Представь, какъ близъ матери, близъ меня будетъ онъ играть со всею своею живостію. Агезилай, душа твоя чувствовала сіе удовольствіе. И не забывалъ ли ты въ сіи минуты всей тяжести правленія?

Какое поприще для нжности твоего друга!— Подобно виноградной лоз тло его будетъ мало по малу возвышаться и приобртать новыя силы. Безъ сомннія, заботливая рука природы предупреждаетъ вс наши старанія, но — брось, другъ мой, бглый взглядъ на лицемра — не имютъ ли на все примтнаго вліянія обстоятельства? Такъ взоръ мой будетъ слдовать за природою, будетъ ловить ея тайны, чтобы съ большею врностію собрать всемогущее споспшествовать неизмняемымъ ея планамъ.— О, если бы я могъ предохранить сына своего отъ всякаго вреднаго вліянія постороннихъ предметовъ!

Съ тломъ, въ одинаковой степени, будетъ развиваться самый умъ. Въ дтскомъ возраст онъ будетъ забавлять насъ своимъ безпритворнымъ простодушіемъ: Счастливое время!.. Но я сорву наконецъ завсу съ глазъ его. Нтъ, остановись, рука безчеловчная! Пусть сама природа откроетъ ему чело свое… О мой другъ, верхъ нашего блаженства, совершенное невденіе! Одна божественная Евгенія самое терніе можетъ превращать для меня въ розы.— Когда свтъ разума озаритъ юную его душу, рука моя будетъ насаждать смена добродтели во глубин его сердца.— Приближать постепенно человка къ божеству — что можетъ быть выше сей обязанности? Но къ чему мое пламенное рвеніе? Одинъ примръ несравненной матери долженъ возвысить его надъ толпою. Неусыпный взоръ будетъ наблюдать шаги его.

Такъ, надобно дождаться той минуты, въ которую можно будетъ открыть ему обязанности человка. О, съ какою нжностію другъ твой будетъ водить слабые взоры его по симъ лугамъ, по симъ нивамъ, по симъ играющимъ въ грозномъ водопад радугамъ! Иногда персты небесной Евгеніи будутъ бгать по волшебнымъ струнамъ, или кисть ея станетъ творишь подобно природ, она одушевитъ юную его душу и посетъ въ немъ страсть заимствовать у ней тайцы искуства.— Но чтобы довершить свое зданіе — о любимецъ души моей, ты увидишь картину общественныхъ отношеній. И я тогда только буду доволенъ собою, когда онъ съ чувствомъ скажетъ намъ: — вы создали меня!

Евгенія, держа его на рукахъ, безпрестанно лобызаетъ, только иногда склоняетъ на меня нжные взоры. Противъ воли я бгу къ нимъ, и осыпаю горячими поцлуями то мать, то сына. Мой другъ, если бы вс жили столько счастливо, небо, рай — не было бы словъ сихъ въ языкахъ нашихъ. Вс желанія смертнаго умирали бы въ предлахъ сего міра.

ПИСМО XXVI.

Возможно ли, другъ мой, возможно ли? Она любитъ меня еще пламенне! О милый младенецъ, ты сопрягаешь насъ новыми узами. Я думалъ, что сердце ея, раздлясь между мною и ея сыномъ, будетъ ко мн мене пламенно. Какъ я обманывался! Никогда съ такою нжностію не осыпала она ласками своего Эраста.— Но душа ея изливаетъ восхищеніе свое съ какою-то важностію. Несравненная Евгенія — она въ полной мр чувствуетъ священное достоинство матери.

Живописецъ, который хочетъ изобразить любовь въ небесномъ ея сіяніи, пусть посмотритъ на сего ангела, покрытаго легкимъ облакомъ безмятежнаго сна. Евгенія сидитъ подл него, улыбается, возводитъ глаза свои къ небу и съ чувствомъ обнимаетъ меня! Въ безмолвіи лобызаемъ мы другъ друга, и проливаемъ слезы чистйшей радости.

Тише, тише, не прервите сего ангельскаго покоя. Ахъ, онъ проснулся! Евгенія летитъ къ нему, беретъ его на руки, покрываетъ нжными поцлуями. Посмотри, съ какимъ небеснымъ удовольствіемъ питаетъ она своего сына!— Но если бы ты видлъ, другъ мой, что изображалось на лиц ея, когда предложилъ я ей кормилицу! Мать и наемная женщина — сказала она мн — Эрастъ, я тебя не понимаю, сказала и горячая слеза выкатилась изъ глазъ ея.— Съ какимъ восторгомъ отеръ я слезу сію!

Долгое время смотря на прелестное дитя, она съ чувствомъ воскликнула: милый другъ, мы должны вложить достойную душу въ такое прекрасное тло. Но какимъ образомъ,— скажи мн? Всми силами помогая развиться его природ, отвчалъ я. Такъ, но какимъ же образомъ? Я предложилъ ей свои мысли, доказывалъ всми силами, употребилъ все свое краснорчіе, и ничто не помогло: мы не согласны въ такомъ важномъ дл, оба уврены только въ томъ, что должно стараться сдлать сына своего истиннымъ человкомъ.

О мой милый, въ первый разъ души наши не узнаютъ одна другую. Мы истощили все свое искусство,— и недовольны еще собою. Какъ мучительно состояніе, когда душа не можетъ ни на одной мысли успокоиться!

ПИСМО XXVII.

Порадуйся, любезный другъ! Мы наконецъ согласились въ своихъ мысляхъ. Кто, посл Евгеніи, боле тебя можетъ заняться моими правилами?

Наше тло, подобно сей улыбающейся роз, развивается изъ ндра своего смени. Разныя части, сливаясь между собою по гласу природы, дйствуютъ одна на другую и составляютъ стройное цлое, замыкающее на земл длинную цпь творенія. Жизнь, сокрытая во прах, попираемомъ нашими ногами, сіяетъ, подъ завсою, во всхъ произведеніяхъ, начиная отъ печальнаго серебрянаго внца Лапландскихъ гор до кедра Ливанскаго. Когда она, подобно Сиріусу, является въ полномъ блеск, раждается чувство, сей камень преткновенія для нашего разума. Чувствуетъ червь въ коемъ вещество развивается боле, нежели въ семъ быліи, по которому онъ пресмыкается, чувствуетъ человк, въ коемъ природа развивается до послдней степени совершенства. И сіе то чувство есть единственный источник нашей дятельности.

Человк, въ первыя минуты бытія своего, есть еще будущій человк, впечатлнія рисующихся въ немъ предметовъ раждаютъ чувствованія, кои, такъ сказать, вливаются въ его природу. Но при начал своего поприща мы съ безпечностію переходимъ отъ чувствованія къ чувствованію. Простирается передъ нами обширный луг, мы смотримъ, любуемся, жалуется въ ближней рощ горлица, мы останавливаемся, слушаемъ, быстрая молнія браздитъ пространство воздуха, мы бросаемъ робкій взгляд на раздраженное небо, и съ поспшностію скрываемся.. Душа въ своемъ младенчеств не поражаетъ. Но, собравши потребный запасъ чувствованій, она сравниваетъ ихъ т. е. судитъ. Такимъ образомъ настаетъ извстная минута, и мы все повряемъ, изслдываемъ, прокладываемъ для себя собственное поприще. Такъ изъ физическаго чувства раздается чувство истины. Земля, небо, человкъ все становимся для насъ загадкою, и мы силимся расторгнуть завсу,покрывающую чело природы. Жизнь наша есть зрлище, на которомъ всякой дйствуетъ, или смотритъ. Вліяніе примровъ, или рука наставника устрояютъ первые шаги наши. Но когда, подобно птенцу, окрылится въ насъ собственный разсудокъ, мы вникаемъ въ свою природу и во глубин сердца пишемъ для себя законы. На сей-то степени образованія является въ насъ чувство нравственности въ полномъ сіяніи. При извстномъ развитіи природы своей, человкъ съ удовольствіемъ смотритъ въ свободныя минуты на захожденіе и возхожденіе солнца, не равнодушно слушаетъ шумъ рки, со скалы низвергающейся и гордо подъемлетъ голову при грохот грома. Такимъ образомъ съ постепеннымъ развитіемъ души показывается чувство прекраснаго, усвающаго цвтами терніе нашей жизни. Другъ мой, вотъ путь, по которому, кажется мн, шествуетъ природа человка! И вотъ вмст обширное поле для каждаго наставника! Взоръ нашъ, пробгая цпь безпрерывныхъ измненій, жаждетъ успокоиться на чемъ нибудь необходимомъ, и наставникъ долженъ бесдовать съ питомцемъ своимъ о великой тайн — о Бог. Если бы природа, подобно нжной матери, предупреждала вс наши нужды, государство — милый мой, мы не имли бы о немъ никакаго понятія. Необходимость, исторгающая у человка грозное привтствіе: мое, остановись! заставляетъ его искать врнаго убжища подъ кровомъ власти. Такимъ образомъ, пользуясь безопасностію въ ндр государства, не можетъ онъ отказаться отъ жертвъ, коихъ оно требуетъ. По сему стопы юнаго гражданина должно утвердить на общественномъ поприщ. Наконецъ — оставить безъ призрнія отца, не научившаго меня честнымъ образомъ снискивать пропитанія — о Солонъ, такой жестокій приговоръ родителямъ внушило теб самое благоразуміе. Бросить на произвол судьбы своего сына — не долженъ ли онъ будетъ сдлаться рабомъ, или даже злодемъ? Вотъ, другъ мой, главная черты воспитанія нашего! Потрудись сдлать на нихъ замчанія свои.

Евгенія не могла ограничиться такими общими сужденіями, она хочетъ войти со мною въ нкоторыя подробности. А что можетъ быть для меня приятне бесды съ другомъ своимъ о такомъ важномъ для насъ предмет?

Я надюсь присылать теб, по крайней мр, содержаніе нашихъ разговоровъ.

ПИСМО XXVIII.

Разговоръ первый

Объ удовольствіи чувствъ.

Я. Въ надлежащей мр удовлетворять безпокойному голосу чувств своихъ — мн кажется, что на сіе указываетъ намъ сама природа. Ты видишь, изъ собственной нашей жизни, что, не подавляя чувствъ своихъ, можно соглашать удовлетвореніе ихъ съ самымъ строгимъ разсудкомъ.

Она. Слдственно по твоему мннію, не надобно уклоняться отъ чувственныхъ удовольствій, которыя такъ часто увлекаютъ человка?

Я. Я желалъ бы до такой степени утончить способность къ чувственнымъ наслажденіямъ въ сын своемъ., чтобы онъ съ живостію могъ принимать каждое приятное впечатлніе.— Но ты такъ задумалась! Ахъ я не мчу на тотъ родъ жизни, который, оглушая чувства, разстроиваетъ все тло. Нтъ и бдный человк, съ безпечностію бросившись подъ тнь дерева, вкушаетъ вс прелести моей роскоши.

Она. Но ты забылъ, что лишняя чувствительность можетъ подвергнуть его ужаснымъ огорченіямъ. Ты знаешь, каковъ путь жизни!

Я. Мы должны показать ему природу въ настоящемъ ея вид, и онъ добровольно покорится жестокой необходимости. Чмъ мене случаевъ къ наслажденію, тмъ живе мы предаемся оному, и если также перельемъ въ него т чувствованія, кои насъ ставятъ выше всхъ перемнъ счастія.

Она. На вспомни, что жребій его неизвстенъ. Будетъ ли онъ въ состояніи переносить неожидаемые удары судьбы, при всей предполагаемой тобою въ немъ нжности, которую я почти бы назвала слабостію?

Я. Должно ловить улетающую минуту, но не терять въ нг крпости силъ своихъ. Чтобы безъ шиповъ срывать розы наслажденія, надобно сохранить всю твердость, всю живость своего тла, — кто притупилъ чувства свои, хладнокровно смотритъ на вс очарованіи роскоши, и потрясти нервы его, можно только картинами необыкновенными.

Она. Вся крпость силъ и самая тонкая чувствительность — какимъ же образомъ соединить такія противоположности?

Я. Сама природа наградила Юліана нашего твердостію сложенія. Мы, съ своей стороны, должны только отвращать вс случаи, могущіе имть на него вредное вліяніе. Если бы, милая Евгенія, не рдко погружать его въ холодную воду, тло получало бы каждый разъ особенную свжесть. Со временемъ можно будетъ сдлать еще больше. Пусть онъ, лтомъ, въ жаркій день, бжитъ, съ открытою головою, за мелькающимъ вдали цвткомъ, или гоняется въ саду за рзвой бабочкой, пусть, подъ присмотромъ, ловитъ капли падающаго дождя, или бродитъ по лугу въ самую сырую погоду: онъ научится презирать перемны воздуха и будетъ въ состояніи безъ труда жить во всхъ климатахъ. Молоко, сплые плоды, блый хлбъ и, для утоленія жажды, чистая вода — мн кажется это самое лучшее содержаніе для нашего Юліана. Пусть онъ иногда спитъ на дерн, на трав, на мягкой, кож. Такая простота, при благодтельныхъ слдствіяхъ для здоровья, въ теченіи времени можетъ имть выгодное вліяніе на образъ его жизни. Мы отведемъ для него въ саду особую гряду, пусть онъ самъ воздлываетъ ее и соберетъ плоды своей работы. Въ такихъ занятіяхъ, привыкая мало помалу къ трудамъ, онъ укрпитъ еще боле здоровые свои члены и пріобртетъ новыя силы. Но вмст должно поселить въ немъ постоянную склонность къ опрятности: тло, во всегдашней чистот, живе можетъ чувствовать приятныя впечатлнія. Будемъ съ нжностію водить слабые взоры его по зелены стелющихся луговъ, по лазури неба, по холсту, кистью твоею оживляемому, и мы приучимъ его co всею тонкостію ловишь прекрасныя черты въ природ и искуствахъ. Изъ струнъ, столько. теб нося ушныхъ, извлекай чаще, небесная Евгенія, согласные звуки! Слухъ его, при. своей нжности, будетъ, сколько возможно, вренъ. Другъ мой, не надобно оставлять въ небреженіи самаго вкуса, самаго обонянія, и имъ можно дать тонкую живость. Пусть Юлинька всегда выбираетъ для себя плоды, отвдываетъ сво молоко и перемняетъ, если оно ему не нравится. Ежели онъ возметъ ясминъ, возметъ фіалку, пусть всякій разъ ее понюхаетъ. Никогда, никогда посл не пройдетъ онъ безъ удовольствія по тому лугу, на коемъ ландышъ, или роза разливаютъ вокругъ себя благовоніе. Такими, или подобными, средствами, милая Евгенія, легко возможно, твердость тла соединить съ самою тонкою нжностію. Но часто кормилицы, желая остановить слезы дитяти, поражаютъ юное его воображеніе страшными картинами, такимъ образомъ поселяютъ пустую боязнь, которая, укоренившись, увлекаетъ самый разсудокъ. Подобныя угрозы для здоровья суть опасные удары грома. Но можно ли думать объ удовольствіяхъ тому, кто-чувствуетъ себя нездоровымъ?

Она. Отъ чегожъ Стоики твои столько вооружаются, противъ чувственнаго наслажденія?

Я. Другъ мой, часто бросаемся мы изъ одной крайности въ другую. Безразсудная страсть къ удовольствіямъ влечетъ за собою самыя опасныя слдствія, но съ другой стороны человкъ слишкомъ строгой нравственности смотритъ съ отвращеніемъ на вс прелести чувственной жизни, не обнявши всхъ сторонъ бытія своего, онъ не видитъ, что философія его вооружается противъ природы, и чтожъ? на каждомъ шагу, и, самъ того не примчая, онъ измняетъ своимъ правиламъ. Предложи ему одно для него противное, другое приятное кушанье, не сомнвайся въ его выбор.

Она. Другъ мой, если я поняла тебя: сотворены для счастія, но должно удовлетворять требованіямъ своего тла, такъ, чтобъ не страдали другія стороны нашей природы, и если мы хотимъ въ полной мр пользоваться дарами, намъ предлагаемыми, должны стараться соединить крпость тла со всею живостію.

Я. Кто идетъ противъ себя, тотъ не понимаетъ, что совершенство наше не въ томъ состоитъ, чтобы, отршившись отъ чувственности, приближиться къ жителямъ неба. Нтъ, истинный человк., развивши до послдней степени силы своей природы, въ полномъ согласіи удовлетворяетъ всмъ ея потребностямъ. Такимъ. образомъ онъ ищетъ совершенству въ предлахъ человчества.

ПИСМО XXIX.

Разговоръ вторый

О чувствъ истины.

Она. Другъ мой, и ты думаешь, что дитя не можетъ мыслишь въ первыя минуты своей жизни.

Я. Несравненная Евгенія, вообрази, что ты лишена всхъ чувствованій, скажи, можетъ ли мысль, въ семъ состояніи, озарить тебя лучемъ своимъ? Огонь жжетъ — какъ знать это Юліану нашему, ежели онъ не уврится жестокимъ опытомъ?

Она. Но крикъ его не доказываетъ ли, что дитя судитъ въ ндр самой слабости?

Я. Крикъ сей есть одно слдствіе неприятнаго чувствованія. Тронь, струну гитары своей, и она отвтитъ теб звукомъ

Она. Когдажъ, думаешь ты, раздается смысл?

Я. Вншніе предметы, дйствуя на насъ, оставляютъ впечатлнія, кои проходя посредствомъ нерв, непонятнымъ для насъ образомъ, возбуждаютъ чувствованія во глубин нашей природы. Если мы собрали уже извстный запас чувствованій, то начинаемъ замчать самыя отношенія между ними. Вотъ минута, въ которую открывается смысл въ человк!—

Она. Въ самомъ дл, можно понять, какъ изливается смысл изъ своего источника: мы чувствуемъ самыя отношенія впечатлній между собою. Но чувствуемъ — какимъ образомъ?— Какъ впечатлніе оставляетъ въ насъ слды свои? Ахъ, милый Эрастъ, сколь далеко увлекъ ты свою Евгенію! Мы такъ привыкли наслаждаться жизнію безъ таинствъ философіи!

Я. Можно только полагать, что чувствованіе есть слдствіе высшаго развитія природы, но оно покрыто еще слишкомъ мрачною завсою. Первые лучи смысла возвщаютъ въ насъ чувство истины. Настаетъ время, въ которое все возбуждаетъ, все питаетъ наше любопытство, и мы силимся разршить безпрестанно умножающіяся сомннія.

Она. Но, другъ мой, достигаютъ ли смертные святилища истины? Не то же ли она для насъ, что крылатое счастіе?

Я. Безъ сомннія, есть истина, но гд храмъ ея? Взоръ нашъ ищетъ его всюду, и нигд не можетъ остановиться. Если бы собрать вс мннія, такъ называемыхъ философовъ: какое бы услышала ты разногласіе! Между тмъ никто не сомнвается, что должна быть одна истина, уловить первые образы веществ, узнать, какими путями сочетавались он, или раздлялись, при благоприятствующихъ имъ обстоятельствахъ, и окинуть вс стороны вселенной. вотъ какъ истина, подобно солнцу, должна бы открыться глазамъ нашимъ въ полномъ сіяніи. Тогда одинъ бглый взгляд на постепенное развитіе природы покажетъ, какъ физическая вселенная подаетъ руку нравственной. Вс науки слились бы тогда въ одну занимательную Исторію вселенной.

Она. Ты восхищаешь меня своею мечтою, но какъ проникнуть завсу, которая скрываетъ отъ насъ источникъ истины?

Я. Два пути ведутъ человка къ ея святилищу, умозрніе и опытность. Большая часть избираетъ первой, потому что онъ короче послдняго. Но кто не хочетъ сдлать ни одного неврнаго шагу, тотъ себ пролагаетъ путь опытностію. Одни, ничего не зная, думаютъ, что они все знаютъ, другіе ступаютъ со всею осторожностію, безпрестанно останавливаются и принимаютъ только истины очевидныя.

Она. Но, другъ мой, путемъ опытности можно обнять природу въ настоящемъ ея вид, между тмъ догадки наши проливаютъ свтъ на начало и конецъ міра.

Я. Правда, мы противъ воли устремляемъ взоръ свой на мракъ, который покрываетъ первыя минуты и будущую судьбу вселенной, но, къ сожалнію, кругъ нашего зрнія слишкомъ ограниченъ. Въ глазахъ нашихъ, все носитъ на себ печать истины, что въ полной мр удовлетворяетъ нашему смыслу. По сему, сколько людей, столько системъ и философій. Сужденія наши тмъ правдоподобне, чмъ онъ согласне съ природою. Такимъ образомъ, нему хотимъ дать названіе истиннаго въ отношеніи къ намъ, долженъ ршить смысл, развившійся до надлежащей степени.

Она. Мы употребимъ вс усилія, милый Эрастъ, образовать душу свою его Юліана.

Я. Какъ скоро онъ укрпится, мы не примтнымъ для него самаго образомъ научимъ его читать и писать, будемъ вмст съ нимъ чертить геометрическія фигуры. Но смысл, подобно зар, прольетъ въ немъ примтный свт на предметы, вотъ минута посвятить его таинствамъ природы. Пусть онъ проходитъ лстницу существ, которая, начинаясь во прах, оканчивается человкомъ пусть открываетъ, какимъ образомъ первыя вещества, въ быстрой игр своей, производятъ длинную цпь явленій, которая служитъ для насъ столь любопытною загадкою, пусть наконецъ — узнавши прежде вс способы считать и измрять — разсматриваетъ вселенную со-стороны пространства и времени. И когда онъ, сими стезями, научится бесдовать съ Духомъ природы, въ счастливыя минуты, разумъ его, на крылахъ мечтаній, будетъ обтекать вс концы вселенной. Начавши такимъ образомъ воспитаніе его съ физической стороны, кончимъ нравственною’

ПИСМО XXX.

Разговоръ третій

О чувств справедливости.

Я. Такъ, милая Евгенія, нося на себ названіе существа, отдльнаго, человкъ можетъ длать, все, что ему угодно.

Она. И отнять у слабаго послдній кусокъ хлба, или даже наложить на него постыдныя цпи рабства,?

Я. Но не должно забывать, что и другой пользуется такою же независимостію. Посему если не хотимъ, подобно враждебнымъ кометамъ, безпрестанно угрожать другъ другу взаимною гибелью,. то мы должны столько ограничить свободу свою чтобы отъ насъ не страдали другіе.

Она. Такъ мы можемъ жить какъ намъ хочется, лишь бы только никто не жаловался на наши поступки?

Я. Ежели я кого нибудь обижаю, мн скажутъ: остановись, ты вышелъ изъ своихъ предловъ.

Она. Но. если, милый другъ, въ нашей природ чувствоправосудія точно тоже, что чувство истины?

Я. Изъ источника чувствованій истекаетъ смысл самъ собою, такъ изъ глубины смысла раждается чувство правосудія. Какъ скоро чело’ вкъ вникнетъ въ отношенія къ подобнымъ себ, противъ воли начертываетъ себ кругъ, въ которомъ ему должно дйствовать. Еслижъ когда и преступитъ положенныя имъ границы, естественно онъ терпитъ всю жестокость собственныхъ упрековъ, ибо нарушилъ то, что самъ положилъ себ закономъ въ ндр своего сердца.

Она. Но всякой ли чувствуетъ важность нарушенія правъ себ подобнаго? Есть люди, кои тщеславятся такими поступками.

Я. Неоспоримо, милая Евгенія, что не вс одинакими глазами смотрятъ на права человка, но это еще не доказываетъ, что въ насъ нтъ чувства правосудія. Дикой съ яростью нападаетъ на своего неприятеля и гордится добычею, которую приноситъ въ ндро своего семейства, но и онъ чувствуетъ невольный трепетъ при одной мысли обидть кого нибудь изъ своего круга. Ежели чувство правосудія не достигаетъ въ каждомъ до одинаковой степени, это значитъ только то, что смыслъ нашъ, при разныхъ обстоятельствахъ, развивается различнымъ образомъ.

Она. Такъ по твоему мннію,человк, по природ своей, боле склоненъ къ миру, нежели къ раздорамъ?

Я. Враждебныя или тихія чувствованія преимущественно развиваются въ человк отъ обстоятельствъ, въ которыхъ онъ живетъ, ибо все въ немъ, кром его самаго, приобртенное: мы раждаемся не Говардами, но и не Тимонами, а приближаемся къ тмъ, или другимъ только временемъ.

Она. Между тмъ если взять раздоры, кои свирпствуютъ между людьми, и согласіе, которое такъ рдко ихъ соединяетъ, можно ли спрашивать, на которой сторон будетъ перевсъ.

Я. Милый мой другъ,— нельзя слишкомъ вооружаться противъ человка. Слабость естества нашего скрываетъ смена несогласія въ собственномъ ндр. Впрочемъ еслибы природа щедрою рукою расточала свои богатства….

Она. Природа всмъ предлагаетъ свои сокровища, бери и наслаждайся.

Я. Правда, природа никому не говоритъ: вотъ твое! Всякой можетъ свободно пользоваться тмъ, что ему случай доставитъ. По по сему-то самому никто, по всей справедливости, не въ состояніи сказать другому: остановись, это мое!

Она. Какъ! Я прихожу прежде, беру, ктожъ можетъ отнять у меня?

Я. Человк.

Она. Но по какому праву?

Я. По какому ты сама взяла, милая Евгенія!

Она. Ежели я употребила даже труды свои?

Я. Возьми, скажутъ, если хочешь, свои труды, но раздли съ нами то, на что мы имемъ равное съ тобою право.

Она.. Напротивъ мы видимъ, что собственность — священное дло между людьми.

Я. Общество кладетъ печать согласія и собственность въ первый разъ длается законною.

Она. Но можно положить условія и вн общества.

Я. Ктожъ будетъ защищать такія условія?

Она. Совсть.

Яю Какъ обуздать ей жадную бдность! Но тутъ еще не все! Приходитъ сосдъ, который насъ несравненно сильне, и гд жъ договор нашъ? Разрушенъ, какъ воздушный замокъ.

Она. Цлыя тысячи могутъ составишь твердый союзъ между собою.

Я. Ктожъ поручится, что никто изъ круга своихъ не будетъ преступать, ни общихъ, ни частныхъ условій?

Она. Приговоръ всхъ членовъ союза можетъ обуздать тхъ, кои нарушатъ права другаго.

Я. Но не правда ли, другъ мой, что тогда уже будетъ существовать самое общество? Союзъ людей, подъ вліяніемъ власти, для врнйшей безопасности — не есть ли это государство?

Она. Но уже ли вн общества совсмъ невозможное дло приобрсти законную собственность?

Я. Въ самомъ государств мое становится неприкосновеннымъ только для тхъ, кои живутъ подъ одними со мною законами. Для членовъ другаго общества, въ особенности для толпы дикихъ, собственность наша ни мало не составляетъ священнаго предмета. Еслижъ хотимъ вообразить законное во всхъ отношеніяхъ владніе, мы должны представить себ согласіе всхъ существъ, которыя могутъ имть въ немъ какое нибудь участіе. Государство, милая Евгенія, обезпечиваетъ нашу собственность и вмст ограждаетъ насъ самимъ щитомъ своимъ, ибо въ состояніи внобщественномъ человкъ, можетъ самъ сдлаться добычею насилія. Приятно мечтать о всеобщей независимости. Но человкъ, по природ своей, стоитъ выше другихъ животныхъ, проникая въ будущее, онъ не можетъ ограничить желанія одною настоящею минутою. Такимъ образомъ противъ воли говоритъ: это мое, и бросаетъ пламя вчнаго раздора. Притомъ жить вн Государства не значитъ еще быть истиннымъ сыномъ природы: Только тотъ можетъ удостоиться сего названія, кто, достигши послдней степени совершенства, въполной мр наслаждается своею жизнію. А дикой?..

Она. Въ самомъ дл, человк боле находитъ выгодъ подъ вліяніемъ власти, если бы только не долженъ былъ жертвовать безопасности свободою! Мы столько уже связаны между собою, что всякой на мст Робинсона, почелъ бы себя во гроб.

Я. По природ своей, человкъ не можетъ довольствоваться однимъ собою. Другъ мой, одинъ полъ противъ воли стремится къ другому, и супругъ неможетъ безъ сожалнія оставить своей подруги. Плоды взаимной нжности соединяютъ ихъ еще тсне. Добронравный сынъ раздляетъ радость и печаль своего родителя и взаимно терпятъ. Такимъ образомъ мало помалу раждается значущее общество. Но часто сосди, и нердко даже свои, нарушаютъ спокойствіе, такъ, чтовсякой съ заботою думаетъ, о прочныхъ мрахъ оградить себя безопасностію. Наконецъ, чтобы врне дйствовать противъ вншнихъ и внутреннихъ неприятелей, каждый, покоряется общей вол, которой участокъ составляетъ и его воля.

Она. Слдственно всякой иметъ право быть членомъ верховной: власти, но мнніе одного получаетъ всю важность отъ общаго согласія?

Я. Милая Евгенія, по произхожденію люди вс равны. Такимъ образомъ, если, хотимъ представить себ начало государства, безъ сомннія мы должны думать, что люди, раздляя власть, между собою, вс вмст составили, одного верховнаго, правителя. По сему одинъ народъ иметъ право писать законы.— Управленіе по нимъ — можетъ онъ предоставить государю, или знатнйшимъ гражданамъ, или самъ будетъ пользоваться вмст законодательною и исполнительною властію.

Она. Кто бы ни управлялъ, все равно, лишь бы всякой былъ доволенъ. Несчастіе только, ежели верховный правитель употребляетъ во зло свое могущество.

Я. Верховный правитель можетъ поступать по вол своей. Мы добровольно уступили верховную власть и не должны уже длать ему никакихъ препятствій. Ежели вс вмст утверждаютъ какое нибудь вредное постановленіе, общество, безъ сомннія, страждетъ, но никто не ожесточается: потому что всякой долженъ на себя жаловаться.

Она. Но перевороты въ государствахъ, часто сопровождаемые ужасными явленіями, не подлежатъ ли ршенію постороннихъ державъ?

Я. Одинъ народъ столько же мало зависитъ отъ другаго, какъ въ внобщественномъ состояніи одинъ человкъ отъ другаго. Такимъ образомъ т перевороты, коими не нарушаются постановленія другихъ государств, не подлежатъ ихъ участію. Сей независимости державы обязаны всмъ, что составляетъ ихъ силу и славу, потому что при вліяніи постороннихъ государствъ, зависть стремилась бы къ низпроверженію въ нихъ всего лучшаго. Но съ другой стороны, естественная свобода, въ которой живутъ народы, есть источникъ вчной ихъ неприязненности и всхъ ужасовъ войны.

Она. Нельзя ли, другъ мой, самымъ народамъ обезпечить себя въ столь опасномъ состояніи? Сколько пало обширныхъ царств отъ руки сильнаго!

Я. Вчный мир — что можетъ сравнишься съ сею мечтою чувствительнаго сердца? Но если представить вс слабости человка, противъ воли жестокой вздохъ вырвется изъ груди. Впрочемъ — не потушить — но по крайней мр можно бы уменьшить пламя раздоровъ. Ежели бы вс государства, подобно своимъ членамъ, согласились покориться верховной власти, почему бы не составить грознаго суда, подобнаго Греческому Совту? Гром мщенія, или лучше, правосудія поражалъ бы того, кто бы дерзнулъ нарушить общее спокойствіе. Но для сего потребно самое строгое равновсіе между царствами., Одинъ народ по? лучитъ преимущество передъ другими, и все погибнетъ невозвратно.

Она. Посл этаго разговора у меня въ памяти осталось, что всякой можетъ поступать по своей вол, не обижая впрочемъ другаго. Вн общества каждую минуту должно опасаться жадности сильнйшаго, и человкъ по необходимости вступаетъ въ государство, гд плоды трудовъ его становятся законною собственностію. Здсь. онъ долженъ уже каждый шагъ свой поврять съ общими законами, въ которыхъ впрочемъ участвовалъ собственный его голосъ. Каждый народъ, подобно одному человку, пользуется естественною свободою, по сему и можетъ предпринимать все, чтобы ни льстило его видамъ. Такимъ образомъ вчное несогласіе раздираетъ вс царства земныя. Одна страшная, но законная власть, могла бы предупреждать боле, или мене такое неустройство. Поняла ли тебя твоя Евгенія? Ахъ, мой милой, какъ скоро Юліанъ нашъ будетъ въ. состояніи: разумть свои отношенія къ подобнымъ себ, безпрестанно будемъ внушать ему, чтобы онъ съ благое говніемъ, смотрлъ на права другаго и тогда даже, когда могъ бы нарушить ихъ не опасаясь никакаго отмщенія.

ПИСМО XXXI.

Разговоръ четвертой,

О чувств доюродтели.

Она. И ты думаешь, что самый порочный человк можетъ носить названіе справедливаго?

Я. Никого не обижать — не вся ли тутъ справедливость, милая Евгенія? Ты многихъ найдешь, у коихъ небесная улыбка на устахъ и весь адъ во глубин души. Дай имъ полную власть, и тысячи падутъ жертвами ихъ самолюбія, между тмъ какъ назвать ихъ несправедливыми? Они никогда не нарушали нравъ другаго. Впрочемъ я согласенъ съ тобою, что Аристидово правосудіе можетъ быть основаніемъ добродтели.

Она. И такъ чувство правосудія есть вмст источникъ добродтели?

Я. Нтъ, нтъ! Но безъ правосудія невозможно быть добродтельнымъ. Если человкъ, начавши разумть свои обязанности, захочетъ вмст исполнять ихъ съ душевнымъ расположеніемъ, — вотъ знак, что, развивается въ немъ чувство добродтели! Такимъ образомъ оно раждается съ возникающимъ разсудкомъ.

Она. Ахъ, другъ мой, посмотри, въ какимъ участіемъ дти подаютъ бдному милостыню: а разсудокъ въ нихъ еще во все не раскрылся.

Я. Неоспоримо, несравненная Евгенія, что дти иногда поражаютъ своими поступками. Но не правда ли, что он длаютъ все большею частію по одному подражанію? Ежели сердце, ихъ начинаетъ питать, благородныя чувствія, это значитъ уже, что слабый лучь собственнаго разсудка озаряетъ ихъ душу. Но можетъ ли дитя вознестись до той божественной страсти, которая влечетъ насъ къ поступкамъ, основаннымъ на чистой нравственности? Добродтель безъ знанія — для меня не добродтель.

Она. По чемужъ знающіе люди ведутъ себя большею частію не слишкомъ строго?

Я. Лучи солнца, милый другъ не вс предметы проникаютъ,съ одинаковою силою. Тоже самое свтъ разсудка въ отношеніи къ нашему сердцу. Должно имть потребное разположеніе, чтобы съ пользою принять откровенія разума. Впрочемъ вс, кои не тщетно углублялись въ свою природу, сіяютъ, подобно звздамъ, въ Исторіи человка. Взоръ наблюдателя, безъ сомннія, находитъ пятна въ сихъ свтилахъ: но люди не Боги.

Она. Самые обыкновенные умы часто возстаютъ противъ поведенія великихъ геніевъ.,

Я. Посредственный человкъ, Евгенія, можетъ принять за соблазн то, чтобы, находясь на высшей степени образованія, онъ считалъ для себя должностью. Но мы слишкомъ ошибемся, если о добродтели будемъ судить по однимъ поступкамъ. Пробги вс концы земли, смотри, какъ дйствуютъ люди: одинъ благоговетъ передъ тмъ, что другой отвергаетъ съ ужасомъ. И могутъ ли вс держаться однихъ и тхъ же правил? Нтъ, наши мннія и поступки зависятъ отъ обстоятельствъ. И такъ добродтель должно цнить по однимъ чувствованіямъ т. е. по готовности поступать всегда согласно съ природою, или, что все равно, съ разсудкомъ. Посему въ самомъ бездйствіи можно быть образцомъ добродтели.

Она. И такъ добродтель — если принять ее въ твоемъ смысл должна измняться со степенью просвщевія.

Я. У всякаго, ежели позволено такъ выразиться, своя добродтель. Но сіе различіе исчезаетъ въ отношеніи къ нашему сердцу. Добродтельный въ ослпленіи своемъ можетъ обмануться блестящею наружностію самаго ужаснаго злодянія, но онъ увлекается видомъ добра, и потому великъ даже въ паденіи своемъ. Между тмъ длинный рядъ достойныхъ поступковъ доставитъ ли мн имя добродтельнаго, если сердце мое ли мало въ нихъ не участвовало? Неоспоримо, что добродтель въ дикомъ показываетъ нчто грубое, даже зврское. Во всемъ блеск можетъ она явиться тогда только, какъ человк до послдней степени разовьетъ вс стороны своей природы: цлыя тысячи ошибаются какъ въ томъ, будто мы ближе всего къ природ въ ндр грубости, такъ и въ томъ, будто добродтель состоитъ въ безпрерывныхъ жертвахъ на счет чувственности. Нтъ, она не должна подавлять нашихъ наклонностей, иначе мы пойдемъ противъ самой природы.

Она. Но всякой ли можетъ, другъ мой, быть добродтельнымъ по одному побужденію сердца?

Я. Если представить, какъ дорого цнятъ люди мнніе другихъ, можно подумать, что вс благородныя чувствія раждаются въ кругу общежитія. Но между тмъ понятіе о добродтели не умираетъ, подобно обыкновеніямъ, вмст съ вками. О, безъ сомннія, она не зависитъ отъ однихъ обстоятельствъ! Блестящая награда по ту сторону гроба есть конечно сильное побужденіе для слабости нашей. Но возьми, другъ мой,— человка, которой исполняетъ должности свои по одному разположенію сердца, сколъ онъ великъ передъ тмъ, кто все длаетъ только по видамъ корысти! Истинное побужденіе слдовать всегда правиламъ разсудка скрывается во глубин нашей природы. Я преступаю свою обязанность, и противъ воли самъ себя наказываю, исполняю свято долгъ свой, и вкушаю душевное удовольствіе. Но не льзя думать съ Кантомъ, что добродтель должна отршиться отъ всхъ побужденій сердца, независимость отъ чувствованій не можетъ быть удломъ человка.

Она. Безъ сомннія, какъ возможно выполнять со всемъ усердіемъ то, въ чемъ я не принимаю никакаго участія? И побжитъ ли кто нибудь поддержать камень, которой съ утеса катится въ пропасть? По крайней мр, безъ чувствительности мы были бы слишкомъ хладнокровны, когда, бы должно было несчастному подать руку помощи. Но чегожъ, другъ мой, требуетъ отъ насъ добродтель?

Я. Скрывая во глубин сердца побужденія свои, она является въ образ нашей жизни. Истинно добродтельный человкъ, возвышаясь надъ всми предразсудками, слдуетъ одной природ, которая есть источникъ и вмст конецъ всхъ нашихъ дйствій. Принимая непритворное участіе въ судьб человчества, онъ всегда споспшествуетъ, если можетъ, истиннымъ выгодамъ каждаго себ подобнаго, въ противномъ случа, по крайней мр, жертвуетъ ему самымъ пламеннымъ своимъ желаніемъ.

Она. О, безъ сомннія, счастливы т, кои посвящаютъ жизнь свою одной добродтели!

Я. Почти вс такъ говорятъ, но правда ли это? Можетъ ли наслаждаться добродтельной человкъ под жестокимъ бременемъ мученія? Неоспоримо, что безъ добродтели нтъ полнаго блаженства: ибо безъ ней нтъ согласнаго удовлетворенія всмъ потребностямъ природы. Но одна добродтель. Прибавь къ ней цвтущее здоровье, достатокъ, свободу, образованный умъ, тонкій вкусъ, любовь и дружбу.

Она. Но добродтельный иметъ что то божественное.

Я. При самыхъ блестящихъ достоинствахъ, человкъ безъ добродтели слишкомъ далекъ отъ своего совершенства.— Всми силами, несравненная Евгенія, будемъ отвращать отъ нашего Юліана, что можетъ имть вредное вліяніе на раждающуюся въ немъ душу. Мало по малу разовьется въ немъ собственный разсудокъ и прольетъ свтъ на его обязанности: тогда мы откроемъ ему самыя основанія тхъ правилъ, кои навыкъ долженъ непримтно начертить въ его сердц.

Она. Въ насъ есть чувство добродтели, которое развивается вмст съ разсудкомъ. Самая добродтель составляетъ уже нкоторымъ образомъ навыкъ поступать всегда согласно съ назначеніемъ человчества. Съ нею впрочемъ мы не родимся…. Кром естественнаго, врожденнаго разположенія, примры, воспитаніе — тысячи обстоятельств поселяютъ ее въ душ дитяти. Когда Юлинька достигнетъ зрлыхъ лтъ, наше дло — довершить то, что начнетъ сама природа. Но зараждай въ немъ небесную страсть ко всему доброму, какъ не показать вмст, что должно считать Истинно добрымъ?

Я. Все чего требуетъ совершенное согласіе, такъ сказать, развившейся природы — что можетъ быть другое для насъ истинно добрымъ? Посему то добродтель и не должна вчно бороться съ чувствами, нтъ, она должна только содержать ихъ всегда въ должныхъ предлахъ.

ПИСМО XXXII.

Разговоръ пятый

О чувств красоты.

Она. Не понимаю, За чмъ ты, посл чувства добродтели, начинаешь еще говорить о какомъ-то чувств красоты?

Я. Другъ мой! Оно, въ постепенномъ развитіи ума, составляетъ послднюю, высочайшую степень. Оно, подобно какъ совсть сокрыто въ душ каждаго.

Она. Это для меня совершенно ново. Изъ прежнихъ твоихъ разговоровъ я узнала, что чувство истины: чувство правосудія и чувство добродтели есть одно я, тоже, только въ разныхъ степеняхъ въ отношеніи къ разнымъ, предметамъ. Какую же степень долженъ занимать разумъ, чтобы родилось въ человк чувство красоты?

Я. Человк всегда примняетъ природу, вн его находящуюся, къ самому, себ. Воображеніе воспламеняетъ умъ нашъ, возноситъ, такъ сказать, надъ міромъ, заставляетъ его созидать какую нибудь Аркадію, изгоняетъ оттуда все несовершенное… Съ сей минуты въ первый разъ открывается. въ человк стремленіе къ творчеству, и здсь начинается то, что я называю чувствомъ красоты.

Она. Можно ли назвать чувство сіе всеобщимъ? Мн кажется, оно составляетъ случайную наклонность нкоторыхъ людей.

Я. Если ты не сомнваешься, что чувство добродтели, или истины есть всеобщее,— то должно согласиться на сіе изъ разсужденіи чувства красоты. Только люди не одинаково представляютъ себ красоту, одному нравятся Софокловы трагедіи, другому Китайскія тни, что, кажется, и заставило тебя сдлать послднее, замчаніе.

Она. Но по самому различію сихъ мнній, не должно считать чувства красоты всеобщимъ, подобно чувству истины или добродтели.

Я. И добродтель, другъ мой, не у всхъ одно и тоже значитъ. Есть состоянія людей, въ коихъ обманъ, притворство считаются добродтелями. Развитіе ума очищаетъ понятіе объ ней.

Она. Если мы примемъ сіе чувство за всеобщее, то, должны будемъ сыскать такую красоту, которая бы для всхъ оставалась красотою — но возможно ли это?

Я. По чемужъ не согласиться, что предметъ, удовлетворяющій всмъ требованіямъ образованнаго человка, непривязаннаго къ нему ни страстію, ни обстоятельствами, ни нуждою,— всегда останется прекраснымъ?

Она. Но мы знаемъ образованныхъ людей, которые очень часто ошибаются въ сужденіи о красот.

Я. По тому, что они въ требованіяхъ своихъ совтуются съ однимъ разсудкомъ, который слишкомъ холодный судія въ подобныхъ обстоятельствахъ. Одинъ вкусъ долженъ произносить приговоръ о прекрасномъ.

Она. Но что мн думать о вкус?

Я. Вкусъ, способность души столь сложная, что трудно опредлить его. Чувствительность его основаніемъ, воображеніе питаетъ его, а разсудокъ служитъ ему руководителемъ, но не въ вид строгаго наставника, а какъ другъ опытный, часто снисходительный къ маленькимъ слабостямъ нжнаго питомца своего. Гд недостаетъ одной изъ сихъ способностей, тамъ нтъ истиннаго вкуса. Одна чувствительность есть слабость, одно воображеніе буйство, одинъ разсудокъ мертвая холодность: та трогается всмъ поразительнымъ, другое воспламеняется отъ всего чрезвычайнаго, а третій довольствуется пустою точностію.

Она. Кудажъ долженъ устремляться взоръ нашъ, чтобы встртить ту красоту, о которой говоришь ты? Не правда ли, что она заключена въ одной очаровательной области изящныхъ искуствъ?

Я. Какая не справедливость, другъ мой! Думала ли ты когда нибудь, что добродтель живетъ въ однихъ великолпныхъ чертогахъ? Не чаще ли мы встрчаемъ ее подъ смиренною кровлею? Также и красота, вся природа исполнена ею. Царство ея оканчивается тамъ, гд прескаются самыя мысли, оно теряется въ безконечности. О, одинъ этотъ сводъ, усянный міріядами звзд, можетъ спорить со всми искуствами! Когда мы останавливаемъ взоръ свой на стелющейся зелени луговъ, на зыблющейся лазури неба, на кипящемъ водопад: остается ли еще чего желать воображенію? Какъ часто сама ты, при сихъ явленіяхъ, восклицала въ избытк чувств своихъ: какъ это прекрасно, другъ мой! Такъ, милая Евгенія, природа источникъ красоты. Область изящныхъ искуствъ — живопись, ваяніе, музыка, мимика и, душа всхъ ихъ, поэзія — не что иное, какъ галлерея знатока, любителя прекраснаго, онъ собралъ лучшія произведенія во всхъ родахъ. Комужъ онъ обязанъ своимъ сокровищемъ? Великому художнику — природ. И опустла ли эта обширнйшая рабочая, гд, въ тни кажущагося безпорядка, остались, можетъ быть, превосходнйшія произведенія? Ты видишь, что я не унижаю прекраснаго въ искуствахъ, не называю его копіею, подобно многимъ: искуства, заимствуясь природою, не рабски подражаютъ ей, часто усовершаютъ ея произведенія: но природа иметъ тысячу цлей, а они одну — удовлетвореніе вкусу.

Она. Ты столько мн открылъ вдругъ предметовъ, что я не знаю, на чемъ остановить свое вниманіе’ Что же назвать, мн прекраснымъ, при разнообразіи впечатлній? Одно меня плняетъ, другое заставляетъ благоговть, иное возбуждаетъ во мн странное удовольствіе, которое обнаруживается невольнымъ смхомъ. Я теперь совершенно теряюсь. Какое впечатлніе надобно цнить выше, чтобы не ошибиться въ сужденіи о красот?

Я. Ты еще не начислила всхъ видоизмненій прекраснаго: они безконечны. Прекрасное я вижу и въ улыбающейся долин, и на мрачныхъ утесахъ, я его слышу въ громахъ, потрясающихъ вселенную, и въ журчаніи чистаго источника. Красота и въ высокомъ и въ комическомъ. Но она везд одна, подобно добродтели. Истинно прекрасное во всхъ случаяхъ одинаковую должно имть цну. Посмотри, Евгенія, на картину восходящаго солнца, остановись на скал, вдавшейся въ пучину бурнаго моря, успокой взоръ свой на бархатномъ берегу потока — сравни произведенныя въ теб впечатлнія, и скажи, желала ли бы ты въ самую минуту наслажденія промнять одно изъ нихъ на другое? Державинъ или Мольеръ, Виргилій или, Жуковскій — равно для меня велики: потому что одна сіяетъ на нихъ печать — печать Генія.

Она. Какія же употребимъ мы средства, чтобы дать истинное направленіе вкусу сына нашего? Мн кажется, онъ лишится приятнйшихъ наслажденій въ жизни, если мы пренебрежемъ образованіемъ сей удивительной способности души.

Я. Будемъ слдовать только за природою, Евгенія. Простота и умренность въ пищ длаютъ тло нжнымъ. Отъ сего самая душа живе приемлетъ вс впечатлнія. Сначала будемъ представлять ему одн приятныя картины природы, чтобы он навсегда остались основаніемъ его вкуса. Когда воображеніе нкоторымъ образомъ созретъ въ немъ, постараемся его ввести и въ очаровательную, по твоему выраженію, облаешь изящныхъ искуствъ. Онъбудетъ судить о произведеніяхъ ихъ всегда по сравненію, съ природою.

ПИСМО XXXIII.

Разговоръ шестый

Вра въ Бога.

Я. Представь, несравненная Евгенія, какое неизъяснимое удовольствіе прольется въ нжное сердце нашего Юліана, когда мы однимъ словомъ успокоимъ любопытный его умъ, разршимъ задачу міра, труднйшую задачу, снимемъ завсу съ таинственной, предломъ жизни отдленной, будущности, куда вдругъ устремятся вс пламенныя его желанія!

Она. О, мой другъ! Я чувствую, что съ этой минуты все существо его перемнится., и утшительная вра откроетъ ему тотъ совершенный міръ, около котораго легкое воображеніе его прежде блуждало., Но — если онъ пробжитъ мыслію по всему лицу земли, устремитъ недоврчивый взоръ на различныя мннія вковъ протекшихъ.

Я. Не станемъ унижать въ глазахъ его Сократовъ и Катоновъ. Нтъ, мой другъ! Переход отъ истинной привязанности къ презрнію такихъ людей невозможенъ, и столь опасенъ, что можетъ родить недоврчивость къ истин и Совершенное безвріе. Покажемъ Юліану эту постепенность въ образованіи человчества, которая вмст исполнитъ его благоговнія къ симъ великимъ умамъ и увритъ въ преимуществ ученія Мессіи передъ ихъ ученіемъ.

Она. Какъ же можно, не измнивъ истин, оправдать въ глазахъ его вс другія вры?

Я. Разумъ ихъ оправдываетъ. Религія произошла изъ человческой природы, человкъ отсвчивается въ своихъ богахъ, говоритъ одинъ философ. Такимъ образомъ не только время, самое мсто нкоторымъ образомъ будетъ оправдывать ихъ. Перенесись, Евгенія, въ т времена, когда люди съ робостію еще взглядывали на сей сводъ, усянный милліонами свтилъ, страшась, чтобы небесный огнь не истребилъ ихъ, когда они съ изумленіемъ находили сокровища земли: могли ль они, даже смли ли они что нибудь боготворить другое? Встртишь ли ты на сей точк ихъ образованности тотъ отважный умъ, который ршительно различаетъ преходящее отъ постояннаго, условное отъ необходимаго? Къ тому жъ, Евгенія, любишь ли ты свое отечество?

Она. Конечно, и можно ль не любить отечества?

Я. Что заставляетъ тебя любить его?

Она. Все: я въ немъ родилась,воспитывалась, вкусила вс радости жизни, привыкла дышать этимъ воздухомъ и, кажется, не могу дышать другимъ счастлива подъ властію мудрыхъ его законовъ, однимъ словомъ: что вн отечества, то, кажется, несвойственно моей природ.

Я. Вотъ другая причина, которая заставляла племена земныя предпочитать грубую вру отцевъ своихъ просвщенному ученію Евреевъ и Христіянъ. Съ каждымъ столтіемъ исчезаетъ какое нибудь суевріе. Но усилія фанатиковъ ускорить преждевремянно ходъ природы, оросили землю человческою кровію, и они сами втайн, можетъ быть, оплакивали бдственныя свои покушенія.

Она. По крайней мр надобно будетъ въ настоящемъ вид показать ему картину ныншняго состоянія вроисповданій, чтобы дать ему почувствовать, сколько людей увлечено грубыми суевріями, и тмъ заставить его отдавать боле справедливости, истин.

Я. Безъ сомннія! Юліанъ и самъ съ нетерпніемъ захочетъ поврить ожиданія свои. Кто любитъ утшаться. постепеннымъ возвышеніемъ человчества, тотъ съ любопытствомъ обтекаетъ мыслію вс краи земнаго шара, ищетъ исполненія надеждъ своихъ, радуется, или сожалетъ, смотря по обстоятельствамъ. Но ты должна предчувствовать, что наблюдатель нашъ къ нравственной природ перейдетъ уже отъ физической. Онъ встртитъ, что солнце не съ одинакою щедростію проливаетъ благодтельную теплоту свою во всхъ земныхъ поясахъ, что не везд земля предлагаетъ одн произведенія, что не вс люди живутъ под одинакою кровлею, не вс питаются одинакою пищею, почувствуетъ, что не вс они могутъ достигнуть до одинаковаго образованіями, вмсто изумленія, можетъ быть,: ты услышишь невольный вздохъ, который покажетъ теб, что сын твой видитъ превосходство истины надъ несправедливостію, но по убжденію разсудка своего и сердца, хочетъ принять себ за правило — не унижать того, что свято для другихъ, потому что, кто пренебрегаетъ святынею другаго, тотъ неиметъ собственной.

Она. Но какъ предохранить его отъ безврія?

Я. Съ этой стороны ты можешь быть спокойна. Человк, видвшій природу во всхъ ея измненіяхъ, не лишитъ самъ себя единственной отрады, которою можетъ утшаться сердце его. Вольнодумство не есть плодъ зрлости ума. Оно часто раждается въ томъ состояніи, когда человк только еще начинаетъ чувствовать грубость суеврія и, обольщаясь кажущимся ему возвышеніемъ ума своего, не уметъ избрать истины и безпрестанно или упадаетъ, или стремится туда, откуда снова долженъ упасть.. Вольнодумство гораздо ближе къ суеврію, нежели къ истинному просвщенію.

ПИСМО XXXIV.

Разговоръ седьмый

Политическія отношенія.

Она. Одинъ на верху славы, другой во мрак неизвстности…. Ахъ, другъ мой какое ужасное разстояніе между людьми въ кругу общества!

Я. Сама природа полагаетъ между нами примтное различіе. Мы видимъ: одинъ слабъ, другой крпокъ, одинъ съ рдкими дарованіями другой съ умомъ. самымъ обыкновеннымъ’ Такъ удивительно ли, что въ обществ одни берутъ преимущество надъ другими? Жаль только,что порода часто, замняетъ вс личныя достоинства!

Она. Но между тмъ не льзя забыть, что знатные имютъ боле средствъ наслаждаться жизнію.

Я. Пусть такъ, но различіе состояній есть необходимое слдствіе общественнаго устройства. Несчастіе только, когда одно состояніе подавляетъ вс прочія! Тогда цлое должно страдать и можетъ рушиться, подобно нестройной громад. Впрочемъ во всякомъ званіи можно быть довольнымъ своею судьбою. Счастіе не на престол, нтъ, оно обитаетъ и въ бдной хижин.

Она. Другъ мой, порадуемся, что мы родились въ ндр свободы. Юлинька въ полной мр можетъ наслаждаться своею жизнію, и — также не важное ли дло — будетъ служить отечеству.

Я. Мы будемъ воспитывать его такъ, чтобы онъ лучшимъ образомъ могъ исполнять вс обязанности, которыя наложитъ на него общество.

Она. Мы посемъ въ душ его ту любовь къ отечеству, которая одушевляла Телей, Мининыхъ, Пожарскихъ.

Я. Только станемъ смотрть, чтобы благородная страсть сія не переродилась въ отвращеніе ко всему чужестранному. Хорошее везд — у самыхъ неприятелей — должно обращать на себя наше вниманіе. Покажемъ также ему, милая Евгенія, врные способы содержать себя прилично своему званію. Онъ всегда будетъ благодарить насъ, если мы научимъ его въ самой крайности достойнымъ образомъ находить все для себя нужное.

Она. Безъ сомннія, съ самаго дтства должно приучить его къ трудамъ, можетъ быть, обстоятельства заставятъ его боле терпть, нежели наслаждаться.

Я. Трудиться — Евгенія, неизбжный удлъ человка. Сама природа говоритъ намъ: трудись и наслаждайся! Такимъ образомъ трудъ есть вмст и источник всякаго богатства. Впрочемъ въ кругу государства можно выбрать для себя самое блестящее поприще. Только мы должны сперва замчать, къ чему откроется въ немъ наклонность. Смотря по тому, проложимъ дарованіямъ его надежный путь содержать себя собственными трудами. Но несчастливъ тотъ народ, гд не достоинство, но одна порода можетъ поступать на мста, заслуживающія благородное соревнованіе!

Она. Онъ будетъ также пользоваться плодами нашихъ трудовъ. Только должно поселить въ него бережливость, чтобы онъ не пожертвовалъ одной прихоти тмъ, что, можетъ быть, куплено было потомъ.

Я. Расточительность не боле приноситъ чести, какъ самая скупость. Лучше всего держаться правил благоразумія.

Она. Мы оставимъ ему неизчерпаемое сокровище въ ндрахъ земли. Пусть онъ воздлываетъ свое поле, и каждое лто будетъ любоваться волнующимся моремъ, которое прольетъ обиліе въ его житницы.

Я. На сторон земледлія, милая Евгенія, та выгода, что здсь съ человкомъ работаетъ сама природа. Нужно только одинъ разъ сдлать вс потребныя заведенія, и земля наградитъ труды богатою жатвою.

ПИСМО XXXV.

И такъ, другъ мой, крпкое и вмст нжное тло, здравый смысл доброе сердце, тонкій вкусъ — однимъ словомъ: Эрастъ твой желалъ бы дашь сыну своему вс качества совершеннаго человка. Но онъ будетъ жить въ ндр общества: потому должно также стараться сдлать его истиннымъ гражданиномъ. Вотъ воспитаніе, которое мы хотимъ дать своему Юлиньк! Милый другъ, не забудь прислать намъ своихъ замчаній.

Мы съ Евгеніею безъ труда согласились въ сихъ главныхъ обязанностяхъ наставника. Но между тмъ не разъ спорили о выбор путей, которыми достигнуть цли нашей. Напослдокъ остановились на тхъ правилахъ, которыя я сообщилъ теб: и какъ мы посл сего довольны собою! Впрочемъ, безъ сомннія, мы будемъ отступать отъ нихъ, если обстоятельства того потребуютъ. Садовникъ замчаетъ, какъ развиваются его растнія, и, смотря потому, употребляетъ свое искуство.

Другъ мой, я примчаю, какъ мало помалу раскрываются въ немъ силы. Ахъ, если бы ты былъ отцомъ, ты бы почувствовалъ мое удовольствіе. Но какъ начнутъ показываться въ немъ первыя понятія, о, сколько будетъ онъ забавлять насъ собою! Прекрасное дитя, какъ ангелъ, подл тебя то улыбается, то играетъ, то скажетъ острое слова безъ всякаго впрочемъ намренія. Призжай, призжай къ намъ раздлять наши радости, наше блаженство!

Онъ будетъ нкогда, — о я увренъ въ этомъ: — онъ будетъ, по примру несравненной матери, отирать слзы страждущаго человчества. Еслижъ окрылишься въ немъ рзвое воображеніе, онъ будетъ вмст съ нами восхищаться и Рафаелевымъ Преображеніемъ и водопадомъ Державина и восхожденіемъ солнца. Другъ мой, мы на него смотримъ, ласкаемъ его и забываемся въ прелестныхъ надеждахъ.

ПИСМО XXXVI.

Какъ непримтно летятъ дни, недли, мсяцы, когда слишкомъ бываетъ обремененъ приятными занятіями! На крылахъ радости переносились мы въ будущее, и не видали, какъ протекла печальная зима, какъ растаяли снги. Всюду улыбается прелестная весна, и манитъ насъ на лоно природы. Другъ мой, Евгенія беретъ на руки Юлиньку, мы идемъ въ садъ и пьемъ съ жадностію воздухъ, растворенный благоуханіемъ. Кажется, самыя деревья, сей лугъ, сей ручей, сія лазурь — все принимаетъ живое участіе въ нашей радости. Мы садимся подъ тнь развсистой липы. Юлинька то играетъ на трав, то виситъ на ше своей матери. Между тмъ я рву цвты, украшаю трудъ Евгеніи и получаю въ награду прелестную улыбку. Мы возвращаемся домой съ чувствомъ новаго удовольствія. Никакой блескъ шумнаго общества не можетъ выманить насъ изъ среды тихаго убжища. Что замнитъ въ кругу большаго свта сіе божественное наслажденіе двухъ сердецъ, одно въ другомъ живущихъ, одно для другаго бьющихся?

Евгенія смотритъ за каждымъ движеніемъ Юлиньки, но иногда въ восторг бросается въ мои объятія и цлуетъ меня съ нжностію. Лили долгое время покрывавшія сіиланиты, перемшались уже съ розами. Она улыбается, какъ майское утро, только во взорахъ ея сіяетъ какая то важность, заставляющая благоговть передъ нею. Впрочемъ она нимало не перемнила образа своей жизни: таже склонность къочарованіямъ искуствъ, таже любовь къ прелестямъ природы. Между тмъ ничто не препятствуетъ ей, среди самыхъ восторговъ, удовольствіемъ своимъ жертвовать обязанностямъ матери. И, порадуйся моему блаженству… Юлинька не охлаждаетъ, нтъ, онъ только питаетъ въ ней любовь къ твоему другу. Когда она бросаетъ гитару, бжитъ къ нему и осыпаетъ его горячими поцлуями, мой милой, съ какою нжностью смотритъ она вмст и на своего Эраста! О, я слишкомъ живо чувствую, что такое рай! Подобное наслажденіе — ахъ, для чего я не безсмертенъ? Земля — мое небо

ПИСМО XXXVII.

Все кончилось, все рушилось, все изчезло. Нтъ, нтъ уже Евгеніи!

Гд сей волшебный міръ, содлывавшій меня богомъ? упала съ глазъ моихъ прелестная завса! Ахъ, вокругъ меня все страждетъ, все вздыхаетъ, все стонетъ! Другъ мой, природа — посмотри на нее ближе — она ужасное чудовище, терзающее собственныя свои ндры!

ПИСМО XXXVIII.

Что я въ кругу міра? Живая тнь, жалкій мученикъ, о… самое мученіе! Съ верху блаженства низвергнуться въ бездну ада.

Вечеромъ ходили мы по саду, любовались сводомъ небесъ, онъ былъ усянъ звздами, холодный втеръ дулъ на насъ, но мы еще восхищались великолпною картиною. Идемъ домой… И чтожъ? По утру Евгенія чувствуетъ примтную слабость. Вс мы приходимъ въ уныніе: одна крпость ея сложенія подаетъ мн надежду. Между тмъ мало по малу розы ея увядаютъ, быстрый взоръ примтно начинаетъ гаснуть. Наконецъ… о небо! Со слезами на глазахъ указываетъ она мнна Юлиньку. Трепещущею рукою прижимаетъ меня къ своей груди, испускаетъ тяжелый вздохъ и — ангела не стало! Я превратился въ камень.

Мой сынъ нкогда былъ моею радостію, моимъ утшеніемъ. А нын? Я долженъ умирать каждую минуту. Безъ него — одинъ ударъ и всебы совершилось.

Плачьте горестныя жертвы бдности, она не будетъ уже проливать утшенія въ ваши хижины. Плачь, несчастный сынъ мой, взоръ ея не будетъ боле угадывать нуждъ твоихъ, рука ея не будетъ отирать слезъ на сихъ улыбающихся ланитахъ. Плачь, плачь, милое дитя: ты рождено для вчныхъ горестей!

ПИСМО XXXIX.

Милый другъ! Всякой день, противъ воли, иду я туда, гд Евгенія любила наслаждаться, природою. Здсь, изъ подъ развсистаго вяза, часто смотрла она, какими громадами низвергается водопад съ теряющагося въ облакахъ утеса. Тамъ, въ тни рощи, раздляла она радости жаворонка, или нжныя жалобы горлицы. Здсь — съ вершины холма — любила смотрть, какъ солнце, озлащая пол-неба, скрывалось за горою. Между тмъ я въ сихъ кустахъ собиралъ цвты, приносилъ ей и радовался съ нею. О мой другъ, съ фіалками, съ розами въ рукахъ, я ищу ее, зову, требую у каждаго предмета… Ахъ, все молчитъ вокругъ меня — природа лишилась своего единственнаго украшенія.

Милой мой, я теперь на крутомъ берегу рки, она низвергается съ пною грознаго водопада. Всхожу на утесъ, гордо возносящійся надъ долиною. Вотъ камень катится въ пропасть и въ одно мгновеніе исчезаетъ! Вотъ отторглась глыба земли, низвергается и только глухой гулъ отозвался въ отдаленіи! Съ жадностью я измряю глазами страшную глубину… О сын мой! сынъ мой!.

Безъ цли, безъ мыслей, съ одною горестью, блуждаю я по дикимъ мрачнымъ, ужаснымъ утесамъ. Здсь природа, кажется, входитъ въ мое положеніе и все предается со мною страшному отчаянію. О мой другъ, сія слабая грудь такъ стсняется, я едва могу переводить дыханіе! Но вотъ чистое, ясное небо одвается со всхъ сторонъ тучами! Лсъ шумитъ, ужасныя громады отторгаются отъ утеса, дождь льется на меня ркою. Мн стало легче: я могу плакать!

ПИCМО XL.

День кажется мн цлою вчностью, и я съ нетерпніемъ ожидаю ночи. Настанетъ ночь, и она для меня также безконечна: я призываю солнце! Въ изнеможеніи повергаюсь иногда на землю, но сонъ отказывается сомкнуть мои вжди. Если я забываюсь иногда на. малое время: вижу подл себя Евгенію, бросаюсь къ ней и обнимаю — одинъ воздух. Въ изступленіи встаю, бгу и самъ не знаю куда. Долина, горы, лс, берега — все наполняется моими стенаніями.

Съ тою же горестью возвращаюсь подъ кровъ своего жилища. Здсь я вижу ее на каждомъ мст: тушъ читала она Тасса, Державина, Метастазія, тамъ изливала душу свою на гитар. Вотъ ея краски, вотъ кисть, которою она оживляла прекрасныя свои мысли. Здсь занималась она рукодльемъ, здсь, на диван, посл прогулки, или посл трудовъ, отдыхали мы, разговаривали, здсь умирали въ восторгахъ.

ПИСМО XLI.

Ты хочешь, другъ мой, чтобы я оставилъ мста, по твоему выраженію, безпрестанно растравляющія ужасную рану моего сердца. Ты не знаешь, какой требуешь отъ меня жертвы! Здсь бы^о мое небо! Разумешь ли ты меня? Оно превратилось въ адъ: но самый адъ сей приятне для меня рая, котораго Евгенія не озаряла своимъ присутствіемъ! Ты мн говоришь о моемъ сын: О, сынъ мой! Онъ исторгаетъ меня изъ сего святилища!— Такъ, я препоручу его попеченіямъ твоей дружбы!

Простите, простите, прелестныя мста, которыя нкогда меня очаровывали!— Прости, о гробъ моей Евгеніи!

Конецъ второй и послдней части.

Имена особъ, благоволившихъ подписаться на сію книгу.

Въ С. Петербург.

Ихъ Сіятельства:

Князь Иванъ Михайловичъ Долгоруковъ

— — Дмитрій Ивановичъ Долгоруковъ.

Графиня Прасковья Александровна Зубова.

Ея Высокопревосходительство Анна Петровна Козодавлева 2 экз.

Ихъ Превосходительства:

Катерина едоровна Муравьева 2 экз.

Сергй Семеновичъ Уваровъ за 1 экз. 50 руб.

Василій Степановичъ Поповъ 2 экз.

Семенъ Филиповичь Мавринъ.

Ихъ Высокородія:

Анна Алексевна Протопопова.

Николай Михайловичъ Карамзинъ.

Высокопреподобіе Протоіерей Іаковъ Воскресенскій.

Ихъ Высокоблагородія:

Баронесса Марья Сергевна Корфъ.

Марья Александровна Штатникова, 2 экз.

Анна Михайловна Стороженко.

едор Николаевичъ Глинка.

Петръ Петровичъ Никифоровъ 2 экз.

Алексй Петровичъ Пятовъ.

Михайла Матвевичъ Булдаков 2 экз.

Дмитрій Прокофьевичъ Попов.

— — — — — — — — — — — Лебедвъ.

— — — — — — — — — — — Милютинъ,

— — — — — — — — — — — Шульгинъ 2 экз.

Дмитрій Сергевичъ Олсуфьевъ.

Андрей Андреевичъ Линдквист,

Константин Ивановичъ Арсеньевъ.

Михайла Кирлловичь Грибовской.

Петръ Макаровичъ Кривусьевъ.

Иванъ Михайловичъ Левитскій.

Василій Николаевичъ Фарфоровскій.

Павелъ Васильевичъ Кукольникъ.

Барон Модестъ Андреевичъ Корфъ.

Петръ Александровичъ Набоков.

Ихъ Благородія:

Семен Ивановичъ Волненко.

Григорій Никитичъ Милованов 2 экз.

Николай Александровичъ Орловъ.

Петръ Андреевичъ Делинъ.

едор едоровичъ Хекъ.

Иванъ Васильевичъ Малиновскій.

Александръ Антоновичъ Рачинскій.

едоръ Александровичъ Нелидовъ.

Платонъ Васильевичъ Голубковъ.

Карлъ Ивановичъ Грошопфъ.

Андрей Ивановичъ Шляхтинскій.

Яковъ Софоновичъ Ильенковъ.

Николай Васильевичъ Ланской.

Николай — Стахиновъ.

Александръ Абрамовичъ Крыловъ.

Василій Алексевичъ Плавильщиковъ, 2 экз.

Въ Царскомъ сел.

Воспитанники Лицея: Угрюмовъ. Савичь. Дубенской. Шабельской.

Воспитанники Благороднаго Пансіона: Альховской. Энгельгардтъ.

Въ Старой Рус.

Его Высокоблагородіе Петръ Ивановичь Бороздинъ.

Въ Смоленск.

Его Благородіе Андрей Андреевичъ Ивановскій, 5 экз.

Въ Минск.

Его Благородіе ОсипъИвановичъ Бернодсковъ.

Въ Серпухов.

Его Превосходительство Николай Захаровичъ Хитрово*

Въ Тамбов.

Ихъ Благородія:

Надежда Ивановна Комсина.

Иван Тимоевичъ Поповъ.

Въ Ахтырк.

Ея Благородіе Мара Ивановна Тагарова.

Въ Блгород.

Его Высокоблагородіе . . . . . . Борщовъ.

Въ Симбирск.

Его Благородіе Матвй Михайловичъ Пинскій.

Въ Томск.

Его Благородіе Алексй Демьяновичъ Илличевскій.

Въ Одесс.

Его Высокоблагородіе Степан Евстафьевичъ Нотара, 16 экз.

ЕВГЕНІЯ,илиписьма къ другу,СОБРАННЫЯИваномъ Георгіевскимъ.