Евгений Вадимов.
Еще об антологии русской поэзии в Польше
(На правах письма в редакцию)
Евгений Вадимов
Еще об антологии русской поэзии в Польше, Вадимов Евгений, Год: 1937
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Милостивый государь, г-н Редактор!
Несколько месяцев тому назад мною было получено подписанное Л. Н. Гомолицким предложение прислать ему несколько моих стихотворений на предмет помещения одного из них ‘по выбору’ в предполагаемую к выпуску ‘Антологию Русской Поэзии’ в Польше, издательство каковой брал на себя Союз Русских Писателей и журналистов.
Оставаясь лично равнодушным к этому, по моему мнению, весьма трудно выполнимому при современных условиях начинанию, я все же не счел себя в праве, выражаясь по модному, ‘саботировать’ предложение Л. Н. Гомолицкого, и тотчас же, при самом чистосердечном письме выслал моему корреспонденту (по его же указанию) свое литературное curriculum vitae и последний сборник стихов ‘Русская культура’, считая, конечно, что для г. г. составителей Антологии будет вполне достаточно пятнадцати моих избранных вещей по их собственному вкусу.
Исполнив, таким образом, просьбу одного из моих литературных собратьев в Польше (таковым я его искренне считал), я тотчас же, однако, из вполне законных и рациональных соображений стал пытаться выяснить один весьма щепетильный вопрос, каковой, между прочим, заинтересовал также и некоторых моих друзей из числа представителей местной печати.
Вопрос этот заключался в том, что всем нам попросту захотелось узнать — кто и как будет составлять в Польше предполагаемую к выпуску новую ‘Антологию Русской Поэзии’, и, что самое главное, кто будет при этом деле тем беспристрастным литературным судьею, которому выпадает на долю высокая честь выбрать соответствующие ‘шедевры’ из множества чужих произведений.
Несмотря на то, что последний вопрос был мною даже своевременно поднят на столбцах нашей газеты — определенного ответа на него, насколько я помню, нигде не последовало, а вскоре и весь маленький шум, поднятый в нашем литературном мирке вокруг пресловутой ‘Антологии’ постепенно затих в виду расцвета весны и пришедших вслед затем летних каникул. Между тем, как оказалось, дело об ‘Антологии’ далеко не заглохло в течении лета, а в конце августа пронесся слух, что оно даже вскоре выйдет в свет на суд беспощадных критиков и требовательных читателей.
Вполне естественно, что к этому известию не мог остаться равнодушным и я с моими друзьями — ибо, во-первых, теперь уже неминуемо должен был сам собою разрешиться наш весенний вопрос ‘о судьях’ и ‘trilleur’-ах знаменитой ‘Антологии’, а во-вторых, не мог же я лично не поинтересоваться собственным ‘шедевром’ каковой был предназначен этими судьями из пятнадцати моих ‘избранных’ стихотворений для помещения в тот же сборник.
Судьба мне благоприятствовала в быстром разрешении этого вопроса — и вскоре мне удалось узреть и самую ‘Антологию’ и притом совершенно случайно узреть ее как раз в тот момент, когда она уже готова была пойти в типографскую машину, направляемая туда Л. Н. Гомолицким.
И я не мог, конечно, удержаться от того, чтобы не попросить этого своего рода ‘Крестного папашу’ новорождаемого русского литературного детища показать мне тот мой собственный стихотворный ‘шедевр’, какой должен был через час — два предстать перед всем миром по приговору еще неведомых мне судей ‘Антологистов’…
Ведь 15 целых, 15 излюбленных и кровных детищ Евгения Вадимова были своевременно посланы тому же ‘Крестному папаше’ вместе с письмом полным добросердечия… И я заглянул в ‘Антологию’…
Какого же было мое удивление, когда против всех ожиданий я узнал в помещенном там моем ‘шедевре’ не одно из этих кровных детищ, а давно забытые мною самим стихи, озаглавленные ‘России’ и буквально написанные мною для русских солдат в 1916 — 1917 годах во время нахождения нашего на французском фронте, ни в коем случае не пригодные для включения в какую — либо совреме5нную русскую Антологию, и как говорится, в ‘довершении всех финалов’ никогда и нигде не печатанных за подписью Вадимова, ибо сей псевдоним, мною был принят спустя 12 лет…
Стихи эти впрочем, в свое время очень нравились некоторым русским солдатам, были помещены в соответствующих военных газетах, а впоследствии, во время добровольчества, одна артистка — декламаторша, с громадным успехом выступавшая перед ‘белою’ аудиторией, даже сочла возможным включить их в свой особый сборник в 1920 — м году.
Что же касается моего разрешения печатать эти ‘солдатские’ стихи в ‘Антологии Русской Поэзии’ в Польше в 1937г. т. е. спустя 20 лет после его написания, то об этом, конечно, не могло быть и речи.
Но спорить по этому вопросу мне при указанной выше встрече с ‘Крестным папашей’ Л. Н. Гомолицким прямо — таки не пришлось: в ответ на мои весьма робкие замечания о некотором своеволии еще неведомых мне ‘судей — антологистов’, пожелавших почему — то представить меня всему миру исключительно только ‘в серой солдатской шинели’ — я услышал от известного поэта Гомолицкого слова, полныя ободрения, успокоения и утешения. Он заявил мне, что забытый мною самим ‘шедевр’ 1917 года ему, Гомолицкому, нравится более всех остальных моих стихов, а потому, дескать, мне нечего и беспокоиться за его включение в знаменитую ‘Антологию’…
Вполне понятно, что мое успокоение наступило немедленно… Был я в то же время охвачен и нежданною радостью: загадка ‘антологических’ судей была теперь открыта — и мне уже не приходилось сомневаться, кто являлся моим главным и высоким судьею.
И я ушел — ушел в свое уединение, полный самых лучших чувств и цветистых воспоминаний, поднятых моим забытым стихом, написанным на французском фронте.
После всего этого, собственно, можно было бы и поставить точку, если бы не одно обстоятельство, которое не на шутку заставило меня снова остановиться над всем вопросом об ‘Антологии Русской Поэзии’ в Польше, что произошло уже после того, как она благополучно вышла на свет из типографской машины.
Не пришлось никому долго ждать и соответствующей случаю оценки качества новорожденного литературного сборника, — она появилась на столбцах нашей же газеты. Появившаяся оценка — прекрасно написанная, в смысле стилистическом, рецензентская статья, одного из молодых литературных критиков в Польше — г-жи Ксении Костенич, с каковою я, к сожалению, не имею чести лично быть знакомым, но о талантливости, которой слышал достаточно много лестных отзывов.
А потому — лишь только попалась мне в руки заветная статья К. Костенич, я тут же с волнением простительною старческою жадностью набросился на ея строки, желая поскорее узнать, что молодой критик скажет и о моем ‘шедевре’, тем более, что о направлении г-же Ксении всей ‘Антологии’ для рецензии мне также ‘en passent’ сообщил случайно встреченный мною ‘Крестный папаша’ Л. Гомолицкий.
И я стал внимательно читать прекрасную статью молодого критика — барышни, и конечно, не мог не признать, что все отзывы о ее талантливости вполне отвечают действительности, и единственно, что можно было бы поставить ей в упрек — это порою излишнюю, чисто девическую деликатность, с каковою К. Костенич, по ея собственному же выражению, приступает к ‘тыканью’ своих литературных пациентов находящимся в ее ручках рецензентским ланцетом.
И дабы не причинить никому серьезного вреда и боли — талантливая барышня — критик делает свои уколы почти во всех случаях с нежностью положительно незнакомой любому критику мужчине.
Хороша у К. Костенич и сама новая ‘Антология’, названная ‘интересною и нужною’ книжкой, хороши и ея составители ‘воскресившие вчерашних, забытых поэтов’ (не того ли поэта, что писал тому назад 20 лет на французском фронте под Реймсом?), хорош и Союз Русских Писателей и Журналистов, который можно упрекнуть ‘только в бедности’, хороши и стихи Клингера, Мацкевича, Май, Василия Селиванова и Веры Сорокиной — с каковым последним мнением, конечно, нельзя не согласиться и всякому искреннему их читателю.
В некоторых случаях впрочем, К. Костенич позволяет себе кольнуть кое — кого своим холодным оружием и несколько глубже — но при этом так, что пораженный ее ‘тычком’ пациент не только сразу выздоравливает, но и вырастает на несколько голов выше над серою толпою.
Так, например, слегка упрекнув в ‘сугубой неудобочитаемости’ поэтического экспоната самого ‘Крестного папаши’ Антологии Л. Гомолицкого — проникновенная критик — барышня немедленно же переходит к указанию на глубину мысли этого поэта и определенно сравнивает Л. Гомолицкого с немецким композитором Вагнером.
Не могу признать также очень болезненным и укол, нанесенный К. Костенич и моей талантливой ‘соседке’ по нашей газете, почтенной поэтессе Лидии Сеницкой, — несомненно, то стихотворение, которое помещено в ‘Антологии’, вовсе не отражает всего ея творчества. Хорошо знаю, что у Л. Еразмовны есть целый ряд прекрасных вещей, несравнимо лучших, чем та, какую решили почему — то представить в единственном числе гг. составители.
Далее, в рецензентской статье К. К. начинается нечто более интересное, а в особенности интересное для тех, кто в этот урочный час становится печальною жертвою ея, ‘ланцета’, неожиданно превращающегося в настоящую боевую пику.
Пусть почитатели несомненного критического таланта К. К. не думают, что она только может нежно ‘тыкать’ своим острием — она может и поражать им смертельно. И она поражает — поражает жестоко и бесповоротно, но, о русская женская душа, как деликатно в то же время…
Всего 25 поэтических пациентов у Костенич — и 23 из них выходят благополучно из ‘передряги’, в которую они попали благодаря ‘Антологии’ — но двум обреченным, увы, не удается уйти с поля чести даже при сохранении своего имени — они сражены Костенич под забралами и похоронены, как неизвестные солдаты…
Кто — же эти горемычные стихотворцы, на которых свалилась такая неотвратимая беда и почему их именно двое?
— России — отчеканивает беспощадная барышня — критик — в ‘Антологии’ посвящены весьма слабые вещи, за приятным исключением стихотворения Оленина. А всех стихов о России три…
И нанеся свой удар, К. К., не назвав даже имен сраженных авторов, победно мчится в даль, предоставляя открывать их имена родственникам и знакомым.
Последние, конечно, находятся, платят за Антологию ‘злотувку’ ищут в ней 2-ух убитых поэтов, поднимают у первого трупа забрало и узнают под ним смертельно — бледные черты…
Евгения Вадимова, справедливо уничтоженного талантливым критиком за свое ‘солдатское’ творение допотопных времен…
Послушайте, гг. ‘составители’, что — же это, в самом деле, за штучки? Кто — же вам указывал, кто разрешал печатать в вашей книжечке по собственным своим соображениям такие мои стихи, за каковые меня наповал убивает К. К.?
За что вы подводите и ее?
Что же это, наконец, такое: ‘глупость или измена’? — как сказал когда — то Павел Милюков?
Не хочу верить второму, ибо слишком люблю поэзию и ея служителей.
А родственники и знакомые, тем временем поднимают забрало второго сраженного стихотворца — и!!! Господа составители и публика!!! Здесь, должен всем сказать, действительно, получается, как говорится ‘картина, достойная кисти Айвазовского’, в эффекте коей уже, во всяком случае, нельзя обвинять беспристрастного критика.
Знаете — ли вы кого вслед за Вадимовым поражает своим копьем за полную слабость стихов о ‘России’ смелая К. К.?
Да самого председателя Союза русских писателей и журналистов в Польше, маститого Александра Модестовича Хирьякова, т. е. председателя того самого союза, которым издана сама ‘Антология Русской Поэзии’…
Хороший подарок поднесли гг. ‘составители’ своему председателю, да еще какому по своему громадному литературному прошлому: другу Плещеева и Лескова, давнему советнику Мережковского, сотруднику ‘Русского Богатства’, и, наконец, убеленному сединами старому поэту и писателю, всего несколько недель тому назад отпраздновавшему свой 50-летний литературный юбилей…
Не понимаю я, в общем, что же это за странная путаница получается и с самой ‘Антологией Русской Поэзии’ в Польше, и с ее неопределенными составителями, оказавшимися в результате форменными, как у нас говорилось в корпусе, ‘под — водилами’ своих же братьев — поэтов перед критикой, и с теми приемами и методами, какие, очевидно, ими применялись ‘при работе’…
А всякая ‘Антология’ — есть вещь очень, очень серьезная — и серьезная не только для одних литераторов или поэтов, но и для истории целого народа определенной эпохи, душу которого эти поэты и литераторы должны отражать в соответствующих произведениях.
А без этого отражения — всякая ‘Антология’ будет ерундою, которою нечего и засорять полки книжных магазинов или серьезных библиотек.
Из нея, русские люди, рассеянные по иным странам, или — же, люди последующих поколений — все равно не узнают, чем жила, дышала и томилась русская душа в переживаемые нами времена на наших равнинах.
А томилась и вздыхала эта душа, несомненно, не мало — и потому не может быть и никаких сомнений в том, что у 25 представленных в ‘Антологии’ поэтов, не нашлось бы соответствующих стихотворений, отражающих русскую душу в Польше, поставленную для своих переживаний в совершенно своеобразные условия.
Но составители ‘Антологии’ призадуматься над этим величайшим вопросом или не пожелали, или прямо не были способны по ряду причин, в обсуждение которых я входить не нахожу уместным из простой вежливости.
Но поделиться с читателем и другими занимательными во всем этом специальном вопросе лицами одним маленьким воспоминанием из моего прошлого я все же считаю себя в праве.
Был у меня лет 20 так назад один друг, не чуждый серьезной поэзии, поручик 5-го гусарского Александрийского полка Николай Гумилев, состоявший одно время при нашем штабе в качестве младшего офицера на том — же французском фронте и впоследствии трагически погибший от большевицких пуль.
И случилось мне в свободное от службы время много раз говорить с поручиком Гумилевым не только как с поручиком, но и как с поэтом.
— Для того, чтобы быть поэтом — говорил Гумилев — мало уметь строчить стихи и подбирать замысловатые слова и эффектные рифмы… Главное же нужно иметь большое, чистое сердце, а вместе с ним и кое — какой ум с обширным, а еще того лучше, мировым кругозором…
Иного определения ума, как ‘кое какой’ поручик Гумилев, конечно, из вполне понятной скромности, привести не мог, так как сам был, в действительности, очень умным человеком.
Вспоминая эти слова моего покойного друга и доблестного офицера (II Георгия!) я полагаю, что всеми перечисленными им качествами необходимыми для поэта должны обладать во много раз в большей мере и составители ‘Антологии’.
Примите мои уверения в совершенном уважении.
Е. Вадимов. Еще об антологии русской поэзии в Польше (На правах письма в редакцию) // Русское слово. 1937. No 245 (1750), 18 октября.
Подготовка текста — Юлия Борковская, 2005.
Публикация — Русские творческие ресурсы Балтии, 2005.