Александр Александрович Бестужев (Марлинский)
‘Эсфирь’, трагедия из священного писания
в трех действиях, в стихах,
сочинение Расина, перевод с французского. {*}
‘Эсфирь’, трагедия из священного писания…, Бестужев-Марлинский Александр Александрович, Год: 1819
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Русские писатели о переводе: XVIII-XX вв. Под ред. Ю. Д. Левина и А. Ф. Федорова.
Л., ‘Советский писатель’, 1960.
OCR Бычков М. Н.
А. А. Бестужев — поэт, критик и прозаик, известный в литературе 1820—1830-х годов под псевдонимом А. Марлинский. Он был членом Северного тайного общества, издателем (совместно с К. Ф. Рылеевым) альманаха ‘Полярная звезда’, одним из виднейших литературных деятелей декабристского движения.
Его переводческая работа этих лет являлась продолжением его критической деятельности: он переводил критические статьи из английских либеральных журналов и печатал их в ‘Соревнователе просвещения и благотворения’ и в ‘Сыне отечества’. Стихотворные его переводы (из Лагарпа, Буало, Овидия) немногочисленны.
В якутской ссылке, овладев в 1828 году немецким языком, Бестужев сделал вольный перевод нескольких стихотворений Гёте и монолога из ‘Фауста’. Незадолго до смерти Бестужев перевел поэму известного азербайджанского поэта М. Ахундова ‘На смерть Пушкина’. Кроме того, им переведены кабардинские песни для повести ‘Аммалат-Бек’.
В своих статьях Бестужев систематически занимался обсуждением вопросов перевода и критикой работ переводчиков-современников.
{* Первый перевод ‘Эсфири’ в стихах вышел в 1795 году. Он недурен, но писан обветшалым языком.}
Удивительно, почему перевод ‘Эсфири’,1 наделавший много шуму в городе в эпоху своего появления, и о котором теперь воспоминают только тогда, когда видят его на сцене, никем не удостоен разбора — хотя из уважения к подлиннику. Известно, что Расин написал трагедию сию для детского театра и она, по плану, завязке и характерам, принадлежит к слабейшим произведениям знаменитого автора, но прекрасные стихи, особенно в лирическом роде, в ней встречающиеся, ставят оную наряду с хорошими трагедиями. Из сего видно, что в переводе ее надлежало преимущественно стараться о сохранении сей прелести. Русский переводчик, вероятно, мог бы перевесть ‘Эсфирь’ гораздо лучше. В доказательство сего приведем некоторые места его перевода, любопытные могут сличить их с оригиналом:
Кичливый Артаксеркс рабу свою венчал,
И гордый перс к ногам еврейской дщери пал.
Или:
А я, гнушаясь лжи и лесть оставя им,
Молилась господу и плакала пред ним.
Или:
Скучая почестьми, сама себя ищу,
К стопам предвечного с мольбою повергаюсь
И смертных суетных забвеньем наслаждаюсь.
Брега священны Иордана!
Любимы господом поля!
Наследье древня Ханаана,
Чудес обильная земля!
Высоки холмы, тучны долы,
Издайте гласы и глаголы:
Навек ли мы отчуждены
Драгия отчия страны?
Или:
И в бегстве не найдут спасенья,
И мраз и глад им путь препнет,
И ангел божий, ангел мщенья
Мечом бегущих поженет.
(Сей строфы нет в подлиннике.)
Или:
Напрасно смертию закона глас грозил,
В ней сердце верой возгорело,
Она на смерть дерзнула смело,
Рекла, и бог благословил.
Свлеките с выи узы плена
И со главы стрясите прах,
Взыграйте, Яковли колена,
Воспойте господу в псалмах,
Отверст вам путь: бегите вскоре
Чрез горы, реки, степь и море,
Стекитесь все в единый лик,
Взнесите все до неба клик:
‘Господь велик!’
В сих, и еще некоторых, впрочем весьма немногих, удачно переведенных стихах и хорах заключаются красоты перевода, все остальное есть почти беспрерывное сцепление непростительных ошибок против вкуса, смысла, а чаще всего против языка, не говоря уже о требованиях поэзии и гармонии. Здесь прилагаем немногие образчики таинственного наречия г. переводчика. Например, Элиза в 1 явл. I действ. говорит следующее:
Оплакав ложну весть о смерти я твоей.
Но об вестях не плачут, а оплакивают кого-нибудь по вестям, ложным или справедливым, как случится. Например, если б сказали: »Эсфирь’ дурно переведена’, то мы сожалели бы о самой вещи, а отнюдь не о рассказах.
…Жила отчуждена от общества людей.
Вероятно, не зверей. Если сказано: от общества, то смысл полон, и потому не должно прибавлять людей, ибо одни человеки живут в обществе, звери бегают стадами, птицы летают станицами и так далее. У нас говорится: общество людей ученых, самолюбивых и проч., но без прилагательного имени речение: общество людей никогда не употребляется.
…И слез твоих предмет седящим на престоле.
Не по-русски. Слезы не могут иметь предмета, но причина их существовать должна. Предмет относится только к понятиям отвлеченным, причина большею частию к действиям физическим, и потому говорят: предмет любви, но предмет слез — галлицизм.
В следующем стихе нет полного смысла:
С престола и одра казнил ее изгнаньем.
У Расина
La chassa de son frone, ainsi que de son !!!!!Ш, {*}
{* <,Изгнал ее со своего трона, так же как и со своего ложа (франц.).>,}
А в переводе выходит, что Артаксеркс в одно время с престола и с одра сам, казнил Астинь! — Чудно, но казнить изгнанием еще чуднее: казнями зовутся у нас мучения, пытки, самая смерть, но изгнание есть не более как снисходительное наказание.
Метафоры:
Красой обресть венец…
или:
На слабых сих руках их вольность основали,—
так хитро сплетены, что нам, слабым смертным, кажутся непонятными. Недаром пишут, что стихи — наречие богов! Однако ж это еще не все, выражение:
Трудила помощь рук, в искусстве ухищренных,—
высучено так тонко, что ни один французский жеманный остроумец не выдумал бы чего-либо тонее. Трудить помощь в искусстве ухищренных рук! неподражаемо! И мы еще говорим, будто у нас нет конфетных билетцев!2
…Цвет, расхищенный судьбой —
и не по-русски, и не с французского.
Как скромного стыда их полон взор и стан!
Стан, полный стыда! — Новое открытие в физиологии! Очень жаль, что качество сие не дошло до нас, оно было бы забавным феноменом, особенно, если б простерлось на вещи: тогда б многие листы краснелись, нося на себе нелепости!
Мои к земле пригнутся длани,
Прильпнет язык к моей гортани,
И потреблюся от живых.
Вот поэзия! Вот восторг! Правду сказать, что во всей строфе нет смыслу, но зато картины, зато благородные выражения! Недурно и это:
Сойди, как некогда сходил ты зрящу морю!
Легче написать такой стих, нежели понять его, как кажется, переводчик хотел сказать: отверстому морю, но зрящему! — непостижимо.
Прилежный слух вперил сих повестей во чтенье.
Поэтому, когда у слуха и зрения одинаковые свойства, можно сказать: развесил глаза? — Признаюсь, услышав на сцене слова сии, я зажмурил уши.
Колена клонят все пред славою моей.
Или:
Я персов зрю, почтеньем пораженных.
Итак, слава ходит по улицам? Такие чародейства неслыханны и разве бывают в одних трагедиях, и то переводных. Поражаться можно только страстями, внезапно действующими, но почтение, во-первых, не есть страсть, а чувствование, во-вторых, возрождается постепенно, и потому говорить таким образом несообразно с логикою.— Впрочем, древние, как видно, не смотрели на логику, и даже с птицами заключали контракты, что видно из стиха:
Весь род их ястребам обещан снедью в поле.
Или:
Зальются кровию здесь целые народы.
Точно так, как заливаются уксусом или маслом — двусмыслие самое невыгодное!
…Казни их буйные шатанья.
Неужели г. переводчик хотел сказать: киченье? Неужели: efforts {<,усилия (франц.).>,} значит шатанье? В обоих случаях он неправ. Если же произвел существительное от глагола, употребленного в псалме: Вскую шаташася языцы и проч., то, видно, он не знает славянского языка, ибо в сем смысле шаташася значит заблуждаться, блуждать, а вовсе не мятежствовать. Но по-русски слово шатанье употребляется в самом низком слоге.
Сгуби несчастных сих, добро же их наградой.
Кому, смею спросить? — У Расина ясно сказано:
Va, perds les malheureux, !!!!!leur depouille est a toi. {*}
{<,Ступай, погуби несчастных, то, что останется после них,— твое (франц.).>,}
Но русский переводчик из ‘Эсфири’ сделал сфинкса, надобно быть Эдипом, чтоб разгадывать его шарады.
Читая перевод, кажется, видишь себя в маскараде, в нем все поет и пляшет: израильтянки лепечущим языком хвалят господа, воздвигают плач и проливают стесненные рыдания, все вещи олицетворены и прогуливаются. Напр., Артаксеркс говорит Аману:
Приближься, твердый щит престола моего!
И щит с низкими поклонами приближается. В оригинале употреблено слово: appui, {<,опора (франц.).>,} которое принимается французами всегда в фигуральном смысле. Но г. переводчик хотел украсить Расина, у него даже животом славят всевышнего.
Уста мои, сердце и весь мой живот
Подателя благ мне да господа славят.
Трудно поверить, что еврейские девы были чревовещательницами, но в переносном смысле принять сего нельзя, ибо поющая израильтянка исчисляет здесь свои члены. В подлиннике:
Que ma bouche et raon coeur, et tout ce que je suis. {*}
{<,Пусть мои уста, мое сердце и всё мое существо (франц.).>,}
Предоставляю судить другим, должно ли было переводить таким образом.
Ты ухо царское, рука его и око.
Всем известно, в каком смысле употребляется слово ухо. Говорят: он ухо-парень, ухорские кони и проч., а потому, дабы не ссориться с вкусом, должно б было избегать подобных выражений и не искажать смысла оригинала, где сказано:
Ne possedez-vous pas son oreille et son coeur? {*}
{<,Не слушается ли он вас и не любит ли вас (буквально: не обладаете ли вы его ухом и его сердцем?) (франц.).>,}
Евреи, их же зришь претящими очьми,
Презреньем чтишь людей и вся готовишь злая.
Загадка на загадке, что значит: претящие очи? У Расина о них не сказано ни слова, и так отгадка будет — в следующем нумере.— Презреньем, повторяю, чтить, т.-е. почитать, невозможно, презрение и уважение, как два полюса, никогда не сойдутся, после этого можно будет сказать: казнить счастием!
…Слепыми зришь очьми.
Чудо!— Если б какой-нибудь злой дух оборвал со всех экземпляров сей трагедии заглавные листки, то трудно б было угадать, комедия ли она или опера, сделанная в подражание ‘Оборотням’, где один поэт говорит:
Закрыл мои глаза, и с быстротой взирал
На то, что предо мной невидимо являлось.
Подъял уже весы для казни твоея.
Не лучше ли безмен? — ибо весами казнить нельзя, а можно (метафорически) взвешивать преступления, дабы по оным определять наказания. Продавцы обвешивают покупщиков на ложных весах, но их за сие казнят не весами.
…Твой глас медоточивый!
Не знаю, давно ли голос получил привилегию быть медоточивым, прежде сего одни уста имели это право. Говорится: Златоуст, но Златогласом называть кого-нибудь и странно и нелепо.
Мимоходом должно заметить, что какофония есть не последнее качество сего перевода: скачущие стихи, натянутые рифмы, новоскованные слова не слишком ласкают слух читателей, напр.:
Пришла, сокрыла же отчизну и рожденье.
Или:
…Скрыв вшествие в сей дом,
Сама седящая я,
Или:
Внемля я…
Или:
Страх смерти злой, твой дух колеблет уж теперь.
Пустой набор слов не упущен в переводе, дабы привлечь хоть шумом внимание зрителей:
Ужасным неким сном сей ночью пораженный,
Царь тяжкою тоской скорбит обремененный.—
Или:
Всю ночь он простонал, порывно вопиющий.—
И фигура повторения не была забыта. Например:
…Смирит смиреньем,
…Отмстил отмщеньем,
…Претя прещеньем.
и проч.—
Один только очищенный вкус не удостоился быть сотрудником г. переводчика. У него самая неупотребительная, заржавевшая славянщизна перемешана весьма неосторожно с простейшими русскими словами. После выражений: возвративый, облегчивши, летяй, Веньяминлих, отвращшу же лице, бо, еще, се не бе,— встречаем: у дверей, страшно стало, обвешанного, целые три дни, никого, инде, воспятил, кормильца моего, воня, гадов, и тому подобные низости, недостойные языка трагедии. Равномерно и в следующих стихах не много найдем прелестей:
…Изорвем по кускам.
Или:
Режут младенцев…
Признаться, они и взрослым режут уши. Или:
…Богам честь блудну воздала.
От света блазного… или б лозные зеницы.
И здесь нога твоя уткнется в трупы мертвы.
Или:
Кто честная в женах труждалася тобой?
Бесполезно, кажется, разбирать сии стихи. Всяк видит, всяк чувствует, сколь они безвкусны и неблагопристойны. Кто не скажет, прочитавши нашу ‘Эсфирь’, что она есть пародия ‘Эсфири’ Расиновой? Стихов:
Пред ним ниц падшие враги