Еретики
Еретики
* * *
* * *
* * *
* * *
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Еретики, Коровин Константин Алексеевич, Год: 1935
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Коровин К.А. ‘То было давно… там… в России…’: Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 1. ‘Моя жизнь’: Мемуары, Рассказы (1929-1935)
Помню осень, когда строилась Архангельская железная дорога. Посмотрев однажды на разложенные на столе в доме С.И. Мамонтова большие картины Архангельской губернии, я увидел большие пространства тундры и кое-где густо наштрихованные оазисы — жилища человека.
— Здесь, вероятно, никого никогда не бывало? — спросил я у Саввы Ивановича.
— Да, вряд ли,— ответил мне Савва Иванович, смеясь.— Это те места, которые называются ‘куда Макар телят не гоняет…’.
— Вот бы я хотел туда поехать! — сказал я.— Посмотреть — что это такое. Вот тут церковка, крестик — селение, интересно должно быть. Талмыга называется.
— А скажите Чоколову (инженер, строивший дорогу), он вам устроит поездку. Придя вечером домой, на Долгоруковскую улицу, в свою мастерскую, я решил: поеду туда. Железная дорога до Вологды, а оттуда по времянке или рекой доберусь. Интересно…
Ночью я записывал — что с собой взять: фонарь, удочки, ружье, пули, меховую куртку, аптечку, шкатулку с красками, холсты… Наутро покупал что нужно в дорогу. Звал приятелей ехать со мной, но никто не едет. Встретил случайно в ‘Эрмитаже’ за обедом Павла Сучкова.
— Едем,— говорю,— Павел Александрович, на Север.
Он серьезно слушает меня, строго. Я, уговаривая его, даже сказал, что туда теперь, к осени, и белые медведи заходят.
— Довольно,— возмутился Павел Александрович.— Всегда это у тебя — вздор, ерунда.
— Ну, олени есть. Может быть, и черно-бурые лисицы, песцы, соболи, бобры, медведи бурые…
— Едем! — вдруг согласился Павел,— только брось вздор. Я беру штуцер, три бутылки рому. Запиши еще…
Павел Александрович смотрел кверху и думал — что взять туда, в тундру.
— Запиши: коньяк, подзорную трубу.
— Зачем?
— Оставь. Пиши: ацетиленовый фонарь, соль — два пуда.
— Ну, соль-то там найдем,— говорю я.— Зачем два пуда?
— Оставь. Необходимо. Солить мясо оленей, рыбу.
На другой день Павел Александрович привез ко мне в мастерскую на Долгоруковскую кульки. Там были все больше бутылки, ацетиленовый фонарь, капканы, консервы, пустой бочонок и клетка.
— К чему бочонок, к чему клетка? — спросил я.
— Оставь. Ничего не понимаешь… Бочонок — для рыбы. А клетка — там узнаешь… Погоди.
Охотник был Павел Александрович, он все хотел поймать какую-нибудь невиданную зверюгу.
Приехав в Вологду, остановились в гостинице ‘Золотой якорь’. Дождь лупит целый день.
Павел Александрович разговорился с буфетчиком — хозяином гостиницы — и с инженером Свентицким, который ехал тоже на ‘времянку’, на Архангельскую дорогу. Тот ему сказал, что до Талмыги уже проложен путь и идет поезд в два вагона. Но только нам одним не дойти от железной дороги к селению — тайга, леса непроходимые. Можно заблудиться.
— Надо проводника взять знающего, а то погибнете…
К вечеру, за обедом, образовалось много знакомых у Павла Александровича. Кулек с ромом и коньяком — опустел. Надо было забирать новый. За обедом была чудная уха из нельмы и хариусов, которых много в реках у Вологды. Один охотник уговаривал нас остаться здесь и ехать на Кубино озеро — стрелять гусей, лебедей. Уже начался перелет. Но мы наутро поехали с инженером Свентицким дальше.
Новые небольшие вагоны узкоколейной железной дороги. Проехали постройки станции, они, как новые игрушки, из светлого дерева, но людей нет. Только стекольщики вставляют стекла в окна. Из вагона видны пожелтевшие деревья — темной стеной стоят еловые леса. Вот и бесконечное море далей, мелкий лесок стелется паутиной по желтоватому мху. Это — тундра. Большие темные пятна озер — огромные… И опять тундра…
— Да-а-а… недурно…— сказал Павел Александрович, глядя в окно,— ровно…
— Тут не пройдешь, никто не пройдет, потому — здесь чарусы, а они — бездонные. Провалишься, и потом нет вас навсегда. У нас при постройке насыпей, когда возили карьер, пропали и лошади, и телеги, и люди…— сказал инженер Свентицкий.— Тут еще и реки есть подземные…
Проехав целую ночь, к утру остановились у станции. Инженер сказал нам:
— Здесь нужно вылезать, отсюда близко до места, которое вы ищете.
На станции мы узнали, что тут живет доктор, находящийся при постройке дороги. Милейший человек, как все русские доктора. И притом — охотник. Остановились у него. Он был так рад нам, но селения — Талмыга — не знал. Очень заинтересовался, посмотрел на карту и сказал:
— Ну как туда пройти? Есть ли тропы? А то лес, топь…
За обедом была уха, жареный глухарь, который назывался там кукура.
Доктор узнал, что есть один здесь рабочий из села Няндома, поблизости. Послал за ним. Пришел такой особенный человек, говорит скороговорочкой — не все поймешь. Сказал — пройти туда трудно, но можно. Но живут там еретики, народ другой веры, и он не бывал там.
— А как же там церковь на карте показана? — спрашиваю.
— Мало что церковь. Только говорят — еретики. И кто их знает, народ такой — мяса не едят и рыбу тоже, зверя не мают, скотину не бьют. Спрошу, как тропу найти, попытаю узнать.
Человек этот водки не пил, не курил и есть с нами за стол не сел. Когда он ушел, инженер сказал нам:
— Здесь всё секты разные, староверы.
Наутро пришли двое проводников. Долго мы шли с ними по рельсам дороги и свернули с насыпи в лес.
— Вот,— говорят,— тропа.
Я смотрел и никакой тропы не видел. Лес еловый, тонкий, высокий, ели частые, с оголенными ветвями в белом мху. Идти трудно — ноги проваливаются. Тысячелетия падал лес и рос опять. Никто его не рубил. Медленно шли мы за проводниками, у которых сзади за кушаками было заткнуто по топору. Открылась полянка, и я увидел озеро в лесу. Тут же, сбоку, треща крыльями, вылетели глухари и сели на ели. Доктор и Павел Сучков выстрелили. С озера поднялись стаи уток. Я тоже выстрелил — утка упала в воду. И около охотники стреляли подряд.
— Ишь, прямо вот не сидячего сшиб! — сказал проводник мне.
— А почто у вас топоры? — спросил я.
— Колун нужен. Ежели заплутаешь — ну, теплину задуть али еретика встретишь…
— Какого еретика? — удивился я.
— Да белошея… Их тут што…
— Какого белошея?..
— Медведя… Он хоша и не захамит, а все ж, бывает, полезет…
Собрали дичи полный ягдташ. Но только что отошли от озера, как опять залетали тетерева.
От озера была тропа, а через речку — что-то похожее даже на мост. Показался лужок с высокой травой, потом опять лес. Мы шли и шли…
Вышли на дорогу пошире. Лес был реже в луговинах, и место пошло в гору. На горке, среди островов, зеленели высокие ели. Показались постройки — большие деревенские дома.
Старая деревянная большая часовня, внутри иконы, деревянный крест. Среди часовни — колодец, с чистой, как кристалл, водой. Лавки по стенам и деревянные ведра.
— Пойдем в новый дом,— сказали проводники.— Слышь, только — курить нельзя, а то прогонют.
Поднялись по лестнице на второй этаж дома, где окна были высоко. Вошли в широкий коридор. Из двери вышла женщина и, увидав нас, ушла быстро в кладовку. Отворив дверь, мы вошли в большую чистую горницу. Пол покрыт цветными циновками. Высокий, в белой рубахе, крестьянин, расчесанный на пробор, встал, взял рукой себя за длинную черную бороду и молча смотрел на нас.
— Вот с машины пришли,— сказал проводник,— про кукуры ладились. Чаю ищем, где испить.
— Чаю не-не… Тут — не. Пойдем — покажу. Мы не пьем траву, нету. Пойдем сюды. У земельца есть посуда. Чаю не пьем…
И он, взяв шапку и накинув кацавею на плечи, повел нас задами домов. Взошел с нами в небольшую избу. В избе печь. За столом сидели трое крестьян и пили горячий настой. Пахло мятой. Оказалось — пьют мяту. В избе на веревочке висела сухая трава. На полках — пузырьки с настойкой.
Высокого роста, русый, как оказалось, хозяин встал и сказал нам с поклоном:
— Спаси Бог. Добро. Честь гостям. Садитесь.
Он поставил к столу лавку, достал чашки — ‘угощать травкой’, как сказал он.
— С машины по кукурам зашли…— говорили наши проводники.
— С машины. Вот оно? Честь. Садитесь.
Сев за стол, я увидел — на полке у него стоит глобус. Много книг. Думаю: ‘Должно быть, учитель’.
Мы сказали ему, что мы из Москвы, охотники.
— Добро,— ответил хозяин.— Машина. Только радости от ее не будет нам. Пойдет порча, издермит народ весь, изгадит. Крепости не будет. Я езжал только в Архангел по зиме. Ну, и радости нету, нет. Вино, блуд, обман, злоба. Нам эдакого ничего не надо.
Все сидящие мужики посмотрели на нас.
— По округу — там всё матерные слова, и на сплаве на реке Двине — матерщина, и по машине и к нам придет невесть што. Хоронились мы от городов, по зиме кой-кто бывал, но мало, и в городе срамота такая — лихо берет. Как бы поскорей убежать, думаешь. Народ прямо, что вот хуже зверя, а девки — стыда вот эстолько нет,— показал хозяин на кончик пальца.— Вино чисто воду хлещут, табачище курют, одурь берет. Говорят, говорят, а что скажет — все врет.
И хозяин сверкнул гневно большими голубыми глазами. Мы переглянулись. ‘Вот,— думаю,— зашли куда’ — и сказал:
— Может быть, мы вам помешали, что зашли?
— Пошто, не-ет, я рад гостям, небось. Защита у меня при себе от ворога. Тута,— и он положил сухую большую руку на грудь.
Павел Александрович слушал, подняв высоко брови, и просил, наливая в мятный чай из фляжки коньяк, провожатых выпить.
— Не пьем,— сказали провожатые.— Ежели кагор — то можно. В Няндоме кагор бывает лют. А вина — нет, не пьем.
Доктор выпил коньяку из стакана и, смеясь, спросил:
— Что это у тебя в пузырьках на полке, лекарства, да? Я — доктор, тоже знаю лечить людей. Учился. Что это за лекарства?
— Это-то? — спросил хозяин.
— Да, это, зеленый настой — что такое?
— Оно — да, из тайги, капура. А это самое и есть, что из яйца орла морского. Найди-ка. Всякую болесть сымает. Ослеп — прозреешь, вот что! И зеленое семя — тайга. Выпьешь — иди сто верст, сила, устали нет. Выпил вот полчашки — спишь три дня, три ночи. Понял?
Доктор немного задумался, встал и осмотрел пузырьки.
— Хочешь,— сказал доктор,— я все их выпью, все твои лекарства,— и ничего не будет.
— Брось. Помрешь. Разве можно? Молод, бодвитый, видать, ты. Полно.
Двое гостей крестьян, тихо простившись с нами, вышли с хозяином из избы.
— К знахарю попали мы,— сказал доктор.— Занятный человек.
— Еретик,— сказали провожатые.— Он знает! Дочь когда хворала у попа, в Няндоме, он за ним зимой ходил, вылечил девку. Только веры он другой. Тут все такие.
Хозяин вернулся и предложил нам творог, соленые огурцы, грибы и лук. Поставил на стол миски.
— Мяса не ешь? — спросил его доктор.
— Нет. Нешто я зверь? Эко чего. Кровь нельзя трогать. Кровь — за кровь.
— А что это у вас глобус, книги? Вы учились?
— Учился. У меня ссыльный жил, прохожий человек,— хороший, праведный. Это — его. Он привез мне из Вологды, когда ему вышло прощение.
— А за что он наказан был?
— Да так. Написал он прошение царю, знать, что вера у нас мала. Ежели люди во зле и друг дружку бить норовят, значит, чего-то этого нет. Нету крепкой веры. Понимал бы человек тайну Творца, неведомую тайну великую, он бы другую веру имел, и злобу бы бросил. Вера в нем мала. Почитай, что и нет ее, нету в ём любви ровно ничего. А любовь-то — это и есть все. Все — одна любовь. Боле ничего. И вышло то, что, значит, он — еретик, этот-то, ссыльный. А он — попов сын. Его в Соловецкий монастырь справили, потом отпустили. Потому, сказали, что ума в ём нет ничего. Так и в бумаге прописано было: ‘Легкомысло он’, значит — дурак. Любви нету в человеках, а любовь — все. Она без начала, без конца. И она у тебя в совести вложена, и жизнь только от ее. И все, и кровь от ее, красота от ее, и все она родила — любовь. Вот что. Любовь вечная. И все человеки поймут то, и будут петь все разом, все чело-веки, хвалу вечной любви, когда будет это — после Суда Страшного. А жена дана как цветок на этом древе любви.
— Хороши цветки! — сказал Павел Александрович.
— Постой,— перебил доктор,— так ты веришь? Вот часовня у вас, иконы?
— Да,— ответил хозяин.— Верю. Бог. Только пошто — не сказано. Нешто можно покров сымать? Вишь, тело,— показал он на руку,— а там кровь течет. Она — вечная. Любовь — кровь…
Вернувшись на станцию, за ужином у доктора, мы говорили все об этом хозяине.
— Вот возьмите,— сказал доктор,— в тайге, в тундре, какой странный человек, какая вера в нем в любовь вечную…
— Еретик,— сказали проводники.— Их знают. Они ничего, вреда от них нет…
Еретики — Впервые: Возрождение. 1935. 6 октября. Печатается по газетному тексту.
…инженер, строивший дорогу…— Чоколов Семен Петрович (1848-1921), инженер путей сообщения, участвовавший в строительстве Вологодско-Архангельской железной дороги. В 1887 г. его портрет исполнил В.А. Серов в три-пять сеансов.
чарусы — чаруса — топь, непроходимое болото.
…с машины пришли…— см. выше, прим. к с. 201.
капура — значение слова установить не удалось.